Прыжок в ночи

Глава 1. Прыжок в ночи. Воспоминания перед сном

В очередной раз, повернувшись с боку на бок, Екатерина Андреевна окончательно поняла, что сегодня ей не суждено заснуть. Она села на край кровати, тяжело вздохнула. Затем, поднялась на ноги, подошла к окну, за которым беспрестанно по подоконнику стучал дождь. От порывов ветра он отлетал в сторону от окна, поливая своими живительными струями дорожку под окнами и цветы, в большом количестве благоухающие возле дома. От приоткрытого окна веяло прохладой летней июньской ночи. Каждый раз при наступлении этих июньских дней у женщины наступала бессонница. И от этого болело сердце.

В комнате от дождевой сырости становилось слишком прохладно. Женщина зябко повела плечами, очнувшись от внезапно нахлынувших воспоминаний. Холод вдруг пронизал ее насквозь, до мозга костей. Она раздраженно потрясла головой: к чему снова ворошить прошлое? Давно пора бы успокоиться, забыть старые раны. Но они не хотели излечиваться, хотя прошло уже более десятка лет.

Страдалица выглянула в окно. Было темно. Падал свет от фонаря на столбе. Вид из окна перестал быть привычным. Она снова ощущала боль и отчаяние, испытанные ею много лет назад. Так и хочется сказать» в прошлой жизни», когда они с мужем вернулись с Севера после страшных событий, произошедших с ними там.

Долгое время они существовали здесь, словно в параллельном мире, не видя ни этой, давно знакомой улицы, ни резвящихся соседских малышей. Казалось, мир перестал для них существовать. Были лишь отчаяние и боль, саднящие и лишающие веры в будущее. Казалось, оно никогда не наступит. Они и не стремились к нему. Просто существовали, как сомнамбулы, потеряв смысл жизни. Сейчас все вспомнилось уже с меньшей остротой. Боль не утихла до конца и теперь. Она облачилась в другие очертания, часто напоминая о себе, неожиданно и властно. Спасибо дочери. Она поняла своих родителей. Не требовала объяснений, не навязывала им своего мнения. Лишь помогала возвращаться мелкими шажками в настоящую жизнь, состоящую не только из черных дней, но иногда радующую красочными, радостными событиями.

Пожилая женщина убрала с лица седую прядь, снова вглядываясь в темень наступившей ночи за окном. Потом подумала: вот так и старость подкрадывается к нам, медленно и незаметно, как наступает непроглядная ночь. Совсем не так давно они с мужем были совсем молодыми. Водили детишек за ручки в детский садик. И вот пришло время старости. Седина окрасила головы Кати и Максима, фигуры изменились до неузнаваемости. Но не это самое страшное. Страшнее всего, что они после создания детьми собственных семей, остались одни. У взрослых отпрысков теперь своя жизнь. А у пожилой четы не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Дедушке и бабушке наследники перестали доверять внуков, считая их недостойными этого занятия. Складывалось впечатление, что их дети, Иван и Марина росли самостоятельно, учились сами, получали образование без них с мужем. И взрослели сами по себе, как сорняки в огороде.

Женщина оглянулась на дверь. Хорошо, что муж заснул. Она не хотела, чтобы он видел ее слабой и беспомощной, потому что почувствовала, как комок подступает к горлу, и беззвучные рыдания сотрясают тело. Она даже себе не могла бы сейчас объяснить причину этих горьких слез. Наверное, жгла обида за неверие собственных детей. Или страх снова подступал к ее сознанию. Она просто вытирала слезы и мокрые дорожки под носом и на щеках, размазывая их ладонью по лицу, как в детстве. Что поделаешь: жизнь течет, а привычки остаются.

Она плакала и одновременно озиралась на неприкрытую дверь: только бы никто не увидел ее слабости. Но дверь не закрывала. Лишь размазывала слезы. И не могла остановить их нескончаемый поток. А из самых глубин сознания вновь выплывал прежний страх, что она испытала, когда они с Максимом выпали из окна такой же темной и безмолвной ночью в таежном поселке на БАМе.

Эти страшные воспоминания, жалость к себе, боязнь перед будущим, страх за детей и внуков, отчаяние и тоска одиночества — все в минуты нынешней слабости смоталось в большущий клубок, и заставляло ее заново все переживать, мешая трезво оценивать.

Дождь хлестал в открытое окно. Грохотала и сверкала гроза. Женщина слегка прикрыла створки рамы. Ей совершенно не хотелось спать. И, придвинув ближе к прохладе, исходящей от окна, кресло, продолжила предаваться воспоминаниям вместо сна. Сейчас-то все в пределах нормы, а вот много лет назад…

Был июнь — первый месяц лета. Еще не наступила изнуряющая жара. Природа оживала и постепенно преображалась. Хотелось постоянно вдыхать ароматы просыпающейся природы. И любоваться свежестью и красотой цветов, трав и деревьев.

В те памятные дни в ее семье три дня творилось невообразимый сумбур. В пятницу Кате предстояло суточное дежурство во временно простаивающей котельной. Надо отметить, она сама напросилась на эту вахту, чтобы впоследствии присоединить отгулы к отпуску. Они с мужем собирались в скором времени провести лето с дочерью. До этого женщина отдежурила несколько совершенно спокойных вахт. И не особенно устала от них. Но предстоящее дежурство оказалось ужасным. И это при том, что с самого утра жизнь шла своим чередом, без каких-то происшествий, как каждый день в последнее время.

Наскоро позавтракав, муж ушел на работу в ту же самую котельную, где работала и девушка. Катя навела порядок в недавно полученной квартире, накормила больную мать и отправилась на огород, купленный всего месяц назад, но уже любовно засаженный саженцами. Чета все свое свободное время проводила там.

Каждый человек имеет хобби. Для кого-то самым интересным занятием является коллекционирование марок, редких экземпляров монет, для других кулинария или шитье. А Евсеевы любили проводить время на воздухе в окружении деревьев и любимых растений. Для девушки огород стал чуть ли не единственной радостью. Он преданно и благодарно отвечал ей на заботу и уход.

Катя любовно полила грядки и цветы, подпушила грунт возле всходов, с интересом оглядела зацветающие кусты помидоров в парнике. Они стояли ровными рядочками, плечо к плечу, как солдаты на плацу. Затем она собрала колорадских жуков с картошки и накормила собаку.

Смеркалось. Дежурная приняла ночную вахту в котельной. Она была рядом с огородами. Осмотрела ее внутри, закрыла все двери на этажах, обошла вокруг самого здания котельной. Помещение представляло собой серую кирпичную пятиэтажку с большим количеством дверей на каждом этаже и аварийной наружной металлической лестницей с двух сторон на все этажи. Оставались открытыми только ворота в гараж и входная дверь для сотрудников с вывеской» Посторонним вход воспрещен». Здесь жена

лестнице около входной двери стояла лавочка, на которую села дежурная в ожидании мужа.

Начинало темнеть. Вокруг было тихо и удивительно спокойно. На землю спускалась тьма, окутывая мраком все, что попадалось на ее пути. Уже не было видно жилого поселка, проглядывались лишь их очертания. Слышались звуки с железнодорожной станции.

От одиночества и долгого ожидания на душе появилось чувство тревоги, волнения и какого-то беспокойства. Девушка достала из кармана легкой рабочей куртки семечки и стала загрызать свои тревоги, не испытывая при этом ни малейшего удовольствия.

Когда пришел муж, оказалось, что он забыл покормить Катину мать. И девушка поспешила домой исправлять положение. Не оставлять же старую, больную женщину голодной.

Живя в отсутствие дочери в одиночестве на Ставрополье, мать в январе сослепу неправильно задвинула заслонку у отопительной печи и рассыпала возле нее уголь, когда добавляла его в топку. В результате угорела от угарного газа. Соседи нашли старую женщину лежащей на холодном полу. Она была в коме. Вызванные из районного центра врачи бились за ее жизнь, как только могли. Но и впоследствии они не могли твердо сказать, что все будет хорошо. Да и не было ничего нормального. Мать осталась жить, но разум ее помутился. Некоторое время она находилась между жизнью и смертью в состоянии реактивного ступора. Она лежала на кровати недвижимо, как мумия, и не реагировала даже на громкий стук и разговор. Катя, приехавшая к больной матери по телеграмме родственников, с трудом поднимала ту с постели, подтыкала под спину и бока подушки. Потом насильно кормила и поила ее. А затем стаскивала старушку на себе с кровати на стул, приспособленный под туалет. Один раз в день затаскивала ее в ванну, сажала на стул, одной рукой держа ее тело, а другой купала, обливая водой из кружки. Насухо вытерев ее и надев чистую одежду, дочь укладывала мать в постель. После обмывания стирала грязное белье и развешивала на веревке тут же в комнате над печкой. Была тогда зима и тепло сохранялось только в комнате, которую приходилось топить два раза: утром и вечером.

Максим в марте приехал за тещей и своей женой. В Ростове прямо на руках отнес старую женщину к поезду. Теперь уже больше года бедняга жила вместе с дочерью и зятем в маленьком таежном поселке. О своей болезни мать забыла, имея склероз третьей степени. И считала себя здоровой и непонятно, зачем вывезенной с Кавказа на Север.

Катя накормила свою больную мать, оделась в более теплую одежду и возвратилась к

мужу в котельную.

Он сидел на бетонных трубах вдали от здания. Ей показались странными блеск его глаз, накрепко сомкнутые губы и бледность лица. Теряясь в догадках, что могло так расстроить или испугать мужа, она поставила перед ним сумку с ужином и хотела пойти к зданию. Но Максим схватил ее за руку:

— Не ходи туда! Там…

Он замолчал, видимо решая, стоит ли жене говорить о чем-то секретном, только ему известном. Потом, наконец, решился. И продолжил:

— Там какой-то мужик издевается над женщиной. Она кричит: «Не бей меня, Володя!» А он ее затянул на пятый этаж и, по-моему, насилует. И снова бьет. Слышишь, как она кричит? Катя удивилась, как это ее муж видел и слышал, как кто-то издевается над женщиной, и не пришел ей на помощь. Раньше подобной трусости она за ним не наблюдала.

Она ничего не слышала. Да и как можно было услышать, если здание с полностью закрытыми дверями и окнами находилось метрах в десяти. Тогда Максим, строго-настрого приказав жене, не отходить от него ни на шаг, взял ее за руку. Еле слышно ступая, они прошли в котельную, где царила устрашающая тишина. И только капающая вода изредка нарушала эту тишину. Было ощущение, что семейная чета продвигается вглубь безлюдной пещеры, где изредка раздавался всплеск воды где-то снизу или сбоку.

Вокруг было как-то загадочно и немного страшно. Страшно, скорее, от того, что Катя не узнавала своего мужа, он раньше никогда не боялся, шел на защиту слабого. А тут казался слабым, возбужденным и взволнованным. Еще она злилась на себя, что ничего не слышит и не может облегчить состояние своего мужа. Она почему-то всегда злилась, если волновалась.

Максиму в эти минуты казалось, что она притворяется, будто ничего не слышит. И что она давно вынесла приговор его состоянию: крыша поехала. Катя этого и предположить не могла. Не то, что произнести вслух. Она просто молчала. Ведь для него ее неверие было сейчас смерти подобно. Он всегда ощущал себя эдаким гигантом с фантастически развитым слухом и недюжинной силой. И в эти минуты думал, что она ему не верит и сомневается в его способностях, раз ничего не говорит.

Он вел жену по лестнице, часто останавливаясь, прислушиваясь и сообщая о новых криках или звуках. Но Катя в один момент лишь услышала шаги на металлической лестнице. Кто-то поднимался по ней вверх или спускался вниз. Дети поселка безумно любили карабкаться по этим лестницам, как по горам, взад-вперед. И вполне возможно, что сейчас именно они ходили по лестнице, пытаясь найти лазейку в неработающую котельную. Детвора ведь любопытна. Нельзя отрицать появление там и взрослых, жаждущих уединиться от посторонних глаз, чтобы опустошить одну-две бутылки спиртного. И при этом остаться незамеченными.

В ту ночь Катя не могла дождаться окончания дежурства. Все двери и окна были закрыты, но мужу чудились голоса, дергание двери, слежка за каждым углом. Он вскакивал с раскладушки, хватал, что попадет под руку, готовясь к обороне. Он ожидал нападение то со стороны окна, то со стороны закрытой на крючок двери. Весь он был в холодном поту, руки тряслись, в глазах был жар. Его всего лихорадило. Его неприкрытый страх передавался Кате. Сначала она сомневалась в возможности стать чьей-то игрушкой. Она отвернулась от неподдающегося утешению мужа и задремала. Ни для кого не секрет, что сторожа ночью хоть немного отдыхают. Но, то и дело просыпаясь от шумных передвижений и разговоров ее мужа с невидимыми врагами, она вконец, была объята ужасом, сковавшим женское тело. У нее не было сил ни шевелиться, ни бояться, ни бороться. Любое движение онемевших от ужаса рук, ног или головы казались ей неестественными.

Ночь казалась бесконечной. От ужаса не представлялось даже возможности поверить, будто это бред, что вновь проснется солнце и начнется обычный день. Уже мало верилось в наступление спасительного дня. Но чуть забрезжил рассвет, как девушке снова захотелось жить, забыв все прежние страхи.

Перед сдачей смены ей надо было привести в порядок кабинет лаборатории, в котором они находились с мужем, но тот преградил ей дорогу:

— Нет! Сначала я все проверю! — Он вцепился в рукав ее рабочей спецовки так, будто кто-то тянул ее в пропасть. А он спасал, стараясь вытянуть из пропасти за эту вещь.

Взяв с жены обещание, что она никому не откроет двери, несмотря ни на что, он вышел из кабинета со словами:

— Никому, даже если меня убьют! Поняла?

Катя согласно кивнула головой.

Она любила мужа и старалась любыми путями сохранить в семье спокойные и ровные отношения. Иногда, даже не соглашаясь с его мнением, принимала его сторону, лишь бы избежать громких выяснений отношений.

Муж долго бродил по помещению, тщательно проверяя, там ли еще те, кто ему всю ночь стучал, кричал и угрожал, и кого он умолял сжалиться над внучатами и не мучить их. И именно в этот день должна была привезти детишек в гости невестка.

Абсурд полнейший. Катя следила за мужем через замочную скважину. Он проводил разведку, разворачиваясь то в одну, то в другую стороны, выставляя вперед взятую в кабинете палку для самообороны. Потом он стукнул три раза в дверь, как условились. И стал выводить Катю из котельной, снова вертясь, как волчок и делая выпады вперед или назад. Он заглядывал за все столбы и загородки на пути следования, отодвигал жену от ям или куч. Складывалось впечатление, что он играл в игру, исполняя роль частного охранника у важного лица.

Надо отдать должное, все это время он рисковал собой, прикрывая Катино хрупкое тело своим, не менее хрупким. Хотя он не представлялся Арнольдом, все-таки от его заботы Кате стало спокойнее.

В обед на поезде из соседнего поселка приехала невестка с детишками пяти и трех лет. Настеньке, умненькой и веселой малышке, через два дня должно было исполниться три годика. Бабушка все поселковые магазины обошла, выбирая младшенькой внучке самое необыкновенное платье и туфельки. В светло-голубом прозрачном капроновом платье и голубеньких туфельках девочка казалась принцессой из сказки. Она радовалась и веселилась перед зеркалом. Старший ее братик зачарованно смотрел на нее. А бабушка и мама краешком платочков вытирали не прошеные слезинки на глазах.

Днем Катя и Максим сходили с гостями на природу, ознакомились с окрестностями поселка. Дети порезвились возле речки. Путешественники брали с собой приготовленную бабушкой сумку. Пикник на природе всем пришелся по душе. Только дедушка, всегда обожающий внучат с их сердечным лепетом и не притворным чувством любви, мало в этот раз с ними общался. После возвращения с пикника он много курил на кухне, читал книгу и пил кофе. У его супруги складывалось впечатление, что он только делал вид, что читает. Взгляд его был опустошенным, и вся его поза за столом выражала полное его отчаяние и взвинченность. Он нередко вставал, с волнением выглядывал в окно или подходил к газовой печке и долго вслушивался в «полную тишину».

Это для окружающих была тишина. А он слышал звуки, приказы. Его мозг работал без перерыва. Движения его были вялы, лицо бледно, а руки такие ледяные, как будто он их недавно вынул из проруби. Катя как могла, скрывала состояние деда и свекра, старалась развлекать гостей так, чтобы у них не появилось потребности в Максиме. Развлекать развлекала, а на душе лежала боль за состояние мужа.

Спать легли все, кроме Максима. Наташа с детишками быстро заснула. Невестка всегда относилась к свекру с некоторым предубеждением, не воспринимала его всерьез. Все трое сопели носами на разные лады. Кто знает, кому из них что снилось. Можно только предположить, что малышке виделось, как все вокруг будут удивлены и очарованы ее красотой в воздушном наряде. Она улыбалась и шевелила бровями. Сашенька спал спокойно. Его доверху переполняло чувство радости, что рядом любимые бабушка и дедушка. Он их крепко любил и тосковал с тех пор, как они переехали жить в соседний поселок. Он обожал ходить с ними на их огород, совершать походы в лес за грибами или ягодами, рыбачить на речке. Ему хотелось всегда видеть и ощущать их рядом. А невестка спала и, возможно, снилось ей, что огромная птица несет ее с детьми на своих крыльях, парит в облаках, спасая от когтей коршуна, норовящего отнять у нее детишек, таких маленьких и беззащитных. Тут из леса выскакивает на коне всадник, целится из лука в коршуна и с первой попытки поражает его в самое сердце. И вдруг всадник оказывается ее мужем, а птица- свекровью. Конечно, могло сниться каждому из них и что-то другое. Но мы не Боги, чтобы угадывать чужие сны. Людям этого не дано.

Кате всю ночь не спалось. Она волновалась за мужа и терялась в догадках: то ли он болен, то ли у нее проблемы со слухом. Изредка она начинала дремать, потом вдруг резко просыпалась. Через некоторое время снова дремала. И снова просыпалась. Так продолжалось до самого утра.

Среди ночи, в очередной раз, очнувшись от дремоты, Катя вдруг поняла, что из кухни слышит разговор, отрывистый и взволнованный. За окном была темень и тишина. Лишь изредка сквозь окна доносились звуки от проезжающих мимо редких машин, гудки тепловоза или надрывный лай сторожевых собак.

В кухне горел яркий свет, освещая также коридор и часть комнаты, где находилась Катя с гостями. Прислушавшись, обеспокоенная женщина снова услышала голос мужа, взволнованный и какой-то безвольный. Он то обращался к кому-то, потом отвечал, как говорят, через» не хочу». Катя поднялась с кровати, на цыпочках, чтобы не разбудить спящую тройку, подошла к двери кухни и тихонько туда заглянула. Муж стоял лицом к стене возле газовой плиты «на вытяжку» и говорил:

— Нет! Я не стану делать этого. Мне чужого не надо.

После недолгой тишины снова послышался его голос:

— Никакой я не боевик! Мы из Грозного уехали за полтора года до начала военных действий. В Грозном после этого я не был. И никогда никого не обижал.

Он немного помолчал. Потом добавил:

— Спасибо за разрешение сесть.

И сел за стол. Навел себе очередную кружку кофе, залпом выпил ее содержимое. И уставился в книгу со странным названием «Мертвяк». Читал он ее или нет, догадаться было трудно. По крайней мере, он от нее не отрывал глаз минут пять. Потом опять послышался его голос:

— Какая вам разница, сколько я курю?! Я сам зарабатываю деньги, и сам покупаю за свои собственные деньги сигареты.

— Книгу дать в подарок не могу. Она не моя. Мне ее дал почитать сын. — В комнате опять наступила тишина. Через несколько минут странный монолог снова возобновился:

— Да, и пепельницу я тоже купил за собственные деньги… — Молчание. — Да, вы правы, когда еще жил в Грозном.

— Ну, зачем вы говорите такое? Вы ведь не знаете. Я никогда никого не убивал. И вообще считаю, что никто не имеет права применять силу по отношению к другому человеку. В самом крайнем случае можно только дать ответ на чужое насилие.

Снова в кухне воцарилась тишина.

— Никогда в жизни я не зарился на чужое. Все приобреталось за заработанные мной и моей женой деньги.

Опять наступила тишина. В гостиной зашевелился Сашенька. Катя поправила ему одеяло. И решила прилечь. На этот раз тишина сохранялась дольше. Женщина успела даже задремать. Спустя несколько минут шум опять возобновился. И снова затих. И так повторялось неоднократно. Ближе к утру, когда уже можно было не скрывать происходящего от спящих снохи и детей, потому что они уехали ночным поездом домой, измученная бессонной ночью, Катя вошла в кухню, плотно закрыла за собой дверь. И в упор спросила супруга:

— Максим, с кем это ты разговариваешь? Вокруг ведь ни единой души.

Он молчал. Тогда женщина завелась не на шутку:

— Это все твои дурацкие книги виноваты! Сколько тебе говорить: не читай на ночь всякие страшилки?! Они не для нашей психики!

Максим от неожиданности вздрогнул:

— Ты что, слепая? Посмотри, вся квартира нашпигована радиопередатчиками и видеоаппаратурой в виде дюбелей в стене.

Он потянул ее за рукав:

— Выгляни в окно: на гаражах тоже аппаратура. И все эти приборы за нами следят. Даже в туалете за тобой следят. Представь себе, они даже сказали, какие у тебя трусики сегодня. И что ты им, особенно самому главному, очень даже понравилась. Меньше рисуйся в туалете, а — то они итак загорелись желанием ублажить тебя.

У Кати округлились глаза и почему-то стали подкашиваться ноги. Но она не показала вида своему супругу, что не на шутку испугалась. Лишь махнула рукой:

— Ерунда все это! Никаких глазков я не вижу. Откуда может взяться здесь всякая там аппаратура, если мы сегодня весь день безвылазно сидим дома!?

— Она и раньше была. Просто нас они пока не трогали.

— Кто они? Скажи мне, Максим, кто они? — Не на шутку заводилась Катерина.

— Тебе что, непонятно? Это — вор в законе и его помощники! Все должны ему повиноваться.

Женщина вспылила:

— Ну и причем здесь мы? Ты — вор?

— Нет.

— И я тоже. Ну и где здесь логика? Почему мы должны подчиняться каким-то преступникам?

— Какая там логика? Кто-то, по-моему, Аделина, (кажется, я слышал именно ее голос), донесли вору в законе, что я боевик. Вот теперь он привез их всех сюда в поселок на воровской суд. Здесь и она, и Богатырев, и Ярмухаметов.

Он вдруг снова сжался в комок, стал вслушиваться в тишину:

— Вот! Вот! Слышишь? Она опять меня грязью обливает. Теперь вот кричит. Ее пытают. Или бьют. Максим побледнел и покрылся снова холодным потом. Казалось, еще чуть и он упадет в обморок.

— Теперь вот Богатырев… Он говорит, что она все врет, что я — не золото, но не боевик. Я убить не смогу. Но не по силе слабый, а просто характером незлобный.

Примерно то же самое говорят Ярмухаметов и еще какой-то мужик. Не могу угадать его голос. Ты не узнала, кто это?

Катя в недоумении уставилась на своего мужа. Сколько она ни вслушивалась, так ничего и не услышала.

— Вот! Опять ее пытают. Господи! Во, падла! Мало я ей добра сделал! Теперь скулит, чтобы ее не убивали, не оставляли двух детей сиротами.

Катя глубоко вздохнула и на выдохе прошипела:

— Максим, ради всего святого, иди спать! Давай я тебе накапаю валокордина. А-то я беспокоюсь за тебя.

— Опять ты мне не веришь! Опекаешь, как ребенка. Но, главное, не веришь. Ты же знаешь, я здоров, как бык, как машина. Техника не знает ни боли, ни устали, ни страха. Я тоже.

— Может, ты и чувствуешь в себе силу, но ты не машина. Всего лишь человек. Даже у них случаются поломки и сбои. Прошу тебя, выпей лекарство. — Она протянула ему мерный медицинский стаканчик, но муж окинул ее с ног до головы таким взглядом, что лекарство пришлось принять Катюше самой.

— Что ты мне голову морочишь? Ты не веришь ни одному моему слову, считаешь меня дураком? Но это не так! Это ты витаешь в облаках и не хочешь ничего замечать вокруг себя!

На столе перед Максимом лежало уже четыре пачки от выкуренных за ночь сигарет. Он снова закурил. Руки его дрожали, лицо было бледным и ледяной пот покрывал лоб. Докурив сигарету, мужчина снова уставился в книгу, давая своей жене понять, что разговор окончен, и он на нее обижен за недоверие.

Катя сходила в туалет, прячась и оглядываясь (чем черт не шутит?) и прилегла на край кровати. Но не спалось. Ею овладели странное волнение и чувство страха. Что за наваждение? Кому они, простые смертные, перешли дорогу?

От волнения ей показалось, что ее внутренний голос требует от нее, чтобы она поднялась с постели и выглянула в окно. В страхе и ужасе она, прячась за занавеской, стала вглядываться в очертания гаражей напротив окон ее квартиры. Из-за долгого вглядывания перед глазами стали мелькать какие-то тени и странные огоньки. Ужас опоясал женщину от кончиков пальцев до самых волос. Она вдруг подумала: «Господи, будет ли конец этой страшной ночи?!» Но темень простиралась везде, куда бы женщина ни бросила взгляд. От этого на душе становилось все тяжелее и безрадостней. Катя в своей жизни больше всего боялась темноты, скопления пьяных мужиков и шумных разборок. Она пошла на кухню.

Тут муж снова напряг все свое внимание и уставился в сторону газовой плиты:

— Они требуют, чтобы я выставил за дверь…

И он стал выставлять одну за другой ценные вещи, баулы и сумки. Причем, первой была выставлена Катина личная сумка, в которой лежали все сбережения семьи, их документы и профсоюзные деньги. Катя была председателем профсоюзной организации котельной в поселке, где они жили раньше. Лежащие в ее сумке средства она собрала с членов организации за полученную ими в счет будущей зарплаты картошку. Катя ждала приезда представителей организации, чтобы отдать им собранные деньги. Продажа картошки в долг членам профсоюза позволила приобрести ее и целый месяц ею питаться с семьями. А деньги за нее они отдали только недавно из заработной платы.

Скоро в подъезде стояли ковры и дорожки, фотоаппараты и все новые вещи, что хозяева приготовили, собираясь вскоре уезжать с БАМа домой на Ставрополье. Все, что требовали от него бандиты, Катин муж послушно выносил в подъезд и ставил вдоль стены. Потом быстро замыкал дверь на ключ.

Через некоторое время Катя увидела, как муж покрылся испариной и осел по стене на пол. По его словам, ему сообщили, что Наталья с детишками в их руках. Они их бьют и на виду у его только что вышедших из дома внуков насилуют их мать. Катя не могла понять, где грань между действительным положением дел, а где выдумка. И чем могли не угодить головорезам ее невестка и чистые голубки, ее маленькие внучата.

Муж пояснил, что делают это из-за того, что вышли из квартиры ночью без разрешения пахана. Затем Максим сообщил супруге, что вор в законе сообщил ему, будто группа бандитов отправлена им в соседний поселок для расправы с их сыном Иваном.

Тут муж опять побелел. Он снова услышал из мнимого радиопередатчика неизвестный голос, оповещающий его о приговоре, вынесенном братвой для них с Катей, и сообщение о немедленном его исполнении.

Максиму и его жене бандиты постановили выбить зубы пепельницей, что стоит на столе, полная окурков. Это, чтобы они не кусались, когда их начнут всей группой насиловать во все отверстия. Затем им отрежут языки, выколют глаза и все в этом роде.

Катя ничего не слышала. Но видела реакцию мужа на все сообщения, его рыдания и безвольное подчинение неизвестной силе. Ей становилось все страшнее и страшнее. То ли за себя, то ли за окружение, то ли за мужа.

В течение долгого времени она сидела в углу с неподвижными глазами, мертвой хваткой обхватив свои колени, слушая удары беспокойного сердца и всеми силами борясь с охватившим ее отчаянием и леденящим душу ужасом.

— Боже милостивый, — шептала она про себя, — если моя жизнь в твоей воле, и я могу умереть этой ночью, избавь меня от мучений, помоги мне набраться смелости и самой прекратить бессмысленную жизнь. Не дай грязным душам и рукам измываться над моим телом и душой! Образумь моего мужа, помоги ему, ибо он сам не ведает, что с ним происходит. Помоги моим детям, особенно дочери, неустроенной в жизни. Молю тебя, Господи, не оставь мою молитву без внимания. Слава тебе, Господи, слава!

Потом Максиму голос вдруг сказал, чтобы приготовился к единоборству с братками. Муж Кати снял рубашку, оставшись в одних спортивных брюках. И начал тренировку. Он высоко задирал ноги, как бы ударяя невидимого противника, махал руками, скакал и падал, периодически отвечая на только им слышимые вопросы и реплики. Потом, по словам Максима, пахан почему-то отменил обещанный бой.

Вдруг, слегка успокоенный отменой боя, муж заявил, что ясно слышал, как властный голос отдал приказ своим молодчикам врываться в квартиру. При этом приказал: — Бабку не трогать, она и сама сдохнет. А с ними хорошенько позабавьтесь.

Максим снова побледнел. И, подойдя к жене, обнял ее ледяными руками как в последний раз в жизни, прося при этом впервые в жизни прощение за свои прежние деяния. Он умолял не таить зла на него в последние минуты жизни. Говорил, что всегда любил только ее и боялся потерять.

Все это казалось Кате каким-то розыгрышем. Скорее, злым спектаклем или сном, который должен вот-вот закончиться.

Она чувствовала себя марионеткой со скованной волей, ничего не слыша и не видя, что было подвластно слуху и глазам мужа, веря и не веря ему. Но, слава Богу, он дал ей сил и ума понять, что в любом случае спасение утопающего в его собственных руках. Она теперь уже боялась не только за мужа, но и его самого. Содрогаясь от страха, она вдруг заплакала, решив, что само небо отвернулось от нее. Минута слабости была недолгой. В эту тяжкую ночь и день после нее сознание ее достигло предела. И вдруг ему на смену в ней проснулась решимость, холодная и бесстрашная.

Молодая женщина почувствовала готовность к борьбе за жизнь, счастье, за детей. Безумный гнев разбушевался в ней, став целительным бальзамом. Он разогрел кровь, наполнил душу силой. Катя устыдилась своей слабости. Привела в порядок свой внешний вид: ничто в ней не должно выдавать затравленную жертву. Она понимала: любое проявление слабости сейчас могло выглядеть как признание поражения.

Она быстро выглянула за дверь, схватила свою сумку, вынула оттуда деньги и документы матери, написала две записки: для работников вокзала и для подруги больной женщины. Подумала: мир не без добрых людей. Разбудила свою мать, стараясь при этом объяснить абсурдность создавшейся ситуации. Но трудно объяснить другому человеку то, во что сам до конца не веришь. Женщина ничего из слов дочери не поняла. Времени было мало. Катя вручила матери в руки пакет с деньгами и документами. И выставила ее за дверь, умоляя поторопиться и бежать с запиской и деньгами на вокзал, чтобы не пострадать от рук бандитов.

Была теплая июньская полночь. Стояла звенящая в ушах тишина. Ни души в подъезде не оказалось.

Катя и сама решила предпринять попытку побега. Открывая окно, она обернулась в сторону мужа, стоящего посреди комнаты с безвольно опущенными руками и крикнула ему:

— Прыгай со мной! Ведь всего третий этаж! Может, останемся живыми?! Как без нас станет жить наша дочь? Она ждет нас, надеется на помощь! — Женщине никак не хотелось погибать от бандитских рук, или от чьих-то еще, при этом ощущая себя безропотной жертвой. Лучше попытаться спастись или погибнуть, но в свободном полете.

Но в ответ услышала снова какие-то неестественные, киношные слова Максима:

— Нет, — говорил он, — я останусь здесь. И встречу смерть, стоя.

Катя подумала, что его упрямство похоже на упрямство козла перед смертью, но промолчала. Он опять обнял жену, вздохнул, и снова руки повисли вдоль его тела. Катя не узнавала гордого и волевого мужа. Он казался униженным и уничтоженным. Ее всегда раздражала слабость. Особенно в мужчинах.

Катя спешно подставила стул к окну. Забралась на подоконник. Выглянула в окно. Подумала:

— Господи! Спаси и сохрани! Как высоко и страшно!

Она визуально выбрала место для приземления между бетонными плитами и трубами, валяющимися под окнами дома. Сначала подальше от выбранного места бросила сумку с документами и деньгами. Послышался шлепок от удара о землю полной бумаг сумки.

Оглянулась на мужа. И сорвалась с места. Приземляясь, только и почувствовала, что упала почему-то не на носки ног, как следовало, а на пятки. Пронзила резкая боль в подошве.

Когда жена упала на плиты и вскрикнула, Максимом овладел ужас. Наступила устрашающая тишина. Он только сейчас осознал, что в этот миг он, может, потерял и жену, и детей, и смысл всей своей жизни. Даже возможность спастись от врагов. Он почувствовал такой ужас, какого до этой минуты никогда не чувствовал. И понял, что должен, просто обязан бороться за жизнь, как его маленькая, щупленькая, но несгибаемая жена. В мозгу сработало:

— Она не должна умереть! Я этого не допущу, столько еще мною недосказано. Столько еще у нас дел впереди! — Он вдруг ясно ощутил всеми фибрами души, что она — его жизнь, его настоящее и будущее. Бог не может отнять ее у него. И он, с такими мыслями в голове, кинулся, сломя голову, вслед за своей, вдруг смолкшей Катюшей.

Очнулась женщина, лежа на бетонной плите на правом боку. Пошевелилась. Левая рука не подчинилась ее воле, позвоночник и правая нога с трудом позволили ей приподняться, чтобы присесть на то место, что было совсем бесчувственным.

Катя попыталась понять, где она. Стояла кромешная ночь. Вокруг возвышались какие-то здания. И зловещая тишина. Лишь в одном окне горел свет, и были настежь растворены створки окна.

Что-то стало воскресать в памяти женщины. При этом все возрастало волнение в душе. Катя огляделась вокруг внимательнее. Чуть вдали от себя заметила силуэт лежащего человека. Затем услышала его стон. Подползла к стонущему. Узнала в нем своего мужа. И ужаснулась:

— Почему он здесь? Что с ним?

Возле его головы нащупала липкую жидкость. Осенило:

— Кровь! — И подумала: раз стонет, значит, жив!

Хотела оттащить его от злополучного места. С трудом поднялась на ноги. Наклониться над ним не смогла, не позволил травмированный позвоночник. Он не хотел сгибаться.

А в воспаленном мозгу одна мысль:

— Скорей надо бежать отсюда! Если обнаружат бандиты, убьют.

У страха, говорят, глаза велики. Катя сняла с себя легкий пиджачок, опустилась на колени, пытаясь уложить на снятую вещь бесчувственное тело мужчины, чтобы хоть куда-то оттащить с глаз долой, подальше от светящегося окна, от ужаса воспоминаний и страшных предчувствий.

Но где взять силу травмированной женщине, чтобы сладить с недвижимым мужчиной?! Бессильная Катя стала ползать вокруг стонущего тела мужа. Она шептала ему на ухо:

— Максим, родной, вставай! Нам нельзя тут оставаться! Надо бежать!

А он только стонал в ответ.

Тогда женщина снова поднялась, превозмогая боль, на ноги. Попросила прощения у мужчины, что она вынуждена временно бросить его, чтобы пойти за помощью. И пошла на цыпочках в сторону котельной, волоча свою дамскую сумку почему-то по земле, спотыкаясь на каждом шагу и как-то извиваясь всем телом. Одна рука, опухшая и

бесчувственная, висела вдоль тела, ноги подгибались, пятки от нестерпимой боли не позволяли стать на всю подошву, а позвоночник ныл и извивался, как ивовая ветка на ветру. Казалось, она передвигалась только благодаря своей воле и толкающему вперед чувству страха.

С трудом пройдя с полсотни метров, женщина зашла с торцевой стороны барака, где жили знакомые, и, уронив сумку на землю, прислонилась спиной к стене. Потом тихо постучала в темное окно:

— Володя! Выгляни, пожалуйста! — У нее ныла спина и ноги дрожали от усталости.

Таня и Володя одновременно показались в окне:

— Катя?! Что случилось? Заходи!

Таня тут же открыла дверь. Но Катя, напуганная до потери пульса и не желающая навлечь беду еще и на друзей, побоялась даже выйти из тени дома, чтобы остаться незамеченной. Она, стуча зубами, попыталась изложить женщине, открывшей дверь, и ее мужу абсурдную суть происшествия, но хозяева поняли лишь то, что Евсеевых пытались убить и что Максим остался лежать на земле перед домом. Катю, наотрез отказавшуюся войти в дом, Таня поместила в бане. Володя быстро оделся и отправился за помощью к начальнику цеха и в больницу. Странное дело, от страха Катя забыла даже о

существовании больницы.

Было где-то четыре часа ночи, когда ночную гостью, отлежавшуюся на деревянных полатях в бане у знакомых, привели под руки в больницу. На левую руку ей наложили холодную глину в виде гипса, потом травмированную женщину уложили на стульях в одном из кабинетов. А в соседней комнате стонал на носилках Максим. Вокруг него суетились врачи со шприцами и капельницами.

Утром к перрону вокзала железнодорожники подогнали матриссу. Ей дали зеленый свет на три часа поездки до самой Тынды — столицы БАМа. Травмированная Катя лежала на сиденье. Рядом примостилась одна из врачей. Носилки с мужем Катюши стояли в проходе на полу. Врачи поддерживали его тело и капельницу, которая капала живительное лекарство в его вену, поддерживая в нем жизнь.

Перед отправкой матриссы привели и растерянную Катину мать. У нее не было с собой пакета с деньгами и документами, что дала ей с собой дочка. Лежащая на сиденье Катя попросила тех, кто привел ее мать к матриссе, поискать пакет. Его нашли в подъезде возле чужой двери. Мать ничего не поняла из Катиного объяснения, когда та выпроводила старую женщину из квартиры. И всю ночь бегала по поселку возле домов и звала на помощь. В момент Катиного прыжка из окна в дверь Евсеевых громко постучали. Катя тогда решила, что муж сказал правду, и это начался штурм двери бандитами. Поэтому поспешила прыгнуть вниз. Об этом же подумал мгновением позже Максим, прыгая вслед за женой, спасаясь от смерти и бесчестия.

Лишь в матриссе на следующие сутки стало ясно, что в дверь стучала Катина мать и поспешившая ей на помощь женщина. Испуганную старушку высадили на соседней станции, где ее встретил сын пострадавших.

Так и увезли людей, выпавших с третьего этажа, в больницу. Окно и двери квартиры остались открытыми. А в подъезде продолжали стоять все самые ценные вещи, выставленные Максимом.

Больше семья в поселке не жила. Лишь раз появились они там, когда грузили контейнер после выздоровления.

Вещи травмированной пары занесли в квартиру потом знакомые. И двери с окном закрыли они же.

В Тынде пострадавших отвезли в хирургическое отделение районной больницы. Катя, хоть и с трудом, но передвигалась самостоятельно. А вот бессознательного Максима, всего замотанного в бинты, перетаскивали из кабинета в кабинет, как куль с сахаром. Он кричал и стонал, но в себя не приходил и глаз не открывал. Бригада из трех медиков ворошила его и осматривала.

— Травма головы, говорите? — спросила у врача медсестра, приступая к внутривенному вливанию.

— Да, — отвечал врач, не поднимая головы от записей. — И очень серьезная. Кроме того, выбиты руки и ноги, — добавил он.

В приемном отделении царила атмосфера безудержной активности: туда-сюда сновали толпы людей в белых халатах. Они делали свою работу, двигаясь каждый в свою сторону по своим делам без суеты и толкотни.

Врач округлил глаза:

— Странно! В сопроводительном документе написано: белая горячка, а спиртным совсем не пахнет. Но кто у нас спрашивает? Никто? Значит, мы обязаны верить сопроводиловкам, — решил врач, измеряя давление, проверяя пульс и прислушиваясь к дыханию больного.

Мужчина находился в шоковом состоянии. Лицо и тело его были бледными и безжизненными. Для медиков он — просто тело пострадавшего с места происшествия, очередной случай в их практике. Его на носилках переносили то на рентген, показавший вывих обеих ног, ушиб позвоночника, гематомы в черепе. Потом к врачу. Затем в процедурный кабинет. В конце концов, он был сгружен с носилок в палату на втором этаже.

Катя упрашивала врача не оставлять ее в стационаре, так как квартира оставалась без присмотра, голодными были собака и кот.

Врач усмехнулся:

— Вы даже ровно стоять не можете, изгибаетесь, как молодая ветка от ветра, А все думаете о других. Не сдохнут ваши животные. Кто-нибудь покормит. И за квартирой присмотрят. Вы бы лучше о себе подумали, — он немного помолчал и потом сказал, — полежите пока на кушетке. Я с вашим мужем управлюсь. Тогда займусь вами.

Через некоторое время травматолог принялся оформлять на лечение сердобольную страдалицу, которую после отлеживания на кушетке смогли поднять только с помощью двух санитаров. Боль пронзала ее позвоночник каждый раз, как она пыталась пошевелиться.

— Что-то я не понял, Екатерина Андреевна! Вы в секте Оом Сенрике не состоите? Что заставило вас обоих выпрыгнуть с третьего этажа? Ведь не желание же покончить свою жизнь самоубийством?

— Нет, конечно! Нигде мы не состоим. Мы просто выпали из окна. Я, когда его мыла, Муж, когда пытался поймать меня за ноги, — Катя прятала глаза. Она не умела лгать.