Понедельник

Обращение к читателям

Дорогие читатели!

Наш альманах продолжает знакомить Вас с творчеством авторов, членов литературной студии «Понедельник». За время, прошедшее после первого выпуска, у нас сформировалась довольно сильная команда творческих людей из разных уголков мира. Среди них не только писатели и поэты, но и критики, художники, учёные, юристы и просто читатели. И мы все вместе независимо от выбранной профессии создаём духовную атмосферу для рождения новых художественных произведений.

Во втором номере «Понедельника» представлены авторы не только из разных городов Израиля, но из Мадрида, Москвы, Александрополя и Волгодонска. Вас ожидают тайны исторической драмы и весёлые приключения репатриантов из России, хокку и любовная лирика, трогательные истории про животных и многое-многое другое.

Руководитель студии,

писатель-журналист

Наталья Терликова

Читая произведения этого выпуска, начинаешь понимать, что наша жизнь не столь уж бесконечна, чтобы пренебрегать каждым новым днём. И не так мала, чтобы вмещаться в границы государств, где мы в данный момент живём. Наш альманах — это все мы, со своими радостями и печалями, рассветами и закатами, мечтаниями и реальностью жизни.

Григорий Земляк,

Ростов-на-Дону

Авторы студии «Понедельник», Израиль

Владимир Костюковский, Мицпе-Рамон

Доктор географических наук, профессор по специализации: геоботаника и лесоведение в пустынях. Автор семидесяти печатных работ, в том числе тридцати шести монографий на русском и английском языках. Но в этом альманахе представляет не менее удачное художественное произведение.

Судьба восточного кинжала

Юный рыцарь Фридрих фон Шварцштейн, младший сын барона Генриха фон Шварцштейна, прибыл в имперский город Нюрберг. В соответствие с правом майората, все владения отца после его смерти должны были перейти к старшему сыну — «майору». Младший же — «юнкер» — получил доброго коня, доспехи, вооружение и внушительную сумму денег и отправился в путь. Он надеялся вступить в войско какого-то высокородного суверена, чтобы верной службой и подвигами на поле брани заслужить славу, высокий титул и земли с крепостными крестьянами.

Остановившись в гостинице, юноша отправился осматривать город. Прежде всего он набрёл на «Маркт» — рыночную площадь в центре города, густо заставленную торговыми палатками, повозками, грузами товаров, лежащих прямо на земле. По узким проходам сновали толпы народа. Торговцы на разные голоса зазывали покупателей и дёргали их за полы.

Фридрих не проявлял никакого интереса к товарам, а больше разглядывал молоденьких горожанок. Однако, заметив лавку оружейника, остановился. Тут же из лавки выбежал хозяин, принялся расхваливать свой товар, демонстрировать остроту мечей, обращать внимание на узоры наконечников копий и прикладывать на грудь рыцаря кольчуги и кирасы. Фридрих не собирался ничего покупать, но одна вещь всё же привлекла его внимание. Это был роскошный кинжал в узорчатых ножнах с резной рукоятью слоновой кости, увенчанной головой диковинной птицы с изогнутым клювом. Торговец, заметив его интерес к кинжалу, тут же принялся расхваливать оружие:

— Это великолепный кинжал, другого такого нет во всём христианском мире. Он из дальних земель Востока, и я отдал за него пятьсот талеров.

Кинжал действительно был хорош, красив и удобен в обращении. Его рукоять ложилась в ладонь как влитая. Купец между тем продолжал свои хвалебные речи:

— Вы только посмотрите, ваша милость, какая сталь!

И с этими словами он положил на маленькую наковальню железный прут толщиной с палец, и с одного удара разрубил его пополам кинжалом.

— А теперь посмотрите сюда, — крикнул купец и подбросил в воздухе кусок тонкой кисеи, Потом взмахнул кинжалом. Невесомая ткань, разрезанная на лету, двумя облачками медленно опустилась на пол лавки.

— Вы видите, ваша милость, — воскликнул хозяин лавки, — он нисколько не притупился от удара о железо. Клянусь Пресвятой Богородицей, купить его за двести пятьдесят талеров — всё равно, что получить в подарок.

Фридрих колебался и не пытался торговаться. Это нервировало купца, и он, не переставая нахваливать кинжал, постепенно сбавлял цену, пока не остановился на 100 талерах.

«Сто талеров, конечно, очень даже большие деньги, но кинжал того стоит», — подумал Фридрих и потянулся к висевшему на поясе кошелю, но в последнюю минуту передумал и решительно вышел из лавки.

На другой стороне площади высился собор с недостроенной колокольней, а в сотне шагов от него стояла харчевня, над дверью которой красовалась деревянная раскрашенная голова мавра. Юноша почти одновременно вспомнил, что давно не был на исповеди и с утра ничего не ел. Несколько секунд благочестие и голод боролись в его душе.

Голод победил, и юнкер вошёл в харчевню. Толстый хозяин в белом полотняном колпаке подал ему блюдо с жареной колбасой, толстый ломоть хлеба и большую кружку пива. Утолив голод, юнкер обратил внимание на рыцаря, который сидел напротив. Он уже был немолод. Суровое загорелое лицо с белым шрамом на лбу и кожаный колет с потёртостями выдавали в нём опытного воина. Деловито разделываясь с каплуном, он то и дело посматривал на Фридриха. А когда они поднялись от стола, рыцарь подошёл к Фридриху и спросил:

— Прошу прощения, благородный рыцарь. Не приходитесь ли вы сыном славному барону Генриху фон Шварцштейну?

— Совершенно верно, — ответил юноша, — Фридрих фон Шварцтейн. С кем имею честь беседовать?

— Отто, барон фон Зонненберг, — представился рыцарь.

— Барон фон Зонненберг! — радостно воскликнул юноша, — я много слышал о вас от отца. Он почитал вас другом и рассказывал, что вы часто спасали ему жизнь на поле брани. Но как вы узнали меня?

— Это было нетрудно, — усмехнулся барон, — Вы очень похожи на своего отца.

После расспросов о здоровье членов семьи, домашних делах и новостях, барон Зонненберг поинтересовался, куда направляется юный Шварцштейн. И выслушав планы Фридриха, спросил:

— А не хотели бы вы, юный друг послужить вместе со мной великому государю, императору Священной Римской Империи германской нации?

— Я даже мечтать не мог о таком счастье! — воскликнул Фридрих.

— Отчего же не мечтать, — улыбнулся барон, — поедем вместе. Я представлю вас государю. Уверен, что он будет рад иметь в своём войске такого отважного воина, сына славного отца.

Прошло двадцать лет.

Славные кавалеры со всей Германии и Италии явились в резиденцию императора на рыцарский турнир. На широком поле пестрели разноцветные шатры рыцарей, колыхались гирлянды драпировки на подмостках для высшей знати, прекрасных дам и императорской семьи.

Рыцари сходились в поединках. Каждый выбирал себе соперника, которого почитал достойным и, подъехав, прикасался остриём копья к его щиту. Если он прикасался концом древка, рыцари бились притуплёнными мечами и копьями. Победителем считался тот, кому удавалось выбить противника из седла. Если он прикасался остриём, то бились боевым оружием до смерти или тяжёлого ранения одного из поединщиков. Победитель получал награду и, торжественно объехав поле, слагал её к ногам красавицы, которую почитал своей дамой сердца.

Героями нынешнего турнира вскоре стали двое — могучий граф Альбрехт фон Линдельшмидт и отважный барон Фридрих фон Шварцштейн. Оба — прославленные воины и участники многих битв, оба не знали поражений в турнирах. Всем было ясно, что столкновение между ними неизбежно. Особую серьёзность предстоящему бою придавало то, что оба слагали свои награды к ногам прекрасной графини Клотильды Пфальской. И вот наступил момент, когда Линденшмидт подъехал к Шварцштейну и коснулся его щита остриём своего копья. Поединщики разъехались на исходные позиции и, по знаку императора, выставив вперёд копья, послали коней навстречу друг другу. От мощного удара ясеневые древки переломились. Соперники разъехались и, обнажив мечи, снова бросились друг на друга.

Бились яростно и бесстрашно. В силе, ловкости и искусстве владения оружием оба были равны. Битва затягивалась. Напряжение среди зрителей нарастало. Вдруг Линденшмидт обманным выпадом отвлёк внимание противника и в тот же миг обрушил свой тяжёлый меч на его голову. Стальной шлем выдержал, но оглушённый Шварцштейн вылетел из седла. Когда он очнулся, Линденшмидт уже сидел на его груди.

— Просите пощады, благородный барон! — прокричал он, — вы были достойным противником, и я буду рад подарить вам жизнь.

— Дворянская честь слишком большая плата за такую безделицу, как жизнь, — прохрипел Шварцштейн и, закрыв глаза от разламывающей боли и прошептал, — скорее, друг мой.

Граф, сняв с него шлем, вонзил в сонную артерию на обнажённой шее кинжал. Драгоценный восточный кинжал с резной рукоятью слоновой кости, увенчанной головой диковинной птицы с изогнутым клювом.

«Сто талеров, конечно, очень даже большие деньги, но кинжал того стоит», — подумал Фридрих и потянулся к висевшему на поясе кошелю, но в последнюю минуту передумал и решительно вышел из лавки.

На другой стороне площади высился собор с недостроенной колокольней, а в сотне шагах от него стояла харчевня, над дверью которой красовалась деревянная раскрашенная голова мавра. Юноша почти одновременно вспомнил, что давно не был на исповеди и с утра ничего не ел. Несколько секунд благочестие и голод боролись в его душе.

Благочестие оказалось сильнее, и Фридрих отправился в собор. Здесь было прохладно и полутемно. Теплились огоньки свечей. Вдоль одной из стен выстроились исповедальни, украшенные искусной резьбой. Не раздумывая, юноша вошёл в первую из них.

За густой деревянной решёткой виднелся силуэт священника. Юный Фридрих не знал, что это был отец Варфоломей, религиозный фанатик и проповедник, обращавший на путь истинный даже самых отпетых злодеев. Внимательно выслушав исповедь рыцаря, отец Варфоломей отпустил ему немногочисленные грешки и с искренней заинтересованностью начал расспрашивать о планах на будущее. Слушал доброжелательно, вставляя сочувственные реплики, а закончив расспросы, сказал:

— Это очень похвально, сын мой, что ты намерен посвятить свою жизнь службе благочестивым государям. Но есть Государь, что выше их, Царь над царями — это Господь наш. Разумеется, одерживать победу над могущественными врагами на поле брани — великая доблесть. Но ещё большая доблесть — одерживать победы в своей душе, ибо здесь ты будешь сражаться с самым могущественным врагом человечества — самим сатаной.

Затем преподобный отец заговорил о красоте служения Богу, о подвижничестве и аскетизме, о загробном воздаяние. Он яркими красками описывал блаженство рая и ужасы ада и цитировал библию. Разумеется, Фридрих это слышал с детства, но от слов Варфоломея у него появилось ощущение, что перед ним широко открылось окно в мир, на который раньше он смотрел через узкую щель. Ему казалось, что божественное дыхание овеяло его, что пение ангелов доносится до ушей. Из церкви он вышел обновлённым, с твёрдым решением посвятить всю свою жизнь служению Богу.

Прошло двадцать лет.

Фридрих фон Шварцштейн, кардинал Гессенский, сидел в своём кабинете. Перед ним на тяжёлом дубовом столе лежал раскрытый том сочинений святого Франциска Ассизского. Однако он уже в который раз машинально перечитывал одни и те же фразы, не вникая в их смысл. Мысли его были заняты другим.

В Риме, в своей резиденции, умирал папа римский. Все понимали, что дни его сочтены, и в ближайшее время конклаву высших иерархов католической церкви предстояло собраться, чтобы выбрать из своей среды нового великого понтифика. Папа был стар и давно болен, поэтому тайная борьба за престол велась уже несколько лет. Теперь, когда развязка была близка, реальные шансы на победу имели двое из множества претендентов: Томаззо Бертолучи, кардинал Пьемонтский и Фридрих фон Шварцштейн, кардинал Гессенский. Фридрих во всём превосходил соперника: в мудрости, учёности, праведной жизни и умении привлекать к себе сердца людей. Но кардинал Пьемонтский превосходил его в коварстве и хитрости. Для достижения своей цели он не гнушался ни клеветой, ни шантажом, ни предательством, ни клятво-отступничеством.

Тихонько скрипнула дверь. Вошёл старый и преданный, как собака, слуга. Он протянул хозяину поднос с запечатанным пергаментным свитком и произнёс:

— Умоляю простить, что беспокою Ваше Преосвященство. Но вам срочное послание из Рима.

Сердце Фридриха забилось. Но он спокойно взял пергамент, сломал печать с изображением двух скрещённых ключей Святого Петра, символом папской власти, и пробежал глазами письмо.

Это не было известие о смерти папы. Обычные незначительные новости, некоторые из которых уже устарели. Кардинал Гессенский был удивлён срочностью таких мелочных донесений и решил, что письмо зашифровано. Фридрих положил свиток на стол, низко наклонился над ним и начал внимательно рассматривать каждую букву. И тут же его проверенный и верный слуга вонзил в спину кинжал. Драгоценный восточный кинжал с резной рукоятью слоновой кости, увенчанной головой диковинной птицы с изогнутым клювом.

«Сто талеров, конечно, очень даже большие деньги, но кинжал того стоит», — подумал Фридрих и потянулся к висевшему на поясе кошелю, и отсчитал 100 талеров.

Выйдя из сумрачной лавки, Фридрих решил ещё раз рассмотреть своё приобретение. При ярком свете кинжал выглядел ещё прекрасней.

— Приветствую тебя. благородный Фридрих фон Шварцштейн, — неожиданно услышал он за спиной чей-то возглас. Юноша обернулся и увидел своего друга детства Людвига, младшего сына ближайшего соседа барона Мальсфреда.

Друзья радостно поздоровались и после весёлых воспоминаний о детстве и обмене домашними новостями заговорили о будущем.

Выслушав планы Фридриха, Людвиг предложил:

— А не хочешь ли ты отправиться в крестовый поход?

— В Святую Землю? — поинтересовался тот.

— Да нет, поближе, — усмехнулся Мольсфред, — папа и император призывают рыцарей в поход в Остзейские земли нести свет истиной веры язычникам — литвинам, ливам, куршам, эстам. Каждому участнику похода обещано полное отпущение грехов, слава и владения с поданными из окрещённых язычников.

— Пойдём, — согласился Фридрих.

Прошло двадцать лет.

Властительный барон Фридрих фон Шварцштейн сидел у постели больной жены и держал её горячую руку.

— Я позвала тебя, чтобы проститься, — чахотка разрывает мне грудь, и я знаю, что не доживу до утра. И теперь, пока ещё есть силы, я хочу тебе сказать, что любила тебя всегда. Ещё с того момента, как впервые встретила на охоте под Кёнигсбергом в имении моего отца. Никто тогда не обратил внимания на неизвестного скромного рыцаря среди богатых гостей моего могущественного отца. Но ты поклялся завоевать себе славу и богатство, чтобы просить моей руки у отца, и сдержал слово. Но пятнадцать лет вместе пролетели так скоро. Слава твоего имени гремит по всем Остзейским землям, к твоему слову прислушивается сам великий магистр ордена. Наши владения — одни из самых богатых в Лифляндии. Наши сыновья растут настоящими рыцарями, а дочери добродетельны и прекрасны.

Моя жизнь удалась. Единственное, что мне жаль оставлять на этом свете — это тебя и нашу любовь. Я не знаю, что ждёт меня после смерти. Но в райской обители и из тьмы преисподней я буду взывать к Господу, чтоб был милосерден к тебе. И я верю, что, дай Бог, не скоро, мы снова встретимся, чтобы больше никогда не расставаться. А теперь уходи, мой любимый супруг, и пришли ко мне старую Марту. Я чувствую приближение нового приступа.

Незадолго до рассвета Гертруда умерла. Её похоронили на песчаном холме, у только что выстроенной церкви. Много слёз было пролито на похоронах. Рыдали сыновья и дочери, неутешны были слуги, горевали о доброй госпоже даже угрюмые крестьяне, бывшие язычники. Только барон не проронил ни слова, ни слезинки. Однако, каждый, кто взглядывал в его застывшее лицо, в страхе спешил отвести глаза. Вернувшись с похорон, барон вошёл в свой кабинет и опустился в резное дубовое кресло и уставился в окно. Пред ним расстилался давно знакомый пейзаж: песчаная дорога, ведущая к его замку, вечерняя заря над лесистыми холмами. Но Фридрих везде видел только одно: отсутствие Гертруды. Она больше не пройдёт по песчаной дороге, они больше никогда не поедут в леса на охоту. Гертруда никогда больше не позовёт встречать вечернюю зарю. Всё, что он делала до сих пор, всё, чего добился, предназначалось ей. Он добился высокого положения при дворе, чтобы Гертруда была окружена почётом. Он стремился к славе, чтобы отсвет её падал на Гертруду. Он добился положения при дворе, чтобы Гертруда жила в роскоши. Теперь её нет, и всё вокруг потеряло смысл. Вокруг него чужой враждебный мир, и не на что опереться. Родня в Германии? Он давно отошёл от неё. Редкие вести из родового поместья уже давно перестали радовать или огорчать его. Даже известие о смерти родителей он принял без особых переживаний. Дети? Занятый боями, государственными делами и хозяйственными хлопотами, он уделял им мало внимания. Воспитанные няньками и учителями, они далеки от него и всего лишь должным образом почитают его, как отца. Верный друг Людвиг? Он погиб на его глазах в несчастливой для крестоносцев битве, и Фридрих, отбиваясь от наседавших со всех сторон жемайтов, не успел прийти ему на помощь.

Барон не заметил, как наступила тёмная безлунная ночь. Тяжёлые тучи закрыли звёзды. За окном зияла чёрная бездонная пустота, такая же, как в его душе. Фридрих провёл рукой по поясу, вынул из ножен кинжал и вонзил его себе в сердце. Драгоценный восточный кинжал с резной рукоятью слоновой кости, увенчанной головой диковинной птицы с изогнутым клювом.

«Сто талеров, конечно, очень даже большие деньги, но кинжал того стоит», — подумал Фридрих и потянулся к висевшему на поясе кошелю и отсчитал 100 талеров. Купец рассыпался в благодарностях, сам прикрепил кинжал к поясу юноши и с поклонами проводил до дверей.

Выйдя из сумрачной лавки, Фридрих решил ещё раз рассмотреть своё приобретение, но хорошенькая горожанка, проходившая мимо, отвлекла его внимание. Фридрих направился за неё, но девушка быстро затерялась в рыночной толчее. И он отправился по улицам Нюрнберга. И случайно забрёл в еврейский квартал. Бородатые евреи с завитыми пейсами были одеты в соответствии с постановлением магистрата в нелепые длинные одежды с красным изображением колеса на груди. Они наперебой зазывали богато одетого рыцаря в свои лавки, но Фридрих не обращал на них внимания. Вдруг на одной из дверей он заметил круглый щит с изображением знаков зодиака. Это указывало на обиталище астролога. Как и многие его современники, он верил в пророчества, поэтому, не раздумывая, толкнул низкую дверь и вошёл.

Он оказался в комнате со сводчатым потолком. Окна были задернуты плотными шторами, не пропускающими дневной свет. Горели свечи в причудливых канделябрах, на толстых шнурах свисали большие стеклянные и металлические шары, модели кораблей, черепа и чучела странных животных.

Напротив двери за столом читал книгу седой старец в просторном чёрном балахоне, на котором поблескивали золотые звёзды, геометрические фигуры и таинственные буквы. Услышав скрип двери, старец отложил книгу и произнёс:

— Приветствую тебя, сын Генриха из славного Шварцштейна.

Фридрих удивился. На своём веку он встречал не так уж много евреев, в уж такого колоритного старика он бы точно запомнил.

На вопрос, откуда тот знает его имя, старик ответил:

— Ты пришёл узнать свою судьбу, Фридрих. Изволь, я приоткрою завесу будущего. Смотри и слушай.

Астролог указал ему на табурет, стоящий напротив, а сам принёс и поставил на стол три медных сосуда, наполнил их жидкостью их серебряного кувшина и провёл над ними горящей лучиной. Жидкость в сосудах вспыхнула голубоватым пламенем. Приказав Фридриху положить ладони на край чаши с выгравированными на ней непонятными письменами, высыпал в чашу горсть какого-то тёмного порошка. Вода замутилась, по ней поплыли разноцветные полосы, образуя причудливые, быстро меняющиеся узоры. Внезапно узоры исчезли, вода окрасилась в кроваво-красный цвет и вновь стала прозрачной.

Еврей поднял на Фридриха свои угольно-чёрные глаза и произнёс:

— Ты родился под счастливой звездой. За какое бы дело ты ни взялся, по какому бы пути ни пошёл, тебя ждут слава, почёт и богатство. Но через двадцать лет ты умрёшь насильственной смертью. Кто и как убьёт — скрыто от меня. Но смерть ты носишь на поясе. Это бесценный кинжал, который ты купил в лавке оружейника Мартина. Через двадцать лет он прервёт нить твоей жизни.

Старик встал, давая понять, что предсказание окончено. Он ни словом не обмолвился о плате, но Фридрих, подчиняясь какому-то неосознанному чувству, выложил на стол семь талеров и вышел на улицу.

Юнкер был доволен предсказанием. Слава, почёт, богатство — чего можно ещё желать юному честолюбивому рыцарю. А смерть через двадцать лет в его возрасте воспринималась как вечность.

«А почему бы не обмануть судьбу, — подумал Фридрих, — уничтожу кинжал, и посмотрим, как сбудется пророчество старого еврея». Он отцепил кинжал и, широко размахнувшись, швырнул оружие в реку. Взметнулся фонтанчик брызг, и кинжал исчез под водой.

Старый рыбак Ганс старательно выгребал против течения и направлял лодку к заветному месту посередине реки, где в глубоком омуте всегда водилась рыба. Опытный рыболов понемногу прикармливал её и всегда снимал здесь неплохой урожай. Потянув поставленную с вечера сеть, Ганс сразу понял, что улов сегодня богатый. Весело мурлыкая незамысловатую песенку, старик вытаскивал рыбин и бросал их на дно лодки. Вдруг среди рыбы он заметил какой-то продолговатый предмет. Приглядевшись, он обнаружил роскошный кинжал в узорчатых ножнах.

«Вот это штука, небось талеров десять стоит, — подумал рыбак. — Наверное, обронил нечаянно в реку какой-то важный барон». Ганс спрятал кинжал за пазуху, быстро рассовал рыбу по корзинам и поспешно направил челнок к берегу. Энергично работая веслом, рыбак размышлял, куда отправиться, чтоб продать такую вещицу. «Если отнести просто на Маркт и продать какому-то купцу, то у того может возникнуть подозрение: откуда у нищего рыбака такая дорогая штука? Чего доброго, стражу позовёт».

Многие обитатели нищего предместья Нюрнберга промышляли кражами, а то и ночным разбоем. А где кражи, там и скупка краденого. Хозяева мелких лавок, ютившихся в вонючих переулках, не задавали лишних вопросов и скупали за бесценок всё подряд, от кусков домотканого сукна до золотой церковной утвари. Ганс причалил к берегу, почти не торгуясь, продал улов поджидавшему его торговцу и поспешил к себе в предместье. Заглянув в несколько лавочек, он выбрал ту, где, кроме хозяина, никого не было, и, войдя, выложил на прилавок кинжал…

Наталья Терликова, Иерусалим

Я давно научилась собирать камни, которые кидают в меня другие. Собирать и складывать их в прочный фундамент для своих будущих побед. Поэтому продолжаю работать над романом «Машиах пришёл и ушёл», который состоит из небольших иронических миниатюр про приключения детей репатриантов из России. Во втором выпуске «Понедельника» представлены несколько миниатюр и стихотворений из этого романа.

***

Мир не нуждается в спасателях,

А также в грешниках — карателях,

Бывает, ангелы играют бесов,

Святыми вдруг становятся повесы,

А наша жизнь — обычный бенефис,

Который можно повторить на бис.

***

И «Даиш» ждёт огонь смертельный,

Хотя в Европе «мувитон»,

Когда проходит мимо бессмертный

Наш Десантный батальон.

***

«„Битуах Леуми“ — это же песня», —

Смеются и плачут евреи на месте.

Но те, кто попал в его «добрые лапы»,

Уже понимают, что вернулись в «гестапо»

Тора и мороженое

Изя и Шмулик бежали за толпой, которая шумным потоком спускалась на набережную. Они радовались, что удалось улизнуть из душной синагоги, где родители собирались провести ночь без сна в чтении Торы.

В небе вспыхивали разноцветные букеты фейерверков. На улице гремела музыка. Нарядные девушки раздавали детям мороженое, и пятилетние мальчики были в полном восторге.

Изя добежал до набережной и остановился у лотка с разноцветными шариками мороженого. Ему очень хотелось попробовать каждый шарик, но малыш не решался. Зато Шмулик уже проглотил вторую порцию мороженого и подбодрил друга:

— Изя, не бойся, сегодня же можно есть молочное!

И вдруг прогремел гром, засверкали молнии, и густое облако спустилось на импровизированную сцену в центре набережной. Изя тут же вспомнил печальную историю, которую каждый год в канун Шавуот рассказывала мама. О том, как много-много лет назад, в ночь накануне шестого сивана, евреи крепко спали, и Всевышнему пришлось их будить, чтобы вручить Тору. Мальчик подумал, что разразилась та самая гроза, которая, видимо, и разбудила евреев, и вот-вот прогремит гневный голос с небес.

Но голос с небес неожиданно запел: «День Победы, как он был от нас далёк, как в костре потухшем таял уголёк».

Мальчишки, не сговариваясь, бросились в синагогу. Там было по-прежнему тихо, лишь слабые звуки музыки доносились с набережной. Изя прошмыгнул в дверь молельного зала, где на кафедре уже стоял раввин со свитком Торы. А следом вбежал возбуждённый Шмулик и громко сообщил:

— Всевышний уже там! Мороженое раздаёт!

Примечания автора:

Шавуот — праздник дарования Торы. События Шавуот происходили около 3340 лет назад на горе Синай.

В ночь накануне Шавуот принято бодрствовать и провести её в чтении Торы. Центральным моментом является чтение десяти заповедей, которые легли в основу морального кодекса всего цивилизованного человечества.

Сиван — весенний месяц еврейского календаря.

Забытая мелодия шофара

После обеда Изя укладывал спать свою сестрёнку Соню. Он с сожалением посмотрел на свой скейт в углу комнаты и в сто первый раз повторил:

— Спать пора! Уснул бычок!

— Да чтоб он издох, этот бычок, — запротестовала Сонька, — хочу нормальную сказку.

Изя замахнулся, чтоб дать ей в лоб, но тут же вспомнил обещания родителям не обижать маленьких, не прогуливать уроки, а к празднику Рош-а-Шана научиться извлекать звуки из шофара. И только тогда ему выделят деньги на новый скейтборд и крутую спортивную форму. Изя взял себя в руки и начал сочинять новую сказку:

— В одной из дальних жарких стран жил-был король. Он грамотно правил своей страной, и народ его жил богато и спокойно. Только нудно они как-то жили. В стране не было никаких развлечений.

— А Интернет был? — спросила Сонька.

— Не было даже телевизора! Утром молитва, вечером молитва, а днём изучение Торы и математики.

— Боже, какая страшная сказка! — сквозь сон прошептала девочка.

— И вот однажды, — продолжил Изя, — король решил послать своего сына посмотреть, как живут другие народы и управляются другие государства. Он выделил принцу лучших слуг, дал денег и проводил в дальний путь…

— Круто! — прошептала Сонька. Но она уже летела над большим городом и сладко улыбалась во сне. Яркие вывески приглашали посетить салоны красоты, а поклонники осыпали её цветами и заморскими подарками.

Изя накрыл сестру одеялом, схватил скейт и выбежал за дверь.

Когда он вернулся вместе со Шмуликом, Сонька уже не спала. Она расклеила на домике Барби рекламки от разных фирм и очень обрадовалась приходу гостя, который тут же включился в игру. Он построил из кубиков «Лего» ресторан, а в меню включил куропатку в чесночном соусе, котлеты из оленины и салат с авокадо.

А когда у Шмулика закончился приступ красноречия, Изя ехидно заметил:

— И вот деньги закончились, слуги разбежались, а принц остался один далеко от дома, среди чужих людей.

— Какой ты нудный! — вмешалась Сонька, — это твой принц остался нищим, а мой увеличил своё богатство путём грамотных инвенси-ти-пиций.

Звонок в дверь помешал Изе испортить настроение сестре.

На пороге стояла заплаканная Эстер:

— Изя, можно мне попробовать поиграть на шофаре?

— Девчонкам нельзя трубить в шофар, — ответил тот.

— Опять поссорилась с Лео? — догадался Шмулик.

Но Эстер уже заметила рекламки на домике Барби и двинулась к Соньке:

— Вау! Твой принц построил все эти магазины?

Парни вернулись на кухню, откуда уже распространялся запах жареной картошки.

— Слушай, Изя! — спросил Шмулик, — что-то я не догоняю насчёт этого принца. Что-то до боли знакомое…

— Легенду про шофар помнишь?

— Точно. Принц профукал бабки за границей, научился чирикать на заморском языке, а свой забыл. Потом вернулся в папочкино королевство, а его не узнали и не пустили.

— Тогда он начал трубить в шофар, и отец услышал и узнал его.

В кухню ввалилась Сонька со своими игрушками:

— Надоело питаться в ресторанах! Хотим домашней картошечки…

И вдруг зазвучал шофар.

— Как ей это удалось? — воскликнул Изя и побежал в комнату.

— Эстер! Когда ты научилась трубить в шофар? — удивлённо прокричал Изя.

— А я не училась, сам же сказал, что звуки шофара — это крик души.

Изя догадался, что Эстер сильно расстроена. Видимо, серьёзно поссорилась с Лео. Он тихо вернулся на кухню и вопросительно посмотрел на Шмулика. Но тот был занят поеданием картошки и своими размышлениями о смысле еврейской притчи про шофар. Когда на тарелке остался последний картофельный ломтик, Шмулик глянул в сторону сковородки на плите, потом посмотрел на Изю и глубоко вздохнул:

— Я понял, что человеку нужен человек. Ни слава, ни богатство, ни власть, а человек, который понимает без слов и принимает со всеми недостатками.

Примечания автора:

Рош-а-Шана — начало года по еврейскому календарю,

Шофар — музыкальный инструмент, сделанный из рога крупного быка. В праздник Рош-а-Шана принято трубить в шофар.

Тишрей — осенний месяц еврейского календаря.

Сюрприз Лаг-Ба-Омера

Печальный Шмулик лежал на траве во дворе дома и рассматривал звёздное небо. После смерти деда прошло несколько месяцев, и острая боль утраты сменилась полным равнодушием ко всему, что происходит вокруг.

Из подъезда выбежал Изя и крикнул:

— Ал-лё, гараж! Ну, ты идёшь разжигать костёр?

— Чего? — не понял Шмулик.

— Ну, ты даёшь, — воскликнул Изя и присел на траву рядом с другом, — сегодня же Лаг-Ба-Омер, и мы собираемся на пустыре разводить большой праздничный костёр. А вдруг наши сигналы заметят инопланетяне и прилетят в гости.

— Ага, только инопланетян нам и не хватает, — усмехнулся Шмулик и снова устремил взгляд в небо.

— Я до сих пор под впечатлением от прогулки по музею астронавтики, — сказал Изя и тоже посмотрел на звёзды, — зря ты вчера упёрся рогом и не пошёл с нами.

— Да ну тебя, — буркнул Шмулик, — мы с дедом однажды там побывали. Потом мне всюду мерещились падающие обломки от шаттла «Колумбия».

— Ты имеешь в виду тот шаттл, в котором погиб наш первый астронавт Илан Рамон? — спросил Изя.

— Ну, да, — вздохнул Шмулик, — «Колумбия» же загорелась за несколько минут до посадки. Представляешь, всего за несколько минут до посадки огромный космический корабль разваливается прямо в воздухе, а тела астронавтов падают на Землю.

— Да мне тоже было дурно, когда я узнал подробности, — сказал Изя, — а ты в курсе, что среди обломков «Колумбии» нашли записную книжку Илана Рамона.

— Интересно, — задумался Шмулик, — и что там написано?

— А там написано, что в Космосе нет Бога, — воскликнул Изя.

— Зато инопланетян полно, которые мечтают прилететь на твой костёр, — рассмеялся Шмулик, — кстати, я знаю, что записную книжку забрала жена погибшего астронавта. И никто, кроме членов его семьи, не читал эти записи. А ты чего вдруг космосом заинтересовался?

— Да это не я, а мама Лео нас в музей потащила, — вздохнул Изя, — иди, пойми этих беременных женщин.