12+
Полжизни в Средней Азии
Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 174 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

ТИССС

(1968–1970, Душанбе)

План разветвляется

Первоначальный план был такой: в самом начале 1968 года мы все вместе переезжаем из Талгара в Душанбе. Меня пригласили быть замдиректора по науке в ТИСССе — Таджикском институте сейсмостойкого строительства и сейсмологии. Обещали квартиру и свободу действий. И мы решили обменять нашу талгарскую — относительно вольную — жизнь на блага цивилизации.

Раз решили — начинаем собирать вещички. Мебель какая-то подвернулась в Алма-Ате. Купили, запаковали, послали.

И вдруг оказывается, что обещанной Виталию должности старшего научного сотрудника нет. А предлагают ему быть начальником отряда. Ну уж извините. Он вам не мальчик, он кандидат, у него труды, сотрудники, репутация. Как быть? Хлопнуть дверью и отказаться от этой авантюры? Виталий звонит Игорю Нерсесову, нашему шефу: «Не пойду я в ТИССС». Договорились. Приказ об увольнении отменяется, Виталий будет работать в Гарме. Ну что ж. Значит, постоим одной ногой в ТИСССе, другой — в Гарме. Там видно будет.

Масложир

Еду в Душанбе посмотреть, что там и как. Какая сейсмология в ТИСССе — это увидим потом. А сначала — какой же дом?

Район только застраивается. Местные жители называют его Масложир. Наш дом готов. А дороги и дорожки еще не готовы. Какие-то раскопки, канавы. Вот малюсенький колесный тракторёнок — после дождя утонул в грязи. Она засохла, как камень. Это же лёсс, если кто знает. Ну понятно, это все временно.

Дом. Комфорта особого не жду, конечно. Дарёному коню… Новостройка типа хрущоб. Третий этаж, балкон. Пять комнат. На самом деле — четыре. Но эта четвертая, большая, имеет некий альков. Считается, что можно повесить занавеску и тогда будет пять комнат. Ну ладно.

Многоуважаемый шкаф

Приходит посылка из Алма-Аты: гардероб. В фабричной упаковке. Надо его самим собрать. Раскупориваю ящик с деталями. Н-да. Это вам не бабушкин дубовый буфет. Бабушкиной мебели вторая сотня лет идет, а она как новенькая. А теперь — прогресс. Теперь дерево, какое попало, сначала превращают в стружку, потом стружку прессуют. Клея какого-то добавляют. Немножко. Потому как «экономика должна быть экономной». И из этой массы вырезают разные детали мебели.

Знаете ли вы, как крепятся стены шкафа к его полу? Вот и я не знала. Оказывается, и там, и там — специальные шипы.

Они нужны, чтобы стенки шкафа не валились вправо-влево, а стояли вертикально. И прочно. Но шипы не пролезают в должные промежутки. Приходится их перочинным ножичком подстругивать, чтобы придать более-менее правильную форму.

Во время этой процедуры стенка шкафа должна стоять жестко, в идеально вертикальном положении. И шкаф держать, и шипы подстругивать — двух рук мало. Пришлось сходить на базар и найти там помощника. Но паренек этот подстругивать не умеет. Годится только стенку держать. Причем вертикальность считает не обязательной. Мои пальцы вспомнили, как вырезать узоры на карандаше опасной бритвой. И я, удобно лежа на полу, подстругиваю эти шипы. Лежу, подстругиваю и горжусь своим умением. Тем, что в свои сорок с хвостиком не потеряла этого умения, даже в позе на полу. Дети скажут: «Мам, опять ты кокетничаешь!» Ну не плакать же. Стараюсь видеть все в забавном ракурсе. Ведь это первый наш дом!

Возвращаюсь в Талгар. Начинаем соображать, что и как. Упаковываемся. Наконец, готово. Можно ехать. Правда, у Виталия как раз в это время доклад в Берлине, на конференции… Почему-то мы не подвинули наш отъезд на недельку-другую до его возвращения. И почему-то нельзя было отъезд отложить. А заграничный доклад не отменишь. Уже билеты были куплены. Какие-то приказы напечатаны — когда меня уволить, когда на работу брать… Но я же все могу сама!

Сумею ли быть замдиректора? Это еще вопрос.

Сервис по-таджикски

Февраль 68-го. Наконец-то мы все приехали. Выгружаемся. Нас встречает институтский автобус. Соображаю насчет количества народа и раскладушек. Надо бы по дороге заглянуть на базар, там большой мебельный магазин. Вдруг есть что-то подходящее. Заезжаем. Да, действительно. Вот румынский гарнитур, очень бы пригодился. Но это дорогое удовольствие. Получу подъемные — куплю.

Магазин закрывается в шесть. Время — полшестого. Подходит ко мне таджик.

— Хочешь купить?

— Да, только денег с собой нет. Завтра…

— Зачем завтра? Можно сейчас.

— Сейчас денег нет.

— Я заплачу, потом отдашь.






Ничего себе! Идет в кассу. Платит. Какие же тогда были деньги? 450? Или 4500? Не помню. Но это больше моей замдиректорской зарплаты. Подъемные получу. Не знаю, когда…

— Завтра еще не смогу отдать.

— Когда сможешь, тогда и отдашь.

Дальше все идет само. Появляется грузовик, грузят. Едем караваном: впереди — автобус с детьми, следом — грузовик с мебелью. Приехали. Разгружают, заносят на наш третий-без-лифта. Уезжают.

— Эй, эй! Погоди! А как же я тебя найду? Деньги-то…

— A я всегда там, в магазине. Найдешь.

Заплатил, погрузил, привез, выгрузил, на третий этаж занес, уехал. Как зовут — не знаю. «Найдешь!»

Никогда не бывала в долгах. В институте первым делом интересуюсь подъемными. Тут начался в бухгалтерии какой-то шорох. Типа подъемных мне не положено, потому что дата приказа… Оказывается, институт — это вам не базар. Тут надо ухо востро. Говорю: «Хорошо. Тогда завтра уезжаю». Опять где-то в пространстве шорох. Обещают приказ переделать, подъемные завтра выдать. Завтра наступило через неделю.

Как же мне его найти? Как узнать? Я не помню его. Не знаю, как зовут. Незнакомые таджики средних лет кажутся на одно лицо. Но делать нечего.

Держу деньги в кулаке, кулак в кармане, еду на базар. Мелькают похожие, прям-таки одинаковые лица. Но на меня внимания не обращают. Выхожу из магазина. А вот из окна грузовика смотрит… Да, да! Не он сам, а водитель.

Спрашиваю:

— А где…

— Он сегодня не работает.

— А когда он будет?

— Я передам ему. Зачем тебе ходить еще раз?

Действительно, зачем ходить…

Секундное колебание. Вынимаю руку из кармана. Передаю. Он не пересчитывает:

— Рахмат!

И поехал. Вот так у нас в Таджикистане, на столичном базаре дела делаются.

Аромат новостройки

Темно, электричество еще не подсоединили. Обещают «завтра». Водопровод все еще не работает, хотя тоже обещали. Потому что трубы ошибочно неправильного диаметра. Обещают поменять в этом году. Не позже конца следующего. А пока канавы стоят нараспашку. За водой бегаем к колонке. Она одна. Дом четырехэтажный, два подъезда. Стоим в очереди с ведрами всей командой.

Ночь, спим. Просыпаюсь от шума воды. На улице дождь как из ведра. Вся стена — внутри! — не просто мокрая. В стене дырка, бетонщики называют это раковина. Из нее в комнату вода течет. Не по стене тихо стекает — а из стены, как из крана, бьет. Бегу подставлять под струю ведра, тазы…





Осваиваю должность

Кабинет с табличкой «Директор». Рядом мой, с табличкой «Замдиректора».

Разбираю свои бумаги, раскладываю. Примерно через час появляется незнакомый сотрудник. Ни кто он, ни как зовут, не сообщает. В руках тяжелый пакет. Оказывается, «подарок»: медвежья нога. Объясняю неприличность «подарков». Полчаса дискуссия. Сначала вежливо — не понимает. Потом невежливо. Под конец — грубо, как бы за два шага до «по морде». Удалось отбиться. Понял. Слава богу, других попыток уже не возникало.

Знакомлюсь с сотрудниками. В кабинете своем я никаких разговоров не вела. Приходила в комнату, где народ работал, где их рабочие места. Там как-то понятнее, там — как я привыкла, рядом со всеми. Вопросы вместе обсуждаем, все с полуслова друг друга понимают. А в кабинете я как тигр в зоопарке.

Перевод с японского

Однажды прибыл в Таджикистан японский ученый. По этому случаю из Москвы прислан был переводчик. И вот японец посетил наш институт. Собрались в директорском кабинете. Наши — это молодые таджикские ребята, ведущие сейсмостойкие строители. Традиционное таджикское угощение. Я увидела, как полагается есть арбуз в торжественной обстановке. И как — дыню! Особый ритуал.

Начинают беседу. Задают японцу довольно подробный вопрос. Переводчик переводит тремя словами. Наши удивились. Ну да ладно. Может, так и надо… Английский, например, тоже короче русского. Но все-таки очень уж большая разница.

Японец отвечает. На «краткий вопрос» — кратко. Переводчик переводит его краткий ответ — длиннющей сентенцией.

Таджикские наши ребята опять удивились и стали между собой обсуждать это странное несоответствие. Естественно, по-таджикски. И тут японец вдруг оживился, встрял в их беседу. На хорошем таджикском заговорил! Правда, с акцентом. И начался у них оживленный разговор. Без переводчика. Оказалось, японский ученый — специалист по древнеиранской поэзии!

А какой же таджик, от пастуха до сейсмолога, не знает с детства стихи великих персидских поэтов? Персидский язык (фарси) сохранился в Иране и Афганистане. А в нашей Средней Азии — только у таджиков. Мы, русские, называем фарси таджикским.

Переводчик остолбенел — он не понимал, что происходит. Он же должен переводить! С японского! На русский! Оказалось, переводчик не нужен, про него забыли. Он попытался вернуть разговор в русско-японское русло, прекратить неподконтрольную дискуссию. Но было уже поздно. Японец и таджики говорили на языке великих поэтов.

Дэвид и Первый отдел

Приехал в Душанбе Дэвид Симпсон. Изучать влияние уровня воды в Нурекском водохранилище на сейсмичность. Это направление в сейсмологии только что возникло — после того, как в Индии произошло землетрясение в районе, где землетрясений не было и «быть не может». И при этом треснула плотина. Только чудом не произошел прорыв. А могло бы смести город внизу, как раз под плотиной. Население 25 тысяч.

Есть план поставить сети сейсмостанций около водохранилища. Собрались для обсуждения: американец Дэвид, директор ТИСССа Негматуллаев, я как шеф местной сейсмологии, Валерий Кучай, наш геолог, специалист по сильным землетрясениям, и начальник Первого отдела, без него никак. Станции будут ставить американские, автоматические, без персонала. Координаты станций должны быть очень точными. Ясно, что нужна карта. Хорошая. Потому что без такой карты вообще нет смысла что-то делать. Дэвид просит дать ему такую карту.

Тут надо сказать, что в эти времена происходил всплеск географической секретности на самом идиотском уровне. Засекретили 2,5-миллионную карту Советского Союза на 16 листах. Цветную, прекрасную. Только что выпущенную в продажу! Продавалась она не в Душанбе, а в специальном магазине в Москве. В каком-то переулке в тылу у Большого театра. Такую мы приклеили на стену в нашем доме в Талгаре. И Мая-Зоя в свои два-три года ее изучали.

И вдруг кто-то там наверху испугался. И эту карту засекретили! А выпустили взамен карту без координат и искаженную, то есть с неправильными названиями населенных пунктов и с неправильным их положением на карте. При этом неизвестно, что в какую сторону сдвинуто. Но государственная граница чтоб была правильная. Иначе международный скандал!

А тут вдруг американец карту хочет! Да еще хорошую, с координатами, правильную. Прям сейчас хочет, чтобы что-то обсуждать конкретное. Негматуллаев вынужденно делает бессмысленные телодвижения: посылает кого-то в газетный киоск — купить карту, которая там продается. А она 500-тысячная, без координат, без сетки, испорченная. Абсолютно не годится. Приносят. Происходит вялая дискуссия. Всем все ясно, но сценарий приходится блюсти.

Что дальше? Жду. Интересно же.

Дэвид, умница, открывает свой кейс и достает оттуда карту. Такую, как надо. 50-тысячную и с координатами. С сеткой. Американскую карту. Из тех, что для пилотов. На ней заштрихованы области, куда пилотам залетать не рекомендуют, потому как там могут сбивать без предупреждения. Разворачиваем карту и начинаем обсуждать. Где какие разломы, условия, где и почему ставить станции.

Карта передается Кучаю как геологу — смотри! И тут Первый отдел не выдержал, задрожал и выхватил карту. И спрятал в свой портфель. Дэвид невозмутимо полез в свой кейс, достал второй экземпляр. Еще что-то пообсуждали. Карта опять у Кучая. Он настороже, сразу ее спрятал.

Обожаю такие ситуации, такие молчаливые спектакли с перевернутой логикой, с изысканным сценарием. Блестящая режиссура возникает сама собой. Дэвид в роли «бога из машины». Никто ничего не говорит, все всё понимают. Я — восхищенный зритель.

Вернулись в институт. Довольный Кучай встретил в коридоре какого-то коллегу. Счастье распирало его, и он опять потерял бдительность. Вынул роскошную карту и стал что-то на ней показывать. Прямо в коридоре! Счастье тут и кончилось. Откуда ни возьмись, возник Первый отдел и выхватил карту.

Теперь обе хранились за железной дверью. Мало того, края карт, где напечатаны координаты, отрезаны! Бдительному этому Первому отделу невдомек, что на карте главное — сетка, ее никак не отрежешь, а цифры мы и так знаем. Не говоря уже о том, что карта — американская, а засекречиваем мы ее — от кого? От американских шпионов? Или от самих себя?

Нарочно не придумаешь…



Макет сотрясений

Сейсмология знает очень много всего про землетрясения, про сотрясения, про зависимость этих сотрясений от того-сего. Но это до сейсмостойкого строительства не доходит. Сейсмостойкие конструкторы используют только старые и примитивные представления о колебаниях земли. Мы, сейсмологи, просто обязаны дать им сведения о реальных колебаниях, которые будут при сильном землетрясении и которые характерны именно для данной местности.

Они же серьезно различаются в зависимости от региона, типа пород рельефа и всего такого. Характер колебаний бывает очень разный. Особенно ярко я это увидела, когда побывала в Крыму. И с восхищением сравнивала колебания землетрясений севернее Черного моря и южнее. Различия бросались в глаза, просто поражали! То короткий жесткий удар — и стоп. То длительные, долго не затухающие колебания. Разные конструкции зданий по-разному на них реагируют. Надо в этом разобраться. Строители должны знать, какого характера колебания будут от землетрясений из Куляба, а какие, например, от гиндукушских.

Метод должен быть гибким, он должен позволить нам рассчитать правдоподобный макет колебаний для любых других условий. Эти условия должны выдать сейсмологи. И надо сделать такой макет ожидаемых колебаний, чтобы проектировщики понимали, как эти колебания подействуют на сейсмостойкие конструкции. Чтобы они могли брать этот макет за основу для проектирования домов, мостов и плотин в этом городе, районе, стране.

ТИССС — институт не только сейсмологии, но и сейсмостойкого строительства. А значит, самое подходящее место для осуществления этой цели. И похоже, что именно я должна и могу объяснить, что и как надо делать. А иначе нет смысла тут работать.

Пытаюсь найти общий язык с сейсмостойкими строителями. Езжу на конференции. Ташкент, Ленинград, Москва, Ленинакан, Тбилиси. Наконец, еду в Москву. Если они там, наверху, воспримут, можно будет что-то сделать… Но нет! Они абсолютно не готовы. И сама идея, и даже язык мой им непонятен. Мышление у них не научное, а инженерное. Я предлагаю более четкий способ учета местных особенностей для повышения сейсмостойкости. А им надо проект вот этого моста к такому-то мартобря на стол положить. Идея моя у них буквально от мозгов отскакивает.

Ну ладно. Если заказчик еще не дозрел — будем работать впрок, на будущее. Страшно интересно. Всерьез поговорить не с кем. Нахожу в ТИСССе девочку, которая умеет на тогдашних неуклюжих ЭВМах. Загружаю одного из аспирантов Виталия. Начинаю давать им задания. По кусочку. По мере отработки идеи, которая еще живая, растет, шевелится.

В результате построили мы ожидаемый макет колебаний при сильном гиндукушском землетрясении в районе Нурека. Оно и произошло. И наш макет правильно его предсказал. Спасибо Судьбе.

Нурек

Есть такая станция. Она маленькая, аппаратура там стандартная. Ясно, что контроль за плотиной и за сейсмичностью у плотины будет нужен прямо завтра. Решено: построим на этом месте большую станцию с разнообразной аппаратурой. Эдакую обсерваторию. Первое дело — здание с подвалом и штольня.

Кто будет строить? Естественно, Нурекстрой. Они гидростанцию и плотину строят. Им ничего не стоит добавить такой маленький объект, как станция.

Денег институту отпущено в обрез. Мы с завстанцией прикидываем, как бы в них уложиться. Он отчаянный энтузиаст и патриот своей станции, знаток всех местных людей и обстоятельств. Но жадность фраера сгубила — мы слишком много всякого запланировали для здания станции. Хотели по-умному, в расчете на развитие. И оказалось, что не хватает финансов на штольню. А Нурекстрой за штольню заломил такую цену, что жуть.

Тут мой завстанцией кое-что замыслил. Оказалось, есть у него знакомец, старый специалист по каменному делу. Пенсионер уже, но еще вполне. Призвали его. Он посмотрел, постукал и назначил цену. И — в одиночку! вручную! кувалдой и ломиком! — вырубил штольню глубиной, дай бог памяти, метров десять. Штольня обошлась нам раз в десять дешевле, чем запросил Нурекстрой. Ура!

Стройка началась. Наезжаю туда, поглядываю. Что-то очень уж медленно.

Насчет строительства есть социалистическое правило: если стройку не закончишь в запланированном году и, стало быть, деньги «не освоишь», то они уходят в бюджет. И как же тогда? А никак. Деньги отобрали, закончить не можешь. Идешь за невыполнение под суд. А если словчишь и подпишешь готовность объекта, когда на самом деле он представляет из себя только котлован и забор, что тогда? Вдруг твой строитель, получив денежки, обманет тебя и ничего не построит, а? Тебя опять же упекут, но уже за обман родного государства.

Единственная надежда, что строитель все-таки построит. Но не в срок, а в будущем году. И что не обманет. Приходится выбирать из двух зол меньшее. Вот так и произошло. Конец года, горячка. Всем не до меня. Время уже конец ноября, а моя стройка ни с места.

Но у меня мелочишка, сейсмостанция. А у них плотина и электростанция — масштаб другой. Приезжает ко мне главный инженер Нурекстроя, все это объясняет. Деньги за мою станцию хотели бы получить в декабре, а построить в будущем году: «В мае я тебе точно построю, а сейчас, ей-богу, не могу!»

Смотрю я на этого взмыленного инженера… Ему даже эти разговоры со мной разговаривать некогда! Подписываю готовность. Нормального человека видно сразу. Станцию он действительно построил. Как и обещал — в мае. Всем все понятно, никто ничему не удивляется. Плановое хозяйство!

Детская жизнь

Она происходит без меня. Я же весь день на работе. Про некоторые эпизоды узнаю случайно и через много лет. Например, дверь захлопнулась, а ключи дома. Ира перелезает на наш балкон с балкона четвертого этажа — и никаких проблем. Страшно? Да что уж теперь бояться и страдать, когда дело сделано и даже замок поменяли.

Ира играет в волейбол. Хороший тренер попался. Команда собирается в туристический поход, в Фанские горы. С опытным проводником. А Ира с трех лет в горы ходит. Все знает-умеет.

Потом рассказала: начался дождь, все вынимают одежки из рюкзаков, надевают. А Ирочка все снимает и прячет в рюкзак. Дождь все сильнее. Они промокли насквозь. Наконец, дождь кончился. Ирочка вынимает одежду из рюкзака — у нее все сухое. А им переодеть нечего, трясутся, мокрые, на ветру. Почему-то «опытный проводник» оказался не очень опытным. Не подсказал им. А у Ирочки в рюкзаке еще много сухого, вынимает — раздает всем.


Ирочкина школа считается лучшей в городе. Но нет учителя физики почему-то. Его заменяет географичка. То, что она им рассказывает — это кошмар. Хорошо, Ирочка-то знает, как на самом деле, а другие ведь могут и поверить…


Решено, посылаем Иру в физматшколу, в Новосибирск. Там нормальное образование, там учится Лена, там на всякий случай брат мой Сергей Глебович. Ира уезжает. Душанбинские школы оказались не лучше талгарских. Решено: Оля поедет в Ленинград, поживет у бабушки Лиды.

Вот и Оля уезжает. Симпатичный чертик, которого она нарисовала на стене, скучает в одиночестве.

Майка-Зайка и детский сад

Раз в тыщу лет затеяла капитальную уборку. В углу за холодильником нахожу гору горелых спичек. Это Зоечкина работа.

У Майки-Зайки с детсадом проблемы. В младшей группе карантин. Их временно помещают в старшую группу. Там большие, шестилетние дети. Воспитательница маленького роста. Мне кажется, она ненамного выше своих подопечных детей. Очень милая. Для шестилеток мои малыши — живые игрушки, с ними возятся, играют. Спать укладывают, одевают-раздевают. Звук «р» говорить учат. Все довольны.

Карантин кончился. Перевели в правильную младшую группу. Там свирепая воспитательница, прямо солдафонка. Мои дети никакого насилия терпеть не могут. Убегают из садика через забор. А это же не территория экспедиции, это проспект Айни! Автобусы-троллейбусы и вообще.

Беру их с собой в институт. Они гуляют, играют в институтском дворе, под присмотром сторожа.


Конечно, таких нянь, как баба Луша, не бывает. Она единственная в мире. Но хочется надеяться, вдруг… Хожу по городу, приглядываюсь. Высматриваю пенсионерок, русских бабулек… Нет, баба Луша одна в мире.

Институтский автобус едет утром по городу, по определенному маршруту. Собирает сотрудников. От нашего дома до этого маршрута недалеко. Но надо пройти через грязный пустырь. Недалеко, полкилометра всего. Беру Майку-Зайку на руки. Они еще маленькие, три с половиной года всего. Если бы сидели смирно, то полкилометра можно пронести. Но они не хотят, они прямо вывинчиваются из рук. А на каждую только одна рука. Зоя вывинтилась, стала на землю и пошла — вбок. Ставлю Маю: «Стой тут, никуда не ходи». Догоняю Зою, беру на руки, возвращаюсь. Мая ушла, тоже вбок, но в другой. И т. д.

В конце концов добираюсь до автобуса. Плащ мой весь в глине. Первый шаг в институтском здании — в туалет. Отмываю свой плащ от глины. Через пару таких раз сдаюсь. И делаю неправильный, прям-таки позорный шаг. Машину вызываю, ГАЗ-67. Едем с детьми в институт и детсад. A все сотрудники давятся в казенном автобусике. Правда, им через эту грязь не надо… Стыдно. Я же помню, как мы в Изюме ненавидели «буржуйку», главного инженера жену, которая на казенной! машине! ездила на базар!

Приезжает из Гарма папа Виталий. Смотрит, как мы тут живем. Забирает Майку-Зайку, увозит в Гарм. И осталась я в своей пятикомнатной квартире одна. В институте сижу до полуночи, до последнего автобуса. Работаю, чтоб домой не идти. Последний автобус, завидя меня, бредущую одиноко по темной улице, останавливается, подбирает. Спасибо ему.

Сейчас — удивляюсь. А тогда думала: сама ведь взялась, сама должна справиться.





Мама по выходным

Либо в пятницу пораньше вечером, либо в субботу пораньше утром пытаюсь улететь в Гарм. Касса в аэропорту. Очередь — это изобретение западной цивилизации. У нас все просто. Стою, вцепившись мертвой хваткой в решетку у кассы. Впереди стоящие как-то вращаются, шевелятся, через них по воздуху перетекают купюры, в обратном направлении перетекают билеты, а я к заветному окну никак не приближаюсь. Сзади меня молодой симпатичный юноша пытается достать — до кассы? или до этого волшебного воздушного потока? Он подпрыгивает, опираясь на мое мощное плечо, временами повисает на нем, а его ботинки постукивают по моим икрам. Я держусь и не выпускаю из рук решетку кассы. Всего час-два такой стойкости — и билет удается заиметь. Лечу!

Если погода не самолетная или нет уже сил на борьбу за кассу, я наступаю на горло свою классовому чувству и беру машину. Водитель везет меня в Гарм в нерабочие дни. Делаю вид, что так и должно быть. Мне начинает казаться, что водитель и не обижен. Что он в субботу-воскресенье избежал чего-то там такого, чего хотел избежать. Не вникаю, но на совести немного легче.

Несамолетная погода — она не очень-то и автомобильная. Например, выпало очень много снега. А водитель не особо по снегу ездить умеет. В случае чего он жмет на тормоз, а нет чтоб на первую скорость… Едем. Повороты у нас не на 60 градусов, а на все 260. Из-за такого поворота выскакивает самосвал. Мой водитель жмет на тормоз, и мы мягко скользим вперед, вперед. Стоп! Уперлись во что-то. Тут я просыпаюсь. Лысина у моего водителя вся в крупных каплях пота. Глаза закрыл и дышит. Мы уперлись в кучу снега впереди. Мне-то хорошо — я проспала момент и поэтому теперь спокойно прикидываю, как далеко было бы лететь, если бы не эта снежная куча.

Не каждый раз так, конечно, но и один раз — впечатлительно.

Едем через Голубой берег. Кстати, я о нем в детстве читала, в какой-то детской книге про путешествия. Там постоянные осыпи, камнепады. Стой, жди, когда дорогу расчистят. А чистильщики эти тоже стоят. И смотрят — то ли начинать, то ли подождать, когда остальное упадет.

Приезжаю. Вот они, мои маленькие, мои миленькие. Как вы тут без меня? Рассказывают: столько снега выпало! Дверь было не открыть! Приходилось вылезать в окно, чтобы откопаться. Столовая в выходные не работает, надо чего-нибудь приготовить. Дети готовы есть хоть сто раз в день. Что еще можно успеть сделать за выходные?.. В воскресенье вечером — обратно в Душанбе.

Лиса

Как-то раз в такой мой приезд входит к нам таджик с мешком. Спрашивает: «Лиса надо? Три рубля». Конечно, надо! Лиса! Живая! Настоящая!

Вынимаем из мешка. Ноги, все четыре, связаны проволокой, живое мясо видно. Устраиваем ей домик на кухне, ящик. Пусть останется у нас, пока ножки не заживут. Вонь страшная, но терпим. И она терпит, когда ее берут, но зубами прихватывает в знак возражения. Не кусает, но дает понять. Когда нас дома нет, вскакивает на подоконник, рамы грызет.

Наконец, все зажило, можно выпускать. Куда? Едем на машине, держу ее в руках. Она волнуется. Проехали винзавод. Еще чуть-чуть. Пожалуй, вот тут можно. Необитаемое ущельице, собак нет. Выпускаем. И она прямиком в гору, по снегу. На свободу!






Finita la commedia

В ТИСССе дела идут как-то странно. Вижу, что Негматуллаев активно тормозит мои действия. Одно, другое, третье… Раз так, то зачем Сеньке эта шапка? Меня ведь пригласили, попросили. Я не напрашивалась. А если нужна не я, а кто-то попослушнее — привет, до свиданья. Я не привыкла, чтобы мною командовали. И сама командовать не очень умею… Да и надоела уже такая жизнь приходящей мамы. Кой-что я сделала, что хотела. Расчет колебаний при сильных землетрясениях в зависимости от условий. Между прочим — именно для сейсмостойких конструкторов. Если мне не дают делать то, что я хочу — зачем мне все это? Закругляю дела. Объявляю официально, что ухожу.

Итак, прощай, Душанбе, с его неоправданными надеждами, неожиданными разлуками и чрезвычайно полезным опытом. Нет ничего полезней неудач. Они показывают, для чего ты годишься, а для чего — нет. И сам начинаешь понимать, что важно, а без чего можно обойтись.

Июнь 1970-го. Возвращаюсь в Гарм, на КСЭ — к детям и к чистой сейсмологии, без административных игр.

Новоселы

(1970–1971, Москва)

Многоходовка

Итак, я уволилась из Таджикской академии наук. И вернулась обратно в свой родной Институт физики Земли, который в Москве. Спасибо шефу — это он, отец родной, подсказал нам, что в Москве появились кооперативные дома и что я, поступая в ИФЗ, получаю даже не просто возможность, а еще и право заиметь крышу над головой. Свою. И это он продвигал мое заявление по всем бюрократическим этажам.

Очень интересная оказалась процедура. Многоходовка! Квартиру надо купить. А чтобы купить — надо получить «разрешение купить». Его дают только москвичам и «почти москвичам». Надо суметь стать «почти москвичом».

Задачка решается по специфическим правилам. Сначала выписаться оттуда, где были прописаны (хотя никогда не жили). Прописаться где-нибудь около Москвы (хотя там тоже не жили). Получить разрешение купить квартиру.

А мы — где только ни были прописаны, живя в Гарме и Талгаре! И на сейсмостанции в Михнево. И в Лыткарино, где был завод оптического стекла и куда приезжала в командировки моя мама. В ее служебной квартире меня и прописали на заре нашей гармской жизни. Потом я была прописана в Рощино, на даче у моей тети Сусанны. А Виталий — в каком-то кишлаке рядом с Душанбе. Вот оттуда нам и надо было выписаться. Я приехала в Рощино, погостила у любимой тетушки, выписалась — и в Москву.

Следующее мероприятие — в обратном направлении. Где нам прописаться? В Лёдово! Это экспедиционная база ИФЗ. Так мы должны были стать «почти москвичами». Едем туда. Прописываемся. Это Московская область. Почти Москва. Один пункт плана выполнен!

Разрешите разрешить

Чтобы купить квартиру, надо сначала получить «разрешение купить». А кто его дает? Главный начальник Москвы. А его должен попросить главный начальник Академии наук. А его должен попросить директор института. А директора должен попросить начальник отдела! И ни одну из этих инстанций нельзя пропустить. А попросить — это значит послать официальные письма с подписями и печатями. По почте. И тогда начальник города достанет из коробочки с «разрешениями» одно «разрешеньице», и оно отправится по почте в обратном направлении. По всем инстанциям…

Приблизительно так все и произошло. И вот «разрешение» у меня в руках. С подписью главного начальника города и главного начальника Академии.

Где она, наша квартира?

Пошла искать конторы, которые продают квартиры людям с «разрешением». Все эти дома еще только строятся. Где их искать — не знаю. Толцыте, и отверзется! Мир оказался не без добрых людей. Они дали мне несколько адресов. Но по всем этим адресам мне подсовывали районы и квартиры, которые мне не нравились. Они были слишком похожи на Масложир, слишком далеки от центра города. Там все еще не построили школу, туда не ходил автобус, там вообще не планировалось метро.

И вот наконец в сентябре 1970 года в Хрущевском переулке (это не Никиты, а какого-то другого Хрущева) в маленькой комнатушке под лестницей я нашла добрую тетеньку. И она сказала, что продает дом в Матвеевке. Там осталась только одна трехкомнатная квартира. Но ее хотел взять один дяденька. Он сказал, что придет в пятницу перед закрытием. Сегодня пятница. Контора закрывается через полчаса.

— Если он не придет, тогда я запишу вас на эту квартиру. И тогда в понедельник утром, в 9 часов, если вы принесете мне ваше «разрешение» и квитанцию из сберкассы, что вы заплатили вступительный взнос, четыре тысячи рублей, тогда в девять часов десять минут утра я пойду к главному начальнику города, и дальше уже все завертится без вас.

— Спасибо!!!

— Еще рано спасибо. Ждите этого дяденьку.

Жду… Миленький, дяденька, не приходи! Пожалуйста, опоздай…

И он не пришел!

Где взять денег?

Сберкасса уже закрылась. Да и все равно четырех тыщ у меня нет, только две. С хвостиком. Где взять еще две и еще немножко, чтоб дожить до зарплаты?

Звоню маме в Питер.

«Звоню»! Думаете, это легко и просто? Надо прийти на главный почтамт. Встать в длинную очередь. Заказать междугородный разговор. И ждать, когда подойдет твоя очередь звонить. И надеяться, что в коммунальной квартиреь номер 34 на 9-ой Советской кто-нибудь услышит звонок телефона, который висит в коридоре…

И вот тогда можно будет поговорить три минуты. Или пять — зависит от того, сколько ты заранее заплатил.


Говорю:

— Мамочка, можешь ли ты меня выручить? Со мною вот что происходит… Я верну, когда смогу…

— Да, приезжай.

Суббота. Еду. Я так давно не была в родимом доме. Мне стыдно, что не была. А как понадобилось, так сразу и прибежала.

Мама достает из шкатулки эти две с хвостиком. Зашивает их в носовой платочек. И этот пакетик крепко пришивает к моим… ммм… трусикам. Еду обратно.

Понедельник. В 9.00 я в сберкассе. В 9.05 приношу квитанцию тетеньке. Неужели и правда?

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее