Преображения Павла Волгина

Эпиграфы

«Четырехстопный ямб мне надоел:

Им пишет всякий. Мальчикам в забаву

Пора б его оставить. Я б хотел

Давным-давно приняться за октаву.»

(Александр Пушкин)

***

«Новый Лидер России долгие годы будет никому не известен, но однажды неожиданно войдёт во власть. Это произойдет благодаря силе своих новых, совершенно уникальных технологий, которых более ни у кого не будет, чтобы ему противостоять. А затем он возьмёт всю высшую власть России в свои руки, и никто не сможет ему противостоять. Впоследствии он же станет Властелином Мира, станет Законом, несущим свет и процветание всему сущему на планете… Его интеллект позволит ему овладеть всеми технологиями, о которых вся раса людей мечтала на протяжении всего своего существования, он создаст уникальные новые машины, которые позволят ему и его соратникам стать фантастически сильными и могучими — почти как Боги…»

(Эдгар Кейси)

***

«Мои стихи — как письма из страны,

Откуда не приехать, ни вернуться.

Страницы затираются и рвутся,

Теряются на чердаках они.

На них я и не требую ответ.

Такие небольшие письма счастья.

Ну, как ни посмотри, пишу сейчас я

Из прошлых дней, а может быть и лет.

Кому-то это письма мертвеца,

Из тех времён, когда ещё писали,

Когда ещё чудес других не знали,

И верили и в Сына, и в Отца,

Порой в Святого Духа торжество…

Мои стихи — как весточки оттуда,

Где между слов проскальзывало Чудо,

И многое читалось между строк.»

(Олег Бушуев)

Предисловие

Да, это грех, но так ведётся в мире:

Кумиров часто мы себе творим.

И в каждом сердце жив он — дух кумира,

Который тайно управляет им.

А мой кумир — любимец вольной музы,

Стихом он разорвал земные узы,

И в мир бессмертных духов он попал,

Когда взошёл на книжный пьедестал.

Он жив в своей заветной лире вечно,

Он здесь со мной, он в воздухе самом.

Пишу сейчас свои стихи беспечно,

И кажется, что воплотился он

В моём стихе, воскрес для жизни новой,

Разбив годов тяжёлые оковы,

И дерзкий, наконец, свершил побег,

Но не в обитель чистых, светлых нег,

А в этот век над самым краем бездны,

Где призрак рабства и свободы дух

Сцепились в битве хваткою железной,

И кто из них останется из двух,

С победой гордо выйдя с поля боя,

Достанется кому какой ценою

Победа, знает это только Бог.

Нам Пушкин в битве той помочь бы мог,

Будь он сейчас средь нас живым поэтом.

Немало в жизни написал он строк,

В которых веет свежим духом этим,

Свободы духом. Жаль, что он не смог

Закончить то, что начал так счастливо.

И, может, это только справедливо —

Проникнуться свободным духом нам,

Чтоб плыть по строчкам, словно по волнам.

Он не пророк, но в тайны предсказаний

О судьбах мира был он посвящён.

Веков грядущих прозревал он тайны

И вразумить людей стремился он.

И смерти ранней, может быть, причиной

Презренье было к той возне мышиной,

Что жизнью все размеренной зовут,

Поскольку был напрасен этот труд.

Увы, сейчас Поэта все забыли,

И сдали навсегда его в архив,

В обитель мрака, тишины и пыли,

От бури современной жизни скрыв.

Усильями чиновной серой рати

Был проведен, как все мероприятья,

Помпезный и формальный юбилей,

И толстый крест на нём поставлен ей.

Да, Пушкин для меня — как будто солнце,

Как светлый бог иного бытия,

Но, всё же, избегая эпигонства,

Его стихов не повторяю я.

И словно от вина причастья весел,

Я говорю: «воистину воскресе!».

Толь это он воскрес, толь я, с небес,

Неслышную другим, услышав весть

О том, что ныне совершилось чудо,

И я могу теперь с ним говорить

И, недостойный славы, даже буду,

Как он когда-то, видеть и творить.

Хотя, быть может, это дерзость, всё же.

Artistic license* вымысла лишь сможет

Мою такую дерзость оправдать

И право творчества как дар волшебный дать.

В стихах он остаётся вечно с нами,

От низменных страстей и чувств далёк.

Как сон ночной ложится в подсознанье,

Так лёгкий стих его мне в душу лёг.

Всё сказанное мною тут не ново,

Ну а его божественное слово-

Оно всегда и ново и навек,

Как на вершинах горных чистый снег.

Со мной грустит он в царско-сельском парке,

Когда стою, о липу опершись,

Со мною у пруда он в вечер жаркий,

Когда свою обдумываю жизнь,

Когда домой задумчиво иду я,

Он тихо строчки мне мои диктует,

Но не из тёмной бездны, не извне,

А словно бы он сам живёт во мне.

Насколько я могу, всегда стараюсь

Признанья дань за слог платить ему.

Он для меня совсем не иностранец,

Хоть европеец, судя по всему.

Ища всегда в возвышенном опору,

Как и доныне, так и в нашу пору

С поэта образованный народ

Всегда примеры вольности берёт.

Сама национальная идея

Меж строк в его стихах заключена,

И я сейчас её назвать посмею:

Свобода — так для нас звучит она.

Лишь только с ней Россия возродится,

И ей лишь только вправе мы гордиться.

Да и не с ней ли в душу мне проник

Дух вольный ненаписанных им книг.

Одна из этих книг так начиналась:

«О сколько намъ открытій чудныхъ…» Cтоп!

Как сердце, помню, юное сжималось

От этих мудрых строчек, как озноб

От слов бежал мурашками по телу!

Но хватит мемуаров, ближе к делу!

О чём в стихах хотел сказать поэт?

В том у меня давно сомнений нет…

Чтоб вечное не путать с архаизмом,

А с эпигонством верность образцам,

Важно не знанье книг, а знанье жизни,

Доступное одним лишь мудрецам.

Я заболел? Скажите  мне на милость

И в том, что это всё так получилось,

Моя заслуга иль судьба сама?

А может, просто я сошёл с ума?

Нет, то строка развития просила,

И в сердце верность Пушкину храня,

Я шёл за ней, и словно дух России

Сошёл его строфою на меня.

И сердцу захотелось продолженья,

Так рифмой чувства приведя в движенье,

В моей душе оживший вольный дух

Мне сразу обострил и взгляд, и слух.

А вдохновенью очень важен случай,

Поэту он как вздёрнутый курок.

Мысль друга или впечатленье лучше,

Чтоб от него поэт зажечься мог?

В меня строка уверенность вселила,

Заворожила рифмой, вдохновила.

И понял я, что чудо в мире есть,

И вдохновенье– это дар небес.

Ведь вдохновенье — суть стихотворенья.

Когда диктует свыше дух слова,

В которых можно видеть суть явлений,

Ты обретаешь твёрдые права

Пророка с мудрым даром ясновидца,

Но дар тот только может проявиться,

Лишь если можешь сердцем видеть ты,

Не отличая были от мечты.

Дух просвещенья, опыт, случай, гений…

В подлунном нашем мире без него,

Без творчества, порыва, вдохновенья,

Увы, мой друг, не стоят ничего.

И труд души мне как освобожденье,

Как облегченье после восхожденья,

Как полной грудью долгий сладкий вдох,

Как взгляд на горы вниз из облаков.

Но в нашей жизни редко вдохновенье.

Оно — итог мучительных трудов,

И продолжаться может лишь мгновенья,

Блеснув на фоне прожитых годов,

Хоть кажется порой, что это муза,

Ища с тобой душевного союза,

На ухо шепчет рифмы в тишине.

Приятно ощущенье это мне.

А слушать музу — следовать призванью,

Быть не как все, во всём ища свой путь.

Не скорбь и грусть тогда приносят знанья,

— свободу, избавление от пут.

Ну а полёт души — бессмертья признак,

Его нам заменяет в этой жизни

Из узкой колеи своей побег.

Велик лишь только вольный человек.

И, словно осенённый благодатью,

Услышал я как будто эхо вдруг,

И рифму тут же записал: «читатель»,

И с нею гений, «парадоксов друг»,

В меня как дух вселился неизбежно.

И, сохранив нажитый опыт прежний,

Посредником его я в мире стал

И продолженье к строчкам написал.

И то, что вдохновенный я услышал,

Я в строки стихотворные сложил.

И подчиняясь светлой воле свыше,

О том поведать миру я решил.

Быть может, в жизни это раздвоенье

— и есть источник чистый вдохновенья.

Эпохи я хочу стихом связать

И, что поведал дух, пересказать…

Что ныне бред -поэзии примета,

Напрасно критик уверяет нас.

И что безумье — это знак поэта,

А стих — поток его бессвязных фраз.

Род философии порой — поэма.

Противопоставляем часто все мы

Напрасно к философии любовь

Священным откровеньям рифм и строф.

У Пушкина в стихах такого бреда,

Который ныне в моде, вовсе нет.

И безыскусность чувства — это кредо.

Таким, как он, и должен быть поэт.

Простым, доступным, только не банальным,

Не формой лишь одной оригинальным,

Но, прежде, осмысленьем бытия.

Таким, как он, хотел бы быть и я.

Размер в стихах совсем не так уж важен,

Будь это ямб, иль дактиль, иль хорей.

Да пусть хоть и гекзаметр будет даже,

На сотню лет моложе иль старей.

Но коли цели ясной строки служат,

Скажи, чем строфы пушкинские хуже

В эпоху этих быстрых перемен,

Чем беспородный нынешний катрен?

Критерии все ныне потерялись,

Ни в чём ориентиров чётких нет,

И вехи ставить я себе стараюсь

Из лучших достижений прошлых лет.

И пусть сейчас высокое не в моде,

А модно только пошлое в народе,

Но есть же, к счастью, те, кто жизни смысл

Находят в устремленье мысли ввысь.

Слова стихов всегда чужды науке,

В душе от чувств рождаются они.

И лечат нас от ханжества и скуки.

Они как витамины нам нужны

В скитаньях наших средь забот и злобы.

И в эти годы наглости и стёба

В стихах душевной мудрости ищу

И ей цингу души своей лечу.

И не из низкой зависти к успеху

Теперь я в стихотворца превращусь.

Расставив в строках рифмы словно вехи,

По ним же я к себе и возвращусь.

Я — это я, ни Бродский, и ни Пушкин,

К чему чужой мне славы побрякушки?

Призванью свыше буду верен я,

И, может, вспомнят внуки про меня.

Оно ещё придёт, другое время,

И свой порядок в жизни наведёт.

В стихах как в землю втоптанное семя

Мой вечный дух над временем взойдёт.

Хотя мне будет мало в этом толку,

Но всё ж своею книжкою на полке

Хочу порой напомнить о себе

Друзьям моим, отчизне и судьбе.

Мудрее я теперь, чем был я прежде.

Пока любовь в душе моей царит,

Пока ещё питаю я надежды,

Пока ещё бесценные дары

Порой от жизни этой получаю,

Великодушно, словно царь, прощаю,

В душе своей обиды не храня,

Всех тех, что не поверили в меня.

Я ждать привык. Смирился с ожиданьем,

Как с форс-мажором войн и катастроф,

Как с мыслью о конце, со страхом тайным,

И с рифмой, и с чередованьем строф.

Замедленный показ, где зритель дремлет

— ползёт улиткой по пространству время

Событий тех, которых очень жду,

Моё, ж, летит и тает на лету.

В стихах не буду душу на потеху

Толпе и черни раскрывать свою,

И оду ни стране своей, ни веку

В поэме философской не спою.

Не высказать души моей словами,

Хоть и хочу я поделиться с вами

Тем, чем живу сейчас и чем дышу,

И над стихом задуматься прошу.

Пишу я не для тех, кто отдыхает,

И кто всегда по ветру держит нос.

Пишу для тех, кто глубоко копает,

Ища ответ на каверзный вопрос.

И хоть живу в провинции у моря,

Себя мишенью ощущаю я,

Бываю я и с Богом часто в споре

Насчёт несовершенства бытия,

Но Бог меня пока оберегает,

Быть может, оставляя на десерт,

А может, на бессмертье обрекает,

Разрывом сердца заменяя смерть.

То, что живу в глухое время, знаю,

Но может быть услышит он сквозь мглу:

Как Зло на свете мне ни объясняют,

Но оправдать его я не могу.

На то, конечно, и даны Пегасу

Два рифменных крыла, чтоб мог летать,

Меня носил он часто над Парнасом,

Оттуда было далеко видать.

Страна стихов — невспаханное поле,

И должен рифмой распахать его я,

Чтоб прорастали в душах семена

Любви, в знак искупленья данной нам.

И пусть считает фарисеев племя,

Что клад на этом поле я ищу,

Раз, превращая острословье в лемех

Я поле русских слов вспахать хочу.

Миря порой философа с поэтом,

Хочу пройти я с честью поле это,

Взрывая рифмой комья слов пустых,

По борозде, что называют «стих».

Всё в этом мире призрачно и зыбко,

И если что и нужно в жизни мне,

То это — милой нежная улыбка,

Порой глоток Мерло иль Шардонэ,

Да рифма –верной музы откровенье,

В которой есть озноб прикосновенья

Того, чему названья в мире нет,

И то, что в мире видит лишь поэт.

Писать поэму эту начиная,

За плугом рифм по полю я иду,

Что потеряю, я пока не знаю,

И что на этом поле я найду.

Труд тяжек, но завидна, всё же, доля

Поэта–пахаря, а это поле…

Границ и вех не ведает оно.

Вперёд, Пегас! Начнём же c Богом!

Нно-оо!!!

Часть первая

Голос свыше

(Размышления о написанном под

диктовку свыше)

Голос:

«Я жив, и вам в подлунном мире

Передаю от муз привет,

Мой дух живёт в заветной лире,

Пока живёт средь вас поэт,

Который рифмы сочленяет

И тем обет свой исполняет,

Глаголов горних слыша звон.

К священной жертве призван он…»

\Вот в строчку записал, что сердцем слышал,

«Я жыф, и вам ф пъдлуннъм мирь,»

\Написана ещё одна строка:

«Пьрьдаю ът мус прьвет,»

\Просматриваю робко то, что вышло.

\Стихи, что нацарапала рука…

\Совсем не так в дни Пушкина писали,

\Те, кто как он, правописанье знали.

\Немного странен слов привычных вид,

\Хотя, всё тот же русский алфавит.

«Мой дух жывёт в зъветнъй лирь,

Пъка жывёт срьдi вас пъэт,»

\Немного трудно было мне читать.

\Совсем не то, что мог я ожидать:

{«Я живъ, и вамъ въ подлунномъ мірѣ

Передаю отъ музъ привѣтъ.

Мой духъ живётъ въ завѣтной лірѣ,

Пока живётъ средь васъ поэтъ,

Который риѳмы сочленяетъ

И тѣмъ обѣтъ свой исполняетъ.

Глаголовъ горнихъ слыша звонъ,

Къ священной жертвѣ призванъ онъ.»}

\«Еръ» на концах в словах исчез куда -то,

\Не видно также крестиков «ятей»,

\Слова «обет», «завет» — без «еръ», без «яти»?

\Пишу, что он диктует, без затей:

«Къторый рифмы съч'льняьт

И тем ъбет свой испълняьт,

Глъголъф горньх слыша звон.

К свьшеннъй жэртвь призвън он».

\Неграмотность сегодня, скажешь, в моде,

\Так принято у нас в инет-народе.

\Но Пушкин! Разве в слове «риѳма» ферт?

\И буквы « і» в «подлунномъ мiрѣ» нет?

\На век двадцатый что-то это тоже,

\Условностей привычных лишено,

\Совсем правописанье не похоже,

\Так что ж, мой друг, неграмотно оно?

\ И Пушкина сочтём с тобой невеждой,

\Как образцом его считали прежде?

\Иль просто шутит он, как он один

\Лишь только мог? Ну, Пушкин, щукин сын!

\Я всё же ожидал в строках Поэта

\Увидеть, пусть не «ижицу», так «ять»,

\Ищу «фиту» и «ять», и» i», но нет их,

\Так в чём же дело, не могу понять,

\Ну вот, загадка и ещё забота…

\Ах, понял! Вечный дух, в веках живёт он,

\И, значит, может он, наверно, знать,

\Как будут в веке будущем писать,

\Приблизив на письме правописанье

\К обычной речи, к месту упразднив

\Десятки правил. Хоть и очень странен

\Вид этих слов, но, значит, честно их

\В веках других как слышат, так и пишут,

\Без иероглифических излишеств.

\Всё изменилось, ведь прошли века,

\И жертва, всё ж, совсем не велика.

Дух Пушкина — как дома он в грядущем,

\Забыв условность прожитых тут лет,

\И в будущем, как было и в минувшем,

\В его стихах ни в чём двуличья нет,

\Нет лишних букв и слов, а знаки — знаки.

\Фонем правописание, однако,

\То отражает, звонок или глух

\Звук в речи, различаемый на слух.

\Не вижу также Щ среди согласных,

\Зато: жы-шы, чи– ши, чя-шя, чё-шё

\И «ерь» (ь) и «еръ» (ъ) в слогах вместо неясных

\«и-е», «а-о», какие-то ещё

\Несложные совсем нововведенья,

\Что уравняли и письмо, и чтенье,

\В словах, где «го» писали, вижу «во»,

\Реформа победила? Каково!

\Я рад, что показать раздельность звуков

\Значками (») стало можно вместо букв,

\Ненужной стала сложная наука,

\Что Орфографией звалась, когда-то. Вдруг

\всем проще став, чем пареная репа,

\Вместо китайской грамоты нелепой.

\Традиция, что ныне мы храним,

\Конечно, ж, кажется такой нелепой им,

\Тем, кто живёт в столетиях грядущих,

\Консерватизм наш, он для них смешон,

\Как сохраненье лжи, разъевшей душу,

\Бессмыслен и не нужен людям он.

\Но лишь когда сменяются эпохи,

\Отбрасываем всё, что было плохо,

\И только удивляемся подчас,

\Как крепко старое держало нас.

\Пусть учатся потомки наши с детства

\Весёлому умению стиха,

\Где рифмы — выразительное средство

\Доступного к ученью языка.

\Когда зубрёжка правил неуместна,

\И сможет в школе каждого увлечь

\Пособие «Изящная словесность

\И точная и правильная речь».

\Так мог и Пушкин ожидать, что будут

\Потомки наши старому верны,

\Как и того, что с лёгкостью забудут

\Традиции далёкой старины.

\Всего того, Кирилл что и Мефодий,

\В дар с православьем варварским народам

\Когда-то отдали, не сберегут,

\Возьмут, да и латиницу введут.

\Хотели так революционеры,

\Над целым миром водрузить стремясь

\Серп с молотом как символ новой веры,

\С Европой новою наладить связь,

\Латиницу ввести по всей России,

\Но это оказалось не по силам…

\Слов не совсем привычных вижу ряд,

\Но всё — таки в душе немного рад,

\Что, не латиница в хожденье, всё же,

«Glagol@v gorn’&h sli {a zvon,

K sv& {{’enn@i_} ertv& pr’izv@n on.»

\Хотя, по мне — удобнее она,

\И сохранила, как могла, похоже,

\Традицию старинную страна,

\Но и в развитье тоже не застыла.

\Волной времён лихих её не смыло.

\И хочется, чтоб в будущем теперь

\Она в Европу прорубила дверь.

\И хочется узнать, что там в грядущем,

\Раз видел дух его иные дни,

\Быть может, сквозь веков густые тучи

\В стихах они вдруг станут мне видны.

\И будущее с прошлым совмещая,

\И времени упругость ощущая,

\На всё я по-другому посмотрю,

\Как на восход июльский поутру.

\Пускай Поэт рукой моею водит,

\Ему совсем не склонен я мешать.

\И даже кем-то медиума вроде,

\В его стихах готов теперь я стать,

\И пропускать их через призму знаний…

\Вот, написав, что Пушкин диктовал мне,

\Читаю строчку как в тумане сна,

\Мне с юности так памятна она\ :

«О скол’къ нам ъткрытьй чюдных Гътовят пръсвьшен’я дух И опыт, сын ъшыбък трудных, И геньй, пъръдоксъф друк, И случьй, бох изъбрьтатьл.*…» **+

Продолжение знакомых строк

\И дальше, слыша голос вдохновенный,

\Идущий из веков, издалека

\Потоком остановленных мгновений,

\Читаю то, что вывела рука:

О мой нь-ведъмый чьтатьл*,

Тьбя в нъперсньки бьру

Словнъ тъварьшьм в — ыгру.

Чьтал ты, видьмъ, нь-малъ.

Што-жы ф пъэмь этъй ждёт?

Нь-то ль, што ужэ бывалъ?

Нь-жданнъе л» пръьзъйдёт?…

Нъч’нём с тъво, што срьд» пъэтъф

Ишю дъвно, бръдя пъ свету,

Тъво, кто б мок как я пьсат*

И мной хътя-б на время стат*.

\И передать, как чувствую, пытаюсь,

\Немного изменяя строк размер,

\Но в воздухе сегодняшнем нуждаясь,

\Пишу я всё-таки на свой манер.

\И пусть простит взыскательный читатель

\Длинноты и суждения некстати,

\И что в отвалах рифменной руды

\Найдётся много всякой ерунды.

\О сколько нам, мой друг, открытий чудных

\Уже готовят просвещенья дух

\И опыт, сын ошибок наших трудных,

\И гений, парадоксов верный друг,

\И случай, этот бог изобретатель.

\Привет тебе, неведомый читатель,

\Тебя сейчас в наперсники беру

\Товарищем в забавную игру.

\Читал ты книжек, видимо, немало.

\Что же тебя в поэме этой ждёт?

\Не то ли, что когда-то уж бывало?

\Нежданное ли в ней произойдёт?

\Начнём с того, что я среди поэтов

\Ищу давно, бродя по белу свету,

\Того, кто б мог в веках как я писать,

\И мной хотя бы пусть на время стать.

\Уверен ты, что случай, опыт, гений

\Наверняка к открытьям приведут.

\Дух просвещенья, гений, опыт, труд

\Невежества и тьмы разгонят тени,

\Но только нужно знать в оценках меру,

\И нам Любовь, Надежду, Мудрость, Веру,

\Какие бы не наступили дни,

\Собой не смогут заменить они.

\Как мудрость невозможна без ошибок,

\А отрочество без мечты и грёз,

\Как нет удач и счастья — без улыбок,

\А умиления без сладких слёз.

\Как без цветенья не бывает плода,

\Правдивых слов не будет без свободы,

\И даже философия сама —

\И та — причуда вольного ума.

\Все ныне приспособились к моменту,

\Как будто оспин честности стыдясь,

\Удобнее для большинства сейчас

\Хотя бы чьим — то выступить агентом.

\Порою раболепие дворянства

\Переплетается с дворовым хамством.

\Вот так с державным в голове царём

\Без Бога в сердце часто мы живём.

\Поэт один лишь мудр, что ищет счастья

\Не в бурном вихре страсти и греха,

\И даже не в богатстве или власти,

\А в мире светлой магии стиха.

\Имеют смысл любые рассужденья,

\И образов цветные наважденья,

\Когда в строках за перезвоном слов

\ — Царят Надежда, Вера и Любовь.

\Любовь даров взамен своим не просит,

\Нас обогрев у своего костра.

\И словно милосердия сестра

\Надежда нас порой из бед выносит,

\а Вера в силе нашей убеждает

\И от оков судьбы освобождает,

\Как компас мудрость к цели нас ведёт

\И заблудиться в жизни не даёт.

\Она приходит, мудрость, понемногу,

\Когда невольно понимаешь сам,

\Что все, что ожидал ты, слава Богу,

\Уже случились в жизни чудеса.

\И ты уже давно не ожидаешь

\Других подарков щедрых от судьбы,

\И к небу вознося свои мольбы,

\Ты дней своих как узник не считаешь.

\Мудрец — наверно, это тот, кто знает,

\Что тайна Бога, смысл Земли и звёзд-

\Загадка, что никто не разгадает,

\Хотя ответ на все вопросы прост.

\Но человек об этом забывает,

\Стремясь составить мнение своё,

\Вот так дитя игрушку разбивает,

\Чтоб посмотреть. что двигало её.

\Мудрец же целиком всё принимает,

\Смысл жизни обретая в ней самой,

\И жизнь из дней как пазл собирает

\Неповторимый, неизбежный, свой.

\Себя и всех других людей прощает,

\Поскольку только мудрость освещает

\Нам путь, приходит не ко всем она,

\Надежды, веры и любви полна.

\Пусть мудрости проверенные слуги

\Смысл нашей жизни учат понимать,

\Страданья наши — опыта подруги

\И честность наша- праведности мать.

\И смелость наша — вольности опора —

\Условие победы в жёстком споре,

\Которая всегда в тяжёлый час

\Героев славных делает из нас,

\И верю я в то, что ты с ними дружен

\В твой очень сложный и безбожный век.

\Тебе науки словно слуги служат.

\Ты — очень просвещённый человек.

\Ты царства магии застал начало,

\Которой цифр больших наборы стали,

\Их словно заклинанья учишь ты,

\Порой не зная в формулах нужды…

\Бывал в грядущем я и в днях старинных,

\За жизнью самых разных стран следя —

\Безвестных, век которых был недлинный,

\Известных, тех, что в Лету нисходя,

\Спустя столетия побед и славы

\Внезапно исчезали, словно лавой

\Борьбой вождей и классов сметены…

\Мне, всё же, важен путь моей страны.

\Бессмертие даётся только духу,

\Что волен к горним звёздам воспарить

\И чудеса для разума и слуха

\Своим волшебным словом сотворить.

\Дух этот может в языке храниться.

\Пусть Богом суждено нам раствориться

\Среди потомков самых разных рас,

\Лишь он в веках останется от нас.

\И вот, я — этот дух, подобный вздоху,

\Как гугл крылатый над моей страной,

\Лечу и вижу сквозь туман эпохи

\Уход одной, потом приход иной

\Живой системы ценностей и знаков,

\Укладов, мифов, идолов, однако,

\Вот явно беды поздних лет видны

\И раны от проигранной войны.

\Во всём плоды я вижу просвещенья:

\Воздушных в небе кораблей полёт,

\Людей простых на небо вознесенье,

\Морских судов под льдинами поход,

\В домах у всех прибор, что всё покажет

\И обо всём на свете вам расскажет,

\Поспорить и повздорить людям даст

\И даже за ус дерзко дёрнуть власть.

\Там чудеса, там вещи словно слуги

\Любому барскую даруют жизнь.

\Общаться можно издали друг с другом —

\Вот тут ты — о колонну опершись,

\Стоишь в тени Казанского собора,

\А он — твой друг- в глуши тверского бора

\Среди своих охотничьих забав,

\Замёрзшим ухом к коробку припав.

\В углах там, где иконам было место,

\Теперь окно стеклянное горит,

\И в нём, в окне, как, право, неизвестно,

\Мир духов память прошлых дней хранит.

\Там духи говорят, поют и пляшут,

\Кричат, зовут, и вам руками машут,

\Дух даже тех, кого давно уж нет

\На белом свете очень много лет.

\На улицах стоят домов громады,

\Но лошадей совсем не видно тут,

\А экипажи с жутким рыком ада

\Сплошной рекой железною текут.

\Огнём холодным ночью город светел,

\При жизни никогда на белом свете

\Див и чудес я не видал таких,

\И горд я тем, что русский гений в них,

\Во многих делом всё же воплотился,

\Но много вижу всюду черт плохих.

\Жаль, что народ в ораву превратился,

\Всегда готовый убивать своих,

\Предпочитая дружеству насилье.

\О Боже, где же ты, моя Россия,

\Та, о которой я порой мечтал,

\Здесь словно дух свободы не витал?

\Свобода тут ещё должна родиться

\Из кокона сумбурных этих дней,

\Страна моя должна преобразиться,

\Я знаю, вам ещё гордиться ей,

\Но вижу в душах многих зло и подлость,

\И низкой лжи отменена осёдлость,

\И суета во всём, и маета,

\И нет на большинстве из вас креста.

\Всем правит не стремленье к совершенству,

\А бесовство людских страстей дурных,

\Отсюда — казнокрадство и мошенство,

\Стяжание богатств и благ земных

\И ненависть в недобрых и порочных,

\ Но также есть и те, чьи чувства прочны.

\На них одних и держится страна,

\Их творческим трудом освящена.

\Куда же мне, бесплотному, податься?

\ Куда–нибудь в леса, в деревню, в глушь,

\Где можно б было творчеству предаться,

\В одну вселившись из чистейших душ,

\Что верной мне средь войн и смут осталась.

\Ты знаешь, духам не дана усталость.

\Так странствовал бы дальше по стране.

\Но вот я вижу, что везёт уж мне.

\Немного в мире есть певцов, чьи строфы

\Подобны искупленью за грехи

\Народа, и несут как на Голгофу

\Они как тяжкий крест свои стихи—

\А в них не развлечение счастливых,

\Не жалкая забава нечестивых

\Или юнцов, чей узкий кругозор

\Закрыл собой любовных чувств забор.

Я вижу в них Поэзии атлантов

C душой кристально чистой и талантом,

Открытьями их преисполнен стих.

А вот и он, Поэт, один из них.

Хотя и не «укушен он пчелою

Печали», муки и страданья злою,

Но всё же мне он под руку попал,

И так для духа медиумом стал.

Я жив, покуда в мире есть поэты.

Средь них я руку верную найдя,

Вожу ей по листу, на всё на свете

Словно глазами новыми глядя.

И как удачно это всё сложилось,

Быть может, в этом скрыта божья милость,

Что медиум мой так влюблён в мой слог,

И, значит, как и я писать бы мог.

Давно мой вечный дух незримо бродит

Среди поэтов разных по земле

И в их сердцах приют себе находит.

Как будто ветер уголья в золе

Он души их порой воспламеняет.

Порой и мысли их он направляет,

А с ними руку, пишущую стих,

Но выбирает всё же он из них

Того лишь только, кто его достоин,

Того, кто русских слов ларец открыв,

Увидеть может в сложности простое

И вечное сквозь призму ясных рифм.

И в громком шуме мира шёпот свыше,

Кто, как и я когда-то, ясно слышит,

Настроенный на стих как камертон,

Вот, наконец-то, вижу- это он…

Вот я и тут, в его вселившись душу,

Я вновь в котёл мирских страстей попал,

Мне, духу вечному, сей опыт нужен.

Поэту ж сильным потрясеньем стал

Приход мой, и в своём воображенье

Он словно пережил преображенье.

Теперь в душе он — Пушкинъ, то есть я.

Итак, я ожил в нём, мои друзья.

Его душа с моей соединилась,

Слова эпох в одном потоке слились.

Я вовсе не смущаюсь от того,

Что мне в уста, так же как я в его

Свои слова, идеи, рассужденья

Непроизвольно без предупрежденья

Вложить в строке порою смеет он.

Ведь в этом весь слиянья душ закон.

Астрахань и поэт

Я вижу снова город в дельте Волги,

Что русский уж почти полтыс’чи лет,

Его глазами. Там, где не был долго,

Годов прошедших словно бы и нет.

Тут как мечи златые, с солнцем споря,

Виднеются вдали кресты соборов,

А над тремя мечетями, подряд

Как сабли полумесяцы горят.

Тут взгляд манит палитрою осенней

Косых заборов дикий виноград.

Уже деревья-великаны землю

Своим червонным золотом мостят.

То тут, то там вздымаются хоромы,

И сонный мир таинствен и огромен.

И так же праздник в воздухе разлит,

И праздность словно дух над всем царит.

Недалеко канал в лучах искрится,

На крыши смотрит солнце свысока,

Тут в зеркало воды глядятся птицы

И белые как вата облака.

Вот вижу дом, как буква Г, в котором

Служенье близким людям, разговоры,

Но если не считать часов, когда

Опять душа готова для труда.

Дом тихий словно прячется от сглаза,

И нарушает только лишь один

В тиши полуденный призыв к намазу

Спокойствие татарской слободы.

И в этом доме, где бывал Селенский**

(вот балагур!), живёт сейчас вселенский,

В том у меня совсем сомнений нет,

Но астраханский, всё-таки, поэт.

Я помню этот старый город южный

И с минаретов муэдзинов крик,

Татар-базара шум и гам натужный,

Рядов гортанный рыночный язык.

И белый кремль с зубчатою стеною,

И Волгу-реку с вольною волною,

Широких жарких улиц сушь и пыль,

И южной степи высохшей ковыль.

Я побывал инкогнито когда-то

В сем городе, ел чёрную икру,

Вкушал плоды земли в садах богатых

Суворовских, смотрел из лож игру

В театре драмы, коему ровесник,

Притом, листал, дремля, губернский вестник,

Успенский посещал в кремле собор,

И в праздники церковный слушал хор.

Ещё в архивах рылся я губернских,

Ища про войско Пугачёва весть,

Бывал два раза на обедах земских,

Не мог лишь только оказать я честь

Губернской властью облечённым лицам,

На бал, назвавшись Пушкиным, явиться,

Или в собрании стишком блеснуть,

Иль за девицей модной ухлестнуть.

Без бакенбард, едва себе бородку

С усами Дон Хуана отрастил,

Наняв рыбацкую в лабазе лодку,

В селе приволжском пару дней гостил.

Я там ухи попробовал ловецкой,

Ловцов дивился силе молодецкой,

С ватагой шумной выловив с утра

Длиной с телегу чудо-осетра.

Царь — рыбы, солнцем вяленой, отведал,

Что волгари назвали балыком,

Икры вкусил ястычной за обедом,

Знакомясь так с татарским языком,

Который блюдам дал названья эти,

Вкуснее ничего на белом свете,

Хотя и на больших пирах сидел,

Признаться честно, сроду я не ел.

Про Пугача и Разина рассказы

В тетрадку, как привык, я записал,

И дожидаться смирно стал оказий,

И собираться в дальний путь я стал.

И, переполнен замыслов кипучих,

И впечатлений юга самых лучших

С большим отрядом местных казаков

Уехал прочь я. Был мой план таков:

Когда-нибудь сюда, Бог даст, вернуться

И этот чудный южный край воспеть,

В просторы эти  снова  окунуться,

Пыль, жажду и жару перетерпеть,

Как терпит стужу  северянин каждый.

Залив арбузным свежим соком жажду,

В степи под этим звёздным небом спать

И смуглостью лица похожим стать

На местных сельских россов и ногайцев.

Мечтал, приехав  на  российский юг,

Кувшинками в протоках любоваться,

Вот, думал я, вернусь сюда, мой друг,

И в знойный день в тени арбуз холодный,

Блестя своей  раскраской благородной,

По шву вдруг треснет громко в тишине

И райский сладкий сок подарит мне.

Царь-ягоды держа ломоть хрустящий

Словно бокал искристого вина,

Вкушу арбузной красной влаги, слаще

Которой в жизни мало что я знал.

Вдохну вновь терпкий горький дух полыни,

Увижу вновь царя полупустыни —

Верблюда — чудо о двоих горбах,

И юных дев ногайских на арбах,

И прилетят толпой ко мне виденья

Сарматских диких плясок и пиров,

Пройдут раввинов иудейских тени

Дыханием лихих степных ветров.

Я думал: средь бугров степных кочуя,

Ужо обычай древний  опишу я

Народов гордых, чей простыл и след,

О коих уж нигде помину нет.

Но жаль теперь, при жизни не пришлось мне

Вернуться снова полным сил сюда,

Где племена живут, не зная розни,

Лет пролетела мимо череда.

Мой вечный дух, летя на позывные,

Вновь призван был дела уже иные,

Иные дни и судьбы описать,

Мир духов и людей стихом связать.

Себя не узнаю в строке порою,

Вы скажете, теперь тяжёл мой слог,

Сухой и неказистый он, не скрою,

Но так лишь стих теперь слагать я смог.

Иные дни теперь, иные темы.

Ах, знали б вы, как сильно давит время!

Века с именья стихотворных строк

Берут привычной лёгкостью оброк.

Увы, иными ныне стали люди,

В календаре уже иные дни.

Но русскими мы оставаться будем,

Пока поит нас русских слов родник,

Пока на этом грешном белом свете

Порой ещё рождаются поэты,

Что красотою рифм ласкают слух

И возвышают музой русский дух.

В кого я воплотился ныне —

Совсем не важно, всё таков

Мой вольный нрав, я без унынья

Царю в империи стихов.

А тот, кто пишет эти строки,

Урывками он брал уроки

В стихах моих и принял дух,

 Чтоб свет мой с веком не потух.

Стихов российских механизм он

Постиг не сразу, хоть умел

Строфу закончить афоризмом

И страсть к метафорам имел.

Не знал он жизни, и деталей

В его поэмах не хватало,

И ткань их потому рвалась,

Что без основы сей ткалась.

Он с юности мечту лелеял:

За рифмы надолго засесть.

Но жизнь — не тихая аллея,

Где время для прогулок есть.

Он долго ждал того мгновенья,

Когда польются откровенья.

Тех, кто вымучивает стих,

Невольно презирал он их.

Войти в сообщество поэтов

Из гордости не захотел,

В котле критических советов

Вариться — не его удел.

А рифмовать и так умел он,

И мыслил образно и смело.

И нитью новых смыслов мог

Стих вышивать на пяльцах строк.

Ему куда б труднее было

Судить литературный цех,

Когда бы в этот цех входил он

И просто был одним из всех.

И в тине личных отношений,

Смирившись с тем, что он не гений,

А стихоплёт, убог и мал,

Он похвалы бы принимал.

Но избежав судьбы богемной,

Всех усредняющей среды,

Мой новый друг остался верным

Себе, не видя в том беды,

Что, как они, не издавался,

Что, как они, не продавался,

Что с ними он не выпивал

И никому не подпевал.

Он ощущал себя богатым,

Казну души наполнил он

Червонным золотом закатов,

И зеленью прибрежных лон.

К окну прильнув словно к картине,

Он паутину как патину

На дорогом холсте ценил.

И в памяти своей хранил

И неба шёлк, и бархат луга

В алмазах утренней росы,

И ветра летнего упругость,

И гром, и сполохи грозы.

Но стилем был он старомоден,

Писать любил он о природе,

Доволен жизнью был вполне.

Понравилось в нём очень мне,

Что был лишён он хищной хватки,

И острых для других локтей,

Интеллигентские повадки

Имел, как вымершие те…

Мог наслаждаться он рассветом,

И абрикосов вешним цветом,

А летом сбором их плодов

В отдохновенье от трудов.

Он понимал: чтоб быть счастливым,

Достаточно себя сравнить

С тем, кто лишён свободы,

Либо кто совестью себя казнит,

Или болезнью страшной болен,

И жить, как хочется, не волен.

Достаточно здоровья нам,

Счастливыми чтоб быть сполна.

Кто счастлив, может обходиться

Без лишних денег или благ.

И каждый может убедиться,

Что нам не то важно как знак

Успеха: в банке счёт иль должность,

А то, имеешь ли возможность,

Счастливым быть без мишуры

Навязанной тебе игры.

Довольно, чтоб лишиться рая,

Условия игры принять.

Мы это рабство выбираем,

И нечего судьбе пенять.

Зависеть от чужого мненья,

Чтоб избежать его презренья,

Власть и богатство получить,

Свободными от них чтоб быть!?

Чтобы несчастней всех несчастных

При всём своём богатстве стать

В покоях средь вещей прекрасных,

Достаточно лишь осознать:

Того, что ты имеешь — мало.

Да, зависть. Что же? И бывало:

Унижен чьим-то чванством, он

Был этим чувством заражён.

Но не был он среди уродов,

Что признают один успех:

Не только быть вождями моды,

Успешней и богаче всех,

Но всех завидовать заставить.

Им счастья больше не доставить,

Чем зависть показать свою.

Так кровь людей вампиры пьют.

Опасна зависть. Да и счастье

 Как солнце светит не всегда,

Его скрывают тучи часто.

Но тучи — это ерунда.

Догнать других он не старался,

Считая, что уже добрался

Он до вершины, и ему

Мирские страсти ни к чему.

Так и Христос в своём ученье

Нас призывал жить днём одним,

Воспринимая как мученье,

Других людей несхожесть с ним.

Но так не хочется быть нищим!

И жизнь есть жизнь, и счастье ищем,

Живя среди живых людей,

А не средь благостных идей.

А он жил среди рифм и строчек,

И мненье общества сего

Не много значило, а, впрочем,

Жить он учился без него.

И даже презирал мажоров,

Гламурных кукол, у которых,

Как мысль одна, одна мечта:

Чтоб быть у черни на устах.

Достоин всякий труд признанья,

Нельзя ценить доходом всех.

У Бога бы искать нам ране

Себе признанье и успех,

Чем у толпы иль светской черни,

Всё это — суета, поверь мне,

А счастье с жизнью нам дано,

И всем доступно нам оно.

Потребности он утолил,

Жизнь без которых невозможна.

К другим же безразличен был,

Хотя, для многих это сложно.

Ценил он знания из книг

И поэтическое слово.

Хотя вершины не достиг

Он пирамиды А. Маслоу,

И был, конечно, либерал

Он как и я в своих воззреньях.

Свободы лишь одно значенье

Из многих прочих выбирал,

Когда «права» — не просто слово,

А жизни главная основа,

Когда вполне свободен ты

Осуществлять свои мечты.

Поставить с головы на ноги,

Когда б либерализм могли,

То б полились в казну налоги

И капиталы притекли,

Чиновничье бы иго спало,

И время светлое б настало,

И был бы каждый — стар и мал —

По убежденьям либерал.

А нынче каждая корова

На либерала точит рог,

Стремясь очкарика гнилого

Боднуть и сбить рогами с ног.

То пастушонок камень бросит,

То путник бедного поносит,

То на экране не один

Холуйствующий господин

Его запишет в маргиналы,

За то, что некогда посмел

 «The Times» читать в оригинале

И мнение своё имел.

Как я, болея за свободу,

Хотел поэт помочь народу,

Чтоб он яснее понимал,

Кто ряженый, кто либерал.

Итак, он — мой путеводитель

По вашим новым временам.

России современной житель.

Но стоит ли сердиться вам,

Что, в каждом миге видя радость,

Чихая на престиж и статус,

Небесным зреньем наделён,

Он сам себе Наполеон.

Он знал про рынка конъюнктуру,

Но под коммерческий каток

Стихи свои, свою натуру

Во имя денег класть не мог.

Не зарабатывал стихами,

Чтоб не носить на сердце камень,

Он для души своей писал

И, как бы, виртуальным стал.

Где графомания — искусство,

Там гений — просто графоман,

Пока он жив, живые чувства

Не ценим, нам важней обман.

Он знал, непризнанный при жизни,

Вот, после, да, он будет признан,

И замыслом великих книг

Рвал веком выданный ярлык.

Знакомство с героем

Онегиных у нас немало,

Искал я тип сложней его.

Так познакомился я с Павлом

Через поэта моего.

Вот так мы подошли к герою,

Который, как и ты порою

Как с ветки сорванный листок,

Попавший в мчащийся поток.

Какую роль он тут играет?

А в том, чем близок нам и мил,

Не нас ли он напоминает,

Не нас ли чем-то повторил?

Геройство сходно с лицедейством:

Служить Добру или Злодейству

На сцену вызвали его —

Герой не ведает того.

Но наш герой — не злобный гений,

Решивший Землю покорить.

Умён и добр он, нет сомнений,

Способен мыслить и творить.

В него и верю словно в Бога,

Чудес в моей поэме много,

Герой мой — феномен, но он,

Конечно ж, не изобретён,

А прямо мной из жизни взят он.

Фантазия всегда бледней

Реальности. Вот та богата.

И сказка не сравнится с ней.

Во всём есть тьма ограничений,

И в том источник приключений.

Хоть многое свершить бы мог,

Всё ж человек он, а не Бог.

А в чём причина феноменов?

Что нас, как будто ветер — пух,

К успеху гонит неизменно?

Что, если не свободный дух?

Так, может, вместо вечной веры

В хозяина небесной сферы

Взять и увериться в себе,

В своей божественной судьбе?

В себе узнав сверхчеловека,

Что духом вечен словно Бог.

Кто сам себе и яд, и лекарь,

Кто уподобиться бы мог

Богам и в мыслях, и в поступках.

Не сделав ни одной уступки

Дурной природе, и судьбой

Вертел бы, став самим собой.

Так знай, в себя нам верить лучше,

Как в Магомета иль Христа.

Любой из нас — лишь частный случай

Мятущегося Божества.

Когда себя мы Богом мерим,

Притом, в себя как в Бога верим,

Или когда в нас верят так,

Сверхчеловеком стать пустяк.

Я понимаю: как примеры,

Нудны святые и скучны.

Как схемы, коим мы не верим,

Что в житиях заключены.

Отчаянным мы подражаем,

 Но мучеников уважаем,

Хоть мучиться мы не хотим,

Мы всё ж, готовы верить им.

Таланты есть среди великих,

А также и среди простых,

Средь просвещённых и средь диких,

Средь грешников и средь святых.

Мир мудрых мыслей им как Мекка.

Но звания сверхчеловека

Достоин тот лишь человек,

Что к совершенству шёл весь век.

Таков герой. Когда бы все мы

Вдруг получили от небес

Любви к нам Бога дар бесценный —

Талант — источник всех чудес,

И против Зла объединились,

Тогда б судьба Земли решилась.

И стал всем править, наконец,

Не разрушитель, а творец.

Будь Павел прост и примитивен,

Кто б стал сочувствовать ему?

Пусть даже если не противен,

Вот если бы попал в тюрьму,

Или калекой стал несчастным,

Он вызвал бы у нас участье,

Потом бы пусть разбогател

И нашу радость вызвал тем,

Что справедливость существует,

Враги наказаны сполна!

Добро как в сказке торжествует,

И наш герой приятен нам.

Как жизнь богата на сюжеты!

Я благодарен ей за это.

Поэмы пишут и для дам,

А те не могут жить без драм.

Итак, он был широкоплечим

И светлоглазым, и большим,

Наивностью хоть не отмечен,

Идеализмом всё ж грешил,

И поклонялся только Битлам.

А толпы называл он быдлом.

Под глазом лёгкий тик имел,

Кур и свинину он не ел,

Свинью считал он с обезьяной

За прародителей людей,

И в человеческих изъянах

Винил природу пары сей,

Считая род людской химерой,

Ну, как кентавра, для примера,

Иль сфинкса, что в песках лежит

И знает, кто и с кем прижит.

А куры? С детским впечатленьем

Он так запомнил петушка,

Что бегал по задворкам тенью,

Хотя отрублена башка.

И впечатлительной натуре

Старушка древняя культуру

Напрасно силилась привить,

Уча во всём примером быть,

Внушая, что кровей он царских.

Породистый он вид имел,

Хоть не носил усов гусарских,

Да и ценить себя умел,

Знал из семейного преданья:

Его пра-пра-прабабка Таня

Из дев полянинских была

И родословную вела

От самой милой из безбожниц…

Имели первые цари

Как и Владимир — князь, наложниц.

В Поляну, бросив третий Рим,

Царь Пётр наведывался к девам

Пленяться песен их напевом,

Их любоваться наготой

И бесподобной красотой,

Да предаваться развлеченьям.

Клянусь, не устояли б вы

Перед диковинным влеченьем

Искусных баловниц любви.

А как они играли в жмурки,

Из рук выскальзывая юрко

И хитроумно, и умно

В Купалу ночью за гумном!

Когда сам царь, отстав от свиты,

Нагих девиц впотьмах искал

Цветов гирляндами увитых,

Схватив, их гибкий стан ласкал,

Чтоб среди дев, на нимф похожих,

Найти по аромату кожи,

По вкусу губ и форме тел

Ту, что он больше всех хотел.

И насладившись красотою,

Обласканный десятком рук,

Он оставался на ночь с тою,

Что знала тонкости наук,

Известных пленницам гаремов,

Забыв про царство и про время.

И в тайных игрищах ночных

Была та дева лучше них.

Когда же сладкие забавы

Давали грешные плоды,

В отставку без излишней славы

С наградою за их «труды»

Дев отставляли, заменяя

Другими, вряд ли вспоминая,

Что там, в краю лесных осин

У них дочурка или сын.

Те, подрастая, шли в ученье,

На службу к батюшке царю,

Приобретая там значенье,

Я о деньгах не говорю,

За службу получив дворянство,

Они не знали в мыслях чванства:

Что я, мол, родственник царям,

И не чета плебеям — вам.

Наш Павел чопорность дворянства

С уроков бабки не терпел,

Не отличался постоянством,

Свой шанс увидеть он умел,

Имея от природы сметку.

Он брал, что надо, на заметку,

Хоть и ошибки совершал,

Но, всё же, много обещал.

История Павла Волгина

Родился он на юге жарком,

Где солнце, ветер и волна

Характер формируют яркий,

И не заслуга, не вина

Его в том, что горяч и ветрен,

Как будто степь хмельная летом,

И вспыльчив так мятежный нрав,

Как сухостой осенних трав.

Прекрасно Нижнее Поволжье.

И Волга Богом в дар дана,