Бесплатный фрагмент - Позывные «Соты»

БИБЛИОТЕКА АКАДЕМИИ «РУССКИЙ СЛОГ» СОТворение — СОТрудничество -СОТворчество
ПОЗЫВНЫЕ «СОТЫ»
С КРАСНОЙ СТРОКИ
Москва — 2022г.

«Позывные „Соты“ — С Красной Строки» — сборник очерков, рассказов и воспоминаний о Советском Союзе и переходном периоде 90-х годов. Составитель Г. Н. Дубинина.

Этот выпуск художественно-публицистического альманаха «Позывные „Соты“ — С Красной строки» подготовлен к 100-летию образования великой мировой державы — Союза Советских Социалистических республик, победившего в 1945 г. фашизм, и 30-летию прекращения его существования. В сборнике представлена короткая проза современных писателей, вышедших из стен на Тверском бульваре — 25 в Москве; членов общественной международной академии «Русский Слог»; авторов, повышающих своё мастерство под началом выпускников и слушателей ВЛК легендарного вуза в ЛИТО, студиях, лаборатории «Красная строка», входящих в творческое содружество «Золотые Соты» Клуба писателей — выпускников Литературного института им. А. М. Горького.

ВСТУПЛЕНИЕ В ТЕМУ

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

С С С Р

1922—1991

---

Союз Советских Социалистических Республик был образован в 1922г., в результате Великой социалистической революции 1917 г. и гражданской войны, на территории бывшей Российской империи за исключением Финляндии, части Польского царства и некоторых других земель. 30 декабря 1922 года РСФСР, Украинская ССР, Белорусская ССР и Закавказская СФСР обьединились в одно государство — Союз ССР — с едиными органами политической власти и столицей в Москве, с сохранением за каждой союзной республикой права свободного выхода из Союза. Всего к началу Великой Отечественной войны 1941—1945гг. в состав Союза входило 15 республик, обеспечивших Победу советского народа над мировым фашизмом, в результате которой Советский Союз стал сверхдержавой, в которой не было безработицы. Государство вселяло своим гражданам уверенность в завтрашнем дне, относясь с уважением к человеку труда, предоставляя ему жильё, создавая социокультурное пространство для развития творческих способностей с бесплатным образованием и медицинским обслуживанием. Именно СССР осуществил первый в мире полёт человека в космос, открыл единственный по своей уникальности Литературный институт, создав жизнеутверждающую многонациональную советскую литературу и не менее уникальную детскую культуру с детскими праздниками, с детскими песнями, кинофильмами и книжками. Основной педагогической задачей было воспитание всесторонне развитой гармоничной личности.

На момент распада, который произошёл после экономического и политического кризиса 80-х годов, СССР занимал почти 1⁄6 часть Земли с населением около 300 млн. человек, 2-е место в мире по уровню промышленного производства и 7-е место в мире по уровню национального дохода.

На Всесоюзном референдуме о сохранении СССР 17 марта 1991 года 77,85% граждан высказались за сохранение Союза как обновлённой Федерации равноправных социалистических суверенных республик. Попытка государственного переворота ГКЧП в августе 1991 года провалилась. Эпицентром противостояния путчистам стали события у Белого Дома в Москве. Но 8 декабря 1991 года тремя государствами-учредителями Союза были подписаны Соглашения о прекращении существования СССР и создании СНГ.. 26 декабря 1991 года Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования СССР.

---

***

День расплескался дерзко и светло,

Колышет ветер алость майских стягов.

И вновь встряхнуло память, повело

Военною тропою горьких знаков.

В земных корнях судьбы моей побег,

И время сгустком тромба вязнет в крови,

В которой свыше званье — Человек

Записано из ветхо-древней нови.

В ней гена заповеданным ключом

Прикрыты все деяния планеты,

И если повернуть его плечом,

Подставленным под вещие заветы,

Прорвёт меня их смертный крик: «Горим!»

И вспомнится, как нас учили в школе:

Рабы — не мы, пока мы говорим,

Пока есть Слово, жгущее до боли!

Немы рабы — им соль земли пресна,

Ни ручка не нужна им, ни бумага…

Горчит слезой Победная весна

И голос рвёт кровавой раной стяга.

Галина Дубинина

— I —

ВСПОМИНАЯ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ

Дублты 19/8 -65г.

Письмо профессора А. А. Исбаха методисту кафедры зарубежной литературы Лидии Васильевне Плодухиной

Милая Лида! Пишу Вам с берегов Балтики. Приехал сюда из Польши, где ездил по местам бывших боев. Вернусь — расскажу об этой интересной поездке на кафедре. Здесь холодновато, но все же купаюсь…

Много работаю, готовлюсь к занятиям. Вернусь в конце месяца. Прошу Вас прислать мне расписание моих занятий на ВЛК и в институте.

Сердечный привет, А.А.Исбах

Приписка — Привет Вал. Александровне.*

*Валентина Александровна Дынник-Соколова (1898 Киев 1979, Москва) — русский и советский литературовед (основные её исследования были посвящены истории французской литературы) и переводчица (перевела Франса, Бодлера, Верлена, Верхарна). В 1949 году в переводе Дынник, выполненном белым стихом, был опубликован осетинский Нартовский эпос. Наиболее известная ее переводческая работа — авторский корпус раздела «Трубадуры» в томе БВЛ «Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов» (М., 1974). Сама Дынник считала эту работу поэтическим открытием целого пласта европейской поэзии. член Союза Писателей СССР, профессор Литературного института им. Горького, зав кафедрой зарубежной литературы в 60х годах.

Вспоминая Валентину Александровну Дынник

Я познакомилась с Валентиной Александровной в 1967-м году, когда поступала в аспирантуру Литинститута. Валентина Александровна в то время заведовала одной из Литинститутских кафедр. Кафедра была очень небольшая, там работало, кроме неё, ещё лишь три преподавателя…

Атмосфера, которая сложилась на кафедре, — довольно маленькой, уютной кафедре, — как мне запомнилось, меня удивила… В университете, где я заканчивала филфак (в МГУ), была более официальная атмосфера на кафедрах, какова, в общем, она и теперь, — я там бываю… А здесь каждое заседание кафедры — это была в общем-то встреча хорошо относящихся друг к другу людей… Хотя надо сказать, что (я не буду называть имён, потому что не абсолютно уверена и ссылаюсь на то, что мне говорили, а никаких документов никогда не видела) в то время на кафедре находилось два человека, один из которых в прошлом написал донос на другого, и тот даже сидел во времена оны из-за этого доноса… Теперь же они преподавали на одной и той же кафедре… Так что, наверное, совсем забыться это не могло и где-то внутренне некая напряжённость, может быть, присутствовала… Но как раз Валентина Александровна умела сделать так, что атмосфера по крайней мере казалась очень спокойной, не возникало ощущения какого-то подсиживания и тому подобного. На сами заседания кафедры, когда они бывали, Валентина Александровна всегда приносила какие-нибудь там конфеты, пирожные. Все садились за овальный большой стол и просто беседовали. Довольно милая обстановка, без официоза, формальностей — такого ничего не было.

Она очень доброжелательно относилась к студентам. Я, к примеру, вспомнила один случай, когда Валентина Александровна принимала экзамен, а я ей ассистировала. Это Литинститут, так что там было много людей, не очень хорошо владеющих русским языком, приехавших из Средней Азии, с Кавказа… И вот одному из таких студентов нужно было отвечать про Дон Жуана. Отвечал он очень плохо. Валентина Александровна «тянула» его, и мы вместе «тянули», пытались как-то навести на мысль, даже чуть-чуть подсказать… Валентина Александровна говорит ему: «Ну вспомните… ну как вот вы сами понимаете, какой был Дон Жуан, расскажите нам. Ну, может, он был циничный человек, по вашему представлению?» Он говорит: «Да, „ценичный“ — ценил женскую красоту»…

К.Н.Атарова

Подробнее Диалог. Карнавал. Хронотоп. Сетевой архив. (nevmenandr.net)

И́СБАХ Александр Абрамович (псевдоним; настоящее имя — Исаак Абрамович Бахрах; 1904, Двинск, ныне Даугавпилс, Латвийской ССР — 1977, Москва), русский советский писатель, журналист, литературовед, специалист по французской литературе. Окончил отделение языков и литературы МГУ (1924) и факультет общественных наук Института красной профессуры (1934). Член КПСС с 1926. Участник Первого Всесоюзного съезда советских писателей (1934).

Прозаические произведения Исбаха 1920–30-х гг. посвящены Красной армии (сборники рассказов «С винтовкой и книгой», 1926; «Красноармейцы», 1930; «Рядовые», 1932, и др.), комсомолу, социалистическому строительству (книги «Борьба за промысел», 1932; «Радость», 1934, и др.). В 1930 г. публикует повесть «Крушение» — о борьбе с троцкистской оппозицией. Исбах был одним из организаторов литературных объединений «Рабочая весна», «Октябрь», ВОАПП (Всероссийская организация пролетарских писателей) и других. С конца 1930-х и до 1949 г. Исбах — член редколлегий журналов «Октябрь» и «Знамя», профессор Литературного института имени Горького, Московского педагогического института имени Потемкина. Участник двух войн.

Во время советско-финляндской войны был военным корреспондентом, награждён медалью «За боевые заслуги».

В годы Великой Отечественной войны 1941—1945гг. — корреспондент газет «За Родину» Северо-Западного фронта и «Фронтовая правда» 2-го Белорусского фронта. Закончил войну в звании майора интендантской службы.

С 1949 по 1954 гг. — в лагерях по обвинению в национализме.

Награждён орденами, а также медалями

· орден Красного Знамени (08.03.1945)

· орден Отечественной войны II степени (17.11.1943)

· орден Трудового Красного Знамени (03.07.1974)

· орден Красной Звезды (02.05.1942)

· медаль «За боевые заслуги» (04.1940)

— II —

НАСЛЕДНИКИ ПОБЕДЫ

И значит нам нужна одна Победа

Одна на всех, мы за ценой не постоим

Булат Окуджава

---

Когда я был маленьким…

ЕЛЕНА ЯКОВЛЕВА

Елена Александровна Яковлева, педагог, профессиональный музыкант и прозаик, член Союза российских писателей. Родилась 16.07.1977г. в Забайкальском крае, г. Чита. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, Московский Университет культуры и искусств, педагогическое образование получила в МИОО, здесь же с отличием окончила аспирантуру. Лауреат международного конкурса искусств «Храм Василия Блаженного — история, душа и красота России», обладатель специального диплома «За возвышение души человека в творчестве» международного форума искусств «Золотой Витязь», победитель Московского педагогического конкурса «Лучший урок искусства», награждена медалью «За вклад в развитие образования». Е.А.Яковлева внесена в энциклопедию «Лучшие люди России» — 2014г. Стипендиат Министерства культуры за 2015г. Действительный член Международной Академии «Русский Слог», занимается педагогикой искусства, музыкальный руководитель литературного театра «ГаЛаТеЯ», инструментального ансамбля «Лира», преподаёт историю.

Изданы книги: «Аистята», «Записки молодого учителя».

Ляля

рассказ

Когда я был маленьким, очень хотел лялю. Ну, сами посудите. Все взрослые, а я один. Играть не с кем. Правда, есть у меня две старшие сестры, да разве же с ними поиграешь! Подхожу к Алле:

— Алла, давай поиграем!

— У тебя носки грязные, постирать надо, — отвечает она, — и уходит в ванную или на кухню.

Однажды мы играли с ней в догонялки (у нее иногда бывает хорошее настроение). Да разве же это игра! У нее ноги длинные. Не угнаться мне за ней!

С Олей лучше. Она хорошо домики из кубиков строит. А один раз склеила мне большущий корабль из дощечек. Потом мы его в речку пускали! Но вечно эта Оля за уроками сидит, или с мальчиками на улице гуляет! Сколько раз я просил ее взять меня с собой. Не берет, и все тут…

С мамой вообще лучше не связываться. Нет, она меня, конечно, любит. Но вечно к урокам готовится, тетрадки проверяет или на машинке печатает. И чего все печатает? Однажды я взял у Оли со стола ножницы и разрезал ленту. Ну, думаю, не будет теперь мама печатать, поиграет со мной. А она меня отшлепала, да еще в угол поставила!

Другое дело папа, с ним весело! Он и на спине покатать может, и колесо сделать… но только иногда. Вечно на работе или пьяный. А была бы у меня ляля, мы бы с ней во все игры играли! Я много ляль видел у чужих, они веселые и всегда играют!

— Ванечка, а ты кого хочешь, братика или сестренку? — как-то спросила мама.

— Я хочу лялю, — ответил я.

— Скоро у нас будет ляля, — пообещала мама.

И мы стали ждать. Не представляете, как я тогда был рад! Я без конца расспрашивал маму, когда эта ляля, наконец, появится.

Только папа, почему-то лялю не хотел. Он говорил, что мама совсем обнаглела и что он нас не прокормит. А он, ведь, и не кормит. На кухне все время Алка или мама…

А однажды утром, мама разбудила меня очень рано, одела мне на плечи рюкзак, а сестры уже были с рюкзаками. Мы пошли на автобус.

— А мы что, папу оставили? — спросил я.

— Нет, это он нас оставил, — ответила Алка.

Мы стали жить у бабушки. С бабушкой тоже не поиграешь, ей всегда некогда. То она шьет, то полы моет, то с Алкой диктанты пишет, чтобы она в институт поступила.

«Быстрее бы ляля появилась», — думал я. Но она все не появлялась. Мама говорила, что надо ждать, и я терпеливо ждал. Готовился. Я собрал в рюкзак (в тот самый, с которым мы от папы уехали) все свои игрушки: паровозик, который мне Оля отдала. Она говорила, что этот паровозик когда-то по рельсам бегал, как настоящий. А теперь рельсов нет и колеса отломаны, но он и так хорошо по полу ездит, нам с лялей подойдет. Еще коза пищащая, ее мне подарила Алкина учительница по балалайке. Еще есть машина, правда без кузова, но тоже сойдет. А еще большущий КАМаз. Он в рюкзак не влезает, я его под бабушкину кровать засунул. И кукол Алкиных и Олиных (им куклы уже не нужны, мне, вообще-то тоже, но вдруг ляле пригодяться) на мамин стол посадил, рядом с печатной машинкой. Мама кукол любит, я знаю.

— Ну что, отправляем маму за лялей, — подмигнула мне как-то Алка. И в этот же день отвезла маму в больницу. Оля мне сказала, что лялю должны достать из маминого животика именно в больнице. А бабушка почему-то стала плакать. Надо же, взрослые тоже плачут. А я думал, что только дети. А потом бабушка почему-то ругалась, оказывается, она тоже не хотела лялю. Она говорила, что мама совершает преступление, потому, что лялю на страд пускает и что я тоже страдаю. А я совсем и не страдал. Я хотел лялю!

А как-то Алка и Оля, пошли к маме в больницу и меня с собой взяли! Нас к маме не пустили. Странно, мама наша, ляля тоже наша, а какая-то чужая тетенька нас к ним не пускает. Я заплакал.

— Ну, чего ты плакать-то сразу, — сказала мне Оля, — из любой ситуации выход есть. Ал, где окно маминой палаты?

И мы пошли к окну, а у окна уже ждала мама! Она открыла это окно. А Алка даже дотянулась до мамы рукой и дала ей молоко.

— Мам, а где ляля? — спросил я.

— Спит! — ответила мама, ее сейчас нельзя тревожить.

А я так хотел на нее посмотреть, хотел заплакать, но Алка все поняла.

— Не плачь, Вань, еще денек и ляля будет дома, — сказала она мне.

— На Аллочка, Ваньку молочка передай, — сказала мама и передала Алке стакан молока.

Я выпил. Какое же вкусное, оказывается, это молоко. Я уже пил до этого один раз, когда заболел. Бабушка тогда к соседке ходила, потом говорила, что на коленях вымолила стакан. Но тогда я не распробовал как-то.

— Мам, еще налей.

— Больше нельзя, — сказала Алка.

— Почему? — удивился я.

— Маме надо, чтобы ляля здоровенькая была, — ответила Оля.

— А где вы это молоко взяли, для мамы?

— В магазине купили.

— Тогда и мне купите! А?

Мама налила мне еще!

А потом мы пошли домой.

— А вы в этом магазине молоко покупали, да? — спросил я.

— Опять он про молоко! — разозлилась Алка.

— Нет Вань, не купим мы тебе молока, денежек нет, — сказала Оля и отвернулась. Потом она всю дорогу молчала, а я видел, что у нее текут слезы. Она их украдкой вытирала, отворачивалась от нас, а я все равно видел.

С тех пор я ничего не просил, крепился.

И вот, наконец, ляля появилась в квартире. Я все боялся, что бабушка ударит лялю об угол головой, как говорила раньше и еще жалела, что меня и сестер не ударила, когда родились, и дело не с концом получилось. Еще сказала, что маму и папу надо поставить к стенке и расстрелять.

— Баб, а где ты ружье возьмешь? — спросил тогда я.

— Найду!

— А как ты будешь папу расстреливать, он ведь далеко, а?

— Я его, гада ползучего, из-под земли достану! Я ему покажу, как над собственными детьми издеваться!

Странная какая-то бабушка. Никогда папа над нами не издевался. Он хороший и добрый. Мама говорила, что он даже муху обидеть не может.

Короче, маму и лялю надо охранять от бабушки. Ружья, правда, дома я не нашел, значит, маме ничего не грозит. А вот ляле…

Я принес с улицы большой прут, еще в карман камушков насобирал. Целый день сидел я у коляски с лялей, смотрел, как она морщится и сопит. И, наверное, заснул. Потому, что проснулся, почему-то, в своей кровати и… Ужас! Бабушка стояла с моим прутом в руке около ляли! Я так испугался, что не смог пошевелиться!

— Сладенькая ты наша! Ксюшенька, кровинушка родненькая! — ласково говорила бабушка.

— Баб, а…а…а ты ее не будешь об угол ударять? — осмелел я.

— Да что ты! Типун тебе на язык! Выдумает же такое!

Добрая у нас бабушка, хоть и ругается. Она берет меня иногда к Галине Ивановне в гости. Галина Ивановна тетенька добренькая, дает мне ложечку сметаны или конфетку. А ее муж сшил Алке синие тапки, потому, что у нее палец на ноге посинел, холодно босиком ходить. А Оля босиком не ходит, потому, что ей мамины старые ботинки подошли, и у меня резиновые сапоги были. Я их берег, чтобы ляле достались. Так Алка сказала. Она свои синие тапки берегла для Оли, а я свои сапоги — для ляли.

— Баб, а ляля уже проснулась?

— Проснулась, — ответила бабушка, — ой ти моя холесая, — наклонилась она к ляле.

— Вань, а лялю нашу Ксюша зовут, — появилась в комнате Алка.

— Я сейчас буду с Ксюшей играть! — сказал я и побежал развязывать рюкзак.

— Подожди, Солнышко (это Алка меня так называла, когда была в хорошем настроении), ей еще рано такие игрушки.

— Как рано! — оторопел я.

— А так. Смотри, у нее ручки, ножки запеленутые, как она игрушки твои взять сможет?

— А мы распеленаем, а?

— Это не поможет, — засмеялась бабушка (люблю, когда бабушка смеется), — махонькая она еще, подрастет маленько, вот наиграетесь, надоест еще.

Ну вот, опять ждать! И я ждал. А чтобы было нескучно, я завел себе свою лялю. Выбрал у мамы на столе самую красивую куклу. Звали ее Мальвина. Попросил у мамы пеленку и стал заворачивать, как мама пеленала Ксюшу. Я быстро выучился пеленать! А Алка, так и не научилась. Ее как-то мама дома оставила с Ксюшей и со мной, а сама с бабушкой и Олей поехала козу покупать, потому, что выплатили Ксюшины денежки. Алка никак не понимает, как надо пеленку у ножек подпихивать. Я ей по всякому объяснял, так и не поняла. Короче в этот день нам с Ксюшей весело было. Алка запеленает, как может, отвернется, а как поворачивается, Ксюша уже во всю ногами дрыгает и пузыри пускает. Я думал Алка, как всегда, сердиться будет, а она сама смеялась…

Но это только один раз было… А так… я уже отчаялся.

— Мам, я не такую лялю хотел! — однажды не выдержал я.

— А какую? — спросила мама.

— Я с ней играть хотел. А эта все спит да пищит!

— Маленькие, Ванек, все такие.

— И я такой был?

— И ты такой был.

— И Алка с Олей?

— Конечно!

Ну, Олю маленькой я еще мог представить, а вот Алку…

— А кто же тогда мне стирал, если Алка маленькая была?

— А тебя тогда еще не было.

— Как это не было?!

— Да так, не было. Когда Аллочка была как сейчас Ксюша, тогда еще и Олечки не было. Олечка потом через два года появилась.

— А я?

— А ты после Олечки через двенадцать лет.

— А ты?

— Что я?

— Тебя тоже не было?

— И меня не было.

— А потом ты вылезла из своего животика?

— Нет, моей мамой была бабушка. И я родилась из ее животика.

— А баба, значит, тоже была маленькая?

— И баба была маленькая.

Я засмеялся, потому, что никак не мог представить бабушку маленькой, такой, как сейчас Ксюша. И не мог себе представить, что Ксюша может вырасти как я, а, тем более как Алка, а потом стать как бабушка. У меня не укладывалось в голове, как мама могла лежать в коляске, пускать пузыри, дрыгать ногами и орать. И, еще больше не верилось, что меня могло не быть. Это вообще невозможно! Я был всегда! Наверное, мама пошутила. Надо бы у Алки спросить. Оля говорит, что Алка бестолковая, потому, что никак не научится лепить пельмени и пеленать. А мама говорит, что Алка очень умная, потому, что много читает, и, когда у нас будут деньги, она поедет в Москву учиться. А бабушка говорит, что у Алки, как и у папы, руки не оттуда растут. А, по-моему, она все знает. Но Алка все подтвердила, что мама сказала. Значит, не пошутила мама. Но как меня могло не быть! И бабушка, и Оля сказали, что меня действительно не было. Я много раз пытался представить, как живут бабушка, мама, Оля, Алка и Ксюша без меня — не получалось. Вот жили мы с папой, теперь без папы… Но не без меня! Жили мы без бабушки и без Ксюши, а теперь с бабушкой и Ксюшей. Но я то был и есть. Я бы рад был жить без Алки. Она мне уже совсем надоела. А ее бы не было, было бы хорошо и весело, а она злая. Все время кричит, побить может.

— Мам, давай будем жить без Алки, — предложил я маме.

— Это как? — испугалась мама.

— Ну, оставим ее, как папу.

— Нет, нельзя, она же наша!

— А папа не наш?

— И папа наш…

— Тогда почему…?

Но заплакала Ксюша, и мама побежала к ней. Всегда она плачет, когда не надо. Я уже пробовал все: Просил Олю, чтобы она сидела с Ксюшей, она сидела, но мама все равно, когда Ксюша плачет, бежит к ней. Тогда я попробовал закрыть дверь в комнату, чтобы мама не слышала. И мама не услышала! Но потом мне так попало от Алки, до сих пор попа от ремня болит. И мама, всегда за меня заступалась, а тут сказала, что еще добавит! Плохая она, ляля эта!

Зато Алка теперь каждый день ходила на молочную кухню и приносила красивый пакет молока. Там была нарисована киска с бантиком и машина. Мама говорила, что это для Ксюши молоко выдают, но пил его я, потому что Ксюша еще маленькая. И еще мама молоко пила, чтобы потом оно у нее перерабатывалось в специальное молоко, которое можно кушать Ксюше.

И еще коза, которую купила мама, принесла козленка. Он такой веселый. Он жил прямо в доме, у нас на даче. И бабушка теперь жила там. Но меня бабушка почему-то редко брала к себе. А у нее было так весело! Мы бегали с козленком по всему дому. Он так смешно подпрыгивал. Однажды на печку запрыгнул! Во как! И даже Алка сразу добрая становилась, и тоже с нами по дому бегала. А еще ляжет Алка на пол, накроет себя старой телогрейкой и лежит. А козленок по ней прыгает и бодает. А как бодает, когда у него рожек еще нету? Смешно! И бабушка смеялась и Оля. А потом мы его из бутылки с соской молоком поили, как Ксюшу!… Куда-то потом делся этот козленок. Алка сказала, что мы его съели, для того и молоком кормили.

— А Ксюшу тоже съедим? — спросил я.

— Ты что, с дуба рухнул?! — закричала Оля.

— А ее мама тоже молоком кормит.

— Мама ее кормит, чтобы она выросла большая и пользу миру принесла, — сказала Алка.

— А что это, польза?

— Польза? — задумалась Алка, — ну… добро, наверное.

— А что это, добро?

— Это… Когда всем хорошо делаешь.

— А папа тоже всем делал добро.

— Да, Вань, у нас очень добрый папа, — ответила Алка.

— А бабушка говорит, что он…

— Не надо, Вань, перебила Оля, — папа добрый, но добро всегда делал другим людям, а не нам…

А Ксюша наконец-то подросла и стала играть моими игрушками. Ее мама сажала на середину дивана и говорила:

— Давай, Ванек, твои игрушки, будем играть.

И я приносил рюкзак и все перед Ксюшей из него вытряхивал. Только Ксюша не понимала, что машину надо катать, а не кусать и не кидать.

— Ну, мама, она не играет, а все ломает! — не выдержал как-то я.

— Она так играет, потому, что маленькая.

— Когда же она, наконец, будет большая?

— Ты будешь всегда для Ксюши старшим братом, а она для тебя младшей сестренкой.

— Значит, она всегда будет маленькая?

— Да, а ты большой и за нее ответственный, — сказала мама.

…Когда я был маленьким, очень хотел лялю. Ну, сами посудите. Все взрослые, а я один…

Теперь я большой и еще ответственный… И так будет всегда…

Октябрь 2008 г.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

— Елена Александровна! Пойдём к завучу насчёт оплаты…

— Зачем? Мне просто не нужны деньги за ансамбль — это для души.

— А разве плохо, когда ты играешь для души и ещё деньги за это получаешь?

— Нет, не плохо, но так не бывает. Деньги лишают свободы… Если мы играем на общественных началах, никто с нас десять произведений в год не потребует. В погоне за количеством, мы теряем качество…

Шексна 2004

— Ребята! Ну, почему опаздываем! Уже пятнадцать минут от урока прошло! Потом задержу на столько же. Юные оркестранты торопливо усаживались на свои места, пытаясь несмело настраивать инструменты. — Откройте, пожалуйста «День Победы»! Начнём со вступления. Только аккомпанемент! Спасибо! Группа балалаек — молодцы! Пожалуйста, третий баян.… Все вместе… Малые домры, ярче мелодия — раз и, два и, три и, четыре и… Один такт до первой цифры акцентировать каждую ноту!.. Нет, не так! Твёрже! Утвердите Победу. Гоните врага с нашей земли, как это делали наши деды!

— Гони чеченцев! — вдруг выкрикнул музыкант-подросток, играющий на басовой домре. И зловещим топотом разнеслись шаги спецназа, выдаваемые басовой домрой… Оркестр шёл за ним…

— Спасибо, ребята! Не то! Нет торжественности, всё очень тяжело и мрачно. И чеченцы здесь ни при чём. Победа в Великой Отечественной войне — наша общая.

— Так мы же про войну и играем, а война — это страшно! — сказала самая маленькая девочка.

— Мы не про войну, а про Победу! Война — это страшно, а Победа — это очень торжественно, потому что так страшно, как было на войне, уже не будет. Будет мир, и всем будет хорошо, — выпалил десятилетний непоседа с большими чёрными глазами.

Москва 1996

Переход от станции Метро Пушкинская на станцию М. Чеховская.

— Встали тут! Играют, да на чём, на балалайке! Русскую землю-Мать поганят!

— А мы в подземелье… — ответила Юлька.

— Нищие нашлись! Денежки им подавай! Здоровые девки — работать надо! Я воевал, сил своих не жалел, всё для Победы. Немцев прогнали, светлое будущее строили. Всё для вас, чтобы вам хорошо жилось! А вы повыросли, обнаглели — лёгкого хлеба захотели!

— Дедушка, не кричите! Мы студенты, нам есть нечего, — снова попыталась объяснить моя напарница-гитаристка.

— Есть нечего!? Это в нашей стране?! Чтобы есть — работать надо. А вы хотите не работая, да сытыми быть! Молокососы! Да мы в вашем возрасте стояли у станков, на себе пахали, и с голоду пухли! Да, да пухли! — Дед ожесточённо потрясал в воздухе кулаками. — Вы и понятия не имеете, что такое голод! Есть им нечего! Это в мирное-то время! Где вот твои родители?! — вдруг обратился он ко мне. Почему они тебя не кормят?..

— Им зарплату не платят, — испуганно на чистоту выложила я.

— Зарплату не платят? — изумился старик, и стал пристально всматриваться в мои глаза…

Нифантово 1995

Бездонные чёрные глаза. Они ждут. В них надежда и боль. Мальчику уже два года. Он мог быть живым и подвижным, но засыпает на ходу. У него льняные светлые волосы и большие чёрные глаза. Это очень красивый ребёнок… Он ничего не говорит, не просит. Он просто смотрит… Малыш голоден… Денег нет.

Химки 1996

Голодаю по страшному. Сколько я выдержу, не знаю. Правда, вчера сторож накормил. Его имя Арарат Бабаян. Низкий ему поклон. Оказывается, он подкармливает многих студентов, они ласково называют его дедушка Арарат. Хотела устроиться на работу уборщицей — не взяли, сказали ещё мала… Быстро устаю. Раньше плакала, теперь не плачу, и на это сил нет. Даже помереть не страшно. Всё безразлично. Только хочется есть… Нет! Я все равно хочу быть дирижёром и играть на балалайке. На оборванных листочках, подклеенных к дневнику, я нашла старую запись из теперь уже далёких детских лет.

— Мам, это что? — Это балалайка — русский народный инструмент, — сказала мама и как-то незаметно исчезла.

— А это что за такая огромная балалаища? — Это контрабас, — вдруг ответил незнакомый дяденька вместо мамы.

— А как на нём играть? — нерешительно спросила я.

— Ну, ты ещё маленькая. Тебе на приме играть нужно. Хочешь?

— Нет, мама хочет, чтобы я играла на гитаре.

— И на балалайке не помешает. Это ведь русское оружие. Нашу Родину защищать надо.

— Мы в Советском Союзе живём, а в Союзе войны быть не может.

— Потому и не может, что наш народ защищает нашу Родину не только на границах. Искусство — это великая сила. А русское искусство — силища вдвойне.

Я помню, что это была Таруса. Мы ходили к дому К. Паустовского и к камню Марины Цветаевой. Когда я уже дипломированным специалистом приехала в Шексну, и впервые оказалась на пристани, то память вернула меня в то далёкое детство, на реку Оку с её четко очерченными берегами. На новом месте показалось всё удивительно знакомым, а реки одинаковыми, с одной лишь разницей: у Шексны не было берегов. У Константина Паустовского прочитала: «Родник родит реку, а река льётся-течёт через всю нашу матушку-землю, через всю родину, кормит народ. Вы глядите, как это складно выходит — родник, родина, народ. И все эти слова как бы родня между собой.»

Шексна 1999

Руковожу оркестром, преподаю балалайку. Очень много слушаю народной музыки. Сила народного искусства очень велика. Вот что закладывает в человека русский дух! А пока жив русский дух — жива Россия! Это самое сильное оружие.

Калуга 1997

У неё очень интересное, необычное имя. Мне говорили, что она была оперной певицей. Во время войны работала санитаркой в госпитале и, выезжая на передовую, пела солдатам. О себе сама никогда ничего не рассказывала. Будучи на пенсии выдавала студентам инструменты для оркестра. Уже в мирное время была на гастролях за границей. Получила звание заслуженной. Как-то в инструменталке я взяла гармонику и стала подбирать «Священную войну» Александрова, сначала она мучительно вслушивалась, а затем стала помогать мне. А вчера я видела её, копошащейся в мусорном контейнере. Оказывается не только я. Вчерашний студент рослый и сильный, сам живущий впроголодь, плакал от беспомощности.

Шексна 2004

У нас теперь перед окном полная голость и лысость. Все деревья вырубили. Антитеррор понимаешь ли! В довершении ко всему, открылся вид на мусорные контейнеры, в которых день и ночь копаются бомжи. Среди них испитые женщины, немощные старики, и даже здоровые, красивые мужчины. Что их то сюда гонит? Голод? Люди опускаются. Почему? Не все могут приспособиться к существующему порядку. Не все могут идти по головам и наживаться на бедных. Многие просто вылетели из системы. Сначала взяли власть демократы, провели приватизацию, потом не платили зарплату, добило людей массовое сокращение штатов, многодетные матери оказались никому не нужными — зачем такие работники? Их дети — тоже. Отсюда повальное пьянство и разгул криминала — куда же деваться голодным никому не нужным подросткам. Человеческая жизнь обесценена.

— Нет, всё равно, как ты их не оправдывай, а в мирное время лазать в помойке?!.. Ну, в войну я ещё понимаю…, — сказала бабушка.

— А сейчас война, — ответила я.

Шексна. Первое сентября 2004 г.

Мы сегодня провожали Машу в школу. Первый раз в первый класс. Она на линейке была очень бледная, напуганная новой обстановкой… В России беда. Во время торжественной линейки террористы захватили школу №1 в городе Беслане /Северная Осетия/. Понимаю, что живём в военное время. Остальные подробности до меня не доходят… Только боль!.. Боль!.. Боль!.. Там же дети!!! — Олеся каждый час слушает радио, а я не могу. Весь день хожу и плачу. Как зомби повторяю: «Там же дети, наши дети! Наши!!!» Боль тысячи сердец отзывается в моём сердце. Писать не могу. — Смотрела хронику спустя некоторое время. Как фильм ужасов. Горящее здание, дети бегут, им стреляют в спины. В спины! Детям… Тупо смотрю на экран. Маленькая девочка с крестиком на груди и её глаза… Глаза! Ничего не понимающие и всё понимающие. Мысль не работает. Это не поддаётся осмыслению. — Потом кадры войны в Чечне. Смотреть не могу. Поднимаюсь и ухожу, иначе сойду с ума. Но мне то можно уйти, а им, кто там, в самом пекле?! Им куда уйти?

Плюсково. Первое сентября 1984 г.

«Дорогие первоклассники! Вы сегодня первый раз переступили порог нашей школы. Теперь вы школьники. Вы советские школьники. Наша страна заботится о вас. Вы будете учиться и приобретать знания, чтобы в будущем стать достойными гражданами нашей великой, многонациональной Родины!» «А что значит многонациональной? — крутилось у меня в голове. Спросить у старенькой строгой учительницы не решилась. — Потом спрошу дома, у мамы». А пока моё внимание привлёк красочный плакат с надписью: «Всё лучшее детям»! Я даже остановилась и прочитала ещё раз вслух неожиданно громко: «Всё лучшее детям»! Все почему- то засмеялись, а строгая учительница вдруг стала доброй и сказала: «Молодец, Лена, ты хорошо умеешь читать». А на самом первом уроке учительница нам рассказала, что в Советском Союзе пятнадцать республик, и люди в каждой республике говорят на своём языке и ещё на русском, потому что русский язык — государственный. И ещё есть народности в самой России, и у них свои языки. Поэтому Советский Союз — очень большая и могучая держава, и никто её победить не сможет. У нас мир! А ещё в нашей стране заботятся о детях, все люди равны — нет ни богатых, ни бедных. Все люди работают, а им за это платят деньги, чтобы они могли купить еду, одежду и ещё что-нибудь. И всё это сделал Ленин. А до Ленина было всё плохо. Были буржуи и они заставляли бедных на себя работать, и ничего им за работу не платили. Были нищие. Люди и дети голодали. А ещё наша страна очень дружная. Никто ни с кем не воюет. Я об этом раньше слышала, но как-то не так. А сегодня я уже гордая, что живу в Советском Союзе.

Детчино 1989

К нам в класс пришла новенькая девочка. На ней красивые синие банты. Она стоит одна и ни к кому не подходит. Мы с Аней позвали её к себе. Познакомились. Зовут её Мадина. По-русски говорит с акцентом. Их семья приехала из города Грозного /Чечено-Ингушетия/. У неё сестра Зарема /по-русски Зоя/, она помладше. Наша учительница математики Александра Семёновна сказала, что когда-то работала в Чечено-Ингушетии. Мадина очень обрадовалась, найдя землячку. Вообще, когда мы приехали в Детчино, я поняла, что значит многонациональная страна. Здесь английский ведёт Лала Суреновна, она армянка, очень добрая. В Олесином классе есть украинка Галя, узбек Айбек, чеченец Турпал, в моём классе два украинца, была девочка-латышка, теперь — Мадина. Ещё знаю, что в школе есть осетины и грузины. Если бы я не думала над словом «многонациональное», на национальности бы и внимания не обращала. Главное, что у человека внутри, а национальность значения не имеет. Это правильная мысль, но всё-таки я — русская.

Москва 1996

Война в Чечне! Раньше мы об этом и помыслить не могли! А теперь как же ребята стреляют друг в друга? Бывшие друзья?.. Ведь в Великую Отечественную на одной стороне воевали. Сила страны в том и заключалась.

Нифантово 1997

Работаю преподавателем по классу балалайки в школе искусств. Нагрузка смешная — пять мальчиков. В ноябре месяце набор сделать не разрешили, обосновав это тем, что надо на меня посмотреть. Я спорить не стала, хотя наверняка знаю, что это незаконно. Мизерную мою зарплату вовремя не выплачивают, а если и выплачивают, то жить на это невозможно. Оплата за квартиру в два раза больше. Конечно, недоедаем. /мягко сказано/. Сегодня шла по мосту и такое отчаяние на меня нашло! Ноги как ватные, идти далеко, а на автобус денег нет. И на хлеб нет… Вот и думаю: «Прыгну с моста — и всё кончено. И, главное, голодные глаза ребёнка видеть не буду. Тот, кто этих глаз не видел — счастливый… — Потом одумалась — молодая ведь, может не всегда так будет…» А после обеда возвращалась счастливая: дали зарплату. Дня на три продержаться хватит. Иду, коленки трясутся, но на автобусе всё-таки дорого. Около гаражей присела прямо на землю: сил идти нет. Надо было хлеба в Шексне купить… Дошла… Бабушка обрадовалась, Колюня не понял, удивленно так смотрит: почему бабушка радуется. А потом горбушку от хлеба под подушку спрятал — на завтра… Прочитала газету. Ужас! В отдалённых районах зарплаты комбикормом выдают. Вот распаренным комбикормом детей и кормят. Детские пособия везде не платят. Вот вам и лозунг: «Рабы — не мы»! Да рабы мы самые настоящие! Это когда люди без зарплаты работали? Раньше в колхозах и то за палочки. А сейчас?.. Законную ставку дать не могут, зарплату не платят. А мы терпим, надеемся. А куда деваться? Наверно в этом и проявляется долготерпимость русского народа.

Москва 2000 г.

Большой театр. Антракт.

— Знаешь, Алён! Я горжусь, что я русская! Это вот сейчас пришло. Раньше мы все гордились своей страной — массово. Иначе быть не могло. А сейчас как-то осознанно…

— А я давно осознанно. Только знаешь ли ты, что значит быть русским? — Мы есть. И мы — русские! Ведь мы одержали Победу в Великой Отечественной войне. Стойкость, мужество, долготерпимость. — И любовь…

Детчино 1989 г.

Скоро сорок пять лет Победы. Я нигде не участвую, а хочется. Почему-то учителя думают, что я ничего не умею. Тихоня. На меня кричат — терплю, одноклассники бьют — терплю, не спрашивая, ставят тройки — терплю и молчу. Молчу и терплю… Но я люблю свою Родину — по- настоящему. Только не кричу, что люблю, а просто люблю.

Плюсково 1984 г.

Мы готовимся к сорокалетию Победы. Я буду запевать: «Пусть всегда будет солнце».

Шексна 2000 г.

Скоро пятидесятипятилетие Победы. Оставаться глухим к такому событию просто совестно. Готовим с учениками мероприятие — литературно-музыкальную композицию по стихам поэтов фронтовых лет /Юлия Друнина, Сергей Орлов, К. Ваншенкин, К. Симонов, и Н. Дубинин — мой дед / с участием оркестра русских народных инструментов. Ребята стихи читают хорошо, но того, что было у нас, у них нет. Мы росли патриотами, впитывая чувство любви к Родине с молоком матери. Теперь — нет. Мы теряем поколение и, может быть, не одно. У них нет духовных ценностей, и это страшно. Плохо переживаем это и мы. Старые ценности обесцениваются, а новых нет. А виной тому мы сами… А что можно сделать, когда человеческую сущность разрушают изначально по средствам массовой информации! Что показывают по телевизору! Молодёжь читает бульварную прессу… Горько! Очень горько!.. Запад не дремлет. Нас хотят взять голыми руками. Мы ничего не знаем о войне. Ведь победили наши. Наши дедушки и бабушки. Они ещё живут рядом с нами, с горечью взирают на нас и молчат. Нет, кричат! Как тогда, в переходе. Или слёзы бабы Маши. Я их никогда не забуду.

Калуга 1995 г.

(из сочинения к пятидесятилетию Победы)

— Здравствуйте, девочки. Хорошо, что пришли. Вопреки обыкновению баба Маша сдержанна, немногословна. Движения порывисты и не всегда по делу.

— Что-то случилось? — Осторожно спросила я.

— Какие-то неблагодарные и неразумные, вы, молодые! — С горечью, глядя в окно, произнесла бабушка, и не сдержалась, заплакала. — Как хорошо-то было раньше! Всегда на парад пионеры идут с красными галстуками — прелесть прямо. Смотришь, не налюбуешься. И всё думалось: не зря на свете прожила, счастливое детство теперь — детки сыты, ухожены, организованны и нас не забывают. Не зря мы бились до последнего и до войны, и во время войны, и позже… Здоровья нет, своих детей не было, всё война проклятая. На других любовалась! А нынче парад был, выползла я на площадь, пионеров нет, почётный караул, вечный огонь горит, и на том спасибо. Да вот студенты не забыли, и за это спасибо.

— Ну, баб Маш, мы вас любим. Ну, и пусть галстуков теперь нет, а вас мы не забудем, — сказала моя подруга.

— Вы не забудете, а что помлаже уже забыли. Развязные стали, наглые. С одним сегодня таким встретилась. Чего говорит, бабуля, лезешь — у тебя, что семеро по лавкам? И постоишь! — Это я в очереди в магазине стояла. Ему некогда, видите ли. Лет пятнадцать ему. Я напомнила, что повежливей бы надо было. А он мне — проваливай, говорит, бабуля отсюда, пока я из тебя котлеты не состряпал! Так и сказал! А дружки его так и засмеялись. Это бы раньше такое! И ведь никто в защиту мою не выступил. А раз в автобусе один мне и говорит: «Ты, бабка, бесплатно едешь, а я деньги плачу». И вроде как одолжение мне делает, встаёт, место, значит, уступает. Да не надо мне его места, ничего мне от вас не надо! Помереть бы, да чтоб схоронили по чести… Вскоре бабы Маши не стало.

Каменск — Уральский 1984 г.

— Куда вы приехали? — учтиво спрашивает дедушка Андрей. Он показался мне красивым. А голубые глаза светились молодостью. Да, именно молодостью. Я так и не могла назвать его дедом, и не называла никак, и вообще не общалась. Он был очень строг, и я его боялась. Это была зима, канун нового 1985 года. Я была удивлена, увидев вывеску — сорок лет Победы. На площади играл духовой оркестр. Музыканты в перчатках. Потом они ушли в здание Дома Культуры. Мы пошли за ними. У дяденьки в руке была палочка, и как он ей взмахнёт, музыканты начинают играть, как в сказке. Там вышел мальчик, ему дяденька дал эту палочку. Только у мальчика ничего не получилось: как-то не понятно. А я так хотела попробовать, но побоялась… А потом мне приснилось, что у меня в руках волшебная палочка. Я ею взмахиваю, и начинается песня «Пусть всегда будет солнце». А дед Андрей улыбается, у него глаза голубые-голубые, как небо. И он добрый-добрый и меня любит. А утром у меня разболелся зуб. Мама сказала, что дед был зубным врачом. Но я боюсь к нему подойти. А Олеся говорит, что дед Андрей добрый, и что во время войны он лечил раненых солдат. А ещё он умеет играть на гармошке и плясать, поэтому у него душа молодая.

Чита — 1990 г.

Дед Коля не любит говорить про войну. Сказал, что после ранения работал при штабе, писарем. С минного поля его лошадь вынесла. Всё взрывалось, горело, а она его несла и спасла от смерти. Дед и сейчас любит лошадей, а когда рассказывает о том случае — плачет. Он очень строг, у меня с ним конфликты. Но он воевал, не единожды ранен, и вся грудь в медалях.

Детчино 1994 г.

Восемнадцатого апреля я ушла со сцены, не доиграв «Я встретил Вас» до конца. А выступали мы перед ветеранами в доме инвалидов. Внезапно вспомнился дед Коля, и я подумала: «Он ещё долго жить будет». А сегодня я узнала, что вчера он умер. Умер!.. Я не плакала, я его не любила, совесть мучает. Двенадцатого февраля получила от него почтовую карточку. Последнюю. Там написано: «Пусть и впредь за усердие и твой очень кропотливый труд украшают твой жизненный путь удовлетворение и радость! Будь счастлива!» Немного позже я умудрилась дозвониться до Читы, и слышала его голос — последний раз!.. Они уходят. Живые голоса истории.

Чёбсара 2002 г.

Каким непонятным образом оказалось гнездо с птенцами у нас на грядке? Один птенец уже мёртв, трое остальных открывают клювы и жалобно пищат. Мы им давали гусениц с капусты. Они всё равно все подохли. Я плакала. Я их загубила. Наверно, их родители были рядом… Плакала над птенцами, а умер дед Андрей. Умер двадцать третьего июля, не растратив молодости. По крайней мере, в моей памяти, он запечатлелся молодым. И вместо похоронного марша в душе звучало: «Пусть всегда будет Солнце»… Солнце!.. Оно светит всегда, несмотря на события на земле. Родился кто-то или умер — оно светит. Мир на земле или война — оно светит. Оно светит в Афганистане, светит в Чечне… Оно светит, греет…, испепеляет, жжёт… Вечной памятью…

Шексна 2004 г.

— Всё, ребята, на сегодня достаточно. Аккуратно зачехляйте инструменты, медиаторы не раскидывайте…

— Ура! Мы победили! — закричал черноглазый непоседа, бережно положил балалайку в чехол и вихрем вылетел в коридор. Ребята постарше медленно расходились, складывая наше русское оружие — народные инструменты, которые давно уже требуют капитального ремонта. Каждый думал о своём. И только десятилетний, белокурый мальчик с большими чёрными глазами беззаботно бегал по коридору. А с ним маленькая девочка, которая когда-то стала его спасительницей, в грудничковом возрасте в детской консультации на неё выписывали один литр молока в день бесплатно. Вот оно, наше будущее! Сохраним ли?..

— Лично мне деньги за ансамбль не нужны.

— Вы заведующая отделением и должны быть заинтересованы в ансамбле. Так что кому нужен ансамбль народных инструментов, вопрос больше не стоит…

Да, ансамбль мне нужен. Но ещё нужнее он России. Иначе очередного дня Победы не будет! А он должен быть!

---

…Будешь жить при коммунизме

ЕКАТЕРИНА ЖДАНОВА

Екатерина Игоревна Жданова, детская писательница, родилась 19 сентября 1965 г. в Москве в литературной семье, овладела множеством совершенно разных профессий: от тренера по айкидо до телекорреспондента Российского телевидения (канал «Деловая Россия»). Авторская песня — ещё одно увлечение Екатерины Ждановой — переросло в потребность сочинять песни для детей. В 2003 году в издательстве «ВЕСТЬ ТДА» она как композитор и литературный соавтор выпускает проекты по стихам и рассказам Г. Лебедевой: «Музыка счастья караоке», «Артисты» — музыкальная сказка, «Муравей купался в луже» и «Мухтарка». В 2004 году пишет сценарий и создает музыкальный радиоспектакль по сказке Г. Лебедевой «Приключения Огуречной Лошадки» и сборники рассказов и сказок: «Как Маша поссорилась с подушкой», «Как Маша нянчила воронят», «Муравей купался в луже», «То, что надо для детского сада». Ещё два радиоспектакля — «Кстати, о птичках» и «Домашние животные» из серии «Энциклопедия» — вышли в 2006 году в издательстве «Твик-Лирек».

отрывки из повести в рассказах «А розы вырастут сами…»

Деда

Моему незабвенному дедушке —

Владимиру Сергеевичу Лебедеву.

— Ишь, не берут на ручки… Да, Катечка? Справились с маленькой, бессовестные!

Деда просто физически страдал, когда я плакала.

Не обращая внимания на запреты бабушки и мамы, он носил меня по комнате, утешал и пел:

Вот кошка за трубой ползёт,

Она вас всех подстережёт,

Чирик–чик–чик,

Чирик–чик–чик,

Все перышки сорвёт.

— Смотри, дед, сядет она тебе на шею, тогда почирикаешь! — ворчала бабушка.

— Э-э-эх! Понимала бы чего! Макаренко в юбке! А вот мы пойдем огоньки смотреть. Во-о-н фонарики зажглись на улице. Смотри, какие — жёлтенькие. Мигают. Жил-был котик. Когда он шел гулять, то надевал на лапки сапожки. Так его все и звали — Кот в сапогах. Котик был хороший, слушался бабушку и всегда просился на горшочек. А где у нас горшочек?..

Я не лягу и не буду спать, пока дедушка не укачает меня и не расскажет сказку. Деда старался достоверно передать шум ветра в лесу, скрип качающихся деревьев и голоса заблудившихся в лесу героев.

— У-у-у! Ого-го-о! Залез тогда Мальчик-с-пальчик на высо-о-о-окую ель. И видит. Далеко-далек-о-о горит огонек, а наверху ветер так и свищет: фщ-щ-щ!.фщ-щ-щ! Деда подвывал и присвистывал, цокал языком, — так идет лошадка, — тут же причмокивал, как возничий.

В ясли дедушка меня не отдал. «Через мой труп!» А зачем? Он же лучшая нянька на свете!

— Ну, Катечка, одевайся на прогулку! — командовал Деда и взгляд его был многообещающим. Я пулей срывалась с места.

— Только не долго! — грозила бабушка с кухни, — А то знаю я вас!

— Ах, Марриванна, моя Мар-риванна, я никогда не забуду тебя!.. — пел Деда разводя театрально руками.

— Иди, иди, артист погорелого театра!

Когда утром он выходил из подъезда, преисполненный благосклонного величия, бабки на скамеечке в один голос выдыхали: — Драс-сте, Владимир Сергеевич! И лица их светились неподдельным уважением. Он почтительно приподнимал шапку-пирожок, раскланивался и направлялся в гастроном за антрекотиком для Груни — нашего толстого избалованного кота и за мороженым для Катечки, то есть, для меня.

Деда всегда вежливо, на старинный манер, обращался к продавцам: «Барышня, будьте так любезны!..» — и этим располагал их к себе. Они всегда оставляли ему свежий кусочек отменного мяса и двести граммов швейцарского сыра.

Мы с Груней с нетерпением ждали дединого возвращения дома. Как только раздавался звонок в коридоре, мы кидались ему на встречу, и я помогала ему тащить полные авоськи с добычей на кухню. После того, как я получала обещанное мороженое, а Груня мясо, мелко нарезанное кубиками, следовало длинное повествование о походе по магазинам — в лицах и с лирическими отступлениями.

Без приключений Деда обойтись никак не мог. По дороге с ним обязательно что-нибудь случалось.

Однажды, по его словам, его чуть не сбила «Волга», но он не растерялся, сделал красивый прыжок, и оказался на капоте мчащейся на него машины. Самое удивительное то, что ряженка и яички в авоське — все осталось целым и невредимым! Свидетели происшествия приветствовали отважного героя продолжительными аплодисментами.

В другом рассказе Деда смотрел, как ломают старые дома в районе Пролетарки, и подошел слишком близко.

— Чугунная «баба» пролетела в дюйме от моего виска! — уверял Деда, эффектно откачнувшись от воображаемой опасности. Деда принимал эксцентрические позы, хватался за сердце, томно заводил глаза и грозно сводил кустистые брови, и как Штоколов, басил:

— Ах, Марриванна, моя Марриванна, я никогда не забуду тебя!..

— Иди-иди, артист погорелого театра!

— Катя! одевайся на прогулку! — командовал Деда и взгляд его был многообещающим. Я пулей срывалась с места.

— Только не долго! — грозила бабушка с кухни, — А то знаю я вас!

И мы, взявшись за руки, выходили на шумный двор.

У подъезда на скамеечке, как всегда, народ. Деда галантно приветствует «дам» и жмет руку Петру Иванычу, давнишнему товарищу и соседу по лестничной клетке. Тот поспешно подвигается, предлагая местечко рядом.

— Чехи-то вчера продули 4:0! — с жалобной надеждой в голосе кричит Петр Иваныч. Но Деда уже не слышит. Мы свернули за угол на Талалихина.

По пути на Птичий рынок мы заходили на все без исключения детские площадки. Я качалась, а Деда рассказывал про то, какие раньше были улицы и люди, про довоенный рынок, конки и пролетки, жуликов и беспризорников, героев войны и первые аэропланы.

Многоэтажные дома тогда были в новинку, и мы долго стояли, задрав головы, и наблюдали за стрелой трудяги–подъемного крана.

— Во-о-о-он, видишь, в кабинке человечек сидит? Он краном управляет. О как высоко! Пять, шесть… Фью–ить! Восьмой этаж!

Повезло тебе. Запомни: ты родилась в самой лучшей в мире стране, в самом главном городе, в Москве. Я не увижу… А ты-то уж точно будешь жить при коммунизме.

— А что это?

— Это когда все счастливы, сыты и здоровы. Ученые придумают лекарства, мы победим болезни, и люди будут жить долго-долго, а умирать не будут.

Необыкновенная радость и гордость несли меня по улице рядом с моим любимым Дедой, как на воздушных шариках. Я верила, нет, я знала, что все будет именно так.

Птичий рынок!

Он был сразу за Калитниковским кладбищем. Как войдешь в ворота — сразу налево вдоль забора собаки, щенята, дальше — котятки. Писк, лай, торг оживленный. Если обойти по кругу ряды аквариумистов, выйдешь к прилавкам с живым мотылем. Встанешь и оторопело смотришь, как продавец столовой ложкой собирает с краев беглецов и наверх, и наверх, на горку. Я смотрю с отвращением на белесых и толстых личинок.

Подходит школьник с баночкой из-под майонеза. А в ней — огненно-синий петушок вьется. Вытирает варежкой нос.

Вам Какой? Мелкий, средний?

Мальчишка пальцем тычет в розовую горку.

— Возьми мелкий. Сколько?

— Ложку.

— Держи. Десять копеек.

Ловко торгует, хорошо. Зачерпнёт мотыля с горкой, завернет в газетную полоску и вручит счастливому мальчишке. И как-то с чувством, не просто сунет, не глядя, а со значением, как другу или родне какой.

— Деда! Ну Де-е-е-д! Пойдем скорее к птичкам!

А он нарочно меня мучит, ухмыляется и тянет мечтательно.

— Опарыши… Как на него язь идёт… Язик его ам! Ням-ням-ням! Отдай карман, оторвешь!

Ух, как много красивых рыбок и улиточек! Птички! Киски! Собачки! Мы всех пересмотрели, перегладили и счастливые идём домой с полными карманами морских камушков и ракушек. Вот нам и новое занятие: аквариум. Дед улыбается в предвкушении нового интересного дела:

— У бабушки нашей на балконе как раз пятилитровая банка из–под огурцов пылится. Подходящая! Вот мы её приспособим.

Дома Деда ходил в неизменной фуфайке и в шароварах с начесом. Потому, что от балкона дуло. По моей просьбе бабушка купила мне такое же обмундирование, — чтобы быть «как Деда». Команда!

Он погремел на балконе и выудил здоровенную банку. Мы ее с хозяйственным мыльцем отмыли, без этикеток она засияла боками. Уложили на дно камешки, налили воды.

— Пусть отстаивается.

— А не заругает?

— Бабушка–то наша? Н-е–е-т. Запустим рыбок, улиток, водорослей красивых. Что лучше: пустая банка или жизнь? Живое или дохлое? Вот то–то.

И завелась у нас на подоконнике живность. Меченосцы и вуалехвосты, гуппи, сомики, гурами… И всем нужен ведь корм живой! А термометры? А губки, трубки, дренажи и подсветка? Потом только мне ясна стала дедова стратегия. На полдороге к Птичьему рынку стоял пивной ларек. И у него собиралась теплая компания его знакомых. Все они радостно и оживленно судачили о чем-то.

— Деда, что ты пьешь?

— Пиво.

— А дай мне?

— Оно невкусное, горькое. Ну на, попробуй. Гадость. — опускал мне кружку.

— Беда. Гадость. А зачем же ты его пьешь?

— Привык. Привычка.

Пиво тянулось долго. Мне приходилось топтаться рядом, изнывая от скуки. Иногда меня замечали и спрашивали:

— Катенька, а ты кого больше любишь — маму или папу?

— Деду.

— А кем ты будешь, когда вырастешь?

— Инженером-радиотехником. И муж у меня тоже будет — Володя. Как Деда.

Тут все взрослые начинали хохотать до упаду, а я пожимала плечами, чего смешного-то?..

Меня щедро угощали сушками с блестками крупной соли, или горьковатой икрой воблочки. Тогда я смаковала и потихоньку рассматривала людей. Все взрослые такие разные, интересные. Потом я считала инвалидов. Их было много, на московских улицах, гораздо больше, чем сейчас. Вот скачет на костылях дядька.

— Это герой, фронтовик. — тихо объяснял мне Деда. — Дядя на войне потерял ножку.

— Потерял? Как это?

— Так. А вон тот — видишь? Потерял обе ножки. Страх, ужас и жалость — потерял… Я сперва не видела, потому, что смотрела вверх. Но мимо нас прокатился на доске с колесиками обрубок человека с меня ростом, жестко притянутый ремнями к грязной подушке за култышки. Он взмахивал руками и резко толкался, как лыжник от земли, двумя деревянными обтерханными держаками-толкалками, похожими на калачи. Я прижималась к деду, давая дорогу дерзкому инвалиду.

Дед на фронте не был. Он работал в тылу на радиозаводе. Они с другими инженерами, товарищами, изобретали ларингофоны для танкистов и летчиков. У Деды были медали за эту работу, но он их надевал очень редко, 9 мая, в День Победы. Считал, их второсортными, что ли, ведь они не боевые.

И до самой пенсии Деда был радиоинженером, его огромный рабочий стол был до отказа забит всякими полезными детальками, инструментами разных назначений и разноцветными лампочками различных видов и размеров. Мне разрешалось помогать Деде в работе над его какой-то немыслимой радиоконструкцией, и я с удовольствием держала пинцетиком проводок, пока не затвердеет оловянный шарик, оставленный дединым паяльником. Мне очень нравились запахи канифоли и хлорвиниловых проводов, которые цветными косами лежали повсюду.

Когда нам надоедало паять, строгать и сверлить, мы, вооружившись спринцовками, шли на кактусы. Их колючая колония размещалась на подоконнике. Мы поливали их аккуратно, с фармацевтической точностью: по несколько капель в каждый горшок. Зато бегонии поливали щедро и опрыскивали из самодельного пульверизатора, изготовленного самим Дедой по его же проекту.

Деда считал, что скучно бывает только дуракам и лодырям, поэтому нам всегда было чем заняться. Надоело паять, строгать и сверлить — вычесываем кота. Деда держал его, а я ножничками состригала с его шикарных штанов шарики свалявшейся шерсти. Кот очень нервничал, переживал за свои галифе и обещал отомстить.

Евнух Груня носил женское имя, был толстым и увесистым. Сказать почему?

Однажды весной Груня взбесился, взвыл диким голосом и спрыгнул с балкона третьего этажа. Его нашли, хотели поймать, но не тут–то было. Он был не один, а ка–то странно ездил верхом на соседской кошке, держа ее зубами за шкирку. Мы хотели его взять, но он извернулся и покусал Деду, потом меня и дворничихину дочку. Мне–то еще ничего, а Ленке двадцать семь швов наложили… Нам всем грозило по сорок уколов от бешенства, если не сдадим бандита. Искали кота всем двором.

Мятежного Груню изловили на валерьянку, повязали пьяного, и в авоське отвезли к ветеринару… Деда умолял не усыплять кота, и Груня отделался сравнительно легко. А так, до этого случая, считалось, что он — кошечка.

К бабушкиному приходу с работы от былой кошачьей красы мало что оставалось. Добытая в бою шерсть не выбрасывалась, а складывалась в пакетик, как ценное сырье. Время от времени Деда взвешивал ее на аптекарских весах:

— Ух ты! Семьдесят восемь с половиной граммов! Скоро будем с Катечкой прясть ниточки!

Деда пристроил к спинке стула гребенку, на которую надевалась кошачья куделька, веретеном служил мне большой красный сувенирный карандаш «Гигант». И я пряла.

— Удивительная усидчивость… — шептались мама и бабушка. — И какая ровная нитка, ты только посмотри! Татунюшка ты наша хлопотунюшка! Умница. Уже вяжет крючочком что-то. Ты видела? Посмотри вон. Х-ха! Не что-то. Свитер дедушке. Свяжу пару рядов и бегу скорее показывать. Деда терпеливо мерил бесформенную клякушку, изрядно запутанную, и похваливал.

— О, как уже много! Красиво получается, очень, очень, очень!

А как мы с Дедой смотрели по телевизору «Неуловимых»! Сидя рядышком на тахте, мы радовались, что ещё не конец фильма и будет продолжение, и есть время поставить чайник. Как мы слушали радиопостановки и концерты! Бывало, Деда наденет мне свои наушники: «Лунная соната»! — и улыбается, глядя на мой восторг. Он выучил меня искусно высвистывать заковыристые мелодии: песню Сольвейг и Полонез Огинского.

Ещё Деда учил меня рисовать. Сам он рисовал замечательно. У него был деревянный ящичек-чемоданчик с масляными красками и кистями. Деда очень любил природу. Часто рисовал лесные пейзажи. Особенно удачные картины висели на стенах, и бабушка нахваливала их: — Ну, Левитан! Ведь можешь! Можешь, когда захочешь! Я всегда говорила, что у тебя незаурядные способности!

Я рисовала целые заросли грибов, кошек в юбочках, деревья и всевозможные узоры, узоры, узоры. Мои «шедевры» он аккуратно складывал в папку для бумаг. Всякий раз, когда он пополнял коллекцию, пересматривал и говорил: — О! Как уже много! Скоро откроем выставку.

Это меня подогревало и я с пущим рвением налегала на карандаш.

— Чаще смотри на натуру, — говаривал Деда, — не увлекайся фантазёрством. А бабушка придёт и ахнет: кто же это так нарисовал? А это — Ка-а-а-течка. И обрадуется.

А бабушка радовалась, конечно. Но сначала всегда замечала ощипанные Грунины штаны, заболоченные герани, и выразительно смотрела на Деду.

Да, Деда меня баловал. И как баловал!

Помню, как-то раз, я уехала с детским садом на дачу. И вдруг мне приходит посылка! Воспитательница собрала всех ребят вокруг стола и говорит:

— Ребята! Кате дедушка прислал необыкновенную посылку! С этими словами она ставит на стол небольшую коробку из плотного картона, выкрашенную весьма искусно под кирпич, с прорезными окошечками, на которых крепились ставенки. Из одного окошка на ребят смотрела черепашка.

Ну, да! Это она, моя неповторимая Мотя, которую мне дедушка купил за неделю до отъезда на дачу. Вот и дырочка в плашке панциря, прикрывающей хвостик. Деда аккуратненько просверлил её из гуманных соображений. Черепаха гуляла на балконе, где была довольно большая щель, через которую она легко могла свалиться вниз. Деда так рассуждал: — За ножку привязать — ей будет неприятно. Вот тебя бы за ножку привязать? А продеть веревочку сквозь дырочку и завязать на бантик — даже пикантно.

Я просто зашлась от любви, когда увидела свою Мотю. Целое утро я пасла её на лужайке и кормила одуванчиками. Ребята не отходили от нас. Но насладиться счастьем я не успела. Черепаху вместе с её прекрасным домиком быстренько ликвидировали во время тихого часа. Я обшарила всю территорию нашей группы, но черепахи и след простыл. Не могу описать горя, охватившего меня… До сентября было еще очень далеко, почти месяц, и я мучительно переживала разлуку с родными.

Деда пользовался кремом для бритья «Флорена». Я так любила запах этого крема, что он всегда разрешал мне мыть им руки. Он выдавливал мне на ладошку длинную перламутровую колбаску и я всё мылила и мылила руки, чтобы на подольше остался дедин запах.

В понедельник утром, когда меня везли на пятидневку в сад, я надевала дедушкино кашне. И, отправляясь с группой на прогулку, внюхивалась в пушистый ворс и думала о долгожданной пятнице. Шарф я носила не назад, как все дети, а вперед, чтобы в любой момент можно было понюхать, погладить его и полюбоваться кисточками.

Пятница. Я и моя подружка Алена стоим и смотрим на прохожих сквозь квадратики металлической сетки. Идёт снег, а мы ждем, когда нас заберут.

— За тобой кто придет? — спрашиваю я.

— Мама, наверное.

— А за мной дедушка.

Крупные снежинки мельтешат в свете изогнутого фонаря. Ребята расходятся по домам. То и дело слышится счастливое: «До свида-а-а-нья!» А мы нетерпеливо переминаемся с ноги на ногу, ждем. И вдруг: Деда! Я кидаюсь на шею долгожданному освободителю и, приплясывая, мы идем мимо воспитательницы. Деда степенно приподнимает шапку: — Всего хорошего!» — и мы обходим детсадовсий забор, и я вижу припавшую к сетке Аленку, всю заснеженную и грустную. Тогда Деда достает из кармана теплые кубики «Кис-кис» — мои любимые ириски!

— Пойди, угости девочку. Я в своем счастье великодушно отдаю и свою конфетку.

— Пока, — вздыхает Аленка и ещё мужественнее глядит в ту сторону, откуда должна показаться её мама. А мы с Дедой с песней направляемся маршевым шагом к метро. А снег всё идет, и на шапке у Деды сугробик.

Помню, снимали мы дачу под Москвой. Деда был страстный грибник. Рано-рано утром, по росе, отправлялись мы в дальний лес с корзинами и целлофановой сумкой «на всякий случай», как говорила бабушка. И мы приносили в ней шишки, красивые корни, мох для моих поделок. Грибов было в изобилии, и искать не надо, только успевай снимать бархатные шляпки с боровиков. Усыпанные сухой сосновой хвоей тропинки уводили нас в темные чащи, где было холодно от того, что солнечные лучи не могли протиснуться сквозь густые, сцепившиеся кроны.

Если я, увидев семейку белых, хищно кидалась к ней и быстро подрезала крепкие ножки, то Деда напротив:

Он аккуратненько, обеими руками обминал травку вокруг гиганта и, чтоб показать Мариванне «как он рос», ножичком резал землю, как торт, и вынимал прямо с травой и кубиком дёрна.

Обратно идти у меня не было уж сил, и Деда, посадив меня на закорки, шёл и шёл терпеливо по шоссейной дороге, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух. А я держала его за уши.

В середине лета я стала совершенно черной от загара. В одних трусиках гонялась за бабочками на опушке, срывая налету головки ромашек.

Однажды, глядя на полуживую бабочку в моих руках Деда сказал: — Лучше отпусти, у нее, наверное, детки есть. Они плачут, маму зовут. С тех пор я разлюбила охоту на бабочек.

Река была в пяти минутах ходьбы от домика. Крутая тропинка бежала вниз, вниз, между кустов малины и бузины, и в конце её вечером всегда можно было видеть Деду в клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами, тихо сидящего на деревянных мостках. И дымок папиросы, и его удочки, отражающиеся в воде, и большой рыбацкий ящик с лямкой через плечо. Деда давал мне удочку и всегда очень радовался, когда мне везло. Домой мы шли с победой. Деда всегда преувеличивал мои успехи. Он вдохновенно рассказывал о рыбалке, как у него сорвалась «во-о-о-о-т такая рыбина!» И бабушка хохотала, и мы ели жареных карасиков и смотрели на закат, и я разгоняла мошкару здоровенным зонтиком укропины.

Осенью Деда повёл меня в школу. Не знаю, кто из нас больше волновался, он или я.

На школьном дворе было торжественно и страшно от многолюдья. Я помню, как он переживал, передавая меня в руки учительницы, и долго-долго махал мне из-за ворот.

Лишь два месяца я проучилась в этой школе. Наконец-то моим родителям дали отдельную квартиру в одной из новостроек Москвы. После продолжительных и темпераментных дебатов, мама и бабушка всё-таки решили, что я должна жить с родителями. В декабре я переехала и пошла в школу рядом с домом. В первое время я очень тяжело переживала разлуку с дедушкой, скучала. Бывало, сяду в кресло носом к спинке и скулю несколько часов кряду. Но Деда неизменно приезжал по воскресеньям, нагруженный подарками и сластями. Потом всё реже и реже, а я потихоньку привыкла на новом месте, обзавелась подружками. Позже я ездила к Деде лишь на праздники и каникулы.

Состарился и умер кот Груня, смерть которого Деда едва пережил. Целый месяц к старику ходила медсестра делать уколы, и в доме пахло валокордином. Вздыхала на кухне бабушка. Заглядывала в комнату, спрашивала: «Володь, не хочешь чего-нибудь?» Но Деда ничего не хотел.

С годами он становился сентиментален, часто плакал, когда по телевизору показывали чье-нибудь несчастье или счастье, но к которому герои шли долго и трудно. В хорошую погоду он подолгу сидел у подъезда и рассказывал друзьям-пенсионерам необыкновенные истории из своей жизни. Про то, как он работал шифровальщиком в Финляндии при Советском посольстве, как он «с группой товарищей» в Средней Азии строил первые радиостанции, про войну, голод, разруху… Теперь дедки и бабульки могли сколько угодно играть с ним в шахматы и наслаждаться его импровизированными моноспектаклями.

Иногда он замыкался в себе, и мог подолгу не двигаться с места, сидя на балконе в кресле.

Я выросла и пошла работать на фабрику, по вечерам училась. Времени стало в обрез, — все дела, дела… На визиты к старикам и вовсе не хватало сил. Потом Деды не стало…

Теперь у меня свои дети и муж Володя. Так летит время! У нашего кота смешное имя — Бублик. Когда я хожу мясом для него, и в очереди в гастрономе вдруг кто-то скажет продавцу: «Барышня, не сочтите за труд», — я рефлекторно поворачиваю голову и ищу глазами этого человека.

Вдруг, он похож на Деду?

Мариванна

Бабушка — женщина большая, полная. В ней сто кило, даже больше. Она рассказывала про войну, про голод и эпидемии, про то как ехали в Уфу. Поезда стояли подолгу, ждали, пропуская на фронт составы с техникой и солдатами. Как под вагонами пробирались за водой, не зная, тронется поезд или нет, и когда тронется. Не попасть бы под колеса, не отстать бы. Страшно.

Во время войны она весила была почти дистрофиком. Было голодно. Картошкой кормили детей. А себе жарили очистки. Она и теперь говорит, что ничего вкуснее нет жареных картофельных очисток на постном масле.

Ехали в Уфу. Бежали от немцев. И малыши заболели дизентерией. Их сняли с поезда на каком-то полустанке и отправили в госпиталь. Антибиотиков не было. И ничто не могло их спасти — маму мою и дядю Славу — только прямое переливание крови, ежедневное. И бабушка кровью из обеих рук через иглы и трубочки кормила своих еле живых, измученных поносами и рвотой детей. И спасла.

Но Бабушка всегда повторяла, что все наоборот: дети спасли ее от верной гибели. Ведь если б не они, она стала бы летчицей, пошла бы на фронт и погибла. Маша Белова занималась в аэроклубе, лихачила, а вот прыгать с парашютом боялась. Она достаточно налетала учебных часов, чтоб стать военнообязанной и поступить в один из полков Марины Расковой, стать «ночной ведьмой». Но она влюбилась в моего деда, вышла замуж в 37 году и родила мою маму. А еще через три года Славочку.

А после войны она как пошла есть, все ела, ела и никак уже не могла остановиться.

---

В общей истории страны…

ПАВЕЛ БАРАБАНЩИКОВ (Молдова)

Моя активная гражданская позиция

…Я родился в 1985 году в Кишинёве, столице Советской Молдавии, когда моего деда уже давно не было в живых, он умер в 47 лет от третьего инфаркта. Говорят, война его «догнала» 1975 году,… Но моё имя — Павел, я знаю, что ношу его в честь него, Павла Алексеевича Мордовина. А это значит, что он был настоящим человеком, коммунистом, таким, ради которого стоило бы называть своего сына, что и сделала моя мама.

Его жена, моя бабушка, Людмила Николаевна Мордовина, в девичестве Рудая — Буря, которую я очень люблю, седой, честный и добрый, очень добрый человечек, плачет от боли за родных и чужих, а также от радости за кого-то, особенно за меня или за мою маму. И даже когда смотрит телевизор, и там говорят о чем-то хорошем или плохом. Оттого у неё под глазами «мешочки», я думал в детстве, что там и прячутся её слёзки…

Говорят, что я и мама переняли от бабушки и деда добрый нрав, любовь ко всему живому, а также эмоциональность и особую чувствительность ко всему происходящему вокруг. По линии деда у нас хороший слух и голос, говорят, что он был в армии полковым запевалой, а за столом на праздники пел военные и советские песни так, что соседи собирались во дворе под окнами послушать. Потому моя мама, Наталья Павловна, знает сотни этих песен. А так как я вырос в этой «среде», то пока подрастал, благодаря безысходности этой ситуации быть её сыном, впитал все это как в своём доме, так и на репетициях её многочисленных детских хоров, куда она меня водила в детстве, а потому я, приручённый к её делу, хожу туда до сегодняшнего дня. Мы все, «рапсодийцы», из её хоровой студии «Рапсодия» как бы прошли патриотическое воспитание моих дедушки и бабушки в любви к своей Родине, к СССР, к Богу, людям и природе. С начала 90-х годов, особенно тогда, когда ветеранам надеть боевые медали и ордена и выйти в центр города 9 мая было сродни подвигу Зои Космодемьянской, Матросову или героям-панфиловцам, мы хором покупали цветы и раздавали им, сидящим на лавочках, а они плакали как дети… Это потом уже были массовые митинги и шествия со знамёнами, организованные коммунистами и другими передовыми людьми нашего времени. Да и сейчас мы собираем 9 мая вот уже более 10 лет с бардами города песенные праздники в парке у Мемориала, куда традиционно сходятся сотни горожан. И поем песни, как тогда пел их моей маме мой дед-фронтовик…

О нем я и поведу свой рассказ…

Моя гражданская позиция

Мой героический дед Павел Алексеевич Мордовин

…Голос Юрия Левитана объявил, что войска Красной Армии сегодня в ожесточённых боях заняли города Минеральные Воды, Железноводск, Ессентуки, Кисловодск, Георгиевск, Пятигорск…

…Пятигорск… Павлу, юному ефрейтору сегодня не спалось… И теперь не от пулевого ранения, которое уже абсолютно зажило, а от счастья…

Да-да, от счастья! Вокруг — война, а он — счастливый! Сегодня освободили его родное село Обильное Георгиевского района, откуда он в начале лета 1942 года, воспользовавшись своим крепким не по возрасту телосложением, приписав себе положенных для призыва два года, сбежал из родного села на фронт, слыша во след крики матери и плач двух своих сестёр… А как, в самом деле, он мог остаться дома, если старший брат его, Иван, воюет где-то артиллеристом, а отец Алексей, совсем больной, вернулся домой из окопов, и умер от воспаления лёгких и от тяжёлых ранений?… На прощанье сказал маме, что вернётся, и что дворянин должен защищать Отечество, не смотря на то, что в то утро мать его призывала вспомнить, как новая власть их «раскулачивала» в продразвёрстку, и её, роженицу, подняли с печи, где под одеялом, на котором она рожала, хранилось последнее зерно в один слой! Но, прости, мама, как ему, мужчине, усидеть дома, когда враг наступает, а работа молотобойцем уже не пригодится: конная армия ушла далеко на Кавказ!

Кони… И тут он вдруг вспомнил, как 12-летним мальчишкой запрягал колхозную лошадь (семью-то кормить надо, да и пусть старшая сестра Нинка закончит свою учёбу в институте, на училку учится!) и вёз продукты в Пятигорск на улицу Рубина, а добрая сердечная женщина Анисья кормила его во дворе соседского дома, а её внучка, худенькая девчушка Люда поглядывала на его шаровары и улыбалась, глядя на неуклюжую походку деревенского парня… А потом волей судьбы при отступлении он их заметил в толпе эвакуирующихся, идущими по дороге в Северную Осетию. Показалось ли ему? Помахать бы им рукой, но нельзя, армия есть армия, да и неожиданный налёт «Мессеров», когда вдруг все побежали врассыпную в кукурузу… Эх, гад, этот немец, как забыть его довольную улыбающуюся рожу, в летящем на низкой высоте самолёте и стрелявшем по людям! Живы ли они?..

Эх, увидала бы она его сейчас, эта девчонка! Во-первых, на груди красуется медаль «За отвагу», и выправка, и новая форма танкиста! «Эдельвейс» давно кубарем скатилась с гор Кавказа, где он служил в стрелковой гвардейской дивизии, и кроме двух восхождений на Эльбрус (ничего особенного!), имеет восхождение на Казбек, а это — что-то! Вспоминались ребята, с которыми ходил в связке, и которые остались в горах навсегда… И местных предателей вспомнил, которые водили немцев по тайным горным тропам, и ударяли в тыл…

Вспомнилась ещё одна бессонная счастливая ночь, когда ему после выписки из госпиталя вручили направление на курсы шофёров! Это же — профессия! И будет чем заниматься в мирное время!.. Образование-то успел получить только начальное. Ничего, наверстаю! После войны…

А сейчас он — механик-водитель «Т-34»! И уже получил первое боевое крещение, освоил танковый «шашечный» ход! Этим фрицам никогда его не подбить!..

…После этой ночи у моего дедушки Павлика была длинная военная дорога. После того, как немцев отогнали с Северного Кавказа, его направили снова в горы, перегонять Студебеккеры US 6, в народе прозываемые «студеры» из Тегерана через Военно-грузинскую дорогу! Многие засыпали от усталости и бессонницы за рулём, прямо на его глазах, и «уходили в пропасть», но надо было не останавливаться на узенькой дороге в горах, где, порой, полколеса этих громадин-машин свисало над бездной! Кто знает, сколько было перевезено им, простым деревенским мальчишкой их, машин, будущих знаменитых «Катюш»!

Служба в рядах Красной, а потом Советской Армии для моего дедушки закончилась в 1949 году, армию-то надо было стране сохранить! Его демобилизовали после службы на азербайджанско — персидской границе, а вернее, после того как их однажды в начале октября 1948 года срочно прямо с заставы посадили в самолёты и показали как дёргать за кольцо парашюта… Так дед совершил свой первый и единственный прыжок… На разрушенный землетрясением Ашхабад. Дед никогда не любил говорить о войне, говорил, что не убил ни одного человека… Не любил вспоминать, значит там было тяжело, но Ашхабад был самым страшным воспоминанием. Тогда впервые и прихватило сердце… Хвалиться дед тоже не любил. Все свои медали отдал сыну Сергею, и носил только маленький памятный значок в честь 25-летия Победы… Но песни… Песни — пел! И мы продолжаем петь. За него. И вместо него.

P.S. А девочка Люда… по возвращению в Пятигорск из эвакуации, которую она провела в Грузии, училась на курсах сапёров — минёров, и разминировала десятки противотанковых мин! И это — в 15 лет! А потом…. стала женой моего дедушки, снова «познакомившись» с ним на Донбассе. Спустя 20 лет. От судьбы ведь не уйдёшь!… Но это уже другая история… В общей истории страны…

---

Они взывают ко мне…

ИЛЬЯ МУРОМСКИЙ

Илья Олегович Муромский (Ермолкин), родился в Москве в 2001г. участник мероприятий в рамках ведущего проекта Клуба выпускников Литинститута и Академии «Русский Слог» — «Писатели бессмертного Полка», в том числе акции «Трилистники Победы» к 75-летию Победы. Занимался у педагога-поэта Т.С.Шехановой (выпускницы Литинститута), после окончания православной гимназии во имя апостола и евангелиста Иоанна Богослова поступил в МГУ на факультет журналистики. С 12 лет занимается художественным переводом с английского языка, обладатель гран — при по переводу в конкурсе библиотеки иностранной литературы; многократный победитель и призер литературных конкурсов в номинациях «Творчество» и «Живое слово». Лауреат патриаршего литературного конкурса «Лето Господне» (2015 год). В 2016 году вышла его первая книга «Дивный сад» в серии «Первая книга гимназиста».

Зов предков

«Я не хочу никакой другой истории,

кроме той, что Господь Бог дал России»

А.С.Пушкин

Хорошо сказал А.С.Пушкин! Ведь история России — это прежде всего жизнь твоего рода. Тех, кто не помнит своих предков, не почитает их, не знает пятую заповедь Божию, называли на Руси Иванами, не помнящими родства.

Я не хочу быть таким Иваном и держу в памяти истории всех членов моей семьи, ближних и дальних. Особенно памятны и святы для меня истории времён ВОВ.

Необыкновенная история

Расскажу необыкновенную историю, случившуюся с моим прадедом по материнской линии. Фамилия у него была самая обыкновенная, таких по России тысячи и тысячи, Иванов. Когда началась война, прадед был непризывного возраста, да ещё, как директор очень важного метеорологического института, имел большую «бронь», то есть освобождение от призыва. Но он всё равно пошёл воевать. Служил на Ленинградском фронте, защищал Пулковские высоты. Ленинградский фронт был самым «голодным» фронтом. Солдаты и офицеры часто умирали не от ран, а от истощения. Случилось это и с моим прадедом. Когда везли его в санитарном поезде в госпиталь, врачи констатировали смерть от истощения. На скорую руку (был февраль, лютый мороз и мёрзлая земля, да и стоять долго было некогда!) вырыли братскую могилу, похоронили умерших, и поезд поехал дальше. Моему прадеду повезло, так как оказался он на самом верху положенных практически в снег воинов. И, когда он очнулся и застонал, обходчику, чудесным образом оказавшимся неподалеку, не составило труда его откопать.

В больнице тоже произошло маленькое чудо: нашлась медсестра, которая согласилась выхаживать истощенного, практически безнадежного человека, она вынянчила его, выходила, подняла на ноги и сказала на прощание: « Ну, служивый, жить теперь тебе до ста лет, не иначе!» Прадед действительно прожил почти сто лет, и всю оставшуюся жизнь его мучили мысли о том обходчике, который спас ему жизнь! Во-первых, он был призывного возраста, но почему-то не на фронте, во-вторых, как можно услышать слабые человеческие стоны сквозь завывания лютой вьюги, и в-третьих, обходчик очень был похож лицом на великомученика Георгия Победоносца, изображенного на иконе, находящейся в доме родителей (его мама была глубоковерующей!). А, как известно, материнская молитва со дна моря подымает. Очень уж сильно молилась моя прапрабабушка Господу и великомученику Георгию, и случилось чудо! Всю войну прошел прадед без единой царапины, если не считать этот случай «смерти от истощения». А звали моего прадеда Георгием!

Другая история

Другая история о моём прапрадеде со стороны отца. Он был монах-священник, история сохранила только его фамилию — Сельский. Он был потомственным священником из рода Сельских.

Когда началась война, прапрадед жил в Киеве и уже был очень стареньким. У него была красивая, белая и длинная борода. До Октябрьского переворота он служил в Киево-Печерской Лавре, но с приходом к власти большевиков Лавру закрыли, а прапрадед чудом остался жив. Когда фашисты заняли Киев, они разрешили священникам и монахам служить в Лавре. Но сделали они это не потому, что были такие добрые, а потому, что хотели разъединить русских. В России ещё очень много было верующих людей, которые не любили большевиков. Перед тем, как Киев был занят фашистами, шли долгие, кровопролитные бои, было очень много убитых и раненых с обеих сторон. Не всем раненым красноармейцам удалось до прихода гитлеровцев уйти из Киева, пришлось им прятаться у сердобольных людей. Вот так оказалось, что мой прапрадед спрятал у себя нескольких раненых красноармейцев, хоть они и были коммунистами, но они были русскими людьми и защищали нашу Родину. Но нашёлся предатель, который донёс на прапрадеда. Его арестовали, и гитлеровцы в форме, на которой выделялись пряжки с надписью « С нами Бог!», стали требовать от него выдачи раненых красноармейцев, но прапрадед не проронил ни слова. Тогда они замучили его, издеваясь над ним как священником, по волоску выдёргивали его красивую, белую бороду. Сердце старого монаха не выдержало, и он умер.

Свои истории о прадедах я объединил в один рассказ и назвал его «Зов предков», потому что они взывают ко мне из далёкой дали, когда они жили и были настоящими героями, не задумываясь о том, что когда-нибудь их за это наградят.

---

Странности той истории…

САША ИРБЕ

Саша Ирбе  — поэт, экспериментальный режиссер, автор многих поэтических концертов, спектаклей, литературных экскурсий, выпускница Литературный институт им. А. М. Горького (семинар И. Волгина). Действительный член Международной Академии литературы, науки, искусств «Русский Слог». Автор пяти поэтических книг. Подборки стихов выходили в журналах «Юность», «Кольцо А», «Московский вестник», «литературная учеба», «Волга — XXI век», «Балтика», «Москва», «Наш современник»… Стипендиат Министерства культуры РФ (2015г.), лауреат конкурса «Золотой микрофон», победитель конкурса на «Лучшее стихотворение года 2004», обладатель гран-при Всероссийского 29-го фестиваля памяти Ю. Визбора «Горные вершины», лауреат журнала «Балтика» (в номинации «поэзия» за 2018 г.)

Бабушка на велосипеде

Когда моя бабушка умерла, я ещё не могла оценить всей странности той истории, которая произошла с ней в самые последние месяцы её жизни. А началась она в далекие послевоенные годы. Мой дед только что пришёл с фронта. Он был старше бабушки на восемь лет, а когда уходил на войну, ей было всего пятнадцать. Возвратился не предупреждая, как и многие возвращались тогда, перепрыгивая из одной попутки в другую. Поцеловал мать, привел себя в порядок, переоделся и пошел к дому своей возлюбленной, уверенный, что она его ждет. Однако застал её катающейся на велосипеде с (как он тогда выразился) «сопливым недотехой» из соседнего двора, которого он же, по его воспоминаниям, и научил на нем когда-то кататься. Разбираться не стал. Просто навел на него револьвер и произнес:

— Отваливай!.. Я долго ждать не буду! Чтоб последний день здесь тебя видел!

Бабушка уже при мне вспоминала этот момент несколько раз. И не потому, что он был страшным, а лишь потому, что именно с него, как она считала, все в ее судьбе пошло наперекосяк.

Жили они в небольшом и только что образовавшемся поселке, причиной появления которого стал завод, с неимоверной скоростью построенный в лесах Прикамья. Ради его обслуживания в поселок были переселены поволжские немцы, недавние заключенные, специалисты с их семьями и домашней скотиной. Все и у всех были на виду. Характер же у моего деда был вздорный, напористый. Он был из казанских татар, отбывавших свой срок на лагерных работах неподалеку. За что и как его посадили — осталось уже неизвестным, но про то, что с дедом моим лучше не связываться, в поселке знали все: сначала побьет, а потом уже разбираться будет, за что и как.

А, между тем, дед мой был одним из первых пехотинцев, вошедших в Берлин. С немецкой земли он привез с собой несколько трофеев: старый патефон, кружку с орлом, на себе — немецкий ремень, сапоги и шапку, коричневый чемодан, произведенный в Германии еще в догитлеровскую эпоху. В него и пятьдесят лет спустя еще складывали некоторые вещи. Были собраны моим дедом и подарки, которые удалось ему припасти для бабушки, чуть ли не пешком пройдя всю Европу. Несколько колечек, серебряные и золотые сережки, только уже в девяностые годы снесенные в местный ломбард, большую, белую, очень тонкую, но очень теплую шаль, в которую бабушка куталась, сидя перед окном в кухне каждую зиму.

Их свадьба состоялась шумно, весело, с большим количеством соседей и вынесенных на улицу вскладчину накрытых столов, и стала чуть ли не первой, сыгранной в поселке после войны.

Своему «велосипедному другу» бабушка сказала, что никогда не испытывала к нему симпатий, сказала, что просто была война и ей было страшно, что своего суженого она с нее не дождется. От деда и действительно последние полгода не было писем. Слишком сложно им было идти из разоренной Европы.

Однако, мне досталось уже то время, когда она с любовью вспоминала первый поцелуй с «сопливым недотехой», в подробностях и в красках рассказывала собравшимся на ее кухне кумушкам, как они вдвоем ранним утром бежали по траве к маленькому озеру, заросшему тиной и мхом, чтобы набрать воды и ей полить саженцы в огороде. Оба наклонились, больно ударились друг о друга висками, а потом, вместо того, чтобы выпрямиться, присели на корточки и начали целоваться. Поднимались уже вместе, почти не отрываясь друг от друга. И было у каждого в груди очень таинственно и тепло. Потом — вечером — опять встретились на этом пруду и опять целовались, а над ними, точно благословляя их любовь, неслись висели белые и крупные звезды.