Посейдон и Русалка

Глава первая

….во всей этой фантастической истории, которая произошла со мной, была виновата Валька. Валька–это моя бывшая подружка, с которой я прожил душа в душу без малого целых три года. Все это время я был счастлив, словно ребенок, получивший в подарок красивую заграничную игрушку в яркой фирменной упаковке. Детей мы с ней не нажили, да и богатства  тоже.

Все было хорошо до того момента, пока Вальке в одночасье не пришла та блажь, которая и стала отправной точкой всех моих невероятных приключений.

— Шубу хочу норковую, — утвердительно сказала она, словно это было не ее желание, а окончательный приговор суда верховной инстанции. Валька капризно топнула ногой, и подвела черту в нашем семейном споре, определив для меня место и цель на ближайший месяц. Приняв её выходку за шутку, я, не отрывая взгляда от журнала — «За рулем» спокойно лизнул палец, и перевернул страницу. В этот самый миг мой добрый, как у дедушки Ленина взгляд моментально уперся в фотографию «Ягуара». Шикарный автомобиль цвета американского доллара, блистал на мелованной бумаге неописуемым лаковым покрытием! Он сиял подобно солнцу! Он был, словно новый золотой слиток, который еще не успел покрыться испражнениями тараканов. «Ягуар» лег мне на душу, как ложится очаровашка с длинными ногами и бюстом четвертого размера.

— А, я! А, я — может быть, хочу какой «Ягуар», — сказал я запинаясь, — и ничего! Не жужжу перед тобой, как муха над кучей свежего навоза…

Валька зло ухмыльнулась и замахнулась, чтобы запустить в меня подушку.

— Это кто тут куча навоза, — поставив руки на бедра, спросила она. –Это я что ли куча навоза?

— Ну, я типа выразился образно, — предчувствуя нутром скандал, сказал я. Я чувствовал, что следующим за подушкой полетит сорокакилограммовый свинцовый водолазный башмак, который Валька использует вместо груза для квашения капусты. Подушка пролетела со скоростью курьерского поезда. Она словно пуля ударилась в стену и «взорвалась» лебяжьим пухом, будто кто бросил в курятник наступательную гранату. Пух и перья разлетелись по всей квартире, создавая иллюзию снегопада.

— Идиот! Ты что поймать не мог? — завопила Валька. Всё достал! Я ввожу санкции и объявляю тебе сексуальную блокаду! Пока не будет шубы — не будет тебе ни пирожков, ни страстного секса!

— Во, как! — удивился я, подтянув «семейные» трусы до самых подмышек.

Признаться честно — тут я удивился! Я знал, что эта похотливая баба со своим бешеным темпераментом не продержится и трех дней! Уже завтра она подобно кошке бросится на мою волосатую грудь и сгорит от страсти, ожидая моих ласк.

— Да! Именно! Вот так вот! Пока не будет мне шубы, о сексе, пище, тепле и ласке теперь будешь только мечтать, до тех пор, пока моя мечта не станет твоей явью!

Я на мгновение закрыл глаза. Где–то в мозге представил свою жизнь, лишенную любви, и того комфорта, который я обрел под звуки вальса Мендельсона. Мне представилась мужская общага: горы бутылок и окурков на полу. Обшарпанные стены, да замусоленные картинки эротического содержания, наклеенные одинокими мужиками в несколько слоев. Картинки по мере смены хозяев казенных кроватей менялись, как и сексуальные пристрастия. Кто– то любил блондинок. Кто– то брюнеток, а кто обожал Сильвестра Сталонэ, который, на всех постерах красовался в полуобнаженном виде с пулеметом, приковывая к своей накаченной анаболиками мускулатуре всякого рода сексуальных извращенцев.

— Ох! Ох! Ох! Да ты же первая ко мне прибежишь! — радостно провозгласил я, уже предвкушая будущие минуты плотских утех. Эти минуты по планам моей подружки должны были якобы стать наградой моей мужской выносливости. Но я думал иначе я, словно десница высших сил должен был непременно покарать строптивый характер этой жестокой и самовлюбленной тетки.

— А это ты видел! — сказала мне Валька. Она скрутила фигу, и сунула мне её под самый нос. Я словно насосом, глубоко всосал в себя запах, исходивший от ее рук. Мозжечок отсканировал аромат печеных булок с корицей, пирожков с капустой и яйцом и выдал заключение — это плюшки! В ту минуту они, сидели в духовке, ждали минуты, когда ароматная корочка покроет их пышные мучные бока. Я знал, что окажись они на столе, они тут же лишат меня возможности полноценно думать.

— Валюха, я хочу пирожка! У меня шкура чешется от этих ароматов!

— А я хочу шубу из норки и чтобы с горностаевой опушкой!

— А я золото-зеленый «Ягуар», со стабилизатором курсовой устойчивости, АБС и нафигатором!

— Так пирожок с капустой, или «Ягуар» с нафигатором!? — переспросила Валька, растягивая физиономию в наглой улыбке кретина, нагадившего под соседскую дверь. — Ты Шурик, как– то определись!

— И пирожок капустой, и «Ягуар с турбонаддувом» — сказал я, и, захлопнув журнал, кинул его на пол, предчувствуя, что наш спор может перерасти в рукопашную схватку.

Валька продолжала стоять над душой подобно Церберу, сложив руки крестиком. На них, как на подпорку нависали её сочные молочные железы, придавая этому образу царственный вид. Бюст был предметом её особой бабьей гордости. Она с наглым любопытством смотрела на мою реакцию, и ждала момента, чтобы «укусить» меня еще больнее.

Я медленно опустил ноги в тапки. Почесал под резинкой трусов оголившуюся ягодицу, и, встав с дивана, направился на кухню. Голос Вальки меня остановил, словно кто– то невидимый дернул стоп кран набирающего ход «бронепоезда».

— Стоять! Куда пошел? — завопила она.

Так вопить мог только внезапно проснувшийся часовой, застуканный на посту начальником караула. И я встал. Встал по стойке смирно, делая вид, что подчиняюсь ей всей своей сущностью.

Набрав в легкие больше воздуха, я выдохнул, и сбросив с себя цепь раба, двинулся дальше на кухню. Мне теперь не нужны были ее пироги. Мне не нужны были ее плюшки. Там в банке с манной крупой была заначка. Я когда-то спрятал туда бутылку коньячка. Уже пару месяцев я лелеял надежду, что должен наступить тот час, когда я налью себе любимому пятизвёздочный бальзам и умиротворю свою страдающую от деспотизма жены душу.

Аромат свежеиспеченных булок наполнил весь «камбуз». Я, словно рыболовецкий траулер в погоне за сайрой нежно вошел в этот аппетитный дух, погружаясь в него, словно в густой туман Охотского моря. Сейчас для меня главным было сохранить стальную выдержку и баланс. Я давился слюной. В моем желудке ревели воны девятого вала, но я не показывал ей вида. Я терпел, не смотря на то, что хотел реально жрать! Исходящие из духовки кулинарные флюиды, вызывали в моем организме позывы к обжорству. Рука потянулась к банке с манкой. В предчувствии коньяка мое сердце забилось, словно у кролика при виде трепещущего хвостика молоденькой крольчихи. Кровь побежала по моим жилам, щекоча внутренности беличьей кисточкой. Еще мгновение, и я мог умереть. Коньяк по идее должен был спасти мне жизнь, чтобы потом моим жестоким равнодушием проигнорировать эти волшебного вкуса булки. «И пусть они засохнут, -подумал я.- Пусть они покроются плесенью! Мои руки никогда больше не прикоснуться к её стряпне!»

Пуская слюну, я запустил руку в банку с манной крупой…

— Где!? Где!? Где, змея подколодная, мой бальзам!? Где моё лекарство для души и тела!?

— Алкаш, — спокойно сказала Валька. — Отойди, а то зашибу, — сказала она, отодвинув меня от газовой плиты. Открыв духовку, Валентина вытащила пышущие жаром ароматные булки. Я, как голодный кабель, глотая слюну, стоял и смотрел на её магические действа, боясь сорваться в беспредельный штопор.

— Ишь, заначки он будет делать на моей территории, — сказала она с долей сарказма- конспиратор хренов! Алкаш!

— Это я алкаш? Это я — то тайный конспиратор!? Ты, мне скажи — где ты змея мой коньяк дела, — спросил я, переходя в атаку.

— В гальюн вылила, — ответила сожительница. –Все, нет его больше!

Она поставила на кухонный стол поддон с выпечкой, посыпала все сахарной пудрой. Накрыв все это великолепие белоснежным полотенцем, Валентина отодвинула меня в сторону. Вытащив из кладовой пылесос, она, как ни в чем не бывало, принялась собирать разлетевшиеся по квартире перья.

В ту минуту мне нечего было сказать. Я был просо ошеломлен ее коварством. Я даже допустил мысль, что хочу убить её. Мне в тот миг хотелось просто удавить эту «жабу», которая таким вероломным образом вторглась в мои пределы и лишив меня самого «святого», что было в этом доме — коньяка.

Я уже представил: как беру её за шею и зверски начинаю торкать её мордой в булки.

— Слушай Валюха, а может, я в хате уберу? А ты пока чайку приготовишь, — сказал я, виртуально победив этого домашнего монстра, своей лояльностью к её деспотизму.

— Чайник на плиту поставь, — ответила она, орудуя под диваном пылесосом.

Где– то в глубине мозга я представил: как измываюсь над ней. Как горячее повидло растекается по её лбу, щекам и носу, обжигая бархатную кожу на Валькиной роже.

— Ты Валюха, настоящая гадина, — спокойно сказал я и, взяв с холодильника сигареты, закурил. Глубоко вдохнув ароматный дым, я старался скрыть свое нервное потрясение.

— Что я!? Что ты там такое сказал? — провопила сожительница и вильнув передо мной своим задом, сказала:

— Сидишь тут у меня на шее — иждивенец хренов! Я живу с тобой три год! Все это время я обстирывала тебя!. Готовила, разносолы, грела для тебя постель и даже научилась булки печь. А ты!? Ты Шурочка, что для меня сделал? Ты подарил мне колье с жемчугом? Ты, купил мне норковую шубу или купил новую мебель в моё родовое гнездышко, — говорила она, стараясь меня обидеть.

Я терпел. Я молчал. Мне нечего было сказать — мне было стыдно. Отчасти она была права. Я понял, что любовь, которая всепоглощающе накрыла нас, три года назад — прошла. Осталась привычка. Появилась какая– то инерция, по которой мы жили, и все эти годы терпели друг друга, как терпит береза, выросший под её кучерявой кроной подберезовик, сосущий её соки.

Швырнув в форточку окурок, я закрыл окно и молча, вышел из семейного пищеблока. Здесь прошли самые лучшие минуты нашей совместной жизни. Здесь мы общались. Здесь мы нежно говорили о любви, и даже иногда занимались любовью прямо на кухонном столе. Страсть кипела в наших телах.

А сейчас мне не хотелось ругаться, скандалить, брызгать слюной. Не хотелось доказывать Вальке, что я недотёпа Шурик из параллельного потока, который когда– то был в нее влюблен по уши и который таскал её по кустам жасмина, где щупал девичьи груди, и вслух мечтал, что буду любить эту женщину до самого конца жизни. Всё сегодня — любовь кончилась! Кончилась, как кончается все самое хорошее, и этот факт был неоспорим.

— Знаешь Валюха — любовь это мёд, — сказал я. — Чем больше его сожрешь, тем быстрее наступает отрыжка! Я наелся тобой досыта! Я наелся до самой отрыжки! Пойду, освобожу свой желудок для следующей порции. Надеюсь, мне выпадет удача в кругу верных друзей полечить расшатанные нервы и вкусить запретный плод, которого ты, незаконно лишила меня…

Я сунул руки в карманы пальто и открыв дверь замер на пороге. Мне хотелось услышать Валькин голос, жалобно просящий прощения- но ожидания не оправдались.

— Иди, иди — алкаш хренов! Катись колбаской по Новоспасской! Все равно домой вернешься! Мачо наоборот!

Январский мороз резанул по щекам и носу, покалывая кожу миллиардами иголок. Воздух был свеж и чист, словно горный хрусталь, стекающий с вершины Монблана. Казалось, сделай шаг, и он рассыплется, подобно каленому ветровому стеклу во время аварии. Подняв воротник пальто, я, похрустывая промерзшим снегом, побрел по улице в сторону ближайшего кабака, который назывался «У Ихтиандра».

Там вдали от Валентины, я мог заглушить кровоточащую душевную рану и забыть все горести навалившиеся на меня в этот день. Я был свободен. Я был самим собой и не был подвластен той бытовухе, которая подменила святое понятие как «любовь» на какую– то шубку из норки. Сейчас мне хотелось только одного- я хотел напиться! Мне срочно был нужен сеанс алкогольной релаксации. Я не хотел сойти с ума от мысли, где мне взять денег на эту чертову шубу.

Синие, красные и зеленые огни светодиодов, горящих над кабаком, манили таких же как я страдальцев. Только здесь можно было встретить старых знакомых, чтобы в уюте и тепле провести волшебный вечерок за рюмочкой рома. Я порылся в карманах и нашел «дежурную заначку» в пятьсот рублей. Зажав крепко в кулак находку, я спустился в полуподвальное помещение. Запах табака, алкоголя, женских духов и жареной рыбы, ударил мне внос, погружая в пучину умопомрачительного блуда. Коронная мелодия местного диджея по кличке «Карась» о морском дьяволе из кинофильма «Человек амфибия», рвала динамики колонок. Толпа неиствовала, подпевая в такт завываниям

«Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно! Там бы, там бы, там бы — пить вино! Там под океаном ты трезвый или пьяный не видно все равно».

— «Эй, моряк, ты видно долго плавал! Я тебя успела разлюбить, — стал напевать я себе под нос, вливаясь душой в веселую атмосферу заведения.

В кабаке, как всегда было полно народа. Основная масса состояла из молодежи. Здесь вдали от родительского глаза они полулегально познавали прелести жизни и учились быть взрослыми. Крепкий алкоголь они не пили, опасаясь родительского гнева, а вот пивком и заморскими коктейлями радовали свою плоть.

— Шурику– привет! — сказал мне знакомый бармен Сеня, вращая в руках кеглю с очередным шедевром коктейльного искусства.

— Здорово Сеня! Будь великодушен дорогой, налей мне братец для начала водочки с «Амаретто».

Семен был в этих делах настоящий кудесник. Он наливал в рюмку пятьдесят граммов водки, а потом по лезвию ножа вливал в неё ликер. «Амаретто» как бы лежал на поверхности водки. При употреблении этот напиток смешивался прямо на языке, создавая незабываемые ощущения.

Устроившись поудобнее на банкетке, я пригубил коктейль и для пущей важности прищурив глаза, стал сверлить публику взглядом, стараясь рассмотреть ту единственную которой я мог бы поведать в пьяном угаре о своих чаяниях. В эту самую секунду, когда мой взор пал на танцующую блондинку чья– то рука коснулась моего плеча. Мне показалось, что сердце упало в пятки. Я почему– то подумал, что это Валька. Чтобы не умереть от шока, я медленно повернул голову и увидел поросшее щетиной красное и круглое лицо своего однокурсника — Сергея.

— Шурик — привет! — сказал он, моргая пьяными поросячьими глазками. — Ты решил якорь бросить надолго!?

— На пятьсот, — ответил я, обозначая Сереге свою кредитоспособность.

— К нам присоединиться не хочешь? — спросил он, кивая в сторону столика, за которым сидела пара местных шлюшек.

— Я один, а их двое, — сказал он, мило улыбаясь подружкам. Те кокетливо улыбались и счастливо хохотали, создавая непринужденную атмосферу постоянного праздника.

Зита и Гита, так звали залетные кавалеры этих девчонок. Расплываясь в улыбке, они приветливо махали мне ручкой, приглашая к их столику. Я, положив руку на плечо Сергею, слез с «баночки» и вальяжно подошел к девушкам.

— Здрасте! Разрешите дамы, пришвартоваться к вашему причалу!? — спросил я, подчеркивая таким образом принадлежность к российскому торговому флоту.

— Швартуйся! — в унисон ответили девчонки.– Давай, бросай свой конец на наш причал, мы тебя давно ждем, — сказала Зита, и залилась счастливым смехом.

— Давай Шурик, швартуй баркас — матросня гулять изволит! Ударим твердым долларовым эквивалентом по местному притону пока над морем полный штиль! — сказал Сергей, и, хлопнув меня по плечу, кивнул в сторону свободного кресла. Крякнув, мне на ухо он рухнул на соседний стул и, вытащив сигару, закурил, словно премьер министр Уругвая.

Стол ломился от выпивки и закуски. Графин с водкой, пара бутылок шампанского, большое блюдо с вареными креветками, обложенных дольками лимона и лайма, украшали застолье веселой компании.

— Меня звать Света (Зита), а это Марина (Гита), — сказала платиновая блондинка и представила жгучую брюнетку, на шее которой был одет собачий ошейник, облагороженный заклепками из нержавеющей стали. Та улыбнулась, и, протянув мне руку, замерла в надежде, что я брошусь лобызать её, словно лупоглазый пекинес. Я пожал даме ручку, и, достав из кармана сигареты, небрежно кинул их на стол. Закурив, я выдержал томительную паузу и сказал.

— Меня крошки, Александр звать,! Друзья зовут меня Шурик из– за внешнего и внутреннего сходства с персонажем известного режиссера Гайдая, — проговорил я, как по заученному. Втянув в себя дым, я всем на удивление сотворил кольцо, сквозь которое пропустил тонкую струйку дыма.

Зита и Гита зарукоплескали.

— Шурик, ты просто душечка, — сказала Света (Зита) — А я думаю где я тебя видела. А это оказывается ты, снимался в фильме «Операция– Ы».

— Нет Зиточка, это не я! Я всего лишь похож на него! Нам чужая слава ни к чему!

— Боже, ты Шурик похож, на Шурика, словно однояйцовый брат, — сказала Светлана, подперев голову руками. Я тебя уже обожаю!

— У Шурика девчонки два яйца, а не одно! — Сказал Серега. — Ты Шурик, не стесняйся, бери любую, и тащи в кровать. Докажи им, что у тебя два яйца, а не одно!

Девушки в унисон хихикнули, и девственно опустили глазки, как бы стесняясь своей древней профессии.

Я одним махом осушил рюмку и, словно платежеспособный, щелкнул пальцами, подзывая официантку. В голову пришла идея сделать вклад в общее застолье. Образ моей Валентины в этот миг, словно мираж, возник посереди стола. Она как голограмма появилась как бы из неоткуда, держа на руках шубу. Я прикрыл ладошкой рот, забыв навсегда про сеанс невиданной щедрости. Выдержав паузу, я ушел в пучину, словно я был не я, а подводная лодка, которая прячется в глубинах моря. Только так лежа на грунте, я мог переждать наш семейный шторм и вернуться в родную гавань при минимальных потерях.

— Нам солнышко, еще графинчик с водочкой! — сказал я, заливаясь здоровым румянцем.

— Ты че Шурик, спрячь деньги — сегодня плачу я! — сказал Серый пьяным голосом и, вытащив из кармана пачку тысячерублевых купюр, демонстративно бросил её на стол. Я заметил как Зита и Гита переглянулись, и синхронно, словно японские роботы улыбнулись нам и как по команде обняли.

Я был пока еще трезв. Я зная коварство этого контингента следил за каждым их движением, чтобы вовремя пресечь злодейство.

Сергей налил еще по рюмочке и мы, дружно столкнув их на середине стола, звонко чокнулись. Глоток горячего алкоголя, проскочив пищевод, плюхнулась в мой голодный желудок. Я почувствовал, как карабкаясь по стенкам он, пополз всасываться в мою кровь наполняя голову приятной истомой. Мне стало хорошо. Лицо Зиты прямо на моих глазах стало трансформироваться в Анжелину Джоли. Я поймал себя на мысли, что пришел тот момент, когда все женщины в одночасье почему-то превращаются в красавиц и становятся необычайно притягательными. Придвинув стул поближе к Светлане по кличке Зита я, почувствовал, как моё тело коснулось её тела. Страсть мгновенно закипела в моей груди, а инстинкт к продолжению рода, вздыбил в моих трусах, тот орган, который в эти минуты начинал играть главную роль, полностью заменяя мне мозг.

— А у вас не будет отдельного кабинета, — вспомнил я цитату из знаменитого фильма.

— Мы, наше благородие имеем удовольствие накушаться, — сказал я, переводя свое тело в режим автономного покоя. Мой язык что– то лепетал. Девчонки смеялись. Зита почувствовав, что я «неравнодушен», прижалась ко мне и, положив мне голову на плечо, тихо запела.

— А ты в ответ на мой обман найдешь еще кудрявее, а наш роман и не роман, а так одно название….

В ту минуту я ощутил как флюиды взаимного желания, окутали нас, предвещая приятные для тела минуты.

— А давай Шурик, я тебе погадаю, — сказала Гита и, взяв мою руку в свою, принялась нежно ее гладить. Её тонкие нежные пальцы скользили по моей ладони в поисках эрогенных зон, и я не выдержав такой сексуальной экспансии, покорно отдался её колдовским чарам.

— Ты ведьма? — спросил я, подставляя ей руку для эротического экспресс анализа.

— Нет дорогой! Мать моя была цыганка. Еще в детстве она обучила меня этому древнему ремеслу хиромантии и я могу с точностью до рубля предсказать твою судьбу.

— Ты можешь предсказать мою судьбу, как Ванга?

— А то! — ответила Марина Гита, и её острый, как скальпель ноготь стал скользить по линиям моей судьбы. Он скользил, словно указка учителя географии по карте мира, повествуя мне о будущем. Марина рассказывала мне о всей моей прожитой жизни. О нашем с Валькой браке, который наметил свое падение, словно это был Берлин в мая 1945 года. Все её слова и удивительные по ощущениям прикосновения были настолько приятны, что я возжелал Гиту. Моя рука безжизненно повисла и скользнув под стол, ощутила её коленки.

— Гита улыбнулась и тихо завораживающе, сказала:

— Ты скоро умрешь! — сказала она, увидев на мой ладони знак приближающегося смертного часа.

От такой неожиданности я резко отдернул руку. Меня, словно ударил током электрический скат. Эта новость потрясла — нет, даже ошеломила меня. Хмель мгновенно испарился из моей головы, не оставив следа.

— Когда? — дрожащим голосом переспросил я. — Ты же сказала, что у меня длинная линяя жизни…

— Сказала и это правда. Но вот эта морщинка на этой линии в виде креста говорит о том, что ты умрешь, но чуть позже вновь воскреснешь.

— О, я что сын божий!? — ухмыльнулся я.– Только Христос мог умереть и тут же на следующей неделе воскреснуть, — сказал я, принимая ее слова как шутку.

— Ждет тебя добрый молодец, слава, богатство и надежная верная подруга, — сказала Гита и поднялась из– за стола. — Пойду– ка я носик попудрю…

— Я тоже пойду, накрашу свисток, — сказала Зита, и подружки покачивая бедрами, скрылись в стороне, туалетной комнаты.

— Это они куда, — спросил я Сергея.

— Девки в «гальюн» пошли освежиться, — ответил мне Сергей. Его рука, нащупав графин, автоматически налила водку по рюмкам. –Ну, Шурик, за нас! За мужиков!

Я одобрительно махнул головой и сказал:

— За нас, за мужиков! В эту самую минуту мне пришла в голову мысль спросить Сергея, откуда у него столько денег. Слегка подогретый алкоголем он скрывать место своей работы не стал. Пока девчонки «пудрили» носики, он поведал мне, что нанялся матросом на круизный лайнер и теперь ходит в море под флагом Либерии.

Боже удача повернулась в мою сторону и я, вспомнив про свою подружку спросил:

— Серый, а для меня там часом местечка не найдется? Могу матросом! Могу мотористом! Могу официантом на камбуз!

— Мотористом!? Да, на лайнер нужен моторист! Капитан с ног сбился искать…

— А может, я подойду?

— Подойдешь! Я за тебя Шурик, замолвлю словечко! — утвердительно сказал Сергей и налил еще по рюмке. — За нас — за матерых морских волков! — провозгласил он тост и вылил водку себе в рот. Сунув следом креветку, он ловко языком выдавил её, а «костюм» выплюнул в тарелку. Положив руку на плечо, он обнял меня, как стародавнего друга и тихо на ухо сказал:

— Да, мы с тобой брат… Ух! Обойдем весь земной шарик! Гульнем в Тайланде, на Филиппинах и в Мексике! Погуляем с дикими пышногрудыми креолками! Стройная фигурка цвета шоколада нам помашет с берега рукой, — пропел он подливая в огонь масла…

Слова Сергея настолько потрясли меня, что я затрясся весь от такой новости. Всего один рейс и Валька будет иметь норковую шубу с опушкой из горностая. Еще один рейс, и я буду иметь подержанный «Ягуар». Бог мой, какое счастье быть при деле! Нет– при хорошем деле!

— А точно возьмут? — спросил, я не теряя надежды.– Я брат, на берегу схожу с ума…

— Базар тебе нужен. Я с кэпом на дружеской ноге! Как я скажу — так он и сделает.

От такой радости, я схватив графин, вылил в рюмки остатки водки и предложил тост.

— За нас! Чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было!

— О, это хороший тост, — ответил Сергей, чокнувшись со мной, опрокинул рюмку себе в рот.

— «Я пью до, дна за тех, кто в море. За тех, кого любит волна. За тех кому повезет» — пели мы с Серегой, обнявшись, словно родные братья. Мы еле– еле стояли на ногах, как на палубе в девятибалльный шторм, держась, друг за дружку, чтобы не упасть за борт в кипучую пучину. Девчонки нас не покидали. Светлана, словно опора держала меня с Серегой, чтобы мы в порыве исполнения морского хита не расшибли себе носы об асфальт. Тем временем Маринка, вытянув руку, поймала таксующего «бомбилу» и подала нам мотор прямо ко входу в «Кальмар».

— — Карета подана, — сказала Зита, и направила нас в открытую дверь, остановившегося рядом такси. Не отпуская друг друга, мы влезли на заднее сиденье, подобно двум медведям, влезающих в одну берлогу.

— Гони шеф на Черноморскую, — сказал Серега, и закинув руку на плечо Зите Светлане, тут же полез щупать её ноги. — Рандеву требует продолжения…

Гита Маринка уселась на переднее сиденье, и повернулась в нашу сторону, стала возбуждать меня своим ярко красным ртом, который был похож на раздавленную вишню.

За окном мелькал ночной город. Редкие для этого времени машины, проскакивали мимо нас, моргая желтыми глазами фонарей. В них в этих бездушных железках также как в такси кипела своя жизнь. Кто– то мчался домой. Кто– то к любовнице. А кто– то, как и мы ехали в неизвестность. Я не знал, что с нами будет на улице Черноморская, где жил Серега. Я был чертовски пьян…

Глава вторая

Как и подобает настоящей жене, Валька, встретила меня с мусорным ведром в руках.

— Алкаш, — были её слова, и она вручила мне в руки ведро, словно переходящий кубок. — Иди, исполняй гад супружеский долг, я тебя всю ночь ждала.

Я, повинуясь её приказу, молча, побрел на лестничную клетку, где располагался старый и вонючий мусоропровод, который вызывал в моей душе отвращение. Мне было стыдно. Я не знал, изменил я ей этой ночью или нет. Память покинула меня, в тот момент, когда я переступил порог квартиры Сергея. Последнее что я помню, был черный кот, который почему– то приближался ко мне, как катер на подводных крыльях. Дальше был провал. Очнулся я тогда, когда голая женская нога переступила меня, словно я был не человек, а кирпич, упавший с крыши на асфальт или окурок, лежащий рядом с урной.

— О, бедолага очухался! Опохмеляться будешь? — спросил меня голос Сергея.

Я повернулся в ту сторону, куда ушли голые женские ноги, и увидел — я увидел широкую кровать. По– среди неё, подобно халифу сидел Сергей, а по краям его царствующей персоны, словно наложницы восседали Зита и Гита. Сергей, был похож на альфа самца. В роли хозяина прайда он был неподражаем. В общем, почти лев. Девки обнимали его и страстно лобызали, надеясь получить за интим услуги достойную награду, в виде портретов американских президентов нарисованных на зеленых фантиках.

— Оклемался Шурик!? Тебе надо принять шампусика, для поправки так сказать — здоровья!? — сказал Серж, протягивая мне открытую бутылку.

— А где я?

Девчонки, услышав мой голос, засмеялись, втягивая в этот процесс моего стародавнего кореша, который ржал вслед за ними, словно конь.

— Тебе что Санек, память отшибло? — спросил Сергей.

— Бр — бр! Ничего не помню…

— Водку с «Амаретто» кушать надо меньше, — сказал мне Сергей и выскочив из– под одеяла в чем мать родила, поднес мне бутылку с вином. — На братан — глотни!

Схватив зеленый тяжелый пузырь, я вставил дуло себе в рот и, запрокинув голову, стал жадно глотать хмельную пену, которая пучила и раздувала мои щеки и даже перла через нос. Утолив жажду, я сел на ковер. Вытащив из кармана сигареты, я закурил и пришел в ужас.

— Меня Валька, убьет! — сказал я, осознав тот грех, который я совершил в отношении жены. — Я, же ей шубу обещал — норковую…

— Во, люди добрые, гляньте на этого козла! Он ночью на мне жениться обещал, а сейчас уже включает обратный ход, — провопила Гита Марина, и выскочила из– под одеяла в одних трусиках а– ля леопард, которые лишь слегка прикрывали её женскую природу.

— А ты кто? — спросил я, рассматривая сеанс бесплатного стриптиза.

— Я Марина! — ответила Марина, обиженно натягивая на себя наряды. –Ты между прочим Санечка, меня всю ночь, любил. Обещал даже на мне жениться, а сейчас…

В этот миг я вспомнил её лицо. Вспомнил и тот и тот ошейник, который в первую минуту привлек мое внимание, и те ассоциации, которые он тогда вызвал благодаря моей буйной фантазии.

— Гав– гав! — загавкал я, желая еще больше раззадорить портовую шлюху. — Гав!

— Козел! — ответила она. Схватив тряпки, девушка выскочила из комнаты в туалет, пустив из глаз дежурные слезы.– На свою кикимору погавкай — кабель занюханный!

Осознав свое положение, я скорбно допил шампанское и сказал:

— Серж, ты братан прости, я домой…

Я поднялся с ковра и, натянув на себя куртку, покачиваясь, направился к выходу.

— Я тебе звякну, — крикнул мне вслед Сергей.– Готовься! Выход в рейс через две недели… Паспорт, медкомиссию, прививки. Ну, сам знаешь, не мне тебя учить.

— Ага! — мотнул я больной головой и вышел из его квартиры на лестничную клетку.

Я высыпал в жерло мусоропровода бытовые отходы и, придумывая оправдания, вернулся домой. Первое что я услышал, был вопрос:

— Опохмеляться будешь соколик?

От такой неожиданности мое сердце чуть не лопнуло от впрыска адреналина. Впервые в жизни я услышал от Вальки столь ласковые для слуха каждого мужчины слова.

— Буду, — ответил я, и, скинув куртку, предстал перед ней успев схватить из серванта хрустальный бокал.

— О, гляньте на него он уже со своей тарой тут как тут…

— Наливай, — сказал я и трясущимися руками протянул ей емкость.– Трубы горят– спасу нет!

Валька прищурив один глаз, влила в рюмку как по «метке» мой же коньяк, который она спрятала еще две недели назад. После чего встала в проеме двери, и как всегда подперла свои девственные выпуклости, сложенными на груди руками.

Я без прелюдий закинул в рот коньяк, будто лопату угля в топку паровоза, и глубоко выдохнул, смакуя на языке, заблудившееся во рту яркое послевкусие араратской долины.

— Эх, Валюха, хорошо — то как! — погладил я себя по животу, ощущая как коньяк греет мой ливер. –Я прямо ожил. Словно живой воды испить имел неописуемое удовольствие.

— А чего хорошего — кабель ты блудливый!? — сказала сожительница с песчаным ликом египетского Сфинкса, от которого так и тянет пустынным спокойствием.

— Жить хорошо! А еще лучше, когда в желудке сто грамм коньяка плескается, — ответил я на автомате. Я видел — я в тот миг чувствовал, что Валька что– то затеяла страшное.

— Ах, ты кабель! Ах, ты, кошак блудливый! Извращенец — мать твою…

— Валюха, клянусь статуей свободы в Америке, я перед тобой чист как слеза младенца! Да я… — только хотел сказать я, но скалка, разрезав воздух подобно самурайскому мечу, обрушилась на голову., Валька вбила меня в табуретку, словно я был гвоздь. Ни боли, ни хруста костей я не слышал и даже не почувствовал. Подобно глубоководному батискафу, я мгновенно погрузился в Марианскую впадину, и там залег на дно. Делать было нечего, и я свернулся в позе вареной креветки. Помню, как мимо меня плыли странные диковинные рыбы ярко синих и красных цветов, воздушные пузыри, и даже геометрические фигуры. Они смеялись над моей беспомощностью. Показывали мне свои рыбьи языки, и дразнили меня, как дразнит человек обезьяну. Очнулся я от жуткой головной боли. Она окутала мою «орудийную башню», словно тент общего покрытия.

Я лежал на диване, словно камбала на дне моря, которую раздавил кит, решивший покусится на её девственность. Я ощупал руками голову, и почувствовал, что она перевязана. Я был похож на плывущего через Урал Чапаева. Старинная медицинская грелка, с кусками льда приятной прохладой стимулировала вздувшуюся на макушке гематому, которая напоминала мне созревшее яблоко, чем простую бытовую шишку.

— Ну что Дон Жуан хренов очухался!? — услышал я голос жены, будто он исходил из земных недр или канализационной трубы первого этажа, в которую на девятый этаж горланил пьяный сантехник.

— Ты Валька, настоящая гадина, — сказал я, окончательно вернувшись в реальный мир наполненный яркими красками и жизнью.

— Это я гадина?! А ты у нас святой, словно херувим, сидящий на ветке райской яблони? — спросила сожительница, косясь в ту сторону, где нижняя часть мужского организма переходит в верхнюю. И тут проявившемуся моему взору предстало мое обнаженное тело. При визуальном исследовании я обнаружил на нем ярко пунцовые окружности цвета перезрелой вишни. И все это там, где из трусов выглядывала голова мичмана Грибоедова, которую я наколол в эпоху былой молодости, когда я служил на Северном флоте матросом.

— Я так понимаю, это не тебя, это портрет твоего бывшего боцмана лобызала какая– то страстная шлюха, — сказала Валька ерничая над моим беспомощным состоянием.

— Я клянусь — ничего не помню! Если что и было это значит меня зверски изнасиловали какие– то маньячки — клофелинщицы. По собственной воле я тебе изменить не мог. Да чтоб мне год суши не видать! Да чтоб у меня глаза как у лобстера вылезли, если я соврал хоть на кабельтовый. Да чтобы мне три года женской ласки не ощущать! — сказал я.

— Вот и хорошо! Я ловлю тебя на слове лобстер! Я обещаю тебе, что ты кабель, моей ласки не увидишь, пока я не увижу норковую шубу с опушкой из горностая.

— «Всё — трындец», — подумал я, — Это вам господа присяжные заседатели не Рио де Жанейро– это все гораздо хуже, –сказал я словами великого комбинатора еще не представляя где брать шубу в эпоху развитого бандитизма и всеобщего обнищания трудящихся масс.

Глава третья

Серега, как и обещал, позвонил через два дня. К тому времени Шишка на голове сдулась, как пробитая автомобильная покрышка. Вид у меня был не очень, но я уже мог выйти в люди для деловых переговоров.

— Алло — Серый! Ну что новенького? — спросил я, глядя одним глазом на жену, которая, словно фашистский часовой стояла в дверном проеме, постукивая скалкой по ладони, как бы напоминая мне, что баба в гневе — это Рэмбо с пулеметом. Она стояла прямо, растопырив уши, и прямо сгорала от своего бабьего любопытства. Она прислушивалась к каждому моему слову и запоминала, словно записывала на диктофон.

— Да! Да! К концу недели буду готов! — сказал я Сереге, услышав радостную весть, что меня вызывает капитан на собеседование. От восторга я вскочил с дивана, скинув с себя повязку, и хотел было уже бежать в ванную, чтобы побрить рожу, как натянувшаяся цепь, свалила меня на ковер прямо перед самой Валькой. Она стояла мне на пути непоколебимо подобно бетонному монументу Матери Родины в Волгограде и завидев мою прыть, вновь вознесла скалку подобно священному мечу готовясь сломить мой напор.

— Ну и куда ты прешь– кабелисимо? Что дружок предлагает опять сучек проведать?

— Эх — Валька, Валька! Я ради твоей шубы хотел на контейнеровоз наняться, но раз ты не хочешь, я буду и дальше душить диван, пока он меня не задушит, — сказал я поднявшись с ковра на четвереньки. Грохоча цепью об пол я, словно побитый помойный кот, пополз назад в свое убежище, чтобы там отсидится перед новой попыткой получить свободу.

На какое– то мгновение лицо спутницы изменилось и она, бросив на кресло «весомый аргумент» переспросила:

— Повтори то, что ты сейчас сказал!?

Вскарабкавшись на диван, я подпер голову рукой, и, глядя ей в глаза, жалостно вымолвил, как этого хотела моя супруга.

— А тебе это надо?

— Ты, куда это собрался? — спросила она, подсаживаясь на край многострадального дивана.

— Хотел мотористом в рейс сходить да на шубу тебе заработать. Серега с боссом говорил мне, на завтра назначена аудиенция и я должен прибыть на собеседование в наилучшем виде.

— В море пойдешь?

— Нет — теперь уже не пойду, — сказал я и скрестив на груди руки притворился умершим.

— Почему это не пойдешь? — спросила сожительница, и я почувствовал, как голос её дал легкую слабину. Вместо суровых, и порой даже жестких команд, появился какой– то легкий еле уловимый трепет, будто где– то в кустах закудахтала куропатка, подзывая к гнезду разбежавшихся несмышленых птенцов.

— Рабы в море ходят только на галерах, — ответил ей я, и, подрыгав ножкой, показал ей стальную цепь.

Ни слова не говоря, Валька сунула руку за пазуху, и вытащив оттуда серебряный ключик, который она всегда прятала в лифчике четвертого размера — открыла замок.

— Так бы сказал сразу, что идешь устраиваться на работу. Слава богу!

— Так я тебе и сказал.

Замок на ноге с щелчком открылся, и теплая, совсем родная рука моей незабудки скользнула по лодыжке, как в былые годы нашей молодости.

— Замлела, наверное, ножка — спросила она уже более ласково, и я почувствовал, что в её озлобленную моей изменой душу, вновь вернулась весна нашей любви. Она стала гладить меня с такой нежностью, как гладила несколько лет назад, когда в её сердце кипела еще настоящая девичья страсть, и в наших отношениях не было такого недоверия, какое возникло в эти последние дни.

— В тот вечер, когда я быль пьян, мне Серега обмолвился, что им на судно нужен моторист. Вот на радостях мы крепко выпили, а дальше я уже ничего не помню…

— Не напоминай мне о своих секс приключениях, а не то я тебя…

— Все– все! Забыто и похоронено, — сказал я, не желая будить в Вальке саблезубую мышь, которая вполне может, прокусить вену и выпить из меня всю кровь.

— Я амнистирую тебя тогда, когда ты, купишь мне шубу…

— А что я буду делать еще две недели? — спросил я, представив на мгновение свою жизнь лишенную полноценного здорового секса.

— Купи эротический журнал и тренируйся в ручную. Тебе Шурочка, на вахте стоять, а там сам знаешь, нужны крепкие мужские руки, которые не только штурвал корабля крутить могут, но и самого Бога морей Посейдона поймать за яйца.

— «Бог мой — какой стыд!» — подумал я, представив себя в гальюне нервно теребящего листы эротического издания и шею своего «гуся». — Ну я же ягодка моя не прыщавый пацан! Мне Валюша, женщина нужна! — сказал я, намекая ей на интим.

— А ты в круиз возьми своих портовых шлюх, — ответила мне супруга с каменным спокойствием на лице.

— Да, если бы это было можно!

— А ты скажи дорогой мой муженек, как ты без баб раньше на судне обходился? — спросила Валька, ехидно улыбаясь, представляя в своем бабском мозгу однополые отношения между моряками в период отдыха от вахтенной службы.

— Дура! Ты что думаешь, мы там все гомики? — заорал я, оскорбленный подозрениями бабы, на однополые связи. Да мы, между прочим, пашем как папы Карло, по двадцать часов в сутки. Нам о сексе и думать даже некогда. То — шторм! То — подводные камни, то– пираты! То– немецкие подводные лодки!

— Так ты, что — дебил — война кончилась уже семьдесят лет назад. Какие на хрен немецкие подлодки? — спросила сожительница удивленно.

— Война кончилась, а подлодки остались. Так и рыскают по всем океанам! Так и рыскают! Почему ты, думаешь, наши российские корабли плавают под флагами других стран?

— Чтобы налоги не платить, — ответила мне Валька с полной уверенностью.

— А вот хрен! Российские корабли немцы топят. Слышала о летучем голландце? — сказал я, прикрывая рот рукой якобы опасаясь прослушки ФСБ и чтобы еще она не видела счастливой улыбки.

— Ну, слышала!

— Так вот «летучий голландец» он гад и топит. Так что я иду не на работу, а на смертельный, так сказать подвиг. И еще неизвестно, вернусь я с рейса или тело мое будет вечно покоиться в водах мирового водоема.

— Я сохраню о тебе память как о мужчине, которого я любила и которому посвятила самые лучшие часы своей жизни. И даже портрет в траурной рамке повешу на эту стенку, — сказала Валька.

Эти слова настолько тронули мое сознание, что я в один миг воспылал к ней любовью и, схватив её за плечи, тут же завалил на диван. Я уж было хотел исполнить супружеский долг, как тут же получил отказ в виде кулака нарисовавшегося перед моим носом.

— Инкубационный период бледной спирохеты длится одиннадцать дней.– сказала она намекая что я с кем– то был.– Первые признаки сифилиса у тебя появятся, как только ты выйдешь в море. Поэтому я потерплю до твоего возвращения Шурик. Так для подстраховочки!

Её казенные слова и лекция на тему бытового сифилиса настолько глубоко проникли в мое подсознание, что я почувствовал, как страшные бактерии расползаются по моему телу, переносимые потоками крови и начинают хищно поедать мою любимую плоть.

— А может, у меня ничего нет? — спросил я, еще не теряя надежду, что Валькина крепость откроет свои врата под напором тяжелой конницы моего передового гусарского отряда.

— А вдруг у тебя СПИД? Ты справки видел!?

— Какие справки?

— Какие какие — медицинские, — ответила мне моя подружка, окончательно посеяв в душе жуткие сомнения. Кожа по всему телу как– то сразу зачесалась, и я почувствовал, что смертельно болен и смерть моя находится совсем рядом, как предсказала мне Марина.

— А может мне не ходить в рейс? — спросил я Вальку, испугавшись за свою жизнь.– Может мне в венерический диспансер лечь на обследование?

— А как же норковая шуба? — спросила она, и в её руке вновь блеснула замок и звякнула цепь.– Если будешь умирать, то на этом диване, чтобы заразу не разносить по городу. А подохнешь, твой труп будет подвержен кремации.