Бесплатный фрагмент - Петрович

Петрович
Повесть-сказка Мария Крылова

***

Петрович прекрасно понимал, что он странный. «Я отдаю себе отчёт, — думал он, — в том, что я странный». Думая так, Петрович знал, что использование в мыслях выражений вроде «я отдаю себе отчёт» — одна из причин того, что он странен.

Петрович много думал, это было его обычным занятием. Он шёл вдоль шумной улицы, его обгоняли, иногда толкали локтями, а он думал. Впрочем, толкали редко — было своё преимущество в том, чтобы носить неопрятную одежду. Петрович шёл не спеша. Он думал.

Он знал причину своей необычности, отстранённости, и знать причину чего-то точно, определённо было ещё более странно, чем думать такими красивыми и длинными фразами.

Петрович читал. Нельзя сказать: «он много читал», или «он мало читал», или «он читал книги». Просто — читал. Всё, что попадётся на глаза, всё, где есть буквы.

«Я похож на инопланетянина на этой страной Земле, — думал иногда Петрович. — Я один читаю, словно это умение принёс с собою с другой планеты, где все такие, как я. Там я не был бы странным». Петрович любил фантастику и не чужд был самолюбования.

Странным было ещё то, что Петрович писал стихи. Он понимал, что и стихи эти странные:

Спускалась медленно снежинка,

Сгибалась чёрная пружинка,

Ласкалась кошечка Пушинка,

Лежала света паутинка…

В стихах должен быть смысл — Петрович знал это точно. В его стихах смысла не было. Они приходили сами, спускались с неба на маленьких парашютиках, цеплялись за язык, мешали думать, и разделаться с ними можно было одним способом — записать. А писать Петрович не любил по одной простой причине: не умел. Так что он не любил и свои стихи.

Он был странным одиноким мальчиком одиннадцати с небольшим лет, со странным непопулярным увлечением чтением, пишущим странные стихи, но зато с ним не происходило странных событий. Вся жизнь Петровича была обычной. Грустной, но обычной!..

***

Петрович ни разу не видел светлячков. Нет, он, конечно, знал об их существовании, он читал, но, как городской житель, как-то не сталкивался с ними.

Когда светлячок появился, Петрович обрадовался. Ведь это так здорово — увидеть в городе настоящего светлячка! Маленькое насекомое кружилось вокруг, подлетало к самому носу неподвижно сидящего мальчика, и Петрович подумал, что Соня уже обязательно прихлопнула бы его, и сейчас рассматривала бы на раскрытой ладошке, гордясь своей удачей. Петрович впервые обрадовался, что Сони нет рядом. Светлячок ему нравился.

Мальчик задумчиво смотрел на букашку, сидел не двигаясь, боясь спугнуть. Да, Петрович ни разу не видел светлячков, но вдруг начал понимать, что это маленькое существо какое-то не такое. И дело даже не в том, что светлячок странно себя ведёт: бросается на Петровича, лезет назойливо в глаза, в нос… Его огонёк!

В тот момент, когда Петрович понял, в чём странность, светлячок пребольно укусил его прямо в нос.

Огонёк светлячка имел форму треугольника, обычного треугольника с ровными, прямыми линиями и острыми углами. Эту странность Петрович не замечал, когда светлячок был далеко, но когда тот подлетел прямо к носу, необычная форма его огонька бросилась, это уж точно, прямо в глаза. В другое время Петрович размышлял бы над своим открытием несколько часов, но не сейчас… Укус был не столько болезненным, сколько неожиданным и обидным. Ещё бы, получить такой удар от прекрасного и безобидного существа, которым просто любуешься! «Вот прихлопнуть бы тебя, странное созданье!… — подумал мальчик. — Соня так и сделала бы». Петрович начал даже поднимать руку, как вдруг…

— Привет, чужестранец, прости, что пришлось тебя укусить, но это единственный способ сделать так, чтобы вы, жители здешнего мира, понимали нас, посланцев Великой Страны Чудес!

Голос был ясным, хотя и тихим. Ошеломлённый Петрович не мог не понимать, что это говорит Светлячок. Понимать-то понимал, а вот осознать не получалось. Впрочем, у него не было на это времени. Светлячок говорил очень быстро, словно боялся упустить что-то важное или спешил куда-то.

— Ты должен следовать за мной, Петрович, причём незамедлительно! Дело очень срочное, у меня нет времени объяснять тебе всё, подробности узнаешь по ходу дела. Скорей! Спеши! За мной!

Мальчик попробовал было удивиться, что это крохотное насекомое знает его имя, но Светлячок манил его за собой, отлетая недалеко в сторону и возвращаясь назад, и тараторил без умолку:

— Спеши, Петрович, я не могу здесь долго находиться, я обещал тебя привести и приведу, даже если мне придётся умереть. Скорее! Я понимаю, ты удивлён, но мы поговорим об этом потом, честное слово, поговорим, но позже! Скорее! За мной!

И Петрович пошёл. Он сам не ожидал от себя, что сделает это. Да не просто пошёл, он побежал!

***

По тёмной улице мчался плохо одетый, неумытый мальчик. Редкие прохожие думали, наверное, что он украл что-нибудь и убегает от преследования, ведь не первомайскую эстафету бежит, в конце концов. Но если бы они присмотрелись, увидели бы, что мальчик следует за каким-то маленьким огоньком. Огонёк свернул за угол, и мальчик туда же, огонёк пересёк широкую, но почти безлюдную этим поздним вечером улицу — мальчик упорно мчался за ним.

Петрович не знал, как долго он бежал. Самое интересное, что во время бега он ни о чём не думал, только следил за Светлячком. И странное ощущение появилось: словно это всё с ним уже было, он уже бежал вот так когда-то по тёмным улицам за мерцающим огоньком. Петрович встряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль, и снова устремил глаза и ноги за крохотным бликом света.

Когда Светлячок остановился, Петрович по инерции пролетел ещё несколько шагов вперёд и только потом смог затормозить, едва не врезавшись в железные прутья. Конечно, он запыхался, ещё бы, ведь так давно не бегал, только ходил не спеша и думал.

Они стояли в каком-то дворе перед большими решётчатыми неизвестно куда ведущими воротами, на которых огромной подковой висел старый ржавый замок.

— Прибыли. Это здесь, — сказал Светлячок.

— Где? — Петрович с трудом произнёс первое после появления Светлячка слово. Он рассматривал вертикальные толстые прутья решётки, не спеша трогать их. Неожиданно стало страшно. — И что?

— Не бойся, ты пройдёшь, — спокойно сказал Светлячок.

— Куда? — вопросы Петровича выглядели идиотски из-за сжимавшего его горло, липкой волной пробегавшего по спине страха.

«Откуда он знает, что я боюсь?» — мысли Петровича путались, сердце бешено колотилось.

— Закрой глаза, — продолжал Светлячок. — Просто закрой глаза. Ты видишь?

— Что?

— Я не могу тебе сказать. Ты должен увидеть сам.

Неожиданно страх прошёл. И Петрович увидел…

В низу решётки, прямо около земли, появилась резная, старинная, похожая на калиточку на старом кладбище, дверца. Сначала она была небольшой, даже крохотной, как раз по размерам Светлячка. Замка на двери не было, и, как только малыш приблизился, дверца открылась внутрь. Внутрь чего?.. Снова пробежали по спине предательские мурашки. Светлячок влетел и стал манить Петровича.

— Иди сюда! За мной! Смелей!

Петрович шагнул к дверце, шагнул действительно смело — страх прошёл. И дверца увеличилась, очень большой не стала, но её размеров было вполне достаточно для щуплого мальчика, которого все звали необычным именем Петрович. Стоило приблизиться к неведомому порогу, как перед глазами появилась мерцающая в темноте, не очень широкая тропа, основательно раскисшая от дождя и пока ещё словно неясная, размытая перед взглядом Петровича. Мальчик сделал ещё один шаг, и контуры дороги стали яснее, чётче, явственнее. Ещё шаг — и дверца, глухо стукнув, захлопнулась за спиной Петровича.

— Ура! Получилось! Я же говорил! Я говорил! — это радостно кричал Светлячок.

***

Здесь тоже было начало ночи. Темно. Петрович пытался осмотреться, увидеть, куда же он попал, но не мог. Во-первых, из-за темноты, а главное — светлячок по-прежнему тянул его куда-то, маячил впереди манящим огоньком, торопливо объясняя:

— Мы должны быстрее уйти отсюда, здесь может быть опасно. Я всё тебе объясню, но попозже. Скорее! За мной!

И Петрович опять побежал. Следуя за огоньком Светлячка, он промчался несколько шагов по размытой от дождя тропе, а затем свернул в лес и летел дальше, лавируя между деревьями и стараясь уворачиваться от хлеставших то и дело по лицу мокрых веток. Впрочем, ветви чаще всего странным образом уходили в стороны, освобождая путь. Петрович не сразу понял, в чём разница между этими двумя бешеными гонками — в том, и в этом мире. Понял, только когда остановился и заметил, что не устал, ну ни капельки не запыхался. Здесь бежать было непривычно легко, грудь вдыхала воздух так, как это бывает иногда во сне. Нет, Петровичу такие сны не снились, их видят, наверное, только герои книг.

Мальчик стоял на небольшой полянке, по пояс в высокой траве. Вот теперь, когда наступила наконец тишина, можно было и подумать, и осмотреться. Петрович не был глуп, наоборот, он был умнее большинства своих сверстников, причём знал это совершенно определённо. Конечно, он понял, что произошло. Он читал о параллельных мирах, где живут иные, не похожие на человеческую, цивилизации. Когда читал, то, конечно, не верил, а теперь, после всего произошедшего, понял, что, видимо, книги были правдивы, только люди об этом не знали, в том числе и те, кто эти книги писал. Вот это да! Пока Петрович бежал, времени на то, чтобы думать, у него не было, а теперь мысли о параллельных мирах с быстротою молнии промелькнули в голове. Единственное, чего мальчик не мог пока понять — хорошо или плохо то, что случилось, и как он ко всему этому относится.

Светлячок неподвижно застыл недалеко от Петровича, словно давая ему время подумать и оглядеться. Рассмотреть что-нибудь вокруг было непросто. В окутавшей этот Мир тьме проступали силуэты деревьев, слегка шевеливших своей листвой, под ногами была высокая трава, над головой — затянутое тучами небо. Вроде всё как обычно, и брюки промокли, как это и должно быть после бега по высокой мокрой траве, но неотступное ощущение не давало обмануть себя: немного не так шелестели листвой деревья, необычной формы были листья и трава, по-иному шелестел ветер.

— Давай знакомиться, — сказал Светлячок. — Меня зовут Тир, я Гонец.

— Моё имя ты знаешь — Петрович, — сказал мальчик. — У нас есть время, Тир, чтобы ты рассказал мне всё?

— Не очень много. Эта территория свободна, по крайней мере, была, когда я полетел за тобой, значит, здесь должно быть безопасно. Но всё равно скоро придётся уходить. Я расскажу, что успею.

***

— Мы с тобой в Великой Стране Чудес. Так назвали её люди, редкие гости из твоего мира, Петрович. За всю историю Страны таких гостей было всего около десяти, точное количество знают Летописцы. Люди начали приходить сюда около тысячи лет назад, каждый их приход запоминался надолго и заносился в Книги.

Это особый мир. У нас своё устройство, законы и порядки. Первое время тебе многое будет казаться странным, но ты привыкнешь, Петрович, и всё постепенно узнаешь. Ну, например, у нас разговаривают животные, птицы, насекомые и почти все растения. У нас по-другому устроено пространство, я не могу тебе точно объяснить, я не Учёный, но есть места, где попадаешь не туда, куда идёшь. Здесь не существует усталости, а если кто-то плачет, то идёт дождь. Ну, что тебе ещё рассказать?

— Зачем здесь я?

— Я ждал этого вопроса. Вообще-то граница между нашими мирами должна быть непроницаема, но около тысячи лет назад образовался Первый Вход, лет через триста — Второй, и теперь люди иногда попадают к нам, а мы можем, если необходимо, пробраться в ваш мир. Только мы к этому не стремимся, а вот люди — те просто рвутся к нам. Жители страны, которые могут проходить через Входы, называются Гонцами. Я — Гонец!

— Подожди, Тир, ты сказал, что люди рвутся в вашу страну, а пришли только десять человек за тысячу лет.

— Десять — это не считая Охотников, — произнеся последнее слово, Светлячок боязливо оглянулся. — Десять — тех, кто пришёл честно.

— Честно? Как это?

— Как ты, например. Каждый может найти то место в вашем мире, где находится Вход, но увидеть Дверь и войти в неё может только Добрый Человек, человек, никогда не сделавший и не пожелавший никому плохого. Это честно. Охотники пришли нечестно, они не добрые.

— Но как они увидели дверь?

— Есть ещё один способ. Войти может прямой потомок Доброго Человека, который уже побывал здесь раньше. Один из Охотников нашёл записки своего деда, прочитал их и поверил. Немногие бы поверили, правда? Он собрал компанию своих недобрых друзей, отправился к месту Входа, а когда Дверь открылась, прошёл и провёл остальных. При этом они взялись за руки, а в нашей Стране никто не может разрушить рукопожатие.

Тон Светлячка, когда он рассказывал об Охотниках, был настолько грустным, что Петрович искренне его пожалел. Но Тир тут же испытующе посмотрел на Петровича и твёрдо сказал:

— Не надо, не расстраивайся, тебе надо быть сильным. И вообще не вздумай плакать или доводить кого-нибудь до слёз. С тех пор как в Стране появились Охотники, каждый день кто-нибудь плачет. Дождь идёт не переставая уже больше пяти лет. Многие растения умерли от повышенной влажности, несколько лет не вызревает урожай — посевы губит дождь. Нам грозит голод.

— Хорошо, я не буду, только скажи мне, пожалуйста, Тир, откуда ты знаешь, о чём я думаю? И сейчас, когда мне стало тебя жалко, и раньше, когда сказал, чтобы я не боялся?

— Ты ошибся, Петрович, я не мысли твои знаю, а чувства. Всё, что чувствуют люди, мы, Гонцы, видим, как вы видите глазами. Иначе, как бы мы находили Добрых Людей, как бы я нашёл тебя? Способность видеть чувства людей у Гонцов передаётся из поколения в поколение, усиливается обучением и практикой.

Когда Тир произносил эти слова, его треугольный огонёк засиял ещё ярче, а в голосе явственно послышались нотки гордости. Стало понятно, что этому малышу очень нравилось принадлежать к великому племени Гонцов.

— Вот только находиться долго в вашем мире мы не можем, поэтому я тебя так и торопил. Правила гласят, что, если Гонец задержится, он потеряет волшебство и не сможет пройти обратно через Вход. Станет простой букашкой…

Несколько минут мальчик и Светлячок молчали. Петровичу нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Охотники, Гонцы, чудеса — всё это смешалось в голове и никак не хотело выстраиваться в стройный ряд, чтобы стало видно, что же главное, зачем он здесь. И вдруг Петрович понял:

— Охотники принесли вам много зла?

***

Вроде бы обычные слова произнёс мальчик, только за ними последовала странная реакция. Во-первых, Тир с приглушённым писком рванулся куда-то в сторону, словно его сдуло внезапным порывом ветра. Во-вторых, небо над головой как-то странно зашевелилось, словно проснулся и начал потягиваться огромный кот, а из середины туч полыхнула прямо на полянку, где стоял Петрович, извилистая молния. Ошеломлённый мальчик, конечно, сгорел бы от разряда электричества, если бы его вовремя не обхватили кольцом ветви стоящего ближе других дерева и не подняли над землёй.

Когда опасная молния ушла в землю, оставив в воздухе острый запах горелой земли и оплавленных минералов, когда отгремел гром и необычно крупными каплями пошёл дождь, дерево бережно опустило Петровича на землю.

— Дождь пошёл из-за тебя, но не вини себя. Виноват Гонец. Тир, где ты? Выходи! — голос дерева был громким, но мягким, шелестящим. Тир появился, виновато мигая:

— Прости, я не сказал тебе. То слово, которое было последним в твоём вопросе, и образованные от него слова, лучше не произносить, особенно сейчас, когда Страна так страдает от дождей. Ты сам видел, что за этим следует. Спасибо тебе, О ки, ты спас Доброго Человека, и простите меня всё-таки.

— Очень благодарен тебе за спасение, Оки. А на тебя, Тир, я не сержусь, и тебе об этом прекрасно известно, — с улыбкой сказал Петрович. Пережитый только что ужас отступил мгновенно, как только заговорило дерево. — Но ты всё-таки вспомни хорошенько, Светлячок, о чём ещё очень важном ты меня не предупредил.

— Это слово не говорить, не плакать, не доводить других до слёз… — бормотал Тир. — Ну, плохих поступков ты и сам совершать не будешь. Вроде бы всё. Ах, нет! Ещё одно. Никуда не ходи один, двигайся только с провожатыми. Пространство нашего мира не везде одинаково. Оно может выкинуть с пришельцами очень скверные штуки. Один ты можешь не найти дорогу назад.

Мальчик и Светлячок спрятались под ветвями могучего Оки. Дерево пока спасало их от дождя, но ясно было, что скоро, когда его густые ветви промокнут, дождь доберётся и до них.

— Нам надо уходить отсюда. Не хотелось, конечно, идти ночью, но, видно, придётся, — сказал Тир. — Дождь не утихнет ещё несколько часов. Будем пытаться держаться под деревьями, чтобы не сильно промокнуть.

— Какая разница, — Петрович в очередной раз поёжился от закатившейся за пазуху холодной капли. — Я уже промок. Показывай дорогу, Тир.

Попрощавшись с Оки, они двинулись в путь. Третий раз Петрович следовал за Светлячком, но теперь всё было по-другому. Он не бежал, а шёл размеренным и быстрым шагом, дышать было легко, усталости не ощущалось, и как-то незаметно появилась ясность в мыслях. Петрович вспомнил тот вопрос, который чуть было не стал последним в его жизни, и задал его ещё раз, конечно, немного изменив:

— Охотники сделали вам много плохого?

— О да! Поэтому нас, Гонцов, и послали за вами, Добрыми Людьми. На Великом Совете было решено, что, раз своими силами нам не справиться, мы должны призвать вас на помощь.

— Как давно пришли в ваш мир Охотники? И сколько их? — вопросы Петровича становились всё более конкретными.

— Они пришли около шести лет назад, их шестеро. Ух ты, какое совпадение! Шесть и шесть — ведь это не случайно! Наверное, это значит, что действительно пора с ними разделаться, а, Петрович?

Конечно, они странно выглядели вместе под этим проливным дождём: болтливый и оттого выглядящий легкомысленным огонёк Тир и серьёзный, задающий дельные вопросы и всё время о чём-то думающий, не погодам взрослый, хотя и худенький мальчик со странным именем Петрович.

***

Первые воспоминания Петровича были очень чёткими. Словно он до этого не видел, а потом кто-то развязал ему глаза, и полился яркий свет.

Петрович помнил себя пятилетним мальчиком (он точно знал, что ему пять лет) в опрятном джинсовом костюмчике на улице большого города. Потом он узнает, что этот город носит название Ростов. Лето, светит горячее южное солнце. У мальчика чистая одежда, а вот руки почему-то грязные, он плачет и размазывает слёзы по щекам грязными руками. И вот уже у него не такой аккуратный вид, какой был несколько минут назад. Мальчику одиноко, он точно знает, что у него никого нет на целом свете. Поэтому он и плачет.

Двое детей постарше, мальчик и девочка, подходят к нему, и девочка, приветливо улыбаясь, спрашивает:

— Ты кто? Плачешь почему? Как твоё имя?

— Не знаю, — говорит сквозь слёзы малыш.

— А фамилия как? — спрашивает с ухмылкой мальчишка.

— Не помню, — мальчик перестаёт плакать, горестно вздыхает, но ему приятно, что кто-то интересуется его именем и фамилией, назвать которые он решительно не в состоянии.

— Хоть что-нибудь ты помнишь? — участливо спрашивает девочка. — Как родителей твоих зовут?

— Помню! — малыш искренне рад вспомнить хоть что-нибудь. — Мама — Лиза, а папа — Петя!

— Так ты Петрович, — грубовато смеётся мальчишка. — Будешь Петрович! Классно, Сонь, такой мелкий пацан и — Петрович!

— Не пугай его, Кот, не гогочи так. Малыш, какой ты грязный, — Соня вынимает откуда-то не очень чистый платок и пытается вытереть мальчику лицо. Забота приятна малышу, руки Сони напоминают мамины руки. Мальчик вновь вспоминает, что мамы нет рядом, что он одинок, и начинает всхлипывать.

Компания выглядит странно, и, наверное, поэтому милиционер, появившийся в конце улицы, направляется в её сторону. Ребята сразу замечают это.

— Исчезаем! — командует Кот (он постарше и более деловит). Дети берут малыша за руки и уводят.

Может быть, Петрович и не знает, кто он такой, как его имя и фамилия, но как он стал Петровичем, помнит и точно знает, что мама его — Лиза, а отец — Пётр.

***

Идти было легко и приятно, несмотря на то, что одежда и обувь (разбитые кроссовки) сразу промокли, а струи дождя, ровно, совсем без наклона падающие сверху, заливали глаза, попадали в рот. Дождь был настолько сильным, что ветерок не мог даже наклонить его струи. Деревья обиженно шумели. Идти было странно — так неудобно, словно в речке плывёшь, а всё равно легко. Удивляло только, как это не снесёт крошечного Светлячка каплями дождя. Но, приглядевшись, Петрович увидел, что Тир ловко лавирует между каплями и смело летит вперёд. Первое время Петрович пытался внимательно слушать бойкую болтовню Тира, ведь тот мог сказать много очень важного, например, вспомнить ещё какой-нибудь запрет, неизвестный Петровичу. Но Тир так тараторил, что мальчик больше не мог воспринимать информацию, и его мысли унеслись в сторону от разговора.

Вдруг ему вспомнился тот изнуряюще знойный летний день, когда Соня и Кот нашли его на улице Ростова. Петровичу было очень плохо в тот день, страшно, одиноко, а ребята принесли уверенность, веселье, даже вернули ему имя, ведь так плохо жить без имени. Помянув в мыслях Кота, Петрович привычно перекрестился и пробормотал «царствие ему небесное». Вот уже три с половиной года прошло с тех пор, как Кот, ставший вместе с Соней его первым и верным другом на улице, умер, простудившись слякотной ростовской зимой.

Шагая по неизвестной стране, Петрович с интересом рассматривал окружающие его предметы. Многое в лесу было очень похоже на то, что привычно в его мире: мальчик видел грибы, лесные цветы, свисающие под тяжёлыми каплями дождя до самой земли ветви деревьев. Но отличия всё-таки бросались в глаза и не давали забыть о том, где он находится: слишком крупными каплями падал неуёмный дождь, да и грибы были слишком большими, а листья деревьев напоминали то экзотические папоротники, то потрёпанные листочки старых книг.

Когда лес закончился, уже занимался рассвет. Светлячок и мальчик остановились на опушке.

— Подожди здесь, постой немного за этим деревом, — непривычно тихо сказал Тир и вдруг исчез куда-то. Мальчик не сразу понял, что он не видит Светлячка потому, что его огонёк не светит больше в неярком свете дождливого утра. Петрович прислушался. Его ещё во время путешествия по лесу удивило то, что не слышно было никаких звуков, кроме шума льющейся воды. Не чирикали, не щебетали и не каркали хоть какие-нибудь птицы, только деревья чуть слышно шелестели, мягко о чём-то переговариваясь.

Гонец появился минут через пятнадцать.

— Всё тихо вроде. Идём. Что хорошо в поведении Охотников, так это то, что об их появлении всегда все знают. Они громко разговаривают, поют песни, спорят, ну, ещё что-нибудь делают. В общем, их здесь не было последние два дня: никто их не видел. Так что идём, Петрович, нам повезло.

Странная парочка двинулась дальше по Чудесной стране. Петрович вдруг поймал себя на мысли, что ему нравится. Да, да! Нравится вот так идти неизвестно куда вслед за Светлячком по новому, неизведанному миру, куда он таким чудесным образом попал несколько часов назад, где ходят опасные и страшные Охотники, где разговаривают деревья и не переставая идёт дождь. Нравится! Петрович улыбнулся. Он подумал, что в книге мальчик на его месте уже давно подумал бы, что происходящее — это сон, и попросил бы кого-нибудь ущипнуть себя. В книгах всегда так. А он верит. Это не сон, сны такими не бывают. Это его судьба, то, чего ждал, живя шесть лет на грязных ростовских улицах, отогреваясь возле труб в подвалах, играя в карты, воруя, читая и сочиняя свои странные стихи:

Любые качели раскачиваются,

Любой странник шагает,

И дождь всегда заканчивается,

Я знаю.

Это стихотворение пришло к Петровичу года два назад.

Теперь путь лежал по полю, на котором ровными рядами росли какие-то диковинные растения. Вот такого-то Петрович точно не видел в своём мире. Растения напоминали гигантские, едва завязавшиеся кочаны капусты, высотой с мальчика, а по размаху листьев просто огромные. Сходство с капустой усиливал цвет растений — бледно-зелёный. Вот только не все «кочаны» были свежими и сочными. Встречались кривобокие какие-то, подпорченные и даже сгнившие.

— Что это? — спросил мальчик Тира. — Капуста такая большая, что ли?

— Да нет, это великанские цветы — нектарины, — ответ Светлячка прозвучал обыденно. — Великаны их всегда на этом поле выращивают. Здесь земля хорошая. Они их сажают, ухаживают за ними, собирают нектар огромными бочками и всё время до нового урожая этот нектар едят. Ну, сок из него делают, конфеты, ещё там что-то… А цветы они выпалывают до того, как те оживут и заговорят. Они всегда успевают, молодцы. Ведь если опоздать, то как потом говорящее растение выполоть? Пришлось бы оставлять и искать новое место для посадки…

Хотя Петрович уже начал привыкать к чудесам, монолог Тира изумил его. С трудом дождавшись небольшой паузы в речи Гонца, мальчик удивлённо спросил:

— Великаны? Здесь есть великаны?

— Ну есть, и что? Разве я тебе не говорил? Да их немного, всего сорок или тридцать девять, я точно не знаю. Они мирные, ничего живого не едят. Охотники их, правда, боятся и не трогают, так ведь и великаны Охотникам не помеха: они очень обособленно живут, сами по себе, в горах. Только, ты знаешь, им ведь тоже несладко скоро придётся. Видишь, сколько нектаринов пропало? Вообще-то они любят влажность, и первые года два после начала дождей урожаи у великанов только увеличились. А теперь у них из-за лишней влаги корни гниют. Урожай будет в этом году совсем плохой. Хотя и в прошлом плохой был, а никто ничего о великанах так и не услышал. Наверное, хватило им еды, или запасы остались…

Гора выросла из-за стены дождя незаметно. Только что вокруг были гигантские нектарины, и вдруг — впереди скала. Петрович даже, задумавшись, чуть в неё не врезался.

— Пришли. Всё-таки пришли, — в голосе легкомысленного Тира зазвучала неожиданная грусть. Теперь я прощаюсь с тобой. Моя миссия выполнена — Добрый Человек из Второго Входа доставлен. — Последняя фраза прозвучала торжественно и гордо.

— Ты покинешь меня, Тир? Но я так к тебе привык! Не уходи! Кто мне теперь будет всё рассказывать? — у Петровича даже слёзы на глаза навернулись, когда он понял, что Тир сейчас оставит его. Слёзы мальчик проглотил мгновенно: хватит того, что первый устроенный им дождь ещё не закончился.

— Прости, я должен, я ведь Гонец. Я слетал за тобой и доставил тебя сюда. А тебе дадут настоящего Проводника. Рад был помочь. Если мы ещё увидимся, это будет означать, что всё закончилось хорошо. Да не расстраивайся ты так, мне и самому грустно. Удачи тебе, Добрый Человек.

Тир исчез мгновенно, словно растворился в воздухе. Петрович не знал, услышал ли Светлячок его прощальные слова:

— Ты очень хороший Гонец, Тир…

***

Петрович никогда не видел гор, но читал о них, и судя по тому, что он знал, положение этой горы было странным. Петрович думал, что гора не может располагаться вот так, среди поля. Есть законы рельефа местности: сначала должны подниматься холмы, затем горы, поросшие деревьями и кустарниками, а только потом скалы, уходящие вершинами в поднебесные высоты. Впрочем, в этой стране были свои законы, удивляться не стоило.

«Жаль, Гонец не сказал мне, что делать дальше, — подумал Петрович. — Долго мне здесь стоять? И что теперь делать? Может, постучать?»

Мальчик уже хотел так и сделать, как вдруг в скале открылся треугольный невысокий вход. Наконец-то, а то положение уже начинало становиться дурацким. Петрович смело вошёл. Он, действительно, не боялся. Просто знал теперь, чего надо бояться: Охотников, дождя, Зла, обидеть кого-нибудь, заплакать, идти куда-то одному. Тех, кто его сюда позвал, бояться не следовало.

Может быть, Петрович и прошёл бы по образовавшейся галерее во весь рост, но не решился, шёл слегка согнувшись, боясь удариться головой о низкий свод. Он был один здесь и, шагая, успел заметить, что скала странным образом расступается перед ним, а затем смыкается за спиною. «Неплохо, — подумал мальчик, — очень удобно и гораздо безопаснее, чем обычный туннель. Наверное, чужой по такому ходу не пройдёт».

Странно, но он совсем не думал о том, что ждёт его впереди, куда ведёт этот ход. Даже не пытался пофантазировать и предположить. Хотя, чего в этом странного? За последние несколько часов случилось столько необычного, что любая фантазия была бесполезна, даже бессмысленна. Петрович просто шёл, спокойно ступая по довольно ровному полу и стараясь не врезаться головой в какой-нибудь камень отнюдь не ровных стен. Даже здесь, внутри горы, ощущался дождь: было сыро, ноги в насквозь промокших кроссовках то и дело ступали в лужи, слышался отдалённый шум бегущей воды.

Петрович пришёл как раз тогда, когда у него начала побаливать от постоянного наклона головы шея. Стена расступилась шире, чем обычно, и он оказался в большой прямоугольной комнате. На стенах горели неяркие, но многочисленные светильники, очень напоминающие обыкновенные круглые электрические плафоны, было чисто и тихо. Петрович не сразу понял, что его поразило сильнее всего — было сухо, непривычно сухо после нескольких часов пути под дождём, впервые сухо в этой насквозь промокшей стране. И это было даже неожиданнее, чем оказаться в комнате, так напоминающей обычную комнату из его мира.

Мебели почти не было, только на полу, возле одной из стен, стояла невысокая кровать, покрытая тёплым, уютно мягким на вид одеялом. Петрович не чувствовал усталости, здорово, что в этой Стране не устают, а вот спят, наверное, так же, как и в его мире. А он так давно не спал, всю ночь: вечером побежал вслед за Светлячком, а потом ночь и утро шагал к этой горе. Мальчик лёг на шкуру, закрыл глаза и мгновенно уснул.

***

Конечно, Петрович не мог знать, сколько он проспал. Часов не было ни на его тощих руках, ни на стенах комнаты, в которую он попал. Но почувствовал: уже вечер. Сутки с тех пор, как прилетел за ним маленький Гонец из неведомого мира, чтобы увести за собой, не спросив, в общем-то, согласия.

Мальчик приоткрыл глаза и спокойно рассматривал комнату. Стены и потолок вырублены их камня редкой красоты и рисунка, свет от ламп на стенах неярок, но ровен и чист. Красиво.

— Ты проснулся, чужестранец, можешь открыть глаза и поговорить со мной, — голос, глубокий и низкий, возник словно из ниоткуда. Петрович приподнялся и огляделся.

Комната уже не была пуста: посередине стоял стол, возле которого на одном из двух стульев сидел тот, к кому, видимо, и вёл его по странному лесу, мокрой траве и полю из нектаринов Тир. Во время пути Петрович не пытался представить себе, с кем ему предстоит встретиться, но теперь всё же удивился: слишком уж неожиданным было увидеть это существо. Опершись на спинку стула, за столом сидел… обыкновенный человек, мужчина среднего возраста, с бородкой и внимательным взглядом карих глаз.

— Приветствую тебя, Петрович, отведай пищи, скажи, о чём думаешь. Я — Гран.

Петрович подошёл к столу, присел на свободный стул, косясь на расставленные на столе блюда с едой: незнакомыми фруктами и плодами, вкусно пахнущими напитками.

— Приветствую и я вас, Гран. Если не возражаете, действительно перекушу: проголодался.

Нельзя сказать, что Петрович не был удивлён или поражён всем происходящим, но, несмотря на это, странное спокойствие наполняло его, он словно чувствовал себя на своём месте (это должно было случиться!). И, как следствие, проснулся аппетит. Петрович ел спокойно и с достоинством, по всем правилам этикета, ведь недаром он совсем недавно изучал с таким вниманием «Энциклопедию для маленьких джентльменов», купленную за пятнадцать рублей на блошином рынке. Петрович редко тратил на книги деньги, тратить было особенно нечего, а эту просто невероятно захотелось тогда купить.

Насытившись, мальчик вытер руки и уголки губ салфеткой и поднял внимательные глаза на рассматривавшего его во время еды Грана:

— Говорите.

Гран начал словно со скрипом, словно сомневаясь, а стоит ли:

— Тир поведал нам, что ты проявил незаурядное мужество и достоинство во время пути в нашу Страну. Скажу честно, посылая Гонцов за Добрыми Людьми, мы не ожидали, что один из них приведёт ребёнка, а когда узнали, то вначале расстроились. Твоё поведение развеяло наши сомнения: редкий взрослый сможет воспринять полученные тобой новые сведения так спокойно и будет так смел в пути. Возможно, мы даже ошиблись в характеристике ваших детей. Мы ещё очень мало знаем о вас.

Гран говорил медленно, не сводя внимательного взгляда с лица Петровича, словно следя за его реакцией на сказанное. У Петровича почему-то появилось ощущение, что дружелюбный тон — маска, за которой говорящий старательно прячет своё высокомерие. Живя на улице, мальчик прекрасно изучил людей и привык доверять своим инстинктам. «Хоть прячет, и то хорошо», — подумал он.

— То, что я вижу сейчас, подтверждает наблюдения Гонца, — продолжал мужчина. — Ты спокоен. Ты не задал мне ни одного вопроса. Ты знаешь, что я скажу тебе всё сам. Тебя ждёт Миссия, мальчик, тебя и Доброго Человека, которого приведёт второй Гонец из Первого Входа.

Повисла пауза. Затем Гран набрал в грудь воздуха и так же медленно, словно нехотя, продолжил. Он вкратце рассказал о том, что Петрович уже знал. Шесть лет назад в Великую Страну Чудес нечестным путём проникли шестеро Охотников. Всё это время они бесчинствовали, заставляя многих жителей Страны проливать слёзы, отчего дожди шли почти не переставая, угрожая или затопить Страну, или оставить без пищи её обитателей в ближайшее же время.

— Сначала мы ждали. Мы мирные люди, и просто хотели, чтобы Охотники сами убрались. Но они не спешат уходить, и теперь дела совсем плохи. Мы погибаем, Петрович. Я вынужден доверить тебе тайну, то, что мы пытаемся скрыть от народа уже около полугода. Нас покидает Волшебство. Понимаешь, некоторые Чудеса перестают действовать! Это заметили пока немногие, но страшно даже представить, что будет дальше: если Страна лишится Чудес, она не станет таким обычным миром, как твой. Она умрёт, и это будет мучительно. Я попытаюсь объяснить тебе природу нашего Волшебства — её давно установили Учёные. Энергия каждого волшебного слова или поступка позволяет свершиться очередному Чуду. Благодаря этой энергии, мы и живём в том мире, который имеем. Понимаешь? Если прервать цепочку Чудес, ниточка волшебства постепенно истончится и порвётся. Жители Страны не смогут делать не только волшебных дел, вообще никаких не смогут делать! Понимаешь?!

Голос Грана постепенно становился всё громче во время этого рассказа. Теперь он увлёкся и не делал таких глубоких пауз, как вначале, а взгляд его уже не был таким испытующим и внимательным. И высокомерие в них больше не пряталось. В карих глазах человека кричала боль. Сорвавшись на крик, Гран замолчал, переводя дыхание, а потом продолжил спокойно, каким-то бесцветным тоном:

— Неделю назад был созван Великий Совет, всего четырнадцатый раз за нашу историю. Представители всех народов Страны обсудили случившееся и решили сделать то, что советовали Учёные. Они, Петрович, прочли об этом в своих Книгах ещё когда Охотники только появились. Они предупреждали нас, но никто не верил, что дела станут так плохи. Теперь поверили. Книги говорят, что Гонцы приведут двух Добрых Людей — по одному из каждого Входа, и эти люди спасут страну. Один из спасителей — ты. Это твоя Миссия.

***

Гран замолчал, бессильно опустив голову, и молчал довольно долго, пытаясь успокоиться. Рассказ о бедах Великой Страны Чудес был труден для него, Петрович это видел. И понимал почему: этот человек, по-видимому, один из главных в Стране, чувствовал свою вину за то, что произошло, за то, что раньше не внял советам Учёных. И сейчас ему было трудно рассказывать и не плакать. Всё говорило о том, что Гран привык командовать и ждал от окружающих подчинения. И вот теперь рушился его мир, и этот высокий сановник не мог найти своего места в разрушаемой Охотниками такой дорогой реальности.

Петрович тоже молчал. Он, в общем-то, не услышал ничего нового в рассказе Грана: и об Охотниках знал, и о том, зачем его позвали, догадывался. Мальчика поразило волнение рассказчика, неподдельное горе, которое тот испытывал. Наконец, Гран поднял глаза, посмотрел на Петровича и сказал почему-то уже не так недоверчиво:

— Ты можешь спросить о том, чего не понял.

— Да, у меня несколько вопросов, Гран. Скажи, чем занимаются здесь Охотники? Прости, но мне показалось, что и ты, и Тир не случайно не говорите об этом.

— Ты прав, мальчик, — Гран ещё раз глубоко вздохнул. — Мы не говорим об этом, потому что боимся заплакать. Но ты должен знать. Я скажу. Сначала они ловили обитателей страны, связывали их, надевали ошейники и сажали в тесные клетки, сплетённые из прутьев. Наверное, хотели забрать в ваш мир и продавать там. Родственники пойманных и сами пленники много плакали. Но потом Охотники почему-то передумали. Возможно, им у нас понравилось. Они стали путешествовать по стране: переходят в новое место, изучают его, разбивают лагерь, берут пленных, много едят и много пьют опьяняющей воды, а потом поют свои страшные песни. Они никого не убивают просто так, только для еды, но многие умирают и не поэтому. Например, те, кого они поймали в самом начале и посадили в клетки, умерли в них от тоски и голода. А ещё умирают наши живые растения: Охотники делают из них жилища, ну, навесы и шалаши, сжигают их в костре, едят живыми… А моя дочь…

Гран снова сделал паузу, чтобы успокоиться. Петрович чувствовал, что он почти заплакал. Через несколько минут Гран продолжил почти ровным голосом:

— Ты узнаешь ещё много об их зверствах, мальчик. Прости, я не могу больше сказать. Дождь, начатый тобой, почти утих, и я не хочу стать причиной нового потока. Спроси о чём-нибудь ещё.

— Почему я? — только и мог сказать Петрович. Он просто высказал мысль, крутившуюся в его голове всё то время, пока говорит Гран. — Почему именно я?

— Ну что ж, хороший вопрос. Я уже сказал тебе, что по совету Учёных были посланы Гонцы за Добрыми Людьми. Должны были привести двоих — по одному из каждого Входа. Когда Гонец попадает в ваш мир, он, рискуя собой (так как волшебство постепенно рассеивается), иногда несколько часов ищет человека, чья душа не запятнана… — он явно искал слово, чтобы заменить запретное «зло», — позором Недоброты. Тир нашёл тебя очень быстро, Петрович, удивительно быстро, через несколько минут поисков. Нашёл и привёл сюда. Второй Добрый Человек ещё не прибыл. Вот и всё. Ты просто был первым, кто встретился Гонцу. Поэтому ты.

— Понятно. Но неужели добрых людей в нашем мире так мало, что Гонцы вынуждены их искать так долго? Нет, я, конечно, не наивный ребёнок, но не думал, что их так мало…

— Добрый Человек — это тот, кто никогда не просто не сделал и не сказал ничего… недоброго, он даже не подумал об этом, он не обидел никакого живого существа, большого или малого. Таких не очень-то много у вас.

Уж это-то Петровичу было прекрасно известно — Гран мог бы не делать, произнося последнюю фразу, такое многозначительное лицо. Но Петрович помнил, что и он иногда воровал, часто обманывал Грека, старшего брата Кота, присматривавшего за малолетками в их общине. И о своём желании прихлопнуть укусившего его Светлячка тоже вспомнил… И промолчал.

— Чем бы ты хотел заняться, пока не появится Второй? — продолжал тем временем Гран. — Только не проси о путешествии, этому придёт своё время.

— Тир рассказывал, да и вы говорили о том, что в Великой Стране Чудес есть Книги, написанные Летописцами и хранимые Учёными. Можно мне взглянуть на них?

Даже в неожиданно открывшемся для него новом волшебном мире Петрович не забыл о своём увлечении. Гран с удивлением посмотрел на мальчика.

***

Книги Петрович в основном находил. Правда, бывало, и воровал, но редко. Петрович вообще не любил воровать. Хотя это и было совсем несложно, стоило только сделать умное лицо и одеться почище — и бери с прилавков торговцев что хочешь (продавцы, никогда не воровавшие сами, — такие простаки).

Но искать ему было интереснее. Книги очень часто выбрасывали, ещё чаще попадали в отбросы газеты и журналы, и Петрович просто выбирал их из мусора в контейнерах, стоявших по захламлённым ростовским дворам. Иногда искал и на свалке, но редко: Петрович не любил ездить на свалку.

Рано утром в контейнерах рылись не только бродяги, но и приличного вида старички и старушки, пенсионеры. Они выуживали вещи попрочнее и поинтереснее, потом отмывали, а одежду стирали, гладили, в общем, приводили в товарный вид и продавали на блошином рынке. Но Петрович искал книги, пусть потрёпанные, пусть замызганные, но новые для него, это самое главное. Нет, он любил перечитывать и старые, делал это по десять раз, но находить новые было заманчиво и радостно. Иногда отыскивал одну, а, бывало, и по три-четыре сразу. Старички-пенсионеры знали прекрасно о его страсти и, если натыкались на что-нибудь для него, то не отбрасывали, а бережно откладывали в сторонку, а потом отдавали Петровичу. Это они рассказали ему, что во времена их молодости читали все, читали много, на скамейках в парке, в переполненном общественном транспорте — везде. Он просто не тогда родился со своей страстью.

Найденное чтиво Петрович складывал в своём тайнике. Относительно тайном, конечно. Вся компания о нём знала, но никто не трогал: книги — это было единственное, чем Петрович дорожил, воровство или порчу чего не простил бы. Хотя кому нужно их воровать? Петрович ведь один читал на этой планете, странный мальчик.

Возможно, он читал и не то, что было нужно. Возможно, серьёзный воспитатель в другом мире, где были мамы и папы, а книги покупались за деньги, подобрал бы для него иной круг чтения. Уже позже Петрович понял, что читал он в основном то, что осталось за бортом нового общества, ведь выбрасывали чаще всего книги, основанные на старой идеологии недостроенного советского государства. Но прежде чем он это осознал, уже были прочтены «Тимур и его команда», «Дальние страны», «Улица младшего сына», стали любимыми героями Гаврош и Мальчиш-Кибальчиш. Петрович сам не понял, как получилось, что пропитался он не прагматикой царивших вокруг по-настоящему рыночных (то есть базарных) отношений, а романтикой странствий, пионерского товарищества, борьбы за справедливость и правду без богачей. Но становление личности произошло, причём без воли Петровича, под влиянием устаревшего советского чтива, и мальчик внезапно осознал себя чужим в этом мире, где богачи не стремились помогать бедным, где для каждого было важно только, как бы побольше всего урвать, и никто не пытался строить общество, справедливое ко всем.

Были моменты, когда Петрович ненавидел книги, справедливо полагая, что они виноваты в его непохожести на других, но всякий раз отходил, успокаивался и вновь погружался в их удивительный выдуманный мир. Рождались стихи.

Я думал, я вас разлюблю,

Мои мучители и судьи,

Я бился, как блоха в сосуде —

В сосуде тесно кораблю.

В ночи мне нужен огонёк,

А лучше солнечный денёк,

Я с книгой сяду на пенёк —

И всё — далёк.

А ещё Петрович очень любил читать энциклопедии. Вот только в мусоре они оказывались редко, приходилось воровать и даже иногда покупать. Петрович выучивал энциклопедии наизусть, открывая для себя мир реальный, не созданный каким-то фантазёром (Петрович никогда не запоминал имена авторов), а описанный учёными. Знания распахивали перед ним горизонты, позволяли, сидя в грязном ростовском дворе или парке, путешествовать по всему свету, опускаться под толщи воды мирового океана, взмывать в слои атмосферы, где невозможно было дышать. Иногда знания были жестоки. Именно в энциклопедии он не так давно прочёл, что Кота можно было вылечить простым и недорогим лекарством, которое продаётся в любой аптеке, — пенициллином. Поздно прочёл.

Гран вёл его в Хранилище по уже знакомому или только похожему на прежний ходу, стены которого расступались перед идущими и смыкались за их спинами, причём ширина хода была как раз такой, чтобы можно было пройти. Сановник шагал уверенно и важно, не наклоняя головы, и стены расступались ровно настолько, чтобы не задеть его. И даже чуть больше. На всякий случай. Хранилище оказалось здесь же, в Горе. Приведя Петровича, Гран попрощался и ушёл. Он делал всё очень спокойно и с большим достоинством, если не волновался.

***

Помещение, куда попал Петрович, удивило его. Оно было огромно. Тёмные каменные стены поднимались высоко вверх, и очертания потолка едва угадывались в заполнявшем высоту полумраке. Это был большой зал с округлыми стенами, раздвигающимися широко в стороны. А вот заполнявшие зал книжные полки, поднимающиеся от пола в полутьму потолка, были совершенно обычными и не оставляли сомнений в том, что перед Петровичем была просто-напросто библиотека. Он бывал в библиотеке в своём мире, книг, правда, не брал (оказалось, что для этого нужны документы, которых не было у Петровича), а вот посмотреть ходил.

Книги стояли и лежали на полках, много, очень много книг! От вида этого богатства у Петровича захватило дух. Здорово! Тревожил только лёгкий запах сырости. Этого запаха не должно быть в библиотеке! Петрович знал, что книги должны храниться в сухом помещении, но, видимо, и сюда начала постепенно проникать влага, грозя со временем уничтожить хранящиеся здесь тома.

Мальчик незаметно для себя отошёл от стены, возле которой оставил его Гран, и медленно двинулся в глубь зала, осторожно касаясь руками переплётов и обложек. Книги были старыми и новыми, очень аккуратными. И ни пылинки! Петрович умел ценить бережное обращение с книгами.

Когда мальчик, не утерпев, взял в руки один из толстых томов и раскрыл его, за спиной у него раздался тихий голос, заставивший вздрогнуть:

— Ты не поймёшь, но ценю.

Перед слегка испуганным Петровичем стоял маленький человечек с чистым круглым лицом и раскосыми глазами, одетый в короткие брючки и широкую блузу неопределённого при таком освещении цвета: то ли сероватого, то ли зеленоватого. Петрович не мог не отметить про себя, что этот новый для него персонаж очень напоминал безнадёжно глупого чукчу из анекдота. Стараясь быть серьёзным, мальчик вежливо представился:

— Моё имя Петрович, здравствуйте!

— Здравствуй, Петрович, я рад, что ты пришёл. Меня зовут Аи р, я — Учёный.

Гордость и, по-видимому, даже тон превосходства, звучавшие в голосе похожего на чукчу Учёного Аира, отнюдь не способствовали тому, чтобы Петрович мог сохранить серьёзность, и мальчик всё-таки не выдержал, фыркнул.

— Это хорошо, что ты смеёшься, потому что в этот момент ты точно не плачешь. Я рад. И всё же, что послужило причиной веселья?

— Простите, Аир, — Петрович решил быть максимально честным, — Вы знаете что-нибудь о чукчах?

— К сожалению, немногое. Охотники рассказывают о них небольшие истории, демонстрирующие глупость людей с произнесённым тобою названием. Более ничего мне не известно. Чем вызван твой вопрос?

— Понимаете, чукчи — это такой небольшой народ на севере моего мира. Нормальный, наверное, народ, но в анекдотах, то есть маленьких историях, они очень глупые. Вы должны знать, Аир, — Петрович говорил, тщательно подбирая слова, — Вы немного на них похожи. Конечно, внешне. Извините.

— Не извиняйся, спасибо, что рассказал. Для нас, Учёных, любое новое знание — огромное богатство. А из твоего небольшого рассказа я почерпнул многое. Это необходимо записать, а потом мы ещё поговорим.

И Учёный отвернулся с явным намерением уйти.

— Постойте, не оставляете меня. Может быть, пока вас не будет, я почитаю какой-нибудь учебник, чтобы научиться понимать знаки в ваших книгах?

— А, ерунда, — отмахнулся Аир. — Если бы всё было так просто.

Уходя в темноту, он начал монотонно бормотать что-то, похожее на заклинание, на непонятном языке. Разобрать что-нибудь было невозможно, и Петрович вздохнул. Быть рядом с книгами и не уметь прочесть было не просто печально, это походило на чьё-то изощрённое издевательство. Машинальным жестом Петрович взял с полки одну из книг и открыл её…

Он понимал всё!

«Заклинание, это действительно было заклинание!» — промелькнула радостная мысль ровно за секунду до того, как мир книги поглотил Петровича в прямом и переносном смысле. Он был в книге! Видел то, что описывалось (том оказался рассказом о древней истории Великой Страны Чудес), путешествовал не со страницы на страницу, а из одного описываемого события в другое. Захватило дух, кружилась голова, Петрович был испуган и счастлив одновременно.

Когда вернувшийся Аир «вытащил» мальчика из уже наполовину «прочитанной» книги, у Петровича дрожали ноги, а всё вокруг кружилось, как после карусели для взрослых.

— Так много нельзя сразу, — Учёный помог ему сесть на скамью, стоящую у стены. — Отдохни. Я знаю, что в вашем мире книги читаются по-другому, мне рассказала об этом одна из Добрых Людей.

Глаза Аира смотрели на Петровича спокойно и ясно, это были очень умные глаза, и уже совсем незаметно стало сходство Учёного с персонажем анекдота. Когда ошеломлённый Петрович пришёл в себя, Аир снова заговорил:

— Я очень рад тому, что ты любишь чтение. Думаю, остальные не будут возражать против того, чтобы дать тебе в путешествие Энциклопедию. Пойдём, мальчик. Твой спутник прибыл, и вам обоим предстоит встретиться с Учёными. Я ведь не один, нас двадцать три.

Через несколько минут пути между чистыми полками, сверху донизу заполненными чудесными книгами, Петрович оказался в небольшом пространстве, свободном от полок, хотя и окружённом ими со всех сторон. Освещение здесь было немного получше, и мальчик легко рассмотрел собратьев Аира, сидящих на скамьях. Похоже, это было особое племя, потому что все Учёные были удивительно похожи на Аира с его широкими скулами и узенькими щелками глаз.

Учёные были немногословны, напутствовали Добрых Людей, действительно преподнесли Петровичу Энциклопедию размером с какую-то детскую книжку-малышку, только потолще. Не это поразило Петровича. Он с интересом смотрел на второго Доброго Человека, приведённого наконец из Первого Входа. Увиденное было несколько неожиданным.

***

Это была женщина неопределённого возраста (где-то между двадцатью пятью и сорока, определил Петрович), щуплая, маленькая и, по-видимому, беременная. Изуродованное ренолалией лицо смотрело вокруг недоверчиво и непонимающе. Это заболевание, носящее в народе название «заячья губа» или «волчья пасть», было хорошо знакомо Петровичу. На улице, в компаниях беспризорных, воришек и нищих, встречалось много людей со следами неумелой операции на лице. Петрович знал почему: детей, родившихся с расщелинами, умно называемыми в медицинской энциклопедии ренолалией, чаще других оставляли в роддоме родители. Жизнь была зла к ним с самого рождения, и многие из страдальцев мстили жизни, горе-родителям, а заодно и обществу, становясь врагами этого общества.

Увидев Петровича, женщина явно обрадовалась и прямо-таки бросилась к нему:

— Ты тот, второй, да? Ты из нашего мира? Скажи, это сон? Что всё это значит, где мы, мальчик?

В голосе её звучала настоящая паника. Так боятся чего-то непонятного, какого-нибудь огромного зверя в полной темноте. Она была неприятна в этом своём страхе, некрасива с искажённым лицом, растрёпанными бесцветными волосами и ярко выделявшимися на бледной коже красными линиями шрамов. Кроме того, женщина не выговаривала несколько звуков, и понять её речь можно было только напрягаясь и мучительно вслушиваясь. Петрович подавил поднявшееся в душе отвращение к ней и постарался сказать как можно спокойнее и рассудительнее:

— Здравствуйте, меня зовут Петрович. Извините, но всё, о чём вам говорили эти… люди и все остальные, правда. Прошу вас успокоиться. Простите, как ваше имя?

Вежливая речь Петровича имела некоторый результат: в безумных глазах собеседницы появился проблеск понимания. Она не отрывала взгляда от Петровича, и это очень напоминало, как смотрит испуганный ребёнок на того единственного взрослого, который способен взять его за руку и вывести из страшного, явно не по возрасту выбранного для воскресной забавы лабиринта. Она вздохнула и, словно с трудом вспомнив своё имя, проговорила несколько бессвязно:

— Люся, меня зовут Люся. Это правда, всё это правда… Но как такое может быть?

— Представьте, что вы в сказке, Люся. Просто поверьте и принимайте всё, как сказочные чудеса.

Петрович взял Люсю за руку и пожал её. Отвращение и жалость к этой испуганной мышке боролись в нём, и он не знал, что победит. Ища поддержки, мальчик оглянулся на окруживших их и молча наблюдавших за этой сценой Учёных. И ему не понравилось то, что он увидел.

Недоверие. В их взглядах отчётливо читалось недоверие. Петрович нашёл глазами знакомое лицо Аира и произнёс извиняющимся тоном:

— Ей просто нужно время, понимаете. Не так-то просто принять сразу вашу реальность. Необходимо осмыслить всё, привыкнуть.

— У вас нет времени. Необратимые изменения происходят в Стране, и вы должны начать уже сегодня. Она Добрый Человек, но она беспомощна, испуганна и слаба. Мальчик и слабая женщина — это немного не те, кого мы ожидали.

Сомнение и жёсткость в голосе Аира вывели Петровича из себя:

— А кого вы хотели увидеть? Добрых, вы хотите самых добрых, чтобы никогда даже мысли недоброй не было?! Вы не знаете нашего мира! Сильные не могут там быть добрыми! Не нравимся? Пожалуйста, отправляйте нас назад! Сделаем вид, что ничего не было, что это просто сон такой явственный.

Петрович был поражён нахлынувшими на него чувствами: отвращение к доверчиво смотревшей на него Люсе исчезло, осталась только жалость и обида, но обида не на неё, а за неё. На них. Притащили в новый мир, рушащий все представления о жизни, и хотят, чтобы она проявила чудеса героизма, смело посмотрела в глаза опасности и, не дрогнув, отправилась спасать неизвестно кого, неизвестно от кого и неизвестно как!

Поддержка пришла не от Учёных. Голос Грана прозвучал отчётливо в наступившей тишине:

— Мальчик прав. Они те, кого предрекли вечные Книги, и не нам с вами судить, справятся они или нет. Наш долг — помочь им. Я забираю Добрых Людей. Если, Учёные, вы хотите ещё что-то сказать людям на прощание, говорите.

Молчание ответило Грану.

— Идём, — спокойно проговорил Гран Петровичу и доверчиво державшей его за руку Люсе.

Они вновь двинулись между уходящими в мрачноватую высь стеллажами с книгами, а затем цепочкой через раздвинувшуюся перед ними стену. На этот раз путь вывел их наружу, в промокший мир чудес.

***

Было, по-видимому, раннее утро. В его тусклом свете вышедшие видели мокрую скалу за спиной, бесчисленные капли везде: на листьях деревьев, на траве и цветах. Дождь был гораздо слабее, чем после вызванной Петровичем грозы, но он никуда не делся, всё так же шёл, закрывая своей пеленой всё, кроме стоявших ближе других деревьев.

Гран первым нарушил молчание:

— Не сердитесь на них. Учёные очень умные, самые умные в нашем мире, но им свойственно всего бояться и никому не доверять. Они странные: никому не дают читать свои Книги, никого не пускают в Хранилище. Мы, возможно, раньше вызвали бы вас, если бы они нам сразу сказали о древнем пророчестве. Вы ведь не уйдёте обратно, попробуете нас спасти?

Петровича поразили робость и надежда, звучавшие в голосе этого гордого и высокомерного человека.

— Конечно, попробуем, — ответил мальчик. — Только простите, Гран, а вы, вы сами не пробовали остановить Охотников? Ну там, повоевать с ними, что ли?

— Повоевать? — переспросил Гран. — Как это? Это, наверное, что-то, о чём мы не знаем… Мы пробовали поговорить с ними, всё объяснить, убедить уйти. Никакого результата. Все, кого мы посылали к Охотникам, исчезли, по-видимому, погибли. Наш мир очень разумный, но мы никогда не воевали, прости, Петрович.

Они ещё немного помолчали, любуясь просыпающимся лесом, слушая тихий разговор деревьев. Это было красиво. Несмотря на витавшую в воздухе опасность, умиротворение разливалось в душе Петровича. Но ещё одно чувство, пришедшее недавно, не уходило.

Обида. Ему было обидно, что он, мальчик, должен был всё взять на себя, быть самым сильным и предусмотрительным, быть взрослым. Какая-то несправедливость была в этом. И хотя в своём мире он тоже не был защищён и опекаем, там, по крайней мере, все понимали, что он ребёнок и нуждается в совете и помощи.

— Когда мы пойдём? И ещё: хотя бы приблизительно — куда идти, что делать? План какой-нибудь есть? — спросил он Грана.

— Пойдёте сейчас. Я познакомлю вас с Проводником и Стражем, и пойдёте. А план… План — это ваше дело. Откуда у нас план? — искреннее недоумение в голосе Грана мешали даже обижаться на него, и Петрович просто ещё раз вздохнул: ну что с ним сделаешь?

— Вот ваш проводник, — Гран указал на куст возле ног Люси, и та испуганно отступила подальше от куста: под свисающими до земли мокрыми ветками сидела довольно большая, размером с двухмесячного котёнка, жаба.

— Позвольте представиться, я — Га, ваш Проводник, — голос жабы был, как и полагается, квакающим, но при этом полным достоинства.

Петрович и Люся представились, удивлённо глядя на жабу.

— А Страж кто? — спросил Петрович у Грана. Тот огляделся вокруг и указал на одно из деревьев:

— Это ваш Страж.

На ветке сидела крупная, сантиметров семьдесят в высоту, птица, смотревшая на них умным взглядом чёрных глаз.

— Его зовут Кри, — пояснил Гран. — Он молчалив и необщителен, он не будет вам мешать. Страж никогда не спит, и поэтому вы сможете отдыхать спокойно: в случае опасности Кри предупредит вас, разбудит, если спать будете. Вот вроде и всё. А это для Проводника, — Гран протянул Петровичу небольшой рюкзак. — Поса дите его туда и понесёте. А вот сумочка побольше, ну, там для еды и всего такого.

Петрович взял рюкзак и пустую сумку, больше похожую на мешок, перетянутый сверху прочной тесёмкой. Повисло тягостное молчание, и Петрович понял, что именно он должен его прервать:

— Спасибо вам, Гран, за напутствие, мы пойдём, пожалуй. До свидания.

Мальчик взял в руки тяжёлую жабу, неловко засунул её в рюкзачок, надел его на спину и протянул руку ещё не пришедшей в себя Люсе:

— Пойдём, — он шагнул в сторону леса.

Их действительно вырвали из привычной обстановки и хладнокровно вытолкнули в незнакомый мир, требуя совершить невозможное, или это просто казалось Петровичу?

***

Лес быстро закончился. Они двигались по заросшему высокой травой болоту. Ноги давно промокли, солнце пряталось где-то за густыми клубящимися облаками, было сыро и грустно. Все молчали. Воодушевление, которое всё-таки появилось у Петровича в первые минуты пути, быстро прошло. Они шли неизвестно куда, просто шагали по размокшей земле, хлюпали башмаками и носами. Молчали. Люся тихо плакала.

Петрович не мог прийти в себя. Да что там, он был просто ошарашен! Сколько можно, в самом деле, строить из себя героя, разыгрывать невозмутимое спокойствие. То, что хорошо в книгах, не годится для жизни!

«Я должен признаться самому себе, — подумал он, — что не знаю, что делать, что я испуган и озадачен, что мне не нравится эта страна, как, впрочем, и компания, в которой я оказался».

Внезапно мальчик остановился: он ощутил, что от этой грустной мысли стало легче. Как только он признал, что всё плохо, по-настоящему плохо, это «всё» стало немного лучше. Мальчик повеселел. Ну что ж, если он даже и не абсолютно добрый, то, по крайней мере, честный, хотя бы сам с собой.

— Можно спросить тебя, Проводник? — поинтересовался он у груза за спиной, становившегося всё более тяжёлым с каждым шагом пути.

— О да, Добрый Человек, спрашивай. Обязанность Проводника — отвечать на все вопросы, — с готовностью проквакал «груз».

— А если не спрошу, будешь молчать?

— Совершенно верно, обязанность Проводника — не досаждать разговорами.

— Понятно. Значит, ты молчишь не из-за плохого характера или нежелания помогать нам, а по обязанности. Это успокаивает. Скажи, почему мы не получили в дорогу никаких припасов, еды там или тёплой одежды, плащей непромокаемых, например? Нам ничего не дали, кроме тебя, радость моя…

— Вам дали ещё мешок… — многозначительно произнёс Га.

— Эту пустую сумку? — Петрович удивился.

Проводник ответил молчанием.

— А, ну понятно, я должен спрашивать. Зачем нам дали пустую сумку? — мальчик старался быть терпеливым, но квакающий Проводник уже начал выводить его из себя.

— О, это не простая сумка! Ты достанешь из неё всё, что хочешь, если назовёшь это вслух. При условии, конечно, что это тебе действительно нужно.

Ответ был таким простым и бесхитростным и одновременно таким неожиданным, что Петрович едва не упал, споткнувшись об узел из травы. Волшебство, опять волшебство! До мальчика наконец начало доходить, в какой сумасшедший мир он попал, причём без права возвращения.

— Стоп, — сказал он. — Я больше не могу. Надо разобраться, поговорить, обсудить всё. Сколько можно вот так идти? Всё, привал!

Это правда, первые шаги были безобразны, вспоминать долгий тоскливый путь по болоту под низкими тёмными облаками потом будет стыдно, но ещё не поздно начать всё сначала!

***

Костёр горел ярко, потрескивая веточками и попыхивая смолой. Первые минуты привала Петрович от души забавлялся тем, что просил у волшебной сумки всякую всячину: сухие ветки, спички, тёплые одеяла, высокие непромокаемые сапоги… Он выяснил, что сумка давала не всё. Она не отреагировала на просьбу о куске копчёного мяса и сухом доме с прочной крышей. Как пояснил Га, мяса в этой стране вообще не ели (ведь нечестно убивать тех, кто всё понимает и разговаривает, а все животные здесь были разумны), доставлять же что-то из мира Петровича сумка была неспособна. Кроме того, она могла дать только те предметы, которые помещались в ней, так что какой уж тут дом…

Забава быстро надоела. Путники перекусили, высохли и согрелись, и жизнь стала казаться Петровичу уже не такой беспросветной. Мальчик внимательно наблюдал за Люсей. Она успокоилась, перестала плакать, только смотрела по-прежнему тоскливо. Петрович вспомнил тот яркий приступ жалости к ней, желания защитить, оправдать, который испытал при встрече с Учёными. А сейчас жалость к маленькой беременной женщине боролась в нём с обидой. Нет, не на неё! От мысли, что это возможно, сразу становилось стыдно. Она-то при чём? Обидно было, что его спутником оказалась именно Люся. Ведь мог бы быть кто-то сильный и умный, кому было бы под силу и Охотников победить, и Петровича защитить. Мог бы…

Нет, не мог! В его ненормальном мире, все пороки которого он знал намного лучше своих более благополучных ровесников, не мог быть абсолютно добрым сильный и смелый человек! Не мог быть добрый человек нормальным! Лишь больной оказывался способен сохранить добро в своей душе! Больной душой. Такой, как Люся… То, что она не совсем нормальна, было очевидно, стоило только заглянуть в глаза женщины. Вот только он сам не соответствовал этой истине. И снова ощущение ошибки, совершённой Гонцом Тиром, закралось в мысли Петровича.

Он по-другому посмотрел на Люсю. Маленькое лицо женщины было обращено к костру, тонкий розовый шрам проходил по левой его стороне, сворачивая на бок нос и уродуя верхнюю губу. Петрович вдруг увидел, что у неё красивые глаза, маленькие, правда, и какие-то бесцветные, зато окружённые длинными светлыми ресницами и от этого словно сияющие. Сейчас эти глаза были очень грустными и растерянными.

— Откуда ты, Люся? — тихо спросил Петрович и искренне удивился этому неожиданному «ты», что вообще редко позволял себе по отношению ко взрослым. Наверное, дело в том, что он не ощущал Люсю взрослой, старшей.

— Я из Зернограда, это город в Ростовской области, — просто ответила женщина.

— Правда? — обрадовался Петрович. — А я из Ростова, вот здорово!

Радость была такой неожиданной и пугающе успокаивающей, какая, наверное, бывает у солдата, встретившего где-нибудь у чёрта на куличках земляка. Люся показалась теперь Петровичу ближе и как-то родней. Он продолжал расспрашивать, и Люся рассказала, что она сирота, родители оставили её сразу после рождения, когда увидели, какой она родилась. Воспитывалась Люся в Зернограде, где, оказывается, есть специальная школа для детей с нарушениями речи, а при школе интернат. Именно там её научили говорить, пусть не очень хорошо, но более-менее понятно. После школы бывшее советское государство дало ей, как сироте, квартиру, но Люся попалась на уловки квартирных аферистов, и теперь живёт в комнате одного из многочисленных зерноградских общежитий.

— А мне так больше нравится, — говорила она. — Я привыкла с людьми, чтобы все вместе. У меня на двери и замка-то нет, — она улыбнулась. — Если открыто настежь, то я дома, а если закрыто — меня нет.

И Петрович вдруг стал её понимать. Он понял, почему эта странная женщина совсем не опечалена потерей квартиры, не понимает ценности утраченного жилья. Ну ладно, можно назвать её больной, а можно — просто другой. Она другая, и всё. И Петрович тоже неожиданно разговорился. Он рассказал о своей жизни, о друзьях.

***