По следам памяти

Посвящается моей маме…

Глава первая

1

Посвящается моей маме…

Глава первая

1

Наверное, каждый из нас, особенно в детстве, думает, что родители будут жить вечно.

Это ощущение и с возрастом никуда не уходит. Но время неумолимо. Никого не щадит, никому не дает поблажек и отсрочек.

Моя мама начала умирать в ту самую ночь, когда я проснулась от пугающего грохота открывшейся двери. Она, дверь, деревянная, со стеклянными вставками, всегда громко стучит о пристенок.

Несколько секунд в темноте я приглядывалась и силилась понять, что же стало причиной ее открытия. Наверное, это Катька: она постоянно лунатит по ночам, тем самым пугает нас жутко. Но ее маленький силуэт в темноте я так и не разглядела. А может, это кот? Опять прорывается в комнату, чтобы лечь у нас в ногах.

Я еще толком не осознала, что же случилось, но меня окутало страхом. Уже в тот момент я поняла, что произошло что-то непоправимое, что-то ужасное…

Вскочила с кровати, кинулась к дверям, а на пороге, на четвереньках — мама.

— О, Господи, мама! Мамочка! Что с тобой случилось? Да что же ты! Вставай!

Не встала… Так и стояла в этом положении и только слегка покачивалась вперед-назад.

— Мама! Мама! Что с тобой? И только хрип в ответ и что-то несвязное.

А я ведь так часто читала про признаки инсульта. Но тогда, в приступе паники, так и не поняла, что случилась именно эта беда. На тот момент правая рука мамы уже не двигалась.

Звонок в скорую, мучительное ожидание, метание от мамы, которая так и осталась лежать на полу, к мужу, в котором я, как всегда, искала спасения от всех бед.

А машины все нет! В такие моменты кажется, что время замерло.

Я не знала, что с мамой, но интуитивно понимала, что время мы теряем-уходят важные минуты, что она умирает. Лежит там, на полу, и умирает! А они там, на скорой, этого не понимают, не понимают, что я теряю человека, который является всем моим миром. Поднять маму мы бы не смогли, и я принесла ей подушку. Она вертелась во все стороны оттого, что ей было мокро. Потому что человек, при наступлении инсульта, мочится чуть ли не каждую минуту. Я снимала с мамы мокрый халат, а колени мои разъезжались на мокром полу. Мне было так неудобно, безнадежность окутывала…

И вот она — скорая. Фельдшер, который говорит, что нет смысла торопиться.

Поднимаем обнаженную маму втроем — кладем на диван.

Магнезия.

Ей жарко. Лицо покраснело.

Чувствительность в ногах еще присутствует.

Я напугана.

Глажу ее по голове.

— Вс-е бу-де-т хо-ро-шо. — говорит так, что я с трудом понимаю ее.

Слезы текут по ее щекам. Она утирает их здоровой рукой. Не хочет, чтобы я видела…

— Конечно же будет, мам, конечно же будет! — отвечаю ей радостным голосом, хотя, в этот момент, глядя на мамины слезы, сердце сжимается еще сильнее, и мне самой хочется плакать.

Разговаривает, значит, не все еще потерянно! Значит, выкарабкается!

Мама была у нас в гостях, но вести ее в больницу нашего региона, фельдшер местной скорой нам настоятельно не советовал. Вызвали платную скорую.

Приехали быстро. Бригада скорой выявили у нее сахар в крови 25 ммоль и аритмию.

Пока маму грузили на носилки, я галопом побежала открывать все двери. На улице в ту ночь шел дождь. Распахнула дверь подъезда и, стоя под холодными противными каплями, ждала, пока маму вынесут. Стояла и ждала, потому что понимала, что, пока будут ее нести, дождь намочит ее. Нет, дождю ее обидеть я не дам.

Маму вынесли, а я над ее лицом выставила ладони.

Я уберегала как могла…

Мчась в карете скорой помощи по ночным улицам Краснодара, мы — я и Миша — сидели рядом с мамой. Я держала ее за руку и мысленно повторяла одни те же слова: «Твои руки здоровы, твои ноги здоровы. Ты здравствуешь! Твои глазки видят, ты говоришь.»

А дальше… Каталка. Приемная. Реанимация. И бесконечные минуты ожидания.

Что же там происходит? Почему никто к нам не выходит?! Что с мамой?!

Через несколько часов мы узнали, что у мамы ишемический инсульт и она в коме. В коме…

«Умерла, не приходя в сознание» — именно такие мысли промелькнули в моем воспаленном сознании.

Но нет, мама не умерла.

Спустя пару дней от ее лечащего врача я узнала, что у нее отмерла вся левая часть мозга и полностью парализована правая сторона. А самое страшное, что она вряд ли сможет узнавать близких.

«Моя мама теперь инвалид. Моя мама теперь лежачая больная. Господи… как же теперь жить? Что же мне делать?»

Я поняла, что моя жизнь больше никогда не будет прежней. Теперь мне нужно учиться жить иначе. И слова «моя мама», обрели для меня теперь совсем иное значение. Ведь мама стала другим человеком, который, быть может, и не узнает меня. Она сама, как личность, сейчас толком-то и не существует. В ту страшную ночь она потеряла сама себя и стала только моей. Я буду возвращать ее к жизни, я буду ухаживать за ней. Она ведь теперь такая беззащитная, как младенец! И я сделаю все возможное и даже больше, чтобы все стало как раньше. Я СДЕЛАЮ! Я СДЕЛАЮ! Я смогу! И я справлюсь!

В такие моменты понимаешь, что пострадала не только жизнь родителя, но и твоя жизнь тоже, жизнь твоей семьи. Осознать это порой становится очень тяжело. Но на первое место встает чувство долга. И именно это чувство притупляет чувство страха перед настоящим и будущим.

2

Реанимационная палата — это концентрат боли, страха и отчаяния.

Навещать маму я ездила каждый день. Путь был не близким. Больница находилась на другом конце города, но это все такие мелочи. К маме хоть на край света, хоть к черту в ад. Пускали всего на пару минут. Кажется, что этого мало, но когда смотришь на родного человека, который весь обвешан трубками, понимаешь, что больше и не надо. Тяжело на это смотреть. И не знаешь, что в такие моменты сказать. Слова застревают в горле; чувствую, как безысходность снова окутывает, словно туман. Глажу по голове и говорю лишь только, чтобы поправлялась. Слышу, как издает булькающие звуки один из аппаратов. Смотрю в мамины глаза, а в них полное отсутствие во времени. Кажется, что они даже покрыты какой-то слегка голубоватой пеленой. Человек в глубоком оглушении… Эти глаза ничего не видят. Смотрят, но не видят… Каково это — видеть такой взгляд? Страшно. Страшно настолько, что спирает дыхание, ведь это не твои родные глаза, а чьи-то чужие… «Вам пора уходить» — говорит надзиратель.

Ухожу…

В последнюю секунду оборачиваясь выкрикиваю: «Мама, я тебя люблю!»

Я никогда, ни разу в жизни не сказала маме этих слов. По классике жанра, вырвались они у меня в самый критичный момент. А почему бы раньше не сказать? Почему не обнять? Все это мы упускаем… Скупимся лишний раз на слово доброе. Можно, конечно, оправдаться и сказать, что мол, в семье было так не принято: выставлять свои чувства напоказ, но вряд ли кому-то бы стало хуже от лишнего ласкового слова или объятия.

3

В один из дней решила съездить в Кубань (это поселок, в котором живут родители) — навестить отца.

Именно его я винила во всем, что случилось с мамой. Я считала, что из-за него ее организм не выдержал. Из-за его бесконечного пьянства, по поводу которого мама постоянно так переживала и находилась в нервном напряжении и бесконечном, нескончаемом стрессе долгие годы. По моему мнению, именно из-за того, что от него не было никакой поддержки, никакой помощи ни по хозяйству, ни в делах, и все это ложилось грузом на мамины плечи, главным из которых был именно он — и случилась эта беда.

Мое уважение к отцу пропало уже давно и я долгое время силилась понять, зачем мама продолжает с ним жить. Жить и мучиться. Быть может, одиночество пугало? На мой вопрос: «Мама, зачем? Неужели тебе саму себя не жалко? Разве такой жизни ты хотела для себя? Зачем ты тянешь его? Он ведь всю жизнь был как ребенок, которого, как и меня, нужно было обеспечивать. Сколько тебя помню, ты всегда все делала сама, а он даже розетку не может поменять! Разве это мужик? Мужчина должен оберегать свою женщину и семью. А у нас всех лелеешь ты. Он же не может ровным счетом ничего! Как паразит, присосался к тебе, а ты никак не можешь сбросить его с себя и растоптать!» На что мама всегда отвечала мне, что, пока я была маленькая, она не хотела уходить от отца, так как не желала, чтобы меня воспитывал отчим, боялась, что тот, не дай бог, будет меня обижать и ничего хорошего из этого не выйдет, а будет только хуже. Помню, когда я уже стала подростком, мама купила отцу комнату в общежитии, чтобы ему самому было куда уйти. И он даже ушел! На неделю… а может, и меньше… Пожалела. Приняла, стоило только ему попроситься обратно. Вот только он ничего не понял и выводов никаких не сделал. Ничего не боялся, будто знал, что никуда она от него не денется, что бы он ни вытворял. Поэтому все оставалось по-прежнему. Так и жил в своих запоях неделями. Работу искать и не думал. Деньги на выпивку выпрашивал у мамы. Если она ему их не давала, обязательно затевалась драка. А я во время этих бурь, убегала в комнату, чтобы спрятаться под столом. Там было мое укрытие. Это только через несколько лет я привыкла к ним настолько, что уже даже и не реагировала. Лишь только в мыслях желала того, чтобы мама как следует его отделала и чтобы ему было как можно больней. В обиду она себя не давала, всегда могла дать отцу отпор.

Если не получалось заполучить заветные купюры, он продавал то, что было в доме. В ход шло все более-менее ценное: хрустальная посуда, мамины дорогие духи и даже продукты… А однажды он вынес из дома целое ведро риса. Не знаю, где мама его столько набрала и откуда принесла. Как же она тогда плакала! Она плакала всегда, когда случались такие вот дни, но в тот день слезы граничили с отчаянием. Мама прижала мою голову к груди и пускала слезы мне в макушку. Вот именно тогда я его и возненавидела. Мало того, что он, будучи трезвым, постоянно на меня ворчал: то ему не так и это ему не этак — так еще и маму обижает, гад!

Впервые я захотела его смерти, когда мне было 9 лет. И каждый раз, с очередной его выходкой, хотелось этого все больше и больше. Я так хотела, чтобы мы ушли от него, чтобы жили вдвоем с мамой, и он никогда больше не появлялся в нашей жизни, чтобы он исчез, испарился, пропал! Но ничего не менялось. Мама никуда не уходила…

Приехала к отцу, как могла, успокоила его, вселила в него свой оптимизм. Я знала, что мы справимся. Ехала с расчетом на ночевку, но больше двух часов находиться там не смогла. Для меня это просто невозможно. У меня на него аллергия.

Было уже поздно, но я вызвала такси и поехала на автовокзал города Кропоткина. Именно оттуда можно добраться до Краснодара. Прямого рейса с поселка нет. Билетов, к моему великому сожалению, в автокассе не оказалось, но был таксист, который набирал людей, и за вполне приемлемую сумму я могла бы доехать до дома.

В тот момент, когда я уже стояла и ждала, пока мне откроют багажник того самого такси, на котором я собралась ехать, на мой мобильник раздался звонок. Высветился незнакомый номер. Еще не ответив, я почувствовала что-то неладное, сердце сразу гулко застучало, и, видимо, подскочило давление, потому что зашумело в ушах. Еще немного и я, кажется, упала бы в обморок.

— Здравствуйте, Виктория Владимировна? — этот официоз еще больше укрепил меня в моих мыслях о неладном.

— Да, слушаю вас… — ответила я ослабшим голосом. Шум в ушах заглушал голос говорящей.

— Это Елена Юрьевна, лечащий врач вашей мамы.

В этот момент я поняла, что все, случилось самое страшное, и она звонит мне, чтобы сообщить самую ужасную новость.

— Мы перевели вашу маму в областную больницу по месту прописки. Больше в Краснодаре ее держать не можем. Мы оказали первую помощь, теперь она будет долечиваться там. И навещать вы ее сможете тоже теперь только там.

— Понятно. Спасибо, что сообщили. До свидания…

Нажала отбой на телефоне. К горлу подступили слезы.

Как же ты меня напугала, Елена Юрьевна!

Вслед за облегчением пришел гнев. Что это вообще такое? Какого черта вы перевозите такого тяжелого пациента! Человек еще даже с глубокого оглушения не вышел! Неужели какие-то там внутренние стандарты дороже человеческой жизни и здоровья? Я была обескуражена. Одна мысль сменялась другой и мне становилось все хуже…

Так, хорошо, слава Богу, мама жива, но она теперь здесь. Как же я буду ее навещать, если она теперь в трех часах езды от города? Ездить к ней раз-два в неделю я не смогу, потому что маму мне нужно навещать каждый день. Я не ради того увольнялась с работы, чтобы теперь сидеть тут в Краснодаре и ездить туда по возможности. Да и где возьмешь столько денег на билеты… Но как же быть тогда? Моя семья там, а я здесь.

Конечно, мы все уже давно распланировали. Смирились с тем, что нужно будет жить в поселке, да еще и вместе с отцом. Но в приоритете мама и мой уход за ней, поэтому я старалась об этом не думать. Мы понимали, что Мише придется уволиться с работы и искать что-то в местном райцентре. Даже решили, что купим ему мотоцикл, чтобы он смог не подстраиваться под местный транспорт, про который можно смело сказать «кто не успел, тот опоздал, и нечего было торопиться». Катьку нужно будет перевести в поселковую школу. Но в наши планы совсем не входило то, что маму перевезут в Гулькевичи, ведь именно там находилась больница — та самая, что по месту жительства.

Что делать?

Миша сказал: «Оставайся сегодня там. Поезжай к отцу или переночуй у тетки». Так я и сделала. К отцу, конечно, не поехала, пошла к тете Гале, маминой сестре. Было крайне неудобно их стеснять, но так было лучше. Для меня.

4

Утром я ехала на рейсовом автобусе Кропоткин-Гулькевичи на встречу с мамой. Ехала и рассматривала пейзажи поздней осени за окном. Я ведь еще не была в этих краях. Но ничего интересно там не было. Голые деревья вдоль дороги, станицы, да хутора, ничем не отличающееся друг от друга.

Я. Автобус. Хмурый день. И тоска. Всеобъемлющая тоска.

Зачем все это с нами произошло? Какой урок из всего этого я должна вынести? Какой такой замысел у того, кто там, наверху? А есть ли там кто-то вообще? Если есть, то за какие такие грехи так наказывает маму? Неужели ей мало было и тех мучений, что у нее есть? Что-то уж больно несправедливо там у вас все, Царствие небесное, вы не находите?

Вот и моя остановка.

Вышла и пошла искать, где же тут спрятали маму. Нашла. Вошла в реанимацию и увидела, что лежит она голая и раскрытая! В тот момент мне все стало ясно. Даже укрыть человека не могут, как же тогда тут лечат?

Поговорила с ней…

Спросила, узнает ли она меня. Утвердительно кивает. Значит, не все так плохо! Помассировала ей обездвиженные руку и ногу. Трубки во рту на этот раз не было, но что-то все-равно булькало. Мне даже показалось, что она смогла немного пошевелить пальцем на парализованной на руке.

— Отлично! Молодец, мам! Давай моя хорошая, поправляйся! А на ноги я тебя поставлю, я тебе обещаю, ты слышишь меня? Я тебе обещаю! Научимся и ходить, и говорить, и дышать самостоятельно тоже научимся. Ты, главное, не отчаивайся, не сдавайся, слышишь? А у нас все хорошо. Мы теперь будем жить с вами. Катьку переведу в местную школу. Помнишь, как ты хотела, чтобы она училась у вас? У вас школа-то вон как близко! А попозже приедет Миша. Будем все вместе. Мам, я даже кота и морских свинок привезу! Представляешь, как будет весело?

Силюсь широко улыбаться и ни в коем случае не показать ей, как я обеспокоена и как мне на самом деле страшно… А она мне в ответ улыбнулась. Хорошая моя.

— Как же плохо, что ты совсем не можешь ничего мне сказать, — продолжала я свой безответный диалог.

— Тебе, должно быть, сейчас, очень плохо от всего происходящего. Я ведь уверена, хотя у тебя функционирует только одна часть мозга, ты все прекрасно понимаешь. Понимаешь, в каком положении оказалась и как все это тебя удручает. Бедная моя… лежишь тут одна целыми днями и ночами.

«Мам, ты прости меня! Быть может, если бы мы не уехали тогда с Хабаровска, не было бы всего этого. Не помчались бы вы с отцом вслед за нами и не было всех этих переживаний: сначала из-за поиска жилья, затем из-за его оформления, и переоформления кучи документов. Все сделала, все оформила и не выдержала. Ты, мам, просто не выдержала. Прости, прости, прости меня, родная!».

Помню, что в тот день спросила у врача, надолго ли она здесь. Ответил, что никакие прогнозы при таком тяжелом состоянии делать вообще нельзя. Я от его слов напряглась, но знала точно, что, чтобы там они ни говорили, у меня своя вера. Я-то знаю, что все будет у нас так, как я хочу…

5

Спустя два дня в поселок приехал Миша с детьми. Я встречала их на автовокзале города Кропоткина. Они вышли из автобуса, оглядываясь, искали меня глазами, а я стояла и смотрела на них издалека и думала о том, что они вся моя жизнь и мой мир… Без них мое существование было бы пустым. Как же много они для меня значат! Раньше я никогда об этом даже не задумывалась.

Мне повезло, что именно в тот период времени Мишка был в отпуске. Иначе я была бы в эти тяжелые минуты совсем одна. Отец не в счет. А для того, чтобы переживать такую беду в одиночку, я слишком слабая, и я это знала.

С момента моего переезда мы с отцом навещали маму по очереди. Больше всего меня раздражало то, что мне приходилось ездить вместе с ним! Этот человек — абсолютно беспомощное существо! Нет, я понимаю, съездить раз и показать, где находится больница, но потом-то зачем? Неужели так сложно не заблудиться в «трех соснах», а местоположение реанимационного отделения и было теми самыми тремя соснами. Я и так устала, а еще с ним таскаться!

Мама рада была его видеть. Надо же, как странно… Что происходит с человеком, когда он в таком состоянии?

В один из дней, когда я начала задавать ей свои дежурные вопросы о том, узнает ли она меня, мама начала пожимать плечами. Ээээ, стоп! Как это не узнает?! Все это время узнавала, а теперь не узнает? Кто-нибудь, объясните мне, что вообще происходит? Ей что, становится хуже?! Но врач меня успокоил и сказал, что это нормальная реакция и такое еще будет повторяться, что пугаться не стоит. Легче от его предупреждений мне не стало. Да как можно не испугаться того, что тебя не узнает родная мама. Я совершенно не могла понять, как такое вообще возможно. Я считала, что мамы всегда и при любых обстоятельствах должны помнить своих детей. Да-да, это звучит глупо, но мне хотелось чтобы было именно так, потому что самое ужасное для меня было только лишь то, что мама меня перестанет узнавать, а значит, и любить: я ведь для нее чужая.

Но ничего подобного больше не происходило.

В моей памяти навсегда останется тот день, когда я пришла ее навестить, поняла, что говорить об одном и том же я больше не могу и просто положила свою голову ей на грудь и приобняла. А мама в тот же миг обняла меня действующей рукой… Слезы моментально навернулись, но усилием воли я заставила себя не разводить сырость. Еще этого не хватало! А на прощание мы поцеловались, и она неуклюже потянула ко мне свои губки. Так трогательно…

Спустя десять дней муж уехал обратно в Краснодар, а я осталась с отцом. В первый же вечер он мне устроил свой пьяный концерт. Как всегда в своем репертуаре. Нет, я, конечно, знаю, что он идиот, но то, что он говорил мне тогда — это было что-то невероятное. Дорогой папочка высказывал мне:

— Почему это я должен кормить твоих детей?

И он имел ввиду не то, что мы живем за его счет (потому что за его счет мы не жили), а только лишь то, что, пока меня нет, он моим детям (на минуточку — своим внукам) должен разогревать еду, накладывать, и вообще, думать о том, что надо их кормить. У меня эти речи вызвали такое непонимание, что даже не было слов, чтобы ему ответить. Ведь, если разобраться, ему практически не нужно было менять свой привычный уклад жизни. Никто не просил его присматривать за девчонками, потому что Катя уже взрослая, за ней не нужен глаз да глаз. Ну а за Аленкой именно она и присматривает. Знает, что это ее обязанность, с которой она всегда на отлично справляется.

— Хорошо, тогда давай я буду сидеть дома, кормить своих детей, а к маме будешь ездить ты. Каждый день!

Замолчал. Такая перспектива его не радовала.

— А если ты, еще хотя бы раз, что-то подобное скажешь, мы уедем, и сиди ты тут один! — продолжала я выйдя из оцепенения, хотя прекрасно понимала, что никуда я не уеду. Не имею права.

— Да и вали отсюда! Че ты вообще приперлась?! Ишь ты, прискакала!

Как мне хотелось, в тот момент, надавать ему по его наглой морде, как я это сделала однажды.

Родители тогда только-только переехали. Я тут же приехала помогать маме делать ремонт. Две недели мы с ней не спали ночами и все клеили, клеили, клеили: то обои, то потолочную плитку. Днем у нас почти не было возможности этим заниматься, так как Аленка мешала, силясь помочь. Что в это время делал он? Верно — ничего.

И в один из дней он пьяный проснулся, пошел на кухню, а там стояла тарелка с картошкой, которую, по его мнению, мы обязательно должны были убрать в холодильник.

— Две бабы в доме, а убрать со стола не могут! — негодовал отец.

Мне для того, чтобы вспыхнуть, много не надо. Много не надо именно на его счет.

— Что? Что ты сказал?! — ответила я со всей строгостью в голосе, на какую только способна.

— Че слышала…

— Слышишь ты… Возьми и убери сам, раз тебя это так раздражает!

Что-то невразумительное пробурчал.

— Ты, — продолжала я, — вообще уже оборзел! Мать, как проклятая, то одно решает, то другое, а тебе лень поднять свою задницу и убрать тарелку?!

— Чтооо?! — проревел он в ответ.

— Да ничего! Ты, скотина, постоянно ее мучаешь! Всю жизнь она тебя терпит! Ты ей за это должен ноги целовать, а не недовольство свое высказывать!

— Как ты с отцом разговариваешь, сука!?

— Да мне стыдно, что у меня такой отец! И всю жизнь было стыдно! Алкаш проклятый! Ни черта не умеешь, ни черта не делаешь! Дигрод! Только и можешь, что лежать на диване и пялиться в телевизор! Привык, что мама все за тебя делает! А ты, мразь, за всю жизнь даже палец о палец не ударил!

Переезжать собрались, ты не единой коробки не помог собрать! Кто ездил договариваться по поводу грузоперевозок, ты? Нет, не ты! Квартиру она ездила искать, целый день как савраска прокаталась, ты рядом был? Нет! Ты, козел, лежал все это время на диване!

В этот момент он с бешеными глазами заскочил в комнату, в которой я находилась, и разбил зеркало. У отца на руке была кровь, и он намеренно ходил и обтирал её о стены, на которые мы только что наклеили с мамой новые обои. Я продолжала:

— Ты ничего не можешь! Ты никчемный человечишка! Ты не мужик!

— Чегооо? Если бы я был не мужик, тебя бы не было!

Я откровенно рассмеялась ему в лицо.

— Ну если ты считаешь, что мужик, это только тот, кто носит яйца, мне тебя искренне жаль…

В этот самый момент, он на меня замахнулся, но не ударил, а я ударила. Я била его по его поганой морде со всей совей силы, а когда он начал чуть ли не убегать, колотила по спине, со всей болью, которая копилась во мне все 29 лет.

— Плохо, что мама однажды вытащила тебя из петли, в которую ты полез из-за того, что тебе не дали на бутылку. Лучше бы ты сдох… Я ненавижу тебя…

— Ну все-все, Викуль, хватит… — вмешалась мама, до этого молча собиравшая осколки зеркала. Она никогда не вмешивалась в наши перепалки. Понимала, что мне нужно периодически высказывать ему все, что я о нем думаю. Я знаю, в душе она надеялась, что мое недовольство его поведением как-то сможет на него повилять, и он перестанет быть таким. Я же ни на что подобное не надеялась, а просто защищала ее. Разве можно спокойно реагировать, когда какое-то ничтожество оскорбляет самого дорого человека…

— Ну, Тамара, она мне не дочь! — завопил он маме.

— А что тебе не нравится, все правильно она говорит. — спокойно ответила мама.

— А ты мне не отец! Причем уже давно! И не дай бог кому-нибудь такого отца! — не унималась я, хотя наверное следовало бы.

Больше этому человеку мне было сказать нечего. Он ушел, а я еще долго не могла заснуть. Меня гложила обида. И именно в ту ночь я поняла как влипла. Мало того, что мне какое-то время будет нужно одной заниматься двумя детьми: у Катьки школа и уроки, а за Аленкой нужно смотреть в оба. Быть хозяйкой в родительском доме: приготовление пищи, стирку и уборку тоже никто не отменял. И еще мама: за ней тройной уход. Помимо всего прочего еще этого козла терпеть с его пьянками! Господи… да как же я справлюсь-то? Откуда я возьму столько сил? Депрессия усиленно пыталась внедриться в мою жизнь, но у нее так ничего и не вышло. Не до нее мне было, и она, кажется, это поняла и отступила.

6

Шли дни.

Я в очередной раз пришла навестить маму.

Ко мне подошла медсестра и сказала, что периодически мама забывает дышать.

— Как это забывает дышать? — с недоумением спросила я.

— А вот так, забывает и все. Она ленится. То все нормально, то раз и начинает срабатывать аппарат, который сигнализирует о том, что она не дышит, — ответила мне медсестра с какой-то неуместной игривостью.

«Какой аппарат? Не понимаю… Ну, да ладно.»

Я подошла к маминой койке, наклонилась к ней близко-близко и строго сказала:

— Мам, я не знаю, понимаешь ты меня или нет, но, послушай, может, хватит уже тут торчать? Давай, настраивайся на выписку. Ты понимаешь, что все, именно здесь, зависит только от тебя? Я тебе помощник только за пределами этих стен. Здесь ты сама должна себе помочь, иначе долго еще тебе тут лежать. Тебе самой-то не надоело? Ты понимаешь, что ты мне нужна? Ты же у меня сильная, соберись! Думай о хорошем, думай о том, как ты выздоравливаешь! И дыши, дыши же ты уже наконец! Дыши сама! Я знаю, что ты можешь!

По ее взгляду я не могла понять, понимает она меня или нет. Мама вообще чаще смотрела в сторону, нежели на меня. Порой мне казалось, что это из-за того, что она вообще не понимает, кто я и что с ней происходит, а иногда — будто она стесняется своего нынешнего положения и не хочет смотреть в глаза. Но, тем не менее, она все чаще стала улыбаться и даже поправляла мне волосы за ухо и трогала мою серьгу. Перед уходом мы с ней всегда целовались. Я чувствовала, что все наладится, и скоро маму выпишут.

И, о чудо! Когда я пришла на следующий день, мне сказали, что маму отключили от аппарата. Что теперь она дышит сама! Счастье-то какое! Но почему же тогда трубка в носу до сих пор стоит? А в горле… что это еще за пластмасска? Оказалось, что это трахеостомическая трубка. Я думала, что дышит она через трубку, которая у нее в НОСУ, но нет — это был зонд, через который мама получала пищу. А та трубка, что все это время покоилась возле горла (казалось мне, что она просто лежит там для экстренного случая, например, если мама не сможет дышать, ей тут же ее поставят), оказалось, что именно она и поддерживала в маме жизнь, и все то время она дышла только благодаря аппарату ИВЛ.

«Так вот значит, что имела ввиду медсестра, когда говорила, что при отсутствии дыхания срабатывает аппарат»

Конечно же, я маму похвалила.

— Вот видишь, какая ты молодец! — радостно говорила я, — стоило только мне тебя немного поругать и все, смотри-ка, задышала сама, умница моя!

— А вы не подскажете, хотя бы примерно, когда нас выписывают? — спросила я у подошедшего врача.

— Не так быстро. — с улыбкой ответил он: — сначала принесите нам трахеостомическую трубку, которая будет у нее постоянно, потому что сейчас у нее стоит одноразовая, и мы постоянно ее ей меняем, а для этого приходится лишний раз гортань мучить, а это не к чему. Так что все зависит от вас: чем быстрее вы принесете эту трубку, тем быстрее станет видно, что к чему.

— Что это за трубка и зачем она вообще? Зачем вы ее поставили? Неужели никак нельзя было обойтись без этого? — спросила я, недоумевая.

— Мы так сделали для того, чтобы у нее на протяжении такого долгого периода трубка, которая оснащает легкие кислородом, не была во рту, так как это приводит к проблемам полости рта. Поэтому более целесообразным было сделать эту небольшую хирургическую операцию по рассечению передней стенки трахеи, чтобы воздух поступал вашей маме через горло, а не через рот. Но, так как у нее застойная пневмония и откашляться толком она не может, мы трубку, которая оснащала легкие кислородом, вынули и ввели ей трахеостому через тот самый надрез, который сделали ранее, чтобы вся та гадость, что содержится сейчас в ее легких шла в эту трубку, иначе она просто-напросто задохнется. Главное, не забывать ее прочищать, чем, собственно говоря, вы и будете заниматься, когда выпишетесь. Поэтому купите трубку со съёмной канюлей, так будет проще.

Увидев мои округленные от ужаса глаза он продолжил:

— Да не бойтесь вы так, в уходе за трахеостомической трубкой нет ничего сложного, девочки вас научат, не переживайте!

— А это навсегда? — обреченно спросила я

— Не факт. Если вашей маме станет легче, когда пневмония пройдет, трубку можно будет убрать, а надрез сам затянется.

— А еще, я спросить хотела. У мамы кисть руки — та, что обездвижена — стала в два раза больше, от чего это?

— Не беспокойтесь, это нормально. Рука лежит без движения, поэтому такая реакция. Это со временем пройдет, особенно если будете продолжать занятия с физиотерапевтом. Кстати, а вы большая молодец. Сколько здесь работаю, еще ни разу никто из родственников не приводил сюда к своим обездвиженным родным специалиста по ЛФК. Это ваша знакомая, или вы ее где-то отыскали?

— Отыскала. Интернет творит чудеса, да такие, что даже в вашем маленьком городе я умудрилась найти эту женщину. Спасибо вам, что не отказали мне в этой «прихоти». Вы же и сами понимаете, что чем быстрее начать заниматься с такими, как моя мама, тем лучше будет результат в дальнейшем. Очень жаль, что при вашем отделении нет такого специалиста.

— Не за что! Несите трубку. Если сегодня же принесете, сутки понаблюдаем, а затем переведем в общую палату, а там и до выписки не далеко.

Выскочила из больницы я чуть ли не вприпрыжку. Я так была счастлива, что весь этот реанимационный ужас наконец-то подходит к концу, что мама, как я и полагала, идет на поправку и скоро, совсем скоро мы все будем дома-вместе! Ведь скоро Новый Год. Еще не хватало, чтобы мама встречала его в этом месте!

В тот же день поехала на поиски той самой трубки, о которой говорил мне врач. И надо же, мне повезло, в одном из двух магазинов она оказалась — и именно того самого размера, что мне был нужен! На радостях я накупила еще всего того, что могло мне пригодиться в уходе за мамой: противопролежневый матрас, подгузники, влажные салфетки, средства по уходу, поильник, глюкометр, специальный подголовник с регулировкой высоты наклона. Еще хотела ванночку для мытья головы в постели, приобрести, но ее не было в наличии. Ну и ладно, нет здесь, значит есть в Краснодаре. Миша купил и в свой очередной выходной привез и этот атрибут. Еще уж очень мне хотелось купить специальную резиновую ванну, но она была удовольствием недешевым, да еще и узкая. Мама, конечно, похудела за эти дни, но я все переживала, что она может в ней не поместиться, поэтому решила не торопиться, а измерить ее как только будет возможность и уже тогда действовать по ситуации.

В тот день вообще все шло как нельзя лучше, и день был полон позитива. Маме легче, трубка куплена, и даже таксист оказался очень галантен и донес мои пакеты с покупками прямо до дома.

Стоило только мне зайти в дом, я поняла, что откладывать поездку на завтра не стоит, что надо вести трахеостому прямо сегодня. Через 20 минут подойдет автобус и можно на него успеть. Но мое тело говорило мне: «О, нет, опять? Я устало. Ну представь, 40 минут туда ехать, потом опять стоять выжидать, пока кто-нибудь с реанимации отреагирует на звонок в их отделение и выйдет к тебе, а они ведь и по часу могут не выходить, давай завтра, а? Ну пожалуйста!». Но я понимала, что надо ехать, скорее надо ехать! И снова бунт: «Ну даже если тебя быстро пустят, представь, что еще 3 часа придется ждать автобус до поселка, чтобы уехать оттуда… Еще и есть хочется». Я сдалась.

Подошла к отцу.

— Пап, ты не мог бы сейчас съездить, отвести маме трубку. Просто передай медсестрам, скажи для кого, они поймут.

— Ой, не, я еще что-нибудь напутаю, не тем отдам, сама езжай.

— Да что там путать? Просто подойди к реанимационной, позвони, а той, что выйдет к тебе, отдай и скажи для кого.

Согласился ли он? Нет… Но зато порция злобы дала мне сил и я поехала туда сама, тысячу раз пожалев, что вообще попросила его.

В автобусе от прежнего оптимизма не осталось и следа. На меня накатила такая волна усталости, которой я, кажется, никогда в своей жизни не испытывала. Она была такой сильной, что просто отупляла.

Второй раз за день я была в этом месте.