Бесплатный фрагмент - Путешествие по жизни

Предисловие

В прошлом, 2021, году мне предложили вести Литературную мастерскую по написанию автобиографических рассказов. Литературная мастерская открывалась под патронажем проекта мэра Москвы «Московское долголетие» и при участии Академии «Лучший возраст».

Я согласилась, не раздумывая. Давно уже хотела создать курс по писательству, и это предложение пришло очень вовремя.

Писать мы начали с небольших эссе, но потом стали появляться настолько интересные рассказы и даже небольшие повести, что я подумала: жаль, если это останется у участников курса «в столе», никем, кроме ближайших родственников, не прочитанным.

И решила издать сборник, который сейчас и предлагаю вашему вниманию.

Рассказы здесь самые разные. Авторы — люди талантливые, с большим жизненным опытом, искренне и откровенно рассказывают о себе, о людях, повлиявших на их жизнь, делятся своими мыслями и переживаниями.

В книге четыре части.

В первой части — добрые, светлые, порой смешные рассказы о детстве. Во второй — автобиографические рассказы о жизни: есть и лирические, и грустные, и юмористические. В третьей — рассказы о людях, встретившихся на жизненном пути авторов, а возможно, и о себе, но поданные, как взгляд со стороны, от третьего лица. В четвёртой — небольшие повести и фантастические рассказы.

Я получила истинное удовольствие, готовя к изданию этот сборник. Надеюсь, что и вы не пожалеете потраченного на его прочтение времени.

Наталья Корепанова, писатель,

автор книг по писательскому мастерству,

ведущая Литературной мастерской.

Часть 1

Дунаева Н. В.

Про кино, велосипед и пять копеек

В клуб привезли новый фильм «Секретный фарватер». Приключения, фантастика — разве можно пропустить такое? Наши мальчишки очень ждали его, кадры из этого фильма давно украшали рекламные стенды в кинозале. Но вот беда: где взять деньги на билет? На детские киносборники из мультфильмов родители всегда давали деньги, а вот на взрослые фильмы… да еще в будний день… да еще на вечерний сеанс… Но для наших ребят это не преграда! Они давно уже решили эту проблему.

Деньги собирали у кого сколько есть — по две-три копейки. Главное, набрать двадцать копеек на один билет. Потом счастливчик входил в кинозал и после журнала быстро откидывал крючок на дверях запасного выхода. А там уже стояла ватага жаждущих. Они врывались в зал и быстро рассеивались между рядами. Расчет был на то, что фильм прерывать не станут.

Вот и сегодня с самого утра Вовка Бучик с Витькой Романовым начали сбор денег. Дело оказалось трудным — нужно было набрать целых сорок копеек. Ведь фильм-то двухсерийный!

К обеду нужная сумма была собрана, и я отправилась за билетами. Почему я? Да потому, что у меня было целых пять копеек! Меня не очень-то интересовала фантастика, но мой старший брат Валерка обещал дать свой велосипед на целый день! Я была на седьмом небе от счастья! Карманов у меня не было и я, как Буратино, засунула весь наш капитал за щеку.

Только я выехала на дорогу, как из-за поворота показалась Лидка Капустина на своем новеньком «дамском» велике. Небольшой, розового цвета, без рамы… А какой звоночек!

Мы остановились. Лидка стала нахваливать свою «лошадку», я делала вид, что мне не больно-то интересно. Потом я как бы между делом заметила, что на ее велике прокатиться сможет кто угодно, а вот «Орленок» требует большого мастерства. Лидка «повелась». Мы поменялись велосипедами, и я рванула с места, пока она не передумала.

Я была почти у цели, но на моем пути встала непреодолимая преграда. На повороте возле детского сада была глубокая выбоина, заполненная водой, а сбоку возвышался огромный валун. С визгом я перелетела через руль и плюхнулась в лужу.

Придя в себя, я вдруг поняла, что денег за щекой нет, а в горле стоит ком. Бросив Лидкино сокровище, я с ревом помчалась домой, пролетела мимо удивленных мальчишек, ошалевшей Лидки…

Через несколько минут мы уже неслись в Амбулаторию — папа со мной подмышкой, за ним ничего непонимающие мальчишки. Замыкала кавалькаду зареванная Лидка.

Наша фельдшер уложила меня на кушетку и начала осмотр. Приоткрыв глаза, я увидела прилипших к окну испуганных мальчишек. Я начала стонать и охать, но Нина Александровна успокоила папу, сказав, что ничего страшного нет, что меня просто надо хорошо накормить, чтобы монетки проскочили в желудок.

Дня три мальчишки дежурили возле нашего крыльца, ожидая свои денежки. А я, сидя на горшке, решила для себя, что велосипед — это не мое. А если на него и сяду, то только в качестве пассажира.

Лошадка

Я стояла на пороге, одной рукой прижимая к груди поролоновую лошадку, а другой лихорадочно пыталась застегнуть сандалии. Рядом ревел Серега, сквозь слезы недоуменно глядя то на меня, то на мать. Вера Александровна гладила его по голове и пыталась увести в комнату, а он все плакал и плакал… Я шмыгнула за дверь и помчалась домой, прижимая к груди драгоценную ношу.

А все началось пару месяцев назад. Я пошла навестить дядю Ваню, маминого брата. Но их дома не оказалось, и я решила зайти к своей воспитательнице — Холиновой Вере Александровне. Они с сыном Серегой жили по соседству. Сереги, конечно же, дома не было, он с мальчишками уже куда-то умчался. Но он мне, собственно, и не был нужен.

— Проходи, — пригласила меня Вера Александровна.

Только я собралась водрузиться на стул рядом с обеденным столом, на котором красовалась вожделенная вазочка с «подушечками» (кто не знает — это такие конфеты без фантиков с повидлом внутри), как вдруг на Серегиной кровати я увидела яркую игрушку. Это была поролоновая лошадка.

— Можно посмотреть? — спросила я робко.

— Конечно, — улыбнулась Вера Александровна.

Я взяла игрушку в руки. О, что это была за лошадка! Сама желтенькая, а хвостик и грива — нежно розовые. Большой черный глаз весело смотрел на меня и, казалось, звал: «Ну поиграй со мной!». Выпускать из рук такое сокровище никак не хотелось.

— А можно я буду иногда заходить к вам поиграть? — умоляюще прошептала я.

— Приходи! — засмеялась Вера Александровна.

С того дня я при малейшей возможности старалась заглянуть к Холиновым, чтоб хотя бы взглянуть на эту чудесную игрушку.

И вот однажды Вера Александровна сказала, что если я буду в течение месяца хорошо кушать в детском саду, то она подарит мне эту лошадку — Сережа все равно с ней давно не играет.

Детсадовскую еду я очень не любила. Особенно я ненавидела обеды. Все дети уже давно лежали в кроватках, а я все ковырялась и ковырялась в ненавистном борще. Вера Александровна садилась напротив меня и уговаривала съесть хотя бы половинку.

— Посмотри, какая ты худенькая, скоро тебя на прогулку можно будет выводить только держа за ручку, чтобы не унесло ветром.

— Как Принцессу-перышко? — спрашивала я.

— Как Принцессу-перышко, — смеясь, отвечала она.

Я мечтательно смотрела в окно и думала, что это было бы здорово, можно покататься на облаке…

— Да-да, — доносился голос няни. — В карманы придется камни класть, чтоб ветром не унесло.

— А если не будет камней? — простодушно спрашивала я.

— Будешь сидеть в группе! — сердито отвечала тетя Лида.

Перспектива смотреть из окна на гуляющих ребят меня не устраивала, и я с тоской начинала ковырять ложкой в тарелке.

И вот теперь мысль о лошадке помогала мне справиться с этой процедурой. Иногда мне помогали Сенька и Донька Климковичи. Они очень любили борщ и, когда няня отворачивалась, мы быстро менялись тарелками. Но это было так редко!

Каждый день я спрашивала Веру Александровну, не прошел ли месяц. Смеясь, она говорила: «Нет, осталось двадцать дней… десять дней… пять…». И вот этот день настал.

Я с нетерпением ждала вечера, когда, наконец, смогу забрать мое сокровище домой. Вот и заветная дверь. Но что это? Серега был дома, и он играл с МОЕЙ лошадкой! Я подошла и решительно потянула игрушку к себе, объясняя, что теперь она моя, что я целый месяц хорошо кушала, и Вера Александровна мне ее подарила. Серега попятился и спрятал лошадку за спиной. Он явно не хотел мне ее отдавать. Тут я заревела во весь голос. Вера Александровна, подойдя, взяла из рук ничего не понимающего Сереги игрушку и протянула мне. Я прижала ее к груди и начала отступать к дверям. Тут заревел Серега. Мать стала гладить его по голове, говоря, что он уже большой, что осенью он пойдет в школу, что игрушка эта девчачья… Но он все плакал и плакал, недоуменно глядя то на меня, то на маму. Я выскользнула за дверь…

Мне уже далеко за шестьдесят. Давно нет Веры Александровны, нет и Сереги. Он погиб в армии много лет назад. Но, перебирая пожелтевшие фотографии и глядя на улыбающееся лицо моей любимой воспитательницы, я почему-то всегда вспоминаю поролоновую лошадку, горько плачущего Серегу, растерянный взгляд его мамы… Сердце начинает щемить и по щекам катятся слезы.

Жуковская И. Б.

Первый заработок

Много воспоминаний у меня связано с летними каникулами, которые я проводила в дачном доме моих бабушки и дедушки в замечательном поселке с необычным и красивым названием — Максатиха. Никто точно не помнил, откуда появилось такое название, но говорили, что от имен двух местных помещиков, которые здесь жили когда-то и которых звали Макс и Тихон. Ходили слухи, что поселок хотят переименовать в Первомайск и помню, что это сильно огорчало меня, я хотела ездить только в Максатиху, и никакой Первомайск меня категорически не устаивал! К счастью, здравый смысл оказался сильнее и название оставили прежним.

Максатиха — это целый мир моего детства, со своими яркими воспоминаниями, детскими переживаниями и познаниями новых, не известных мне ранее, истин. И еще Максатиха — это родина моей бабушки. Так уж случилось, что многие годы она жила в других местах, переезжая из одного города в другой вместе с моим дедушкой, кадровым офицером, и только после его выхода в отставку и моего рождения на семейном совете было принято решение приобрести небольшой домик в Максатихе и выезжать туда на лето.

В то лето, после окончания второго класса, у меня появилась подруга, моя ровесница, девочка Таня из города Бежецк, которая приехала в поселок на летние каникулы к своей тете.

У Тани был абсолютный музыкальный слух, и она занималась в музыкальной школе — играла на скрипке. Танины способности извлечь с помощью смычка и всего четырех струн мелодичные, такие разнообразные и переливающиеся из одного в другой, звуки производили на меня сильное впечатление — ведь скрипка это не пианино, на котором достаточно только нажать на нужную клавишу и вот он, волшебный звук! И безусловно, Таня была для меня авторитетом.

Во времена моего детства не было интернета, мобильных телефонов, да и телевизор мы смотрели редко и не во время летнего отдыха. Зато мы много времени проводили на природе — бегали купаться на речку, гуляли в лесу, гоняли по поселку на велосипедах. Но основным нашим развлечением были походы в местный кинотеатр.

Кинотеатр был центром культурной жизни нашего поселка. Большие афиши, нарисованные местным художником, красочно извещали о показах новых фильмов. Если в поселок привозили какой-либо особо интересный и новый фильм, то приходилось отстоять большую очередь в кассу, чтобы раздобыть желанный билет. Помню, что самыми популярными были индийские фильмы, и мы с большим удовольствием их смотрели и искренне сопереживали красивым и беззащитным индианкам и их возлюбленным, которые попадали в какие-то немыслимо сложные жизненные ситуации.

Вечерние сеансы посещали в основном подростки и молодые влюбленные пары, взрослое рабочее население поселка предпочитало ходить в кино по выходным, а на дневные сеансы ходили местные бабушки-пенсионерки и мы, дети.

Бабушка выдавала мне деньги на покупку билета и иногда еще и на мороженное, я забегала за Таней, и мы отправлялись в кинотеатр. Дорога к нему шла через одну из центральных улиц поселка.

И вот однажды, по дороге в кино, я заметила небольшое объявление на двери аптеки, мимо которой мы проходили: «Принимаются лекарственные травы». Далее шел список лекарственных трав, стоимость за килограмм и информация о том, что травы должны быть предварительно вымыты и высушены.

Мои глаза пробежались по списку незнакомых растений, а затем выцепили, о чудо, так хорошо знакомый мне подорожник, незаменимый спутник всех моих детских ссадин и царапин. Считалось, что стоит только прилепить лист подорожника к ранке, как она быстро начнет затягиваться. Не помню, чтобы так оно и происходило, но помню, что неукоснительно следовала этому правилу и упрямо лепила листочки подорожника, предварительно послюнявив их, на свежие царапины. И что самое главное — подорожник произрастал на приусадебном участке нашей дачи!

И тут у меня возникла идея — самим заработать деньги и на билеты в кино, и на мороженное и, возможно, еще и на другие покупки, и я тут же поделилась этой идеей с Таней. Мне хотелось завоевать авторитет в ее глазах, ведь не только музыкальными способностями можно выделиться, но еще и смекалкой и идей интересного, как бы сейчас сказали, предпринимательского проекта.

За давностью лет уже точно не помню, как смогла уговорить Танюху на эту авантюру, но уже на следующий день мы приступили к заготовкам. Найденные мной дома большие хозяйственные ножницы были вручены Татьяне, так как она должна была беречь свои музыкальные пальцы, я же срывала подорожник руками, так мне было привычнее.

Через некоторое время плантация подорожника на нашем участке закончилась. Собранная кучка шевелящихся на ветру зеленых листиков была тщательно вымыта в большом садовом тазу и разложена для просушки на чердаке сарая. Мы отправились на поиски новых плантаций.

Случалось, что нам попадались отдельные экземпляры растения, которым мы радовались словно грибники, нашедшие очередной благородный гриб, и складывали их во взятую для этих целей корзину. А иногда мы даже находили небольшие участки вдоль тропинок, сплошь усеянные подорожником.

Так или иначе, но через пару дней наш энтузиазм закончился, ближайшие окрестности были обследованы и частично очищены от подорожника, а жаркое и солнечное лето манило нас расслабиться и отдохнуть на природе. И мы стали ждать, когда же высохнут наши заготовки.

И вот наконец настал долгожданный момент: растения, покрывающие собой почти всю площадь чердака старого сарая, поменяли свой цвет из яркого и сочного на блеклый болотный, сморщились и стали ломкими.

Весов у нас не было, безмен, с помощью которого моя бабушка взвешивала ягоды для варенья, для этих целей не подходил, и мы решили не взвешивать собранный «урожай». Листики подорожника утрамбовали, упаковали в старую наволочку от подушки и отправились в аптеку.

Молчаливая женщина аптекарь без лишних вопросов приняла у нас, детей, собранные листья подорожника, и не спеша начала их взвешивать. Не помню как выглядели весы, на которых она взвешивала наше «богатство», но помню какое было разочарование, когда после взвешивания оказалось, что листья из такого объемного и весомого на вид тюка на самом деле весили очень мало! Мы заработали всего лишь 15 копеек и этого хватило только на один билет на дневной сеанс, второй покупали на деньги, выданные нам взрослыми. Больше лекарственные травы тем летом мы не заготавливали.

Помню, что у меня были смешанные чувства после этого, самого первого, пускай не успешного, но самостоятельного заработка. Это было и разочарование от того, что получили меньше, чем планировали и гордость от того, что эту, пусть совсем незначительную сумму, мы с Таней заработали сами, своим трудом.

Потом, конечно, в моей жизни были разные работы и разные заработки, но тот, первый, запомнился навсегда. Сейчас, по прошествии многих лет, уже точно знаю: этот первый опыт дал мне понимание на всю остальную жизнь, что ничего и никогда не дается даром, во все надо вкладывать свой труд. Что хлеб, который мы едим, кто-то вырастил, кто-то собрал урожай, кто-то испек, что лекарственные травы кто-то собрал для нас, что в любой, даже самый маленький предмет, окружающий нас, вложен труд других людей.

Лазебник Е. П.

Путешествие

Однажды мама объявила, что скоро мы поедем поздравлять дедушку с Днем Победы. Я знала, что мой дедушка прошел всю войну. Он герой. С бабушкой и тетей, младшей маминой сестрой, он жил в соседнем селе Репное.

— Поедем в гости, но не на автобусе, — загадочно сообщила мама.

Я стала собираться. Свою любимую куклу Хильду принарядила. Надела на нее кружевное платье, красивую шапочку. Туфельки постирала. В сумочку положила платочек, салфеточки, водичку в бутылочку налила. И дедушке подарок приготовила — нарисовала картинку с ярким солнцем, цветами и птичками. И голубое небо, и травку зеленую тоже нарисовала. И подпись сделала: «МИРУ — МИР!». Я была готова к путешествию. Это слово казалось мне загадочным, таинственным, многообещающим.

9 мая я проснулась очень рано. Мама хлопотала на кухне: упаковывала еду, наливала компот в бутылки.

— Это на привале пригодится, — пояснила она.

Какое-то новое слово: «привал»…

— Это обед на свежем воздухе, во время путешествия, — как будто услышала мой вопрос мама и, выглянув в окно, сказала: — Вот и транспорт прибыл!

У ворот стояла лошадь, запряженная в телегу. В гриве ее были большие красные банты, хвост заплетен в косички. Рядом с ней стоял улыбающийся папа. Увидев мое восхищение всем происходящим, понял, что сюрприз удался. Он подсадил нас с мамой в телегу, мы уселись на мягкое, вкусно пахнущее разными травами сено. А папа сел на облучок, взял вожжи в руки.

— Ну, милая, трогай!

Так началось наше путешествие. Весело проехали свое село, встречая удивленные и завистливые взгляды своих односельчан. Когда дома остались позади, перед нашим взором предстал необыкновенно живописный цветущий луг. Казалось, что перед нами картина гениального художника. Луг пестрел разными цветами, их было не сосчитать. И маленькие, и большие — на любой вкус. И одуванчики, кругом одуванчики. Все они приветствовали нас, кивая своими метелками.

— Луга эти заливные. Во время половодья вода из реки заливает всю их площадь, — объясняла мне мама. — Образуются даже озерца, которые высыхают в течение жаркого лета.

К одному из таких озер мы и подъехали. В нем что-то булькало, болталось, шевелилось.

— Лягушки? — спросила я с сомнением.

Папа остановил лошадь, взял большой полотняный мешок, слез с телеги. Быстро подойдя к озерцу, он бросил мешок в воду, подвернув его руками, ловко что-то захватил, поднял его вместе с водой и грязью и положил на телегу. Огромная щука трепыхалась, высоко подпрыгивая на сене. Мы с мамой смеялись, восхищались папой, его ловкостью, смекалкой, умением быстро принимать решения.

Вот такой подарок мы привезли дедушке. В гостях мы подробно рассказали и бабушке, и дедушке, и всем знакомым, которых встретили, о своем путешествии. И об удачной рыбалке без удочки и крючка.

Ожидание

Мама опаздывала на работу, брат задерживался в школе.

— Понимаешь, дочка, мне нельзя опаздывать, меня ждёт много детишек!

— Я тоже твоя детишка, ты мне тоже нужна, — упрямо твердила я, размазывая по лицу слезы.

— У тебя есть папа и мама, а у них нет никого. Они ждут меня, чтоб пойти в столовую пообедать. Тебя же я уже накормила!

Она посадила меня на широкий подоконник, поставила часы, показала, где должны быть стрелки, когда она вернётся с работы. Я успокоилась. Долго-долго махала маме в след, пока её яркое платье не скрылось из виду.

Началось бесконечное ожидание…

Я смотрела на часы, они громко тикали, а стрелки их почти не двигались. За окном иногда проходили люди. Вот тётя Шура Хохлушкина с тётей Аней Манеркиной прошли. На работу, в верёвочный цех. Он был рядом с нашим домом. Они делали толстые веревки для кораблей, канаты. Я иногда у них бывала в обеденный перерыв. Меня ставили на стул, я громко пела и читала стихи. Мне громко хлопали.

Фёдор Захарович вывел свой мотоцикл с коляской, завёл его и лихо помчался на работу, подняв жёлтые клубы из пыли и песка. Он работал фельдшером в медпункте в соседнем селе. Когда я болела, он делал мне уколы. Ну, совсем-совсем не больно.

Раскачиваясь, медленно шагая, на дороге появился Федорок. Однажды я его так и назвала, за что меня папа отругал. Откуда же мне было знать, что звали его просто дядя Федя. Перебежал дорогу соседский Джек, добрейший пёс, чёрного окраса с жёлтыми пятнами по бокам. Соседи его держали на цепи, как сторожа, но ему это не нравилось, и он каким-то образом вырывался на свободу.

Из-за деревьев, густо покрытых свежими сочными молодыми листочками и жёлтыми серёжками, — мы эти деревья называли лозинками, — показались две женщины: тётя Маша Тетина и Марьпетровна (так я звала ее). Они были в легких весенних платьях, с причёсками «химия». Такие красивые! Как мама почти! Они громко смеялись. С работы, наверное, шли, к своим детям. Мария Петровна работала вместе с мамой, в детском доме, медсестрой. А тетя Маша приходила к ним и проверяла чистоту, какие-то смывы делала, мазки. В общем, работала в трудновыговариваемой организации — санэпидемстанции.

Внезапно перед моим окном возник Сашка Борзой. По прозвищу Сахар. Он гримасничал, строил мне рожи, прыгал, скакал на четвереньках. Это — десятилетний сын Фёдора Захаровича и Марьпетровны. Он всегда дразнил меня. Недавно, когда они ссорились с моим братом, он прокричал ему обидно так:

— А твоя сестра — заика! И мать твоя книжки читает!

Они часто ссорились с Сашком, моим братом. Зато в периоды примирения их накрывали всякие идеи. Однажды они соорудили настоящий телеграфный аппарат, который передавал и принимал информацию азбукой Морзе. «Точка, тире», — стучало у нас на чердаке, а на чердаке у Сахара эти точки отпечатывались. Мы, малышня, были в восторге от происходящего. Мой четырнадцатилетний брат казался мне гениальным изобретателем, учёным…

Стало темнеть. Пришёл брат, стал уговаривать меня не сообщать маме о позднем его возвращении. За это он обещал показать мне фокус, после которого мама сразу должна была прийти. Я согласилась.

Он взял мамино платье, обернул мне им голову. Мы залезли под стол и три раза тихо произнесли:

— Мама, приди!

После таких заклинаний брат поднял меня и поставил на подоконник. По дороге шла моя мама. В руке она держала букетик подснежников.

Мама! Моя мама! Она помнила обо мне! Она вернулась! Счастье!

P.S. Чеботарёва Полина Петровна, моя мама, всю жизнь проработала в Новоусманском санаторном детском доме Воронежской области с детьми, родители которых были лишены родительских прав. Прошла путь от воспитателя до директора.

Школа

В прошлом году приехала я на свою малую родину, в село Новая Усмань Воронежской области. И решила посетить свою начальную школу, с которой многое связано.

Ан, нет! Не нашла её, родимую!

Поля, бесконечные, бескрайние поля, через которые шла дорога в школу, оказались застроены шикарными, добротными, двух-трехэтажными коттеджами, таунхаусами или как там сейчас называют дома крутых? Ну, Рублёвка, не иначе! Никакой дороги, тропиночки к школе и в помине не было. Дома, дома! Заборы, заборы!

Дома все в зелени! Где-то хозяин липы полюбил, кто-то предпочтение тополям отдал, а кто-то ели посадил. И везде сирень! Прямо, как у Есенина «сиреневая погода, сиренью обрызгана тишь…».

Было удивление необыкновенное! Как все изменилось!

И только речка — тихая, нежная, кое-где совсем сузившаяся из-за нагло разросшегося камыша, а где-то ещё показывающая свой нрав и глубину, осталась прежней. Усманка, река детства…

Утром я бежала в школу во второй класс. Три километра. Сначала по берегу речки, потом — по полям. Иногда неподалеку заяц проскачет, иногда и лисицу можно было приметить. И в дождь, и в снег, и в половодье, переправляясь на лодке, тянулась к знаниям маленькая девочка. Шла в школу. Однажды, в метель, я заблудилась. Не пришла домой вовремя. Все соседи, старший брат вышли на поиски. Нашли в куче сугроба. Замерзшую, обессилевшую, но живую!

Школа находилась словно на острове, вдали от домов. Сейчас вот только задаю себе вопрос: а для чего было задумано это здание, построенное до революции? Одноэтажное, буквой Г, из добротного красного кирпича. С парадным входом. И запасным выходом.

Может, во времена крепостного права там жили работники бесконечных полей и огородов? Ведь детский дом, где работала моя мама, расположился в усадьбе, принадлежащей до революции знатному помещику. Теперь всего и не узнаешь. Доподлинно известно лишь, что во время войны в школе располагался госпиталь.

Училась я хорошо, была заводилой всех мероприятий. И всегда, во всём, была первой.

После второго класса можно было бы перейти в другую школу, которая была ближе к дому, но кто ж отпустит гордость школы?

Сейчас, если рассказать внукам, да что внукам — детям, что в классах этой школы были печки, которые топились дровами, что на плите стояла огромная кастрюля, в которой варился компот из яблок, собранных в школьном саду, нарезанных на уроках труда, высушенных во дворе школы, скажут, наверное, что я родилась в эпоху динозавров…

На большой перемене Юрий Захарович Зиновьев, наш учитель, торжественно наливал каждому компот в металлические кружки, ставил на стол тарелку с бубликами или сухарями. Мы доставали сахар, насыпанный в баночки из-под горчицы. Начиналось чаепитие. Это было волшебство!

В оставшееся переменное время мы всей гурьбой бежали играть в лапту, футбол или в вышибалы на спортивную площадку, а если быть точнее — на луг. В дождливую погоду Юрий Захарович выносил мандалину из своей квартиры, которая была здесь же, рядом с нашим классом, мы усаживались на лавки в коридоре. Начиналось путешествие в мир музыки. Она была такой чарующей, что даже мальчишки-задиры сидели, не шелохнувшись, всю перемену.

Чудесные воспоминания…

Так я и уехала, не найдя знакомую тропинку. А позже мои друзья из Новой Усмани сообщили мне, что отыскали дорогу к школе. Стоит школа! И объявление на двери: «ПРОДАЕТСЯ». На снос, наверное…

Ночь перед Рождеством

Мой дед ушел на войну в первые месяцы, а уже в ноябре 1941 г. пропал без вести.

Дома осталась семья — бабушка и 7 детей. Старшему, моему отцу, было 14 лет.

Село Гремячье и близлежащие села Воронежской области были оккупированы немецкими и венгерскими войсками. Погибло много мирных жителей. В Гремячьем была передовая линия. Мадьяры, так называли венгерских оккупантов, отличались особой жестокостью. Они расстреливали людей, детей и взрослых, просто так, потехи ради. Семью бабушки выгнали в сарай, сказали, чтоб ее дети не показывались им на глаза. Каждый день был на грани жизни и смерти. И голод, страшный голод…

Мой папа и его двенадцатилетний брат ходили по соседним селам, побирались. Часто люди мало давали — самим нечего было есть. Тогда папа и брат надолго уезжали из дома — побирались в поездах. Там давали больше, но была опасность оказаться ночью в чистом поле — не всегда проводники жаловали оборванцев-безбилетников, да и пассажиры нервничали из-за такого соседства. Но сколько радости было, когда братья возвращались с полными котомками еды. В основном, это был хлеб, семечки подсолнечника, картошка, свекла, капуста. Иногда привозили немного и деньжат.

Зима 1942 года была особенно морозной. Далеко без теплой одежды не уедешь. Василий, младший брат, 1941 года рождения, совсем захворал: раздулся живот, начался рахит. Его сестра-двойняшка умерла. И тогда мой папа, как старший мужчина на тот момент в семье, решился на отчаянный поступок. В ночь перед Рождеством и немцы, и мадьяры собрались все вместе в большой соседской избе. Оттуда слышалась громкая бесшабашная музыка, песни, веселые крики.

Папа, взяв санки, осторожно пошел к складу с продуктами. Охраны никакой не было, да и закрыт он был только на задвижку в двери. Было темно. Папа нащупал картонный ящик, обхватил его, не удержал, уронил на пол, волоком подтянул к двери, погрузил на санки. И деру!

Бабушка была в шоке! За такое могли всю семью расстрелять! В коробке оказалось двадцать килограммов сливочного масла. Быстро, недалеко от сарая, в саду выкопали тайник, схрон, положили туда масло. В течение трёх месяцев, а может и больше, бабушка доставала по кусочку масла, кормила всю свою большую семью. Брат выздоровел.

В ту ночь перед Рождеством шел снежок. Следы от санок спрятал.

Мухина Л. М.

Поступок

Хмурый осенний день. Над городом с утра плывут, куда-то торопясь, серые облака. Они то проливаются мелким холодным дождем, то высыпают на город мокрые снежинки, которые, кружась в вихре ветра, ложатся на асфальтовые дорожки, деревья, скамьи в парке, крыши домов и прохожих. И тут же тают.

В центре города, на первом этаже административного здания, в квадратной комнате со стенами, окрашенными в холодный серый цвет, с большими окнами, выходящими на узкий переулок, собралась комиссия.

Витя стоял в середине этой незнакомой комнаты перед длинными столами, за которыми сидели люди. Сердце то замирало, то начинало стучать так сильно, что он слышал стук, отзывающийся болью в тяжелой голове. Незнакомая женщина обратилась к нему:

— Витя, ты меня слышишь? — Он не ответил, и она, подождав, добавила. — Почему ты молчишь? Ответь мне.

Эта история началась полгода назад. Вите тогда исполнилось тринадцать лет. Папа его долго болел и умер, и теперь Витя жил с мамой в маленькой квартирке недалеко от школы. Учился он прилежно. В классе его уважали.

Школа на переменах гудела. Все только и говорили о толерантности, бесправии ребенка, семейном насилии… После уроков проводились классные часы и мероприятия по разъяснению детям их прав в школе и семье. На переменах ребята наперебой рассказывали о своих победах дома над родителями. Обсуждали. На уроках воспитывали учителей, рассказывая им, как они должны обращаться к ученику и что не имеют право делать и требовать от него. Срывали уроки. Дух свободы постепенно захватывал всех. Вите происходящие изменения нравились. Но о себе и своих теплых отношениях с мамой он не рассказывал никому. Его бы не поняли и осмеяли.

В тот день Витя пришел домой рано. Всем классом прогуляли последний урок. Он переоделся в новый спортивный костюм, сел на широкий удобный диван. Фредька — милая собачка, мини йорк, с серенькой лохматой головой и торчащим веером хвостиком, явно хотела с ним поиграть и поэтому прыгнула ему на колени. Витя оттолкнул ее и достал дневник. Там стояла двойка за невыполненное домашнее задание, и написано замечание о том, что он отказался дать дневник по требованию учителя. Ему стало неприятно, но он не испытывал, как раньше, чувства вины. Ухмыльнувшись, Витя спрятал дневник за шкаф, взял телефон, подаренный мамой на день рождения, нашел игру и перестал об этом думать. Незаметно пролетело время.

С работы пришла мама. Ей было неспокойно. В последнее время сын не хотел убирать в комнате, рассказывать о своих друзьях, успехах в учебе. Витя стал отдаляться от нее. А вчера забыл дневник в школе. Ей показалось, что сын обманывает.

Мама присела рядом с сыном и поделилась с ним впечатлениями о том, как прошел ее день, что было нового, о трудностях на работе и о том, как она устала и очень соскучилась по нему. Витя молчал. Спросила про уроки. Когда узнала, что он их не выучил, сильно расстроилась и запретила гулять, забрала телефон.

Наступил новый ненастный день. Витя в школе опять за домашнюю работу получил двойку. После уроков его позвала к себе классный руководитель Анна Ивановна. Посадила Витю рядом. Глаза ее были добрыми. Тихим спокойным голосом произнесла:

— Витенька, ты весь день сам не свой. Расскажи мне, что произошло?

Так захотелось, чтобы его пожалели! Витя стал быстро рассказывать о том, как его обижает мама, как она его не любит и часто наказывает, вчера еще и избила. Он плакал и не мог уснуть до самого утра.

Вечером позвонили в дверь. Мама открыла. На пороге стояла Анна Ивановна.

— Здравствуйте. Я не одна. Знакомьтесь, Валентина Николаевна из комиссии по делам несовершеннолетних. Позвольте войти. Нам надо поговорить.

Первой заговорила Валентина Николаевна:

— Нам стало известно, что вы жестоко обращаетесь со своим сыном. Применяете грубую физическую силу в воспитании подростка.

Витя ушел в свою комнату. До него доносился плач мамы и голоса то учительницы, то Веры Николаевны. Они громко говорили, возмущались, укоряли маму. Слезы подступили к глазам Вити. Стало тихо, но он еще долго сидел неподвижно.

Жизнь как будто замерла в этой квартире. Даже Фредька не играла и все время лежала в своем домике, свернувшись в комочек. Витя не говорил с мамой уже два дня, не решался. А она ждала. Он не мог признаться ей, что сам не понимает, как мог так сказать и предать ее. Утром за столом вдруг мама спросила:

— Тебе плохо со мной?

— Да плохо! — выкрикнул Витя. — Ты всегда усталая и недовольная мною, обижаешь меня.

Мама ушла, а он весь день думал, зачем так сказал. Ведь знает же, как она его любит. Часто задерживается на работе, чтобы больше заработать денег. Витя вспомнил, как совсем недавно они вместе гуляли по парку, ели мороженое. Мама каталась с ним на аттракционах. Было весело!

«Мамочка! Мамочка!» — Слезы текли по его щекам.

А теперь он стоит в этой комнате, где решается его будущее.

— Витя, ты услышал меня?

Он очнулся и огляделся. Мама, ссутулившись и, опустив голову, сидела у окна. Плечи ее вздрагивали. Она подняла глаза, полные слез, и сердце Вити сжалось. Он хотел кинуться к маме, обнять, почувствовать ее прощение и любовь. Но его опять окликнули. Холодок пробежал по его телу. Витя ощутил страх и отчаяние. Хотел закричать, но не смог. Наступила тишина. Все ждали его ответа.

И вдруг он понял, что должен сделать. У него появились силы и решительность. Он окинул ясным взглядом комиссию и смело произнес:

— Я не знаю, что сказать. Я все выдумал. Ничего не было. Я очень люблю свою маму. Она у меня самая хорошая и любит меня.

Он подбежал к маме и прижался к ней, как в детстве. Слова, наверное, говорила его душа:

— Прости, прости, мамочка. Ты лучше всех! Я тебя люблю.

Яркий луч света неожиданно прорвался сквозь тучи и осветил лица самых близких в мире людей, сына и матери, распавшись на множество ярких искринок в их влажных глазах.

Овчаренко Н. Я.

Игры нашего детства

Ура! Я на поле осталась одна! Я стала победителем в игре «вышибалы»!

В старшей группе детского сада нам, всем детям, приходилось каждый день спать после обеда. Только одна девочка могла этого не делать: она училась в детской музыкальной школе, ей нужно было несколько раз в неделю посещать там занятия. Как же я ей завидовала! Какое же это счастье — не спать после обеда в детском саду!

И, о, радость! У нас в группе однажды появились две незнакомые женщины — преподаватели музыкальной школы, которые устроили прослушивание всех детей. Они просили нас спеть, повторить услышанные звуки и ритмический узор. В результате отобрали троих, и меня в том числе, — тех, кого приняли в подготовительный класс музыкальной школы. Наконец, началась новая, интересная, почти взрослая жизнь без послеобеденного сна!

На групповые занятия в музыкальной школе нас, всех троих, отвозили и привозили наши родители по очереди. Какими же были увлекательными эти поездки! Но самое интересное — это шумные игры на переменках в коридорах школы, где можно было побегать и порезвиться, например, в играх «догонялки» и «паровозики». Как только звенел звонок с урока, мы дружно выбегали из класса, заполняли все свободное пространство и с криками и визгом носились из одного конца в другой, стараясь догнать и дотронуться рукой до кого-то из убегавших ребят. Когда эта игра надоедала, мы переходили к следующей: выстраивались «паровозиком» друг за другом. «Паровозик» резво перемещался, пыхтел и резким гудком предупреждал встречных о своем приближении. Шум-гам при этом стоял такой, что удивляюсь, как учителя его выдерживали, хотя часто нам приходилось выслушивать их замечания. Ради такого занимательного и замечательного времяпрепровождения, конечно же, стоило поступать в музыкальную школу!

Но время шло, детский сад остался позади. Наша музыкальная школа славилась своим детским хором, в котором в обязательном порядке участвовали все ученики пятых-седьмых классов. Хор успешно выступал на различных площадках города, его с удовольствием приглашали на всякие праздничные события. Для удержания такого признания нужно было много и утомительно репетировать и репетировать.

В то время в школах занимались шесть дней в неделю, и свободным выходным днем было только воскресенье. Однако на репетиции хора нужно было бежать в воскресные дни. Единственный выходной, которого ждешь в течение шести дней, приходилось тратить на репетиции хора! Как же это было обидно и тяжело! Особенно, когда приходили теплые денечки. Все ребята проводили свободное время на улице, а у меня на это оставалось значительно меньше времени.

И вот однажды весной, придя на репетицию, мы услышали, что руководитель хора заболела, репетиция отменяется. Какое же это блаженство! Бегом помчалась домой. На улице возле дома в полном разгаре шумела игра в «вышибалы». В центре поля между двух «вышибал» мальчик и девочка лихо старались уклониться от летящего в них с разных сторон мяча. Я, как новенькая, сразу прыгнула к ним в центр поля. В этот же момент увидела, что мяч стремительно несся прямо на нас. Мне удалось увернуться, а играющая девочка попала «под раздачу», мяч ее задел, и ей пришлось покинуть игровое поле.

Кроме меня, в игре остался еще один мальчик. Мы проворно развернулись и едва успели живо отбежать назад, как с другой стороны опять мяч полетел в нашу сторону! Мой напарник ловко его поймал, и выбывшая девочка вернулась и снова стала участницей игры. Не успели мы прийти в себя, как коварный мяч вновь настиг одного из нас, «центральных» игроков, а затем и другого. В результате, сначала мальчик, а затем и девочка выбыли. Я осталась одна.

Мне очень хотелось во что бы то ни стало выиграть и вернуть всех выбывших игроков в центр игры. Для этого я должна была увернуться от мяча двенадцать раз, столько раз, сколько мне было полных лет на тот момент. Я должна была это сделать! Я бегала, прыгала, увертывалась изо всех сил — и выиграла! Теперь игру можно было начинать с самого начала, а все выбывшие игроки могли вернуться в игру! Я победила!

Одинцова Г. Л.

Первая учительница

В семье Соколовых праздник: Тимофей идёт в первый класс. По такому случаю папа надел чёрный костюм, белую рубашку и галстук. Тимошка был одет так же, как папа, по-взрослому. Мама всё утро суетилась, на ходу красила губы, проверяла, уже в который раз, ранец — всё ли положили. Тимошка был в приподнятом настроении. Он ждал от сегодняшнего дня чего-то сказочного, необыкновенного. Тем более, после школы семья собралась в парк кататься на аттракционах.

Возле школы царила неразбериха. Гремела музыка, дети и взрослые искали свои классы, толкали друг друга, но никто ни на кого не обижался. Был праздник. Первое сентября.

Мама держала Тимку за руку, Тимка, прижимая к груди огромный, пахнущий осенью и дождём, букет хризантем, вприпрыжку следовал за мамой:

— Мама, ну скоро? Мам, ну, где мой класс, мы не опоздали? Мама, мы опоздали, нас не примут!

— Сюда, идите сюда, вон наша табличка «1-Б»! — размахивая обеими руками, звал папа.

Наконец Тимофея пристроили к классу. Папа неустанно фотографировал всё подряд: детей, школу, Тимошку с цветами. А Тимофей мучился с этим огромным букетом, не понимая, как бы его поудобнее взять, чтобы не мешал.

Праздник подходил к концу. На середину площадки выскочил старшеклассник, к нему подбежала первоклассница в белом фартучке, с огромными белыми бантами. Парень подхватил девочку, усадил на своё плечо и, под трель колокольчика в руках у девочки, побежал вдоль строя.

— Да это же Настя из нашего садика! — сам от себя не ожидая, размахивая букетом, громко закричал Тимка, — Настя, Настя, я тоже здесь, Настя! Ты меня видишь? Настя! Смотри на меня! Я здесь стою!

Тимошкина учительница больно дёрнула его за плечо и зашипела на ухо:

— Хватит орать! Ты здесь не один, ну-ка, замолчи!

Тимка замолчал на полуслове, поднял голову и увидел глаза учительницы. Они были злыми, а лицо красным. Учительница отошла. И у Тимки мгновенно испортилось настроение. Он не понимал, почему нельзя всем рассказать, что девочка с колокольчиком в руках — это его подружка, с которой он три года дружил в детском саду и теперь они в одной школе. Почему?

Вдруг все повернулись направо и двинулись к крыльцу школы. А Тимоша стоял, как вкопанный. Он искал взглядом родителей, чтобы сообщить им, что уже не хочет в школу, если в ней нельзя радоваться.

Он даже не заметил, как подошла учительница. Она схватила его за руку, потащила за собой. Букет выпал из рук мальчика. Учительница на ходу подхватила его и снова сунула первокласснику. Подвела Тимофея к толстой девочке с тонкими косичками, сунула его руку в её влажную ладонь:

— Леночка, держи крепко этого мальчика, а то он спит на ходу.

— Я не сплю! Я не хочу туда идти, я хочу к маме!

— А, ну, тихо! Потом поговорим.

Но Тимошке не хотелось разговаривать с этой чужой нервной женщиной. Ни сейчас, ни потом.

— Мама, ты где? Мама! Мама! Иди ко мне!

Тимофей стал выдёргивать свою руку из руки девочки, но она держала его крепко и не отпускала. Тима ударил девочку букетом по голове. Потом ещё раз и ещё! И одноклассница покрылась белыми лепестками, осыпавшимися с хризантем. Они запутались в её чёлке, лежали на плечах и, даже, на ранце! Но Лена была стойкой и добросовестной девочкой — раз учительница сказала держать крепко, она, несмотря на все неудобства, цепко держала одноклассника за руку и уже тащила его по ступенькам лестницы. Тимофей споткнулся, упал, но чьи-то взрослые руки подхватили мальчишку, поставили на ноги и подтолкнули в спину, чтобы не отставал.

Сначала в класс вошли дети, уселись за партами, затем вошли родители. Тимофей увидел маму и закричал:

— Мама пошли домой, я не хочу в эту школу!

— Тимочка, Тимочка, потом поговорим, посиди пока, мальчик мой, — издалека успокаивала сына мама.

В дверях появился папа с фотоаппаратом. Он никак не мог втиснуться в класс, поэтому фотографировал Тимку через головы гостей.

Подошла учительница, наклонилась к Тимофею и свистящим шёпотом приказала молчать, пока она не разрешит разговаривать, при этом больно сжала его ладошку, которая еще не отошла от цепких пальцев одноклассницы-толстушки.

Тимка больше не мог терпеть. Он уронил голову на свои ладони и заплакал навзрыд. Мама стояла сзади и не видела трагедию сына. А отец, растолкав всех у двери, кинулся к сыну!

— Мужчина, мужчина, выйдите из класса! Что вы себе позволяете!

— Вы что, не видите — ребёнок плачет!

— Ну и что! Выйдите, говорю вам, не мешайте мне вести первый урок!

Мама уже была рядом. Она поцеловала Тимошку в затылок:

— Пойдём сынок отсюда. Пойдём!

В классе стояла звонкая тишина. Семья двинулась к выходу.

— Тётенька, вы букет забыли, — крикнула соседка Тимошки по парте.

Мама махнула рукой. Она сама была уже в слезах. А на парте сиротливо лежал потрёпанный букет из белых хризантем.

Всей семьей пошли к директору:

— Пожалуйста, переведите нас в другой класс. Мы уже видим, что мальчик не найдёт общего языка с учительницей.

— Я услышала вас, пойдёмте. Все формальности позже, а сейчас поспешим на урок.

Они прошли по длинному коридору.

— Лидия Ивановна, у вас новый ученик. Берёте?

— Конечно, берём! Как зовут?

— Тимофей Соколов.

— Прекрасно, нам нужен Тимофей Соколов, такого ученика у нас нет!

И весь класс одобрительно засмеялся вместе с родителями, стоящими вдоль стен и окон.

— Тимка, Тимка, иди ко мне, будем сидеть вместе!

— Настя! Ты здесь? А ты слышала, как я на линейке всем рассказал, что мы были в одном садике?

— Как здорово, — засмеялась учительница. — Ну, усаживайтесь за одну парту, а после урока расскажете нам всем, как вы ходили в детский сад.

После уроков Тимошка и Настя, крепко держась за руки, в сопровождении счастливых родителей, шли в парк кататься на аттракционах. И только ладонь, которая ещё ныла от недружеских рукопожатий, напоминала Тимоше об утренних неприятностях.

Но в такой день разве можно об этом постоянно помнить? Конечно, нет!

Олесюк Л. Г.

Девочка и перышко

Стояли погожие дни уходящего лета. Девочка осталась одна в квартире и бродила из одной комнаты в другую в поисках интересного занятия. Комната, где она жила, была большой и просторной и служила одновременно гостиной и детской с рабочим уголком. По левой стене от двери стоял шкаф, а ближе к окну — солдатская кровать, застеленная по тогдашней моде ковровым покрывалом. Девочка села на кровать и принялась рассматривать книжную полку, которую смастерил и повесил папа. Вся остальная мебель в комнате была казенная, выданная вместе со служебной квартирой. Если перевернуть стулья или залезть под стол, то можно увидеть инвентарные номера.

Полка была едва заполнена. Учебники в школе еще не выдали, а взять в библиотеке новые книжки она не успела. Свои все уже перечитала.

Девочка встала и подошла к тумбочке у стола. Порылась в ее недрах и достала альбом с карандашами. Села за стол, собираясь порисовать. Но рисовать вдруг расхотелось. Она отодвинула тюлевую занавеску с окна и посмотрела во двор. Никто и ничто не привлекало внимания. Двор был пуст.

Девочка развернулась, и ее взгляд упал на шкаф. Глаза вспыхнули, стало ясно, что она что-то задумала.

Девочка была полненькой, с пушистыми густыми волосами светло-русого цвета и карими озорными глазами на миловидной мордашке. Любила наряжаться, представляя себя какой-нибудь артисткой или певицей. Имя у нее было редкое и обязывало соответствовать. Родители назвали ее в честь популярной певицы их молодости Гелены Великановой. Дома звали Геля. Девочке нравилось имя, но приходилось поправлять тех, кто норовил назвать ее Леной или Галей. А еще она не знала, как выглядит певица, и потому легко преображалась в ту великолепную женщину, которую себе представляла.

Геля распахнула створки шкафа и начала вытаскивать свои наряды. Она разложила их на кровати и стала перебирать, пытаясь создать образ певицы. Из девичьих сарафанов и платьев ничего не вышло. Она затолкала вещи обратно и пошла в родительскую спальню. За полгода после их приезда здесь уже произошли перемены. Казенную мебель сменил спальный гарнитур. Помимо кроватей с прикроватными тумбочками и шкафа, в комплект входило трюмо. Гелене не запрещалось входить в спальню, но мама не любила, когда Геля там хозяйничала сама. Но ведь дома никого, кроме нее, не было. И она открыла шкаф и стала перебирать мамины платья, сдвигая плечики.

Наконец искомый наряд был найден. Геля достала белый сарафан в крупный синий горох и ловко влезла в него. Он оказался до пола и вполне годился для выступления на сцене. Но этого показалось мало, и поверх сарафана она натянула подвернувшийся под руку мамин шелковый халат с широкими рукавами. Получившееся громоздкое одеяние надо было закрепить. Геля взяла папин ремень от парадной формы и завершила наряд. Желтый ремень с блестящей пряжкой идеально вписался в сценический образ. Не доставало только туфель и сумочки. Она надела белые мамины босоножки и взяла ее дамскую сумку.

Потом выдвинула ящик трюмо и достала шкатулку, в которой мама хранила украшения. Примерила несколько бус, выбрала самую длинную нитку и надела на себя. В трюмо попались черные кожаные перчатки, которые тоже пошли в ход. Во всем этом великолепии девочка встала перед зеркалом, взяла в руку маленькую хрустальную вазочку и запела, как в микрофон. Пела она по-настоящему, а не понарошку. В голове звучали слова и мелодия песни «Ландыши», и, хотя у нее самой так хорошо не получалось, она пела громко и свободно. Геля давно усвоила, что ей «медведь на ухо наступил», а потому стеснялась петь публично и, только оставаясь дома одна, отдавалась пению всей душой.

Она еще покрутилась перед зеркалом и решила, что чего-то не хватает. Опять залезла в шкаф и потянула на себя шляпную коробку. В ней обнаружилась мамина шляпка из черного бархата. Геля примерила ее и поправила блестящее перо цвета вороного крыла. Потом покрутила шляпку справа налево, потом еще раз вокруг головы. Наконец, осталась довольна завершенным образом.

Ей захотелось покрасоваться перед подругами, и она вышла на балкон. Огляделась, перегнулась через перила, но никого не нашла. Вернулась в спальню. Снова посмотрела на себя в зеркало и — не увидела пера на шляпке! Но ведь оно было, вот тут, сбоку!

Испугавшись, что ее будут ругать за потерю, она стала отчаянно искать его на полу вокруг себя и под трюмо, под шкафом. Пера нигде не было. Надо было срочно что-то предпринять! Найти это перышко или новое и прицепить на место. Геля старательно замела следы своего вторжения в спальню, вышла в прихожую, торопливо влезла в сандалии и открыла дверь.

Быстро сбежав по лестнице, она обогнула дом и стала искать перышко под балконом. Не найдя, пошла к дороге, ведущей от дома к воинской части, где служил ее отец. Дорога была выложена бетонными плитами и вела к приключениям. Слева простирались белые поля гречихи и желтые — горчицы, а справа, за забором, прятались фруктовые сады. Однако сегодня девочке некогда было разглядывать красивый пейзаж. Ей крайне необходимо было найти черное вороное перо, с переливами.

Дорога не петляла, лишь делала некрутой поворот посередине. Взрослому пройти этот путь не составляло труда и занимало от силы десять минут. Дети шли дольше. И не столько из-за мелкого шага, сколько потому, что по дороге попадались всякие увлекательные штучки. Так и сейчас Геля сбавила шаг, разглядывая деревья в поисках птицы с подходящим оперением и опуская иногда взгляд на дорогу в поисках какого-нибудь упавшего пера. Но, как назло, ворон по дороге не попадалось. Одни воробьи да трясогузки.

Наконец она добралась до КПП и свободно вошла на территорию военного городка. Караульный даже не спросил, куда она идет. Дети офицеров могли ходить туда-сюда беспрепятственно.

Внутри она увидела голубей. Они стайкой взмыли вверх при ее приближении. Геля наклонилась и принялась рассматривать перья на земле. По размеру подходили два, но цвет другой, сизый. Что же делать дальше? Спросить у папы?

Взгляд скользнул вправо, на штаб части. Гелена вошла внутрь и на первом этаже остановилась. Солдат в карауле у знамени части показался ей строгим, и она не решилась спрашивать разрешения, чтобы подняться к папе на второй этаж. Вышла и пошла на плац. Там места много, может, отыщется какое-нибудь перышко? Но плац, пустой в обеденное время, был чисто выметен. Ни одного перышка на нем она не нашла, хоть и обошла его весь.

И тут она увидела спортивный комплекс для физподготовки личного состава. На нем тоже никого не было в этот час. Но это даже хорошо! Геля уже устала от поисков и обрадовалась новому занятию. Раскрасневшись, с горящими глазами девочка влезала то на один снаряд, то на другой, пока ее взгляд не остановился на вышке. Над ней возвышалось сооружение на четырех опорах, на которых были закреплены две параллельные доски, а с обеих сторон — цепи, чтобы держаться во время бега по доскам. А наверху сидел черный ворон. Геля радостно взвизгнула. Птица испуганно взлетела, потеряв блестящее черное перо, которое плавно опустилось на доски.

«Как высоко! — подумала девочка. — Заберусь на вышку по лестнице с одной стороны, а спущусь по шесту с другой» Она оглядела площадку в поисках еще какого-нибудь пера от птицы и, не найдя, решительно подошла к лестнице на вышку.

Вперед! Девочка шустро полезла наверх. Посмотрела вверх. Проверила. Перо было на месте. Геля бесстрашно продолжила подъем. Преодолев лестницу, влезла на доску и на четвереньках продвинулась вперед. Схватила перо и… глянула вниз. Глаза расширились от ужаса, ноги задрожали и словно прилипли к доске, не желая двигаться ни вперед к шесту, ни назад к лестнице. Она вцепилась в доски обеими руками и тихо заплакала, не зная, что делать. Она очень боялась, что о происшествии расскажут папе и маме, и они будут ее ругать.

Время шло, ее подвываний никто не слышал. Часть в это время замирала. Ситуация становилась безнадежной.

Геле показалось, что она теперь так и будет всю жизнь сидеть на этой тоненькой досочке, и никто и никогда не поможет ей отсюда спуститься. От страха девочка отчаянно закричала и стала громко, сквозь слезы, звать на помощь.

— Помогите, снимите меня отсюда! Я же у мамы одна. Что она без меня делать будет?

Ее призыв был услышан. Сбежались офицеры, солдаты. Один из них снял бедолагу. Размазывая по щекам сопли и слезы, сгорая от стыда, Геля бросилась со всех ног домой, крепко прижимая к груди заветное перо. Она не собиралась рассказывать родителям о сегодняшнем приключении и надеялась сохранить все в тайне. Стыдно было неимоверно. При этом ее согревала мысль, что она нашла замену утерянному перышку.

Когда родители вернулись домой и стали переговариваться на кухне, Геля подслушала, как они рассказывали друг другу эту историю. Каждому из них не один раз ее представили в лицах разные люди, ставшие свидетелями отчаянного поступка дочери. Почему-то она поняла, что ругать ее сегодня не станут, и тихонько прошла в спальню. Достала шляпную коробку и начала прилаживать перышко к шляпке.

Геля была так увлечена, что не услышала, как отворилась дверь и в спальню вошла мама. Понаблюдав за занятием дочери, она спросила, зачем та приторачивает второе перо к шляпке.

— Как второе? — удивилась девочка.

— Ну, вот же сбоку есть перышко.

— Мамочка, я думала, что потеряла его. Или оно улетело в окно. Я так искала его и не нашла. А нашла вот это. Оно было на вышке. Поэтому я на нее и полезла, — призналась Геля.

Мама надела шляпку и засмеялась. Теперь с одной стороны было старое перышко, а с другой — торчало в сторону черное воронье перо. Геля посмотрела на маму и тоже засмеялась. Обняла маму и спросила:

— Ты меня простила? Ты не сердишься больше?

— Я сержусь, что ты полезла на такую верхотуру. А если бы ты свалилась оттуда?

— Но ведь я же не свалилась! Все хорошо. Ты меня прощаешь?

— Да, прощаю. Давай спать. Поздно уже. И не бери больше мои вещи без спроса.

Геля забрала с таким трудом добытое перо и пристроила его на полку над своим письменным столом. Приключения сегодняшнего дня так утомили ее, что сон быстро сморил отчаянную девочку. И всю ночь ей снилось летящее черное перышко, которое она никак не могла догнать…

Пыженко Л. С.

Творожный сырок

Кто как, а я люблю, перебирая старые фотографии, вспоминать интересные моменты из школьной жизни, когда мы были искренни в своих желаниях и поступках.

На этом фото Лена Айвазова — как заморская птица среди серых голубей. Мы — с косичками, тощими хвостиками, а у Лены копна волнистых каштановых волос, которых никакие ленточки и резинки не удержат. У нее огромные карие глаза с пушистыми черными ресницами и необычными голубоватыми белками. Нужно ли удивляться, что мальчишкам 1-го «А» так интересна Лена, что каждому хочется подергать эти роскошные пряди волос. А еще Лена так смешно встряхивает своей гривой и раздувает ноздри крупного носа с горбинкой. Это потом мы узнали, что в роду у Лены были грузинский князь, молдавская цыганка, польский пан, греческая рыбачка, донская казачка и профессор еврей. Гремучая смесь. Но это потом.

А пока мальчишки первого класса играют в игру — догнать Лену и дернуть за волосы. А Лена играет в свою — убежать в класс и там спокойно съесть что-нибудь вкусненькое вместе с подружкой, тоже Леной, но толстенькой и спокойной.

В этот раз девочки хотели съесть по творожному сырку. Но им не повезло. Повезло мальчишкам: им удалось загнать Лену в класс и окружить. Мне Лену жалко. Но через плотный круг мальчишек мне — малявке, которая ниже и худее всех в классе, не прорваться. Лена-вторая спешит на помощь подруге, она сильная, сейчас кому-то из ребят достанется. Но Айвазова справляется сама. Она жертвует своим любимым сырком: спокойно развернув обертку, Лена, как балерина, делает резкий поворот на каблуке вокруг своей оси, размазывая творог по физиономиям мальчишек.

Такого не ожидал никто. Особенно сами мальчишки. Они сжимают кулаки. Но входит Полина Афанасьевна — наша учительница. Она очень красива: высокая, статная, толстая русая коса венцом на голове, веселые голубые глаза и приятный голос. Но в этот раз голос звенел набатом. Ох, и влетело же нашим мальчишкам за эту охоту, да еще и пришлось отмывать творог холодной водой под краном в туалете.

Лену учительница за находчивость похвалила, но посоветовала подругам сырки есть в буфете, а не в классе.

Больше мы его не боимся

— Уберите от меня эту сумасшедшую, — орет Жорка, приплясывая и вытаскивая из трусов майку. Кто «эта сумасшедшая», и кто такой Жорка, я сейчас расскажу.

Родители Жорки переехали в наш дом в конце весны. Он жил у бабушки в деревне и привык решать свои проблемы силой. Жорка был старше и сильнее всех нас. До этого новенького в нашем дворе никто никого не бил. Девчонки дружили с мальчишками и вместе играли. Но теперь… Девчонки отдельно, мальчишки отдельно. И самое грустное, что Жорка стал для них командиром. Жестоким и очень властным. Никто не мог сказать ему слова поперек. Мы не могли даже вынести во двор кукол — обязательно вываляют в пыли, а то и закинут на крышу сарая. А полезешь по лестнице выручать куклу, мальчишки будут кричать о том, какого цвета у тебя трусы.

Но хуже всего то, что Жорка для взрослых — хороший, вежливый мальчик. А когда взрослых во дворе нет — достается не только нам, но и воробьям, голубям и кошкам. В них так удобно кидаться камнями и палками. И этот день не стал исключением.

Мы сидели на скамейке под деревом и слушали «Волшебника Изумрудного города», которого читала Эля. Она почти взрослая — ей 11 лет.

Во двор вошел Жорка в майке, заправленной в трусы, и с полотенцем в руках. Как я говорила, он был самым старшим, ему разрешали ходить на реку без взрослых. Жорка притащил в полотенце ужа и придумал новое развлечение: кидать в него камнями. Он вытряхнул ужа на землю, и игра началась. Хорошо еще, что у мальчишек дрожали руки, и по ужу пока никто не попал. Нам стало жалко ужа — ну, что он Жорке сделал? Не укусил же его — ужи не кусаются. Даже я, первоклашка, об этом знала.

Девочки стали плакать и просить отпустить ужа. Жорка начал смеяться и дразнить нас плаксами. Потом решил еще поиздеваться. Он предложил оставить ужа в живых на таких условиях — берите ужа в руки, и я его не буду убивать.

Уж пытается уползти, высовывает язык из пасти, ему, наверное, тоже страшно, как и нам. Ну, как его взять в руки — скользкий… Жорка нагибается за ужом, хватает его за хвост и начинает вертеть над головой, сейчас бросит. Вдруг Эля выхватывает из его руки ужа и, оттянув майку на Жоркиной груди, опускает туда ужа.

— Уберите от меня эту сумасшедшую, — истерично орет Жорка, приплясывая и вытаскивая из трусов майку.

Больше мы его не боимся.

Тутынина В. И.

Вовка-«лепестричество»

— Никола, одевайся скорее! Эти, с когтями, приехали. Ребята уже побежали, захар (машина) у моста гремит, — закричал брату со двора запыхавшийся Володька.

— Ты почему так быстро вернулся? — вмешалась в разговор мать, опасаясь, что не выполнят мальчишки задание, не вымоют картошку, убегут. Уж очень им интересно, как в селе электрические столбы устанавливают. — Николка, помоги брату. Вдвоем помойте и бегите.

Ребята быстро вымыли на речке картошку, принесли домой и побежали к мосту, где уже собрались все их друзья. Мальчишки целыми днями крутились вокруг рабочих, любопытные спрашивали:

— Как это ток побежит? Тятя сказывал, что в избе будет как солнышко?

Рабочие смеялись, но старались объяснять:

— Сегодня будем провода натягивать, по ним и побежит ток.

— Как так — лепестричество и в избе солнце? — не стесняясь, спросил Володька, снова рассмешив электриков. Так и прозвали рабочие его «лепестричеством».

Из машины стали выгружать катушки с проводами, одежду и снаряжение. Ребятам было интересно, мечтали хотя бы дотронуться до всего этого. Подоспели на помощь местные мужики, которых нарядили в колхозе помогать копать ямы под столбы.

— А это как называется? — не унимались пацаны.

Активнее всех был Володька, он со всеми умел разговаривать, не стесняясь, любопытство прямо распирало его. Даже председатель колхоза был у него в друзьях. Приходил Володька на планерку с отцом в правление, быстрым уверенным шагом шел к «самому главному», за руку здоровались. Соскучившийся по своей семье, уставший от одиночества, мужчина усаживал его на колени, иногда всю планерку так проводил. Предрекал ему стать председателем после него. Володьке это нравилось.

— Это — когти, видишь, как у кошки. Они лазают по деревьям, и я могу, — с улыбкой рассказывал электрик, понимая ребячий интерес.

Наконец, приготовившись к работе, он ловко поднялся по столбу, оглянулся на ребят, улыбнулся, помахал сверху рукой.

— А он не свалится? — шепотом спросил замерший от страха Николка. Он был младше брата на два года.

— А ты не каркай — и не свалится, — отругал младшего брата Володька. — Когти втыкаются, вострые. Я вырасту, буду электриком. Я бы сейчас полез, так не дадут.

За лето поставили столбы и провели провода по всему селу и к домам. Для каждого хозяйства установили выключатель, патрон для лампочки и розетку.

Наступил день подачи электроэнергии. Егор, отец Володьки и Николки, тоже очень ждал и волновался, хотя видал лампочки, выключатели, электроплитки в райцентре. Пришел электрик, принес лампочку, сам вкрутил в патрон. Увидел Вовку, протянул ему руку и весело сказал:

— Аааа, это у вас «лепестричество» живет. Сейчас увидишь, что это такое.

— Ребята, не глядите на лампочку, зажмурьтесь или отвернитесь, а то ослепнете! — строго сказал отец и щелкнул выключателем. Таким ярким показался свет от 40-ваттовой лампочки, он проник во все углы по избе, это было диво!

— Мама, как хорошо теперь книжки читать! — с восторгом закричал Николка.

— Конечно, и прясть, и вязать, все хорошо, — по-детски обрадовалась Ивановна.

— Платить за лампочку не надо, а если купите плитку, сразу сообщите, за нее надо дополнительно деньги вносить, — предупредил перед уходом рабочий электросетей.

Вечером затопили железную печку-каленку и по избе разошелся запах печеной картошки. Володька решил испечь печенки. Подключил к работе Николку, заставил резать картошку кругляшами.

— Я не буду чистить. Долго, — возмутился брат.

— Не будем, с кожурой вкуснее, — весело проговорил находчивый мальчишка, предвидя, что делать это придется ему.

А сам, на правах старшего, складывал сочни на печку-каленку. Не доверишь такое серьезное дело малышне.

— Собери печенки на эмалированную тарелку, — обратилась к старшему мать. — Маленьких не подпускай, еще обожгутся.

Вскоре все сидели вокруг стола и уплетали картошку, запивая молоком. Продолжали восхищаться лампочкой, висящей над столом, и исходящим от нее светом.

— Теперь можно и лежа читать, до койки свет доходит, — вместе с ребятами радовалась переменам в жизни хозяйка.

Примерно через месяц отцу удалось в Кунгуре на рынке выменять на мясо электрическую плитку. Но платить за нее было нечем, налоги душили, трудоднями не расплатишься. И, хоть и был риск попасться при проверке, о покупке плитки не заявили.

Вот и наступил день проверки. Ивановна суетилась на кухне, мыла посуду после обеда, когда услышала звук открывающихся дверей и голоса чужих людей. Быстро сообразив, в чем дело, сунула плитку в печь за заслонку: там точно искать не будут. И спокойно продолжила вытирать чашки.

Зашли двое. Один из них, высокий молодой мужчина, летом работал в селе.

— Как электричество, плиткой пользуетесь? — строго начал разговор представитель, обращаясь к отцу.

— Да вы что, какая плитка. Вот она — наша плитка, смотрите, — Егор подошел к печи, открыл заслонку и уверенно пригласил удостовериться, что еда готовится в печи.

На Ивановну напал нервный смех. Она опустилась на стул, положила руки на спинку и уткнулась лицом в посудное полотенце.

Электрик смутился, искоса посмотрел на хозяйку: ну, конечно, она хохочет над его вопросом…

На смех матери из комнаты выбежали ребята.

— Ну, ладно, до свидания, «Лепестричество», — узнал проверяющий Вовку, протянул ему руку. Рукопожатие стало и приветствием, и прощанием.

— Ты чего расхохоталась? — возмущенно спросил Егор у жены, когда проверяющие вышли. — Нас проверяют, а ей смешно.

— Ты открыл заслонку, так сам-то погляди туда…

Теперь смеялись вместе.

А Володька проводил представителей до калитки, и, вернувшись в дом, упрямо сказал:

— Я все равно выучусь на электрика, хоть Захаров говорит, что я буду председателем.

— Конечно, выучишься, — весело ответил отец и взъерошил ему волосы. — Мечты должны сбываться.

Уринова М. Г.

Летние каникулы в лагере «Вишнегорске»

У этой нескладной, некрасивой девочки были яркие и необыкновенные каникулы. Холодные, скучные, одинокие школьные зимы и жаркие, веселые, шумные летние дни. Четыре года подряд, с восьми до одиннадцати лет, она ездила на юг Украины, в степи, где порой за лето не выпадало ни капли дождя. Их пионерский лагерь назывался «Вишнегорск» и, действительно, фруктов было столько, что не только руки, но и ноги детей не отмывались от ягод. Вишню уже не рвали с деревьев. Компоты надоели. Мама Любы увозила в Москву несколько ведер варенья и весь год ела его сама, девочка даже видеть его не хотела.

Лагерь находился в необычном месте. С одной стороны — кладбище, с другой — колхозный яблочный сад, с третьей — поле подсолнухов, а с четвертой — глубокий широкий овраг, яр, где устраивались пионерские костры с песнями и танцами… А в ста метрах — лишь пройти соседний лагерь, — огромное, трехкилометровое соленое озеро: говорили, что это остаток Азовского моря.

Люба быстро научилась плавать и, во всем остальном ужасная трусиха, никогда не боялась воды. Они все барахтались в большом огороженном лягушатнике, но почему-то ей одной разрешалось плавать за сеткой, где уже было с головкой. И как же приятно было чувствовать себя на просторе! Ей хотелось переплыть озеро, позднее она сумела добраться до середины, до столбика…

***

Да, им, москвичам, разрешалось чуть больше, чем всем остальным, местным ребятам. Их ведь было всего 10—12 человек, и они были на особом, привилегированном положении. Люба почти всегда была в первом отряде, так как не хотела расставаться со своими старшими земляками, а потому подружки у нее были взрослые, почти девушки, и она очень этим гордилась. Директор лагеря, Виктор Маркович и его жена, Галина Владимировна, музыкальный работник, дружили с ее мамой — та иногда приезжала в командировку на местный арматурный («изоляторный», как они его называли) завод, а отпуск свой обычно проводила у сторожа лагеря, снимала там комнату. Сторожиха, добрая толстая украинка, старалась подкормить девочку: она ведь была сущий скелет. Да, Люба много плавала, бегала, прыгала, но совсем не ела ни хлеб, ни сладости, ни — особенно! — вареную капусту, а ведь в Украине всегда борщи. Да разве вообще она думала о еде, когда было так весело! Купанье, прогулки в курортном парке, где они собирали ракушки, музыкальные занятия под аккордеон — песни и танцы, инсценировки и подготовка к карнавалу. «Золушка», и она — придворная дама. Многочисленные кружки: танцевальный, фото, редакционный…

«Мама, у меня все хорошо. Жарко. Я бегаю в одних трусиках. Скучать некогда. У меня порвались сандалии. Пришли мне новые», — писала она домой.

Но мама ей ничего не прислала. И она так весь месяц и пробегала босиком, лишь перед сном одалживала у кого-нибудь тапочки — чтобы вымыть ноги. Но иногда она скучала по дому и маме.

В начале июня Виктор Маркович выстраивал детей на линейке и предупреждал всех: кто будет есть зеленые, незрелые вишни, того отправят домой. Люба боялась директора: он был очень строгий, но все же старалась срывать вишни прямо у него на глазах. Но ее почему-то не отправляли в Москву.

***

Шелковица, вишни, абрикосы… Вот только яблок в их лагере совсем не было. Зато их много было у сторожа.

— Любочка, может, насыпать тебе борща? — зазывала ее толстая баба Ксюша. — Не треба? Вот возьми хоть яблочек.

Но однажды ее подловили мальчишки из ее отряда:

— А, ты воровала в колхозном саду! Сейчас мы тебя к директору. Он тебя накажет!

Она пыталась вырваться, но разве могла она с ними справиться? Они втолкнули ее в кабинет, а сами остались у дверей, дожидаться… Она, конечно, страшно перепугалась, слезы уже готовы были пролиться…

— Любочка, успокойся. Ну, ясно, что ты не крала. Верим, что — у сторожа. Мама-то еще не скоро приедет? На вот возьми печенье, конфеты, — Виктор Маркович и Галина Владимировна мягко и ласково говорили с ней.

С теми же яблоками и еще со сладостями, стараясь не смотреть на хлопцев, Люба гордо прошествовала мимо.

***

А еще были всякого рода затеи.

— Девочки, давайте устроим концерт!

«У лукоморья дуб зеленый…» Она была русалкой. Распустив свои длинные черные косы и замотавшись в белую простыню, Люба молча сидела на стуле под деревом и гребешком расчесывала волосы. Вокруг нее ходил кот, а Лена, румяная белокурая украиночка, читала само стихотворение. Немногочисленные зрители: директор, его жена и их сын Юрка, ее ровесник, им хлопали.

Или в палате Люба рассказывала девочкам сказки, которые она придумывала на ходу — похожие на те, что она сама читала в книжках.

А однажды она даже организовала настоящий концерт на эстраде…

…Но были и другие затеи. Тихий час. Жарко. И потому невозможно заснуть.

— Девочки, а давайте стащим матрасы на пол под кровати, так будет прохладнее.

И все дружно ее поддержали. Они тихо лежали под сетками. Вошла вожатая. В палате пусто. Где дети? Но, конечно, их быстро обнаружили. И все дружно и хором показали на нее: «Люба!»

— А у вас, что, своей головы нет? — возмутилась она. — Вы же со мной согласились!

Но почему-то наказали только ее. Все два часа Люба должна была стоять на солнцепеке. Хотя ей нельзя на солнце. Врачи в Москве запретили…

***

Да, Люба плохо переносила солнце. В Москве у нее обнаружили вегетативный невроз. И здесь однажды на спортивных соревнованиях, когда она сидела без панамки на солнце, у нее вдруг отчаянно заколотилось сердце.

— Люба, что с тобой? Ты совсем белая!

И девочки потащили ее к изолятору. У нее 39°, солнечный удар. Но ей хорошо: ведь за ней ухаживала медсестра Валечка, красивая черноволосая смуглянка с огромными глазами.

— Валечка, посиди со мной.

Любе казалось, что она влюблена в эту ласковую и добрую девушку. И потому ей хорошо и весело. И она прыгала на пружинах кровати.

— Люба, у тебя высокая температура, тебе надо лежать…

— Да, да, Валечка.

Но только та выходила, а она видела подружек у окна — и опять прыгала, прыгала, прыгала. И только ночью ей становилось ужасно страшно. Она — одна в этом домике на пригорке, а все отряды — внизу, вдалеке. Окна ее палаты выходили прямо на кладбище, она смотрела на кресты и ей чудилось, что она видит того самого мальчика-лунатика из третьего отряда, про которого рассказывали девочки: он во сне бродит по лагерю, переходит яр и идет к могилам. Да, да, вон там его тень…

***

Через кладбище они ходили каждый день — по пути в курортный парк. И всегда приветствовали одну и ту же могилу, вернее, покойницу: «Мария Гундаренко, гип-гип-ура! Гип-гип-ура!» Днем не было страшно. А вот ночью… Хотя однажды им было весело и в полночь. Озорной воспитатель Миша предложил им сыграть в привидения. Они все завернулись в простыни, тихо-тихо, чтоб не услышал директор, вышли за ворота и спрятались за памятниками. А когда увидели на дороге прохожих, с криком выскочили и налетели на них. Но те почему-то не испугались. Это оказались дети сторожа.

Но это всем отрядом, а вот одной…

А пришлось однажды…

***

— Мама, мне так надоел лагерь, линейка, режим! Давай я в твой отпуск поживу с тобой, — пожаловалась Люба маме, когда та приехала в командировку.

А она ведь была на особом положении и не только как москвичка: после солнечного удара ее на целый месяц освободили от утренней зарядки, можно была вставать немного позже. И все равно…

Ну что ж, мама согласилась, и они стали вместе жить у сторожа. Но Любе быстро стало скучно. Рядом — дети, веселье. А она все с мамой да с мамой — на пляж, в парк, в фабричную столовую. «Ты же сама так хотела! Что же теперь ноешь? Ну, на следующую смену опять возьму тебе путевку».

Неожиданно приехала Ирка, подружка по прошлогоднему лету.

— Поедешь ко мне? Переночуешь у меня, а завтра… Тебя мама отпустит? Моя, да, конечно, не будет возражать. Она все про тебя знает.

Мама всегда ее отпускала. Доверяла. И они поехали в автобусе в город, а Люба по дороге уже мечтала, как завтра они будут весь день гулять… Но на пороге Иркиной квартиры их сердито встретила женщина. Ира, оказывается, не предупредила свою мать. И та достаточно громко сказала дочери: «Нет, нет, нельзя, мы ведь рано утром…» Ира смутилась: «Извини, но я не смогу тебя проводить…»

Хорошо еще, что она успела на последний автобус. Кондукторша недоверчиво посмотрела на девочку: «Ты ничего не путаешь? До какого парка, городского или курортного? Ведь уже так поздно!»

В поселке, хотя и почти безлюдно, идти было еще ничего. Но вот она дошла до кладбища. Тишина. Темно. И… страшно. Ужасно страшно. Сердце заколотилось. Ох, надо идти. Но вдруг она увидела в кустах, за деревьями тень. Что это такое? Кошка? Или ей показалось? И она побежала вслед за ней, стараясь смотреть только на нее. Кошка или тень? Кошка или тень? И так ей стало немного легче. Она добежала до лагеря. Там тихо, все уже давно уснули, но хотя бы горели фонари. Взбежала на гору — к дому сторожа. Темно. Залаяли собаки, а она их ужасно боялась. Всех без исключения — и больших, и маленьких. Уф, славу богу, они — на привязи. Да и сторож, дядя Петро, хоть как всегда и пьяный, но тут как тут, уже спускается к ней…

Мама же лишь удивилась, но не ругала дочку.

***

И опять она стала жить в лагере. Опять линейка, режим, но все равно ей было интересно: подружки и игры. Любе было весело даже без всякой причины, а просто потому, что всегда жарко, можно много купаться в озере, теплый песок, много фруктов и все ее любили — и подружки и взрослые: она ведь была москвичка!

— А как у вас там в столице? Неужели не учите украинский язык? Откуда же ты знаешь наши песни «Черемшину» и «Подоляночку»? А как по-русски дуля? Фиг? Хиба ж так гуторят? Тю тебя…, — спрашивали ее местные девочки.

Весело им, москвичам, было и в пересменку. Все местные дети уезжали домой: в город или село, а они оставались на 3—4 дня одни в лагере. Делали тогда, что хотели без всякого режима: до тошноты качались на всех качелях-лодочках или кружились на каруселях-самолетиках, потом бежали на озеро и плавали вволю, сколько им влезет. Бегали по всей территории, лазали по деревьям, а ночью все вместе спали в одной палате на сдвинутых вплотную кроватях.

***

В конце четвертого класса, то есть накануне перехода в среднюю школу, Люба подрезала свои косы, наверное, захотелось что-то изменить в жизни или просто почувствовать себя немного взрослее… Девочки-одноклассницы долго занимались ее прической — то оставляли волосы распущенными, и они спадали пышной волной по плечам, то делали ей хвостики. «Люба, ты теперь прехорошенькая! Все мальчишки будут за тобой бегать», — уверяли они ее. Она, конечно, смущалась и не верила этому. А в июне опять уехала в Украину.

Как всегда, ее записали в первый отряд. А в третьем появился новый мальчик, на два года ее старше, очень красивый темноволосый украинец, Саша Красный. Такая вот удивительная у него была фамилия. Почти все девочки из его отряда были в него влюблены. И Люба тоже в него влюбилась. Сначала молчала, скрывала, а потом однажды, во время тихого часа, по секрету сказала об этом своей соседке и подружке, четырнадцатилетней Светке. А та взяла и написала записку и подбросила через знакомого мальчика в третий отряд. «Саша, тебя любит девочка из первого отряда. Ее зовут Люба».

И, конечно же, скоро весь лагерь узнал о ее чувстве. И, видимо, Саша тоже догадывался или даже знал. Когда Люба проходила мимо его отряда, ребята смеялись: «Саша, Саша, смотри, кто идет…» Их пытались свести, его силой тянули навстречу ей. Он смущался и краснел. Она — тоже, хотя и пыталась шутить. Но почему тогда на пионерском костре, в яру — девочки сидели высоко, почти на самой вершине — он неожиданно вскарабкался к ним и, пристально глядя на Любу, спросил у той же самой Светки:

— Скажи, а кто у вас в отряде девочка по имени Люба?

Света тут же со смехом показала на нее: «Вот она!»

Саша смутился и кубарем скатился вниз.

А потом вечерами, когда все девочки шли смотреть кинофильмы в летний кинотеатр под открытом небом, она отправлялась в душную телевизионную — тогда проходил международный футбольный матч, и Саша не пропускал ни одной игры. Они всегда сидели рядом, но не разговаривали друг с другом. И, кажется, она там была единственной девчонкой. Ей уже тоже нравился футбол, она разбиралась во всех его тонкостях…

Однажды ее опять наказали и опять в тихий час. Она предложила своей соседке улечься вместе валетом на одной кровати. Просто так, из чистого озорства. Но вожатая не поняла этой безобидной шутки и приказала Любе встать. Она же отказалась выполнить ее требование: специально, чтоб ее позлить или из упрямства. Иногда что-то находило на нее. Да и не любила она эту вожатую. И та отправила ее на солнце. Люба вспомнила свой солнечный удар и… пошла в тенечек. Через некоторое время пришли Саша и Колька, его приятель: их отряд дежурил, а потому они не спали, они должны были помогать на кухне или убирать территорию. Люба поболтала с Колькой, он, естественно, одобрил ее поведение. Саша молчал. И весь тихий час мальчишки так и проторчали около первого отряда, играли в теннис, гоняли в мяч… А когда все встали, они ушли. «Классное» наказание у нее в этот раз получилось.

И только в день его отъезда — она сидела в беседке, а он все вертелся рядом, — Саша неожиданно заговорил с ней:

— Ты живешь в самой Москве?

— Да.

— А где именно?

— В центре.

— Ты уезжаешь?

— Нет, остаюсь на вторую смену. А ты живешь в самом Славянске?

— Да, в самом. А я сегодня уезжаю.

Люба не сказала ему: «До свидания». Саша тоже не попрощался с ней.

И больше они никогда не виделись. Так она и не узнала, нравилась ли она ему, этому красивому мальчику Саше Красному.

***

Это было ее последнее лето в этом лагере. Потом она ездила и в другие, но уже только в Подмосковье. И это уже были холодные, скучные и подчас одинокие каникулы. Ведь там не было озера, а лишь две-три минуты купанья в речке Переплюйке, нельзя было бегать босиком, и после степных просторов Люба долго еще не могла привыкнуть к темным, глухим лесам средней полосы.

Чистякова-Буренкова Т. А.

Электричка

В 1980-е годы в папином КБ предложили взять дачный участок на реке Киржач, облюбованной байдарочниками и рыболовами. Места ягодные, грибные, река красиво изгибается меж живописных берегов… Но — далеко. От станции Орехово-Зуево несколько раз в сутки идет старая, недлинная электричка на Александров. Ее прямо-таки штурмуют едва успевшие перебежать через пути дачники, грибники и местные жители, возвращающиеся с работы или из столичных магазинов. Через сорок минут подъезжаем к станции Санино, а дальше пешком. С рюкзаками и тележками на колесах — полями, лугами, перелесками, мимо деревень с настоящими колодцами, по мосточкам с канатами вместо перил: длинным, низко, прямо на воде — через старицу и высоким, с проломившимися досками, но коротким — через быстрый Киржач. Можно, конечно, машиной, но редкий водитель захочет губить свою по бездорожью, а по времени выигрыша никакого — пробки!

Участок достался замечательный — земляничная полянка с незабудками и анютиными глазками. Олюшка в детстве называла их «танютиными», по созвучию с Танюлей (так сестренка звала меня). Но красотой любовались не долго: на даче надо было строить дом, разводить сад, огород. Поначалу поставили палатку. Приезжали в субботу, а в воскресенье — налегке, полубегом, на электричку. Расписание часто менялось, об изменениях узнавали только на станции, так что уходили с участков пораньше, с запасом.

Однажды летом вышли, как всегда, загодя. Погода чудесная! Еще не поздно. Коровы, козы пасутся. В лесочке то земляничка улыбнется, то черничка подмигнет. Поляны цветами пестреют. Разноцветных люпинов — море! Вдруг слышим — поезд. Надо поспешать. Вот видна платформа, и поезд недалеко. Сначала бежалось легко, радостно, с ощущением невероятной свободы. Казалось: несколько прыжков, и мы у цели! Но очень скоро дыхание сбилось, сердце подкатило к горлу, ноги стали деревенеть. А поезд уже поравнялся с платформой. Пока он весь растянется вдоль нее, нам надо добежать до кустов, перебежать через рельсы (хорошо, нет встречных поездов) и забраться на невысокую платформу. Не успеем — ночевать под открытым небом. На работе — прогул! В голове стучит, память подсовывает кадры из военных фильмов, где от выдержки, смелости, скорости зависела жизнь! А что же я, хуже? Глазами, всем существом я уже там! Поезд остановился.

Кондуктор кивает, подбадривает. Отнимающиеся от усталости ноги цепляются за рельсы, я спотыкаюсь… Из-за кустов выбегает мужчина в рясе, подхватывает меня и, практически на себе, дотаскивает до вагона.

Отдышавшись, недоумеваем: почему так рано?

— А мы вне расписания, ваша прибудет через десять минут, — улыбается кондуктор.

Вкусы детства

Прошлым сентябрем, несмотря на пандемию, мы с приятельницей решились лететь в Турцию.

Мармарис, отель на Первой линии, вид на море, бассейн. Шведский стол за стеклянной стеной: по ту сторону, параллельно с тобой, улыбаясь одними глазами — все в медицинских масках, — идет официант и накладывает указанное тобой на тарелки, которые подает в конце этого «дефиле» через окошко. За пределы отеля тоже рекомендовано выходить в масках, иначе, встретив полицейского, нарвешься на штраф. Экскурсии предлагали, как обычно. Очень интересные. Я уже многим восхитилась, была и на Памукале, и в Кападокии, в этот приезд решила взять что-нибудь оздоровительное, полегче и поближе. Так и получилось: кормила черепах, лакомилась только что пойманными другими участниками экскурсии крабами, валялась на песочке, мазалась чудо-грязью и купалась — там же, где незабвенная Клеопатра!

Но и сама дорога — это уже удовольствие и приключение. Рано утром автобус забирал нас от отеля и вез на пристань, где мы пересаживались на двухпалубные яхты. На одной технической, для завтрака, остановке автобуса продавали поштучно персики. Огромные, с головку младенца. Соблазнилась. Сочные, сладкие, с косточкой не больше миндального орешка. Больше полувека не попадались такие. А в детстве, помню…

Мне года четыре. Отдыхаем в Лазаревском, под Сочи. К дому, в котором мы снимали комнаты, надо подниматься по ступенькам мимо цветов, персиковых деревьев, кустов с помидорами. Наверняка там было много других растений, но запечатлелись эти. Персики. Таких удивительных фруктов я раньше не видела. Похожи на яблоки, но кожица бархатная, золотисто-розовая. Тяжелые, но не твердые: держать можно только ладошками, а если пальцами — проткнешь кожицу, и из нежной вкуснейшей мякоти потечет сок. Эти потрясающие персики собирали при нас. Каждый плод снимали бережно, чтоб не помять, укладывали отдельно друг от друга в бумажные листочки.

А помидоры запомнились потому, что из-за них вышел казус. Однажды меня не взяли на море и, чтоб скоротать время, я решила еще раз позавтракать. Большие красно-бордовые помидоры — их называли «бычье сердце», — лежали легкодоступно в корзине. Свернуть маленький, с наперсток, кулечек, чтобы потом, сидя в тенечке на лавочке, их присаливать — не проблема. Еще бы хлеба нарезать… но все ножи спрятаны. Эврика! Можно пальцами выскрести мякоть. (Сейчас не помню и не понимаю, почему нельзя было просто отломить?) Но — факт: после моего завтрака от хлеба осталась только корковая оболочка.

Когда вернулись взрослые, разразился жуткий скандал по поводу «обнаглевших мышей, разгуливающих даже днем, испортивших весь хлеб и надо посмотреть, что еще?!» Я поняла, что натворила, что весь шум из-за меня, пришлось сознаться. Все почему-то обрадовались и очень смеялись…

Да, персик на остановке по пути в Дальян оказался волшебным — вспомнилось далекое, почти забытое, когда все было вкуснее, солнце ласковее, жара мягче.

Яблоко раздора

В семье царили мир и покой. По вечерам вслух читали Гоголя, Шекспира, играли в буриме… Но иногда, вдруг — будто Пандора вскрывала запретный сосуд — шум, гам! Скандал на посрамление итальянцев, на зависть Феллини. Это до хрипоты, до икоты бабушка с дедушкой отстаивали свой взгляд на творчество Булгакова или Дали, на взаимоотношения Цветаевой и Эфрона. Мне, малявке, эти имена ничего не говорили, но кое-что зацепилось.

Помню, бабуля возмущалась неблагодарностью Л. Н. Толстого по отношению к жене. По её мнению, без самоотверженного, можно сказать, героического труда Софьи Андреевны, переписывающей набело ночами произведения мужа — Никто! Никогда! — не разобрал бы его циклопических предложений, написанных невероятными, нечеловеческими «каракулями».

Видимо, эпизод сохранился в памяти ещё и потому, что в школе в то время проходили такие предметы, как «Прописи», «Чистописание», и проблема почерка была важной, касалась меня лично. Я совершенно не помню ссор на бытовые, кухонные темы. «Яблоки раздора» до поры до времени покоились в книжных шкафах и принадлежали людям неординарным — людям, событиям или предметам искусства.

Китайская роза

Мой дедушка отдавался своим увлечениям целиком, не жалея ни времени, ни денег. Пел и аккомпанировал себе на гитаре, собрал великолепную библиотеку, альбомы художественных галерей всего мира и отдельных художников — в то время казалось, что увидеть все это вживую не будет возможности никогда. Но больше всего он, инженер строитель, любил разводить цветы и даже получал за них грамоты и благодарности на городских фестивалях цветов. Под роялем зимовали «детки» — луковички гладиолусов, ожидавшие высадки. В квартире, благо площадь и высота потолков позволяли, росли две пальмы и куст китайской розы. Объемный, с крупными темно-зелеными листьями, куст цвел крайне скудно и редко, поэтому возникновение каждого бутона встречалось бурной радостью. Вся семья с трепетом ожидала его расцвета. Еще внимательней следили за форточками и дверями — никаких сквозняков!

И вот день настал… Но к этой радости прибавилась еще одна: дядя Кира с семьей выезжали из комнаты в квартире отчима (моего дедушки) в собственную двухкомнатную! Была заказана машина, все суетились, проверяли и доупаковывали вещи, созванивались с водителем и подбирали сумку для перевозки Барсика. Котика накануне подарили дяде Кире друзья. Он очень любил котов и, наконец-то, мог себе позволить. К тому же, по поверью, в новый дом первым должен войти кот или кошка. Машина у подъезда. Можно присесть на дорожку, сказать последнее «прости» книгам, цветам.

Вошли в комнату с розой и… остолбенели. На кусте безжизненно болтался один лепесток, а Барсик, распушив хвост, с восторженным урчанием расправлялся с прекрасным бордовым цветком. Дедушка не был кровожадным, животных он тоже любил… но только реакция дяди Киры, сумевшего мгновенно запихнуть упирающегося кота в сумку и выскочить с ним из квартиры, спасла Барсику хвост и уши.

Доверяй, но проверяй

Среднего роста, с вечной папиросой в зубах, тучноватый, всегда с воротом нараспашку — из-за одышки дядя Кира терпеть не мог галстуков и шарфов. Темные волосы, стриженые не очень коротко и зачесанные назад, иногда непослушно падали на высокий лоб. Взгляд — внимательный, добрый и заинтересованный, легко располагал к общению и откровенности.

Но, вообще-то, ничего в нем не выдавало художника с безупречным вкусом, советам которого следовали беспрекословно, касалось ли это одежды, дизайна, музыки, живописи или кулинарии. Меж собой мы звали его Леонардов Микель Рафаэлевич.

Домашние заждались. В квартире наконец-то закончили ремонт и сегодня собирались повесить шторы, которые должен был купить Кирилл Васильевич.

Заскочила посоветоваться соседка Земфира Львовна: ей захотелось обновить интерьер.

И вот, радостный и возбужденный, пришел хозяин. Его рассказ с красочными деталями захватил всех, будто он вернулся с посещения модного вернисажа, а не из магазина тканей.

Шторы повесили. Они изумительно преобразили комнату, но дядя все сетовал, что обстановка не подходит ТЕМ шторам, которыми он восхитился в магазине. Вдохновленный идеей где-нибудь применить эту чудесную ткань, он заверил соседку, что к ее интерьеру она подойдет идеально и начал подробно объяснять, где можно увидеть это высокохудожественное произведение.

Через пару дней, вечерком, Земфира Львовна вновь заскочила поболтать за чашечкой чая. При ней был сверток, который она, загадочно улыбаясь, не без гордости развернула.

Все недоуменно посмотрели на дядю Киру: он медленно оседал на стул, держась за сердце:

— Что это?

Платки и скатерти Машкова, Малявина, Кустодиева показались бы унылыми тряпками рядом с представшей перед нами кричащей, блестящей, объединившей в себе представление о прекрасном всех цыган всего мира, тканью. Оказалось, на следующий день после покупки штор дядей, в магазине был не то учет, не то переоформление витрин к празднику, и ткани перевесили. Ничего не подозревавшая Земфира Львовна шла точно по указанному маршруту и, как говорится, ничтоже сумняшеся, купила то, что висело в указанном месте.

Когда Кирилл Васильевич пришел в себя, они бросились в магазин. Успели до закрытия и началось обольщение. Земфира Львовна, очаровательная дама, переводчик и первоклассный репетитор, обещала всем сказочные скидки на профессиональную помощь. Кирилл Васильевич был готов поделиться дефицитными консервами, припасенными к приближающемуся Новому году.

В общем, потребовалось незаурядное ораторское искусство и обаяние обоих, чтобы нарушить правила магазина и обменять купленный отрез на вожделенный, образец которого скромно и благородно висел на самом видном и престижном месте.

Все закончилось к общему удовольствию. Но как тут не вспомнить поговорку: доверяй, но проверяй!

У страха глаза велики

Тёплый летний вечер спустился внезапно и сразу превратился в непроглядную ночь. От рассыпавшихся по всему чёрному небу бесчисленных звёзд — красиво, но не светлее. Сад освещает лунная дорожка, да голая лампочка над длинным столом, за которым ежевечерне ужинают и обмениваются впечатлениями все отдыхающие. Дружное застолье — с тостами, стихами, забавными историями, песнями. Каждый старается, кто на что способен.

Подошла моя очередь «показать себя». Встаю и… столбенею от ужаса, будто под внезапно опрокинутым ушатом с водой. Грудь сдавило, не могу вздохнуть: за спинами сидящих в противоположном конце стола появилась мрачная фигура. Сгорбленная, косматая, в тёмных бесформенных лохмотьях старуха. Глаз не разглядеть, но взгляд явно устремлён на меня. Она молчит, но и я не могу издать ни звука, язык не повинуется. Ведьмы из произведений Шарля Перро, Братьев Гримм и сказок всех народов мира, которыми я зачитывалась в детстве, не производили такого ошеломляющего гипнотического впечатления.

Пауза затянулась. Почуяв неладное, меня стали подбадривать, тормошить. Наконец смельчаки двинулись навстречу непрошенной гостье…

Моим «потусторонним видением» оказалась стоящая в ведре перевёрнутая швабра с накинутой для просушки половой тряпкой. Воистину — у страха глаза велики.

***

Тряпка была большая, сделанная из мешка, в котором перевозили сахар. Свежевыстиранная, даже слегка ароматная (чистоплотная хозяйка любила чистящие средства с запахом лимона). Наброшенная на перевёрнутую швабру, она силуэтом походила на развешенные неподалеку на плечиках платья. К ним изредка подходили проверить — не пора ли снимать. А тряпку не замечали, и от этого ей было очень обидно.

Вечер стоял тихий, но иногда всё же налетал тёплый ветерок, шевеля листву и лёгкие ткани. Тряпка давно высохла и тоже ловила ветерок, приподнимая обвисшие края ему вдогонку. Заметив устремлённый на неё взгляд, она оживилась, захлопала всеми четырьмя концами…

И вот шумная компания окружила её. Это был лучший момент с тех пор, как закончилась её «сладкая жизнь». Тогда она редко оставалась одна. Её то наполняли сахаром, то совочком освобождали от него, куда-то носили, возили. Потом, когда стала она тряпкой, на неё перестали обращать внимание. Но сейчас все стояли вокруг и весело смеялись. Это был триумф!

Ярковая Л. В.

Четыре рубля десять копеек

Эта история произошла в 1967 году.

В нашей школе учились дети из нескольких цыганских семей. Почти в каждом классе было двое-трое кудрявых цыганят.

В нашем классе была одна девочка. Высокая худая третьегодница Аня Баталева из большой цыганской семьи.

С моей младшей сестрой учился брат Ани Вася, веселый, добродушный мальчишка, который круглый год ходил в кирзовых сапогах и исполнял «Цыганочку» на всех школьных утренниках.

Мою одноклассницу учеба не интересовала вообще, школу она посещала от случая к случаю. На двойки не реагировала.

И вот учительница, как тогда было принято, прикрепила ко мне отстающую Аню. Я была почти отличницей, за исключением физкультуры. Но о физкультуре в другой раз.