Бесплатный фрагмент - Российские этюды — 2

2015, осень

В Москве

Самолет Париж-Москва

Париж красив и интересен, но Москва красивее и интереснее.

Это была первая почти философская мысль, пришедшая в голову, когда в самолете стали разносить обед. Друзья, живущие в Америке, говорили, что не хотят летать в Москву. Ведь она стала другой: исчезли старые пятиэтажки, где все друг друга знали, исчезли скамейки, на которых они читали стихи девушкам, спилили тополя, которые в июне застилали тротуары белым пухом…

— И хорошо, что этого больше нет, — говорил я. — Зато вокруг красота и удобства.

— Мы Европу еще не объездили, где еще больше красоты и удобства.

Я не спорил. Аргументы были, но зачем кого-то переубеждать? Кто знает, что стоит за чужими словами? Ты думаешь, что они о Москве, а оказывается, у кого-то просто живот болит или работа срочная.

Вторая философская мысль была о зависти. Вдруг осознал, что завидую.

Завидую энергичным, кто может говорить о Всемирном разуме и тайных кодах «Мастера и Маргариты» даже после шестого самолета.

Завидую памятливым, кто запоминает цены, а потом дает дельные советы юным путешественникам. Я освоил покупку билетов в парижском метро, но сейчас только помню, что надо крутить какой-то цилиндр.

Завидую тем, кто может без проблем питаться в Мак-Дональдсах или вообще ничего не есть для экономии и легкости духа.

Завидую тем, кто может легко засыпать в незнакомой кровати, головой в любую сторону света.

Завидую выносливым, кто может выпить бутылку вина, запить ее коньяком, а на следующий день глубокомысленно рассматривать «Купание красного коня» Петрова-Водкина.

Я даже хотел записать эти «зависти», но решил лучше подумать о вреде путешествий. Главный вред — в странствиях наблюдается полное отсутствие великих мыслей о судьбах человечества и Вселенной. Мозг вообще не работает. Глупеешь с каждым днем. Если ты один, то лексикон сужается до «как пройти в библиотеку» и «сколько стоит». Перестаешь даже понимать, какой сейчас час. Спасает телефон, услужливо подсказывающий, что в Москве полночь, в Париже десять вечера, а в Миннеаполисе три часа дня. Одному вообще сложно. Общение минимальное. Через неделю можешь говорить только, что погоды стоят ужасные и овес нынче дорог. Через две недели и это с трудом. Эмоции? Представьте, что вы всю ночь разгружали вагон с углем, а утром решили признаться кому-то в любви. Это я о любование красотами новых городов.

А что в плюсе?

Ты идешь по набережной Сены, под солнцем светится Лувр, в голубую воду падают желтые листья тополей. Это можно увидеть и в компьютере, включив Google Street View. Но вот впереди молодая русская пара: она парализована, сидит в коляске и хохочет над рассказом мужчины. Ты запоминаешь это на всю жизнь. В Street View ты этого не увидишь.

Люксембургский сад. Она сидит на скамейке и читает книгу, делая пометки карандашом. В саду она не для того, чтобы на нее обратили внимание мужчины. Она в самом деле читает книгу и наслаждается теплым вечером.

Вечер, дождь, мужчина смотрит на машину, в которой уезжает женщина. Google размажет лицо этого мужчины, и ты никогда не узнаешь, что ему сейчас плохо.

Ты усталый выходишь из дома, где жил Бальзак. Вроде мало что увидел, но теперь любая строчка, написанная писателем, приобретает новое измерение.

Если ты не стоял в очереди к банкомату или в кассу «Ашана», то слова «банкомат» и «Ашан» — просто черные буквы на белом фоне. Слово «Кальвадос» звучит романтично, пока ты его не выпил и не убедился, что это обычная яблочная самогонка. Можно взять фломастер и нарисовать черный квадрат на белой бумаге, но это совсем не то, если рассматривать розовые трещины на картине Малевича под подозрительным взором смотрительницы зала.

Чужой город. Прилетаешь, тебя никто не встречает, и вдруг понимаешь, что ты здесь никому не нужен. Твой приезд и отъезд пройдут незамеченными. Это плохо? Наверное, да. Так может не стоит тратить деньги, время, здоровье и эмоции для эфемерного дополнительного измерения, которое может появиться после путешествий? Ответа я не знаю. Но знаю, что помню каждый день таких поездок, а обычные дни сливаются в серый поток, разбиваемый только звонками телефона, голосом любимой или неожиданно выпавшим снегом.

Ладно, хватит философии. Самолет уже стучит колесами по полосе, меня встречает любимый город.

Собрание жильцов

Пограничница хмуро шлепнула печать в российский паспорт. В последние годы на границе перестали улыбаться. По крайней мере, мне.

— А чё тебе улыбаться, — сказал внутренний голос. — Ты на себя в зеркало посмотри!

Из Шереметьева я ехал по новой, пока бесплатной трассе. В светлое сухое время трасса была великолепной. Ни в Европе, ни в Америке я по таким не ездил.

— Знай наших! — сказал шофер.

— Знаю, — сказал я, вспомнив дороги во Владимирской области. Потом решил не вспоминать и просто радоваться новой трассе.

Двор около моего дома не изменился. Все было чисто, аккуратно, детская площадка радовала глаз. «Отель на час», расположившийся на первом этаже, тоже радовал глаз красивым входом с колоннами и чистыми окнами с плотными занавесками.

— Голубцы в кастрюле, водка в холодильнике, повестка на собрание собственников квартир на столе, — сказала Диана, жившая в моей квартире.

— А на собрание обязательно?

— И не думай отвиливать. Все собственники туда ходят.

— А ничего, что я из Парижа?

— Эка невидаль. Побреешься и сойдешь за своего.

В местной библиотеке собралось десять жильцов. Одиннадцатой пришла энергичная женщина, попросившая меня подвинуться — она хочет сесть с краю.

— Почему? — зачем-то спросил я.

— Я не жилец, — пояснила она.

В ее глазах что-то сверкнуло, и я на всякий случай пересел в другой ряд. Собрание вела стройная блондинка, уверенно владевшая терминологией. Правление, бюллетени, протоколы, голосование, счетная комиссия — я сидел и наслаждался воспоминаниями о комсомольской юности.

— Вопросы есть? — спросила блондинка.

— Есть! — сказал юноша с тонким занудным голосом.

— Все вопросы в частном порядке, — сказала блондинка. — Обменяемся телефонами, будем созваниваться.

При этом она вопросительно посмотрела на хмурого мужчину, стоявшего рядом и кивавшего на каждое ее предложение. Он кивнул и на этот раз, но после небольшой паузы.

— А почему у нас на первом этаже публичный дом? — спросила бойкая старушка.

— Вы бы хотели, чтобы он был на втором этаже? — уточнил вопрос юноша с тонким голосом.

— «Отель на час» — это не публичный дом, — пояснила блондинка.

— А что это? — не унималась старушка.

— Место для досуга, — сказал юноша. — Не на детской же площадке досугом заниматься.

— На детской площадке заборчик плохо покрашен!

— Это вопрос к городу, — сказала блондинка. — К публичному дому это отношения не имеет.

— Раньше там молоко продавали, — мечтательно вздохнул кто-то.

— Вы еще про тараканов вспомните!

— У меня тараканов не было!

Собрание зашумело:

— Давайте ближе к делу! Как насчет взносов на капремонт?

— Это вопрос сложный, — объяснила блондинка.

Стоящий рядом с ней мужчина кивнул два раза и чуть не потерял очки.

— Тогда давайте выбирать правление, — предложил юноша.

— У нас нет кворума, — вздохнула блондинка. — Голосование будет заочным.

— Это как? — спросила старушка.

— Будем обходить квартиры.

— А у меня есть две кандидатки в начальницы, — сказала старушка.

— Мы с вами обязательно свяжемся, — ответила блондинка и собрание окончилось.

Жильцы и нежильцы застучали стульями.

— Зачем собирались-то? — спросил я миловидную соседку.

— А вы в каком подъезде живете? — ответила она вопросом на вопрос.

— Не помню, — на всякий случай сказал я.

Соседка отвернулась и исчезла.

Из московского блокнота

Сижу на кухне, смотрю в окно. Там знакомый пейзаж: «Рабочий и колхозница», гостиница «Космос», станция монорельса, павильоны ВДНХ. Вот новое: спицы колеса обозрения стали светиться всеми цветами радуги. Теперь за окном вечный праздник. Скоро колесо демонтируют, но я еще об этом не знаю.

А за стенкой храпит сосед.

***

Если честно, то в последние годы в любимой Москве я стал чувствовать себя неуютно. Тянет только к людям, которые помнят и любят меня. И дело не в том, что Москва огромная и шумная, а…

— Ты просто никому не нужен, — сказал внутренний голос. — Раньше в записной книжке у тебя были сотни телефонов, и все были рады твоему звонку. А теперь осталось десять человек, которые тебе помнят и даже ждут, а все проблемы ты будешь решать в общем порядке.

— Нет у меня проблем, — сопротивлялся я.

— Ну-ну, — усмехнулся внутренний голос. — Дай Бог тебе здоровья и гладкой дороги.

Через минуту я обнаружил, что у меня сломался фотоаппарат.

— Типун тебе на язык, — сказал внутренний голос.

***

Я вышел из дома.

Москва хорошеет и хорошеет. Машин стало меньше, водители еще вежливее, трамваи ходят чаще и тише, вместо разбитого асфальта появилась красивая плитка, на которой можно было играть в шахматы, шашки и даже в «чапаева».

— За безбилетный проезд штраф 1000 рублей, — сообщил приятный голос в трамвае.

Так было и раньше.

— Стабильность! — обрадовался я.

***

Купив продукты, я удивился увесистому четырехзначному числу в чеке.

— Раздели на 65, — посоветовал внутренний голос.

Разделив, я удивился еще больше.

— Жрать надо меньше! — сказал внутренний голос.

***

У метро появились лотки, где продают, варежки, платки и никому не нужные побрякушки. Вроде, это незаконно, но в Москве не надо ничему удивляться. Посреди людского потока, как и годы тому назад, стояла женщина с плакатом на груди: «Меха на ВДНХ». На одном из павильончиков я прочел: «Coffee and the City».

— Вроде еще Лужков запретил названия на английском, — напрягся я.

— Зато американский «Бургер Кинг» написан по-русски, — хихикнул внутренний голос.

***

В метро исчезла реклама. В стенах остались крючки, вызывающие ностальгию по красивым девушкам, предлагавших отдых на море и шубки. Вместо этого суровый голос заставлял посмотреть на соседа, и, если он ведет себя подозрительно, сдать его полиции. Я посмотрел на соседей по эскалатору, а они посмотрели на меня. Слава небесам, мы все были не очень подозрительные.

***

Количество планшетов и смартфонов в метро увеличилось. «Москва снова стала читающей!» — корыстно обрадовался я, вспомнив, что надо бы и в издательство заехать. Однако, заглянув соседям через плечо, я увидел, что они играют в какие-то непостижимые для меня компьютерные игры.

***

Московские женщины, как всегда, были красивыми, усталыми и немножко серьезными. Мужчины тоже были серьезными и не обращали на женщин внимания. «Теперь знакомятся в сети», — напомнил мне внутренний голос.

***

Совсем мало времени. Бегом на выставку Серова. Там я хочу быть один. Иначе все смешается. Толпа у «Девушки с персиками». Да, это шедевр! А какое замечательное освещение сделали устроители выставки! На экране компьютера картина так не смотрится. Я достаю телефон и украдкой делаю снимок. Меня тут же хватают за руку — фотографировать нельзя. Почему? А потому! Не ищи смысла там, где его нет. Наверху, в филиале Третьяковки снимать можно, а тут нельзя. Без всяких почему. Портрет Коровина. Ну и мужик! Красивый, добродушный, талантливый, в глазах чертенята. Художник и писатель. Преклоняюсь. Я бы на месте женщин влюблялся только в таких.

Наверху искусство двадцатого века. Петров-Водкин, Шагал, Малевич. Вот и «Черный квадрат». Потрескавшийся. Вероятно, самый первый.

— Это первый? — спрашиваю у смотрительницы.

— Других не держим, — нерешительно отвечает она.

Я не фанат Малевича. Особенно не люблю его философию, которую он развел вокруг своего квадрата. А его слова: «И я счастлив, что лицо моего квадрата не может слиться ни с одним мастером, ни временем… Я не слушал отцов и я не похож на них. И я ступень…»

Про оригинальность идеи я промолчу. Про его скромность тоже. На маркетинг у него замечательный. Хвали себя сам, другие подтянутся.

***

«Музеон» — музей на открытом воздухе. Ничего не нравится, но каждый раз брожу между скульптур с некой надеждой. Уродливый Ломоносов, слащавый Есенин на фоне березок и скворечника. Странная скульптура мужика с гранатой и согнутым мечом. Знаю, конечно, что это такое, но сейчас не нравится. Может погода влияет?

***

Музей «Дом на набережной». Подъезд номер 1. Директор — вдова Юрия Трифонова — Ольга Романовна Трифонова. Прошу познакомить. Она улыбается, но лицо волевое, жесткое. Фотографирую, обещаю фото не ставить в соцсетях. Выглядит она прекрасно — меня переживет. Долгая беседа о терактах в Париже, о привычках Трифонова, о моей судьбе.

— Программист?

— Физик.

— В Миннесоте не была. Там леса есть?

— Много, как в Карелии.

— Давайте я вам книгу подарю из библиотеки Юрия Валентиновича. Хотите «Долгое прощание»? Нравится?

Я киваю и говорю, что эта книга, наверное, самая грустная из всех, что он написал.

— У него нет веселых книг.

— Да, но эта скребет прямо по сердцу.

— Вот эта редкая, на английском, еще при его жизни издали. Вы по-английски читаете?

— А куда деваться.

Книга с инвентарным номером музея.

— Ничего, я тут хозяйка. Берите.

Выхожу на улицу. Москва-река серая, как Нева. Дом на Набережной позади. Я тут несколько раз ночевал и даже играл во дворе в настольный теннис. Давно это было. Тогда на одном из домов напротив «Ударника» мигала неоновая реклама московского мороженого. Старожилы это помнят.

Большой Каменный мост. Сколько раз я проезжал по нему? Много тысяч раз. Считать не хочется. Холодный ветер, строгий и красивый Кремль. Сразу полезла в голову политика. К черты политику сегодня. За поворотом реки мой старый дом. Высокие потолки, гул машин на набережной, старая мебель, двустворчатые двери, по коридору можно было кататься на велосипеде. Сегодня туда не пойду.

В метро читаю книгу. Люди отрываются от телефонов и смотрят на меня с изумлением. Кто-то нагибается, чтобы прочесть название.

Вечерний трамвай, уходящий вниз, к Яузе. Как прощание.

Питер осенний

Из питерского блокнота

Уютный вагон «Сапсана», вечернее солнце, прикрытое облаками, графика обнаженных деревьев, отражающихся в спокойной воде озер и медленных рек. В этих краях я родился и вырос. Все до боли знакомо: деревянные дома, покосившиеся заборы, лужи на дорогах, темные ели, березы, тополя, камыши над серебряной водой. Ничего не изменилось. В вагоне другой век: в руках планшет, работает вай-фай, официанты разносят горячий ужин. А за окном мое детство.

Вечернее метро, усталые лица, объявление, что ВИЧ не передается дружбой, по громкой связи предупреждают, что террористы могут быть рядом. Это тоже двадцать первый век.

***

В Питере нет московской суеты и нет таллинского спокойствия. Но тут есть то, чего так не хватает в деловой и удобной Америке, в уютном Париже, в сказочной Италии. В этом городе хочется не просто быть, а раствориться в нем, стать своим, жить его проблемами, изучать историю не по книгам, а по старым парадным и балясинам на крышах. Я могу стоять на Троицком мосту, смотреть не серость Невы и не слышать гула машин за спиной, не чувствовать, как намокает капюшон. Нет, это не сопливая восторженная романтика. Это просто чувство, что тебе это надо, что тут все твое, что то, о чем ты читал и думал, превращается в реальные стены и улицы.

***

Я уже писал и повторю, что хочу тут жить. Хотя бы два месяца в году. Я по-хозяйски брожу по улицам и выбираю дом. Фурштатская, Чайковского… Рядом Нева, Фонтанка, Летний сад, Михайловский дворец. А может лучше Петроградка, недалеко от Каменноостровского? И обязательно старое парадное с широкой лестницей, пахнущее кошками и холодной сыростью. И чтобы окно выходило на улицу, где надоедливо шумят машины и ходят усталые петербуржцы и петербурженки.

Да, я знаю питерские цены. Но помечтать-то можно?

***

Вопрос решают мини-отели. Выбирай на вкус. Питер — рекордсмен по мини-отелям. И еще рекордсмен по количеству дешевых столовых, где даже мой капризный желудок чувствует себя вольготно и счастливо. Только не берите там жареную рыбу.

***

Петроградка. Я впервые забрался в это район и был почти убит красотой и разнообразием зданий. Даже ночью, в дождь там можно идти и выть от восторга. Я не дошел до Бармалеевой улицы, которая должна была появиться в недописанной повести про писателя, которому не сиделось дома. Но разве в мире и в моей жизни наступил вечер?

***

Петропавловская крепость. Неисчерпаемая, как атом. Для просто погулять. Внутри и снаружи. Увидеть город и Неву не так, как видел до этого. Услышать тишину и почувствовать спокойствие. И еще запах воды и мокрых листьев. По церквям и казематам ходить не обязательно. Главное — не обращать внимания на китайских туристов с фотоаппаратами.

***

Михайловский дворец, он же Русский Музей Императора Александра III. Даже если убрать оттуда все картины, то там все равно замечательно. Император Павел, Великий князь Михаил, Александр Первый. Русский Музей — это уже при Николае Втором. Как будто все это вчера было! Это город такой. Переплетенные три века.

***

Вы гуляли по Дворцовой набережной ночью?

А я гулял. И еще буду гулять, пока носят ноги. Дождь, снег, мороз — это неважно. Когда снег, то еще красивее. Черная Нева, белый снег на парапетах и желтые огни на мостах. В это раз повезло — не было ветра. Ночная Нева была зеркальной, мосты и здания на другой стороне реки удваивались.

А днем постоянные открытия. Китайский садик, памятник Ахматовой около старой гимназии, отремонтированный дом-красавец, стая голубей на проводах, забавные объявления, уютный бар на Каменноостровском, кофейня-библиотека, вкусный, почти домашний, грузинский ресторан на Гагаринской, где только один занятый столик, и он занят тобой.

2016, весна

Кисловодск

Почти свобода

Миннеаполис. Неотвратимо приближалась пятница, а с ней трехнедельный отпуск. Чемодан наполовину собран, подарки куплены, завтра сдача последнего проекта.

И сразу появится свободное время. Это то, чего я всегда опасался. Помните, какая пустота после экзаменов? Вроде ждешь каникул — составлен список книг для чтения, на картах нанесены пунктиры, постирана штормовка, начищен котелок, куплены крупы и сахар. А выйдешь на улицу, сунешь зачетку в портфель, посмотришь вокруг — все что-то не так.

— Ну что, отметим? Жуткая сессия была.

— В ресторан?

— Лучше в магазин.

— Это обязательно.

Надо забыть комплексные числа, фазовые переходы и ленинское определение государства. Пока все это помнишь, ты еще в прошлом. Будущее туманно, планы зыбки, нет внутренней силы. Наутро прошлое уходит туда, где ему положено быть. Во мглу, где не всё доделано, не всё понято, не всё сделано правильно. Ладно, пусть будет так. Все учебники не прочитаешь, всех девушек не осчастливишь, всем людям не понравишься. И тут ты понимаешь, что пока не готов к новой жизни. К жизни, когда только ты принимаешь решения, сам планируешь время, сам за всё отвечаешь. Нет кураторов, не консультаций преподавателей, нет методичек, где почти по часам расписана твоя жизнь.

— Ух, сколько времени я потеряю для физики! Жалко!

Рука тянется к книге по общей теории относительности.

— Толстая какая! А ну тебя!

А вот карта Грузии — это сейчас важнее. Вот до этой деревни доезжаем на машине, потом пешком через перевал, тут начинаем собирать катамараны… Кстати, надо срочно купить резиновые подушки для спасжилета.

Это уже конкретное дело! Ты встаешь с кровати и начинаешь новую жизнь. Это конкретно, это правильно. А творческие планы на каникулы или отпуск — это неправильно. Вдохновение с идеями по заказу не приходят. Пусть пока сидят в подсознании. Если что, сами о себе напомнят. Тогда можно достать авторучку и записную книжку. Да, надо не забыть все это положить в карман. А то вдруг подсознание с совестью проснутся, а ты вместо авторучки с веслом или стаканом.

Летят утюги перед отпуском

Никогда еще не уезжал в отпуск с такой чистой совестью. Я о работе. О том, что вне работы — умолчу. Проекты закончены, результаты умопомрачительные, горизонты сияющие. Если отдел сократят, то буду уходить с гордо поднятой головой и со злорадным чувством, что всё по плечу, если с дивана слезу. Я так разогнался, что успел собрать книгу рассказов. Хотел еще что-нибудь закончить, но не придумал, что именно.

— Это ты зря сделал, — сказал друг-физик. — Вот ты хвастаешься, что все закончил, а Всемирный Разум послушает и решит, что тебе на земле больше делать нечего.

— А сияющие горизонты, планы до конца столетия?

— Не смеши ВР планами. Тебе два раза через океан лететь. У тебя еще сутки до самолета — советую начать новую повесть и оборвать ее на самом интересном месте. Пусть ВР прочитает и захочет узнать продолжение.

— Рассказ не пойдет?

— Рассказ — это несерьезно. Рассказ каждый может написать. Все поголовно грамотны, у всех компьютеры, копипастить все умеют. Берется Стивен Книг, заменяются имена собственные, существительные, глаголы, и рассказ готов.

— Сюжет для повести не подскажешь? Или хотя бы первую фразу.

— В небе летел утюг.

— Круто, но «в небе» лишнее. Где утюг еще может летать?

— В комнате, например.

— И то верно. Идея хорошая. А куда он летел?

— А кто у нас писатель? Вот сиди и думай.

Сидел и думал. А утюги всё летели, летели…

Герой нашего времени

Почему санаторий? Потому, что все другое уже испытал. Отели, съемные квартиры, палатки, жесткие скамьи на вокзалах. А вот так, чтобы отдельный номер, трехразовое питание, врачи, процедуры и интернет в телефоне — такого еще не было.

— От чего собираешься лечиться? — спросили меня.

Я растерялся. Явных болячек не было, но преследовало чувство, что они скоро появятся.

— Учти, что хороший врач всегда найдет болезнь, чтобы полечить, а упорное лечение приводит к развитию этой болезни, — предупредили меня.

Я кивнул и решил ни от чего не лечиться. Тем более, что мой выбор пал на санаторий в Кисловодске. Это лермонтовские места, а проблема «героя нашего времени» меня занимала еще со школы. Тогда я был уверен, что герои должны критически смотреть на мир, ходить под дождем с романтично поднятым воротником, помалкивать, выглядеть таинственно, вызывая интерес противоположного пола. Потом учитель литературы объяснил, что такие герои — это «лишние люди», а успех у женщин мало что значит в бурном течении жизни.

Тогда мой герой опустил воротник, начал улыбаться, перестал интересоваться женщинами, взял ледоруб и отправился в горы. В горах было красиво и романтично. Особенно, когда герой смотрел на них снизу, слушая песни Высоцкого. К сожалению, такие герои не пользовались успехом. «Каждый сходит с ума по-своему», — это было самой мягкой оценкой таких подвигов. Но горы и горные реки — наркотик. Это особенно ощущалось, когда собиралась компания героев для обсуждения новых приключений.

«Это позерство и ненужный риск», — решил герой, когда у него родилась дочка. Надо вкалывать и приносить пользу. А если связался с наукой, то хорошо бы сделать парочку открытий, чтобы все поняли, какой ты молодец. Потом уровень героя снизился еще больше. «Если ты кому-то нужен, то почти герой», — такая мысль возникла совсем недавно. Главное, чтобы не молчал телефон и не был пуст почтовый ящик.

С такими мыслями я сел в купе поезда Москва-Кисловодск, еще не зная, что в результате этой поездки проблема «героя нашего времени» для меня будет решена окончательно.

— Телевизор не работает, — предупредил проводник. — Сеть работает, а монитор сломался. Чаю хотите?

Чаю я не хотел. Хотел, чтобы не дуло из кондиционера. Проводник вздохнул:

— А другим жарко. Вы тут покрутите, может потеплеет.

Я покрутил. Не потеплело. Помогло скомканное полотенце, вставшее на пути ледяного потока. С монитором тоже проблем не было. Его заменил планшет, который сразу поймал сеть. Жизнь стала налаживаться.

Вскоре я понял, что столкнулся с мелочами, на которые не стоит обращать внимания. Об этом говорил плакат, висящий в сверкающем туалете: «Соблюдайте чистоту. Что может быть хуже неработающего туалета в вагоне?»

В самом деле, что может быть хуже?

Часа через два ко мне подселили попутчика — крепкого мужчину в спортивном костюме. Седина раскрасила остаток его волос, но это не мешало ему выглядеть бодро. Мужчина поздоровался и поправил на столике пульт от телевизора, чтобы он лежал параллельно краю.

— В санаторий? — поинтересовался мужчина.

Я вздохнул. Видимо, мой внешний вид не предполагал ничего другого.

— Я два раза в год езжу в Кисловодск, — утешил меня попутчик. — У меня там норма — десять километров в день по парку.

— Прекрасно выглядите, — поддержал я разговор.

— Мне шестьдесят, — похвастался мужчина. — Спорт, диета, режим.

Дальше узнал, что секс у него раз в неделю, часы фирмы Аpple, телевизор с изогнутым экраном, что он банкир, у которого все схвачено, но машины у него нет.

— Такси обходится дешевле, — пояснил он.

Книг он не читал.

— Жизнь я изучил без книг. Читал в молодости, когда ничего не знал и верил написанному. Потом убедился, что вне книжных переплетов всё по-другому.

Уж не герой ли он нашего времени? Вроде правильно живет, по расписанию. Вежливый, пышет здоровьем, все у него хорошо, никому не мешает. Немного скучный — отказался от похода в вагон-ресторан, сославшись на диету, но это можно пережить. Обедать я пошел один.

Ко мне за столик подсела директор ресторана.

— Вина закажи сухого, рекомендую. Что такое сто грамм коньяка для мужика!

— Организм не принимает.

— Тебе надо полынь пить! Завариваешь, растираешь в кашу и с рисом. От всех болезней, включая рак и шизофрению.

Поговорили о раке, шизофрении, международном положении, о любви после сорока и о том, что все мужики сволочи. Расстались друзьями. Я даже получил чаевые — мне простили 34 рубля сдачи. Директор тоже претендовала на звание героя нашего времени.

Кисловодск

Если вы хотите отдохнуть душой, представив, что вы в Италии, то привокзальная площадь Кисловодска — это место, которое вам надо. Дождитесь, когда рассеется суета после прихода поезда, вдохните полной грудью и посмотрите вокруг. Зеленые холмы, далекие синие горы, желто-песочные здания, куда хочется зайти, неторопливые мужчины, всегда готовые начать беседу на любую тему.

Лечение началось

Санаторий — это советский вариант «все включено». Санаторий «Центросоюз» — островок СССР в бушующем мире загнивающего капитализма. На траве таблички «По газонам не ходить, штраф 1000 рублей», у входа античные скульптуры. Все солидно, степенно. Помимо античности есть еще девушки с веслами и с корзинами фруктов. Я хожу весь из себя усталый, много повидавший, с поднятым воротником. Но не потому что такой романтичный, а спасаюсь от ветра с Эльбруса. Меня сразу направили в столовую. В столовой тоже СССР, только вкуснее. Макароны, запеканки, вареники, котлеты. И еще сырки ванильные, глазированные. Меня все это устроило. Главное — присутствовал мой любимый компот из сухофруктов. В столовой разговоры, кого где щипало во время процедур. Мужчин мало, чувствую, что в бой тут идут даже старики.

В регистратуре хмурая девушка, не поднимая глаз, протянула мне карточку-ключ.

— Третий этаж в соседнем корпусе. К врачу через полчаса.

Комната оказалась светлой. Даже слишком. Огромное зеркало отражало солнце и верхушки деревьев. Под окном играли в футбол дети, и что-то шумело в кирпичной пристройке.

Врача звали Альбина.

— Разденьтесь до пояса и станьте к окну, — сказала Альбина.

Я читал в отзывах, что она видит людей насквозь, но не думал, что на просвет.

— Ну что, безнадежно? — робко спросил я.

— Запущено изрядно, — сказала Альбина. — Не волнуйтесь. У нас тут и мертвых вылечивают.

— Они начинают выглядеть как здоровые?

— Даже лучше.

Меня попросили лечь на кушетку. Альбина подошла и стала делать надо мной пассы руками.

— Не чувствую желчного пузыря, — огорченно сказала она. — И поджелудочная смещена. Вам туда лазили?

Я кивнул.

— Рака нет, черноты не чувствую. Пищеварительный тракт работает кое-как.

— Может таблетки какие? — предложил я.

— Вот только учить меня не надо. Для начала «Ессентуки-14» по два стакана три раза в день. А потом — к проктологу.

— У меня к проктологу нет вопросов. Может к гастроэнтерологу?

Этому умному слову меня научила дочка.

— У нас проктолог лучше разбирается в пищеварительном тракте, чем любой гастроэнтеролог.

— Но он только с одного конца разбирается.

— Наш проктолог разбирается со всех концов. Он по цвету лица вам точный диагноз поставит.

Я посмотрел в зеркало и увидел цвет лица, не предвещающий ничего хорошего.

— А меня еще одно ухо плохо слышит.

Альбина внимательно посмотрела на уши. Я оттопырил их, чтобы лучше было видно на просвет. Альбина хмыкнула и опять сделала пассы руками около моей головы.

— С левым ухом проблемы, — сказала она.

— С правым, — уточнил я.

— Это с вашей стороны правым, а с моей — левым.

Я замолчал, сраженный её проницательностью.

— Ванны, электричество, массаж? — спросила Альбина.

Я отрицательно покачал головой.

— К моему телу я разрешаю прикасаться только любимым женщинам. А с электричеством у меня сложные отношения.

Я вспомнил, как обжег палец напряжением тысяча вольт, но рассказывать не стал.

— Давление есть.

— У всех есть.

— Что принимаете?

— Там по-иностранному написано, я не помню.

— Я запишу в журнал то, что я помню.

— А пока «Ессентуки-14»?

— Да, три раза в день, прогулки по горам и положительные эмоции.

— Думаете…

— Уверена! Отсюда больными не уезжают.

Я радостно вздохнул и отправился к крану, откуда текли волшебные «Ессентуки».

Медицина в санатории

Пошел к проктологу — я человек послушный. В коридоре вспомнил совет директора вагона-ресторана — пить настойку полыни. Интересно, что скажет проктолог?

— Где направление? — сказал проктолог.

— В номере.

— Одна нога тут, вторая тоже тут через три минуты.

Мелькали ступени, плакаты, где Лермонтов пил воды и смеялся над Мартыновым.

— Желудок?

— Как догадались?

— Взгляд у тебя внутренний.

— И что?

— Ессентуки пьешь?

— Ага, молодею от них.

— Достаточно помолодел. Пора о душе подумать. Вот тебе список трав. Три раза в день, и чтобы никаких Ессентуков, пока не почувствуешь силу немыслимую и ума просветление.

Укроп, череда, календула, ромашка. Все по отдельности — гадость, а вместе — гадость неописуемая. К несчастью, в аптеке все было.

Меня лечит один только вид коробок на тумбочке. Визиотерапия!

Марина

Бывают же чудесные, светлые люди! Я догадывался, что Марина такая, но когда я встретил её в Кисловодске, то все равно был ошарашен. Виртуальное знакомство через блоги — это хорошо, но надо хоть иногда выходить в реал. Праздник на целый день!

Началось с того, что мне вручили местную симкарту с интернетом на 10 гигабайт. С вайфаем в моем санатории, осколке СССР, проблемы. Теперь эти проблемы решены.

А потом…

Мне не разрешили залечь в номере и предаться неге и высоким мыслям. Сначала место дуэли Печорина и Грушницкого. Потом водопад на Ольховке, где Печорин поил коня. Какая экскурсия вам это покажет! Надо продираться по разбитым дорогам, парковаться на горном склоне, ползать по мокрым камням и скользкой тропе. Потом гора Кольцо… Туда привозят экскурсантов, но так приятно никуда не спешить, греться на камнях, освещенных вечерним солнцем, и болтать о глупостях. На горе нахлынуло ощущение усталости от жизни — прямо по Печорину. Потом, правда, оказалось, что усталость не от жизни, а от душевной суточной беседы с банкиром, который ехал со мной в одном купе до Кисловодска. Вспомнил, что банкир мне доходчиво объяснил, что книги он читал до момента, как стал заниматься финансами. Деньги и книги плохо сочетаются. Страданий Печорина он не понимал, а героем нашего времени считал самого себя.

Потом армянская церковь, где можно поговорить с настоятелем и полюбоваться панорамой гор и города. И ещё старая крепость, упомянутая Лермонтовым… И бесконечные рассказы о кабардинцах, карачаевцах, их истории и настоящем.

На место дуэли Печорина и Грушницкого мы с Мариной еще вернемся. Через три года.

Будни санаторного отдыхающего

Чудо! В номере сам по себе появился вайфай. Зато исчезла вода. И холодная, и горячая. Всемирный Разум контролирует уровень радости.

Все-таки у капитализма есть преимущества. Раньше зал с улучшенным питанием был доступен для начальства. Теперь за деньги можно приблизиться к небожителям. В этом зале огромные тарелки, на которые из шведского стола можно наложить массу деликатесов, не боясь растерять их по дороге. И горячие вкусные котлеты с самого утра. Какую расплату потребовал Всемирный Разум? Он взял деньгами и талией.

***

Экскурсия в Пятигорск. Гид рассказывает: «Лев Толстой сказал, что если бы Лермонтов дожил до преклонного возраста, то русской литературе и поэзии никто другой был бы не нужен».

— А «Мурку» он бы тоже написал? — спрашиваю я.

Спрашиваю мысленно, чтобы не нарушать благоговейную автобусную атмосферу.

***

На приеме у ЛОРа.

— Я плохо слышу.

— Неправда. Я говорю тихо, а вы меня понимаете.

— Это потому, что у вас тембр голоса приятный. Очень женственный.

Улыбка, полное обследование. Долго приглашала приходить еще.

***

Знаменитый парк Кисловодска. Пять часов на ногах. Марина озабочена, чтобы я осмотрел все закоулки. Даже дождя нет, чтобы вымолить пощаду.

— Ну вот еще туда, чтобы потом не возвращаться.

Идем туда. И еще куда-то. Женщина-горянка неумолима. Через четыре часа включаю навигатор. Я в ужасе — обошли процентов десять. Калории тают, я затягиваю ремень.

Два километра на фуникулере — это передышка. Над дверью надпись: «Место для удара головой». Я примеряюсь, но отступаю под осуждающим взглядом «фуникулеровожатого».

В «Долине роз» красиво торчат сухие прутики. Все симметрично. Если не симметрично, то параллельно или перпендикулярно. Французский стиль.

Впервые вижу золотые туи.

— Смотри, птичка! Фотографируй скорее.

— Птички везде одинаковы.

Не говорить же, что мне лень доставать камеру и телевик.

***

«Красные камни» с выбитой звездой и барельефом Ленина. Долго ищу точку для съемки, где не видно ни того, ни другого.

«Храм воздуха». Павильон с «избой-читальней». Воздуха больше всего над обрывом.

— Часовая прогулка в этом парке равна пяти часам барокамеры, — говорит Марина.

Это почти физика. Для начала вспоминаю законы Ньютона.

***

Мужчина фотографирует женщину над обрывом. Фотографирует сверху — так нельзя. На снимке у нее будут короткие ноги, и она огорчится.

— Хотите я вас сниму вместе? — предлагаю я.

Мужчина замешкался.

— Пожалуй не стоит, а то моя супруга расстроится.

— Такое в курортном месте предлагать нельзя! — объясняет Марина.

Чувствую себя замшелым пнем, отставшим от бурления жизни.

***

Пустынная бильярдная. Один час — двести рублей. Одинокая женщина с глубоким декольте пытается ударить кием по шару, с тоской поглядывая на проходящих мужчин. И хоть бы один помог! Даже на халяву не хотят поиграть. А юному писателю некогда. Он спешит в номер, чтобы описать эту бильярдную.

***

Объявление в коридоре: «Удаление серных пробок и слуховых каналов».

Мороз по коже. Хоррор за 250 рублей.

***

В зале общего питания ложечка в сахарнице — чайная. А в зале улучшенного питания — столовая.

Потому что уплочено!

***

Наш гид в Пятигорске объяснил, почему вместо предсказанных дождей светит солнце и поют птицы: синоптиков ругают за плохие предсказания, поэтому они стали предсказывать плохую погоду. Если случится хорошая, то за это их ругать не будут.

***

Мой сосед по столу в зале улучшенного питания громко решает деловые вопросы по телефону:

— Давай!.. А это — в жопу!.. Это давай!..

Зал с уважением прислушивается к бизнес-переговорам.

***

Две блондинки с накаченными губами курят на лавочке.

— Вот, блин, мы попали! Тут не мужчины, а мужики, не женщины, а тетки.

— Я тоже хотела это сказать, но не так красиво!

***

— Я тут толстею!

— Значит, здоровье улучшается!

— Скоро мое здоровье в джинсы не поместится.

***

Санаторий, очередь у кабинета гирудотерапии (лечение пиявками).

— А от чего пиявки лечат?

— Они плохую кровь высасывают.

— А что такое плохая кровь?

— Ну… та, которую пиявки высасывают.

***

Санаторий, в кабинете отоларинголога.

— Вам борную кислоту в уши закапать?

— А зачем?

— Странный вы мужчина. Вам бесплатно лечиться предлагают, а вы вопросы задаете.

***

Экскурсия в Пятигорск.

— Лермонтова посадили в карцер Генерального штаба.

— Простите, не Генерального, а Главного.

— Я так говорю, чтоб понятнее было.

***

В парке поэт продавал ламинированные листочки со своими стихами. Не надо тратиться на издание книги, рекламу, рассылку. Я думал, что поэт будет грустным. Издали я принял его за пенсионера-аксакала, скучающего в большом городе. Сначала снимал его телевиком, чтобы запечатлеть кавказского горца, но оказалось, что на набережной речки Ольховка стоял весьма жизнерадостный русский поэт, охотно позирующий на камеру телефона. Он не настаивал, чтобы я купил его стихи. Ему просто понравилось, что его заметили.

По следам Веры и княгини Лиговской

Меня часто спрашивают, почему я обожаю фотографировать грязные лужи, обветшалые дома, покосившиеся заборы и помойки. Ответ простой: среди всего этого прошло мое детство. Лужи и помойки меня греют больше, чем кричащие новоделы, где внутри вонючий пластик, холодный металл и стекло. Это мы с Мариной ищем дом, где жил Печорин в Кисловодске.

Около Нарзанной галереи в Кисловодске есть чудесная улица, уходящая куда-то на холм. Старые дома, тишина… Но эту тишину просто разрывает чудовищно безвкусный дом, построенный Газпромом. Деньги никого не делают умнее, лучше, не приносят счастья и не добавляют вкуса. Кто мог одобрить немыслимые витые балконы, дешевые балясины на ненужных переходах, красные купола, уместные только на церквях и обсерваториях! И совсем рядом, в переулке, где лужи, корявые заборы, старое дерево и облупленные стены, царит та самая тишина, которую я пытаюсь найти в каждом городе.

Здесь мы с Мариной искали дом Реброва. Ему двести лет. Тут останавливались Пушкин и Лермонтов. Сюда Михаил Юрьевич направил в своем романе княгиню Лиговскую, а на втором этаже поселил Веру с мужем.

— Где тут дом Реброва? — спрашиваем местную жительницу с сумками.

— Не знаю таких. Может это квартиранты, их всех не упомнишь.

Разговор был в трех метрах от этого дома, который прятался за высоким зеленым забором. Старые доски, обитые дранкой. Следов штукатурки не осталось. Портик с колоннами исчез. Дикий виноград оплел все что мог, пытаясь скрыть медленную смерть дома.

А рядом красивый Курортный бульвар с клумбами, цветной плиткой, дорогими ресторанами и магазинами.

Обратно я ехал на такси. Пожилой шофер говорил, что молодежь стремится все разрушить и забыть прошлое.

— А как без прошлого? Как без корней, без фундамента? Меня иногда спрашивают о советах, но никто им не следует.

— А если прошлое мешает?

— Как оно может мешать? Скорее, высшее образование может мешать.

Мы приехали очень быстро. Жаль, что он был на работе и за рулем. Хотелось пригласить его выпить по стакану вина в уютном месте и выяснить, почему может мешать высшее образование, кого надо выбирать в мэры, кто важнее — хирург или терапевт… Много тем мы только начали обсуждать за те пять минут, что ехали из центра до санатория.

Пятигорск

Юным писателям нужно общаться с классиками. Спиритически, мысленно или хотя бы перечитывать их дождливыми вечерами. Это поможет быстрее прийти к моменту, когда приходит решение: продолжать писать или заняться выращиванием помидоров.

Лермонтов очень подходит для такого общения. Вроде, он свой, понятный. Писал в свободное от службы время. Так сейчас почти все пишут. И быт его во время службы был простым. Многие сейчас лучше живут. До шикарных апартаментов Некрасова нам не дотянуться, а вот домик в Пятигорске, где Лермонтов жил со Столыпиным, большинству по силам.

Нет, я не о быте хотел написать. Я о чувстве, которое появилось, когда увидел комнаты, помнящие поэта. Вы знаете, когда видишь стол, где были написаны строки «Выхожу один я на дорогу…", когда видишь в окне то, что видел поэт, его стихи воспринимаются по-другому. Ведь и ты сидел за похожим столом, думая о том же, но вот Лермонтов описал твои мысли, а ты двух слов сложить не смог. Хочется сесть с Михаилом Юрьевичем рядом, разлить вино по стаканам, поговорить о любви, войне, жизни, смерти, бессмертии… А потом пойти и пристрелить Мартынова.

Наша пропаганда, конечно, немного идеализировала Лермонтова. Ох, не прост был наш гений. Храбрый? Да. Но на Кавказе практически все офицеры были храбрецами — другие там не приживались. Любил, чувствовал и страдал сильнее других? Пожалуй, да. Так жизнь сложилась. Начиная с детства. Несносный характер? А у кого он идеален? А кто будет белым и пушистым, побывав несколько раз у последней черты, видя смерть не на картинках, а в дуле пистолета или в замахе сабли? Кто после этого сможет переносить пустословие светских салонов, позерство или пьяную похвальбу?

Теперь я знаю, о чем хотел бы поговорить с Михаилом Юрьевичем. После Пятигорска знаю.

Вот только планка моя после Пятигорска поднялась еще выше. Успеть бы до нее дотянуться.

К Лермонтову я еще вернусь через три года.

Мысли около рельсов

Возле станции Кисловодск я залез на пешеходный мост-переход, долго смотрел вдаль. Одолели философские мысли. Из всех видов транспорта, поезда дальнего следования — самые лучшие:

— можно ходить по вагону,

— обедать в вагоне-ресторане,

— спать в горизонтальном положении.

И еще можно выйти на любой станции и начать новую жизнь. Дней на пять. Потом надоест, конечно. Ты там никому не нужен. Там свои, незнакомые тебе правила и традиции, сложные связи и антагонизмы. Это сколько надо будет выпить в разных компаниях, пока ты станешь своим!

Вот так подумаешь, глядя на мелькающие огоньки ночных перронов, да и пойдешь спать в свое купе.

Площади и менталитет

Полюбил Кисловодск за его домашность и уют. Всякие там санаторники и курсовники бродят по городу, не смешиваясь с местными. Фильтруются через город, не оставляя следов. Южный менталитет прост — гостей уважать, но если ты задержался, то будь добр — играй по нашим правилам.

Неспешность, приветливость, никакой агрессии. Тебе нужно что-то выяснить в телефонной компании? Какой интернет! У меня знакомый там работает, он все устроит. Хочешь что-то спросить? Сначала поздоровайся, улыбнись. Хочешь хорошее мясо? Есть знакомый продавец, он сделает.

Через пару дней ты уже многих знаешь. С тобой здоровается девушка-нищенка около Нарзанной галереи. Ты уже узнаешь таксистов и продавцов. Уборщица на этаже сразу представилась — стала своей. В результате тебе «устроили» дополнительные шампуни и душ-гели. Официанты в столовой знают твою привычку держать на столе дополнительную пустую тарелочку.

А вот соседи по балконам в твою сторону даже не смотрят. Потому что не местные, не южный менталитет. А какое чудо привокзальная площадь в Кисловодске, когда нет приходящих поездов! Это копия площадей в маленьких итальянских городках. Там беседы, там решаются проблемы, там завязываются первые знакомства. Там никуда не торопятся.

И хоть твой организм измучен «ессентуками», благодатная атмосфера южного города околдовывает тебя, восстанавливает деятельность не только желудочно-кишечного тракта, но и коры головного мозга, где нет-нет да мелькнет что-то новое, расплывчато-счастливое.

Старые дворики

Да, старые дворики должны вызывать ностальгию, грусть и теплые воспоминания. Пусть там некомфортно жить, но ты знаешь всех соседей, всегда найдется тот, кому можно излить душу. Кто знает соседей во многоэтажках? Есть ли чувство родного дома, когда твой дом не просто дом, а корпус 4б, неотличимый от корпуса 4а?

И пусть ты стал большой, красивый и богатый, но тебя тянет в родной двор, где ты узнаёшь старое дерево, радуешься, что наконец покрасили входную дверь и засыпали вечную лужу около качелей. Уходят такие дворики… Теперь там уродливые, холодные, бетонно-стеклянные башни, окруженные иностранными машинами. И никогда ты не увидишь возле этих башен старый мотоцикл «ИЖ», на котором тебя катал дядя Николай с чумазым от старой смазки лицом.

День Победы

Утро 9-го мая. Кисловодск. Солнечно, только над горами белые облака. У колоннады духовой оркестр играет песни сороковых годов. Когда начали мою любимую «В лесу прифронтовом», у меня на глазах выступили слезы.

Полдень 9-мая, Пятигорск. В ресторане по радио транслируют военные песни. «В лесу прифронтовом» исполняет ансамбль Александрова. Солист поет громко и звонко. Я представляю, как лоснятся его отъетые щеки, и жду, когда он замолчит.

Война отняла у меня брата. Достала через 35 лет противопехотной немецкой миной. А отец дошел до Вены. Прямо до памятника Штраусу. Три «Красных знамени» и несколько фотографий. Одна у подбитого немецкого танка. Есть и фотография из Вены. Там счастливые офицеры сидят с австрийскими девушками. 9-е мая 1945-го года.

Мандала

В слове «мандала» ударение надо ставить на первый слог.

Буддисты — правильные ребята. Они видят космос в маленьких вещах, отчего космос становится ближе и роднее. Всю его черную бездонность можно взять в руки и о чем-то попросить. Или даже не просить, а просто почувствовать. У каждого из нас есть моменты, когда надо почувствовать космос и завести с ним приятельские отношения. Он без труда разберется с твоим измученным организмом и заглянет в закоулки беспокойной души.

— Контакт?

— Есть контакт!

Написать такие две строчки легко. А вот связать ниткой пугающую силу космоса с твоим еле дрожащим сознанием непросто.

— Я могу сделать для тебя мандалу, — сказала Оля Куксенко, — но для этого мне надо увидеть тебя. Или хотя бы твою свежайшую фотографию.

Оля мой виртуальный друг. Знаем друг друга уже десять лет.

— После сорока фотографироваться нельзя, — строго сказал я. — В памяти потомков ты должен остаться молодым козлом, скачущим по альпийским лугам.

— Тогда тебе придется показаться мне вживую.

Я показался. Оля и Леша подошли ко входу в санаторий. Вот бывают такие люди, которые становятся своими через минуту после слова «привет!» и улыбки. Никаких недоумений — почему у меня полголовы седая, а на аватарке в блоге я еще черноволосый мачо. Просто «привет!» и вопрос: «куда идем?»

В нижний парк, конечно. Вдоль речки, где рестораны с коньяком, где шумит вода, где красивый мостик для романтических фотографий на память. Леша занимается вебсайтами и их продвижением. Я тоже этим занимался. Две ключевых фразы с жаргонными терминами — общий язык найден. Оля не слушает, внимательно меня рассматривает — ей ведь надо мандалу для меня делать.

— Немного запущено, — сказала Оля, — но бывает хуже. Теперь мне ясно, какие у тебя проблемы и какие цвета мандалы помогут их решить. Учти, что мандала не только свяжет тебя с космосом, но и впитает в себя негатив, что заполняет твою шальную голову и мешает тебе быть здоровым и счастливым.

— Это типа фильтра между космосом и моим организмом, измученным Ессентуками номер 14? Это не только ключ к космосу, но и отстойник для мусора из моей головы?

— Ты рассуждаешь примитивно, но правильно. Когда ты почувствуешь в себе переполнение правильной энергией, то сожги мандалу в камине.

— Хочешь сказать, дальнейшее общение с мандалой опасно? Накопленный негатив может вырваться наружу и наделать бед в окружающем пространстве?

— Ага.

Мандалу я получил в поезде на остановке в Пятигорске. Сразу начал испытывать. Начал с простого — думал о шашлыке, водке и непристойностях. Мандала молча все это стерпела, но негатив накопила.

Вот интересно, какая у нее негативоемкость? У меня просто дух захватывает от открывшихся перспектив!

Поезд Кисловодск-Москва

Все заканчивается. Еду в поезде. Сосед по купе — чемпион России по игре в шахматы по переписке, знает проблему распознавания голоса и не боится слов «преобразование Фурье». Остановка Минеральные Воды. Магазинчик на перроне. Там мы с соседом — у него кончились сигареты.

— Сигареты есть?

— Нет, дорогой. Не имею право продавать.

— Жаль.

— Для тебя сделаю. Какие надо?

— Такие есть? — показывает пачку.

— Для тебя сделаю и такие.

Обожаю Кавказ!

Проводницу зовут Герда. Сижу в служебном купе и слушаю ее рассказы.

— Можно я напишу об этом?

— Ты писатель?

— Нет, но пишу. Сейчас все пишут.

— Это кому-то интересно?

— Твои рассказы, как сказка о Снежной королеве и Герде с Каем. Я напишу рассказ «Герда и два Кая».

Герда улыбается и заваривает чай.

Рассказ написал за два часа. Герда читает.

— Ну как? — спрашиваю.

— Все так, но хочется сказку со счастливым концом.

— Был счастливый конец?

— Дай мне подумать… Знаешь, наверное, свадьба дочки и была счастливым концом этой сказки. А в новой сказке, которую я начинаю, будет тоже счастливый конец.

— Ты постарайся.

— Я уже стараюсь. Ты почаще поездами пользуйся. Когда в следующий раз встретишь меня, то я тебе другую сказку расскажу. Обещаю, что будет покруче чем у Андерсена!

Как в сказке

Когда писал рассказ, то перечитал сказку «Снежная королева». Мозги настолько проветрились, что скоро стану таким, как принцесса из сказки: «В королевстве, где мы с тобой находимся, есть принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Она прочла все газеты на свете и уж позабыла все, что прочла, — вот какая умница!»

Возвращение в Москву

Все-таки Москва — это город для молодых или просто энергичных, уверенно смотрящих в телевизор или в светлое будущее. Мой организм, измученный и избалованный санаторием, перестал радоваться непрекращающейся суете, грохоту в метро и ночному выхлопу мотоциклов.

— Вот ты дал мне пятьсот, — говорит таксист, — и это правильно! У меня и так настроение хорошее, я простатит вылечил, а теперь будет еще лучше. А соточку бы добавить неплохо.

— Прокурор добавит!

Эта старая шутка из 90-х имеет успех. Таксист смеется.

— Тоже верно!

Как же хорошо быть в среде с родным языком! Ты в нем купаешься, со всеми полное взаимопонимание.

«Москва никогда не спит!» — с гордостью говорят москвичи. А так хочется исключений из этого правила. Хотя бы для моих соседей, затеявших ремонт своей кухни.

Встречи с близкими и любимыми радостны. Для них не жалко остатков энергии. Но нужно и заряжаться. Вот только где, я пока не придумал. Шашлык на даче? И еще с водкой, помидорами и теплым черным хлебом? Убийственная комбинация, против которой не устоишь. А гастроэнтерологи пусть помолчат. Что они понимают в московской жизни, неромантично думая о процессах в животе, забыв про душу. А душа еще требует малосольных огурцов, зеленого лука и поездки в Питер. Там сейчас хорошо — в моем любимом отеле по утрам сосиски, а над Невой белые ночи.

Питерский полуподвал

Полуподвал на Чайковского

Я в любимом Питере. В не менее любимом старом полуподвальчике. Как и полагается, тут хочется написать про Понтия Пилата. Потом вспоминаешь, что этот роман написан, и успокаиваешься.

В окне желтые стены двора-колодца. Радует, что наконец-то починили водосточные трубы. Почему-то мне это очень важно. Абсолютная тишина. На подоконнике знакомый кактус и самовар. Рядом Нева и Летний сад. Их не видно, но я их чувствую. Когда что-то любишь, то видеть не обязательно. Достаточно знать, что это рядом.

Сначала на Дворцовую площадь. Она очень домашняя. Никакого официоза. Как в Италии. По ней можно кататься на роликах и велосипедах. А еще можно сесть на теплые камни и смотреть, как солнце, продираясь через паутину проводов, прячется за горизонт.

Дней в Питере мало, надо все успеть. Что успеть? Ничего не успеть. Просто надо почувствовать город. А еще можно расставить приоритеты. Номер один — как следует подкрепляться и не давать себе засохнуть. Недаром один из Питерских слоганов гласит: «Запивая блинчик квасом, станешь ты в науке асом». А как вам такое: «Мы обогащаем ваш внутренний мир». А дальше список блюд для обогащения.

Особняк Кшесинской — это было в плане. Почему? Нравится мне эта женщина! Работать она умела. И жить тоже. Зашел на второй этаж, где память о революции. Вернулся на первый, где танцевальный зал. Там хорошо.

Бармалеева улица — дом за домом, двор за двором, подъезд за подъездом (если открыты). Зачем? В моей незаконченной повести там происходят загадочные события. Теперь мне ясно, где именно. Заодно осмотрена и остальная часть Петроградки. До кучи. Чтобы другим улицам обидно не было. На улице неожиданная встреча — ее знал по блогам. Остановился, смотрел вслед. Она не заметила. Вечером пишу — это ты была? Отвечает, что она. Смотрю в окно и думаю о рассказе. Вот она писательская жизнь — ни дня без строчки. А тут сразу много грустных и лирических строчек. Это вместо реальной жизни.

Три часа до поезда. Можно успеть на кораблик. По рекам и каналам Питера. Теперь знаю, где Блоковская аптека с фонарем. Мчится кораблик по рекам, ветер свищет, волны хлещут, закат сверкает, уши мерзнут, аппетит нагуливается.

Прощальные сто грамм, вечернее такси, засыпающий город, сотни китайцев на вокзале.

Хозяйке на заметку

или как разговаривать с таксистами.

— До Чайковской, триста.

— Маловато будет.

— Давай так: я говорю «триста», а ты говоришь «да» или «нет». Других слов не надо.

Таксист смотрит на тебя с уважением и приглашает садиться.

Раскольников в Питере

Как определить, что в одной из прошлых жизней вы были сыщиком? Признаки этого просты: выброс адреналина, блеск в глазах и шум в ушах, когда надо что-то найти или понять. А если ничего понимать и искать не надо, то все усилия направлены на поиски того, что надо найти или понять.

Вы можете представить человека, который специально едет в Пятигорск, чтобы найти место, где Грушницкий уронил стакан с нарзаном и княжна Мери подняла его? Если не можете, то посмотрите на меня.

А как вам цель многочасовой прогулки по Питеру — найти дом и подъезд, где Раскольников зарубил старуху-процентщицу?

Дом 104/25 на канале Грибоедова: чистый двор-колодец, странная метла у стены и старуха со злой шавкой.

— Здравствуйте! Наверное, вы тут давно живете и помните, где убили процентщицу?

Шавка, облаяв меня, с уважением смотрит на свою хозяйку. Ведь она знает и помнит все.

— В том подъезде, в углу. Там, кстати, кодовый замок сломан и в него можно войти.

— Ух, ты! А откуда известно?

Шавка замерла в ожидании ответа.

— Туда однажды туристов привели, а гиды знают все.

В подъезде пахло кошками, в открытое окно проникал свежий ветер и шум отбойного молотка. Стену украшала загадочная надпись: «Раскольников + Кира». Желание достать топор и пройтись по квартирам не возникло.

— Сюда надо с пустым кошельком приходить, — догадался я.

Блок в Питере

Квартира Александра Блока на ул. Декабристов. Угловая анфилада комнат, железная кровать за ширмой, письменный стол с зеленым сукном, самовар со спиртовой горелкой, в окнах видна Пряжка.

Сразу стал искать копию рукописи «Незнакомки». Нашел, не разочаровался. Гумилев сказал Ахматовой, что посылать таких, как Блок, на фронт, все равно, что жарить соловьев. Это запомнилось. В моем отеле белье по номерам разносит пожилой интеллигентный мужчина, говорящий на прекрасном литературном русском языке. Я с ним пообщался и вспомнил про жареных соловьев.

У Андрея Стругацкого

Сначала, как всегда, про себя любимого. В Питер я ехал в купе с курьером.

— Вы книги читаете?

— Нет! Не люблю, когда меня учат жить.

И тут я понял, что еще много не познал в этом мире. Вопрос, что лучше — бумажные или электронные книги, отпал сам собой. Пристыженный я забился под одеяло и молчал до самого Питера.

А в Питер я ехал за книгой Андрея Измайлова «Конец референта». Это о сложной, порой фантасмагоричной жизни петербургских писателей. Добыть ее можно было в книжной лавке Андрея Стругацкого (Богатырский проспект, 4. Через три года лавка закроется, но тогда я этого не знал).

— А вдруг книга Измайлова станет меня учить? — мучился я в районе Вышнего Волочка.

— … и отобьет охоту к самостоятельному мышлению, — это уже на подъезде к Бологому.

— Ладно, рискну, съезжу к Стругацкому, возьму книгу, а там — будь, что будет! — это уже в пригородах Питера. — Не всем же быть такими смелыми, как мой сосед по купе.

Книга оказалась с остроумным автографом автора — Андрей Измайлов, спасибо!

— То-то, — сказал Андрей Стругацкий. — Попробуй написать такое в электронной книге!

— Да… — согласился я. — Но для этого мне пришлось пересечь океан и еще полконтинента. А почему Измайлов издал книгу только в бумажном варианте?

— Не ко мне вопрос. И вообще, электронные книги облегчают работу пиратов. Мы пытались бороться с незаконными копиями книг Стругацких, да какое там! Сделайте поиск в Гугле «Стругацкие, скачать бесплатно»… Да, вы лучше меня это знаете!

— Ага, — сказал я, стыдливо отводя глаза и вспоминая, как сам скачал полное собрание сочинений Стругацких.

— Надежда только на красивые подарочные издания, — продолжил Андрей, — и на тот краткий период, когда бумажная книга издана, а пираты еще об этом не знают.

Мы еще много о чем говорили. Маленькая уютная книжная лавка вообще создана для душевных разговоров на любые темы. Особенно для тех, кто любит Стругацких и фантастику.

Андрей, спасибо!

Дождь в Москве

В Москве дождь

Под ногами ручьи по асфальту, над головами — зонтики. Но есть прохожие без зонтиков — они красивые, мокрые и задумчивые.

Звоню друзьям. Они рады, но как-то по-деловому. Это нормально. Дружба сверкает и пузырится шампанским, когда есть общие дела. Когда их нет, то это грустный портвейн под селедку с холодной картошкой.

Чувствую потребность разогнать сырость окружающей среды. Вспоминаю лозунг петербуржцев про булочку («Когда ваши дела идут плохо — не ходите с ними, ходите за булочками!»). Иду в «Магнолию» за булочкой. Набираю полную сумку еды. Столько мне не съесть, но важны возможность и выбор. Продавщицы улыбаются, обрезают заветренные края батонов колбасы и долго смотрят мне вслед. Больше им смотреть некуда — в магазине я один. Москва дождливая спокойна и приветлива. Зонтики создают иллюзию защищенности и большего личного пространства.

Понравилось

Позвонил Капитан, спросил, когда я соберусь к нему на яхту.

— В следующем году.

— Я запомню. А пока давай отчет о поездке.

— Какой отчет?

— Что понравилось, что не понравилось.

Надо привыкать к флотской дисциплине. Сначала, что понравилось. Не люблю подводить итоги. Строить планы гораздо интереснее. Но раз попросили…

— Видел больше улыбок и доброжелательности. И это при том, что в этой поездке мало с кем выпивал.

— Исчезли «конкретные пацаны». В Кисловодске увидел троих в кожаных куртках и адидасовских штанах, но они пили кофе, а не пиво. И к продавщице мороженого не приставали, а делали комплименты.

— Вежливость водителей к пешеходам зашкаливает. Я нечаянно наступил на «зебру», чтобы постоять и подумать, так сразу создал пробку в обоих направлениях. И ни одна зараза не гуднула, чтобы вывести меня из состояния глубокой задумчивости.

— Чистота в центрах городов немыслимая. Я долго хранил на туфлях грязь с места дуэли Печорина и Грушницкого, но с этой реликвией пришлось расстаться под осуждающими взглядами.

— Не знаю, как в других городах, но проблема такси в Кисловодске, Москве и Питере решена полностью. Такое чувство, что такси можно заказать не только по телефону и Инету, а просто усилием мысли.

— В Москве почти исчезла реклама. Даже стало грустно, что красивые девушки с плакатов больше не зовут меня уехать на Мальдивы.

— То ли я такой обаятельный, то ли вид у меня почти умершего лебедя, но в магазинах и аптеках угадывали мои желания почти без слов и сразу вели к нужной полке.

— Пытался найти в магазинах следы санкций и кризиса. Не нашел.

— В метро стали снова читать бумажные книги. Один парень читал даже третий том собрания сочинений А. Куприна.

— Вежливая полиция. Причем настолько, что я даже забыл в какой стране и попытался перейти на английский язык.

— В ресторанах готовят вкусно. Я прокололся только один раз в «Белорусской кухне» на Маросейке, где подали сухие и слишком жирные драники. Я люблю белорусов и точно знаю, что к этим драникам они отношения не имели.

— Америка приучила меня к доброжелательности, открытости и общительности. Я разговаривал с десятками людей и возникло чувство, что все они прошли американскую школу.

— Мысли я читать не могу, но при мне никто не ругал Америку и Европу.

— На дневных улицах исчезли женщины в вечерних платьях. Часто встряхивал головой — не в Европе ли я!

«Ха, — сказали мне. — Ты же был как турист, а вот пожил бы».

Ну, что сказать. Я жил в России в гораздо более трудные времена и могу сравнить. Да и живу я теперь в России долго.

А что плохого? Да, видел, чувствовал. Об этом в следующей главе.

Не понравилось

Опять итоги майской поездки в Россию. Теперь о том, что не понравилось.

Меня трудно разочаровать и огорчить. Вид помоек и разбитых дорог вызывает ностальгию по детству. Быт? Я спал на леднике сном младенца под грохот срывающихся лавин и питался томатной пастой, смешанной со снегом. И вообще, самое лучшее отношение к окружающему миру (писал об этом выше) изложено в туалете вагона поезда Москва-Кисловодск: «Что может быть в жизни хуже, чем неработающий туалет в поезде!»

Если вдуматься в эти простые, но рвущие сердце слова, то многие проблемы быта уходят на далекий задний план. Туалет в поезде работает? Все остальное русский человек переживет.

Из кондиционера в купе веет арктическим холодом? Нет проблем для мужчины, у которого золотые руки не растут из золотой попы. Изящный взлет под потолок, полотенце на кондиционерную дырку, ноги плетут антраша, мягкое приземление — в купе устанавливается погода майского солнечного дня.

Не работает карточка запирания купе? Тут два способа решения проблемы: написать в ООН или подойти к проводнику и попросить заменить карточку.

В купе не работает монитор для показа фильмов из локальной сети? Я программист или тварь дрожащая? Берешь планшет, находишь эту сеть и смотришь кино до синих чертиков в глазах.

— Дараган, ты совсем зажрался? Кондиционер, карточка, кино… А помнишь как спал на третьей полке общего вагона и был счастлив?

— Вот и я об этом. Это не недостатки, а приключения и разминка ума.

Можно еще поныть, что метро шумное.

— Ага, нефиг было уши в санатории промывать. Метро шумное, потому что дождь мокрый. Не нравится — бери такси. Впрочем, ты и так в час пик нагло поехал на такси от метро Курская до ВДНХ. И ведь доехал даже без пробок. Лучше отметь, что в Москве стало легче ездить.

— Отмечаю.

— То-то!

Питерские влюбленные знают, что Дворцовая набережная — не лучшее место для романтических прогулок. Там шепотом не признаешься в любви и не позовешь идти на край света. Это нужно кричать, чтобы услышали. Во всем виноват «шумный» асфальт в пупырышках. В Америке такой асфальт на мостах, где возможно обледенение.

— Все питерские набережные подвержены такой напасти. Так что кричи в ухо своей избраннице или ищи более тихое место. В ресторане, например. Давай, критикуй дальше.

— А почему пасхальный кич радовал москвичей аж через две недели после Пасхи?

— А чтобы все успели насладиться и устать от такой красоты.

— А почему почти все девушки в рваных джинсах? Вроде, эта мода окончилась.

— Причем тут мода? Русским девушкам есть что показать под джинсами. Давай что-нибудь посерьезнее.

Около моего дома в Москве располагается очень важный институт, где разрабатывают очень важные приборы. Его жизнь как на ладони. Утром и вечером можно разглядывать сотрудников. Большинство — это мужчины старше шестидесяти.

— Ты что-то имеешь против опыта и рассудительности? Это люди старой закалки и отличного образования.

— Ага, они еще помнят, как ламповые радиоприемники работают. После пятидесяти мозг отчаянно сопротивляется всему новому. Хочешь приведу пример из поездки? Разговаривал в купе с пожилым руководителем (!) группы программистов. Они разрабатывают систему распознавания человеческой речи. Вот наш диалог:

— И как вы работаете?

— Проблема сложная, мы ее решаем шаг за шагом. Сейчас составляем таблицы…

Я достаю айфон, включаю запись и прошу продиктовать несколько предложений. Он диктует привычную фразу:

— Проблема компьютерного декодирования человеческой речи далека от своего решения…

Я показываю, что на экране телефона появляется эта фраза, напечатанная без единой ошибки.

— Ни хрена себе! Это как? А грамматика?

— Нет никакой грамматики. Гугл-переводчик тоже без грамматики работает.

— Как это?

Я рассказываю. Руководитель программистов замолкает и смотрит в окно на мелькающие столбы.

Не ждите от меня рецептов привлечения молодых и горячих в промышленность и науку. Больше платить? Наверное. Впрочем, заплата хороших инженеров в Москве не такая маленькая. Но не все определяется деньгами. Есть еще престиж. Вот тут совсем сложно. А может, просто специалистов не хватает? Все больше в банках или продают что-нибудь…

Еще не понравились претензии. Заплатил рубль, а хочет на все сто. Диалог в столовой санатория в Кисловодске.

— Это что? Это жареная рыба? Это кусок засохшего говна! Я за ЭТО деньги платила?

Девушка-официант — кабардинка. Она краснеет от стыда за говорящую.

— У нас еще шесть горячих блюд на выбор. Вот блинчики с мясом очень вкусные.

— Мне нужна рыба! Вы можете ее нормально пожарить?

Наконец любительница жареной рыбы успокаивается, берет азу с жареной картошкой и уходит. Я говорю девушке, что все очень вкусно и чтобы она не огорчалась.

— Да ладно. Мы привыкли.

«Мы привыкли» режет ножом по сердцу.

— Ну… это сейчас редко. У тетки просто психические отклонения. Недаром она в санаторий приехала. Её еще не вылечили.

Продолжаем разговор с Капитаном:

— А почему после сорока половина женщин становятся тетками, а мужчины — мужиками?

— А кем им становиться?

— Не становиться, а оставаться. Женщинами и мужчинами.

— Не придирайся. Зато люди, в основном, душевные. Подберут, накормят, обогреют, нальют.

— Нальют — это так. Мне предлагали выпить на улице. Потом обиделись, что не уважаю.

— И правильно, что обиделись. Ведь от чистого сердца предлагали. И это все, что тебе не нравится?

— Еще не нравится, что большинство объявлений или запретительные, или, типа, «деньги сейчас давай, а то завтра будет дороже».

— Заботятся о твоей жизни, твоем кошельке и об окружающей среде.

— А мне не нравится, что заботятся в приказном порядке.

— Капризный ты!

— Вроде нет. Уже начал привыкать к новой жизни.

— Ну и молодец! Давай сбегаем в магазин, а потом обсудим новую жизнь во всех деталях.

Капитан остался доволен таким отчетом. А на яхте по Ладоге мы с ним потом ходили. Но об этом в книге «Ладога».

2017, лето и осень

Московский блокнот

Там, где раньше был счастлив

Москва, родной академический институт, где я провел лучшие годы. В горле горький комок от пустых коридоров и захламленных комнат. Раньше тут бегали стайки красивых девушек в белых халатах, а у подоконников курили усталые мужчины, обсуждая динамику спиновых систем и свойства свободных радикалов. Теперь тут тишина и даже чистота. Сорить некому. На двери комнаты, куда я пришел дипломником, а вышел завлабом, висит табличка, что я до сих пор отвечаю за технику безопасности. Заглянул. Там свалка строительного мусора. С техникой безопасности все в порядке.

Навстречу идет Юрка (простите за фамильярность) — один из лучших в нашей секции гребного слалома. Теперь у него, наверное, появилось отчество, которое раньше было без надобности.

— Вовка, привет! Решил посмотреть на родное пепелище? Только не вздумай возвращаться. Как там в америках?

— В америках у всех по-разному. Как и везде.

— Зато у нас свобода. Не осознанная необходимость, а настоящая!

— В том смысле, что на работу можно не ходить?

— Ага! Раньше мы два раза в месяц за заплатой приходили, теперь все на карточку переводят.

Юрка хохочет и исчезает. Он из тех, кто будет работать, даже если за это не платят. Это стиль его жизни. Таких немного. Второй такой — мой друг. Мы с ним делили съемную квартиру в первые годы жизни в Америке. В середине нулевых его сманили работой в Сколково. За три месяца выпытали все его идеи и выкинули на улицу. Он вернулся в родной институт, между делом защитил докторскую, за свои деньги покупает реактивы и оборудование, доплачивает аспирантам. Зачем? У него идея на Нобелевскую премию — сделать супер-катализатор для связывания азота. По Нобелевскую премию — это я сказал. Ему просто интересно, он рисует химические формулы и показывает свое хозяйство под тягой.

— А что делает алюминиевая кастрюля? Вы тут суп варите?

— Это водяная баня. Такую кастрюлю теперь не достанешь, а она позволяет почти мгновенно устанавливать температуру. Я бы мог купить фирменную «баню» за несколько тысяч долларов, но зачем? Кастрюля прекрасно справляется.

— А зачем банки от варенья?

— В них отлично хранятся сухие реактивы.

— И как тебе после работы в Дюпоне?

— Нормально! Вспомни, мы всегда так работали. Чисто там, где должно быть чисто.

— Такое чувство, что в этом корпусе ты один работаешь.

— Я решил свои денежные проблемы, теперь можно для удовольствия и поработать.

— Как-то грустно и страшно за академическую науку.

— Академию давно надо разогнать и перевести всю науку в университеты. Там студенты, там жизнь. Тут же теплое болото для престарелых академиков.

— Но ведь есть примеры успешных лабораторий.

— Они были бы еще успешнее, если бы их перевели в университеты.

— А где сейчас остальные сотрудники?

— На дачах, на подработках. Некоторые гранты пишут.

— Ты не пишешь?

— Не смеши меня. Ты представить не можешь, какое удивительное чувство, когда тебе ничего не надо от начальства. Просто открываешь сайт eBay, где есть всё, что нужно для работы.

— А как пишущие собираются выполнять работы по грантам? Судя по разрухе… Нет приборов, реактивов, сотрудников…

— Ты же был завлабом! Забыл, как мы умели красиво строить научные фразы?

— Но…

— Хватит о грустном, пошли лучше в ресторан пообедаем. Знаю место, где отлично готовят креветок и лобстеров. Я угощаю.

И мы пошли в ресторан.

Дом на Мойке

Петербурженка

Жил в Питере на Мойке напротив крыла Главного штаба, отданного Эрмитажу. Около моей арки продуктовый магазинчик. Стою в очереди с бутылками воды. Передо мной старушка лет 80-ти. Нет, не старушка, пожилая женщина.

— Мне две бутылки шампанского. Нет, не иностранного, советского. Привыкла я к нему.

— И еще килограмм абрикосов. Они такие желтенькие у вас.

— Два помидора, вот этих.

Продавец с уважением смотрит на покупательницу.

— Мадам, эти помидоры без вкуса и запаха. Я вам сейчас принесу два настоящих помидора.

Приносит, взвешивает, внимательно ждет дальнейшего.

— Мне еще что-нибудь неожиданного…

— Есть свежие кедровые орешки.

— Отлично, я возьму два пакета!

Покупки укладываются в сумку.

— У вас гости? Дети приезжают?

— Почему гости? Завтра воскресенье, я хочу себя побаловать.

Сумка на плечо, покупательница, опираясь на палочку, уходит. Продавец обращается ко мне.

— Настоящая петербурженка! Таких все меньше и меньше. Вы сами-то откуда?

Я медлю с ответом.

— Вы — гость, я сразу догадался.

Выхожу на улицу, смотрю на свое отражение в витрине, пытаюсь понять, чем я отличаюсь от петербуржцев. Оглядываюсь, чтобы сравнить. По тротуару в музей-квартиру Пушкина идет толпа китайцев. Кроссовки, серые брюки, куртки, в руках бутылки с водой. Все как у меня.

Вот если бы я шампанского купил…

Пушкин и другие в Питере

Александр Сергеевич, ни на кого не глядя, сидит в Литературном кафе на Невском.

Я его понимаю. Иду сквозь толпу, поглядывая выше голов. После двухнедельной тишины (яхта на Ладоге) толпа пугает. Острое желание побыть одному. Похоже, что такое желание и у тысяч китайцев. В поисках одиночества они заполонили все центральные питерские переулки.

***

Питер, Измайловский сад. На лавочке сидит бронзовый ангел с книгой. Нос у него блестит — не знаю, что случится, если я его потру. Но, наверное, что-нибудь хорошее. Прикасаюсь к холодному носу, оглядываюсь. В парке никого, тихо.

***

На стрелке Васильевского острова художник рисует серую Неву и Зимний дворец. Каждый проходящий заглядывает ему через плечо. Художник не реагирует. Хочу сделать фотографию и назвать её «Одиночество в толпе».

***

Зашел в издательство в доме около арки Главного штаба. Спрашиваю, чем они лучше, чем остальные. Говорят, что красиво оформляют обложки.

— Помогаете распространять изданные книги?

— Только за счет писателя.

Это капитализм или бумажные книги почти никому не нужны?

***

В музее Набокова. На стене фотографии домов, где он жил в Америке. Я насчитал десять. Похвастаюсь, что был в долине Аризоны, где Набоков ловил бабочек. Там красиво и без бабочек — красные скалы, голубая вода…

Почему-то обидно, когда писатель тратит время на бабочек, кухню, рыбалку… На женщин — нормально. Это жизнь. Но вот бабочки!

Хорошо, что меня никто не спрашивал.

***

«Большой» дом на Литейном. Сначала не понял, что это «тот самый». Спрашиваю у полицейского, мерзнущего на ветру:

— А что было в этом доме?

— Что надо, то и было.

— А до революции?

— Ничего интересного.

И взгляд такой усталый, колючий. 
***

На доме (Чайковского, 29) написано, что это особняк Трубецких, потом Нарышкиных, но юный следопыт знает, что этот дом был построен для Абрама Петровича Ганнибала (арапа Петра Великого).

Кстати, о таинственном. В 2012 году здесь нашли клад Нарышкиных. Они покинули Россию в 1917, им было не до клада.

***

Беседа о Есенине:

— Как можно сравнивать поэзию с прозой? Никак! Поэзия — это живопись слов. Поэт думает над каждым словом, страдает. А прозаики только по клавишам стучат.

— А как же Гоголь, Флобер?

— Они в душе были поэтами.

***

В Питере вспоминаю санаторий в Юрмале. Первый визит к врачу:

— Вам надо делать массаж шеи и плеч. Это улучшит кровообращение и работу мозга.

— У меня мозг работает отлично.

— Это вам кажется, если вы отказываетесь даже от бесплатных процедур.

Мозг в Питере работает плохо. Только картинки может рассматривать. Зря я отказался от массажа шеи и плеч.

***

Обожаю питерские дворы. Эстетически обожаю. Полюбоваться хорошо, но не представляю свое детство в таких колодцах. Особенно сейчас, когда они забиты машинами. Но все равно обожаю.

***

Малая Конюшенная. Памятник Гоголю. Мог ли Николай Васильевич предполагать, что долгие годы будет смотреть на Невский?

Гоголь восхищался питерскими вывесками. Согласен с его восхищениями. Категорично считаю, что по креативности вывесок Питер занимает первое место в мире.

Москва в декабре

Москва, декабрь. Из блокнота.

Зашел в книжный магазин на пр. Мира. Увидел стеллажи с российской фантастикой. Посмотрел одну полку, другую… закружилась голова. Пошел вдоль «фантастических» стеллажей. Насчитал 25 шагов. Сказал: «ой!» И тут начались стеллажи с зарубежной фантастикой. Это добило вконец.

Затаился около кассы, стал наблюдать, что покупают. При мне покупали большие детские книжки с картинками.

Вышел на свежий воздух, глотнул туману, наступило просветление. Прохожие шли по мокрым тротуарам и несли белые пакеты с едой. Приближалось время субботнего обеда.

***

Проснулся во мне мастер, понадобилась рулетка. Куда едет юный путешественник за рулеткой? В «Золотой Вавилон». Ибо от любимой кроватки до него три остановки на любимом 17-м трамвае.

Вавилон ошарашил. Видали мы моллы, но такой и во сне не приснится. До рулетки надо было идти километр мимо сверкающих лавок, где торговали ненужностями накрашенные девушки с немАсковским говорком. Тут бы ввернуть философскую мысль о мирской суете и погоне за лишним, о мудром японском стиле ваби-саби, но другая мысль билась пульсом в висках — с сединой в бороде и бесом во всех костях ты понимаешь, что иногда надо жить для себя.

Когда мы с первой женой отхватили квартиру на Ленинском проспекте, то начали ее обустраивать для гостей. Чтоб им, паразитам, было удобно выпивать, закусывать, танцевать, отдыхать и заниматься глупостями. Теперь все по-другому. Сейчас в моей комнате огромное место занимает кровать. На нее много гостей не уложишь. И не надо.

Кстати о рулетках. Продавались китайские и американские. Их везли в Москву через моря и горы. Тысячи километров. Это так, о международном разделении труда.

***

Не догнать Америке Москву по прибамбасам. На моей трамвайной остановке бесплатный вай-фай. Нет такого в Америке. Я, правда, не понял — зачем? У всех в телефонах мобильный интернет. Он в Москве копейки стоит.

— Тебя не спросили, — проворчал внутренний голос.

***

Был в мебельном (й) шоурум. Теперь «шоурум» — русское слово. Перестал чему-либо удивляться.

— Почему у вас диван розового цвета?

— Это для девочек.

— Но формы у него брутальные.

— Это для брутальных девочек.

***

В зале ресторана «Тарас Бульба» звучали песни ансамбля АББА. А в комнате «для хлопцев» передавали новости на украинском языке.

***

Около метро Ленинский проспект сквозь одетых в черное людей строем ходили нарядные кришнаиты и пели веселые песни.

— Толерантность, блин, — сказал плоховыбритый мужчина и сплюнул.

***

Москва — красавица, конечно. Даже в декабрьскую серость. Мне она все больше напоминает таинственную незнакомку, которая смотрит сквозь тебя и идет дальше.

***

Выставка Малевича. Интересное было время в российском искусстве в начале двадцатого века до наступления социалистического реализма. Сколько имен, сколько направлений, сколько надежд. И каждый был уверен в своей гениальности. Малевич долго был убежден, что его супрематизм предсказал революцию. А какие были диспуты! Политика, искусство, литература — все смешалось в адском котле.

Выставка оформлена потрясающе. Снимаю шапку перед ее дизайнерами. Полное погружение в его эпоху. Хотелось, правда, видеть в залах не только девочек-отличниц с телефонами, но и компаний странных молодых людей на лестнице, яростно доказывающих, что супрематизм не умер.

***

Дождь, свободный день. Самое время вспомнить о целях и мечтах. Была одна цель — перечитать повесть Игоря Ефимова «Смотрите, кто пришел». С ней были связаны приятные воспоминания. Доступных книг с повестью на земном шаре две: одна в Ленинке, вторая в библиотеке чикагского университета. Для меня Ленинка от Миннеаполиса ближе. Оформляю читательский билет в профессорский зал.

— А докторский диплом у вас с собой?

— Нет, но я могу доказать. Сказать, например, чему равен интеграл от икс-квадрат?

— Почему-то я вам верю.

— Вид умный?

— Буквы дфмн просто так не пишут.

В зале тишина и невыносимо знакомый запах старого дерева. Почудилось, что скоро экзамен, любимая девушка заброшена и спасжилет еще не отремонтирован.

Профессора в зале сидели молча, листали книги и поглядывали в телефоны. Чувствовал себя посторонним. Повесть прочитал за полчаса. Все любимые места вспомнились и удачно сложились с запахами родной библиотеки.

***

Побывал в Гараже на выставке художника Мураками (не путать с писателем). Интересно было посмотреть на классика японской медиа культуры, от которой балдели дети 90-х и нулевых. Я эту культуру пропустил и пришлось набирать информацию со скоростью гигабайт в секунду. Вот за что люблю японцев, так за умение придумывать красивые названия:

— Будет ласковый дождь;

— Подобно течению реки;

— Я ее любил;

— И я могу преодолеть время, а Вселенная — открыть мое сердце;

— Лев всматривается в бездну смерти.

А я только для одной книги придумал оригинальное название: «Накапливаемая внезапность». За что меня ругали, кстати.

***

С каждой поездкой замечаю, что люди становятся добрее. Или это у меня развивается способность пропускать плохое мимо ушей и не заморачиваться на мелочах?

2018, лето

Из московского блокнота

Давно я не занимался бытом. Точнее, не прикладывал голову к проблемам покупки и расстановки мебели, выбору цвета ковра и форм абажуров у светильников. Хорошо, когда рядом женщина, различающая сотни оттенков и даже знающая, чем персиковый цвет отличается от бежевого. А когда сам принимаешь решения, то смотришь на цены и размеры. То есть на то, что можно описать цифрами.

И какая радость, когда с помощью науки геометрии с применением оптимизационных методов удается запихать в маленькую комнату десять предметов мебели и даже оставить место для медленных танцев при свечах.

***

— Деда, а что это за книги?

— Это я написал.

— А зачем?

— Ну… Давай лучше в машинки поиграем.

***

— Как тебе Москва год от года?

— Отлично! Все меняется к лучшему. Чисто, все вежливые, еда прекрасная, кафе на каждом углу, мой 17-й трамвай идеален, Яндекс-такси работает четко, пешеходные зоны. Когда высохнет лужа в нашем дворе, то город станет идеальным. Дышать, правда, трудно, но это дело привычки. Скоро организм перестроится.

— У тебя взгляд богатого туриста. Попробуй тут не тратить, а заработать деньги. Или возьмись построить загородный дом по всем правилам.

***

— Как тебе тут?

— Шикарный торговый центр. В Америке таких не видел. Представляю, сколько тут стоит аренда и какие наценки на товары.

— Вот ты всегда плохое найдешь.

***

— Инструменты купил?

— Ага. Хотел поддержать российского производителя. Нашел шикарные отвертки, молоток и пассатижи фирмы «Ермак».

— Так ты поддержал китайского производителя.

***

— Молодой человек, попробуйте колбасу нашего комбината. Она очень вкусная, в ней нет ГМО.

— А чего еще в ней нет?

— В ней ничего нет!

***

Прокатился на автобусе. Ничего, но никакого сравнения с трамваем. Трамвай независим. Он катится в параллельной вселенной, в нем по-другому течет время. И люди там едут особенные. Уверенные в следующих десяти минутах.

На даче Капитана

С Капитаном приехали в Новый Иерусалим. Тут все красивее, чем в старом. Красоту охраняют мальчики в темных костюмах. Стены монастыря покрашены в праздничный белый цвет. Мы с капитаном спрашиваем у Сергея — скульптора, который участвовал в конкурсе на реставрацию Воскресенского собора:

— Почему белый, а не оригинальная кирпичная кладка?

— Во-первых, это чистенько и светленько. Во-вторых, всегда можно сослаться на исторический период, когда что-то во что-то красили.

Сергей Косминский — талантливый скульптор. Его талант уникален тем, что, начиная работать, он думает не образами, а текстами. Обычно в скульптурах одна мысль. У Сергея — история. Из его мастерской в поселке под Истрой не хочется уходить. На полках множество историй — простых и с закрученными сюжетами. От его Диогена я не мог оторваться.

— Сергей, можно я дам твой телефон друзьям?

— Можно, но у меня простая Нокия, кому она нужна?

Две красавицы кошки внимательно слушают наш разговор. Мы говорим о спасении мира, как нам жить дальше и как любить.

***

Дача Капитана на улице Адмирала Ушакова. Ну назвал Капитан улицу своим именем. И что такого? Как улицу назовешь, так на ней и жить будешь.

***

Дальняя дача Капитана. Как сейчас прекрасно в лесу, да еще после сытного капитанского завтрака. Тишина такая, что слышно, как растет трава, раздвигая прошлогодние листья.

— Капитан, я сейчас скажу литературным штампом. Это воздух можно пить.

— Надо сфотографировать твою счастливую морду.

— Вот ты сейчас взял и всю весеннюю романтику испортил.

Утром пошли к колодцу за водой.

— Почему нельзя из крана?

Капитан перечислят ионы металлов, которые коварно плавают в водопроводной воде. Набираем воду из колодца. Без ионов.

На даче нельзя пить чай из пакетиков. Пакетики — это для города с его скоростями и рассеянностью мыслей. На даче нужно не спеша рассматривать набухающие чаинки в стеклянном заварочном чайнике и обсуждать, какой чай лучше: с чабрецом или бергамотом. И еще на даче нельзя лупить по клавишам. Запах разогретых елок и фиолетовые пятна апрельских берез на небесной голубизне требуют блокнота с линованными страницами и красивой ручки. Вроде и мыслей нет, кроме как «об поспать после обеда», но все написанное кажется невероятно умным и значительным. Медленно и красиво думается вдали от большого города. Тишина. По траве скачет счастливая лягушка. Трясогузка качается на березовой ветке и осуждающе меня разглядывает.

Из рассказа Капитана. Во время консилиума врачей:

— Пьете? Курите?

— Нет.

— Возможно из-за этого у вас проблемы с сердцем.

— А если бы я пил и курил?

— Тогда бы я развел руками, и вы бы всё поняли без слов.

***

Капитан дал прочитать книгу о парусном спорте — впереди месяц на яхте. Бумажные книги не читал уже лет пять. Книга старая, пахнет пылью и микробами. На ней нет кнопок, чтобы увеличить шрифт. Нельзя копировать текст в файл. Чувствую себя человеком из прошлого. Тянет зажечь свечи и обмакнуть гусиное перо в чернильницу. Но капитан суров:

— Хоть что-то поймешь о жизни на яхте. Поход на яхте — это не времяпровождение, а другой стиль жизни. В прошлом году ты только начал осваиваться, главного еще не понял. Не уловил сути и не выучил все термины.

Я киваю и листаю пожелтевшие хрупкие страницы. Экзамена по книге не будет. Будет укоризненный капитанский взгляд, если он не почувствует моего восторга, когда о борт ударит первая волна и ветер надует паруса.

Из блокнота

Сколько раз я давал себе слово не жить в Москве старыми воспоминаниями. Город стал другим — богатым, красивым, шумным. Но что могу поделать, когда на полке «Перекрестка» лежит сырок «Дружба». Тот самый, о котором мечтал в походах по Кавказу. Полагалась половина сырка к вечернему чаю. И ничего вкуснее представить было невозможно. Не удержался и схомячил «вечернюю» половину сырка на трамвайной остановке. Потом сидел на современном синем сиденье, смотрел в окно на незнакомые магазины и рестораны, вспоминая, как шумит Терек в Дарьяльском ущелье.

И Терек, прыгая, как львица,

С косматой гривой на хребте…

— Гривы у львов, а не у львиц, — говорю я.

— Терек только прыгал, как львица. Львица — главная добытчица в львиной семье. А грива у Терека своя, к львицам отношения не имеет. И вообще — не умничай!

***

Нашел новое философское место в Москве. Это лавочка на холме в саду усадьбы Льва Толстого в Хамовниках. Даже не верится, что рядом шумный город. Лев Николаевич жил в правильном месте. Вокруг одуряюще пахнут синие цветы. Гугл подсказал, что одуряюще пахнут голубые пролески. Фиолетовые крокусы скромнее.

Смотрю на стол писателя. За этим столом с балясинами были написаны «Воскресение», «Крейцерова соната», «Отец Сергий». Почему-то мне это было важно узнать и увидеть.

Я уважаю Толстого, хотя такой восторженности, как к Лермонтову или Гоголю, у меня к нему нет. Но он велик. И был обожаем поклонниками. Когда Лев Николаевич уезжал из Хамовников в Ясную Поляну, то у ворот собирались толпы, чтобы увидеть гения. На Курском вокзале толпа на перроне скандировала просьбу показаться в окошке вагона.

Представил современных писателей, грустно бредущих в магазин. Никем не узнанных.

***

Еду на эскалаторе. Смотрю по сторонам. Девушки теперь обнимают любимых, не выпуская телефона из рук.

***

Дома выпивали и жарили картошку с другом. Он рассказал о наших староверах в Америке. Они покинули Россию почти 400 лет назад. Скитались по разным странам, пока их не приютила Америка. Живут в городе Эри на берегу одноименного озера. Он там был, беседовал со стариками. Они хранят веру и русский язык. Со времен Никона! Но, похоже, они последние. Молодежь уже говорит по-английски. 400 лет жили по своим законам, но натиска гаджетов 21-го века не выдержали.

— А что ты нового узнал о смысле жизни?

— Главное, об этом не думать.

***

Дождь, холодно, сонливо. Пытаюсь писать, работа идет медленно. Но…

Лучший способ проснуться — это опрокинуть чашку горячего чая на скатерть. Откуда только тогда энергия берется!

***

Приобщаюсь к культурной жизни Москвы. Сходил на встречу с обаятельной Верой Зубаревой — редактором журнала «Гостиная», где недавно был опубликован мой рассказ. Потом в культурную жизнь включились поэты — все со странной манерой читать стихи. Они то кричали, то шептали. Я прикрывал уши ладонями, чтобы не оглохнуть, или делал из них рупоры, чтобы уловить суть. Так сидел и хлопал ладонями по ушам. Страшное зрелище представляет Дараган, слушающий поэзию, читаемую поэтами. Лучше всех читал Борис Кутенков — один из моих литературных учителей. Мы с ним обменялись книгами, так что от культурной жизни у меня есть небольшой навар. Он, кстати, меня не сразу узнал. Думал, что я молодой и красивый, а я сейчас только красивый.

Вывод печальный. Чтобы общаться с поэтами, мне нужен или слуховой аппарат с умным регулятором громкости, или слуховая труба, как у Константина Циолковского.

***

Храм Воскресения Христова в Сокольниках — один из самых красивых в Москве. Для меня он на втором месте после храма Вознесения в Коломенском. Построен в 1913 году в стиле модерн. Сейчас его обступили многоэтажки. Чтобы оценить его красоту надо подойти совсем близко. Храм работал и в советское время. Я читал, что туда забегали перед работой, попросить помощи в решении семейных и рабочих проблем. Говорят, что помогало. Модерн не только в архитектуре. Алтарь храма ориентирован на Иерусалим, а не на восток, как принято. И еще там икона Иверской Божьей Матери. У нее и принято просить помощи. Около храма огромная стройка. Там будет станция нового кольца метрополитена. А в самих Сокольниках благодать. Глядя на идеальные дорожки, я впервые пожалел, что мне не шестнадцать лет и я не катаюсь на доске.

И еще важное: знаменитая шашлычная в парке продолжает работать. По сравнению с советскими временами стало уютнее, шашлыки вкуснее, пиво прекраснее. Появились столики на улице среди листьев прошлой осени. В вечерние часы там даже романтично.

***

Устав от общения, забился в норку, укрылся одеялом, включил Youtube, выбрал первый попавшийся фильм. Им оказался «О чем говорят мужчины». Продремав большую его часть и открыв глаза в конце фильма, я увидел совершенно гениальную сцену. Герои на ночном пляже обсуждают свою жизнь через тридцать лет, осуждая романы стариков с молодыми женщинами и измены в любом возрасте. После этого они направляются в ресторан, где много красавиц с загорелыми ногами. Один из них оборачивается и видит, что на темном небе рядом с луной поднимаются титры. Это как «конь бледный» Апокалипсиса для отдельно взятой жизни. Пока так, напоминание. Напоминание, что не надо тратить время на пустые разговоры и суету. Титры могут появиться в любой момент.

С такими философскими мыслями прошла ночь и настало утро, принеся новые заботы: сесть работать или все-таки смотаться в «Эльдорадо» и потратить свои 1000 бонусов на классный заварочный чайник. И заварить, наконец, нормальный чай с чабрецом, чтобы наслаждаться жизнью не только под одеялом, но и сидя на кухне.

***

Творчество и личная жизнь — связаны? Да! Надо нам знать, что видел писатель помимо рукописей, а художник помимо мольберта? Не обязательно. Но если хотим, чтобы за строчками и мазками вставал живой человек, то надо знакомиться и с музами. Не вдаваясь в детали, не заглядывая в тарелки и под одеяло.

Говорят, что значимость мужчины можно оценить по женщине, которая с ним рядом. Это спорно, но часто бывает верно.

Любимые женщины. Критики и музы. Для них в первую очередь пишутся картины и книги. Их мнение определяющее. Если не нравится, то перед художником выбор — оставить творчество или женщину.

Так кто они — любимые и строгие? Вдохновляющие или низвергающие?

В Музее русского импрессионизма на Ленинградском проспекте в Москве выставка «Жены». Это портреты жен русских художников начала 20-го века. Там можно узнать, что Петров-Водкин написал свою жену совсем не так, как изображал людей на других картинах. Насколько был лиричен Нестеров, работая над картиной своей Екатерины. А как прекрасна Юлия Кустодиева! И как мог быть нежным Бродский к своей Лие. За эту картину Бродскому можно простить всех вождей, написанных по заказу. На выставке не надо торопиться, тогда в картинах вы увидите любовь.

***

Ностальгию не надо путать с воспоминаниями. Ностальгия окрашена в синие грустные тона. Воспоминания разноцветны. Стою около дома на Космодамианской набережной, в котором я прожил четыре года. По коридору квартиры можно было кататься на велосипеде, а чтобы залезть в антресоли над встроенными шкафами, нужна была лестница. Ночью по реке медленно плыли баржи: бу-бу-бу… А с Садового кольца слышалось нескончаемое шипение. В моем подъезде когда-то жил шпион Пеньковский. Хотя, по слухам он был не шпион, а выполнял спецзадание и предотвратил атомную войну во время Карибского кризиса. Двор был маленьким, отгороженным желтой стеной, за которой находился вход в бункер. Говорили, что именно там холодной зимой 53-го расстреляли Берию. Моя «копейка» стояла под деревом между домом и набережной. На это место никто не покушался — дерево любили голуби.

Я не любил эту квартиру и этот дом. До нас там жила вдова какого-то маршала. Аура у дома была строгая, тяжелая. Сохранившаяся с 1937 года. По ночам в деревянных перекрытиях шуршали мыши, намекая, что я тут не хозяин, а временный гость. В этом доме не писалось и не работалось. Тяжесть спадала, когда я садился в машину, выезжал на Садовое и ехал до Октябрьской площади, чтобы развернуться и помчаться по Ленинскому проспекту на работу.

***

В советское время жил человек, который любил писать жалобы. В частности, он возмущался, что число спичек в коробках не 50, как обещано, а 49 и даже 47. О том, что в коробках бывало 53 спички, он не упоминал. Это человек олицетворял собой три типа людей, с которыми я не могу общаться: перманентные критиканы, без чувства юмора и упёртые.

Критиканы всегда были и будут. Это генетика. Очернители — самые злобные критиканы. На любую новость они реагируют одинаково. После слов «ну-ну» они объясняют, почему эта новость ужасна для человечества или для того, кто ее сообщил. Вот поставили смешную скульптуру-фонтан «Адам и Ева» около метро «Новокузнецкая». Скульптор — Левинская. Первые люди за секунду до грехопадения. Грех не всегда сладостный. Сладостна последняя секунда до греха. Предвкушение. Яблоко еще не надкусано, но оно так притягательно. И что тут может найти критикан? Это элементарно — у первых людей скульптор Мария Левинская изобразила пупки. Ужас! Откуда пуповина у первых людей? Автор издевается над библейской историей!

Критиканы, угомонитесь. Почему бы Богу не добавить пупок к своему творению? Во-первых — это красиво. Во-вторых — философично. Так решил Микеланджело, и отобразил эту красоту на своей знаменитой фреске. Кранах, Тициан, Йорданс, Рафаэль, Рубенс… у всех Адам и Ева с пупками. Левинская попала в хорошую компанию.

***

Сотни раз пробегал мимо Музея космонавтики, что у метро ВДНХ. «Вот случится плохая погода…» — бормотал я, ускоряя шаг. «Или времени будет больше…» — это в дни, когда погода была плохой. Сегодня карты совпали: дождь и свободный час.

По музею ходили не только школьники и напряженные китайцы, но вполне взрослые дяди и тети. Мы, выросшие в СССР, думали, наверное, об одном и том же. Когда я пытаюсь вытащить из памяти какой-то год, то сначала в голову приходят любимые женщины этого года, потом квартиры, где я жил, написанные статьи… — получается сплошная путаница. Все расставляет на места советская космонавтика:

Первые спутники,

Белка и Стрелка,

Гагарин,

Два человека в космосе,

Три человека в космосе,

Фото обратной стороны Луны, за которое Королев получил 1000 бутылок шампанского от французского винодела, проигравшего пари,

Доставка лунного грунта на Землю,

Луноход («любимый лунный трактор»),

Космические туристы из разных стран (кто помнит фамилию монгольского космонавта?),

Союз-Апполон (это не только сигареты),

Полеты к Марсу и Венере,

Орбитальная станция,

Энергия-Буран…

Дальше проще было ориентироваться по женщинам, квартирам и статьям.

Псков и его окресности

Николай Второй

Псков, вокзал. Грустное место — здесь Николай Второй отрекся от престола.

Слышал, что должна быть памятная доска. Спрашиваю у полицейских:

— Не подскажете, где тут память об отречении царя?

Машут рукой в стороны вокзала:

— Пройдите вперед, метров пятьдесят.

Уходя, слышу, что они удивляются:

— Надо же! Явно москвич, а знает.

Санаторий

Полюбил отдыхать в санаториях. «Отдыхать» для меня — это не заботиться о быте и иметь возможность носиться по окрестностям. Вспоминаю разговор за санаторным столом в Юрмале:

— Жить в санатории в два раза дешевле, чем в отеле.

— Да, и от питания гарантировано не умрешь.

— И лечение бесплатное!

— И бассейн, и спортзал.

Все хором:

— Какие же мы все умные!

Сбежал от бурного потока московской жизни в сосновый лес под Псковом. Тишина. Молчит даже сойка, сопровождающая меня на прогулке. Любой контакт с цивилизацией оборачивается неудачей — ближайший магазин уже полдня закрыт на пятнадцатиминутный перерыв. В Москве от жизни не убежишь, даже если закроешь дверь на два замка и выключишь телефон. В дверь позвонят и обрадуют, что скоро начнут менять водопроводные трубы. Выглянешь в окно, а там на лесах улыбчивый парень в синих штанах скажет: «Здрасьте!» Да и холодильник вдруг начнет урчать, намекая, что внутри него пусто. А тут, посреди мачтовых сосен, единственная проблема — это выбор на обед следующего дня: куриная котлета или гуляш мясной с подливой.

Праздник

1-е мая. У двери столовой поздравительный плакат. Ломаю голову, как и что сегодня праздновать. По старинке решил отпраздновать международную солидарность трудящихся. Я ведь тоже трудился. Науку, бизнес, писательство и работу аналитиком я за труд не считаю — это для радости и коловращения жизни. Моя работа — это:

1. Разнорабочий на фабрике «Серп и Молот» в Пушкино. Надеюсь, что выкопанную мной канаву еще не засыпали.

2. Телефонист в Тарасовке. Недавно убедился, что установленные нами телефонные столбы еще стоят.

3. Помощник каменщика на стройке дома непонятного предназначения в Мытищах.

4. Рабочий на конвейере по сборке распределителей зажигания. Завод АТ-2 в Москве. Ужасные распределители мы делали.

5. Ремонт общежития в МФТИ. Я был главный на краскопульте.

6. Разнорабочий в совхозе. Пять раз. Специалист по сбору картошки, морковки и погрузке капусты.

7. Рабочий на овощной базе. Много раз. Мастер по погрузке и разгрузке арбузов.

8. Ловкий плотник на строительстве дач и ремонте домов (см. рассказ «Как я работал строителем» в книге «Однажды»).

9. Немножко автомеханик.

10. Ремонт компьютеров. Вызывали даже в другие города.

А также московский таксист, уборщик на стройках, фотограф, повар и т. д. Все остальное не работа, а ломание головы, тыкание в клавиши и переживания.

Псков хороший

Главный критерий интеллигентности города — праздник. Псков — прекрасен! Проехав город от Кремля до самых до окраин, не увидел ни одного пьяного. Вы только представьте: гаражи. А в них мужики прибивают полочки. Первого мая, вечером! Прибивают полочки! Представил наши гаражи в Пушкине. Вечером, Первого мая… Россия, что с тобой случилось!

Псковитяне чудесны. Их речь чиста и понятна. Без подвывертов и двойных смыслов. Говор московско-питерский, без диалекта. Я ожидал увидеть крутых и нахмуренных. Ведь недаром суровая княгиня Ольга из Пскова. Помните, как она отомстила древлянам за смерть князя Игоря? Но нет. Все, с кем я общался, были добродушны и отзывчивы.

Я не стану в стиле известного блогера делать серии «Псков плохой», «Псков хороший». Псков был для меня ожидаемым. Есть развалюхи, но рядом дома, которые украсили бы любую американскую деревню. А какие прекрасные пятиэтажки на окраинах. Зеленые дворы, спортплощадки. Девчонки на роликах, пацаны на великах. Я жил в таких дворах, где все знали друг друга, где все беды и радости были общими.

Гастарбайтеров не видел. Псковитяне без них обходятся. Кроссовки после прогулки пришлось мыть, но ведь Дараган везде грязь найдет.

Цвет радости

Недалеко от санатория стоит желтый жилой дом. Старый, но смотрится солидно. Три этажа, вокруг сосны, свежая трава.

Итальянцы рассказывали, что на зеленый свет светофора надо ехать быстро. На красный — ехать осторожно.

— А что для вас означает желтый свет?

— Ничего. Это просто цвет солнышка, цвет радости.

Люблю дома желтого цвета. Они яркие и радостные даже в непогоду. Нет пестрой безвкусицы, все строго и тепло. А если дом старый, основательный, с историей, то жить в нем не только радостно, но и спокойно. Ты всех знаешь, все знают тебя.

— Тебе нравится жить под прицелом десятков глаз? А как же личная жизнь?

— Эти дома не для личной жизни, а для отдыха после неё.

Печоры

Поехал на экскурсию в Псково-Печерский монастырь, что в Печорах. Экскурсовод рассказывает об истории монастыря, о колоколах, а я не могу уйти с места, где Иоанн Грозный отрубил голову игумену Корнилию за переписку с предателем князем Курбским. Голова покатилась вниз к Успенскому собору.

Суровы времена, когда правитель носит меч на поясе.

Пушкинские Горы и дом Довлатова

Экскурсии в Пушкинские Горы не предвидится. А ведь это почти главная цель поездки. И еще я хотел найти дом Михаила Ивановича, где жил Сергей Довлатов, когда он работал экскурсоводом в музее. Посмотреть на его окно, выходящее на юг, и на отдельный заколоченный вход. И на дом соседа, которого Михаил обещал раскулачить и сдать в чека, как батьку Махно. Туда экскурсий вообще нет. Нахожу местного экскурсовода с машиной. Ура, ему тоже интересен дом Михаила Ивановича. По дороге буду ему рассказывать содержание книги Довлатова «Заповедник».

***

Найти дом Довлатова непросто. В его книге он упоминает деревню Сосново, но такой деревни в окрестности Пушкинских Гор нет. Есть деревня Березино.

— Это единственная деревня с названием дерева, — рассуждали мы. — А писатели всегда хотят следы запутать.

Ура, угадали! Довлатов жил в этой деревне. Еще одна радость — в доме Михаила Ивановича жена Толика (еще один персонаж повести) сделала музей. Она жива, прекрасно себя чувствует, встречает нас у двери. Я еле говорю от изумления:

— Как же вам это удалось все сохранить?

— Да вот так сложилось. Вы заходите, там все, как было при Сергее.

— А как Толик?

— Жив Толик, Вспоминает Сергея. Говорит, что он нормальный мужик был, спокойный.

— А Михаил Иванович?

— Его звали Иван Федорович Васильев. Он пережил Довлатова на четыре года. Его жена Лизка (которая спали тихо, как гусеница) умерла всего два года назад. Вы заходите, заходите.

Зашли. Внутри все, как описывал Довлатов. На стене портреты Гагарина и Мао Дзе Дуна, утюг вместо гири у ходиков, у печки бензопила «Дружба».

— Ну да, ведь Михаил Иванович был «дружбистом.

В спальне писателя под кроватью дыра. Та самая, через которую собаки могли проникать в комнату. Стол, на нем пустые бутылки и граненый стакан — это уже добавили потом, для антуража. Соседний дом солиднее. Металлический забор, во дворе на столбе спутниковая антенна. Неподалеку от дома место для парковки. Там висят цитаты из книг Довлатова:

«Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить… читать».

«Борька трезвый и Борька пьяный настолько разные люди, что они даже не знакомы между собой».

«Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый — гений?!»

Жена Толика машет нам рукой — приезжайте еще!

***

Приехали в Михайловское. Сначала цитата из «Заповедника»:

«– Тут все живет и дышит Пушкиным, — сказала Галя, — каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота… Цилиндр, крылатка, знакомый профиль… Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач».

Усадьба в Михайловском восстанавливалась с нуля несколько раз. Подлинными являются только веточки и травинки (см выше). В Михайловском и Тригорье прекрасно. Особенно сейчас, в мае, когда Сороть разлилась, превратив долину в веселую смесь голубого и зеленого. Березы над голубизной обозначили русскость пейзажа, а сосны, дубы и вязы парка создали тень, предлагая заняться воспоминаниями того, что ты никогда не видел. Долина Сороти была потом. Сначала мы с гидом остановились у верхнего пруда в парке.

— Пушкин, конечно, гений, — сказал гид, — но изрядный раздолбай. Тут он купался, писал стихи и бегал к соседкам в Тригорье. Татьяну и Ольгу он написал с этих соседок.

— Бегал как поэт или как раздолбай? — попытался уточнить я.

— Африканская кровь, — вздохнул гид.

Я тоже вздохнул.

Аллея Анны Керн была закрыта на ремонт. Я не стал спрашивать, что там ремонтируют. Гид сам пояснил, что старые дубы стали опасны и что всем экскурсоводам надоели неприличные вопросы.

— А это остров уединения, — гид показал на белую скамейку. — Раньше к этой скамейке мостик шел.

— Почему сейчас нет?

— Не положено тут уединяться.

Идем дальше.

— А это дуб, — сказал гид. — На нем раньше златая цепь висела.

— А русалки? — спросил я.

Гид задумался.

— Висящие русалки красивее цепи, — дополнил я.

— Про ученого кота Пушкину няня рассказала, — гид решил перевести разговор на другую тему.

Через год я узнаю, что дуб, вдохновивший Пушкина, рос в Таганроге.

Изборск

У каждого есть места, где надо побывать. Медом там не намазано, пиво из крана не течет, никто там тебя не ждет, но есть что-то, требующее твоего присутствия. Потом можешь пожимать плечами, бормотать, что ничего особенного, но главное — ты вытащил занозу, мешавшую жить спокойно.

Изборск — моя заноза со студенческих времен.

Однажды поздно вечером я ехал в электричке. Напротив — красивая девушка. Слово за слово, я про себя, она тоже. Художница. Ездила в Изборск на этюды. Потом пятнадцать минут восторженного рассказа о старом городе. Подарила гравюру. Пока я рассматривал — девушка исчезла. Я рванул в тамбур, но двери уже закрылись. Я стою с гравюрой в руках, стучат колеса, в окне луна над черными елями.

«Надо съездить в Изборск», — думаю.

На следующий день тоже так думаю. И через неделю. Потом все реже. Но почти каждый год вспоминаю гравюру старой крепости с засохшим кустом на переднем плане.