Ротуск
I
Наши сны, как много они значат? Ей, ему можно говорить о любви, верности, но один яркий сон и наступает понимание того, что гнал от себя, гнал как ужас с которым невозможно бороться. Подобные сны настолько отчётливы, что проходят годы они не стираются и не только не стираются, но возникают в памяти с новыми деталями, которые не могут быть без личного присутствия, без живого взгляда на картину увиденного. Проходят десятилетия, меняется понимание произошедшего и открывается: любовь быстро ушла, или её и не было, а был только возраст, требующий иных отношений, требующий исполнения установившихся норм.
На коленях перед ней стоял Кеша, её первая любовь. Понадобились годы, чтобы судьба соединила их. Они верили: данный шаг ничто не сможет изменить, они часть друг друга. Он будет жить для неё и Паля радовалась за свой выбор — ей будут завидовать. Вместе они будут счастливы.
Только время перевернуло страницу угара близости и оказалось: при ожидании радости от предстоящей встречи, она видела холод; он: погружённый в минуты совместного счастья и ожидающий повторения, спешил домой, но натыкался на обещанный неделей ранее террор. У них единства изначально не могло быть, и они могли сойтись только в оплату некого долга, или кредитом к будущему. Вместе, они могли копить только: разочарования, обиды, ненависть. Отношения, на долгое десятилетие установились на уровне: встреча, мука разрыва, вновь встреча и вновь разрыв. Разрыв — терзания от глупости и мелочности проступков, от жестокости высказанных слов. Раскаяние ищет встречи для объяснения но, встретившись и вернувшись в радость примирения, очень скоро возобновляется обоюдная неуступчивость, желание покорить и вновь обиды, зло за себя, за неё за безысходность судьбы. Попытки вырваться из замкнутого круга, через другие знакомства заканчивались ничем. Любопытство, радость открытия нового человека, но до их встречи, новой подруги и его жены — посмотрят молча, без эмоций друг на друга, и через какое-то время закрутится перед ним — это новое не более чем стремление к материальному благополучию, отметке в паспорте, то — есть к тому, что уже имелось. А имелось: встреча, разрыв, балкон с секундомером — камень летит до асфальта, а стрелка, словно останавливается.
При остановившемся времени, его друг предложил путёвку в речной круиз по историческим местам Сибири. В далёкой глуши, в местах ссылок революционеров 1912 года, в той части Оби, где нет постоянных поселений, нет аэропортов и вокзалов, нет речных портов, среди ночи, ему, пристёгнутому к откидывающейся кровати, приснилось. Нет, это не сон, это видение с деталями. Они, его жена и друг устроивший поездку, в одной постели. Всё многолетие мук, ненависть и привязанность, желание покончить с ней и с собой, в раз, по пробуждению, взбунтовало мозг. Закрыло часть с памятью невыносимости имеющегося ада, чтобы другая часть, с записью невозможности раздельного существования, вызвала полусонного капитана корабля с требованием, немедленно остановить любое проходящее судно для экстренной доставки в ближайший аэропорт. Капитан, взглядом поняв невменяемость сего туриста, включив связь, или без связи, в отключенный микрофон просил остановиться всё проходящее, одновременно убеждая, что всего через сутки, они будут в областном центре и оттуда не будет проблем добраться; сейчас же, согласно маршрута, он не имеет права отменить стоянку для дневного отдыха, с диким пляжем, удочками и развлечениями.
К вечеру, кипевший чайник остыл, вернулось сознание, вернулась способность к размышлению. Песок, который ещё утром, он готов был тоннелем рыть к той кровати, днём, теплом каждой песчинки, уносил десятилетнюю безысходность. Драма уходила — ему всего тридцать семь.
К вечеру: свежесть воды, беззаботность отдыхающих, вернули в радость окружающего мира, в красоту жизни. Весь берег, заполненный молодостью, ликовал и танцевал от переизбытка энергии. Берег звал присоединиться, звал стать частью радости Жизни. Он начинанал различать мир. Мир требовал его присутствия; он увидел красоту, вернулся в реальность, которую не замечал, не видел, пока не прокрутился секундный ролик, ролик, скальпелем оголивший истину. Кто его даровал, кто даровал освобождение, и почему только через десяток лет?
Много позднее, видение похорон не оставило волнений, хотя та же явь деталей — реального взгляда присутствия в том миге собственным сознанием: По двору на руках несут гроб, уходят почему-то за угол дома? Однако поездка, встреча с дочерью, её пояснение «Проезд перегородили блоками, и потому несли на руках до машины — на вопрос где захоронена? Ответила — Там дядя Гриша. Он у кладбища каждый день. Он покажет». Вернувшись, Кеша открыл фотоальбом, собственная запись на её фото «Не даёшь думать не даёшь жить. Освободи» перетрясла его внутренности — запись сделана за неделю до насечки на могиле. Он хорошо помнил состояние времени написания: острота чувств вновь оставила без способности принимать решения. Он слышал её голос, её зов, который в очередной раз поработил, овладел им, и только сотни километров бездорожья, да обязательства накопленные десятилетиями, спасли от возобновления отношений. Она же, в очередной кризис, в ненависти, вынудила своего первого мужа закончить её страдания. Далее только он, всё оставшееся время, время восьми лет строгого режима, время брошенности в бездомность, аптечные настойки и тройной диколон, нёс свой груз, нёс, боясь минут просветления, бессонницы — в бессилии, прося и прося Всевышнего остановить непосильность существования. Это она, Паля, рождённая в непокорность и не покорённая и после смерти, властвовала и возносила, мучила и казнила.
*******
Написанное здесь для чего это? автору не ответить. Если сказать, что есть вера в свои силы способные изменить мир? нет у него подобных сил, и даже есть уверенность, что кто бы что не написал, не сказал, мир слышит и не верит, или не способен верить без собственного опыта, без собственных шишек? «Умный, учится на чужих ошибках» — правда ли это? Мир признаёт величие У. Шекспира, часть величия которого — убийство Меркуцио, который минуту назад издевался над беззащитной молочницей. Что изменилось? разве сегодня многие из нас не издеваются, не унижают слабых, беззащитных. Унижают и издеваются, при этом в гордости за себя. Прошло более четырёх веков, сменились десятки поколений, но перемен нет…
Далее автору не сказать где явь, где воображение, где сон. Всякий раз, перечитывая написанное, от части эпизодов, от большей части мыслей, хочется отказаться, в другой раз, как раз данные участки кажутся лучшими, и увидится на кратчайший миг, что самый, самый каждый из нас меняет мир, каким бы маленьким не считали его, или он себя, он меняет весь мир, и кто его знает? вдруг наперекор всему Вы найдёте что-то на этих страницах, что изменит вас, а Вы сделаете, чуть справедливее и счастливее остальной мир, или наоборот, сами станете счастливее принятием существующего.
*******
Голова. Жар в голове. Мыслям тесно в черепной коробке. Сознание удерживается крайним напряжением. Нужно подняться, дойти до холодильника, достать банку холодного напитка, запрокинуть голову чтобы влить в себя содержимое, только что это? Енокентий падает. Угол рассекает затылок. Физическая боль разорванной кожи, открывает калитку в безграничность. Сознание, оставив тело, несётся с новыми бесконечными возможностями то в прошлое, то в будущее. Несётся, а собственная судьба мчит не отставая, в круговерти с прочими судьбами и не разобрать, кто ведёт, кто ведомый; не разобрать, кто виноват и есть ли виноватые?
Кешку призывают в армию, вновь он перед своим капитаном, а Холгин спрашивает — «Справедливость найти хочешь? Мир тебе не ндравится. Каждого счастливым видеть хошь? Помню тебя в твой первый призыв, и тогда ума не было — Кешка лезет в бутылку — И сделал бы, только командиров много, а цели и у одного с моими не совпадают — Капитан, будто не слыша, продолжил — Приходите служить, а вместо службы сплошной бред. У тебя и того хуже, двоих за жизнь счастливыми не сделал потому, видно, весь мир осчастливить жилаете».
Офицеры противовоздушной ракетной части неделю в месяц дежурили на пусковой площадке, остальное время жили во временном посёлке без тротуаров и асфальта. У них не было авто, дачи, лодки, а по прошествии лет, покажется — у них кроме погон и чемодана совсем ничего не было. Его же капитан выпадал и из этого ряда: шинелька осталась одна — парадная, в ней оборудование осматривает, в ней же, в День победы, поздравление принимает; на ногах солдатские юфтевые сапоги, каблук из ремонта — не подоспел новый призыв с 46 размером. Старшина, в данную роту отбирал пополнение по размеру ноги командира.
О нём басни, анекдоты ли, доходили до солдат быстрее автобуса в котором он приезжал: На гауптвахте — сорвал Новогоднее поздравление генерала. Попытка утихомирить вызванным нарядом, перешла в рукопашную, с победой капитана. С учебных пусков вновь на губе: столичный майор, прикомандированный на время учений для отметки в послужном списке, во время застолья подковырнул его формой, но успел сбежать и закрыться в туалете, только капитанский супер тяжёлый вес двери вынес, а разбираясь с подоспевшими усмирителями — разворотил и тамбур. По прибытию подведение итогов — цель поражена — все отмечены. И Холгин отмечен: за дебош, за ремонт вагона, лишён очередного звания; возвратился в компанию холостяков — жена оставила. И его, Енокентия, вторично призывают под знакомую руку, ну нет — «Скажите т. Капитан, как уйти в другой полк, часть, куда угодно только к командиру без вашего шарма? Нет желания в наряде, в вашем номере бутылки из-под „Дубка“ выгребать — Тебе…? в другую часть? Ты уже мог в другой части оказаться — в дизбате, или за решёткой. Забыл, как вывел с боевого дежурства ракетную установку — затопив насосную, или тебе напомнить, как тебя всем полком искали прочёсывая лес, а ты спал в бойлерной, рядом с автоматом. Компрессор сжёг, на полгода оставив часть без системы пожаротушения. Не продули, трубы разморозили. Чего замолчал то, или ещё и гражданку вспомнил? Отдай тебя закону, тебе в тюремном морге десятилетия без похорон лежать чтобы судейское решение исполнить» Замолчал и он, посмотрел толи с жалостью, толи с болью, словно вновь докладывает старшина о провинностях, тянущих на 10 суток, а ему, нужно найти решение, которое воспринималось бы высшей справедливостью. Ему ошибиться нельзя. «Здесь, в этой канцелярии, мне дали право решать кого принимать, а кого назад, это тех, кто земные желания не исполнил, там не должно оставаться желаний. Потому, садись в „Папелац“ выбирай точку в мире, устанавливай свою правду. Убедись сам, набрался ли ты разума за жизнь?»
Кешка сел, стеклянный фонарь закрылся, перед ним ручка управления, экран. На экране глобус с зелёной точкой. Точка висит на окраине города над его домом. Он потянул ручку, «Папелац» устремился вверх, ручку вниз, в сторону, уже другая местность — невзрачный дом на веранде которого он помнил каждую доску, помнил, даже чувствовал шероховатость скамейки у калитки. Этот дом, во время учёбы в городе, останавливал мысли, сюда вели его дороги. Среди лета, в вечерних сумерках у открытого окна она губной помадой написала на его руке «Любаша» затем произнесла «Меня так называл Папа». Что может означать для безусого мальчишки подобное? Он так и думал, ничего — впереди два года учёбы, три армии, и на три же, она его старше, только увезли на восток, самый дальний ранее, за год до окончания.
Если сказать, что позднее он желал вернуться в прошлое, извиниться и исправить, нет и даже более того, разум подсказывал — по-другому могло быть хуже. Уходящие служить ребята, провожающие девчонки, и вариант — «Буду ждать — Жди, ты у меня одна» При этом сидит в подкорке — они не дожидаются; сидит в подкорке — ребята возвращаются… иногда с жёнами. Может подкорка, или не соответствие налитому в стакан с наложенным в тарелку, только закончилось — «Возьми свои фото, верни мои».
Армия служба в три года. Три года — «Людей здесь нет, одни солдаты», писали верно многие. Перерождение в солдата давило памятью прошлого: документальное кино со старухой без зубов — слёзы. Старая говорит о своём, а он видит морщины своих близких. Она, в полземли согнутая, стоит палкой подпёртая и он, в солдатской гимнастёрке видит себя пушинкой мира на памяти удерживающейся. Слёзы катились в темноте зрительного зала, висели сопли и ничего не утереть, страх сжимал внутренности — включат свет и все увидят хлюпика, что сидит рядом с ними, которые с оружием поклялись верности, с ними, которые получили назначение — первым эшелоном занять траншей в очередном военном конфликте. Упирающееся детство навсегда расставалось с ним. Это оно накатывало слезы. Слёзы катились, из-за оторванности от привычного, которое не замечал, не ценил и не мог ценить будучи каждый день рядом.
Здесь, он стал называть её — Любаша, но письма написанные вечером, утром рвал — девчонки не ждут. Возвращаться? — ещё та примета. Ребятам приходили конверты от подружек, он не ждал, нет ждал, но ночи и иногда не ошибался — она была с ним и её фото лежало в блокноте. Просыпаясь, он проверял книжечку…, и всё равно день был особенный, счастливый день — она берегла его весь день, она заслоняла от грубости и злобы, берегла от собственного высокомерия, главного его врага в этом мире.
Увидел домик и забыл о своей цели, но голос капитана вернул к намеченному — «Ты, до сей поры человека по сапогам оценивающий, над „Му-Му“, да старухой плачущий, гусениц из-под ног на травку переселяющий, а близких, доверившихся тебе заживо съедающий, поторопись, пока вновь плешивым и без зубов не остался» Действительно молодой и сильный мчал он в «Папелаце» над миром. Успеть, пусть в одном месте, но установить свою правду, свою справедливость. Он верил: его справедливость, его суд, будет и действенней и праведней чем суд Всевышнего.
Ручку в сторону — виден океан, очертания островов, край Российской земли. Чуть вниз — видны идущие грузовые суда, промышляющие рыболовецкие, в стороне, раскачиваются два ошвартованные краболова. Экипажи торопятся: в аврале, с одного на другое добычу перегружают. Закончили, перешли в каюту и из сейфа хозяина судна, в грязноватый в рыбной чешуе мешок не пересчитывая перекочевали банкноты, с ним капитан вернулся на своё судёнышко, подошёл к рулевому «Сын, разворачивайся к месту лова. Снасти соберите и в порт», затем спустился в кубрик, бросил мешок в угол, налил гранённый до краёв, выпил и лёг. Кешка вскипел: судно, государством построенное оказалось в собственности капитана и над морем, он тоже хозяин. На глазах грабёж, в сознании верх несправедливости, сознание требует — ручку в сторону, он рядом с судном, видны вмятины сбоку на носу, видна каюта с засыпающим капитаном. Рулевой держит курс поперёк волны. Кешкина мысль– «Держать по волне», усиленная «Папелацем», направляется на него. Повинуясь чужой воле судно меняет курс. Волна поднимает катерок и словно скорлупу опрокидывает, а следующая, накрывает сверху. Ещё миг и на воде палубный мусор. «С вами власти, толи борются, толи в доле состоят. На таком „Папелаце“ за неделю на земле справедливость установлю» подумалось Енокентию, нужно только побыстрее. Два касания к ручке и он на другом краю земли: внизу взрывы и смерти, разрушенные города, кровь, противогазы. На дорогах в пыли, жаре, толпы: женщины дети, жажда голод — бредут полуобморочные от своей ли власти, от тех ли, кто пришёл мир установить?
Они пришедшие, не пытаются переделать соседа живущего другими ценностями, при этом на противоположной стороне планеты, считают, что имеют право, имеют основания устанавливать свои нормы для целых народов. Они, жизнью не рискуя, представления не имеющие о чаяниях этих людей, устанавливают свой правильный порядок. Вдали от берега, в полной безопасности суда — оружием, электроникой перегруженные. На самолёты подвешивают боезапас и взлетают — мир устанавливают. Эмоции захлёстнули Кешку, он кричит — «Вы пришли с другой стороны земли воспользовавшись правом сильного, правом джунглей, потому машины стоп, полёты стоп — На мостике авианосца вздрогнули, головы подняли, отдают команды — Стоп. Взлёт отменить». Только, глянув друг на друга и не поняв, что с ними, щелкают по микрофону, возвращаются в себя, в себя прежнего. Прежнего, со всей памятью своих задач: установления мира на этих территориях методом уничтожения несогласных. Словно не знают они: уничтожив врагов сегодня, завтра таковые же появятся и даже рядом, в своём окружении — часть соратников одержавших победу очень скоро увидит себя обделёнными, обманутыми — они объединятся, чтобы объявив бывших сподвижников врагами, постараться уничтожить их. Кешкино бешенство подсказывает — всех, вместе с кораблём на дно, чтобы неповадно было устанавливать за тысячи километров свои правила.
Из «Папелаца» видны внутренности корабля, хранилища с ядерными зарядами, отсеки с боеприпасами. На палубе стартует самолёт, на подвеске бомба. Рука с травмированным указательным пальцем, узнаваемая рука Кешки, тянется к подвеске, ударяет по головке, самолёт спотыкается — взрыв, листы металла разрываются словно бумага. Пламя. В огне горят люди, напор пламени выжигает участки тела, обжигает и его собственную руку. Кешка дёргает ручку на себя, «Папелац» взмывает, корабль остаётся далеко внизу, однако он только кренится, он на плаву. Кешка в досаде хочет вернуться и довершить, «У них есть ядерное оружие, его мощью всех, всё соединение извести». Только что это? нет реакции, нет ответа на рукоятку.
Только что это? кто-то хлещет по щекам, брызги холодной воды, свет. Кешка лежит мокрый, в луже меж мойкой и холодильником, на груди стекло разбитой банки, голова кровоточит. Из пелены знакомый голос «Опять до чёртиков набрался — Хотел попить — Знаем, твоё попить».
Утром к ТВ, за новостями. Новости есть: встречались главы — что-то подписали; предотвратили теракт; по не установленной причине произошёл взрыв на авианосце принадлежащего сверхдержаве; на востоке ищут исчезнувшее судно вместе с командой, показывают картинку — ржавый катерок, вмятины на носу. Енокентий, просмотрел и в город. В автобусе, впереди вполоборота сидел мужчина, он обернулся, и тело Кеши обмякло: лысина под шапкой, лоб, покрылись холодными каплями — он узнал капитана краболова. «Нет, не он, нет, он» прозвучало в нём, при виде лежащего мешка рядом. Кешка вспомнил: волна переворачивает катерок, мешок в рыбной чешуе, пачки денег. Нет! Не может быть. Нет может, глаза остановились на руке, на опалённых волосах, по ноздрям ударил запах рыбы. Его руки разрывают одежду. Руки откручивают собственную голову, с силой соскабливают небритость щетины. Сверху наваливаются, и сыплются как муравьи. Вырванная спинка сидения рассыпается в руках, отбрасывается и само сидение и вдруг: чернота, суставы хрустят, через мрак сознания — белизна халатов, шприцы забытьё.
Через месяцы спецсредств, опросов, уколов, его перевели в санаторное отделение. Затем допустили в помощники на кухню, вскоре разрешили приготовление геркулесовой каши, назначили процедуру — посещение аквариумной комнаты.
В одной из стен встроены два небольших аквариума, посредине, в нише между ними, икона с ликом целителя. В аквариуме поселены: три оранжевые рыбки, одна мелкая светло-жёлтая и две средних размеров, серые. «У нас психическое здоровье пациента оценивается по его выбору рыбки для ужина, правильность выбора является основанием, для признания адекватности представления нашего мира — сказал доктор, добавив — Наблюдение за яркой тропической экзотикой, в течение двадцати сеансов по полчаса, успокаивает и восстанавливает. Красота закрепляет лечение».
При первом посещении, три оранжевые заняли место у лобового стекла, посредине их предводитель — толстый великан. Он замедленными движениями плавников демонстрировал себя на переднем плане, а большими на выкате глазами, казалось, следит и за залом тоже. С боков, его меньшие сородичи — одна вполовину его размера, другая в четверть. В левом дальнем углу, за водорослями, прилипнув к стеклу стоят две серенькие. Спереди, справа, протиснувшись за плоский камень, остановилась мелкая, жёлтая.
В другой раз картина поменялась. Спереди касаясь стекла, сложив плавники устроились серенькие. Оранжевый великан проплывал мимо и вдруг, неуловимо быстро, сменив направление ударил носом в голову, казалось в безволии расслабившейся серенькой рыбки, однако она успела отпрянуть в сторону, чтобы сразу вернуться на место, и не будь звука удара по стеклу, момент остался бы не замеченным.
В его трудный день, день выбора рыбки на обед, серенькая осталась одна у дальней стенки, а на её месте в углу, вниз головой стояла средняя, оранжевая, при всяком приближении бывшей серенькой хозяйки, она бросалась на неё. Мелкая оранжевая, выискивала что-то у дна касаясь плавниками великана. Он парил над ней. Средняя, при попытке приблизиться к сформировавшейся паре, встречала отпор мелкой, а если пыталась противостоять то подключался великан, и они вдвоём не успокаивались пока не загоняли её назад в угол, пока та не становилась головой вниз. Её попытки занять противоположную сторону, с воздухом от компрессора, вызывали моментальную реакцию пары, подключалась и мелкая, желтенькая. Она имитировала атаку на среднюю, и тогда они, трое оранжевых, разворачивались в сторону мелкой, но она успевала проскочить меж камней, а за ними, приняв вертикальное положение, вращала плавниками у глаз.
Его выбор, определился. Во всё блюдце лежал великан. Вкус не порадовал его — горьковатый, жёсткий, он не получил удовольствия от обеда, однако комиссия признала выздоровевшем. Выбор оказался верным. (Тюмень. Тараскуль. Холл лечебного корпуса. Левый аквариум 25.04. 2014)
Вернувшись после излечивания, Енокентий остановился у зеркала: несколько усох, кожа побледнела, прибавилось белых волос, но остановиться не мог. «Где справедливость?» вопрос, который постоянно преследовал его. Он отказался от части новостных программ, другие вернулись в ежедневный распорядок. Восстановил инет. Вместе с новостями, к своим мелочам, вернулись внешние проблемы, вернулись головные боли. Скорее не боли: обруч давит, или жжет внутри, нет сил сосредоточится. Аморфность: ночь в картинках, сны или вновь беспамятство, день в той же неопределённости, сознание защемлено.
Вновь нужны доктора. Они обследуют, они найдут пережатые артерии, они восстановят кровообращение, они вернут способность разделять отдых и движение к цели. Доктора находят — отвлечься, отказаться от новостных программам с насилием и преступностью, с беззаконием и избирательностью правосудия; настроиться на прогулки, думать о приятном. Думы о приятном, прогулка? Полка с книгами в полуподвальном магазинчике, казалось, совместят докторские предписания. Енокентий, заинтересовался трудами политических деятелей, запрокинул голову… Вновь призывают служить. Вновь капитан Холгин. В этот раз машет руками — «Не ко мне. В крайний кабинет его». Привратник, внимательно посмотрев на Кешку, с поклоном открыл дверь, он зашел и посветлело внутри, здесь помогут, здесь поймут. Сидит его первая учительница Тамала Павловна, при входе покрылась грустью, словно вновь он перед ней с провинностью, говорит «Проходи, садись как удобнее. Ко мне, знаешь, совсем безнадёжных отправляют, тех, кого в райские кущи не пустишь — нет у живущих о них светлого, и со сковородой людская мысль не согласна — для людей не жил, но и для себя, за счёт других не старался. На жизнь всё со стороны смотрел — смысл и формулу отношений, формулу успеха вывести намеревался — Кеша ответил — Но не может мир здравствовать без равенства законов, без справедливости? — Тебе давали „Папелац“ а ты чего? людей потопил, едва успели ядерную катастрофу предотвратить. Вернули тебя к холодильнику — Помолчала, ему есть чем ответить, да будут ли слушать? — Нельзя тебя к „Папелацу“ подпускать. Если и есть на земле ум? то уж точно не у тебя — Кешкино сознание взбунтовалось, будто он опять перед ней пятиклассником, учителям в рот смотрящий — Всё вы обо мне знаете, но и в моей памяти не всегда сплошная дыра. При всём уважении к Вам, если ковырнуть год в который вы учили нас, много чего наковырять можно — толи сказал, или только подумал он».
Область заканчивалась деревней в которой он жил, далее бесконечные болота Васюганья. Оттуда, из-за болот, среди зимы по промерзшим речкам, озёрам за покупками приезжали Остяки. Так называли здесь северные народы, приезжали на оленях, набирали чай, крупы, сахар. Сбрасывали в мешки не считая. Местные мальчишки стояли сзади, сложившись пятаками от несостоявшегося кина на пряники, шушукаясь о непривычности одежды, о маслянистых волосах, запахе.
С противоположной стороны, из области, приезжали специалисты, председатели, учителя. Приехавшая Тамала Павловна, его классная и преподаватель иностранного, покорила класс. Пятиклашки зачарованные ходили следом. Одежда, причёска! она учила держать вилку, она следила за наклоном тарелки за обеденным столом, подбирала книги в библиотеке, учила не съедать окончания, а жалобы на шалбаны да подножки от переростка, решила совсем без педагогики: подсказала восстановить справедливость — отбуцкав его, что они объединившись и сделали — ябедничать стало не на кого.
Магия женской притягательности, есть ли способные, устоять перед ней? Обладающие ею женщины, оказавшись за одним столом и даже не за столом, а на расстоянии взгляда, завладевают мужским вниманием, они зовут к себе, и они (мужчины) забывают о рядом сидящей жене, подруге — они уже готовы служить ей. Подобные, внешне не заметные женщины, никак, ни с какой стороны не красавицы в признанном понимании, но вы почувствуете её в толпе, вам не справиться с собой чтобы не попытаться привлечь её внимание, и горе вам, если она взаимно заинтересуется.
Его классная, должно быть, принадлежала к данной категории: к концу четверти стала кумиром мальчишек, школьными проблемами заболела мужская половина деревни. Районный представитель, с регулярными визитами, впился занозой в языки деревни, а подробности от хозяйки сдающей ей жильё, гуляли из ушей в уши.
Сидит она напротив его, несётся по закоулкам памяти тот школьный год, молчат оба, словно вновь оба виноваты: у одного стыд за невыученный урок, и она виновата — не убедила, что нужно учить. Неожиданно, резко заговорила — «Чего наковырять хочешь? Орфографию забыл, а деревенские пересуды в себе носишь. Не грех то, что не одному в радость, что записывается в память без возможности стереть. Сам небось знаешь: глаза блестят, слов нет, времени нет и нет не только греха, но во всём мире никого нет и ничего нет — Она остановилась, сменила тон до материнского, для несмышлёныша и продолжила — От добра, добра не ищут, повспоминай, не искал ли сам спасения на чужих подушках? — Замолчала, словно вновь она перед классом, перед всей деревней, она не знавшая лжи и морали, обходившаяся только своей совестью и ей, совестью, единственно совестью, вставала перед каждым пока не понимала его и он не уходил с ответом на свой вопрос. А помолчав, продолжила совсем о другом — Ты не знал мальчишку из нищего квартала, который мечтал о замке. Он, зля учителей, рисовал его формы на уроках, на всех уроках. Они (учителя) своим жизненным опытом и линейкой по рукам, разъясняли, что ему никогда не жить в замке, но прошло время и он его построил, и его семья жила в одной комнате замка, так как не было средств отделывать остальные, но они жили в замке — Замок мне ни к чему, дявятиметровке в общаге рад был. Мне другое наследство досталось, но оно видно не для ваших зубов — Об тебя, что горох от стены, слышать ни кого не слышишь, сам с усам. Получишь ты своё желание. Иди, устанавливай свою справедливость».
Шум, звуки, боль в голове, боль по телу — «Глаза открыть? нет, не открывать — только слышен голос — Ожил, розовеет, ещё уколем и сам пойдёт — В скорой, Енокентия привели в чувства –Запишешься к участковому доктору, ничего страшного, у нас новый вызов». Они уехали и он домой, по пути вспомнилась учительница, подумалось «Если мир, действительно контролируем и оберегаем то отчего не святыми? Или мы не понимаем святость?»
Приехал, звонок. «Ваш №8-912-394-08-96? К вам, представитель из Федеральной собственности прибудет в течение часа». Действительно звонят, проходят к столу — «Имеете ли вы патент №-2089382 — С1 — 97г. регистрации? — Не помню данных, но что-то храню — Мы решили купить его у вас — В голове Енокентия пронеслось — вот оно: квартира, нет, не дадут? машина? — соглашусь на джипа — Мы решили взамен 4листов бумаги дать вам 40 квадратных км. суши, точнее остров за краем земли — Господа мне бы зубы вставить, а вы сушу — Зубы и так в очередь, а на острове многие свой флаг поднять хотят. Отдать за так нельзя, отдай и всё уйдёт следом, а ты свой, за свою землю на словах горой, и мы не отдаём, а продаём. Да и вопрос решённый, потому у тебя вариантов два — этот, или сам догадываешься, иногда ты догадлив — за ноги подвесить мало».
ll
Как рано к человеку приходит понимание принадлежности к своему полу? наступает ли время, когда человек безразличен к своей половой принадлежности? Девочка, ещё не говорящая, не способная ходить, уже совершенно отличается от мальчика, её ручки по особому тянутся к избранному, да, да, к своему избранному, из мужского круга. Он может быть отцом, братом, или прибывшим на каникулы родственником. Чем ребёнок руководствуется в своём выборе задолго до своего осознанного поведения? Малышка, только-то овладевшая мимикой, казалось, ничего не понимающая, но совсем по взрослому способная показать своё расположение к избраннику.
Или другой возраст. Девочка, переходного возраста не имеющая жизненного опыта, способная пользоваться только природной интуицией — в картинной галерее. Она выбирает своего будущего мужа из двух предложенных портретов: на одном молодой мужчина на возвышенности — расстёгнут, с лицом распахнутым миру, на другой — у стола, в кресле, убелённый сединой метр, он в спокойствии и величии погрузил руку в шерсть рядом стоящей собаки. Кого из них выбирает девочка? Она выбирает седину. Объяснения, что у подобной седины нет будущего: у него осталась одна собака, которая и есть продолжение и окончание данной личности, не меняют её решения. Объяснение, что мужчина на пригорке ещё не спускался жить, что он с ней и для неё, способен создать целый мир, ничего не меняют. Она вновь приводит к портрету своего выбора. Почему? Способен ли кто ответить?
*******
Стучат колёса: на восток, на восток. Енокентий, ехал принимать своё неожиданное богатство — остров, ехал устраивать высшую справедливость. А мысли уносились в прошлое: Этой дорогой, когда-то везли его к месту службы, этой же, спустя три года возвратился назад. Прибыл в райцентр к середине дня. Оставалось добраться до своей деревни, именно добраться, так-так регулярное сообщение отсутствовало, взамен, по делам в район — рвать зуб, или подстричься, хозяйства выделяли служебные авто. Место стоянки определили у столовой. За три года установившееся не поменялось. В автобусе, из его посёлка, сидели две девочки, они и впустили внутрь.
Он, в бушлате с одной лычкой и хромовых сапогах маломерках, занял место. Они не проявили интереса, перешёптываясь о чём-то сзади. На вопрос «Когда поедем?» Одна из них знала: они жили в соседней деревне, в этом году заканчивают школу, по выходным ходят в кино. Вторая, совершенно отстранённая, толи глянув, или не заметив нового пассажира, может сказав что-либо, или не проронив слова, за время ожидания опеленала его сознание. В следующую субботу к началу сеанса он был в зале, куда ходят в кино его новые знакомые. В последних рядах сидели они. Она вновь молчала, молчала и после кино, молчала и у калитки. Карие, раскосые с искринками глаза, смотрели то на пуговицу куртки, то вниз на замёршее озеро. «Будешь ли в клубе через неделю? — Будет фильм, мы придём», ответила она.
В районе где жил Кешка любят отслуживших, приглашают в каждый дом. Возможно, нужна причина чтобы спуститься в подпол? чтобы угостить летними заготовками, солёной рыбой, поговорить. Приглашение дочки одного из пап зайти, воспринялось как обычное. Папы не было, была она. Она и объяснила — «Мы родственники, приехала, а уехать не на чем». После проводов, на остаток отпуска он полюбил дорогу в соседнюю деревню. В день отъезда в город, вышел пораньше: она выбрала будущую профессию, хотела работать мороженщицей, но не знала, где учат. Ждала подсказки. В доме у стола сидела бабушка, курила самосад, при его входе окликнула «Палина тебя спрашивают». Паля приболела, в школу не пошла. Она только встала. Она включила проигрыватель. «Благодарю тебя» — насыщенный баритон заполнил дом, или она в один миг, заполнила мир? Она, за две недели, заполнила собой Кешкин мир. Ей скоро пятнадцать и оканчивает не школу, а только седьмой класс. Бабушка курит самокрутку и зовёт к столу.
«Благодарю тебя». Стол. Подсказка по профессии. Проводы. Кешка опоздал на городской автобус. На попутках, к сумеркам, доехал до следующего района. Остановился в гостинице. До той, к которой три года назад вели все дороги, оставалось час езды. Переночевав, или перемучавшись в нерешительности, утром встал у дороги с решением «Если через полчаса подберут — еду, не подберут — в город, учиться». Подобрали.., к концу второго часа ожидания.
Любаша, он видел её в шаге от себя. Любаша, Люба или Любовь Ефимовна? и она стояла, не зная куда деть тряпку которой мыла пол, не зная, что делать с полурастёгнутым халатом. Это была она, нет, это была чужая, не знакомая — даже лицо другое. «Зачем приехал? — Я не приехал, меня притащила память вины трёхлетней давности — Нет не вина тебя притащила, помаду с руки смыть не смог» — казалось такой диалог пролетел меж ними, или не меж ними, а только две его части боролись за него, и он не знал к какой из них склониться. И совершенно неожиданно, верно для обоих, она заговорила, заговорила так, словно не было проводов, не было прошедшего времени «Я знала, что ты придёшь. Не привёз ли и в этот раз с собой молоко?» Комната преобразилась, солнце добралось до её окна. После вопроса о молоке она стала прежней, нет, она стала вновь неузнаваемой, только неузнаваемой с другой, с новой стороны. Она переоделась. Она блестела волосами, светилась лицом, искрилась глазами; она вела по улице в магазин, вспоминала о просьбах сидящих бабушках, вела на работу. «Наша Любаша дождалась» звучало следом за ними.
К вечеру, робость от повышенного внимания растаяла, к подошве увеличиваясь, прирастала платформа; упругость вернулась к волосам и на вечеринку к её знакомым хотя и тушуясь, но пришёл в самоуважении. Самоуважение, за столом обозначилось сомнением мужа хозяйки дома, «За тебя Любаша замуж не пойдёт — Мне это и не нужно» — Кто-то ответил за него.
А Любаша? она танцевала и звала его в круг, когда он отказывался, она в танце останавливалась около других, танцевала с ними. Компанией пели застольные песни. Он же слышал её одну, слышал накопленную годами горечь, которую нельзя высказать, невозможно разделить с другими. Много позднее, слушая исполнение признанных мастеров, он не находил и части выпетого ею. Весь вечер она то дразнила его, то жаловалась ему, весь вечер она находилась в двух крайностях. Много, много позднее, раз за разом, возвращалась и возвращалась к Енокентию фраза мужа хозяйки. Много, много позднее в поездке по тем местам, искал и не нашёл он случайного, на один раз соседа по столу, не нашёл и причины заставившей произнести его — «За тебя Любаша замуж не пойдёт».
Вечеринка закончилась, они вернулись в её намытую комнату. «А ведь я, тебе вначале не понравилась — Спросила она? Нет, скорее пожелала услышать уверения в обратном, а ему, почему-то вспоминалась Паля. Она редко засыпала ранее полуночи. Вспомнилась секундой, вспомнилась и он, в оправдание что ли, сознался — Люба, родная, я три года жил тобой. Родная. Родная…» и далее не нашёл что сказать. Что она услышала в этих словах, что подумала? « Жил мной? Жил, разу не написав?» А может, и не вспоминала, а тоже оказалась в той секунде, в которую он улетел к другой, и поняла причину его нежелания ходить с ней по посёлку, поняла, отчего он войдя утром дёрнулся назад, словно ошибся дверью. Возможно, одной секундой, что было ранее перевернулось. Она, в один миг переродилась. Рядом с ним стояла растерянность, прикрытая халатом, нет накрытая, но только не халатом. «Родная? — повторила она глухим, потухшим голосом, а помолчав отрезала — У тебя грубые руки» и села.
Она не остановила его резкие сборы среди ночи, сидела молча, завесившись волосами. Она не шелохнулась, при его уходе, или не слышала уход. Выйдя в коридор, он назначил полчаса, те же полчаса, что сутки назад у дороги, а ушёл к утру, так и не услышав щелчка задвижки, ушёл не поняв случившегося, ушел, унося последние слова «У тебя грубые руки».
Енокентий, добрался до райцентра к открытию магазинов, потому в гостиницу пришёл загруженный. После первого стакана пришла ясность. Нет, не радость освобождения от возможных обязательств, не счастье, когда приходит понимание причины произошедшего. Пришла и усилилась ясность своего униженного положения — «Грубые руки». В этот раз у него не было забытья, не было хмеля и похмелья, только тело, голова омертвели. Понять произошедшее он не мог? Попытки обдумать, упирались в «Грубые руки». Поделиться не с кем, как и разделить тяжесть навалившегося. Вину за «Грубые руки» он увидел в ней. Своё понимание, с добавлением М. Горького из школьной программы, изложил на бумаге. Груз уместился на двух страницах и не перечитывая, свою тяжесть сбросил в почтовый ящик.
Через пару недель письмо вернулось назад: вскрытое, неумело заклеенное вторично, с надписью на конверте — «Адресат выбыл в Корск» Оно ему обожгло руки, потому сразу оказалось в печке.
Вскоре пришло письмо и из деревни. Ровный каллиграфический почерк, также на двух страницах. «У нас не может быть далее отношений. Ты знаешь почему» — смысл полученных страниц. «Ты знаешь», писала его Палька? Нет, он не знал почему, получив письмо, не знал и оказавшись на диком пляже в среднем течении Оби, не узнал и ко времени перечитывания, десятилетия спустя.
Женщины! Сколько бы мужчины обид и несчастий не получили от них, это всегда будет только тысячная часть от заслуженного. Женщины: одно время, вас возносит, следующее, клеймит недостойностью. И даже в одно время, в одних домах, странах возвеличивают Вас, и вы становитесь великими — вытаскивая следом дома, страны в величие, и в это же время в других домах, странах, вас представляют второсортными, похотливыми и продажными, и эти дома, страны становятся второсортными, похотливыми и продажными.
********
Перед отъездом на остров Енокентий, неспешно прогуливался погружённый в себя. Идущая навстречу молодая женщина, с ровным без эмоций лицом и спереди неё мальчик, остановили внимание. Он встретился взглядом с мальчишкой и не смог оторваться. На лице трагедия последнего дня. Глаза, полные слёз. Не размазанные, не катившиеся по щекам, а остановившиеся на нижнем веке. За два шага, он (мальчишка) глазами, успел обратиться со своей огромной бедой к чужому дяде, и у дяди, после следующего шага ноги остановились, голова обернулась назад — ему показалось, в руке у Мамы хворостина, а может и была? Только её слова обращённые к ребёнку «Стыдно за тебя. Иди, иди» остановили попытку вмешаться.
Он не влез, пересилив себя. Среди ночи, трагедия мальчишки вновь встав перед глазами, выдернула из его памяти подобное состояние — тогда, за провинность он был наказан сверх справедливости, в своём понимании. Забравшись на полати, он давился слезами, доски ходили в такт приступам шестилетнего отчаяния, Мать не выдержала, отправила мыться. Другого случая отмены наказания в его доме, он не мог вспомнить.
Но в каждом доме свои правила, свои ценности. Должно быть не только в доме, но и в каждой деревне? В деревнях, принятые ценности ещё заметнее — в одной, будут уважать за умение срубить дом, поставить красивый стог сена, вырастить первыми огурцы. Здесь, с верой в свою власть, во власти страны, стремятся добиться признания от них. Отожествляют, зачастую власть, да и себя с истиной.
Деревни, где до перестройки, добивались знамён и орденов, где утро начиналось с интереса кто впереди, и можно ли к вечеру обогнать — рухнули. После перемен, в первой самостоятельности они ещё пытались произвести, продать и вновь стать лучшими, но обманутые лозунгами, ткнувшись в могущество российского чина, потеряли веру и вошли в состояние — час прожить а там, что будет. Они не могли быть вторыми, или третьими. Потеряв возможность стать первыми, они стали никакими.
Его остров, с единственным поселком находившимся на нём, относился верно, к данному типу. Наклонившиеся дома с прогнутыми крышами, упавшие заборы, бурьяны. Гостиница, точнее дом для приезжих, в центре. Поселили в двухместный номер. Годы перестройки окончательно износили здание: обои пятнами, душ — ковшом из оцинкованного бачка заимствованного в прачечной. Столовую после 19°° переименовывают в ресторан. Было18°°. От знакомых по общепиту, красного супа и котлеты из сала в сухарях, пришлось отказаться. Отужинав купленными батоном с яйцами и молоком, Енокентий отправился на кладбище. Ему шёл седьмой десяток. Не огороженное пространство, с холмиками, обелисками и крестами с нечитаемыми, или трудно просматриваемыми датами, служило местом для захоронений. Он был в два и не только в два раза, старше большей части занимавших участки. Осмотр прервала набросившаяся бродячая собака.
Вернувшись в гостиницу, попросил дежурную разбудить, она согласилась и посмотрев в глаза, добавила, «Номер вам можно… оставить на одного — Нет, нет. Для меня приятны незнакомые соседи» Услышав ответ, потеряла интерес. Ложась ему вспомнилась беспричинная злость набросившейся собаки, однако он быстро развернул мысли на завтрашний день, но сосредоточиться не смог, да и на чём сосредотачиваться: кладбище, бурьяны, да дежурная. Усталость отяжелила веки и засыпал под собственное взбадривание «Полками командуют в семнадцать, а мне эвон. Чай получится?». Утром, несколько позднее намеченного, он отправился представляться в администрацию.
Около здания в два этажа, за рядами ухоженных елей стояли авто. Размеченные места вполовину пустовали, на других, последние модели мировых брендов блестели новизной покраски. Напротив за площадью, несколько в низине, красовалась позолотой куполов церковь.
Охранник, проверив документы, выписал пропуск на второй этаж в приёмную. Секретарь, вторично ознакомившись с документами в изумление ему, засияв каждой клеткой своей наружности показав на сейф, засверкала словами «Мы Вас ждём, мы вас ждём уже месяц. К нам трудно добираться, у нас так ветрено, кажется в следующую зиму нас заметёт совсем — Она настолько обрадовалась, нет, она в него уже была влюблена, если не в первый раз, то точно в последний. Перед ней стояло её счастье — В сейфе документы, отчёты за последние 25лет. Возьмите ключи. Завтра администрация острова вас примет». У него исчез возраст. Поверилось, она влюблённая в него задолго до прибытия. Она была первым секретарём, говорившей с ним в подобной радости. Её он решил оставить при себе. Она на своём месте! Знакомство с документами отложил.
По возвращению в гостиницу дежурная сообщила, что душ отремонтирован и освободилась комната равного класса, с видом на море. У него кольнуло внутри «Освободилась? — Спросил — Есть ли в посёлке другая столовая?» Столовой не было, однако во дворе разгружают грузовичок со свежими продуктами, а пока она может принести своего домашнего — мужу с сыном нравилась её кухня. Он согласился, говоря «Да, если можно, не рыбное». Вскоре дежурная, пригласила к обеду. Заканчивая котлету, он благодарил, признаваясь «Действительно, ехал долго — она ответила — Мои тоже любили наесться досыта — Женщина среднего возраста сидела перед ним. Чистая отглаженная одежда, может, чуть устаревшей модели? Подумалось — Желание быть нужной? Остров, нет новых лиц, а кто есть слишком знакомы, — она заговорила — Мы приехали с мужем на сезон, заработать, да приросли. Квартиру, до больших перемен получить не успели. Муж с сыном арендовали катерок. В крабовый сезон, ушли и не вернулись. Он всё бросить хотел, не из-за ловли. Наловить то чего? — Она замолчала и надолго. Когда он засобирался идти, она, словно забоявшись не успеть досказать, продолжила. Продолжила без акцентов и эмоций, словно заданный урок выученный наизусть, но без понимания смысла — Наловить то чего? сдать вот где полжизни, суточными ожиданиями проходят. Молодые, да смазливые жёнки, ох уж эти жжёнки, они умеют с промысла своего благоверного прямо к пирсу подвести — Секундой замолчала, вздохнув, а затем ещё быстрее — или те, кто гири от умельцев в весовой не замечают, они сдают сразу. Мой, ох мой, мой. Но нашёл тоже выход. Выход он всегда есть. Вошли ведь? Эх, Мой. На нейтралке перегружали, перегружали в непогоду, за наличные. Квартиры нет, живём в вагончике. Стыдно пригласить кого, сказать кому; в телефон отвечаешь — у нас хорошо. Копили — Она не замечала состояние накормленного ею. Она говорила и говорила — Они себе особняков настроили, да вокруг мэрии заасфальтировали, а набережную щебёнкой засыпали и говорят, ох как всем посёлком говорят — за эту набережную каждый год отчитываются, каждый год её смывает и каждый год ревизоры ставят подписи. Хотя было. Не поставила одна, так ей подсказали узнать где её предшественница?»
Она, также неожиданно как и начала говорить, замолчала. Сидела застывшая, казалось, остановив дыхание. Сидела, словно провалившаяся в болото, боясь голосом потревожить воздух, боясь за каждое движение, одно движение и удерживающая соломинка оборвётся. Он всё понял, он вспомнил гордость за свою справедливость — «Разворот, волна переворачивает катерок». Уйти, но как? Уехать. Не встретиться глазами» — Не встретится глазами, подняло и повело к двери, на ходу обдумывая — Нет, что-то нужно сделать. Она, кажется не поняла? Он неожиданно предложил, что он и далее хотел бы у неё обедать, она согласилась. Показалось, обрадовалась даже, словно она захлёбывающаяся тиной, увидела ни откуда взявшуюся руку и ей безразлично, чья та рука. Назначила половинную цену.
У него были скромные накопления, ему шёл эвон какой десяток и он не хотел обременять близких затратами на последний путь. Здесь же, на острове, в уплату принималась сорокаградусная, то-есть почти даром, ему было чем рассчитываться за обеды. Кладбище он уже осмотрел.
Отобедав и спросив в какой стороне библиотека, поднялся к себе, ключи от сейфа с документами, бросил в тумбочку — как ненужные. В библиотеке нашёл справочник об острове. На карте: суша, протянувшаяся километров в 20 и шириной в два, напоминала подкову, внутри небольшая бухта. Посредине острова речка, питаемая большей частью бьющими ключами, хотя частые дожди также поддерживают уровень. 40кв/км, около 1500 жителей. Рыбная ловля. Консервный завод. Об исправительной колонии не указано, но знают все, а кто-то и дорогу к ней. Просмотрел милицейскую хронику — можно ли по новой собственности гулять без бронежилета? — можно, но лучше засветло. Вернувшись, подумалось «Кого-то главой нужно ставить? самому не справиться, конец, по опыту печальный. Людям помогать нужно, убеждать, склонять на свою сторону, а он одни пороки в них видит. Обман не скрыть, не поверят — С этим и лёг».
Утром, без опоздания и проверки документов, он стоял в кабинете главы посёлка, Вячеслава Климовича. Крепкий молодой мужчина лет в тридцать пять поднялся, вышел навстречу, Енокентий же, не мог оторвать примагниченный взгляд к столу. На столе, над золотом циферблата часов, изогнувшись телом в прыжке, застыл леопард, застыл, переливаясь чёрными и светлыми бриллиантами. Рядом, составляющий ансамбль с часами, письменный прибор. Взгляд, прикованный к убранству стола, оторвал голос хозяина — «Опись имеющегося имущества тебе вчера передана секретарём». Описывать было что: штучного изготовления мебель, в углу трибуна инкрустированная костью, в резных рамах картины. Позолота и позолота, и за окном, позолотой сверкает купол церкви.
Глава представил ряду сидящих подчинённых «Владелец острова» и засиял, словно не работы лишается, а награждается орденом «Андрея Первозванного». Другие оживлены и радостны не менее, словно и их от пожизненного милуют. А если и вправду, пожизненный себе подписали да спаслись? как каждый день видеть друг друга, видеть жителей, которые молчат, знают, но молчат? Все знают и все молчат — ещё тот пожизненный, в наследство уходящий.
Глава отчитывается «В этом году, половину бюджета освоили, набережную отсыпали. Вторая половина пришла, но на твоё имя? Нам же, служащим, предписано выезжать на материк, а также и тем кто пожелает, включая заключённых — остановился, но не смог удержаться — Нам, всем выезжающим Родина компенсирует переезд годичным окладом, плюс обустройство. Вот моя рука — успеха».
Вот рука, где взять успех? Люди стояли на берегу, немощные сидели — смотрели на погрузку. Паром как живой переваливался с боку набок, словно сопротивлялся от части размещаемого груза. Автомобили, контейнеры, чемоданы и узлы двигались двухполосной дорогой на борт. Груз закреплялся в трюмах, на площадках. Груз накопившегося в каждом — его, где и как закрепить?
Енокентий, стоял в стороне, искал свою знакомую — из приёмной, её не было ни среди отъезжающих, ни в толпе остающихся. Проходящая мимо дежурная гостиницы Нина Васильевна остановилась, посмотрела на него, и словно внезначай «Вчера, как узнали о вашем прибытии, часть уехала. Олигарх, тот всех опередил, отчалил сразу и секретаршу, этокий, на людях без стыда повёз. Говорят от греха».
Паром, нагруженный выше ватерлинии, отчаливал. Стоящие на берегу, отплывающие на пароме, реденько перемахивались друг с другом. Они прожившие совместно десятилетия, каждый с каждым встретившись, не понимали должно быть? что им, большей части не суждено увидеться, не суждено ни сказать не сказанное спасибо, ни извиниться. У них не будет больше возможности убрать обиды накопленные временем. Не прощёные обиды, обиды, унесённые в мир иной, что может быть страшнее? Паром разворачивался, уходя в открытое море, люди двигались вдоль борта, усерднее жестикулируя в сторону берега. С мостика прозвучала команда «Не скапливаться у борта» Действительно, даже с берега был виден крен. Как дойдут до материка? Как погода? Весна, межсезонье?
«Успеха вам» — Последние слова главы поселения. На дворе весна. Люди стоят по склону, в каждом вопрос? «Может и плохо жили, но жили, а чего сейчас?» Енокентий в стороне, один. Стоявшие вблизи пришли в движение, отодвигаясь и рассредоточиваясь по пригорку, пока не образовалось расстояние шагов в тридцать. Толпа за тысячу стояла перед ним. Сзади, в чёрных поношенных одеждах заключённые, бывшие заключённые; рядом в форменной одежде несколько оставшихся охранников. Он стоял понимая, что всё зависит от его первых слов и не знал с чего начать. Не знал к кому обратиться, с чем обратиться. Отыскивая в толпе лицо, которое поняло бы его, он остановился на молодой женщине. Она стояла на удалении, в котором не рассмотреть детали. Тёмные волосы, зелёная блузка свободного покроя, среднего роста. Его слова будут к ней. Только неразборчивые громкие голоса с противоположной стороны, подсказывали — говорить нужно не с тем, с кем хотелось бы.
Группа, в несколько крепко сбитых мужчин, красными вздувшимися венами, готовилась выразить волю собравшихся. Один из них, отличавшийся щупловатой внешностью, поднимал руку, требовал внимания. Обстановка грозила стихийностью. Енокентий заговорил «Люди, островитяне, мне как новому хозяину». На этом его речь оборвалась. Гвалт, гул. Дальнейшее он плохо помнил: поднятые руки медленно приближались к нему, или отодвигались? а может, отступали собственные ноги, или они приросли к земле? А может его страх то приближал, то отдалял его от обезумевшей толпы. Никто не видел весну, не слышал щебет птиц, не чувствовал свежести морского воздуха. Страх и ненависть, встали разделённые тридцатью шагами и в какой стороне, чего больше, не рассмотреть. Четвёрка скандировала «До коих пор? Натерпелись. Мы и без хозяев». Тысяча человек, вдруг слилась в единодушии со скандировшими. Недосидевшие срок выстроились в линию, пригнули головы и неуверенно огибая толпу, двинулись в его сторону. Двое из кучки, владелец квадратной челюсти и бритоголовый, приняв настроение толпы за свой час, освирепели и в один миг, оказались вперёди осуждённых, повели за собой строй. Нет, двигались не уголовники, с пригорка спускались изломанные судьбы виновником которых, в их глазах, являлся новый хозяин. Остров, в единодушии мысли, накрыло возгласами «На вилы его».
Остров его, а шагнуть некуда — всё, с чем остался Енокентий. Он, не имеющий зрительной памяти, охватил взглядом пригорок, увидел каждого по отдельности и словно сфотографировал. Никто не знал его, никто не знал с чем он приехал. Он ни кому не успел насолить, но лишь единицы, может десяток, не знали что делать. Взгляд выхватил зелёную блузку — на лице растерянность и беспомощность, толпа сдавила её, сдавила всех — остановись, затопчут. «Он сегодня выпил только кружку молока» — Голос Нины Васильевны, стоявшей меж ним и толпой, пересилил рёв. Она сумела на шаг опередить стихию, развернуться к наступающим и крикнуть. Почему она крикнула о молоке? Почему? Ни откуда взявшийся, боковой порыв ветра поднял на пирсе лист профнастила, с грохотом ударил его о бетон, вновь поднял вверх, закувыркал и без звука, торцом втолкнул в рябь воды. Головы интуитивно повернулись к морю. Минутой замолчала жизнь. На горизонте виднелись очертания судна. Енокентий не обрадовался, он уже согласился принять судьбу. Ему было безразлично, паром ли вернулся, чтобы забрать наследие своей деятельности — заключённых, или, после устроенной сцены олигарху, возвращалась секретарь
Был не паром и с борта катера спускалась не милейшая Любочка. По трапу, чеканя шаг, с оружием спустились пограничники соседнего государства Панае. Офицер, в гордости за страну оценившего его наградами и должностью, сошёл последним. На русском языке, с незначительным акцентом, потребовал старшего. Толпа повернулась к хозяину острова. Часть лиц в радости «Хорошо, что не успели на вилы поднять. Без нас поднимут?». Енокентий подошел, подал бумагу. Он, вновь стоял не зная в какую сторону свернёт судьба — На бумаге печатей много, а шея одна и та голая и на всём острове, с его стороны одна кормилица.
«Енокентий Трифонович, у нас частная собственность превыше всего. Мы рады приветствовать нового собственника острова, готовы выделить кредиты, оказывать помощь. Взять под свою защиту. Заметив на берегу охранников лагеря, офицер продолжил — У вас четыре пистолета на сорок квадратных километров, но мы поможем — К хозяину вернулась способность говорить — Согласно договорённостей, со стороны продавца нам обещана годичная охрана и даже субсидирование жизнеобеспечения граждан — Годичная охрана? год быстро проходит. Мы придём к окончанию срока, вот наш флаг. Надеюсь, следующим летом мы будем жить совместно, под ним».
Толпа за время разговора спустилась вниз, окружила. У офицера, потускнели награды, он перешёл на родной язык. Отдал команду. Солдаты также как и спустились — ловко и быстро взлетели на катер. Делегация на катерок.., а толпа к нему. Нину Васильевну не отыскать. Впереди «Мы вас ждали. Мы вам верим».
Он давно знал, знал твёрдо — власть не для него. Понимая, порой через полвека поступки людей, сказанное, он не мог быть лидером, он не мог возглавить двоих, не веря и одному, лесть же воспринимал за действительную составляющую своей особы. Усталость от стихии знакомства обессилила Енокентия. Уйти, закрыться, остаться одному на всю весну, но как останешься? Напротив четвёрка «Мы вам верим! — Они быстро поняли: не будет его, будут оставившие флаг — Спасибо. Осмотрюсь. Через неделю, за час до начала рабочего дня соберёмся, что успеем обсудим». Четвёрка ждала другого, остальным безразлично.
Енокентий вернулся в гостиницу, закрыл дверь на замок и щеколду. Напился и обессиленный упал на диван. В его отсутствии, комнату украсили картиной местной тематики: на косе, размытыми штрихами обозначен рыбак, слева, вверху полукруг — ни солнце, ни облако? Рыбак вдали, и не видит, что волна уже перекатывается через перемычку соединяющую землю с берегом.
Он смотря на картину, подсознанием размышлял «Одинокий рыбак? Откуда взялась? о чём думал художник? Картина из дешёвого салона — о чём могут думать подобные авторы? Мне не нужна власть. У меня осталась последняя цель — установить справедливость. Здесь мне не помешают».
*******
Кешка, оканчивая школу, имел представление о прошлом своей Родины, как череде бесконечных испытаний. Достижения страны отождествлялись с её последними Руководителями. Он видел, как народ выходивший из залов после выступления первых лиц, в восхищении обсуждал: умение, говорящих с трибуны, оценить лучших, осадить спесивых, опрокинуть противников. Он видел гордость людей за своих руководителей, готовность добиваться их благосклонности. Сама Тамала Павловна выбрала себе представителя из района. У него определилась цель — он должен стать с ними в один ряд, а затем и возглавить их.
По окончанию учёбы Кеша вернулся в свой район. Кадровик, осмотрев документы попросил подождать в коридоре, сам же удалился, и надолго — искали место куда втиснуть. Нашли три должности, одна из них — главный специалист подразделения хозяйства. Его устраивала должность, он помнил о семнадцатилетних командирах полков, а ему двадцать три. Он готов возглавить.
В сплошь убыточных колхозах района, согласно высоких постановлений, обновляли специалистов. Надеялись — молодые и амбициозные вытащат отрасль. В хозяйстве, куда прибыл Енокентий, его подразделением занимались два не дипломированных специалиста, под пятьдесят. Их подвели под Кешкино руководство, представив «Наш Главный — Енокентий Трифонович». Так он значился по документам. Зарплату, согласно штатного расписания, назначили на четверть выше стоявших перед ним.
В своё первое рабочее утро, войдя в контору он споткнулся, услышав отборный мат. Первое лицо колхоза, воспитывало запивших доярок — коровы остались не доены. Зоотехник, молодой специалист, стояла рядом; за открытыми дверями уткнувшись в бумаги сидели конторские. Енокентий, в новеньком солдатском бушлате, ждал в прихожей окончания разноса. В деревне слышали о новом назначенце. Подошедший механизатор попросил посмотреть, «чем болен трактор?» Он знал, но не решился ставить диагноз, сославшись занятостью. Вернулся в контору, в кабинете стихло — председатель приглашал войти. Мат в отношении женщины, в присутствии женщины — каждый ли способен понять такое? должно быть, данный вопрос прочитал на лице вошедшего председатель. Он поднялся, упёрся руками в стол и переводя взгляд с переносицы на модную стрижку и обратно на переносицу, в глаза, чётким голосом произнёс « Язык это власть!… — ответил и на «болезнь трактора» — ты прав, разбирать надо, а сейчас иди, принимай гараж».
В гараже, знакомый тракторист и кузнец грелись у разожжённого горна. Осведомившись, откуда он, продолжили свой разговор, не замечая его. Енокентий, постояв в неопределённости, заговорил вопросами: «Который теперь час, сколько стоит простой трактора, сколько им оплачивают за час?» Затем спросил кузнеца о его сегодняшних задачах и не получив ответа, в подтверждение своей значимости, потребовал ознакомить с состоянием и подготовкой техники к весеннему сезону. Кузнец нехотя вышел на холод двора, показал, походил за ним, пока он лазил по снегу и отправился, не ожидая окончания к теплу кузнечного горна. Тракторист, сославшись на отсутствие инструмента, ушёл домой.
Со временем, Енокентию удалось несколько изменить отношение к себе, но в первое время, никто не знал чем он должен заниматься, кем он должен руководить, а его, совершенно не обучали отношениям с подчинёнными. Он примерял, восхищение выходящих из залов, к себе — ожидая, поспешности подчинённых сделать то, что сам ещё не успел обдумать. Позднее отчёты, приписки, снабжение, стали как-бы его работой, а через год все поняли — у него, служебные дела если и были в голове по прибытию, то очень скоро вытеснились более важными. Деревня, в ответ посчитала своей обязанностью направить его деятельность в надлежащее русло, потому собирали: правление колхоза, расширенный партком, расширенный сельский совет, а собравшись, каждый считал своим долгом указать на упущения главного специалиста отрасли. У зоотехника: в телятнике сломался трактор, пока его исправляли, часть телят пала — двигатель не заглушили; у агронома: сеялка из ремонта развалилась не доехав до поля; член партии, возмущался отсутствием запчастей. Председатель, говорил о недопустимости распития с подчинёнными, а именно — «Принял на грудь» с капитаном парома и отправил его отдыхать, встал к штурвалу и сел на мель. Парторг, отечески объяснял об обязательном участие его, как специалиста, при отладке техники и с подсказки квартирной хозяйки, возмущался причиной игнорирования данного правила — спал. Весь район обсуждал главного, который повёз комбайнера — победителя района, к награждению орденом, но довёз только до нависшего над водой настила причала.
Ночью перед поездкой, он весело провёл время. Катался с компанией на выданном ему глиссере, довёл до полного восторга девчонок своим умением останавливаться. Девчонки умеют восторгаться и он был в ударе: разогнавшись, летел к пристани, затем, переключался на задний ход, давал полный газ, и катерок зарываясь в воду словно сброшенным якорем, останавливался у причала. Окружающие в восторге. В нём клокочет гордость. Утром, своё умение он решил продемонстрировать знатному комбайнеру. Указав, какую чалку тому следует накидывать, он всё сделал как делал не один десяток раз, но задний ход не зафиксировался, и глиссер вместо того чтобы зарыться в воду, полной скоростью полетел под выступающий настил причала: лобовое стекло в дребезги, комбайнер, в новеньком костюме сбит в грязь на днище катера. Комбайнер, успевший заслужить орден, не только не побил его, но поднявшись, выглядел виноватым — расстроился, что не успел отскочить. В деревнях видели и не такое, терпели и Кешку. Его убрали совсем по мелочи.
Деревня, где работал Кешка располагалась по соседству с той, в которую он ходил после демобилизации. После письма Пали со словами «Ты знаешь почему» он, если и вспоминал её, то походя. Прошедшее время затёрло память и он слушая о ней в подробности не вдавался. Над ним нависло другое. После письма, вернувшегося с припиской «Адресат выбыл в Корск» в нём, что-то изменилось. Его сковывала робость при любых отношениях с противоположным полом, а при встрече с привлёкшей внимание охватывал страх. Охватывал тот страх, при котором мышцы деревенеют, язык набухает и становится чужим. Глупость, чушь полная и не полная, все, что ему удавалось выдавить из себя. После одной, двух встреч отношения прекращались. Иногда, девушки специально дразнили его своим расположением, чтобы затем посудачить в своём кругу. Он их стал бояться.
Может по этой причине, или ещё почему, ему стала вспоминаться Палька — Палька как лучшее время. И однажды, когда она вспомнилась особенно остро, он попросил водителя оставить ключ от машины, объясняя «Съездить нужно. Срочно. Нужно, чтобы не видели» — и в сумерках выехал. В клубе он не нашёл её, а знакомая пояснила «Она дружит. Они ушли». Кешка знал где искать ушедших и вскоре, в свете фар увидел её, впереди стоял парень. Остановившись, не выключая двигателя, фар, направился в их сторону. Она, словно ожидая его, представила «Мой друг Гриша — И следом — Гриша мне поговорить надо. Подожди меня здесь, я быстро». Они отошли. Погасли фары, заглох двигатель, наступила тишина, может и не тишина, но для него, после её первых слов, наступила абсолютная тишина «Гриша предлагает стать его женой. Он закончил военное училище, получил назначение в среднюю Азию, хочет приехать к месту со мной как со своей законной — Кешка, не знал что ответить, молчал и должно быть долго — Мама говорит, что мне ещё зиму учится надо. Куда без специальности? Говорит что мне восемнадцати нет, а средняя Азия, как далеко она? Кеша ты не знаешь где это? — Нет, я не был там, но военным сразу дают жильё — Он уже прожил треть своих лет по общагам и на квартирах. Ему казалось, что судьбу можно отдать за отдельную комнату — Кеша пойдём назад. Ты не спросил учусь ли я на мороженщицу? так нет, не нашла такое училище. Учусь на кондитера — Пришли к её дому — Я пойду Кеша. Устала я сегодня». Пошёл и он. В темноте маячила машина, при подходе, из кабины вышел Гриша говоря, «Машина на пригорке, того и гляди скатится в озеро. Так я золотники выкрутил. Ночь, часть растерял, остальные вот». На руке блестели две пружинки от шести колёс. Напротив, блестели глаза выпускника военного училища.
Енокентий Трифонович не успел вернуться к началу рабочего дня. Водителю пришлось сознаться, что машина не в угоне. В конце дня, посыльный требовал его на внеочередное заседание правления. «Устал я сегодня. Не пойду» — бросил он в безразличии. Заседание приняло решение перевести его в бригадиры. Не вынеся позора изгнания с должности, он написал заявление.
Во время увольнения его не оставлял вопрос — Зачем она ему говорила о Грише, о замужестве, о том, что с Гришкой они соседи? Говорила, что он не мог подтянуться разу и она смеялась над ним, а сейчас он подтягивается с висящим на ногах племяннике.
Получив расчет и возвращаясь в свою деревню, он заехал к Пале. Приехал с шампанским и совсем, вне своих обычаев, с выращенными в палисаднике цветами. Её Мать, посмотрев на цветы объяснила, что дочь уехала в город. Уехала за неделю до начала учёбы, в один день с Гришей. Спускаясь к озеру, ему показалось, что он понял случившееся. У озера нашёл бьющий ключ, опустил в него бутылку с вином и лёг рядом на траву. Деревня растянулась наверху, по пригорку. Крайний дом у леса, стоял без забора и крыши, вернее с половиной крыши.
В отдалённые сибирские места, присылали не только председателей, специалистов и учителей, но волей времени, ссылали тех, кого не посадишь — правонарушений не совершали и пользы в них из высоких кресел не видели. Их называли тунеядцами. С таким клеймом они прибывали к месту перевоспитания. Люди потерявшие цели, люди, цели которых власть не могла считать достойными человека, прибывали, распределялись по деревням, квартирам. Кто-то, единицы из них, находили спутниц и они становились местными. Казалось, что они счастливы, но ехали в отпуск и не возвращались.
На перевоспитание ссылали самые разные категории: Сварщик, когда-то работающий с личным клеймом на судоверфях северной столицы, берёг своё клеймо дороже документов. Своё клеймо, за тысячи километров от предприятия выдавшего его, он вынимал из промасленной бумаги и показывал как высшую награду своей жизни. Тракторист, помнящий номера деталей по каталогу, не подходил к технике. Модельщик, работавший на изготовлении оснастки для космической отрасли, сидел в гаражной котельной. Они, не вписывающиеся в нормы, всякой властью гнутые, однажды не выдержавшие, были осуждены и высланы. Они в день получки надевали костюм, белую рубашку, галстук и шли получать зарплату, затем посошок на дорожку…
Первых, из высланных селили в дома принадлежащие хозяйствам, но оканчивалась зима и.. заборов нет, ворот нет. Местные, заготовленные дрова переносили во двор, ближе к собаке. Во второю зиму отапливались, сжигая крыльцо, сжигали часть полов в комнатах. Жгли и крыши: так люди, государевыми законами исправлялись ко второму году. Тунеядцы, вслед за властью говорили местные, подразумевая — что с таких возьмёшь.
Хотя как без исключений, они были. (М.М) Пенсионерку, пообещав помощь и поддержку, уговорили принять на постой тунеядку. Прибывшая, ни коей мерой не подходила под данный, сложившийся тип. Не злобливая, приятной наружности, обрадовала не только хозяйку квартиры. Её привезли к средине лета, огороды зрели, в речке не вылезая бултыхались подростки. С поселением новенькой, к следующему полудню речка опустела — мальчишки сидели по крышам вокруг её дома: посреди огорода, голышом, загорала сосланная.
Срочный созыв сельских активистов потребовал ответа и она ответила — «Мне не дали времени обдумать сборы, потому, приехала без купального костюма — Она оглядела присутствующих — В нижнем белье от фабрики „Большевичка“ я не могу показаться на людях — И закончила, глядя на всех, толи рассердившись за непонятливость, толи в кокетстве — Я не враг себе». Сказав, крутнулась перед сидевшими, опустила глазки долу и села. Само целомудрие, выставив коленки, ждало понимания и её поняли. К концу недели у неё имелась пляжная пара, из дома, она перенесла спальные принадлежности в кладовку в сенях. А после выходных, пенсионерка требовала квартирантку выселить, двери восстановить. Двери не пришлось восстанавливать, они снятые с петель лежали в огороде. Они не открывались без стука и скрипа, а многие торопились с понимание, но боялись потревожить хозяйку.
За месяц поиска места для перевоспитуемой, у неё сложились отношения не только с жителями центральной усадьбы, потому после переселения в единственный дом, оставшийся от дальней деревни, она не знала трудностей одиночества. Её перевоспитывали, а дорога к ней расширялась и расширялась, и отбывать бы ей назначенный срок, не случись разборок между поклонниками, с применением подручных средств и судом. Поклонника, не способного потерять золотники от колёс, осудили, а её посчитали исправившейся, но описанное произошло позднее.
Пока же, Кешка лежал у ключа, тянул холодное Шампанское, смотрел вверх на единственную улицу, на дом с краю деревни без крыши, на дом Пали в средине улицы. Лёгкие облака плыли по бесконечности. Вокруг ни души, полная свобода. Нет председателя, правления, зоотехника. Нет квартирной хозяйки. Свобода. Счастье. Он освободил себя и от Пали. Он был никому, ни чем не обязан. Он был счастлив целый день. К себе, в родительский дом, пришёл затемно, сделав крюк. Счастливый день закончился словами Матери «Ты уже был в отпуске. К утру обдумай, где тебя могут взять на работу. Ты молодой, за ночь успеешь обдумать. Езжай. Не страми меня. Завтра в 7, я тебя провожу». Он нужен был Матери, он слушал её и слушался. Он не мог её не слушаться, он ей был нужен.
Позднее, ему передали письмо с каллиграфическим почерком от Пали — Она не среди песков в воинской части, она в городе. Ей скоро 17. Она учится последнюю зиму. В конце строчка стихотворения «А коль споткнёшься ты, тебе никто уж руку не подаст», стояла диссонансом к остальной части.
lll
Следующим утром, после ухода пограничников, Енокентий проснулся с остротой произошедшего на пригорке. Он вспомнил все лица, вспомнил и выражения тех лиц. В подобное невозможно поверить — как одним взглядом, запомнить толпу за тысячу, запомнить, словно находился с ними вечность?, только стресс, в некий миг, заставляет сознание использовать не малый процент мозга, сознание задействует все миллиарды нейронов, фиксируя в памяти тысячу лиц словно на матрицу фотокамеры. Стресс, способен из любого сделать чемпиона по прыжкам, стресс наделяет хрупкую женщину способностью поднять за колесо самосвал. Стресс же, оставляет после себя тело выжатым и обессиленным.
Катерок с пограничниками, ещё не отошёл, а Енокентия окружила четвёрка которая «Его ждала», спускалась толпа готовая ему служить, а он потерял силы, пожелал лечь и остаться один на день, месяц, остаток жизни. Не он, голос интуиции отложил решение насколько возможно, голос отложил сход на неделю.
Неделю, он ходил по посёлку, по острову, видел мужчин женщин подростков стариков и он их всех знал — знал их сомнения и их чаяния. Его останавливали, спрашивали и он, должно быть отвечал то, чего от него ожидали, или не он, а обострившееся чувство самосохранения, оберегало его от возможного повторения стихии толпы?
За время до схода, он успел познакомиться с хозяйством острова, он успел со многими поздороваться за руку, поздороваться, с ответным пожатием. Ему поверили, в нём признали лидера? Нет, руку пожимало чувство вины тех, кто не смог устоять перед стихией толпы и мог нанести последний удар по безвинному.
Он понимал всех, он понимал и лидера четвёрки. Чистин, на следующий день сидел у него в номере и глядя на картину, говорил о слабости одного человека, говорил, что одному не устоять против малого, ниоткуда явившегося облака, а он Чистин, здесь рождённый, при всех администрациях востребованный и сейчас готов возглавить, или стать замом. У него есть надёжные организаторы знающие толк как в заводских цехах, так и в открытом море. Они умеют заполнять не только трюмы.
Обходя корпуса колонии, ощущалось отсутствие хозяина. Казалось, получив свободу осуждённые потеряли ориентиры, казалось они забыли, что сами могут принимать решения, или данную способность смогли убрать законами зоны? Енокентий, боковым зрением видел обладателя квадратной челюсти, видел и бритоголового, они стояли в стороне от основной массы, не приблизились и к нему, кося взглядом издали. К Енокентию подошёл бывший директор консервного завода Геннадий Николаевич со своим бухгалтером Карезовым. О директоре он слышал ранее: Геннадий Николаевич окончил что-то рыбоводное, работал в краевом журнале, руководил подразделением треста, пока не попал на остров. Здесь, имея способность ровно выстраивать отношения с подчинёнными, в меру управляемый сверху, к перестройке директорствовал на заводе. Только перестройка устанавливала свои правила, устанавливала новых собственников. К приезду будущего олигарха, завод сидел в кредитах, его подвели к банкротству, оставались директор с бухгалтером. Их убрали.
Енокентий, поговорил и с Тамарой Павловной, к ней тёмноволосой в зелёной блузке, он подбирал слова на пригорке и не ошибся. Она, после получения диплома, четвёртый год преподаёт иностранный. Правильная дикция с остановками на запятых, уверенность в излагаемом. К концу разговора он был в зависимости от неё. Она напоминала его классную.
Она напоминала? В той поездке по Оби, он путешествовал в двухместной каюте. Его сосед, повторял его давнего друга, ушедшего в тридцать: тонкий, подвижный нос, просвечивающаяся светлая кожа, манера говорить, характер, рост — всё настолько схожее, что можно подумать они двойники. После поездки, он его сосед, в свои тридцать попал в аварию. Сложили в областном центре. Авария произошла в городе со специализированной клиникой! Енокентий считал, что и он повторяет чью-то судьбу, только найдётся ли тот, кто убережёт его, или сложит, в случае большой аварии?
В назначенный день, жители потянулись на пригорок. К началу схода, уже не толпа, группы стояли в полукруге, ожидая хозяина острова. Енокентий, имел время обдумать о чём говорить и встав на возвышенность уверенно заговорил «Я здесь человек новый и не могу знать ваши заботы. Вам нужен свой, кто понимает вас, кому вы смогли бы доверить своих близких, своё будущее». После его слов не было длинных выступлений, люди ещё не проснулись, или не проснулись и не пришли способные говорить часами. Несколько групп предложили бывшего директора Геннадия Николаевича. Поднятые руки не нужно было считать. Енокентию подумалось: присутствующие, по-прежнему ничего не хотят решать, они, по-прежнему не хотят брать ответственность за свою судьбу, или не верят, что их допустят к решению вопросов в посёлке. Ему даже подумалось — большинство устраивает сложившееся положение, когда во всём можно винить власть.
Избранный глава, обратил к сходу с вопросом устройства в администрацию хозяина острова говоря «Он здесь владелец — От одной из групп предложили, должно быть в насмешку? — Коли владелец, пусть охраняет. С России 300 лет брали ясак 10%. Может и он, не раскатывая губу, за стоко же будет беречь свою собственность?» Нельзя, подобное принимать серьёзно, так увиделось и Енокентию, но потребовали ответить. Он нашёл Тамару Павловну, к ней и обратился «Я хозяин? — Он начал с вопроса — Я считал волосы мои, а они выпали. Я даже не всегда хозяин своих мыслей. Остров, земля в собственности? Земля не гребешок, хотя охранником, да с 10%, в любом случае отказаться нельзя». Соглашаясь, он рассчитывал — охранник острова что-то близкое с охраной новостройки в городе. Предложенных 10% ему хватит.
Экономист засомневалась о возможности уложиться в десять процентов, так-так налоги в государствах, зачастую за половину от доходов. Налоги и их расходование, для населения острова было более далёкое, чем устройство жизни в других мирах, но согласились, что если там, где-то за половину, то они согласны помимо охраны отчислять ещё десять, на общественные нужды из собственной зарплаты. Заговорив о зарплате, каждый пожелал высказаться. Вновь срывалось к гвалту с тысячами мнений. Геннадий Николаевич долго стоял с поднятой рукой, шум только усиливался. Время подходило к началу рабочего дня, то-есть ко времени написания постановления, а постановления отошли далее, чем после избрания главы. Но шум также резко прекратился, как и начался. Из посёлка спускалась четвёрка. Впереди, не спеша в начищенных ботинках с металлическими союзками на носках, покручивая срезанным лопухом на плече, двигался Чистин. Они прибыли в удобное для себя время. Они знали здесь каждого присутствующего, они знали — гвалт на острове — их время. Они пришли вовремя. Но что-то пошло не так. При приближении, бывшие заключённые окружили их и замкнулись в несколько рядов. Толпа замолчала.
Экономист, воспользовавшись тишиной, не замечая происходящего, требовала внимания к себе. Она говорила о соотношении зарплат верха и низкооплачиваемых, говорила о разнице у чиновников и на производстве. Лишь небольшая группа слушала её и пожелала ознакомиться с её полными выкладками на бумаге. В дополнение, они просили обнародовать суммы субсидирования острова и их расходования. Большая же часть, должно быть устала: шум нарастал, цифры ни кого не интересовали. В это время четвёрка с Чистиным, выбралась и заняла место сбоку. Глава, надеясь вернуть внимание, предложил высказаться Чистину. Он, потерял лопух, но не потерял чувства своей значимости и отказался от слова, сославшись на неподготовленность по данной теме. К несколько примолкнувшей толпе, обратился один из бывших заключённых: Он приговорённый выездным судом на три года за хулиганство с посягательством на жизнь, просил пересмотреть своё дело. Из поданного листка, зачитанного Геннадием Николаевичем следовало: Суд проходил в красном уголке завода, заполненного молодыми людьми освобождёнными от работы. Первой дали слово потерпевшей «Он, явившись в стельку потребовал, чтобы его кормили. Я заметила ему, тем ли он тоном говорит в её доме?! Он в ответ, сев за стол требовал щей. Моя дочь ему подала миску. Я б ему подала! Во время еды, я продолжала объяснять чего его матерщинник, то-есть отец, не удосужился втолковать в его набитую мякиной голову? Он же схватил вилку и кинул в меня, в самую шею. Но я знаю чего ждать от таких и всё равно не увернулась. Есть медэкспертиза. Ссадина на плече. Есть свидетель — моя дочь». Дочь, глядя то на мать то на мужа, говорила, что живут они даже хорошо, что он ей всю зарплату отдаёт и она ему не забывает давать на обеды, они с мамой ему дают и на сигареты, но они, на работе откуда-то берут порой неизвестно чего и пьют. Вот он и приходит не такой какой надо — Прокурор задала вопрос — Видели ли вы как муж бросал вилку? — Мать, привскочив, опередила — Она видела, она всё видела, она видела как он целился мне прямо в шею. Судья попросила подсудимого объяснить свои поступки. Подсудимый от слова отказался, сославшись — Пьян был. Не помню. Вину признаю. Раскаиваюсь. Надеюсь на снисхождение — Како тебе снисхождение паршивец ты этакой. Дочь вместе со мной облапошил, теперь суд облапошить хошь. Только здесь не дураки сидят» — не сдерживаясь, в гневе на весь зал, произнесла вместо него последнее слово тёща.
Должно быть, глава зачитывал долго, или озвученное не интересовало собравшихся, только они отвлеклись, переговариваясь меж собой. На вопрос, что будем делать с одним из своих сограждан? сход смолчал. Сход молчал, а рядом с главой уже стоял второй — бритоголовый, из четвёрки Чистина и пытался сказать своё «Моя фамилия Олдин — затем, повысив голос, повторил — Моя фамилия Олдин — но его никто не слышал — Выбежала Тамара Павловна, в раздражении на сход, или ещё на кого, заговорила — Нам нужно выслушать всех и принять решение. С другой стороны, кто мы чтобы судить или миловать?» Вопрос, присутствующих застал врасплох, однако решили что нужно избрать ещё и судью. С юридическим образованием если и были, то промолчали не выразив желания судить, да и как судить, законов нет.
Глава предложил Тамаре Павловне проконсультироваться по данному вопросу и на следующем собрании выступить с предложением, а по процентам, озвученными экономистом и о распределении полученной субсидии на следующее полугодие, напечатать разъяснение для каждого желающего, а завтра собраться и окончательно решить, но люди не согласились «Ознакомиться со страницей цифр? Понять, что значит соотношение зарплат между верхом и низом — 4/1, где-то и 45/1, у нас. За неделю бы разобраться» говорили они, на этом и закончили.
Обдумывая сход, Енокентию Трифоновичу не показалось странным желание разобраться в деталях по процентам; не показалось странным и близкое принятие судьбы отдельного человека школьным учителем, Тамарой Павловной. Он не мог понять, что произошло с Чистиным и его тремя подручными? Избранный глава обрисовал произошедшее: Многие, бывшие на зоне являлись невидимой частью правил установленных на острове. Они, стоящие на нижнем краю иерархии созданной или управляемой Чистиным, первыми же становились публичными виновниками, они становились первыми жертвами сдаваемыми в показательные суды. Они, согласившись стать частью общака, стали мхом укрывающем камень который время от времени сжигали, показывая видимость борьбы. Жестокость подобных образований с публичностью и фикцией справедливости внутри, делали их силой. Понимание, где они оказались приходит много позднее, когда обратно возвращаться поздно. В данном случае, многие выехали на пароме, потому часть попытался вырваться, чтобы перейти в видимую часть общества и полусотней, пусть на время, но заставили считаться с собой четвёрых, даже не четверых, а созданную систему.
Лист, с содержанием доклада экономиста и дела о пересмотре приговора, раздали жителям посёлка. Делами заключённых Енокентий, попросил заняться Тамару Павловну. Она согласилась. К концу недели, её и Чистина он пригласил к себе в номер — обсудить вопросы связанные с данным контингентом.
Когда они подошли, их встретила Нина Васильевна с извинениями, что Енокентий сейчас занят, освободится через пару часов, но он просил проводить их в свободную комнату, где они смогут у ТВ выпить чашку кофе. Енокентий повторял запомнившееся, давнее — Они, два часа должны находиться в одном помещении; замкнутость пространства вынудит искать общие интересы и не считаясь с собственной волей, они проникнут друг в друга. Енокентий, рассчитывал на способность Тамары Павловной увлечь Чистина и перетянуть его на свою сторону.
«Освободившись», Енокентий первой пригласил Тамару Павловну. Она сверкнув глазами открыла папку с документами: Чистин являлся свидетелем у десятка осуждённых, на него многократно заводились дела, но кроме — набить волосы репьём, ему ничего инкриминировать не могли. Он, тем кто не признавал его право заправлять, делал на голове неразделяемую шишку из колючек и волос, жители шишку называли колтун. Так он демонстрировал свою власть, для чего, в своей теплице растил не овощи, он круглый год растил репей. Чистин, в любое время года при появлении любого вызова, выходил с лопухом на плече. Он и в комнату к Енокентию зашёл с лопухом на плече, без намёка к сближению с ним. В Тамаре Павловне не замечал женщину. Енокентию показалось, что он и к себе был безразличен — глядел на мир, из-за ширины листьев выращиваемой культуры.
Говорить, оказалось не о чем. Тамара Павловна, глянув на вошедшего Чистина, подвинула папку на средину стола и сказав, что опаздывает, резко развернувшись направилась к выходу, но в шаге от двери остановилась, зло обернулась, выдернула торчащий из замочной скважины ключ и на выходе, после щелчка запираемой двери, они услышали «Через два часа я освобожусь, затем освобожу и вас». Щелчок замка двери и её слова Енокентий с Чистиным выслушали стоя, одновременно глядя на дверь и друг на друга, в растерянности пережёвывая ситуацию. Енокентий, как старший по возрасту, вынужден был говорить, он, переведя взгляд от двери на папку спросил «Что делать будем?» Чистин пожал плечами. Енокентий, не готовый к подобной ситуации, предложил стандартное для знакомого посетителя — рюмку и включил телевизор. После новостей, которые они просмотрели молча, начался фильм «Джельтмены удачи». После фильма, оказалось, что они его смотрят в сотый раз и не устали. Они в единодушии согласились, что один воспитатель детсада способен сделать для людей больше, чем государством налаженная система правосудия, вместе с системой наказания.
Найдя точку соприкосновения, Енокентий вторично вернулся к своему вопросу «На тебя, в этой папке, дел больше чем на всех осуждённых. Что будем делать? Избранный глава предлагает твою тройку отправить на материк, обучать профессии массажиста. На острове некому лечить остеохондрозы и один согласен, Одиз с Олдиным отказываются… пока. Может и тебе пройти курсы… менеджмента? — Чистин, в возмущении ответил — У меня семь классов, какой менеджемент? В конце третьей четверти Мать застукал у соседа. Нас распустили из-за аварии. Не вовремя зашёл к другу. Она объяснила, что они с Отцом уже развелись бы, да из-за меня живут вместе. Я у них один. В тот день, она мне объяснила. До этого же, они наперебой с Отцом твердили — вера, да верность — Затем оттаивая, в стеснении, для одного себя, заканчивал как молитву — Отец талдычил — нет веры в Мать, тебе больше верить не во что. Тебе больше верить некому. Тебе время умереть, ты в этом мире всё своё сделал. Мать то, что нельзя потерять. Мать для мужчины выше Бога».
Енокентий считал, что в своём возрасте освободился от женской зависимости, что он может размышлять свободно, сторонним наблюдателем, по данной теме. Задолго до дня, когда он готов был рыть тоннель к той кровати, в своём мужском кругу он любил заводить разговоры на данную тему. Вопросы, касающиеся мужских похождений и женских увлечений и их последствий, доходили в споре до повышенных тонов, а иногда и далее. Енокентий начинал подтравливая «Если ты любишь её, если ты утверждаешь что для неё готов на всё, то отчего ты не радуешься когда она ждёт встречи не с тобой? Если она тебе так дорога, то почему ты готов растерзать её за то, к чему у неё кроме любопытства возможно и нет ничего? Если ты действительно настолько силён, в тебе энергии на троих, почему ты боишься, что она узнав другого, разочаруется в тебе, а не наоборот? — Противная сторона, имела доводы не менее убедительные, от — „Женщина сосуд утлый“ до, женщина не способна остановиться выбирая и порой, успокаивается когда теряет интерес для мужчин в силу своего возраста, и лучше её остановить любым способом, чем ждать времени потери интереса к ней».
Мужчины говорят: Нельзя понять женщину, верно оправдывая своё право на неё — у неё нет логики, она не способна принять обдуманное решение и он, мужчина, обязан управлять своей избранницей. Он, признающий, что не имеющий права на свои волосы, считает, что имеет право на другого человека, абсурд, но попробуйте говорить об этом с мужем любящим свою жену. Попробуйте говорить об этом, с женой любящей мужа, хотя здесь вы быстрее найдёте понимание. Мужчины же вам скажут, что у них на 10% больше мозгов, при этом, своими большими мозгами они не способны убедить, они склоняются в споре к большим кулакам.
Женщины, они многое пытаются разъяснить, они порой объясняются с сыновьями, мужьями о том, к чему не имеют право подпускать противоположный пол. Женщина, в силу высоты своего положения — продолжателя рода, положения, определяющего направление движения общества, не имеет права объясняться по поводу своих поступков. Поступков, частью основанных на интуиции. Женщина, пытается оправдаться там где имеет право только обвинять, обвинять за большие мозги которые не хотят думать там, где в первую очередь и должны бы искать выход без кулаков. Обязаны думать, если цель этих мозгов, благополучие хозяина?
Мужчины, узнав — «Земфира не верна» сразу забывают, что они каждодневно подталкивали свою, некогда любимую женщину, к тяжести принятия решения — найти того, кто будет ценить и понимать её. Любимая женщина! Женщина, тысячекратно острее чувствующая отношение к себе, способна ли она к измене без внутреннего согласия своего мужчины?
Енокентий с Чистиным находились вдвоём в номере: один, потерявший силу кулаков, другой, в создавшемся положении только смотрел на принесённый лопух, на металлические накладки на носках ботинок. Они не могли придти к единству, но в сложившемся, слышали друг друга и признали, что не могут быть врагами: у них близкое понимание событий представленных новостными программами, они едины в понимании кино, и только, мелькнувшая в рекламе «Мона Лиза», их чуть разобщила. По мнению Чистина, художник написал автопортрет в виде женщины, а Енокентий оспаривал, что изображена именно Мона, или любая другая женщина, которая влечёт робеющего мальчика, поощряя улыбкой. Она, доброта и мудрость, говорит с полотна «Мальчик, тебе не обойти женщину. Она дорастит тебя до Мужчины, а позднее, когда узнаешь её руки, и пойдёшь далее у тебя будет весь задний план: дороги и скалы, мосты и реки». Картина не разобщила их, она открыла нечто потаённое в восприятии мира.
Двое, совершенно не сопоставимые в физическом отношении, в жизненном опыте, находясь под замком были вынуждены воспользоваться разумом. После ухода Чистина, Енокентий выбросил принесённый лопух, и лёг не раздеваясь. Волнения дня унесли сон «Зачем всё это, за что всё это? «На вилы его» — думал он. Затем мысли развернулись ко времени не знающего ночных размышлений, не знающего длинных разговоров с оппонентами. В те времена, он принимал решения в один миг.
********
После изгнания Кешки с должности в первом колхозе, на следующее утро, Мать проводила его на «Ракету». Отчалив, судно развернулось и набирая скорость, двинулось вверх по реке. Деревня уменьшалась, детали растворялись в расстоянии, Мать оставалась неизменной. Она стояла на берегу с хворостиной, которой прогнала корову на пастбище. Корову вечером ждали свежая трава и хлеб — так приучали её к дому, Кешке же, возвращаться было некуда. В кармане лежал остаток от расчёта, в голове привет Дяде, который жил в двухстах километрах.
Дядя встретил в своей обычной приветливости, посоветовал идти в Сельхозуправление, говоря «Мать пока тебя учила, одной обновы не справила! Попробуй ещё раз. Вдруг возьмут? Хотя двести км. не расстояние для твоих «подвигов».
В управлении предложили места в двух посёлках на окраине района «Завтра, к ним едет наш завотделом, с ним можешь добраться» — предложил кадровик. В первом поселке располагалось училище, Енокентия попросили написать автобиографию в страничку. Директор до конца не дочитал «Мы принимаем преподавателей, мастеров. Они должны знать орфографию. Вы, нам не подойдёте».
Вторая деревня начиналась с зернотока. На территории тока, у разобранной сушилки, несколько человек наблюдали за ремонтом. Завотделом присоединился к группе. Кешка, посидев в одиночестве пошёл следом: ремонтировали систему нагрева воздуха, на подобной модели во время учёбы он проходил практику. Подойдя и поняв причину, в минуту, извлёк деталь которая являлась причиной неисправности, с которой не могли справиться с начала смены. Затем, понаблюдав в безразличии за работающими, сел в машину. Вернувшийся завотделом отправив Кешку в контору, к председателю. Им оказался один из наблюдавших за ремонтом сушилки. Встретил словами «Я не могу один без правления принять тебя на работу. Утром с 6 до 7часов у нас планёрка, не опаздывай. Переночуешь в доме, где у нас останавливаются. Там у нас, как-бы гостиница с хозяйкой — И совсем без формы, в полуулыбке как-бы нехотя, исполняя обязанность закончил — Я осведомился о тебе. Смотри у меня. Подзатыльник быстро схлопочешь — Кешке терять было нечего. Его проводили с хворостиной. Он качнулся навстречу и переводя взгляд с переносицы на седину волос и обратно в глаза, чётким голосом произнёс — Меня отец не трогал». Много, много спустя, он не забыл его полуулыбку, стеснённость и необходимость сказать. Енокентий не исправил свою резкость, он не нашёл последнее пристанище своего Председателя.
Хозяйка дома, определила Кешку в маленькую почти отдельную комнату с печкой, радиолой, столиком и койкой. В углу расположилась этажерка с книгами. Утром, картошка приготовленной на яйцах в поджаристой сметанной корочке и гусятина, стояли на столе. К шести, Кешка прибыл в кабинет. Когда правление собралось, глава хозяйства представил «Енокентий. Желает у нас работать, у него специальное образование — затем, переведя взгляд на крепкого мужчину, продолжил — Иванович давно написал заявление о переводе в трактористы, а вчера позвонили — есть новый трактор. Если присутствующие будут не против, давайте отдадим его ему. Ивановичу исполнилось тридцать три, пусть будет подарком от колхоза и если присутствующие будут не против, давайте возьмём Енокентия на освободившуюся должность, заведующим МТМ».
Кешке должно быть показалось, что правление известие восприняло если не вздохом облегчения, то явно они были не против. Затем председатель, обращаясь к Ивановичу, попросил его ввести в курс молодого специалиста, съездить с ним в Сельхозтехнику, познакомить. Бухгалтера попросил выписать документы на получение трактора на Енокентия, а десятку, для знакомства в Сельхозтехнике в подотчёт на Ивановича.
Деревня, где Кешку приняли на работу, находилась всего в двухстах километрах от той, из которой его изгнали, одновременно она находилась на две жизни в стороне от неё. Он устроился в такой же колхоз, который как и большинство колхозов имел все атрибуты подобных хозяйств: Доярки бывали в загуле, механизмы ломались и так же как и везде, своё стояло впереди колхозного. Сюда, как и в другие хозяйства присылали больших и маленьких начальников, регулярно слали контролёров и проверяющих, но жители деревни относились к установленным сверху правилам как к неизбежности — нужно терпеть, приспосабливаться, чтобы от них, от начальников иметь минимальные неудобства. Деревня и после перестройки не рухнула: Фермерское хозяйство с собственником, но разговаривая с ним видится не собственник, а часть деревни, на котором хлопот побольше. В подобной деревне нет и быть не может развалившихся домов, упавших заборов, нет бурьянов. Деревня всегда жила не для власти, а для себя, жила как могла: отправляла сыновей в армию, на войну, она всегда была частью большой Родины но, не становясь в показное сопротивление, свои интересы ставила в равные с требованиями верхов.
Позднее, с каждым годом всё более и более Енокентий удивлялся способности здесь живущих подводить прибывших под понимание своих устоев. Большая часть, волей судьбы оказавшихся в посёлке, становились его частью. Здесь жили сосланные латыши и тунеядцы, алкозависимые, сюда возвращались те, кто искал счастья в дальних краях. Когда говорят «Сердце России» почему-то встаёт перед глазами Кешки эта небольшая деревня, хотя и здесь случались исключения.
Иванович ознакомил Енокентия с мастерской. Главный инженер привёл в комнатушку, показал полку с набором справочной литературы, объяснил обязанности. Енокентия ввели в коллектив. В нём, он проработал более четырёх лет. Если кто-то подумает что он, в потрясении от изгнания, перевернулся с головы на ноги, то нет, он остался точно таким же: У него, также как и в предыдущем колхозе не вовремя ломалась техника, он не отказывался принять участие в компаниях без закуски, среди дня его находили спящим. Он пропадал из деревни. Его точно также, вызывали на правление колхоза, расширенный партком, сельский совет и на первых собраниях, каждый считал своим долгом указать на упущения заведующего МТМ.
У зоотехника: неисправный кормораздатчик среди зимы снёс ворота — телята, дохнув мороза, передохли. В ответ Енокентий спрашивал «Отчего ворота, снесённые утром заинтересовали его, зоотехника, через сутки? а вторые двери, образующие тамбур висят на одной петле, без возможности закрыть? и зоотехник молчал. Молчал на всех последующих собраниях.
У агронома, дальнее поле осталось не обработанное — сломался трактор. В ответ Енокентий, глядя в глаза спрашивал «Вы в своё время воспротивились покупке копеечного тестера? а без него, диагностика электрики не возможна; В данном же случае, все знают распутицу и бездорожье здешних мест, и по его, Енокентия мнению, данное поле следует обрабатывать первым, пока не затопило дорогу».
Правление, выделило ему мотоцикл. Его мощность Кешка опробовал на свежезасеенном поле, оставив восьмёрки, а затем освоил и демонстрировал своё умение разворачиваться. Он разгонялся, а перед забором, одновременно: поворот, тормоз переднего колеса, полный газ и мотоцикл подняв клубы пыли у рядом стоящего забора, вылетает из неё, из пыли в обратную сторону, под всеобщее изумление.
Своё умение он решил продемонстрировать зоотехнику. Мысль, удивить своими способностями пришла мгновенно, перед движущимся навстречу стадом коров. Кешка сделал так, как делал десяток раз, но не учёл — люлька пригружена пассажиром и вместо того чтобы развернуться на одном колесе, мотоцикл перевернулся через коляску. Кешку выкинуло далее зоотехника. Выкинуло во время, когда завихрения заведующего, воспринимались болезнями роста: деревня пошушукалась, в районе пожурили, в конторе повесили приказ с выговором.
Деревня, район, перенесли аварию, перенесли и прогулы начала зимы последнего года работы. К этому времени, его боязнь противоположного пола нельзя было скрыть. Случайные отношения давали только временное успокоение. Любаша? её он отправил в дальний угол памяти. Паля, она занимала постоянное место, но без серьёзности намерений. Он простился с ней шампанским у ключа, и острота чувств не тревожила. Осенью кольнуло на коротко, но ехать помешал ледостав на реке, он поехал по установившейся дороге — в конторе объяснил, за запчастями. Приехав в деревню, узнал: Паля с Гришей поженились. Перед женитьбой, перевезли родителей в район, за двести км. Они сейчас живут в Райцентре. В нём Кешка бывает не по разу в неделю.
Назад ехал, не всегда следя за дорогой — оказалось, она ему не безразлична. Он давно не видел её, а в памяти вспыхивало, она спрашивает его «Азия, как далеко она, Кеша?» Уйдя в прошлое, не понимал где он, куда жмёт педаль скорости, пока не въехал в кювет, не разбил лобовое стекло. На работу позвонил на второй день «Восстанавливаю машину после аварии. Приеду завтра».
Его не выгнали, сделали вид, что поверили. К этому времени, Енокентий понял, да нет, конечно не понял, его подтолкнули к принятию правил которые должны лежать в основе его работы. Ко времени поездки, данные правила он считал своими, выстраданными в набитых шишках. Он вынужден был понять и выполнять их. Получив первое направление на работу и унёсшись в эйфории «Это первое назначение, из череды следующих, заканчивающихся в Министерстве и он не должен наживать врагов». На первых заседаниях, он верил, что критикующие относится к нему с желанием помочь. Он не понимал: выступающие, только красовались друг перед другом и перед ним — умением видеть промахи, способностью публично показать свою значимость. Они демонстрировали — «Язык это власть». Благополучие критикующих не зависело ни от работы Кешки, ни от собственной, их положение зависело только от умения представить себя вышестоящему. Они зависели только от назначивших их.
На окраине другого района, ему изгнанному с работы, из дома, стало не до должностей, ему нужно было выжить — сзади, на обрыве берега стояла Мать с хворостиной. Свою голову, он обязан заставить думать за собственное благополучие, даже не за благополучие, а хотя бы удержаться.
«Удержаться во чтобы-то ни стало», управляло Кешкой. Урок, изгнания из первого колхоза он усвоил по своему считая, что его задача не руководить — каждый знает свою работу лучше его. Его задача убедить подчинённых, что он имеет право принимать решения за них. Его задача, время от времени напоминать, что он у них главный — диктовать свою волю. Диктовать, даже если им поставленные задачи идут вразрез здравому смыслу, во вред производству, во вред всем и каждому, он обязан диктовать свою волю тому сегменту, который ему отдала вышестоящая власть.
Он считал — его задача убрать сомнение в своём превосходстве, не считаясь с опытом, возрастом, не считаясь с занимаемыми должностями. Потому, когда его начальник, главный инженер, не согласился с его доводами на требуемое время ремонта — ещё смену и объяснил простоту выполнения в течении часа, а следующим утром, на планёрке, потребовал отчёта за сорванного задание, Енокентий отчитался «Нужно ещё полторы смены. Сделано согласно вашим указаниям, и работать не будет. Нужно полностью переделывать выполненные работы». Можно подумать, Главный не понял проблему? вовсе нет, он не посчитал нужным объяснять мелочь, которая видима для всех. Мелочь, видимую для всех, Енокентий отбросил. Сделали только то, на что указывал главный — ремонт следовало начинать сначала.
Его могли, думали убрать, но пришлют другого, из Кешки же надеялись сделать помощника под свои нужды, и со временем деревня его несколько притёрла, и даже частью зауважала, а после окончания противостояния между ним и бывшим заведующим — Ивановичем, его заметил и район.
Ивановичем, его называли с третьего десятка — при Енокентие, скорее по привычке, а кто-то и с ехидцей. Крепкий, длиннорукий, с земли закидывающий на плечо любой мешок, при Кешке он, почти в одиночку заканчивал дом — оставалась внутренняя отделка. Дом, всей высотой красовался на основании из трёх рядов лиственницы, с листвяными же воротами рядом.
Он переехал из соседней деревни к своей избраннице. Работал на тракторе только один, не подпускал ни деревенских сменщиков, ни присланных из города. Работал сезонами без выходных, от темна до темна, на ходу обедал, на ходу отдыхал — в длинной загонке устроившись вдоль сиденья. Он и зарабатывал по две зарплаты, что свыше подрезали. Подрезали, отправляя на неудобные поля с одними углами, отправляя на низкооплачиваемые работы; поле им обработанное оказывалось меньше, этого же поля обработанного передовиком год назад. «Заросло» не моргая, отвечал учётчик.
На собраниях, не подбирая слов, он требовал справедливости, указывал бригадиру, механикам, не только на отношение к себе, но и на их упущения в делах колхоза. При районных представителях возмущался отношением к работе, требовал принятия мер к виновным и однажды его вызвали в контору, предложили должность заведующего МТМ. Он согласился.
Его наследство, в виде родословной, не могло терпеть приспособленчества, не терпело половинчатости, он рассчитывал своей силой, своим трудом добиться достатка и уважения. Собственным хозяйством занимался урывками — до работы копал картошку, а на день давал задание домочадцам собрать; по вечерней темноте перетаскивал собранное в погреб.
Став маленьким начальником у него времени не прибавилось, а количество врагов учетверилось: отправленный грузовик стоял за кустами, водитель спал. В конце смены Иванович спрашивал «Отчего сделал всего рейс? — тот, глядя в глаза, отвечал — На базе очередь, простоял, вторым рейсом не успел». На собрании делался вывод. На собраниях им делались выводы по всему хозяйству. Против него ополчился колхоз. И когда Кешка принимал дела, действительно, видел среди присутствующих облегчение, видел спасение от правдолюбца.
Первая неприязнь пролетела меж ними во время субботника. Кешку, Ивановича и местного передовика Мовригина, определили в одну бригаду. Кешка, не просто считал себя в унизительном положении, работая вместе с рабочими, он видел ещё и свою второсортность: Иванович откручивал три гайки, Мовригин две, он торопясь, справлялся с одной. Иванович пожалел его и его сбитые руки, показал где держать палец — Кешка сравнялся с передовиком, но ухмылку с его стороны запомнил.
Когда говорят «Гений», обычно, относят к известному человеку: изобретателю, художнику, музыканту. Только не гениален ли спортсмен? с тремя победами на одной Олимпиаде. Он, в замедленных движениях уходит в каждом шаге на миллиметр от соперника. Он на голову выше лучших мира. Думается подобное — гениальность. От точности в его движениях нельзя оторваться, как нельзя без усилия воли, отойти от картины, как нельзя не изумиться некому решению в технике, электронике.
Около работающего Ивановича нельзя было не остановиться, не засмотреться, его работа завораживала, забывалось куда шёл. Иваныч, не сердился на любопытствующих, охотно разъяснял если спрашивали, но становясь рядом никто, никогда не мог сравняться с ним. Он каждое движение, каждый поворот обдумал перед тем как заснуть. Он, если не гений то точно из первого ряда, и он знает это и требует к себе должного отношения. Кешка во время посевной, по забывчивости не привёз ему запчасть и не найдя ничего лучшего, сослался на отсутствие на складе. Иванович, привёл его к телефону, позвонил, по памяти продиктовал номер детали и потребовал доставить до конца дня.
Его резкости, ухмылки, подтолкнули и Кешку встать на сторону большинства: рвач, хоть зубы обламывай своё возьмёт, ни с кем не считается, у него каждый враг. После случая раскрытого обмана и Иванович заподозрил в Енокентие противника.
Готовились к уборочной. Иванович ремонтировал комбайн. Мовригин настраивал новый. Они в один день начали работу, в один и закончили. В день получки, расписавшись за сумму вполовину от полученной передовиком, Иванович не выдержал, попытался успокоить себя «чекушкой», но потерял контроль.
Кешка стоял у склада, когда он обезумев от злости, схватил вилы и с криком «Вот ты где. Я тебя сейчас насажу» двинулся в его сторону. Кешу спасло время ремонта. Гараж был полон и механизаторы отстояли заведующего. Прибывший участковый составил протокол, отвёз дебошира на ночь в КПЗ.
Для Кешки нужны были основания в начислении. Он не допустил бы подобной ошибки в отношении Ивановича, но когда сдал наряды подошёл передовик: он ознакомился с начислениями и не нашёл части сделанного. Кешке пришлось писать дополнительный наряд. Мовригин утверждал, что потратил много времени и Кешка, будучи в хорошем настроении, написал сколько просили. На дописанное «сколько просили», требовалось обоснование, требовалось к утренней планёрке. К этому времени, он знал куда и по какому вопросу обращаться. В Сельхозтехнике, в бухгалтерии, расчётчица подсказала выход из ситуации.
На планёрке, в присутствии членов правления, выпущенного Ивановича, Кешка стоял с нормами настройки новой техники. Нормы перекрывали его начисление. Он, оправдался. Вскоре, ему предложили вступить в партию.
Десятка, выписанная на подотчёт Ивановичу при Кешкином вступлении в должность, являлась обыденным явлением, являлась частью установившихся правил ведения хозяйства. Специалисты хозяйств старались поддерживать особые отношения с поставщиками, обычно выстраивая их через винный отдел. Проще, достать из-за пазухи и получить ГСМ, запчасти, чем добиваться приёма к директору, к районным управителям да и ходоков не любят — руки жмут способным самостоятельно решать вопросы.
Ивановича, в должности заведующего МТМ сложившееся не беспокоило, он получал десятку и привозил требуемое, в дополнение, рюмка за ужином помогала в снятии стрессов явившихся с новой должностью. Вернувшись на трактор и работая не считаясь со временем, узнал — найденное средство помогает и при накапливающейся, постоянной усталости. Правда, накапливалось порой столько, что за один день не всегда справлялся. Эти дни отмечали прогулами. На одном из собраний подняли вопрос дисциплины. Отъявленным оказался Иванович. Он был другим. В деревне он был чужим. Его ненавистники требовали оформить тунеядство. И жить бы Кешке без гвоздя, но что-то не соответствовало? — куда отправлять то далее? После, выхваченных вил, их отношения вышли на районный уровень.
Пахали зябь. Кешка стоял на краю поля. Около него остановился Уазик. Вышли председатель, и секретарь райкома. Поздоровавшись за руку, секретарь заговорил с нажимом «Мне сообщили о деле вашего тракториста с упоминанием тебя — Долгий взгляд и продолжение — Он делает две нормы. Он один из лучших. Можешь ли объяснить? — Енокентию терять было нечего, ему и идти было некуда — Лучший? Видите в сотне метров трактор, это его трактор. Вот линейка. Он пашет глубиной менее требуемой нормы. Вы его заставьте перепахать, а я привезу ему пол-литра. После того, как он перепашет поле и выпьет водку, а он ее перепахав непременно выпьет и Вы сможете уйти от него?… У вас не будет вопросов». Секретарь, более не спрашивал, хотя и знал, что норму делают все, не считаясь с линейкой.
Закончилась та осень не только зимой. По окончанию уборочной, из района пришло извещение: Колхозу выделен кирпич на строительство конторы. Для помощи в выполнении заказа, необходимо направить одного человека. При кирпичном заводе работает ЛТП, потому направлять следует алкозависимых.
Собрание колхоза по кандидату на кирпичный завод, обошлось парой выступлений. Голосование закончило противостояние. Енокентий вздохнул с облегчением. Он выходил из зала прокручивая не останавливаясь — «Не заменимых у нас нет». В ночь, перед отправкой Ивановича, сгорел его недостроенный дом.
Закончилась та осень не только зимой. Обдумывание Кешкой вступление в партию затягивалось. Его вызвали в райком. Он подошёл к назначенному времени и ожидал вызова. Напротив сидела девушка с зелёным томиком. Кешка иногда заходил в библиотеку, у данного автора он находил созвучие с собственными мыслями. Вышедшая секретарь, извинившись за занятость шефа, предложила ожидающим приёма пройти в комнату отдыха, где можно выпить кофе. Прошли в комнату. Её голос ему показался знакомым — Да, она работает в газете. Иногда перед публикациями обзванивает, уточняет материалы. К ним звонит чаще. Ехать далеко.
«Брак крепость. Кто вне, желает войти, кто внутри — выйти» Правда ли это? Когда говорят, «Русская красавица», это и об Альбине, и это правда. С ней Енокентий ожидал приёма у секретаря райкома. Мужчины, если бы у них голова беспокоилась о своём счастье, выбирали бы подобных, но у них другие цели, они не хотят себе счастья. Енокентий, так же не хотел счастья, однако, ожидая вдвоём в небольшой комнате трудно остаться наедине.
Через два часа пригласили. Секретарь спросил не о вступлении в партию, он спросил о намерении учиться в институте, говоря «В районе будет работать выездная приёмная комиссия. Я считаю, ты Енокентий поступишь». Затем вызвал Альбину и обоим дал задание, написать статью в полосу. Статью они не написали, встречи же стали регулярными и однажды Кешка сделал предложение. Она приняла, но с публичной помолвкой. Кешка с Дядей, при всех его военных орденах и её родственники, объявили о скором бракосочетании. Райцентр одобрил выбор Кеши, посёлок небольшой, её знали.
Непредвиденная женитьба, для Кешки поставила не решаемые вопросы. Воспользоваться, орёл — решка не подходило. Отменить нельзя — вновь, каждая встреча с родственниками, знакомыми будут начинаться и заканчиваться «Ну как? Когда? Время уж! Застоится». Он и сам, находясь вне крепости желал войти в неё, но страх остаться наедине с любой девушкой привлёкшей внимание, не оставлял шансов на решении вопроса. И он уговорил себя — «Это судьба» — а, уговорив, успокоился. Его больше не спрашивали «Когда он надумает и не застоялось ли у него?» В выходной, он готовился ехать к невесте, неожиданно пригласили к телефону «Кеша, я приехала и хочу видеть тебя. Приезжай сегодня» Приглашала Паля. Будет ждать по адресу. В домике запустенья, пыли и тенёт они встретились. В нём, началась их семейная жизнь. Утром он знал — она беременна. Уехала от Гриши. Тётя, у которой она жила в городе во время учёбы, зовёт её к себе. Тётя одна, будет рада.
Следующим днём, встретившись с Альбиной и проходя мимо дома Палиных родителей, он спросил «Отчего не спрашиваешь, почему не приехал вчера? — она ответила — Я знаю. Мне всегда казалось, что наши отношения только до некого часа. Возможно и к лучшему?»
Она жила на одной улице с Палей. Вечером он был у неё, у Пали. Накрыли стол. По окончанию ужина, опустившись на колено, он сделал предложение. Она согласилась. И он согласился уволиться, согласился переезжать в город.
В деревне, Председатель колхоза лежал в госпитале замещал Зоотехник. В заявлении на увольнение, поставил дату двумя неделями позднее. Рассчитали этим же числом «Подарок молодому» объяснил и. о. Кешу отправили на Уазике. Вечером он сидел за столом у Матери. Мать кормила дранками, самодельным вяленым мясом и радовалась за сына: кое-как женится и уволили за час, без отработки.
Через две недели они с Палей жили в городе у Тёти. До турпоездки, к месту ссылки И. В. С. оставалось десятилетие.
IV
Молодость, миг несущийся c огромной скоростью при которой не рассмотреть детали, миг, когда нет и расстояния с которого увиделось бы данное время в полном объёме. Верно, и о времени можно сказать «Лицом к лицу, лица не увидать». Но идут годы и однажды, ещё не проснувшись, ещё не войдя в новый день, сознание не зависимо от воли, выхватит некий случай из той поры, закрутит его и вбросит в проснувшегося с новым значением. Новое значение произошедшего, овладевает мыслями как некая истина, как истина другого человека, чужого человека и этот чужой человек, день за днём вытесняет того, бывшего. Новая, народившееся личность, вынимает из памяти случай за случаем, поступок за поступком, вынимает и изменяет его значение. То, что представлялось позором, что гнало от свидетелей своей слабости, предстаёт в противоположном виде, а то чем гордился, бахвалился — возникает тёмной стороной.
Тёмная сторона, тёмные страницы прошлого? Так ли это? Молодость миг, миг устремлений, миг невозможных задач требующих личного присутствия в нескольких местах, в нескольких городах. Заполнить собой наибольшее пространство, не есть ли главная цель данного времени: неосмысленная, интуитивная цель — она не даёт времени обернуться назад, не даёт времени обдумать, увидеть происходящее c разных сторон. Нет времени, да и нельзя остановиться, отдаться осмыслению происходящего.
Остановись, и собственные мысли обязательно подведут к некой черте. Христианство, другие религии, жёстко становятся против добровольного ухода из мира, и это мудрость, накопленная историей народов, пришедшая к человечеству одновременно с его сознанием, на основе которой мир обязан сохраняться в некой первозданной чистоте. Каждый человек, обязан уйти в мир иной в той же чистоте в которой и явился. Он обязан уйти чистым, независимо, что успел, кем его запомнил этот мир, он обязан муками переосмысления очистится от своих тёмных страниц, оправдаться перед собой за проступки.
«Человек первую половину жизни грешит, а вторую искупает грехи» — услышишь порой от убелённого сединой, услышишь от скованного болезнью — услышишь как истину от возраста не способного физически к грехам. Или, люди говорят так потому, что хотят считать себя способными понимать правила мира? Понимать, без способности убедить в своём понимании входящих в него.
******
Енокентий прибыл на остров далеко на второй половине жизни, на той половине когда некуда спешить. Он, верно, прибыл с переоценкой прошлого, или две недели пути с однообразием стука колёс настучали ему: «Адресат. Адресат выбыл в Корск. Корск»
Как-то получилось, что он добирался на свой остров через Корск и как-то получилось — во время стоянки теплохода он успел зайти в адресный стол, но не зная фамилии Любаши после регистрации брака, ему только посожалели. Однако перестройка не только разрушала и в частном агентстве, с улыбкой оформили заказ. Возможности электроники, или профессионализм фирмы, только пришёл список проживающих в крае с близкими данными. После уточнения, в изумление Кешке на одной из фото была она. Он обратился с дополнительными, уточняющими вопросами: Она никогда не была в Корске, она жила в посёлке, затем переехала в Краевой центр, в настоящее время находится на длительном лечении в Диспансере. Она вдова у неё четверо детей. Двое далеко, за Уралом, а дочь с сыном в городе. Сын — владелец фирмы специализирующейся на строительстве. Основное направление — рубленные жилые дома. Согласно рекламе: они единственные, не пользуясь современными технологиями, на дома срубленными в чашу, дают гарантию — сто лет. Получив данные сведения и боясь встречи co своим прошлым, Енокентий, решил вначале познакомиться с её сыном. Не найдя ничего лучшего, он оформил заявку на строительство дома, с просьбой о личной встрече с главой фирмы.
Проценты, выделенных ему на охрану острова, должны гарантированно обеспечить кредит в банке. Место для дома присмотрел в устье речки, в стороне от посёлка. На возвышенности соток в пятьдесят, окруженной низиной, стояло полуразрушенное производственное здание, частью демонтированное. Оставалось дождаться собрания и заручиться согласием жителей. Так посоветовал глава посёлка. Нерешительность Геннадия Николаевича, Енокентий объяснил сменившемся отношением островитян к себе: ему казалось — он для них стал менее значим. Нет, они здоровались, говорили с ним, но он не видел угодливости возникшей после посещения пограничников и даже более того, казалось экономист оттеснила и избранного главу. Её останавливали, её приглашали на предприятия, и снова и снова допытывались — отчего сумма зарплат, мало о чём говорит. И она повторяла и повторяла: стабильность, благополучие большинства, определяется разницей в доходах между верхом и низом, а успехи экономики — в равенстве закона для всех участников и налогах. Она утверждала: страна должна принадлежать производству и власть обязана работать на бизнес, власть должна укладываться в получаемое от налогов, от минимальных налогов. В государстве, которое стремится в лидеры, чиновники не могут иметь в разы более производственников.
В выходной, к назначенному времени, пригорок вновь был полон, дети и старики стояли здесь же. На время схода остановили производства, закрыли магазины, в порт вернулись суда. Люди расположились двумя частями, разделённые невидимой чертой и выделявшимися малыми группами. Глава спросил, не пора ли начинать? Одобрение, в виде своеобразного гула, быстро прекратилось. С обеих сторон, выступившие несколько вперёд представители, просили слова. Желали высказаться и из малых групп. Когда закончили говорить, выявилась новая действительность — требовали переизбрания главы, их не устраивал Геннадий Николаевич — мягок; они были против 10% отчисления охраннику — во многих странах на оборону, то-есть на охрану до 5%. Они требовали установления норм близких к европейским странам; они требовали избрания главой острова экономиста — Александру Александровну. Другая сторона настаивала на сохранении действующего главы — его помнили директором и не видели другого на его месте.
Енокентий?, увидел себя с другой стороны на седьмом десятке, островитяне, после выступлений экономиста, увидели себя со стороны на седьмой день. Они на седьмой день, не требовали поднять на вилы хозяина острова, они слушали всех. К ним, за семь дней вернулась способность думать самостоятельно и своей самостоятельностью они требовали отмены, ими же утверждённого неделей ранее. С перевыборами, хотя они и не входили в повестку, согласился Геннадий Николаевич, следом и Енокентий, для него: справедливость, Он, остров — должны стать синонимами. Кешка, в гордости от своей дальновидности стоял в стороне — неделей ранее смог отказаться возглавить и повести, возглавь и сегодня, всего через неделю, его могли требовать убрать.
Голосование вопрос не решило, экономист и Геннадий Николаевич, набрали одинаковое число голосов. Александра Александровна, спросила, «Нет ли воздержавшихся, и если есть, то не хотят ли они высказаться?» Воздержавшиеся, та же десятка которая не знала что делать на первом собрании и сегодня не могли выбрать к какой стороне примкнуть. Они говорили «Бизнес экономика закон, основа любого общества — Затем, глянув на другую половину собравшихся, продолжали — Но бизнес экономика, это жёсткость при которой могут стать вторым планом: человечность, помощь, порядочность. Заканчивали вопросом — что, для нас живущих на острове более важно?» Повторное голосование, с перевесом в несколько голосов, оставило главой острова Геннадия Николаевича.
Вопросы, поставленные экономистом: соотношение зарплат высших руководителей и нижнего звена, зарплаты чиновников и занятых в производстве, налоги, стало вторым вопросом занимавшем присутствующих. Соотношения зарплаты чиновников и производственников, утвердили равным, а между высокооплачиваемыми и с низкой зарплатой как пять к одному. Собрание согласилось: все зарплаты на острове, нужно привязать к зарплатам нижнего уровня и чем обеспеченней будет низ общества, тем более зажиточными будут их руководители, пусть в разы, но ограниченного рамками закона.
Затем, глава предложил утвердить отчисления на охрану острова, и озвучил, просьбу Енокентия о выделении участка под строительство. Если, выделение участка не вызвало вопросов, то вымогательство, так считала экономист, 10% на охрану, совершенно не приемлемым. Енокентию пришлось согласиться дополнительно, взять ответственность за исполнение внутренней безопасности и чуть уменьшить аппетит, затем, утвердили сохранение бесплатного здравоохранения, образования.
После принятия основных решений, собравшиеся оживились, словно на дворе не обычный выходной день, а сам Первомай, с открытой калиткой к всеобщему процветанию. Но найдётся кто ложку дёгтя поднесёт — слова просила Тамара Павловна. За перевыборами, решением основных вопросов, забыли о порученном ей судебном деле — «покушения на жизнь». Она объявила, что среди собравшихся не видит не только Чистина, но нет и Олдина. Мальчишки, отправленные за ними, вернулись ни с чем. Она считает, что они должны присутствовать в обсуждении. Глава, предложил начать без них, в надежде что подойдут, и попросил желающих высказаться по данному вопросу. Праздничность настроения, ни как не совпадала с решением судьбы отдельного человека. Предлагали пару развести, предлагали на те же три года поместить под стражу тёщу, предлагали под стражу отправить и судью. Слова главы, что судья только исполнял закон на настроение толпы не подействовало. Вновь, судьба отдельного человека была безразлична для большинства — подобное их не может касаться. Их хата с краю.
Тамара Павловна, как на уроке пыталась донести своё понимание: она говорила, что если один сомневается в справедливости своего наказания, то каждый может оказаться осуждённым… и по прихоти. Она же считает, что в данном случае обвиняемый должен быть оправдан; в подобных случаях необходимо расселять, чтобы убрать причину конфликта. Она считает, что общество для своего благополучия, после третьего однотипного случая, обязано находить и убирать причину. Присутствующие примолкли и окончание — рекомендацию от Тамары Павловны, о предоставлении отдельного жилья осуждённому, приняли как собственное волеизъявление. О чём и предъявили своё требование к администрации острова, то-есть к главе и охраннику «Вы обязаны предоставить жильё». Решение, по мнению собрания находилось на поверхности — после отъезда владельцев коттеджей, квартир, на острове есть свободное жильё — в некоторых домах свет в одном окне не горит. Люди они только люди, они помнят случившееся, виденное ранее и предлагают подобное, как наиболее возможное.
Как-то, в начале перестройки, Кешка примкнув велосипед к ограде у общежития, поднялся к себе. В окно глянул, когда мальчишки-дошколята пытались отцепить. Пришлось возвращаться, подойдя заявил, что велосипед его. Детки, в ответ подняв голову объявили, что в следующий раз он не успеет спуститься и они угонят его. Видя перед собой большого дядьку, они потащили за верёвочки машинки. Кешка наступил на верёвочку машинки крупного мальчишки. Тот, уставившись на него, взглядом сказал «Чего вдруг пристал? — Машинка твоя? — Да моя — Но я сильнее тебя. Сегодня я могу отнять её у тебя — Мальчишка заморгал — А почему ты хотел взять мой велосипед?» После произошедшего мальчишки, оставили его транспортное средство.
Данный случай Енокентий рассказал толпе за тысячу, от дошколят до дедов и добавил, что в валяющейся банкноте, самого крупного достоинства, пришито столько же и несчастья потерявшего её, или того хуже: брошенной кем-либо в разладе с самим собой, с окружением, с мыслью «Горите вы все пропадом вместе с вашими деньгами». И подобравший, не своровавший, то-есть не переступивший через закон, совесть, а только подобравший, не может ли он, вместе c радость непредвиденного приобретения положить к себе за пазуху несчастья бросившего банкноту, или переживания потерявшего? Собравшиеся молчали. Что, они вновь увидели в нём хозяина? Или от того молчали, что поняли — надеяться нужно только на себя.
Последующие вопросы решились, как бы сами собой. Избрали судью. Здесь для возможных правонарушителей не было лучшего защитника, чем Тамара Павловна. Её утвердили, без выдвижения других кандидатов. Затем, приняли решение по занятости: проголосовав за предложение экономиста — продать стоящее рефрижераторное судно и купить малые рыболовецкие, для желающих арендовать их. По её подсчётам, рыбная ловля и переработка, должны обеспечить работой население острова, в дополнение она предложила — установить ещё одну линию консервации взамен запланированной отсыпки набережной. После согласия с её предложениями, Александру Александровну включили в администрацию посёлка. Люди помнили: через год к ним придут те, кто оставил свой флаг и им нужно жить самостоятельно. Они обязаны жить тем, что зарабатывают и видели — экономист, поможет им в этом.
К середине лета, суета улеглась, собраний более не собирали. Выполняя задуманное, продали рефрижератор, взамен у пирса встали несколько новеньких рыболовецких судов, стояли в ожидании окончания приёма заявок на аренду. Соседи, из государства Панае монтировали линию консервирования, ежедневно курсируя к своим берегам. У главы, появились свидетельства незаконной ловли в своих территориальных водах, но доказательств, кроме видео не было, а видео к координатам не пришпилишь.
Енокентий строил себе дом. Если о чём и говорил весь посёлок и то недолго, то о найденных Чистине и Олдине. Их нашли после собрания: Тамара Павловна организовала школьников, глава обратился к жителям. Нашли в течении часа. На выделенном под строительство Енокентию участке, в здании под снос, внизу лежало тело Олдина. На втором этаже, свернувшись клубком, без сознания, обнаружили Чистина. У него, вызванный доктор, определила внутреннее кровотечение и его спецбортом отправили в краевой госпиталь, на материк.
Один из охранников лагеря, согласился расследовать произошедшее. На втором этаже, на подоконнике, обнаружили ножи принадлежащие потерпевшим, без признаков их использования и документы. Смерть Олдина наступила от удара головой о выступ фундамента станка, в результате падения с верхнего этажа. Расследование, с дополнением своих догадок, проходило в каждом доме. И через день остров говорил: Олдин, не без участия Чистина оказался на зоне. Отбывая наказание, он считал себя вовлечённым и обманутым — при сменившихся обстоятельствах обязан был отомстить и даже более — он, считал себя способным заменить Чистина. Он считал, свою бритую голову способной побеждать и вести за собой и не видел препятствий в осуществлении задуманного. Но, не получилось — порванная селезенка соперника закружила его и он, забыв о части снятых плит перекрытия, рухнул.
Они поднялись наверх на восходе, в день проведения собрания. Осмотрелись до горизонта. Согласились — вдвоём тесно. Олдин предложил — без холодного и горячего. Согласились — выложили на подоконник. Олдина похоронили в сумерках, того же дня. После похорон, какое-то время жители посёлка обсуждали строительство жилого дома на данном участке после случившегося, но у Енокентия не было времени думать о плохом.
Он, получив кредит и забыв обо всём, отдался воплощению своей мечты — строительству дома. Прибывший глава фирмы, осмотрев место под строительство, предложил несколько вариантов типовых проектов, но Енокентию они не подошли. Заказали индивидуальный: в три комнаты и кухней-столовой. Одна из комнат, по его указанию, должна была копировать бывший кабинет главы администрации острова. Для воплощения задуманного, Мебель из кабинета и остальное, до сломанных погрызенных карандашей, должны занять точное место в спроектированной комнате. Енокентий самолично произвёл многочисленные снимки, в том числе и вида из окон: он настаивал — вид с места его знакомства с администрацией, должен соответствовать виду в его законченной комнате. Енокентий ознакомил со своими планами всех участников. По посёлку пошла молва: Все повторяют. Наш не исключение. В том же кресле, с теми же карандашами сидеть хотцет. Он же, погрузившись в своё заветное — Дом собственного проекта — ничего не видел вокруг. Мысли о доме преобразили его: он сбросил несколько десятков — вернулась активность, ложился затемно и просыпался с рассветом. Он, лишь иногда возвращался в прошлое. Ежедневные заботы, планы будущего, захватили его, сравняв его возраст с исполнителями задуманного — он стал равным им, он стал частью их, да и они, заразившись поглотившей его целью, стали его частью.
Люди должны верить в свою исключительность: когда каждый уверен, что именно он, главный в этом месте, не заменимый в этом месте, только тогда возможно рождение шедевра, только тогда возможно рождение гениального. Так думал, или так ошибался Енокентий. Его Дом, а далее и остров, должны стать творениями. Мир должен усомниться в выражении: «Все пути ведут в Рим»
Стены дома поднимались, вдоль берега речки закладывался фундамент надворных построек. Гараж, бокс с электрогенератором, столярная мастерская, баня — должны встать в один ряд, под одной крышей. Ввязавшись в строительство, дела посёлка для Енокентия отодвинулись до второстепенных. Геннадий Николаевич, для решения неких вопросов сам заходил к нему на участок; больной темой становились свидетельства браконьерства соседей. «Они, тоже только люди. Им самим не остановиться пока флаг не поставят. Ты охранник, это твоя работа» — Говорил он, в ответ, Енокентий выдал ксерокс договора покупки острова. Согласно договора — охрана, в течение года, обязанность продавца. То-есть он, Геннадий Николаевич как Глава, обязан обеспечить выполнение договорённостей на вверенной ему территории.
У Енокентия же, дневная радость воплощения заветного, вечерами сменялась не меньшей радостью общения с Алексеем Алевтиновичем — главой фирмы. Строительство дома, бесконечные видимые перспективы их сблизили и объединили. Они жили в соседних комнатах и должно быть, испытывали взаимный интерес. Нина Васильевна согласилась готовить для обоих. Долгие ужины, с обсуждением сделанного, обсуждением задач на новый день переходили к личному. Алексей мало говорил о жене, почти не упоминал о детях, Мать же, словно присутствовала невидимо рядом с ним, казалось, что он не способен говорить о ней, не вдохнув полной грудью. Енокентий не был хорошим слушателем, здесь же, сказанное впитывал губкой мальчишки — каждодневно, вновь и вновь подводя разговор к своей прошлой боли. Как-то они засиделись особенно долго. Оставшись один, он решил — «Нужно ехать, нужно встретиться». Любаша вернулась в него.
Перед отъездом, он попросил Алексея изменить проект. Долгие вечерние разговоры изменили его планы — он решил выстроить дом в два этажа. «Наш такой, как и все. Ещё не достроил начатое, а этажа уже не хватает», неслось из дома в дом. Енокентий пересуды не слышал. Строительство заставляло торопиться и откладывать встречу он тоже не мог, потому, думая быстрее вернуться к своим делам решил лететь самолётом, с соседнего острова. За час до вылета, он сидел в зале ожидания. Объявили о задержке рейса — сменилась погода.
Небольшой зал, единственная касса. Пассажиры, частью находились в зале, частью гуляли вокруг здания аэропорта. Задержка? Не возвращаться же теперь? Он торопил время, он был молод и силён, ему вновь не было тридцати. Вся жизнь виделась впереди.
*******
Когда ему действительно не было тридцати, он с чемоданом и ещё не разведённой чужой женой, тоже самолётом, летел в неизвестность, в большой город. Палина, совершенно притихшая, сидела рядом. Они были только двое в аэропорту, они принадлежали только друг другу, они ждали задержавшийся рейс. У них вся жизнь была впереди.
Их встретила Тётя и повезла в старый район города, застроенный пятиэтажками. Её двухкомнатная квартира находилась на верхнем этаже. Тётя, определила для приехавших, дальнюю комнату: передав им в пользование — два шкафа для одежды, пуфик и журнальный столик. После чего, они объединились за приготовлением обеда. Тётя доставала заготовленное, Палина рассортировывала по тарелкам, Кешка относил на стол. Некалендарный праздник, начавшийся встречей в аэропорту продолжился раскупориванием бутылки шампанского, а вместе с шампанским, за столом обрекли очертания бесконечные перспективы.
Видя отношение Тёти, к Палине к себе, Кешка сидел счастливый. Он совершенно очаровался своей будущей женой, он радовался и своей новой родне — Тёте. Она, подкладывала в тарелки, подносила приготовленные вкусности, она помолодела от молодости сидящих за столом: не чувствовала участившегося дыхания, своего возраста, лишнего веса.
Устроившись с жильём, Кешка попытался найти работу по специальности и его брали. На вопрос «Как часто выдаются премии и в размере скольких окладов? — Кадровик ответила, подведя к окну — У нас нет премий, у нас контингент особый». За окном, территорию опоясывала колючка. Он, соблазнившись повышенным окладом, попал в ИТК. В других местах соотношения зарплат ИТР и рабочих, определили выбор. Семья, оплачивать проживание и не в деревне — с грядки на обед не нащипаешь.
Заводы, да и весь город приглашали вакансиями. Устроившись, и неплохо устроившись, Кешка радовался необычной свободе. Если по приезду зимой, с наступлением вечера, город светился окнами и автострадами, неоном вывесок, то с приходом лета, внизу, освещённый двор с качелями и детворой, с бабушками и дедушками, мамами, казалось, не зная забот, казалось, не зная зла, радовался каждому вновь прибывшему, радовался каждому присутствующему: счастье светилось из окон, из миллионов, из десятков миллионов окон. Счастьем заполнился и их дом. Вечером, в его деревне, можно сказать только начинался рабочий день: хозяйство, огород, вода — коромысло и протоптанная дорога до полной темноты. Здесь же телевизор, ещё не в каждом доме, но с дивана смотрели кино.
Палина, тоже осуществила свою мечту, устроившись в цех по производству мороженного. Большую часть домашних хлопот взяла на себя Тётя. Палину с Кешкой не отвлекал быт, мысли о работе также оставались за проходной. Они принадлежали только друг другу. Палина, каждый день видела перед собой Кешку, видела того из-за которого она в один миг, получив письмо от Матери с известием о его женитьбе, отбросила сложившееся. Так она считала.
*******
За время нахождения в военном городке, она привыкла к мужским симпатиям. Устоявшийся быт поддерживали старшие офицеры. В компаниях, Гриша не привлекал к себе внимания, Палину же определили равной с другими жёнами и даже, интерес к ней заслонял остальных. Гришу, подобное отношение к его половине со стороны сослуживцев, несколько раздражало, но мужское внимание развлекало жену, а она делилась с ним шепотками в своё ушко. Не видя возможности изменить, он смирился, а её открытость успокаивала. Когда не мог справиться с собой, отыгрывался на солдатах: за сбившийся шаг в строю при её приближении, назначал дополнительные занятия в личное время. Её подружки, ах какие подружки, со смехом завидовали рассказывая причину задержек её мужа на плацу со своим взводом.
Прочитанное письмо, словно свет фар неожиданно подъехавшего Кешки, выхватило их троих из того времени. А вечером у зам по тылу, она вновь находилась в центре внимания. Отмечали приказ о переводе майора в округ и годовщину его освобождения от оков вторичного брака. Через открытое окно воздух южной зимы, не успевал освежать присутствующих. Палина подошла, подняла руки вверх и словно уронив что-то, упала на подоконник. Гриша встал рядом. Мужское тело. Её вдруг обожгло активное мужское тело. Устроитель вечера, пытаясь заглянуть через неё, спрашивал «Вы увидели подсматривающих за нашим праздником? — Вспыхнувшее лицо жены, её растерянные глаза, искали помощи у Гриши. Он, видевший произошедшее боковым зрением не находил, что предпринять в возникшем положении, а майор, резко развернувшись пригласил к столу и произнёс тост — По полной. За освобождение — Затем оглядев присутствующих, и остановившись на Палине, закончил — И за оковы. Ура — Гриша сквозь «Ура» услышал у своего уха — «Тряпка». У него ушло сознание, а рука выплеснула налитую водку в лицо своей беременной жены, ноги привели домой и бросили не раздетое тело на кровать.
Она не пошла следом. Подошедший майор, узнав её положение, предложил хорошего доктора. Он уверял в безопасности и безболезненности операции под наркозом. Они переедут в округ к месту его назначения, там им никто не будет мешать. Утром её подруга, прибежавшая к Грише, сообщила «Палина ночевала у меня. Палина подаёт на развод и уезжает. Она попросила собрать свои вещи».
******
Жена офицера! Сколько девушек хотели бы оказаться на данном месте? Сколько их, оказавшихся женами офицеров, генералов, жёнами императоров, однажды неизбежно увидят себя несчастными; сколько жён, услышавших чужой разговор ненароком долетевший до ушей, скорее вовсе и «ненароком», возникает сомнение в имеющемся счастье. Женщина, назначенная природой продолжательницей жизни, что она способна изменить? Продолжение жизни? Любовь, должно быть только неотделимая, малая часть её главного предназначения. Мы мужчины порицаем женщин забывших мужей, забывших порой и Родину — добровольно став пособниками врагов-захватчиков, при этом мы же и оставили их на территориях отданных врагу.
Мужчины легко определяют врагов, зачастую по причине, мешающей обладать женщиной. Измену, или вынужденную измену, считают личным оскорблением. Они принимают за оскорбление закон природы то, что приходит в человека вместе с его рождением — гены, тысячелетиями укрощаемые сознанием. Женщина, оказавшись в обществе, не способна отказаться от симпатий к более сильному — она не способна противостоять своим генам, «космическому уму» требующему гарантированного продолжения жизни с наиболее сильным. Требование продолжения жизни, отметают признанные правила поведения, устои морали, о подобном говорят — Страсть! Страсть? нет, требование ген заложенных с возникновением человечества, захватывает её сознание — выжить с сильнейшим и продолжить род! Женщина, это настолько просто, что они и сами этого не понимают.
******
У Тёти, Кешка с Палиной ждали пополнения. И однажды, придя домой, его встретило известие «Палина в роддоме, — а затем — По случаю рождения дочери накрывай стол» — потребовали на работе. Нет, его не обрадовало новое положение, его не обрадовало мелкое сморщенное личико, белёсые волосики и должно быть взаимно: тельце, оказавшись у него в руках, запротивилось не только попыткой выбраться из пелёнок, но и громким, Кешке показалось, не детским криком. Он, в испуге передал тельце Тёте. Палина сделала шаг следом но, встретившись взглядом с Кешкой остановилась, опёрлась на его. Она, не успела восстановиться после родов, была слаба и он, впервые почувствовал тяжесть женской руки.
Она, рассказывала о своих трёхдневных родовых схватках, говорила, что прожила за эти дни свою жизнь на несколько раз «За три дня, прожить более двадцати лет, и не один раз — это много. Ещё как много» — размышлял про себя Енокентий. Через месяц, или более, он несколько привык к дочери. Она смотрела на него с любопытством, при попытке взять на руки противилась, если вопреки её воле оказывалась у него, возмущалась всем тельцем, всем голосом. Дети, верно, чувствуют слишком много.
С возвращением Палины после родов, отношения в доме изменились. Тётя не имела детей, быстро привязалась к их дочери, называла её внучкой. Она взяла обязанности по её уходу: локотком мерила температуру воды для купания, контролировала свежесть продуктов, руководила домом своей внучки. «Моя внучка плачет — Начинала и заканчивала — Моя внучка простудится, закройте форточку». Тётушка следила и за порядком в доме, распределяла места и обязанности в квартире «Палиночка, ты бы села с другой стороны телевизора, оттуда тебе будет удобнее смотреть за дочкой. Кеша, хорошо, что ты сегодня пришёл рано, успеешь сходить в аптеку. У внучки покраснел лобик». Но беспокоило Кешку другое: в его отношениях с Палиной что-то изменилось. Изменилось и в нём, словно надломилось что-то — приходил домой позднее, пристрастившись к картам; да и Палину будто подменили: могла промолчать вечер, могла и утром не заговорить. А однажды, среди ночи, чужой голос известил «У меня нет семьи». В тот день он пришёл позднее обычного, но не за полночь. Она сделала вид, что спит. Он лёг на раскладушку рядом. Он и совсем не хотел приходить — ему казалось, он чужд этому дому, чужд всем обитателям. Он, лежал и слышал среди тишины дома — она тоже не спит. Молчали оба. После полуночи она отчеканила «Мы чужие». Он согласился.
На стройке, по месту работы, ему после нескольких ночёвок в бытовке, выделили койко-место в общежитии. Он долго не поднимался со своего койко-места, а когда стал вставать, совсем нежданно дверь отворилась, в дверях стояла Она. Она стояла в той же свежести, в той же радости, что и в день их встречи в районе, в домике тенёт и запустенья. К ним вернулось счастье, они едины, они нашли причину ссор — Тётя. После обращения в управление стройки, выделили комнату. Комната? Да нет, у них появилась печка и проход боком к кровати. Маломерное жильё давали быстро — дали и им. И они стали смотреть телевизор с любой стороны, стали мыть дочь и умываться той водой из крана какая текла. Их устраивала всякая, их устраивала и ржавая, устраивало и когда совсем отключали. Их устраивало всё… целый месяц.
«Дочь хочет, чтобы мы вместе проводили её в первый класс» сообщила Енокентию пришедшая Палина. Не смогли они быть вместе, не смогли и разойтись. Отдельное жильё ненадолго поддержало отношения. Палина вернулась к Тёте. Кешка остался один, нет не один, она не отпустила его. Они за десяток лет, успели надеть друг другу кольца, успели и снять их; успели сотню раз заречься — больше ни шагу, чтобы после некого случая встать на пороге у другого, встать и увидеть — её, его, здесь давно ждут.
Паля понимала каждый его взгляд, каждое движение, слышала каждое движение его души, чувствовала любое его недовольство собой. Она упрашивала себя «Придёт с работы. Ах, в каком настроении? и всё равно он увидит мою радость». Он приходил, и у них, у обоих менялось задуманное, менялось до противоположного, менялось до хлопка дверью.
Он сидел на ступенях нижнего этажа, жильцы обходили вокруг, жильцы кивали понимающе, его слёзы не размазанные, не катившиеся по щекам, слёзы заполнившие нижнее веко не позволяли поднять глаза, его остановившееся сознание не знало в какую сторону направить ноги. Он сидел часами за дверью на ступенях. Она слышала каждую его мысль и пока он не справлялся с собой, она не могла подойти к нему. Но только он приводил себя в порядок, только он становился способным поднимать глаза, она уже не могла без него. Неделю, редко более и она рядом с ним. После первых ссор, придя к нему, в первую секунду она сомневалась в своей воле над ним, но лишь после первых ссор и в первую секунду, а затем, не сомневаясь, приходила и уходила когда хотела: месяцами мучая и мучаясь сложившимся положением. Близкие, друзья знали выход, знали все, кроме самой пары. Палина не хотела, не видела вариантов, она боялась вариантов. Мужчины? ей казалось, все мужчины готовы неожиданно обжечь, чтобы здесь же предложить доктора.
Как-то, на ступенях лестницы, Кешку застал друг — узнали на работе. Подкаблучник и позор слились в нём требуя решения «Уволиться нельзя. Где жить? Реабилитироваться, но как?». Простота соображения, привела к простоте решения — завести подружку.
Подружка! Кто и как не бахвалился своими успехами «Мне нужны деньги! У меня и у второй двое детей! Потому и пашу без перекуров! Я и праздники по расписанию провожу!» Мысль, доминирующая над неким кругом порабощает, мысль требует встать равным с лидером круга. Кто способен противостоять сложившемуся кругу. Против идти трудно, нужен характер, принимать же устоявшееся просто и считается похвальным. Принимающие, отмечаются, награждаются, для противников клеймо, противникам расправа.
Кешка, внешне, обустроился в городе. Комната, друзья, два раза в год турпоездки. Он изменился и внешне: сменил гардероб на следующий размер, отпустил усы, в парикмахерской подстригал бороду. Готовился покупать авто. Помимо Палины, поддавшись настроениям пытался завести подружку. Завести? Нет, подружка, Кешка и его скованность с ними, были несовместимы, а когда всё-же случалось — вскоре он говорил своей новой знакомой «Извини, я больше не смогу придти» говорил, после встречи с женой, а чаще подобное говорили ему. Но кто ищет, тот не захочет да найдёт. В день своего 36-летия, раскладывая на столе бытовки принесённый в газете шашлык — под заметкой, на последней странице, увидел знакомый псевдоним по работе в Районе. По окончанию «празднования», возвращаясь позвонил в редакцию. Дежурный подтвердил «Да Альбина, имя ведущей колонку». «Встретились два одиночества» и начались регулярные встречи. Реабилитировавшись в своём круге, наедине стало ещё хуже. После встречи, следующая становилась желаннее и продолжительнее. Очень скоро, все трое, не поняв как, оказались в крайности.
Когда, слёзы у всех троих, а больше всего у Кешки, начинались со встречей, и ими же заканчивались, когда круг замкнулся и он, согласен был на любой выход, до его ушей донесли «Палину видели с другим — Вечером она подтвердила, добавив — Ты, уже второй год на два дома живёшь — Кешка не поверил — Хочет поставить на колени. Хочет ревностью довести до безумства». Миллионный город опустел, в миллионе душ остались всего три. Вокруг пустота. В выходной, в Альбинин день, её душа просила посетить Енокентия училище искусств «У них П.И.Чайковский. „Времена года“, а у меня накладка и без абзаца в колонке не обойтись. Ты справишься? Ну, общие настроения».
«Май. Гроза» Объявила конферансье. Если, при исполнении первых пьес, он слышал только струны рояля, то после «Грозы» он ничего не слышал ничего не понимал. Он, внешне здоровый, внешне успешный, видел свой последний день. Гроза, гром, накрыли его. Крушение звучало в нём. Из зала, он вышел отделённый от тела. Сознание вернулось на крыше последнего этажа строящейся высотки. Некая сила, против его воли, не воли, а остатка чувства самосохранения, подталкивала сзади, приподнимала и толкала к краю. Незнакомый женский голос, кого-то напоминающий голос, возник в нём, пробился к сознанию. Мышцы обмякли, он сел у края. Сидел долго, не замечая шума улицы, не замечая наступавшего вечера. Затем, достал железный рублёвик, пошевелил губами, посмотрел на секундную стрелку и в момент начала нового круга бросил вниз. Монета кувыркаясь, летела вниз бесконечно долго, отскочила, и потерялась в сумерках. Он глянул на часы, стрелка, не успевшая отделиться от центра, дрогнула и побежала по кругу, побежала с прежней скоростью. Он поднялся, медленно обошёл крышу дома и лёг в средине, на кучу утеплителя, над ним, стрела крана разделила небосвод на двое. Появившиеся звёзды двигались, доходили до стрелы и моргнув, исчезали за ней, затем появлялись с другой стороны — он узнавал их, они вновь подмигивали и ни сколько не заторопившись, уходили, а новые, скрывались под стрелой. Незаметно рассвело. С восходом, вернувшись домой достал календарик, обвёл наступивший день и на обратной стороне написал «Никогда» и положил в карман. Календарик он назначил талисманом.
Много позднее, найдя диск произведений П.И.Чайковского и не единожды прослушав, он не услышал Грозы — потрясения не было, был только гром. В училище искусств, кто-то заменил «Белые ночи» «Грозой», а кто-то другой, его впервые услышавшего рояль, заставил сосредоточиться?
Надписав в календаре «Никогда» он следом, написал заявление на отпуск без содержания, отвёз его в контору и уехал в Райцентр. Остановился в гостинице, в которой после гранёного стакана, выплеснул своё зло на две страницы. За время отпуска Кешка на автобусах, а большей частью попутками объехал район, побывал и в соседних — он искал Любашу, искал общих знакомых. Те, кто знал её молчали, или говорили «Здесь вышла замуж и сразу уехала. Нет, больше не видели. Нет, не писала и не пишет». Говорили не глядя в глаза.
Отпуск заканчивался. Перед возвращением в город, в попытке оказаться во времени единства с самим собой, он вернулся в деревню к «невзрачному домику». От него, через лес прошёл к речке, к ложку, где в стороне от людских глаз купались они с Любой. Лёд, прибывающей водой оторвало от берегов и он, не успев растаять, повторяя изгибы русла речки темнел меж деревьев. Енокентий разделся, развесил одежду, бельё, осторожно зашёл в воду, нырнув, достиг противоположного берега и развернувшись вернулся назад, выскочил, спешно оделся и бегом, толи изгоняя озноб, или спеша к чему-то обозначившемуся в нём, заторопился назад, в город.
Придя на работу, поделился желанием оказаться на краю земли — уехать во тьму тараканью. Через какое-то время, друг предложил плыть по Оби, посетовав на состояние Палины «Допрыгаешься — в ответ — Готов и сегодня — Она многим интересна — Буду рад». Осознал же своё «Рад» после увиденных складок на одеяле. Осознал после увиденных под тем одеялом его, своего друга и жены.
Через сутки после видения, Енокентий, отказавшись от второй половины путешествия, сошёл в областном центре. Он решил возвращаться поездом. Нет, он не спешил расследовать, не думал и меры принимать. Если к вечеру после увиденного, он был в эйфории от свободы, от радости жизни, то возвратился в город, более уставшим, чем уезжал — аморфность и безразличие овладели им. По окончанию отпуска, он работал ещё какое-то время на старом месте, но к нему сменилось отношение — в нём видели безнадёжно больного, которого скоро, возможно, уже завтра не станет рядом с ними. Его боялись задеть словом. Он встретился и со своим другом, но стоял перед ним другой человек: он похлопал по плечу, спросил и сам же ответил «Всё будет хорошо» ответил, ускользая от прямого взгляда, ответил тому, которого можно бы и не заметить, но прежние отношения обязывали.
Енокентий, после посещения зала Училища искусств позвонил Альбине сказав, что уезжает и просит понять его, он не встретился и с Палиной. Сила, неимоверная сила, которая неизменно возвращала их друг к другу, забыла их. Он подал заявление на увольнение, сдал комнату. Им обоим был известен каждый шаг друг друга, но в этот раз, они не сделали малого движения чтобы встретиться и даже, столкнувшись однажды в толпе не остановились. Не остановились, боясь вернуться друг к другу. Боясь, они оставили город — Палина с дочерью уехала в район, к матери; Кешка, собрав чемодан, перебрался в северный город не сообщив родным и знакомым. Он боялся любых разговоров о себе о своей жене, он бежал ото всех не оставив адреса. Бежал в день получения документов и расчёта.
В другом городе, его отношения с противоположным полом, изменились ровно до наоборот. Они, имеющие женскую притягательность звонили ему, приглашали; полюбили говорить с ним. Он видел к себе их внимание, интерес; имеющие положение, предлагали возможности своего круга. Если раньше он не понимал их из-за собственного страха, то с переездом, он знал намерения каждой до первых слов, а стоило заметить своё невольное внимание к любой из них, пересаживался, уходил. Он высаживался не доехав из автобусов, требовал перевода в другой вагон, в котором нет лиц вызывающих его аллергию. Он заперся на висячий замок, сказал себе «До восьмого десятка — нет, нет и нет», сказал в надежде — к тому времени, проблема уйдёт сама собой.
*******
Самолёт приземлился в краевом центре. Посёлок, где проходила лечение Любовь Ефимовна, располагался в часе езды, за городом. Енокентий, утомлённый всплывшим в памяти прошлым, не смог поехать сразу. Он не поехал, чтобы ещё раз обдумать или одуматься и если ехать, то завтра, но на весь день. Остановился в городе, должно быть в дорогой гостинице. На просьбу найти что-либо скромнее, администратор предложила номер… в старой тюрьме говоря «Там с питанием вдвое дешевле нашего». Мы умеем шутить.
Утром, в диспансере, выписали многоразовый пропуск и назвали номер палаты. В просторной палате стояло три койки, небольшой столик, на столике три пластиковых стакана. При входе, в его сторону, нехотя повернули головы больные. Среди них не было Любови Ефимовны. Он уже извинялся за свою ошибку, когда до него донёсся приглушённый, голос «Кеша? — Голос с кровати у входа повторил — Кеша, я знала, что ты найдёшь меня». Женщина, нет глубокая старость, называла его по имени в психоневрологической палате. Она села «Ты не узнал меня Кеша?» Узнавание приходило медленнее, чем осознание того, что перед ним его Любаша. И вдруг, он, потеряв контроль, упал перед ней, он обнял её ноги, затем поднялся и не в силах оторваться стал целовать. Целовал, а слёзы катились ручьём. Когда, он смог остановиться, она смотрела на него тем же безучастным взглядом, что и в их ночь, ночь последней встречи, только волосы, изреженные временем, упавшие на лицо не могли скрыть увлажнившиеся глаза. Она смотрела и молчала. Он намеревался пробыть с ней весь день, она же, через час попросила уехать, сказав, что завтра будет ждать его.
Озадаченный, или скорее принявший как должное подобное отношение к себе, Енокентий, на следующий день сдал вещи в камеру хранения и рассчитался за номер, чтобы выполнив обещанное ехать назад. «О чём говорить? Говорить не о чем — сказал он себе». Только в удивление, Люба, неузнаваемая Люба в полуулыбке ждала его у проходной, щеки, словно занятые на один день, заметно выделялись румянцем. Она заговорила о себе, о своих мужьях, детях. За день, она сказала о своей судьбе столько, что кажется нельзя не только прожить, но, прожив, нельзя помнить детали произошедшего. Она и его спрашивала о каждом его шаге, и чем больше, чем откровеннее он говорил о себе, тем заметнее менялось её настроение и к возвращению выглядела уставшей, щёки вновь побледнели: словно, она вместе с ним была участницей его крайностей — казалось, она слушая его, тратит свои силы, а истратив, попросила проводить в палату. Устал и Енокентий.
У входа, его остановили окриком «Одень сменку — Он не успел ни о чём подумать, Люба скинула свои тапочки, осталась босая на уличном выщербленном бетоне — Возьми мои Кешенька. Возьми они разношенные. Я до палаты дойду так». Слёзы душили его, в палате он вновь потерял контроль «Родная. Родная… — повторял он как много лет назад, и вновь не смог продолжить. Повторял, впервые понимая значение слова. Она села. Что-то произошло. Её сухие глаза блеснув, упёрлись в него — Ты прости меня Кеша. Я боялась, что ты придёшь, боюсь и сейчас. Больше не приходи». Лицо изменилось, сжатые, даже скошенные губы заставили отвести взгляд. Вошедший доктор просил покинуть палату. На проходной забрали пропуск, пояснив «Больная переведена в блок интенсивного лечения. У неё рецессия. Лечащий врач ограничил общение. Близкие могут, но в его присутствии — И добавили — При острой необходимости».
Енокентий вернулся в гостиницу, за вещами. Администратор, конечно же желая пошутить, вторично предложила дешёвый номер. Енокентий, в удивление ей, да и себе, согласился на одиночную камеру.
Он, в бессилии что либо исправить, или не желающий ничего исправлять хотел бежать от жестокости мира; он и сам часть жестокости, оставляющий жестокость после себя, хотел укрыться в одиночке. Заточив себя, как некий монах в келье на воде и хлебе, надеялся избавиться от части себя — найти выход. Он, оказывается, одного человека не любил. Во всех его отношениях, лежала воля другого человека, внутренняя сила другого, порой чужого человека; не чувствовал чужую боль, не воспринимал её и не мог облегчить. В диспансере, для него впервые другой человек стал дороже самого себя. Ему подумалось, что и для неё, он когда-то был, а возможно и остался дороже собственной жизни.
Его заперли. В потрясении от открытия, он забыл остров, дом, забыл и справедливость. Он ни о чём не хотел вспоминать и его словно забыли. Запертый щеколдой, охраняемый лабиринтом дверей и коридоров, он сидел затаившись: не мог стукнуть в дверь, не мог потревожить воздух голосом — не мог выйти в мир. Его должны забыть. Его и забыли, но не совсем. Дверь открылась, просили на выход. У стола сидела Нина Васильевна. Администратор, словно избавляясь от обузы, добродушно предложила ей «Забирайте. Ваш ещё ничего. У нас не такие бывают. Месяцами сидят. Не обойтись им без одиночки, чтоль?»
Нина Васильевна, думает арендовать гостиницу. В городе третий день. Обговаривала условия поставки мебели, и выпалила «Да тебя вот нашла. Там на острове, тебя в первый день не подняли на вилы, а сейчас будь там, не уберёгся бы от собственных похорон. Соседи, забрали наш бот прямо от пирса. Требуют возмещения за ремонт. Крутят видик: бот, таранит борт их шхуны. Посёлок на ушах». После услышанного, по-видимому непонятого им, он покорно пошёл следом. Она купила билет и не отходила от него весь путь. Она, твердила ему — Нельзя сворачивать начатое, нельзя обманывать людей. Там, на острове ещё остались те, кто верит в тебя, ты не можешь их бросить, ты не имеешь права остановиться. У тебя там строится дом. «У тебя там дом» вернуло его к способности понимать, вернуло к цели. Он, остров и справедливость не разделимы — медленно возвращалось в него.
v
Прозвучавшие слова Нины Васильевны, «Виден остров», окончательно вернули Енокентия в реалии происходящего. Он поднялся в рубку капитана, в бинокль, внимательно осмотрел берег. Он боялся возвращения, боялся повторения необузданности толпы, повторения бунта. Признаков — «Посёлок на ушах» он не нашёл. Солнце клонилось к закату, по улицам изредка проходили жители, на пирсе стояли готовящейся к посадке, несколько встречающих. Енокентия ожидал посыльный, с просьбой зайти в Администрацию.
В зале заседаний сидело не более десятка человек. Глава, повторил изложенное Ниной Васильевной об уведённом боте, и добавил «Через час назначено расширенное заседание, с представителями общественности». Собравшиеся, вовсе не собирались зажарить Енокентия на вертеле. Говорили вполголоса, украдкой смотрели в его сторону. Когда зал заполнился, глава попросил высказаться, внести предложения. Предложений не было. Никто не знал что делать: вернуть бывший статус, значит вернуть и ежегодную отсыпку набережной, вернуть в колонию узников. Безвыходностью — одни открыто возмущались, другие мимикой, да себе под нос и все соглашались, что будучи частью большого государства, в оплату за содранную краску их суда от пирса не уводили. Окончательное единодушие установилось с переходом на личности. Для собравшихся, из личностей в зале оказался один хозяин, в него и упёрлись «За охрану ясак берёшь. Дом второй этаж перекрываешь. Не выгоняем, но ты забыл свои обязанности — И в конце, с просьбой, как к единственной надежде — Ты должен, ты сможешь, тебе нужно найти выход».
Енокентий, выходил из административного здания в поисках способов решения задачи. Отворив дверь, он невольно отступил: перед ним, насколько видно, до гостиницы, в несколько рядов стояли люди. Люди, с обеих сторон телами, образовали ограждение. Пройти он мог только коридором, ни свернуть, ни вернуться назад — за ним закрыли дверь. Он шёл, чувствуя за собой движение смыкающихся, закрывающих отступление людей. В гостинице, поднялся в номер и здесь, за ним закрыли дверь. В дополнение и он изнутри повернул ключ. «Ты должен найти выход» — звучало в нём голосами выступающих. «Ты должен» повторялось тысячей взглядов живого коридора. У Енокентия, страх сменился виной. Он прибыл на остров с последним желанием — установления справедливости и главную цель, сменил на постройку дома. Сменил он, который смеялся над всемогущими, направляющими большую часть энергии на обеспечения собственного комфорта и сгинувшим из памяти, в отличие от Диогена. «Диоген смог», отдавалось у него за ухом пульсирующей артерией, один смог, сможет и второй, но в продолжение, звучало: «Наши суда от пирса не уводили» Он искал выход и не находил. На подсознании, зная как спрятаться от неразрешимого, подошёл к холодильнику, достал распечатанную, раскрутил, запрокинул голову и готовый влить, остановился. Люба. Он вспомнил письмо, написанное после гранёного, вспомнил много правильных решений после гранёного и не закупоривая, бросил бутылку в угол за диван. После чего и сам, словно всё-таки вливший в себя раскрученное, свалился, уйдя в некую ирреальность, но быстро поднялся и в состоянии некоего транса, не чувствуя физического тела, для чего-то включил комп и должно быть не понимая где он, для чего он, словно искусный пианист, десятью пальцами, стучал до рассвета по клавиатуре.
Очнулся у компа. Три стопки бумаг — с адресами, номерами банковских счетов, гарантийными обязательствами, высились на столе. Чертежи, сборочные чертежи, технологические карты по деталям и узлам, подписанные им лежали упорядоченные по кодам заказов. Факс не останавливаясь выдавал ответные сообщения. Банки подтверждали открытие кредитов на выполнение заказов. Фирмы подтверждали принятие заказов на изготовление, монтаж и наладку оборудования в полном объёме, в течение месяца. Одновременно, в неком порыве деятельности, Енокентий связался с погранслужбой материка и обрисовав крайность состояния проживающих на острове, просил выделения пограничных катеров. Просил, присутствия в своих водах их флага, для подтверждения наличия сильного хозяина на данных территориях. Затем связался с правительством островного государства Панае, пытаясь договориться о встрече для урегулирования инцидента. Его отказались принять, сославшись «Нужен не ты, а капитан таранивший наше судно. Капитан обязан снять ободранную краску и нанести новое покрытие — в дополнение утверждали — Ваш рыбоперерабатывающий завод, сбрасывает не очищенные стоки, которые наносят нашей фауне значительные убытки, вам следует их компенсировать».
Раздосадованный Енокентий, просил вновь собраться Администрацию вместе с общественностью. На заседании, капитана, как он и ожидал, сдавать никто не подумал, добавляя «Им ещё и завод убытки наносит. Мы правы! Сунь палец, руки лишишься. Если лишаться то всего и сразу — обещание, помощи с материка, восприняли отговоркой — Они меняли границу не извещая нас. Отдавали наши воды для создания „моста дружбы“ между народами. Теперь и подавно мы им не нужны». Объявление Енокентия, о заказе погрансредств и монтаже их в течении месяца, восприняли также без энтузиазма. Собственных же предложений по-прежнему никто не вносил, потому после отказа Енокентия брать проценты за охрану, до закрытия границ, собравшиеся восприняли своей победой. Скорее, признали его согласным плыть с ними в одной лодке и соглашались ждать. А после его объявления о замораживании строительства своего дома, ему показалось, собравшиеся намерены и грести в той лодке.
На заседании, особенно трудно, Енокентию далось обещание остановить строительство. Возвращаясь с Алексеем Алевтиновичем, он захотел зайти на стройку. Перед домом, красавцем домом стояла бочка. Рабочие, словно ожидая их прихода, пошли следом, в гордости показывая сделанное. Обойдя строящееся и вернувшись к бочке, Енокентий обрисовал своё положение «На счетах пусто, сегодня мне не рассчитаться с задолжностью по зарплате». После сказанного, часть рабочих попросила расчёт. За ужином, в присутствии Нины Васильевны, Енокентий с Алексеем погружённые в неопределённость начатого, говорили мало. Нина Васильевна напротив, ровным голосом, не замечая мрачности за столом, рассказывала о своих подвижках в начатом «Мне, под залог здания гостиницы устанавливают импортную мебель, обещают сделать ремонт — а закончила, глядя в тарелку — У нас не уходят сотрудники и даже есть резерв из желающих».
Об этом она говорила. Она не касалась главного — все поставки согласованы с главой острова, на всех документах стоит подпись Геннадия Николаевича. Каждый, прибывший в посёлок должен найти ночлег — гостиница, часть работы избранного главы — не захочешь, да подпишешь. Дом же — частная стройка? Гарантий нет? Однако настроение за столом сменилось. Алексей, совсем неожиданно, предложил составить залоговый договор — по договору строительство продолжится в кредит, под стоимость отстроенного. Отстроенное радовало глаз: первый этаж перекрыт, в ряду надворных построек дошли до гаража. Материалы завезены. Живые деньги нужны только на зарплату. Следующим утром, в разговоре с не успевшими уехать строителями, Алексей Алевтинович объявил о своей готовности месяц — три работать в долг. Он хотел видеть дом законченным, он не хотел уезжать. Осталась и часть рабочих.
Енокентий как и все, не верил в действенность стопки бумаг, обнаруженных утром на столе, не верил и факсам с подписанными договорами. Но надежда не умерла, с ней он вернулся в номер. Иссушенный работой электроники воздух, воздух настоянный на разлитой водке, ударил по носу. В углу валялась полупустая бутылка. Любаша. Пары разлитого вернули Енокентия к встрече в больнице.
*******
Письмо она получила на третий день после ухода Кеши. Прочитала, как записку из прошлого, хотела выбросить исписанный лист в помойное ведро, но заклеила и отправила назад. Письмо отправила, только содержание осталось в памяти, вновь и вновь возвращая в тот день, в ту ночь. Она возвращалась и словно чувствуя, некогда своего единственного в своих руках, перетирала и перетирала его не в силах остановиться. Истирала вплоть до полуночи майской ночи, в которую, разбуженная кошмаром с Кешкой у края высотки не смогла уснуть. В ночь, после ухода Кешки, она тоже не уснула до утра, а затем безразличие и опустошённость овладели ею. В посёлке шёпотки о ней скоро смолкли. Деревня обсуждала открыто, доброхоты подсказывали, домысливали и подвели к следующей бессонной ночи. Нет не бессонной, она легла, забылась на какое-то время и встала с осознанием того, что утром их речка пересохнет. Утром воды в деревне не будет. Воды не будет нигде. Она спокойно оделась, взяла коромысло и до утра носила воду — заполнив: бачки банки чайник. Затем вспомнила о соседях, пошла к ним и кого разбудила посоветовала запастись водой, или хотя бы напиться. «Завтра воды нигде не будет», повторяла она.
Проснулась в обычное время. Проснулась, не желая вставать, не желая выходить «Кешка? А могла быть счастливой» с этой мыслью и поднялась. Она и ложилась с этой мыслью. На столе стояли полные стаканы воды. Она вспомнила ночь, вспомнила разбуженных соседей. Быстро приведя себя в порядок, не завтракая, повесив на медпункт объявление «Сдаю отчёт» поехала в райцентр. Поехала с одной целью — отобедать в районной столовой. Заняв дальний столик она ждала. Когда выстроилась очередь из подошедшей бригады шабашников, кивнула в ответ на приветствие одного из них. Алевтин подсел к ней. Он работал у них на уборочной, во время армейской службы и лечил у неё насморк, но подхватил сердешную болезнь, а излечиться не смог. После демобилизации, устроившись в районе к строителям пытался продолжить лечение, но болезнь не поддавалась и он ждал окончания работ, чтобы уехать. Он и подсел без надежды, однако к концу обеда обещал в выходной приехать. А приехав, он и раньше знал, знал с первого взгляда что она, или ни кого.
В следующий приезд, его уличили в опоздании. Ему говорили, что у них ничего не может быть, а он, сам не зная что с ним, заплакал и со слезами сделал предложение. Ей нужно подумать, а обдумав, согласилась с условием переезда. Алевтину было куда везти свою судьбу. В далёком посёлке, среди лесов и озёр у него стоял большой связной дом — дедово наследство. В доме, в полумраке от заколоченных окон, под слоем многолетней пыли просматривались — широкие толстые лавки вдоль стен, из такого же дерева стол, две скамейки. Треть комнаты занимала русская печь. Во второй комнате — горнице деревянная кровать, круглый стол, два стула. Четырнадцатилетним мальчишкой, единственным оставшимся от семьи, он унаследовал нажитое родом.
Внутри дома быстро навели порядок. Подъёмных хватило на самое необходимое. Устроились на работу. Место для Любы по специальности оказалось занятым и она попросилась в садик — она всегда должна быть рядом со своими будущими детьми. Алевтина определили на общие работы. Трудности быта в виде одной сковороды, прочие мелочи, мало занимали Любу, её беспокоили устои сложившиеся в этой далёкой деревне. Сотню километров в посёлок ехали до сумерек. Река, паром, колеи лесной дороги, а доехав она словно попала в другой мир: электричество подведено, но по лампочке в доме, розетки не у каждого, у некоторых висели ещё радио-тарелки — хрипя победами в новостях. По прибытию, близкие Алевтина устроили встречу. За столом, их соседка её ровесница, её новая родня — красавица, напела частушку «Коля Коля Николай сиди дома не гуляй». Закончила. Муж бросил взгляд. Его, выдавленное сквозь зубы, «Погодь, чуток. Придешь домой» повисло над примолкнувшим столом. На следующий день соседка зашла закутанной платком. Она не могла ходить с открытым лицом. К Любе её отправил муж, Николай, отправил, верно для ознакомления с обычаями и нравами их рода.
В другой раз, за столом заговорили о силе и ловкости в их фамилии, Алевтин, с сидящей рядом молодой женой, сказал и о своих победах, что и он — ну очень их роду. Родственники потребовали подтверждения. Закончилось разбитой головой. От крови своего мужа оттирала она и дверь, и порог, и стол, а по возвращению домой, её битый муж, позор свой решил выместить на жене. Но её ноги, скорые ноги, успели найти убежище. Утром, придя за вещами, она нашла своего избранника пьющим рассол. Он поставил банку и твёрдо сказал «Больше не трону. Завербуюсь на год. Заработаю, найдём место. Прости! Ты у меня одна. Сын будет, назови Алексеем — старшего, погибшего брата так звали». Завербовался на сезон, а вернулся к концу второго года. Уезжал за сотню километров, а вернулся с приполярья.
В деревне, на Родине Алевтина, в стороне от цивилизации знали и знают цену слова. После его обещания, её дом стал для неё крепостью. Позднее, Люба усмирила его гнев и на сына, заслонив его собой, а словами «Бей меня. Меня бей. Его не тронь» привела в чувства и смогла стать равной ему — детей вырастили без шалобанов и подзатыльников. В её присутствии, мужики молчали о своих победах в кулачных стенках с соседями, а её сыновья, ох сыновья — теряли контроль, но в виде исключения.
К возвращению мужа с заработков, многое успела Люба. Успела родить Лёшку, успела привыкнуть к жителям деревни. У неё сменилось отношение к родственникам: в первую зиму сгорело мужнино наследство, успела только сына унести, но не бросили, а летом поставили новый домик из амбара — одностопку, необходимое на первое время натащили. К возвращению Алевтина, она докрашивала сени, а в комнате пытался ходить Лёшка. «В середине лета, в сенокос год исполнился — как-бы смутившись, сказала она своему мужу, а затем рассмеялась и продолжила — на копне, на подстилке и родила». Заработать он заработал, только отговорила она его от переезда «Там каково будет не известно, а здесь не дадут пропасть». Её, после строительства дома посёлок принял: строители пришли, вбили колышки под сваи, а к утру, она ямы выкопала, разу без обеда не оставила, когда спала, никто не знал. Местные, смеялись видимо, требуя для своих сыновей выписать невест из её мест.
Алевтин, унаследовал от деда не только дом. Перекатывая амбар, под верхним венцом, нашли стопку старых бумажных денег и несколько золотых. От деда пошла фамилия, а вместе с фамилией и вера — они сила, они лучшие. Сменившееся время не поменяло веру, не меняли и обстоятельства. Оказавшись в заполярье, в шахте, Алевтина, с его желанием заработать, с его смекалкой и сноровистостью, быстро заметили, назначили бригадиром, обещали комнату, когда вернётся из отпуска. Он и хотел вернуться, только Люба воспротивившаяся приполярью, да и сын умерили решительность. Алевтин, внук того, чьё слово многое решало, сумевший за год заработать не только сберкнижку, пришёл в контору хозяйства. «Я готов остаться, но как в заполярье — бригадиром» объявил Алевтин в присутствии правления.
В дальнюю деревню, состоящую из выселенцев, его и назначили, напутствуя «Там у нас бригадир не справляется. Ты, полстраны объехавший, осилишь их. Принимай». Алевтин принял, только вскоре сдал и долго не требовал должностей. Работал на разных работах, работал через силу. Отдушиной стало своё хозяйство, которое расширял по примеру деда. Построил баню, огородил огород столбами в обхват прихватив пустыря. Намечали и домом заняться, копеечку к копеечке откладывали. У них сын и.. будет второй. Люба с возвращением мужа расцвела, житейское счастье шло по пятам. Бабы деревенские, её ровесницы завидовали, по-разному завидовали. Жизнь налаживалась, хлеба досыта, не ставила она свежеиспечённые булки по окнам, чтобы прохожие видели и так знали — не голодают. Она и сама налилась женской красотой, всегда чистая и причёсанная, старающаяся никого не обидеть, была желанна в любом доме. Старшего проводила в школу, когда у соседки-красавицы погиб муж Николай и показалось ей, нет, конечно показалось — её Алевтин, уж больно охотно помогать ей соглашается, а после придёт, да и стоит у окна.
В посёлке, по заведённому обычаю от Нового года до следующего нового, отмечали три христианских праздника. Деревня, далеко не набожная, заведённое не оспаривала. В праздники ходили друг к другу в гости. Старались приготовиться — чтобы хуже, чем у других не было. От них приглашения ждали — насоленное, напеченное, рыбные пироги. Праздновали Николу-зимнего, Люба постаралась. Стол звал румянцем выпечки, расставленными закусками, рюмками. Любаша, её радушие не обошло никого, не обошло и соседку-красавицу, она попросила сесть её рядом с мужем, с собой усадила Петьку. А рассадив, забыв мужа, детей, соседку, осталась единственной для всех, единственной для каждого. У неё, как когда-то по возвращению Кешки, не было равных: она пела и у мужиков наворачивались слёзы, она брала за руку своего соседа Петьку, выходила в круг и другие хотели пройтись с ней — пол гудел от ритма пляшущих. К окончанию вечера гости забыли про Алевтина, забыли и о красавице-вдове. За столом они остались вдвоём. Алевтин же, смотрел не отрываясь на свою жену. Когда гости расходились и он оделся, пошёл провожать. Долго не возвращался. Люба осталась одна. Она не прибирала со стола, не укладывала детей. Муж вернулся в снегу, молча, а утром, из района прибыла милиция. Его увезли. Она не вышла проводить, не ответила на его слова.
Тяжёлые побои, повлекшие вред Петькиному здоровью, потянули на год. После суда, Любовь Ефимовна замкнулась: ни к кому не ходила, никого не звала к себе — За их столом были только родные, они же выступали и свидетелями. Выступали свидетелями потомки бежавших от старой власти, вместе корчевавшие лес, строившие помочами дома друг другу. Невод и тот тащили всей деревней, деревней и шишку били, чтобы всем поровну.
Вернулся Алевтин по амнистии, отбывал наказание расконвоированным. Рассказывал, что килограмм шоколадных конфет за раз не съесть. Об остальном «Там полно. Тоже люди» и уходил к своему другу Петьке. Петька, жил с Матерью. Ему за тридцать, а он с матерью — смеялась над ним деревня. Его на работу отправляли с бабами, они и сами его требовали. Петька подними, передвинь, наточи, а сядут, разоткровенничаются о своём, словно и нет его рядом. В другой раз, будто взбеленится которая, потеряет платок, да и требует с него. Не поверит, ух подлюка, сама обыщет враз в обоих карманах, да и объявит «Чего-то есть, а платка и вправду нету» посмеются вместе с Петькой, а через сколько-то и другая потеряет чего, остальные на Петьку кажут.
К нему первому и пришёл Алевтин. Его Мать, более других требовавшая от суда наказания, встретила. Собирая на стол, удивлялась переменам в амнистированном. «Тюрьма ещё та машина, перемелет, сам себя не узнаешь — думала она, оставляя их вдвоём — Долго ли хворал после…? — А я и не хворал. А синяк он быстро прошёл — Ты прости меня Петро — продолжил Алевтин, затем достал из сумки одну из купленных поделок на зоне — Прими, будь другом — Придя, домой, извинился и перед женой — Умом знаю. Годами дома не был. А с чего такое сделалось не пойму?» — Не было у них лучшего дня. У обоих не было лучшего дня, чем день его возвращения. Вечером, под объяснение Алевтина о соседе по нарам, повесили на стену ковёр его работы — Гонят собаки сохатого, а у того на голове корона из прожитых лет, впереди лес. Впереди чащА.
Последними, у них родилась двойня. Хозяйство строило жильё им дали большой панельный дом, скорее не дали а убедили переселяться, Алевтин не хотел переезжать, не хотел оставлять дедово место, оставлять настроенное, но после обещания помощи материалами, людьми, они согласились. Люба занималась детьми, домашними делами. Алевтин, где-то с помощью, а большей частью один, застраивал двор. Последней поставил мастерскую, на стену повесил привезённый ковёр — другого места не нашлось, разонравился он домашним. Поглядывая на ковёр, смастерил на коленке кресло, а затем и верстак. Сделанное, своей основательностью не уступало полученному в наследство. В хозяйстве же, до положения деда было ох как далеко. Новое время назначило новые ценности. Алевтин и хотел бы стать в ногу, но не мог, не мог всем виденным и впитанным с босых пяток: Хозяин не подвесит корову на верёвки от бескормицы, не запашет полёгший хлеб, не сдаст мёд, молоко, закрыв глаза на развитие рахита у ребёнка матери одиночки.
У него, по возвращению с зоны, сменилось отношение к происходящему, он обособился, лишь иногда не выдержав бросит пару слов и уйдёт. В средине лета прислали нового председателя. После очередной реплики в его присутствии, Алевтина вызвали в контору и назначили звеньевым. В это время Люба легла в больницу, но вскоре попросила выписать. Дома без работы сидел муж. Его звено определили перегонять свиней из одного конца деревни на другую. Алевтин отказался «Я не мальчик, мне тридцать семь, и за поросятами перед окнами у деревни не побегу — Он отказался и бригадир походя бросил — Не выдержал ты экзамен. Мы думали ты понял нашу Жизь». Звеньевым назначили другого, а о нём забыли — не стали направлять на работы.
На семью напал педикулёз, Люба и из больницы выписалась по боязни, могли заметить, — гребень начёсывался полон. Дома семейство чесали, втирали мази, мыли настоями — ничего не помогало и в какой-то вечер борьбы с напастью, Алевтин, при всех, произнёс «Немного осталось. Уйду и вшей заберу». Он сидел дома, терял интерес к домашнему хозяйству, к семье — дрова колол на одну топку. Любовь Ефимовна пошла выручать. «Я человек новый, но помочь постараюсь» ответили в кабинете. Помогли — бригадир назначил водовозом. Скважина работала, основное подключили, но без бочки не обойтись. В его обязанности входило — чистка прорубей, доставка воды по заявкам, одиноким. «Работа на ветру, у воды, потому водовоз и почернел лицом» судачили по домам. Он написал заявление на увольнение «Ты знаешь, что за последние три года, мы никого не отпустили из колхоза, да и до следующего ежегодного общего собрания рассматривать заявления не будем» ответили в конторе. Написать написал, а как ехать с семьёй? куда ехать? под какого начальника попадёшь? Здесь оставаться? Дом колхозный, не дадут житья! Вопросы не оставляли. Жена и совсем не хотела «У нас четверо. Здесь, не хуже чем у людей — Помолчит, да среди ночи, среди житейского — Алевтин, может летом? Если, совсем не выдержать?»
На Новый год, на тот Новый год, их пригласила соседка-красавица. К их приходу, несколько семейных пар сидели за столом. «Я должна изменить сегодня их отношение к мужу» решила Люба, раскланиваясь. Алевтин увидев компанию, быстро глянул на жену, что-то хотел сказать, но их уже усаживали рядом с женой бригадира. Он сидел не поддерживая разговора, сидел отчуждённо. Люба подкладывала в его тарелку. Когда, разговор перешёл к состоянию дел в хозяйстве, он не вытерпел и не согласился с бригадиром. Бригадирша одёрнула, жена, под столом наступила на ногу и уводя от конфликта, не дожидаясь гармошки начала «Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернёшь» Стол поддержал. Вступил и Алевтин. После первого куплета, выделился голос дочери хозяйки «Неправильно вы дядя Алевт поёте». Допевали без него.
Ему не было тридцати восьми, он лежал в своей мастерской на верстаке, накрывшись ковром, привезённым с зоны. Лежал, обкрутив шею и не дышал когда его нашёл сын. Алексей, почему-то рано вернулся со своего вечера, вернулся, когда ещё не заметили отсутствия одного из гостей. Он побежал в мастерскую, увидел тело и не коснувшись, забаррикадировал вход. Когда выломали дверь, Алексей сидел рядом с Отцом, не в силах что-либо объяснить.
Люба не поехала на кладбище, осталась одна. Когда вернулись — в дыму комнаты, над открытой плитой она вычёсывала волосы, бормоча «Гори, гори ясно, чтобы не погасло». Жуть тона, жуть чужого, не её голоса, остановила вошедших. Пламя касалось рук, кончиков волос. Алексей, со словами «Мама, Мама» бросился к ней. У неё выпал гребень. Вспышка, воспламенившегося казеина, сдвинула остальных. Её оттащить от плиты. «Мне холодно. Я замерзаю — всё чего смогли добиться от неё а, утром, она наотрез отказалась ехать в больницу — У меня их четверо. Какая больница? У меня младшие начальную школу не закончили. Силком не увезёте!»
У каждого, верно бывает время, когда видится, что следующий день может принести только более худшее? В это время невозможно вырваться из круга собственных мыслей, которые круглосуточно, неделю за неделей твердят о безвыходности, о собственной бесполезности, подталкивают уйти. Мысли делают круг и вновь упираются в глухую, нависшую, непреодолимую стену. Стена отделяет от реальности, темень одолевает сознание. Человека нет, на земле остаётся его тень, это она, тень, что-то делает, отвечает на вопросы, бредёт в мире до некоего дня.
В тот день, он измотанный и обессиленный собственным сознанием, не раздеваясь, в обуви, уснёт невесть где, нет, не уснёт, нельзя назвать сном, когда он провалится в забытьи чтобы, проснувшись и вовсе не проснувшись, а среди ночи оказавшись в полнейшей тишине, это может быть и не тишина, но сознание настолько отделено от мира, что не слышны шаги, не слышен лай собак, сознание погружено в собственный мир. Сознание сконцентрированное в себе, настолько отделено от остального мира, что в следующий час, каждой клеткой мозга, оно, сознание, стучит в темя — трагедии нет, не только трагедии, но даже и беды нет, а есть только мелочи, которые не стоят раздумий. Достаточно принять решение, достаточно посмотреть со стороны на свои несчастья, на свою безвыходность и она исчезнет.
Безысходность, при первом появлении собственного, свободного разума, словно ночной мотылёк от первых лучей солнца, падает на воду, кружит, не в силах оторваться, силы быстро заканчиваются и он тонет. На поверхности от мотылька, от собственной безвыходности, остаётся полупрозрачная оболочка. Полупрозрачная оболочка? как из-под неё выйти? Сколько нас не успевают выйти, не успевают отодвинуться, чтобы увидеть себя со стороны. Нужна совсем крупица, нужно дождаться утра, дождаться первого луча солнца, ждать проблеска собственной мысли или чьей либо помощи. «Посёлок на ушах. Будь там, не уберёгся бы ты от собственных похорон» Страх расширяет артерии, выталкивает дремлющие по закуткам нейроны бездельники, и они, наотдыхавшиеся, своей свежестью возрождают Человека. Он, возрождённый, становится равным навалившимся обстоятельствам, становится сильнее навалившихся обстоятельств.
*******
Енокентий, после встречи с Любой, после прохода живым коридором, изменил свой распорядок. Он присутствовал на всех планёрках у главы острова, учувствовал в решении вопросов. Соседи бот не вернули, но с помощью материкового государства, задержали несколько браконьерских лодок. Задержания не изменили общего положения: ежедневно возвращающиеся рыбаки свидетельствовали об обнаружении чужих орудий лова, свидетельствовали об уходящих в нейтральные воды судах и судёнышках.
Заключенные договора на поставку погрансредств, лежали на столе, желающие перечитывали, хмыкали, комментариев не оставляли. Енокентий, как и остальные, смотрел на бумаги, на напечатанные номера телефонов, как на нечто не относящееся к нему, не относящееся к реальности. Однако, месяц ещё не закончился, а с пришвартовавшегося судна снимали предназначавшийся груз. Место для хранения, многотонному, внушительных размеров цилиндру определили за домом Енокентия в углу. Сопроводительная документация указывала на его уникальность и высокую производительность при строительстве подземных тоннелей. Енокентий, да и весь остров, осматривали, постукивали по корпусу, не представляя о предназначении, не представляя с какой стороны и под чьим управлением устроитель тоннелей будет стеречь их границы.
Следующий груз, под названием «Станция», прибыл со спецтехникой и рабочими. Монтаж требовал подготовительных работ. Установка работала на проточной воде. Согласно проектной документации, подходил недостроенный гараж, с добавлением подсобного помещения. Под подсобку приспособили мастерскую. Для обеспечения водой, речку перегородили плотиной, водовод подвели к гаражу и пристыковали к установке. Смонтированная станция, выпирала большей частью своей высоты над стенами недостроенного гаража. Среди ночи, её многогранная, вытянутая вверх поверхность, искрилась отражённым светом: чёрное покрытие, каким-то чудом притягивало свет, преобразовывая в фиолетово-синие тона. Среди ночи, призрачное свечение производило на посёлок тягостное впечатление.
Последним из заказанного, доставили деревянный контейнер с надписью «Кинарх. Погрансрредства. Жизнеобеспечение». Представитель фирмы, сопровождающий груз, потребовал для монтажа отдельное, отапливаемое помещение. Енокентию, после посещения диспансера второй этаж стал лишним, его он и предложил. Представитель согласился, с условием скорейшего завершения строительства. Он говорил «Помещение, и всё здание после запуска оборудования нельзя будет изменить. Вы не сможете в наружную стену вбить гвоздь. Вы не сможете ни разбить, ни вставить стекло в окне. Вам нужно закончить строительство. Фирма может запустить оборудование по охране границы, только в окончательно готовом помещении. В дальнейшем, при желании, для реализации полного спектра возможностей „Кинарха“, вы можете заключить договор на поставку нашей фирмой электроники, домашних электроприборов» отвечал он на задаваемые вопросы. Закончить строительство? Начать можно, но закончить? Закончить, когда выведены только стены? Енокентий, просил главу острова обратиться к жителям с просьбой помочь достроить его дом, при этом объяснял «Платить нечем. Сбережения закончились».
После доставки последнего контейнера, ещё не зная возможностей «Погрансредств» у Кешки появилась вера в реализацию своей мечты — создание независимого, справедливого государства. Его ли вера, или прибывающие грузы, сменили настроение и жителей острова — они действительно готовы были грести в одной лодке. Жители, распределившись по сменам, по видам работ, круглосуточно вели строительство дома для Енокентия.
Деревянный контейнер с погрансредствами, установили на втором этаже, после чего этаж перекрыли, и приступили к монтажу крыши, одновременно устанавливали оконные блоки, вели внутреннюю отделку. Материалы таяли на глазах, на глазах же, дом обретал формы. По окончанию отделки второго этажа, прибывшие специалисты приступили к монтажу и наладке. Помощники из местных, наводили порядок. Помещение, занимающее второй этаж, преобразилось — заблестело чистотой, приобрело окончательный вид. Кондиционированный, очищенный воздух бесшумно поступал в зал. В зале, посредине на столе — монитор, клавиатура мышь, на стене большой экран. С обеих сторон экрана шкафы с предметами личной безопасности: на полках, змейки на запястья рук, в коробках чипы. Для безопасности хозяина, фирма изготовила браслет, для его же безопасности предназначался нижний отдел в шкафу, который не смогли открыть и оставили до более свободных времён.
На калитке, воротах, дверях установили ручки-замки из комплекта с прибывшим контейнером. После чего, ответственный за настройки, объявил — Кинарх готов к запуску. В помещении может остаться только заказчик оборудования и только он может в дальнейшем находиться здесь, он же, имеет возможность передать свои полномочия другому. Енокентий с сожалением посмотрел на присутствующих, взглядом говоря «Мне не изменить данное требование, мне не изменить правила единоличного доступа, единоличной ответственности». Вслух же попросил отложить запуск до утра. Он намеревался ещё раз осмотреть выполнение наружных работ, ещё раз желал выслушать мнения Администрации, активистов. Он, должен обсудить своё новое положение со ставшими для него близкими Алексеем и Ниной Васильевной, заручиться их поддержкой.
На заседании Администрации, Енокентий огласил всем известное, что с завтрашнего дня запускается пограноборудование о технических возможностях которого он не имеет чёткого представления, но считает, что имея собственные охраняемые границы, они имеют право на создании независимого государства. Геннадий Николаевич поддержал, настаивала и экономист — Александра Александровна. Собравшиеся, большей частью давно готовые к самостоятельному плаванию, подтвердили голосованием. Название в первый день не определили, однако согласились, что их государство должно называться одним коротким словом. Выступившая Тамара Павловна, прежде создания государства, предложила принять необходимые законы для нарушителей границы, сказав «Нам нужны законы, соответствующие мировой практике». Присутствующие согласились, предложив ей и сделать наброски.
Вечером, за ужином с Алексеем Алевтиновичем и Ниной Васильевной, обсуждение продолжилось. Алексей предложил название «Ротуск». На вопрос «Что за странность — ответил — Я знал о существовании посёлка „Ротуск“, в нём жили люди которые не знали оттенков, которые работали с песней и считали себя счастливыми». Нина Васильевна не согласилась с названием от некоего посёлка, в котором жили не знающие оттенков, и даже почему-то, просто вдруг, воспротивилась независимости. Она, вдруг, захотела вернуть паспорт своего бывшего большого государства.
Разошлись поздно. Оставшись одни, ни Алексей, ни Енокентий, не могли понять, что с их Ниной Васильевной. Её, большое государство поселило жить в вагончик и она жила в нём с мужем, при взрослом сыне. Они десять лет стояли в очереди на квартиру, приспосабливаясь к каждому новому начальнику и его ставленникам, пока однажды не объявили «Вам платили 4% от сметы. Мы организуем, кооператив и десятикратно увеличим зарплату». Они увеличили, а через год исчезли распродав имущество. Они назначенные государством, по схемам установленным государством присвоили имеющееся. Они, удерживая людей на минимальной зарплате, выдавая её от случая к случаю, за год оставили их ни с чем. Они за год успели продать даже свалки с нержавейкой, титаном и металлоломом и отбыли за рубеж а, истратившись верно, вернулись и … «избрались» в высшую законодательную власть — утверждать законы, по которым будет жить большая страна.
Не смогли Енокентий с Алексеем найти крупицы здравого смысла у своей кормилицы, потому развели руками « Женщина, чего с неё возьмешь? У неё и логики нет. Её мышление плитой заканчивается». Признали, осерчав на неё. Енокентий, надеялся со следующего дня переселиться из гостиницы в собственную постройку. Дом ждал его, готова была и комната-копия кабинета бывшего главы острова: вдоль стен стулья с позолотой, на столе телефоны, письменный прибор, над часами блестя бриллиантами застыл леопард. В окнах — муляжах сверкали золотом купола церкви. Дом, не мог не радовать Енокентия, в радости за сбывающиеся мечты, он на следующем заседание поддержал предложение Алексея. Появилось новое государство — Ротуск.
Утром, Кешка стоял на окраине посёлка, вниз спускалась накатанная дорога упирающаяся в широкие закрытые ворота его усадьбы. В доме, ждал настройщик охраны границ и жизнеобеспечения. «Станцию», также подготовили к запуску: выпирающую часть закрыли куполом, верх украсили шпилем, небольшое водохранилище заполнилось, излишки стекали по оборудованным желобам, но пуск откладывали, выполняя рекомендации изготовителя — ждали проверки погрансредств.
Войдя в дом, из окна Енокентий рассматривал лежащую во дворе трубчатою конструкцию, в виде эллипса. Его любопытство удовлетворил настройщик, поясняя, что это внешняя часть «Кинарха», имеющая небывалые характеристики и перейдя к столу с монитором, предложил выбрать один из вариантов запуска: первый — охрана территории до центра земли на протяжении трёхсот лет; второй — глубиной до километра, в этом случае заложенная энергия закончится через тысячу лет. По голове Кешки помчалась школьная программа: триста лет трона, триста лет ига, за черепную коробку выпрыгивало– тысячелетний рейх. Тысячелетний рейх и решил его выбор «Были только мечты. Возможно, на малой территории, с благими намерениями, их удастся воплотить? — Замешкавшись, он озвучил своё решение, добавив комментарий — Пусть будет тысяча лет. С глубины в километр к нам чай, не заберутся».
На стене засветился экран, на столе ожил дисплей, перед окнами, оторвавшись от земли вверх пополз эллипс, вскоре исчезли из вида его линзы видео камер, излучатели, а затем, он и сам растворился словно мираж. Дисплей выдал надпись, озадачившую обоих. Категоричность крупного шрифта не могла не смутить «Кинарх продолжит работу, когда в операторской останется один хозяин. До окончания настройки, он не сможет покинуть помещение».
У уха, настройщик жаловался на заказ «Фирма, изготовив блоки, не была посвящена в принципы работы всего комплекса. Фирма не имела описания программного обеспечения». И Енокентию было на что жаловаться: в помещении отсутствовало жизненно необходимое и неизвестно как сложится? Сколько потребуется времени? Но думать поздно. Он, проводив настройщика, сел к столу.
После первого «ОК» после, установки последующих десятка флажков-галочек, категоричность экрана закончилась. Он установил четыре зоны для охраняемых объектов. К первой, автоматически относилась операторская: единоличный вход с тестами — радужная глаза, отпечатки пальцев. Ко второй, отнёс дом и станцию, с входом по отпечаткам, как и к третьей зоне к которой относилась территория его застроек. Первые три зоны, как свидетельствовал экран, способны существовать в любых земных условиях в течение установленного времени, то-есть в течение тысячи лет. Настройку четвёртой зоны, следовало продолжить после снятия биологических тестов. По окончанию сканирования, экран высветился дружелюбным позволением — Дальнейшие настройки можно закончить в любое время — чем Енокентий и воспользовался. Нет, он торопился запустить всё смонтированное, но желание выйти из созданных зон и вернуться, главное вернуться, пересилили.
Он поспешил в гостиницу. Алексей, Нина Васильевна не успели уйти. Им он, где сбивчиво, частью жестами и рассказал о сделанном, приглашая опробовать, приглашая посмотреть чего получилось. Они втроём вернулись к калитке усадьбы. На попытку открыть её Алексеем, Ниной Васильевной ручка не двигалась, но стоило взяться Енокентию калитка отворялась, предлагая предоставить право входа и его спутникам. Система охраны добавила в свою память Алексея. Нина Васильевна отказалась, она отказалась и от доступа в дом, на станцию. Во время осмотра держалась несколько в стороне, своей необычной сдержанностью наводя на мысль, недопонимая значимости произошедшего.
Енокентию, пока нечем было рассчитаться с Алексеем и его людьми, но они оба начинали осознавать, что написанное в бумагах, перечитываемое всеми, подтверждалось. Три рубежа охраны работали: на стене не оставалось следов от молотка; попытки повредить покрытия на металле, дереве не приносили результатов. Енокентий, ранее читал или слышал о подобном и сейчас не мог поверить, фантастика реализовалась — инструмент тупился, ломался, не оставляя царапин.
Енокентий видел, что и Алексей считая себя причастным к свершившемуся, с трудом удерживает в себе мальчишеские чувства. К ним пришла уверенность, что запуск четвёртого уровня защиты обезопасит границы и администрация острова обязана будет перечислять проценты: Енокентий выберется из должников, а у фирмы Алексея появятся возможности, которые трудно переоценить. Население острова они обязаны переселить из вагончиков, времянок, полуподвалов. Они наметили цель, оставалось запустить охрану границы.
Проводив гостей, даже не проводив, а сославшись на срочность запуска второй очереди, Енокентий поднялся в операторскую. После первого клика, на дисплее появилось приглашение — настроить четвёртый уровень охраны, отметить границы территории. Пунктирная линия на дисплее, повторяла контуры владений. Для устранения возможных недоразумений, Енокентий уменьшил охраняемую территорию на десяток метров. В следующем окне с три-Д моделью острова, выпавшее окно требовало установить высоту охраняемой зоны, с умолчанием в один км. После ок, куполообразная модель покрылась сеткой, сетка же пронизывала глубину океана, пронизывала конусом и землю, на первоначально установленную глубину, в тот же километр. В окончательных настройках Енокентий определил: водную границу, внутрь могут пересекать все желающие — люди и корабли, вплоть до 10 — 50 метров от берега, а с пересечением данного рубежа нарушители должны изолироваться от внешнего мира, с отключением связи и любых источников электропитания.
Надпись на мониторе предлагала осмотреть собственную территорию на большом экране. Экран отобразил остров среди безбрежности водного пространства. В водах множество судов и судёнышек: часть, пересекающая территориальные воды для сокращения расстояния, другие — прогулочные, большая же часть — рыболовецкие, принадлежащие соседнему государству. Ближе к берегу, промышляли суда со знакомыми очертаниями, суда жителей острова. Дисплей предлагал меры воздействия для браконьеров: сделать устное предупреждение, или с добавлением СМС-сообщения для каждого. Енокентий выбрал второе, однако на судах паники не возникло. Ничего не поменялось. Повторное предупреждение, что команды судов, не компенсирующие в течение суток нанесённые убытки, будут отвечать согласно законов, также не возымели действия. Капитаны привыкли отдавать команду «Стоп», либо перед патрульным судном, либо перед направленными стволами зависшего вертолёта. На СМС, голос, никто не реагировал. «У них на острове четыре пистолета. У нас, у некоторых, на одном борту больше» наполнился эфир радиообменом меж судами.
На экране картина не изменилась, дисплей не выдавал рекомендаций. Енокентий остался не у дел. Решив обсудить возможные решения нажал — «Выход», выплыло окно с позволением покинуть помещение. Внизу, в комнате-кухне сидел Алексей он, после увиденного, не мог оставаться один. Енокентий объявил о запуске охраны границы «Работает. Они внутри. Их много. Нарушителей очень много — И продолжил — После запуска охраны границы, рекомендовано запустить Станцию».
В гараже смонтированный цилиндр светился фиолетово-синим цветом. После запуска, помещение наполнилось лёгким шумом, свечение исчезло. Дисплей, предлагал распечатать инструкцию по эксплуатации. Прочитав, Енокентий и Алексей заговорили не сразу. Прошу удалить меня из списка доступа к данному объекту — сказал Алексей, тоном не допускающим обсуждения. Енокентий не услышал его, он едва справлялся с собой — умножая и перемножая трёхзначные цифры на наделю, год, на курсы рынка. Описание свидетельствовало, что запущенная станция, способна извлекать из воды растворённое в ней золото. Их речка, в которой ловилась рыбка с позолотой на чешуе, уже унесла в океан золота многократно более чем накоплено в хранилищах всех банков мира. Характеристика станции утверждала о способности многократного увеличения выпуска металла, если использовать только воду из подземных источников. Для выхода на полную мощность, в речку не должны попадать атмосферные осадки и прочие стоки. Монитор предлагал вид получаемого металла: слитки — в виде двухпудовых гирь, слитки классического образца, или выдавать золотые монеты, в этом случае следовало заложить вариант дизайна и соотношения между достоинством монет. Енокентий не мог пользоваться дизайнерскими программами и попросил выполнить первоначально необходимое Алексея. После окончания они прошли в подсобку. В металлические контейнеры по наклонным желобам скользили монеты: на лицевой стороне, по краю надпись «Ротуск» В центре номинал стоимости. На обратной стороне рыбка, летящая над рябью волн. Очень не понятное…, но до пробы на зуб. Выходя, Алексей вторично отказался от доступа к «Монетному двору».
Рабочий день заканчивался, Енокентий ещё раз поднялся в операторскую: на экране несколько судов пытались покинуть территориальные воды, но упирались в невидимую преграду. Суда разворачивались, набирали максимальную скорость и останавливались, отброшенные необъяснимой силой. Нарушители не могли самостоятельно покинуть территорию. Эфир затих, бравада сменилась растерянностью. Енокентий, окончательно убедился — установленная охрана границ работает согласно установленных правил.
Взбудораженный невиданными возможностями с запуском «Кинарха» и «Станции», Енокентий минуя административное здание шёл в школу к Тамаре Павловне. Ему нужна была рабочая сила, много рабочей силы. «Станция» работала в десятую часть мощности — речку нужно перекрыть сверху — она должна нести только ключевые воды. Он шел, неся в голове проект бетонного панциря по всему руслу, вновь прокручивая трёхзначные цифры добываемого, просчитывая возможный уровень жизни доверившихся ему жителей. Для скорейшего претворения планов нужны люди, нужны срочно. «Возможно десятикратное увеличение….?» Мысли путались, запас нейронов в голове у Кешки закончился, закончились не только нейроны, он не замечал происходящее вокруг — он не заметил и идущего навстречу Алексея Алевтиновича.
Школьная суматоха, накануне нового учебного года, отвлекла его. Сторонясь от переносимых парт, стульев, он несколько приостыл, привёл себя в порядок и в кабинете у Тамары Павловны выглядел адекватным. Свой визит объяснил интересом к подготовке проектов законов, но она, должно быть занятая ремонтом, заговорила о предложенной помощи со стороны Алексея Алевтиновича, у Енокентия, ремонт не являлся целью визита, он вновь вернулся к законам. Тамара Павловна поднялась, медленно обошла вокруг стола и заговорила о практике борьбы с браконьерами, нелегалами, высказала своё понимание борьбы с незаконным промыслом в их водах. Согласно её доводов, нужно не наказывать, нет наказывать но, ежедневными лекциями о необходимости соблюдения законов. Люди, она считает, должны понимать что власть назначается только для того, чтобы на территории действовали единые законы и именно действовали. Власть, обязана обеспечить выполнение принятых законов равно всеми находящимися на данной территории. Она выступит на заседании с предложением — после ознакомления нарушителей с нашими законами, отпустить всех впервые задержанных. Енокентий неопределённо кивнул и заговорил о «Кинархе», о запущенной охране границ, о начале выпуска собственных золотых монет. Рассказал о своих планах преобразить остров. Он говорил «Имея десятую часть от возможных доходов нам потребуются десятилетия, а имея рабочие руки в течение осени мы успеем перекрыть речку, а значит, решить финансовый вопрос. Заставив браконьеров компенсировать убытки своим трудом, мы откроем новую страницу нашего государства. Нам нужна всего одна осень. Мы станем недосягаемыми для остального мира — закончил повторив — Своими силами, нам потребуются десятилетия».
Во время разговора она отстаивала свою позицию. Она утверждала, что жёсткостью мы наживём непримиримых врагов. «Есть ли потомки рабов, которые через поколения не стали бы правителями и не вернули бы зло наследникам своих властителей? — спрашивала она и забыв что перед ней не ученик, продолжала — Они, порой рвутся к власти лишь затем, чтобы компенсировать собственные унижения. Рвутся не понимая, что сами, только пылинки замкнутого круга». Енокентий, не понимая к чему рабы, к чему пылинки круга, ответил, что ему не нужна власть, что он противник принудительного труда, что он сам будет следить за согласием каждого в участии строительства панциря. Говорил ровным голосом, как некую истину, как собственный стержень, пока у Тамары Павловны не появились признаки доверия и соучастия к задуманному. От неё, он вышел со словами «Мы с каждым подпишем контракт, выгодный контракт, чтобы все имели интерес к работе, а кто не согласится, пусть время наказания гуляет по острову». Он говорил, но в головокружении явившихся планов, речка казалась и мелкой и узкой.
Не уверенный, что Тамара Павловна предложит законы которые помогут намеченному, Енокентий решил обратиться к администрации. В кабинет главы пригласили экономиста. Коротко изложив новую реальность, Енокентий поинтересовался об имеющихся безработных и возможности переориентировать часть занятых. С интересом выслушав его, они не согласились останавливать производство. «Строительство панциря займёт месяцы. Сорвётся путина. Что будем делать далее?» и выдали список с десятком безработных. Десяток Енокентия не устраивал — при его жизни «Станция» не успеет выйти на полную мощность. О чём и посожалел вслух но, не потеряв надежды просил собрать всеобщий сход.
Сход вновь назначили за час до работы. «Государство, атрибутика? Законы? Отчёт владельца острова» значилось в приглашениях. Утром, перед собранием Енокентий поднялся в операторскую. Экран отобразил бухту. В стороне, под флагами соседних государств стояли суда — они, убедившись в тщетности самостоятельно пересечь границу, обратились в Администрацию с просьбой покинуть территориальные воды. Стояли и рыболовецкие. Среди маломерных судов, выделялась шхуна. Капитаны, избавившись от улова, снастей, надеялись на скорое освобождение не прибегая к крайним мерам. «Кинарх» отобразил на экране список обратившихся, их технические характеристики, владельцев, а также прегрешения со времени вступления хозяина острова в свои права. Большая часть имела систематические нарушения, указывались и убытки, указывались рекомендуемые штрафы. Лист с данной информацией, Енокентий распечатал и добавил к отчёту.
В небольших посёлках сарафанное радио опережает официальные новости, Енокентий ещё обдумывал, как преподнесёт запуск «Станции», задержание судов, а у жителей начинался праздник. В бухте стояли нарушители, стояли те, кто делал им ручкой не спеша уходя с места лова. В бухте стояла шхуна, которую они в своём бессилии таранили, ободрали краску и лишились бота. Ко времени отчёта хозяина, по пригорку, усиливаясь от группы к группе, перекатывалось «У нас есть собственные золотые монеты. Браконьеров мы прищучили! Это наша победа! — Взгляды обращались в сторону Енокентия. Эти люди, весной в единодушии готовые поднять его на вилы, к осени, они же, проводили его с трибуны криком — Ура, Ура, Ура. Они вновь видели одного достойнейшего. Должно быть «Ура» повлияло и на вариант предложенных законов Тамарой Павловной для браконьеров: строгих законов, особенно за умышленное пересечение границы с оружием на борту, с личным оружием. «На территории нашего государства нет места любым средствам уничтожения людей» закончила она, под дальнейшее ликование собравшихся.
Александра Александровна, пыталась образумить собравшихся, но в унисон не попала, да и как попадёшь — в праздник не говорят, что у палки всегда два конца и вместо ликования нужно бы подумать о возможных последствиях устрашающих законов. И вдруг, не удержав в себе, вытолкнула «У нас на острове появились золотые „Рыбки“? — Не заработанное медленный яд. Не заработанное губительно для любого. Мы останемся у корыта», и остановилась, её не слышали. Обведя толпу невидящим взглядом, она сошла с трибуны.
Поднявшегося Алексей Алевтинович, с обращением к Енокентию Трифоновичу о предоставления гражданства, услышали. В приливе энтузиазма, собравшиеся в восторге приняли его просьбу и предложили предоставить право решения вопросов гражданства Енокентию Трифоновичу. Прокатившееся одобрение «Он охраняет, пусть и гражданством занимается» узаконили, едва он успел кивнуть, а Алексей заговорил о Гербе, Флаге. Следом, даже не следом а, согнав его с трибуны, что-то пыталась добавить Нина Васильевна о «Рыбках», но её не слушали. Она привлекая внимание, сорвала платок и замахала над собой. «У нас есть флаг» выкрикнул кто-то, выхватывая платок и пришпиливая к подобию древка, а затем поднял его над головами. На ветру веяло полотнище: по жёлто-золотистому полю растительный орнамент, с выделяющимися яркими красными цветами в центре, мелкими цветами и каймой, по краям.
«У нас есть знамя. Под ним не пойдёшь с винтовкой наперевес, не посеешь страх у неприятеля, но под нашим флагом каждый будет родным сыном, родной дочерью нашей земли — Говорил один — Под флагом, олицетворяющем дом, очаг любовь, мы обеспечим себе процветание на следующее тысячелетие» подхватывал следующий. Снятые кепки, вещи взлетали над собравшимися — Ура. Ура. Ура — уносилось в океан.
Поддавшись общему настроению, Енокентий вновь попросил слова и зачитав отпечатанный лист с нарушителями, предложил отпустить транзитные суда, прогулочные и высказаться желающих по задержанным рыболовным. Слова просили все. Все требовали досмотра браконьерских судов. Капитаны, подавшие прошение на освобождение не ожидали подобного, они в растерянности от осведомлённости, в растерянности от требуемых сумм, выведенные перед толпой согласились участвовать в комиссиях по осмотру собственных судов. При досмотре, обнаружили личное оружие, а на шхуне, в сейфе хранилось автоматическое. Сход требовал немедленного суда. Тамара Павловна, огласив приговор согласно принятых законов, обратилась к островитянам, к администрации, о возможности помилования осуждённых, но толпа помня отношение к себе, требовала строгости. Главу острова, с его утверждением «Сила и милосердие неразделимы — Нину Васильевну с её — Наш флаг, означающий — Дом, очаг, любовь и сроки для сдавшихся» не воспринимались. Толпа видела спасителя в одном, а он молчал — настроение большинства совпадало с его планами.
Задуманное Енокентием осуществлялось. Нарушившие границы получали сроки, на руки надевали змейки. К правительствам, задержанных граждан направлялись факсы о содеянном, об убытках. Правительствам предлагалось взять содержание осуждённых на себя: обеспечить питанием, одеждой, местом для проживания, в противном случае, расходы на своё содержание нарушители обязаны будут возмещать. Ответов на предложения не поступило. Осуждённые для возмещения убытков, подписали контракты на выполнение работ, с оплатой близкой к оплате строителей на их родине и возможным досрочным освобождением.
Остров Справедливость и Енокентий воплощались в созданном государстве — Ротуск. «Сколько верёвочке не виться» по этой пословице задержанные начинали учить язык острова. Учили язык, укрывали речку, поверх бетона насыпали грунт, рассаживали деревца. Зарплата, сокращение сроков, стимулировала выполнение заданий. Они получали в «Рыбках» получали не менее чем у себя на Родине. Получали, звонили домой и требовали освободить…
Люди, должно быть часто поступают так, как ожидают от них: Они едут на чужбину, на заработки, живут в производственных помещениях, бытовках не всегда с простынями, живут на концентратах и вы не поверите — они звонят домой и говорят в восторге о зарплате, об отношениях с работодателями, местными. Они говорят слова, которые ждут где-то, чтобы им там, не было стыдно за себя что видят мужей отцов по месяцу в году. Мужья, отцы приезжают домой, садятся за стол и продолжают утверждать о своей везучести.
Или совсем другое. Он перестрелявший более полсотни безвинных, осуждён. У него три комнаты, меню, ежедневные карманные сравнимые с заработком, а он требует улучшения, грозит голодовкой. Он считает себя страдальцем. Можно подумать что он действительно на пороге психического расстройства, скорее нет нет и нет, его рука выводит слова, которые ждут от него сторонники, ждут близкие; рука выводит то, чего ожидает его бывшее окружение. Наш мозг, верно, только часть некого мыслительного пространства и не каждый готов противостоять сложившимся ожиданиям окружения.
Енокентий, та же крупица мыслительного пространства, считая что сам определяет будущее, зависел от окружения не менее чем любой из этого мира. Срочно закрыть речку? Позднее, под толщей воды у него было время подумать о срочности, о справедливости наказания. Пока же он, как и любой из большинства, не мог противостоять свалившемуся преклонению, обману, которому участники желают верить. Чего проще, назначить некоего в великие, обустроиться вокруг него, дойти до тупика, объявить великого ничтожеством, и.. объявить следующего «великим». Обман. Обман диктуемый верхами.
Бетонный панцирь заканчивали в осенние шторма, со слякотью и промозглостью. Строители не могли остановить работы. Своевременная сдача определяла премиальные, определяла и сокращение сроков наказания. Кто-то не выдерживал, и отказывался от подписанных соглашений. Эти кто-то, а более некому, произвели видеозаписи и переправили в СМИ на Родину. Если ранее, звучащие с экранов отрывки из писем не производили особого впечатления, то появившиеся ролики вывели людей на улицу. Минутный просмотр, требовал обсуждения, личного соучастия к согражданам. Увидевшие измождённых беспрерывным графиком соотечественников, в ненастье вяжущих арматуру, принимали картину как личную беду. Промокшая одежда, грязь, падающие в грязь, построили людей в колонны. Демонстранты с плакатами «Наших граждан эксплуатируют» «Мы содержим армию, которая не способна защитить нас» «Их всего тысяча. Мы должны утопить их в той речке» — определило устремления государства, а «Их всего тысяча» подтолкнуло правительство к принятию решения.
Началась срочная подготовка. В строжайшей тайне отбирались добровольцы, формировались команды, к имеющемуся флоту добавляли десантные корабли. Под всеобщее: в бетон в речку, на корм рыбам — флотилия взяла курс.
При запуске погрансредств, надетый на руку браслет оказался несъёмным, к нему Енокентию пришлось привыкать. Осуществление задуманного, необходимость участия в жизни посёлка, не оставляли времени для изучения полученного оборудования, он не знал и назначение браслета, пока среди ночи его не разбудила болезненная сдавливающая вибрация с требованием занять место у пульта управления «Кинарха». Экран отображал двигающиеся к острову военные суда — большей частью десантные корабли, следом шли вспомогательные. При приближении к границе, Енокентий посредством направленных динамиков, посредством СМС сообщений, предупредил личный состав о последствиях в случае незаконного пересечения границы с оружием на борту. Командование, признав своё обнаружение, отдало приказ «Увеличить скорость и убрать маскировочные сетки. Мы вооружены, мы многократно превосходим по численности, мы не имеем права не освободить наших граждан, наших близких — Передавалось от верха до низа и возвращалось — Мы правы. Мы победим. Их только тысяча» с этим и пересекли границу.
Корабли, не произведя одного выстрела, приближались к устью речки. Енокентий, стоя у окна видел направленные орудия, уже различал лица готовых к высадке десантников, когда сработала система охраны — корабли затормозились — по инерции, беспорядочно сгрудившись вокруг флагманского судна. Экран отображал происходящее: суда упёрлись в сетку, сетка вытянулась, приобрела вид трала, затем замкнулась по периметру, сомкнулась над ними и ушла вниз, под воду. До закрытия сеткой эфир был полон команд, переговоров «Берег виден, берег рядом, рядом пустой берег. Десант в минутной готовности к высадке — и следом — Наши корабли маломощны. Они остановлены в десятке метров, в одном броске от дома хозяина острова». И.. эфир смолк. Сетка, повисшая над остановленным флотом, не пропускала радиоволн. Под воздействием излучателей отключилась электроника, отключились источники электроэнергии. Остановленные корабли выглядели грудой металла с единственной связью — через Енокентия. Он вторично оповестил личный состав о совершённом ими преступлении, о законах, с которыми им необходимо согласиться в течении суток. Командование обесточенных судов, к окончанию срока приняло предложенные условия, в надежде что они смогут и без оружия, своей подготовленностью, своим количеством выполнить поставленные перед отплытием задачи. А в операторской, на экране крупный красный шрифт рекомендовал «Обезопасить задержанных».
СМИ острова, проинформировали население о принятии командованием флотилии предложенных условий. Шлюпку, с прибывшими на суд командирами, встречали большой группой. Среди офицеров, опознали капитана пограничного катера оставившего флаг, который оказался в руках у одного из бывшей четвёрки Чистина, у Одиза. Тот, в патриотическом угаре, перегородив дорогу, сорвал с офицера погоны и потребовал сжечь полотнище. Пленённый, держа поданную зажигалку, обернулся в сторону подчинённых.. и отказался. Отказался и оказался сбитым наземь, выплёвывающим вместе с кровью собственные зубы. Соотечественники сжались, закрыли его собой и полубоком, опасаясь новых нападений, проследовали в здание Администрации. После оглашения приговора с надеванием змеек, после подписания контрактов, после гарантий администрации в безопасности, они вернулись на суда. К концу дня и остальные нарушители получили змейки, подписали контракты.
Подписывая контракты, осуждённые требовали наказания для напавшего на их офицера. Администрация уверила о скорой передаче дела следователям. Однако суда не состоялось. «Не им нам указывать» заканчивались любые попытки обсуждения инцидента. Администрация, для смягчения вопроса, направила факсы правительству нарушителей: предлагали пленённого командующего, офицеров, обменять на инженеров-строителей; предлагали обсудить участь любого задержанного в течении недели. В дополнение, известили о готовности обменять военные суда на плавучие гостиницы, строительную технику, материалы. Ответа в установленное время не последовало. В своём кругу, у пленённых главенствовало мнение «Вы не можете предлагать нам условия. Выйдем на работу, и вы увидите».
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.