Бесплатный фрагмент - Первый

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Каждый (утверждают специалисты по каждым) может написать книгу. Но не каждый за это берется. А жаль! Возможно мир бы изменился, узнай мы мысли и устремления всех людей на планете. Конечно, тогда бы пришлось бросить все дела и только читать друг друга с утра до вечера, как это делали когда-то участники ЛИТО «Ступени», приговаривая «Прочти меня, как я тебя…»

Надо ли издавать свои первые литературные опыты? Однозначного ответа на этой вопрос не существует. Я, например, уверена — надо! И не для того, чтобы, увидев свой текст в типографском исполнении, заломить руки и бросится вон из литературы (вариант — услышав похвалы броситься В литературу). А для того, чтобы кто-то «прочёл меня, как я тебя», поднял к небу глаза, полные слёз, и сказал: «Я тоже видел этого голубя „Куа“… Оказывается, он пережил страшную трагедию…»

Первые опыты — они самые интересные. Еще не все аллюзии и реминисценции (а кто сейчас обходится без них?! Нет, ты назови!) использованы. Еще не все истории из собственной жизни рассказаны. Наконец, еще не всё дорешено!

Сюжеты для небольших рассказов, зарисовки к будущим сценариям, готовые эссе и даже документалистика — всё представлено в этом небольшом, но полезном сборнике. Время чтения — не больше часа. Время для раздумий — бесконечность!

Елена Викторовна Волкова- председатель Вологодского регионального отделения Союза российских писателей, прозаик, журналист.

ИРИНА ГРИГОРЬЕВА

Голые

На обнаженную ногу Риммы Кропоткиной медленно заполз солнечный луч. От неожиданного теплого прикосновения она подняла голову и попыталась разлепить глаза. Сон тяжёлыми хлопьями ещё висел на ресницах. Римма застонала от боли в боках. Села на кровати. Кровать хрустнула и больно впилась в ягодицы. Ноги, коснувшись пола вздрогнули. Пол был непривычно твёрдый и холодный.

«Что это?» — спросила она сама у себя, протирая глаза кулаками. Огляделась и в ужасе вскочила. Желание закричать как можно громче она подавила и даже прижала ладонь ко рту. Пробежала от кровати к двери, бросилась к окну, прижалась к стене. Фактурные обои вдавились в кожу. «Боже мой! Что происходит?» — шептала она ощупывая своё тело. Голые плечи, обвисшая тряпочками грудь, розовые лучики растяжек на животе, располневшие за лето бёдра. Присела и провела руками по полу. На кончиках пальцев остался мелкий серый песок. Он прилип и на стопы и неприятно колол. Комната выглядела чужой. Запах пыли щекотал нос. Римма чихнула.

Солнечный луч провалился в щели деревянных реек кровати и выхватил в глубине подкроватной темноты детские игрушки, покрытые мохнатым серым налётом, крошки, обрывки бумаги.

«Где матрац? Где простыни? Где моя ночнушка?» — повторяла она заглядывая под стул с фанерой вместо мягкой седушки. Там же она нашла розовые резиновые подошвы. Подняла их и вскрикнув выкинула.

С опаской подошла к шкафу и быстро открыла дверцы. На нее стыдливо смотрела черная пустота полок. Лишь пуговицы разноцветными пятнами пестрели в сумраке. В ящичке для нижнего белья она обнаружила металлические пряжки поясков и пластмассовые запчасти бюстгалтеров.

«Это какой-то бред!» — сказала она громко и со всей силы шлёпнула себя по щеке. Лицо зажгло сотнями мелких горячих иголочек. Растёрла щёку. «Нет. Это не сон. Но что же тогда? Ведь не я же вчера напилась до зелёных чёртиков. Ой.»

Она на цыпочках вышла из спальни. Из гостиной по коридору растекался звук, похожий на дребезжание вагона с металлоломом. Крючки в прихожей сиротливо поблёскивали, отражая бодрое утреннее солнце. Россыпью на полу валялись чёрные пуговицы, резиновые подошвы разных размеров лежали в обувнице и напоминали сухие лепестки какого-то космического цветка.

Вжав голову в плечи она приоткрыла дверь гостиной. Заглянула туда. Резкий тяжёлый запах ударил в нос. Подавив приступ тошноты, она зажала лицо ладонью и безшумно подошла к окну. Распахнула его и глубоко вдохнула свежий ветер, влетевший в дом. Опахнуло прелостью и влажностью. Улицы были пусты, что было довольно странно для утра понедельника. Ни дворников, заметающих листья, ни мамочек с кричащими детьми, ни вечно спешащей молодёжи не было видно. Двигатели машин таинственно молчали. Слышно было только крики грачей на берёзах у соседнего дома.

На полу около её ног лежал муж — Савелий Кропоткин. Он был абсолютно голый, как и диван, с которого он свалился. Мясистое волосатое тело содрогалось в приступах храпа. Римме даже показалось, что книги на полке ритмично вибрируют. На живот и щеку мужа налип серый песок, в ёжике волос застряла какая-то чёрная паутина.

От ветра, уже вовсю хозяйничавшего в комнате, стало холодно. Римма поёжилась и растёрла плечи. Отряхнула подошвы от песка. С отвращением посмотрела на мужа. С жалостью на диван.

По квартире пронёсся визг. «Дети!» — обожгла её вспыхнувшая мысль. Она забежала в туалет и закрыла дверь. Судорожно принялась обматываться туалетной бумагой. Замотала грудь, бёдра. Мягкая трёхслойная нежность с перфорацией плотно обнимала тело и приятно пахла клубникой.

В детской царили веселье и металлический скрип. Мальчик и девочка прыгали голышом на пружинах. Мать застыла в дверном проеме и изумленно смотрела на их бледные худенькие тела то и дело застревающие ногами в том, что прежде было кроватью. Лица их раскраснелись, тонкие паутинки волос девочки лёгким облачком взлетали и опускались на плечи. Рисунки, висевшие на стенах и изображавшие желтые и красные листья, подлетали от воздушных потоков детских прыжков.

— Мама! Мама! Смотри, мы голые! — кричали они наперебой.

— Мама, а почему у Лины нет пи… — запыхаясь прокричал мальчик.

— А ну-ка слезайте! — Римма забежала в детскую и поставила детей на пол.

— Мы хотим пыыыгать! — заныла девочка.

— Успокойтесь! — громко сказала мать. — Одевайтесь и марш в кухню! Блин! Одежды же нет.

Она подошла к шкафчикам и убедилась, что у них внутри тоже самое, что и в её гардеробе. Пустота, пуговицы, молнии и клёпки. Вздохнула.

— Мама, это у тебя что, туалетная бумага? — спросил мальчик.

— Да. Павлуша. Именно туалетная.

— А ты тоже выла гоинькая, как и мы? — с интересом рассматривала её лицо Лина. Она обняла мать своими тонкими ручками. — Ты такая тёпая!

Тонкие пушинки детских волос мягко коснулись плеча. Римма улыбнулась и сказала:

— От тебя пахнет карамелькой. Ты что, уже конфету ела?

Лина высунула язык. Он был малиновый.

— Я нафла её под каватью!

Мать покачала головой и сказала:

— Так. Сегодня в садик Пашик не идёт.

Павлик запрыгал на месте и громко крикнул:

— Урааа! В садик не надо! Мам, а папа тоже голый? Я хочу посмотреть на голого папу!

— Я тооозе! — взвизгнула девочка.

— Нееет! — закричала мать и бросилась к двери гостиной. Она присела и загородила руками проход. — А ну быстро в кухню!

Дети засмеялись и шлёпая голыми ногами по светлому полу, скрылись в ярком луче, бившем в кухонное окно и торчащем треугольным осколком в коридоре.

«Чёёёё за херняяяя!?» — послышался хриплый рёв и возня из гостиной.

Римма закатила глаза и пошла в кухню. Дети сидели на табуретках. Было странно видеть их голыми за столом. «Это же моветон» — подумала она и открыла холодильник.

Зажужжал телефон, прикреплённый проводком к розетке. «Свекровь» горела надпись на экране. Римма причмокнула и проигнорировала вызов.

За стеной, соединяющей квартиру Кропоткиных с другой квартирой, раздался громкий визг и рыдания, которые сменились воем и стуками.

— О! Похоже Анька Коровина, мадель-то наша гламурная шкаф свой со шмотками открыла. Плакали её Гуччи-фигуччи. — Она улыбнулась и поправила бумажную обмотку на груди.

Дети что-то кричали, но Римма внимательно вслушивалась в звуки соседней квартиры. Привычным движением она достала из шкафчика коробку хрустящих шариков, со звоном насыпала их в красную и белую миски, бросила горсть себе в рот. Улыбнулась от приятной шоколадной сладости. Вытащила из холодильника бутылку и налила в шарики. В мисках зашипело. Дети заверещали. Римма поняла, что налила в миски пиво.

— Тьфу ты! — мотнула она головой и выплеснула всё в раковину. Дети заревели.

— Где мои трусы!? — загрохотало в гостиной. — Куда спрятала!?

Римма отломила от пшеничной буханки два больших куска и подала детям. В кухне наступила тишина. Только похрустывание хлеба и ритмичное чавкание её нарушали. Глаза детей блестели. Римма погладила их мягкие головки.

Из пакета для мусора и скотча она слепила детям какую-никакую одежду. Лине подобие платья. Павлику тоже.

— Я не хочу платье — завопил он.

— Паса — девчонка! Паса — девчонка! — закричала Лина, указывая на брата остатками булки.

Ловко превратив платье в шорты, Римма отправила детей в детскую и наказала не выходить оттуда. Два шуршащих комочка скрылись за дверью.

Она стояла и смотрела в окно. Одинокие облака, подгоняемые ветром, быстро пробегали по небу. В обезшторенных тёмных квадратах домов мелькали обнажённые фигуры. Они то появлялись, то таяли в сумраке комнат. Римма встала на цыпочки и вытянув шею, стала наблюдать за безжизненной улицей. Теплый солнечный луч пригрелся в ямочках ключиц, застыл на веснушчатом носу.

Туалетная бумага соскользнула с бёдер вниз и упала на пол.

— А ты ничё такая при свете! — услышала Римма голос за спиной. Вздрогнула и обернулась. Муж стоял посреди кухни и жмурился от солнца. Он прикрывал срамное место семейной фотографией в голубой рамочке. На фото вся семья в новогодних декорациях и нарядных арендованных костюмах натянуто улыбалась. Муж смотрел на неё не отрывая глаз. От такого пристального взгляда Римме стало не по себе. Она быстро спряталась за дверцей холодильника, обнажив его содержимое для мужа.

— Башка трещит! Где моё пиво? — спросил муж, стукая рукой по виску. Его лицо смялось неаккуратными складками, в которых исчезли мутные глаза. Он громко зарычал, замотал головой, грузно опустился на табуретку. Семейное фото упало на пол.

— Это ты во всем виноват! — громко крикнула мужу Римма. Глаза её наполнились слезами. Она швыркнула носом. — Ты, зараза такая, обещал же вчера не напиваться! А домой пришёл, как свинозомби! Грязный, вонючий, в одном кроссовке! Терпеть тебя не могу! Гадкая свинья!

Тело её передёрнулось от отвращения. Горькая слюна наполнила рот. Ей захотелось плюнуть прямо в заплывшее лицо Савелия, но она заплакала.

— А чё я то? Чё я то виноват? — заурчал муж, рассматривая продукты на холодных полках и голову жены, выглядывающую из-за дверцы холодильника. Он схватил пластиковую бутылку с молоком и жадно заглотал. Молоко белыми ручейками текло по лицу, капало на живот, ноги, пол. Он осушил бутылку и зарычал, вытирая рот рукой.

— Ты видишь, что дома творится! Посмотри на себя! Ты голый! — громко говорила Римма и трясла рукой в воздухе.

Савелий потёр ладонями лицо.

— А давай, я лучше на тебя посмотрю! Давно не видел тебя такой! — он встал и медленно пошёл к жене.

Молния стыда и отвращения пронзила всё её тело. Она подскочила на месте и взвизгнула:

— А ну, пошёл отсюда! Не смей ко мне приближаться! А то завизжу! Ты знаешь — я умею. — она открыла рот набрала воздуха в грудь.

Глаза мужа округлились и он замахал руками:

— Не, не, не! Молчи! Только молчи! Не надо Риммовизга! У меня голова лопнет! Ты же не хочешь оттирать от своего дизайнерского кафеля мои мозги?

Улыбка слегка скользнула по лицу Риммы. Успокоившись она закрыла холодильник и деловито зашуршала пакетами для мусора. Скотч затрещал и через пять минут она уже стояла перед мужем в коротком чёрном платье.

— Классика! — гордо сказала Римма и покрутившись на пятке, забрякала туркой.

— А мне сделаешь? — тихо попросил муж и погладил ногу жены. — Какая у тебя ровная и нежная кожа. А вот моя любимая родинка. Сто лет её не видел. — Он обвёл пальцем коричневый бугорок.

— Убери свои грабли! — оттолкнула Римма руку мужа и подала ему пакеты и скотч. — Вот тебе твоя одежда!

Кропоткины сидели на полу в гостиной, пили кофе и смеялись. Программа новостей выглядела как комическое шоу. Диктора закрывал цветной баннер, виднелась лишь голова.

— Вот умора! — сотрясалась Римма от смеха. — Они прикрыли ведущего рекламой лыжных костюмов! Ой не могу!

— Лучше бы они засунули его в ту штуку, которая на масленице стоит. Ну, куда рожу пихать надо. Помнишь, мы так фоткались? — Громко хохотал Савелий.

Римма представила эту нелепую картину, улыбнулась и положила голову мужу на плечо. Плечо это было твердым и прохладным. Шуршание пакетов стало чуть тише, слышно было громкое дыхание Савелия. Римме стало вдруг тепло и уютно.

В комнату забежали дети. Они были обклеены стикерами, цветной бумагой и надели туалетные втулки как браслеты. Павлик спросил:

— Мама, а мы всегда будем так ходить? Можно мне в садик так идти? У меня костюм супергероя! Только пакеты колются немного.

Маленькая Лина, прикрепившая белый пакет-маечку на волосы, схватила с тарелки печенье и запрыгала вокруг отца:

— А я невеста! Я как невеста!

Отец поднял девочку и подкинули несколько раз. Она засмеялась. Шелестящая фата покачивалась на голове. Деловито пополнив запасы печенья дети убежали к себе в конмнату.

Римма допила кофе и вздохнула:

— Как ты думаешь, Сав, почему так произошло? Может это и правда ты виноват. Ты же поклялся, что дома будешь в одиннадцать. А сам под утро пришёл.

Лицо Савелия налилось краской. Он размял затёкшие ягодицы, отлепил прилипший к ним пакет:

— Прости меня, Римка! Прости скотину такую! — он взял её лицо в руки и зачмокал его.

Римма задыхалась от запаха нахлынувшей нежности. Родные волоски приятно покалывали. Он обнял её.

— Ты такая тёплая и пахнешь печеньем. — Он зарылся в её густые каштановые волосы. — И это целлофановое платье тебе идёт.

Они смотрели друг на друга и молчали. С экрана лилась информация об оголившемся мире. Мелькали голые люди, вертолёты, президент светил из-за высокой трибуны мышцами, показывая единение с народом в трудной ситуации и говорил о чрезвычайном положении. Римма прекратила поток телевизионной паники нажав кнопку на пульте, и в комнате повисла тишина.

— Представь, как эскимосам плохо сейчас. Может они уже умерли от обморожения. — всхлипнула Римма. — О чём они говорят? Какая эвакуация северных народов? Они же не успеют! Солдаты голые чтоли туда поедут?

— Не парься, у этих эскимосов есть олени! Они вспорют им брюхо и залезут в животы. Как ДиКаприо. Олени тёплые и влажные внутри. Похоже на ванну. Но воняет, наверное. — Савелий скривился и подошёл к окну. — Ты смотри, чего делается!

Римма подбежала к мужу. Осторожно выглянула из-за его плеча. На улице наблюдалось движение. Голые тела и тела, обёрнутые бумагой, картоном, целлофаном перебегали из кустов к машинам, забегали в дома. Хлопали дверцы автомобилей, кричали дети. Суета была заметна в каждом дворе.

— Надо к матери валить. В Заземье. Там сейчас хорошо. — сказал Савелий.

— Только не в Заземье! В лес, в пещеру, на военную базу, но только не туда! — замотала головой Римма.

«Свободаааа!» — орал какой-то мужик, влезший на детскую горку, махал руками и тряс всем, чем можно трясти. К нему присоединились еще несколько человек. Они хватали палки и камни и бросали в окна. Витрины магазинов рассыпались градом осколков. Улица наполнялась визгами, истошными криками и грохотом.

— Сава, мне страшно! Закрой скорее окно! — умоляюще проговорила Римма и потрясла мужа за плечо.

— Смотри, полицейские бегут! — ткнул Савелий куда-то в зелёные заросли.

С высоты восьмого этажа Кропоткиным было видно как отряд полиции, вооруженный пистолетами, дубинками и пластиковыми щитами, облачённый в картонные коробки, приближался к группе голых мужчин. Послышались выстрелы, крики.

— Он убил его! Убил! — завизжала Римма и упала на пол. — Скорее отойди от окна! Закрой, закрой его!

В комнату вбежали испуганные дети.

— Мама, мама, что это? — прижался к матери Павлик.

— Папа, я боюсь! Боюсь! — заплакала маленькая Лина. С её головки слетел пакет. Она сжалась в комочек.

Римма обняла детей. Их горячее дыхание и колотящиеся сердца заставили руки матери дрожать. Волнение охватило её и готово было вырваться рыданиями.

— К окнам не подходить! К дверям тоже! — крикнул Савелий. — Он схватил опустевший гардероб и со скрежетом придвинул к окну, тем самым загородив его. В комнате стало темно.

Кропоткины сели в центр комнаты. Дети плакали и жались к матери. Она целовала их пушистые макушки, солёные щёчки и гладила спинки.

— Чччч, всё будет хорошо! Сейчас добрые дяди полицейские запрут в клетку плохих дядей. Фабрики сошьют новую одежду для всех и всё снова станет хорошо. Так ведь? — Сава, скажи, что так и будет!

Резкий звонок в дверь заставил всех вздрогнуть.

— Мама, это зомби? Там зомби? — завыл Павлик и бросился к шкафу. Закрылся там.

— Без паники! — Сказал Савелий. — Я пойду посмотрю.

— Сава, не ходи! Не ходи, милый! — заплакала Римма, хватая мужа за пакет. Кусочек чёрного полиэтилена остался в её руке.

— Тихо! — шикнул муж.

Забрякал замок.

— Сава, у вас есть валерианка или чего там ещё? — послышался усталый голос соседки Элеоноры Коровиной. — Анька моя в истерике. Трясётся вся. Скорая уже два часа едет.

Римма вышла на голос как зачарованная.

— Здрастье, Элеонора Арнольдовна, — проговорила она. — Как Вы?

Соседка стояла обёрнутая в блестящую упаковку от букетов цветов. От неё пахло розовыми лепестками. Лицо выглядело заметно постаревшим и осунувшимся. Непривычно было видеть её без макияжа. Жидкие волосы свисали на сморщенные плечи. Нехотя она сказала:

— Да что я то! Аня как увидела с утра, что её вещи испарились, так до сих пор как в бреду находится. Шубы, дизайнерские платья, туфли из США привезённые, костюм от Тома Форда, юбка-шар от Феррагамо. Бедная, бедная… Я ей предлагала пакет надеть, так она на меня с кулаками! Лучше голая буду ходить, говорит, чем как бомж одеваться. — Она вслипнула и вытерла нос рукой. На костяшках пальцев блеснула слизь. — Римма, а скотча у вас нет лишнего?

— Возьмите. И вот. Это пергамент для выпечки, — Римма подала соседке длинный рулон и завёрнутые в фольгу бутерброды с курицей. — И еду возьмите.

Вечерний город был заполнен непривычной суетой. По дорогам носились полицейские машины. Пожарные сирены разрывали вечернюю тишину. Окна серых пятиэтажек были заклеены газетами, салфетками, детскими рисунками. Лужи бордовой жижи виднелись на влажном асфальте. Синие фургоны равнодушно принимали в себя чёрные мешки в форме людей.

Кропоткины лежали в бумажной куче. Обрывки газет, салфеток, страницы книг — всё было аккуратно сформировано и уложено в угол комнаты. Дети прижавшись к матери тихо сопели, иногда вздрагивая. Пижамы из пакетов покрывали их маленькие тела. В комнате было темно. Только светящееся облачко ночника в виде единорога слабо очерчивало контуры мебели и фото в синей рамочке. Савелий и Римма лежали рядом и вслушивались в звуки улицы и дома. Слышно было как хлопали двери, как торопливые шаги бежали вниз по лестнице, как гремел лифт и лаяли собаки.

— Как все стихнет — прыгаем в машину и валим отсюда к матери. — прошептал на ухо жене Сава. — Я звонил ей. Она будет нас ждать.

— Я знаю, что в деревне хорошо. — села и заглянула в лицо мужа Римма. — Но может пересидим дома? Чего страшного в голых людях? Я уверена, что все это быстро закончится.

— Надо срочно валить отсюда. Хрен знает, что дальше будет. — настаивал муж.

— Блогеры говорят, что все выезды перекрыты. Кто-то даже умудрился заснять кордоны на видео. Читала, что его арестовали. — встревоженно сказала жена.

— Кому ты веришь? Каким-то хайпожорам! Они вон, всю ленту засрали своими лайфхаками «сделай брюки из макарон», «платье из листьев за 10 минут» или «как выжить в одеждопокалипсисе». У меня свой план. — Сава погладил жену по спине.

— И какой же? Сбежать к маме под юбку? — Римма презрительно скривила лицо.

Это заставило Саву вскочить на ноги.

— Я же для вас стараюсь! Я хочу спасти детей! — крикнул он.

Римма закатила глаза:

— Спасти? Увозя их прямиком на вооруженные посты? Очень умно! Я никуда не поеду! Езжай к мамочке один!

Губы Савелия дрогнули, кулаки сжались.

— Прекрати капризничать и строить из себя стерву! Собирай вещи и поехали! Если завтра исчезнут девятиэтажки — ты первая скажешь мне спасибо!

Римма поёжилась и оглядела комнату. Фигура мужа возвышалась в полутьме, глаза его блестели. Он будто стал больше. Римма потянула к нему руку, чтобы дотронуться и проверить не иллюзия ли это.

На улице что-то громко хлопнуло и весь город погрузился во тьму.

ЕЛЕНА БУЛАТОВА

Боб

Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки

Генрих Гейне

Я Боб, той-терьер, русский, русский, не в смысле гражданства, проживающий в России. Той-терьер, русский — это порода собак такая.

Хотя русский той-терьер тоже будет правильно. Русский это как диагноз, как порода у собак.

Суть нашей породы — уязвимая нервная система. Я нервный, но не глупый, я всё отлично понимаю. Я понимаю и анализирую. Я давно уже сообразил, что жить на этом свете той-терьером девочкой, заметьте сукой я не сказал, гораздо легче, чем кобелём. Я рано жизнь познал. Мы, собаки, дважды родителей не выбираем: сначала — у кого родиться, потом — кто в семью заберёт.

С одной стороны радоваться надо, что я вообще есть. Как я вообще на свет появился у крайне истеричных родителей? Слышал, что мама очень уж нервничала перед свиданием с отцом. У матери в первом помёте был всего один щенок — Арчи назвали. Щенков первого помёта называют по первой букве алфавита. Мы с сестрой во втором помёте родились. Заводчики сильно не «креативили» — назвали Боб да Бэлла.

Разве бывают малыши некрасивые или, по крайней мере, не забавные? Так и у собак, — они маленькие радуются жизни, «щенячат», пока не некоторые из них не поймут своей уязвимости.

Первый раз пришли «типа в семью забрать», пришли за кобелём. Дамочка меня увидела и говорит: «Он совсем не такой, как я представляла, ножки какие тонюсенькие, а глаза непропорционально большие», забрали Бэллу! (видимо у неё всё пропорциональней), «щенячить» мне стало не с кем, и я размышлял.

Через три дня появилась моя хозяйка. Толи она долго ехала, толи они с заводчиками друг друга не поняли, в общем, ей тоже девочку хотелось. Когда она меня увидела, произнесла фразу, которая много мне объяснила:

«Если я его не возьму, меня сгложет чувство вины, эти глаза будут мне сниться!»

С тех пор я стал подвержен приступам фрустрации. Я не могу, того чего желаю, не могу хозяйке подставить плечо.

Барышня она крайне тревожная, тридцать пять уже, выглядит, правда моложе. Про таких, в народе говорят: «Ни ребёнка, ни котёнка».

Да, кстати я забыл совсем пояснить, что нас на территории трое. Меня когда хозяйка принесла там уже жила Марчелла. Марчелла это кошка-сфинкс, ровесница хозяйке. На мой взгляд — «дама крайне странная». Она меня игнорирует. Но это бы ладно, ещё пытается меня подставлять. Вот на днях хозяйка забыла тарелку с супом, в котором были кусочки мяса, на столе. Марчелла ест только сухой корм двух вкусов (рыбы и кролика), а тут, чтоб меня подставить жиденького решила попробовать…

Я в трясучке ей на собачем кричу: «Марчелла, куда, твоя интеллигентность девалась?»

Хозяйка вернулась, увидела пролитый суп и съеденное мясо и очень долго меня воспитывала «Как тебе не стыдно, Бобик?» И всё в таком духе. А то, что кошка может мясо съесть ей и в голову не пришло.

Потом звонила какой-то подруге, рассказывала. Та ей предложила на камеру всё заснять и в ютуб выложить. Разговор закончили на: «Я подумаю, насчёт видео». «Да, разве она установит камеру?» — я её уже изучил. В лучшем случае посмотрит опять видео, про собак, а потом опять включит Мандельштама «Невыразимую печаль». Вздохнёт и скажет:

«Странно Боб, это в какой-то степени и про тебя, но когда я тебя не знала, мне и в голову не пришло бы такое».

Жить с такой впечатлительной хозяйкой мне помогает только ирония и трезвый ум. Я тоже раньше переживал, когда она вслух Чеховскую Каштанку, особенно, то место, где она «давала себе отчёт», когда потерялась.

— Что ей покоя не дают те собаки, которые давно уж сгинули в Лету. У Каштанки, всё хеппи-эндом для неё закончилось. А потеряйся собака по нынешним временам. Куда прибьёшься? Цирки, театры, кинотеатры — закрыто всё!

Одна и радость то у меня — сопроводить хозяйку на прогулке. Только прогулкой это назвать сложно — пять минут нужду справить, а дальше гуляем по магазинам. Я подмышкой у хозяйки или на плече. А там столько людей странных. Или к хозяйке с вопросами пристают:

— Это девочка, А как зовут?

или пытается своё мнение донести до меня и окружающих:

— Ох бедняжечка, нервничает…

Мне так хочется, чтобы хозяйка ответила:

— А Ваше какое собачье дело?

А самому, мне очень хочется облаять одного толстого мужика, который встречается в «Шестёрочке», а иногда укусить дворника. Дворника — это так для каламбура, в принципе он ничего плохого мне не сделал и нюни в отличие от других не разводит. Ему некогда, он делом занят. Не как те «праздношатаюшихся» по магазинам, «что бы ещё купить глядящие»…

Иногда мне, кажется, что я не переживу эти ограничения, что я это не вынесу сердце моё разорвётся. См. выше про фрустрацию.

Но потом я собираюсь и говорю себе: Боб, ты единственный представитель рода мужского на этой территории, ты сможешь, ты адаптируешься. Может кто-то тоже бывал в похожей ситуации пишите, пока на почту Bob20@mail.ru.

Кстати символ @ в каждой культуре имеет своё название. В Болгарии например, это обезьянка. В Израиле — водоворот. В Финляндии, между прочим — кошачий хвост. А в России — собака!

Может не зря, к названию нашей породы прибавляют прилагательное?

Русский это как диагноз, как порода у собак.

ЕЛЕНА ГРЕЦИШИНА

Куршская коса
Пирс

Шквалистый ветер пробирался повсюду. Щёки раздувались, куртка превратилась в парус. Съёженные люди шли по мощёной набережной, сгибаясь под силой стихии, подбирая пальцами рукава, чтобы ледяной воздух не проникал внутрь.

На самом краю пирса тоненькая фигура в тёмном удлинённом драповом пальто, его полы развевались на ветру, широкий бледно-розовый шарф обвивал шею.

«Не уходи, жди…» — как будто шепчут волны.

— Боже, ещё один порыв ветра, и она улетит, — проговорил вслух молодой мужчина в серой куртке, отвечая волнам. Он быстрее зашагал твёрдой походкой морского волка к пирсу по вымощенному плиткой променаду.

Облупленные, некогда коричневые доски пирса поскрипывали под ногами.

«Скорее… Скорее…» — звучало в голове у мужчины. До него долетали брызги волн, смешанные с начинающимся дождём.

Пахло рыбой, тиной и морской свежестью. Дух Балтийского моря не спутать ни с чем. Оно отдает Севером, хрустальным и чистым, тишиной, кораблями и надеждой.

Вот его руки сомкнулись кольцом на тонкой талии. Двое на пирсе слились в поцелуе.

Её солёные губы оказались ледяными. Мужчина невольно облизнул свои: на них тоже чувствовалась соль. Впрочем, как обычно, он привык к этому вкусу на губах за несколько лет службы на корабле.

Морской ветер неустанно облеплял всех людей тонким слоем соли, будто хотел засолить прохожих на зиму.

— Побежали! Скорей! Опоздаем! — закричал мужчина, пытаясь перекричать ветер и шум волн. Он потянул девушку за руку.

Слезинка мелькнула на её щеке.

— Так, отставить. У нас есть ещё пара дней до моего отхода в рейс. Идём скорее! — скомандовал он, глядя в её голубые глаза.

Белый экскурсионный автобус на Куршскую косу поехал с балтийским акцентом, медленно и неспешно.

По дороге все с интересом прислушивались к речи гида. При въезде на платную стоянку косы пассажиры начали выглядывать из окон, вытягивать шеи, некоторые даже вставали со своих мест.

Перелётные птицы

Первая остановка на орнитологической станции. Сюда прилетали птицы со всего света. Почему-то они делали остановку именно здесь. Ещё в советские годы учёные придумали сооружение из рыболовной сети для отлова пернатых. Оно напоминает огромный граммофон высотой около десяти метров.

— Это розовая синица, ранее окольцована на Севере, — веселый орнитолог лет шестидесяти в чёрной бандане ловко выловил маленькую птицу с розовыми крыльями из сети и понёс в домик окольцовывать.

Катя достала из кармана смятые билеты на поезд Архангельск — Санкт- Петербург и на самолет из Питера в Калининград. Их края уже обтрепались и распушились. Девушка свернула их в трубочку и убрала обратно в карман.

Она подняла голову и посмотрела на огромную рыболовную сеть. По её спине побежали мурашки. Катя потёрла кольцо на правой руке: память о первом замужестве.

«Он тебе не пара, подумай», — вдруг мелькнули слова матери, сказанные накануне Катиной свадьбы.

Эта картинка сменилась другой: первый год жизни с мужем. Холодный Архангельск и шумная семья с итальянскими страстями. Девушка увидела ту Катерину с поджатыми губами, которая опекала мужа со всех сторон. А ещё контролировала и всё время думала: «Только бы не напился!».

— Ты где? Быстро домой! Тебе завтра на работу! — исступлённо кричала в трубку Катя на «любимого», или «сверлила» его пронзительным, испепеляющим взглядом… Испепелила… муж пил всё больше…

Слова бывшего до сих пор звучали в голове: «Ты хочешь причинить мне добро и нанести пользу!!» — скрипел его горький голос. — Хочешь быть хорошей!..»

Ком подступил к горлу.

Орнитолог, неся в руках птицу, по дороге шутил.

— Думаете, сколько квадратных метров нужно паре маленьких птиц для жизни в лесу? Тридцать один! Почти как людям.

Катя с упрёком посмотрела на Ивана. Тот подмигнул ей, мол, всё будет! Иван готовил ей сюрприз, он только закончил ремонт в новенькой квартире, доставшейся ему при разводе.

Весёлый орнитолог оказался питерским профессором, который всё лето до глубокой осени проживал тут, на косе.

Танцующий лес

Следующая остановка — Танцующий лес.

В сотне шагов от дороги, в сосновом лесу, туристы увидели потрясающее зрелище: сосны завили стволы в дуги и спирали, как будто присели и повернулись вокруг своей оси. В радиусе ста метров этой необычной танцплощадки деревья выписывали замысловатые па.

На ощупь это были обычные шершавые сосны с запахом хвои. В народе считается, что сосновые боры оздоравливают, успокаивают, но эти деревья угнетали. Катя вряд ли могла объяснить это навалившееся, щемящее чувство.

Завитые в спирали алюминиевые вилки и ложки валялись по столу. А девушка, похожая на Катю, сидела в окружении чемоданов в прихожей, держала в руке телефон и каждую минуту смотрела на экран. Вызов-подтверждение из такси не приходил уже шесть минут.