Бесплатный фрагмент - Пехотный полк

ПРОЛОГ

Прошитые залпом линии пехоты редели. Треск ткани и щелчок крови, вытекающей из только что образованной раны, был слышен даже у далеко стоявших солдат — он отлично доходил вплоть до края шеренг, ещё больше придавая ужаса всему происходящему. Свист, а затем шипение чугунных ядер после фонтана земли, выброшенного попаданием, лишь вносили смятение, накладывая отпечаток страха и паники.

Но мы продолжали идти…

Буквально в пяти бойцах от меня ядро пролетело по верхней кромке строя, снеся без сложностей все три черепа, стоявших у него на пути. Капли крови и куски человеческого мяса разлетались вокруг, попадая кому на мундир, кому на сапоги, а кому и на лица. Бедолаги делали ещё шаг и неподъёмным грузом падали под ноги своим боевым товарищам. Разлетевшиеся в разные стороны останки уже погибших солдат продолжали атаку отдельно от тел своих хозяев на форме и коже ещё чудом живых.

Истошный крик раненых и постоянный рёв командира смешивался с неумолкаемым воем артиллерийских залпов и уже нельзя было понять — то ли пушки начали очередную смертельную канонаду, то ли комбат из последних сил выдавливает из себя максимально громкий приказ к продолжению атаки.

Мы остановились…

Неожиданно тишина полностью покрыла поле боя и лишь те самые шипящие ядра на чёрной земле, заканчивая вращения в воронках, напоминали о недавнем обстреле. Солдаты заполнили первые две шеренги. Очередной короткий бой — шеренги заряжают.

Грязными мозолистыми руками достаю патрон, чёрными от пороха зубами разрываю его бумажную оболочку. Часть гремучей смеси отсыпаю на замок, остальное с пулей в канал ствола. Несколько раз шомпол проскальзывает по каналу, плотно прессуя свинцовый шар. Первая шеренга готова. Следом готова и вторая.

Первый ряд щетинится примкнутыми к стволам ружей штыками. Будто озлобленные от неудачного дня охотники мы с жадностью выискиваем себе цель на противоположной стороне. Комбат поднимает шпагу ввысь и от её отполированного клинка солнечный зайчик точно кому-то попадёт в глаза — этот никогда не поймает свою добычу на мушку. Рука падает, опуская шпагу до земли, а над рядами разноситься затяжное: «Пли!».

Залп!

Треск ружейного огня сменяется хлопками попаданий и стоном тех бедных, кому не довелось умереть мгновенно. Батальон щетиниться и из последних сил наваливается на противника, врезаясь сталью штыков во вражеские ряды.

ГЛАВА 1

1

Четыре дня назад наш полк был поднят на построение по тревоге.

Расквартированный в небольшом городке Бейск он был укомплектованный по всем положенным штатам. Вообще, в городе находился целый корпус. Начальствующий состав находился в одном из учреждений города, а составляющие его четыре полка были разбросаны по всем окрестностям — кто в самом Бейске, кто на окраинах. Лишь периодически вестовые доставляли командирам постановления корпусного начальства. В остальном полки жили по уже давно составленному и беспрекословно исполняемому расписанию.

Каждое утро начиналось с холодного умывания. Данная процедура повторялась день изо дня не меняясь ни в жарким летом, ни в зимние морозные предрассветные часы. Единственной радостью солдат был выходной, когда в расположении полка растапливалась баня — источник горячей помывки.

Пока офицеры приводили себя в порядок, солдаты и унтер-офицеры уже готовили к построению свои подразделения.

Обычно смотр полка осуществлял командир первого батальона, если же случайно эту миссию не хотел провести сам командир полка или этого не требовал приезд более высокого чина. Но такое случалось редко и обычно служило признаком какой-то проверки. Так командир полка сидел в своём кабинете и вечно перебирал какие-то бумаги. Вокруг него всегда крутился полковой писарь и каждый вечер появлялся вестовой, привозивший приказы на следующий день. Их содержание привычно состояло лишь из одной строки: «Продолжать занятия по плану», но отменить эту процедуру извещения было невозможно. Так и носились каждый вечер вестовые кавалеристы с одной и той же фразой к каждому полку.

В нашем батальоне смотр привычно начинал обер-капитан Менский — командир нашего второго батальона. Молодой, худощавый, с красивыми чертами лица и прекрасной угольно чёрной шевелюрой и такой же растительностью на лице. Его слегка смугловатая кожа казалась ещё более привлекательной под лучами летнего солнца, а морщинки от прищуренных глаз придавали ему облик взрослого и наученного опытом человека. Природа могла и не выделять эти черты, он и так всегда замечательно выглядел, его никогда не видели неряшливым, растрёпанным и помятым. Капитан всегда был в прекрасной форме, подтянутый, свежий и сосредоточенный, его глаза сияли, усиливая некий магический эффект и без того прекрасной внешности, а ещё могли окончательно подчинить вас себе, если он улыбнётся. Правда, чтобы добиться улыбки этого офицера следовало либо быть очень близким ему человеком, либо действительно обладать такими же сверхъестественными способностями личности, коими обладал обер-капитан.

Он умел красиво говорить, но обычно не демонстрировал этого навыка. Ему достаточно было просто начать говорить и голос захватывал вас в плен. Всё в нём было скомбинировано в точных пропорциях и создавало облик идеала мужчины, настоящего офицера, отца солдатам.

Выпускник столичного военного училища за хорошее окончание заведения он был направлен на службу при штабе, но спустя несколько месяцев попросил о переводе в действующее военное подразделение. Штабная работа его не устраивала. Бодрый и энергичный молодой характер если уж и не рвался в бой, то точно не был готов с постоянному сидению и перебору бумаг, периодически проветриваясь во время скачки к очередному полку для передачи донесения. Штабная служба пророчила высокие чины и награды, но Менский к ним не стремился. Ему не требовалось никому ничего доказывать — он был прост и пленял своими человеческими качествами, умея приправить это природными дарованиями. И всё же не желая отпускать ценного военного в другую часть, командир корпуса направил его командовать одним из батальонов Первого пехотного полка.

Первоначально солдаты относились к нему как к очередному столичному выскочке, да ещё служба при штабе накладывала неизгладимый след. Таких у нас не любили, наверное, как и везде. Пришлют таких папеньких сынков, а простому солдату удовлетворяй его юношеские маршальские замыслы. Но со временем его положение изменилось. Бойцы его приняли за ту самую простоту и открытость, ценили в нём человеческую заботу о простом вояке, его чувство юмора, умение идти наперекор начальству, если это касалось блага батальона.

Несмотря на лёгкое панибратство, Менский поддерживал строгую дисциплину. В моменты гнева он менялся до неузнаваемости, превращаясь абсолютно в иного человека. Он старался не доводить дело до конфликта (именно здесь ему и помогал его навык красноречия), но очевидную ситуацию тупости и неподчинения он пресекал жёстко и даже жестоко. Видя, что комбат не в настроении ни один из солдат или унтер-офицеров никогда не подойдёт к нему с шуткой или глупым вопросом — тогда всё принимало сразу чёткий армейский вид.

Чего, конечно, никто не знал, так это личной жизни обер-капитана. Тщательно скрывая её без видимых на то причин, он либо отшучивался, либо отвечал общими расплывчатыми фразами. Так о нём и знали — выпускник столичного военного училища, бывший штабист, захотевший перебраться в регулярное военное подразделение. И всё.

Но вернёмся к смотру. Собрав командиров рот (а их в нашем батальоне было три) Менский зачитывал единственную фразу приказа комполка, которая слово в слово повторяла вечный корпусной приказ: «Продолжать занятия по плану», и давал распоряжение начать смотр. Те, в свою очередь, возвращались к подразделениям и отдавали такой же приказ унтер-офицерам, руководившим взводами. Проверяли всё от мелких частей мундира до главной ценности солдата — ружья и всего снаряжения. После завершения взводные докладывали о результатах проверки ротному. Он очередной раз обходил строй и пристально рассматривал подчинённых. Упаси Бог, если ротный командир заметит недостаток, упущенный и утаённый взводным — быть беде. Поэтому каждый взводный начальник воспитывал своих солдат так, чтобы быть уверенным в их дисциплинированности и правдивости.

Помню, в начале, как только нам назначили нового ротного он чуть не поплатился карьерой. Нет, не за упущения при смотре, наоборот, за пристальное внимание, но несдержанность. Наш ротный, прапорщик Криецкий, обходил подразделение после осмотра и заметил какие-то проблемы с мундиром. Так он так выматерился, с таким звериным криком, что вся рота почувствовала себя абсолютно беспомощной, виноватой и готовой прямо здесь провалиться сквозь землю. Но просто повышенный голос был бы ещё половиной всех бед ­– Криецкий завершил свою могучую русскоязычную речь ударом, за который чуть и не попал сразу на гауптвахту, а потом и в простые солдаты. Дело замяли, но случай имел последствия для всех. Ротный после этого стал гораздо сдержаннее, а солдаты — дисциплинированнее. Да, были ещё случаи наказаний солдат за несоблюдение правил, но чтобы доходило до такого срыва — не припомню.

Вообще, наш ротный был человеком достаточно странным. Один день он мог быть спокойным и даже уступчивым. В другой — он просто как старый консервативный генерал докапывался до каждой мелочи и в такие моменты все проклинали его и текущие сутки. В третий он мог быть понурым, весь день не промолвить ни слова, ходить в потухшими глазами и говорить так, что вся рота чувствовала себя глухими стариками. Поговаривали, что он имел некие душевные расстройства и в это можно было легко поверить. Но мы привыкли к этим изменениям его настроя и лишь пугали новобранцев сказками о психической неуравновешенности нашего ротного.

После доклада ротным командирам они обращались к командиру батальона, докладывая об окончании смотра в ротах, он же извещал командира первого батальона. Церемониал построения привычно оканчивался кратким распоряжением о занятиях на день и…

С чёткостью метронома батальоны слегка пружиня сменялись мимо начальства отправляясь «продолжать занятия по плану».

2

То утро сразу дало понять — нас ждёт что-то новенькое. Утренним смотром занимался сам командир полка и его младший командир. Но больший интерес вызывал слух о появлении штабного корпусного офицера.

Руководил смотром младший командир полка — подполковник Бурсевич. Высокий уже не молодой человек, вечно поддерживавший хорошую форму. Если ты был толковым солдатом или офицером — он твой друг. Но если случались промахи, то вспыльчивый подполковник мог долго выражать своё недовольство. Его пророчили в командиры полка, однако приближенный к дивизионному штабу подполковник Каппель был рекомендован на повышение — как в звании, так и в должности. Каппель был фигурой спорной. Без сомнений он был хорошим офицером, толковым и сообразительным военачальником, прошедшим несколько компаний. Но солдаты не испытывали к нему особой любви за строгость и особую требовательность. Правда, поговаривали, что те, кто служил под его непосредственным командованием постоянно вспоминали его добрым словом. На занятиях он мог неплохо загнуть словечко, что ты чувствовал себя бестолковым созданием, но вот в бою Каппель готов был подставить в трудной ситуации плечо и закрыть своей грудью каждого из подчинённых. Вид полковника не был, скажем прямо, боевым и геройским, но и словам не доверять было нельзя. Кроме того, о доблести и мужестве Каппеля упоминали и Бурсевич и другие знакомые нам офицеры. Подробностей никто не знал, спросить не было возможности, а даже если бы и появилась, то сомневаюсь, что кто-то из нас осмелился бы задать ему вопрос личного характера. И тем не менее ­– его появление говорило: «Сегодня что-то произойдёт».

Построенный полк принял «На караул!» и застыл, приветствуя командиров и штабного офицера. Долгих обращений не было — подполковник Бурсевич подозвал комбатов и вместе с ним ускоренным, но твёрдым армейским шагом двинулся к высокому начальству.

Постепенно поднималось палящее летнее солнце. Оно огнём выжигало головы и плечи солдат, являющиеся вершинами безупречно ровных и непоколебимых армейских коробок. Темные мундиры и кивера просто притягивали всё солнечное тепло, заключая солдат в военные печи, в которых до изнеможения выпаривало наши тела, а вместе с ними испарялись и последние живые останки духа. Стояние на плацу было тяжёлым и утомительным, но переносилось чуть легче, чем занятия физическими упражнениями с ружьём или извечные хождения строевым шагом по плацу в такую погоду.

Это «полуобморочное стояние» продолжалось около получаса и закончилось стандартным ритуалом утренних смотров — торжественным маршем мимо полкового начальства.

После прохождения маршем каждый батальон разошёлся в свою казарму. Но нам было суждено вновь встретиться на том же плацу без занятий на сегодняшний день. Да и на ближайшие дни так же.

Командиры батальонов приказали немедленно готовиться к боевому выходу, полностью экипироваться и готовиться к получению патронов. Сами же командиры вновь покинули расположения, направившись в сторону штабного дома, поручив контроль за исполнением подготовки к походу ротным командирам.

Ещё через час времени было доведено расписание получения патронов — первыми шли первый и второй батальон, затем третий. Четвёртый оставался нести гарнизонную службу, но также получал боеприпасы — последним подразделением из всех.

Получение патронов могло означать только две вещи — либо нас ждут очередные военные учебные стрельбы, либо, о чём думалось в последнюю очередь, нас ждёт реальный боевой поход. А что, если именно последняя мысль была правдой? Но тогда возникали сотни иных предположений и вопросов, самыми простыми из которых были: «Куда идём?» и «Кто противник?». Но даже на такие лёгкие, с первого взгляда, вопросы не было ответов — полк был в полном неведение. Ну если не считать офицеров. Мы были уверены, что офицерский корпус уже знает, что предстоит испытать их подчинённым в ближайшее время.

В полдень почти тысяча солдат стояло на плацу. Подполковник Бурсевич приказал довести командирам батальонов суть событий и поставить боевые задачи.

Неторопливо и синхронно руки командиров батальонов потянулись к груди, расстегнули сияющие на мундирах пуговицы и достали из-под ткани приказ, запечатанный в небольшой бумажный коричневого цвета конверт. Разорвав его по короткой стороне, стараясь не повредить содержимое, оторванный край был быстро скомкан, сунут обратно в конверт и вновь исчез внутри обмундирования. Аккуратно застегнув пуговицы и обтянув форму, командиры батальонов разворачивали лист бумаги, громко и чётко зачитывая одни и те же фразы. Словно эхом они повторялись трижды от каждого командира батальона, доносились до каждого солдата и плавно исчезали, испаряясь в жарком летнем воздухе.

3

«Двадцать восьмого июня, — начал зачитывать командир первого батальона, — в восьмидесяти пяти верстах от селения Бейск состоялось разбойное нападения на одну из деревень, её полное сожжение и закрепление бунтарей на месте злодеяния».

Разбойное нападение… Здешние места нередко в истории славились своенравием и постоянно то там, то здесь местные шайки грабили деревни и убивали людей. Но здесь явно была не простая банда разбойников, если им удалось полностью сжечь деревню, вырезать жителей, да ещё и нагло остаться на своём месте.

Дальнейшее извещение о потерях мирных жителей, о численности отряда и иные подробности их состояния уже не были слышны. Да, это было своеобразное разгильдяйство, но палящее летнее солнце, постоянное нахождение на одном месте с монотонной речью батальонных начальников невероятно отягощали. Цифры потерь, количество бандитов — всё утопало в вязком гелеобразном сознании, доведённым до такого состояния этим адским летним днём. Минутное просветление произошло лишь с сообщением о наличие у противника артиллерии, но и эта информация вскоре утонула в внутри нас будто в расплавленной и только что выброшенной на поверхность лаве этого огромного армейского вулкана.

«Приказом командира дивизии, командиром корпуса…», — продолжали трижды повторять по очереди командиры батальонов. Это тянущееся мероприятие казалось никогда не закончится, но после слов «Приказом…» обычно в краткой манере сообщали пункты приказа и на этом приходил конец. Поэтому после приказных слов чувствовалась близкая развязка. Последним ещё трезвым порывом рассудка и памяти осознавали, что что-то прошло не так и много прошло времени, но каждая минута нахождения под лучами отягощала наше нахождение на плацу. Наконец мощными отрывистыми частями над строем пролетели фразы: «Из сил трёх батальонов Первого Бейского пехотного полка сформировать отдельный полк, подчинить полку артиллерийскую батарею и направить эти силы для подавления выступления. Командиром нового сформированного подразделения назначить младшего командира Первого Бейского пехотного полка подполковника Бурсевича».

Эти слова принесли некое облегчение всему организму. Он словно на мгновение забыв о температуре и недавнем помутневшем сознании снова приобрёл ясность.

Командиры батальонов заняли место в строю рядом со своими подразделениями. Полковая оркестровая команда встала во главе колонны, ещё раньше выдвинулось наше новое полковое начальство и под торжественные звуки марша наше новое военное формирование двинулось в поход.

4

Перед выходом из расположения артиллерийская бригада ещё не была даже построена. Этот момент вспомнился не сразу — лишь отойдя от лагеря на расстояние четырёх-пяти вёрст в голове вновь всплыли слова комбата: «… подчинить артиллерийскую батарею».

Вероятность того, что приказ о подчинении батареи был дан лишь для успокоения пехоты представлялся нам маловероятным, почти невозможным. Ведь приказ был закреплён на бумаге, а значит при провале задачи, когда начнутся извечные генеральские разборки из разряда «Кто виноват?», то первым делом обратятся к приказу, а там чётко зафиксировано: «Подчинить артиллерийскую батарею». Нет, осушаться приказа точно не могли. Что тогда? Снаряжались ещё и вышли позже? Ну, видимо, действительно так и было. Правда голову забивал вопрос не неподчинения, а реального теперешнего нахождения артиллерии. Пехота, конечно, царица полей, но куда царице без бога войны. всё было по-армейски чётко и по-человечески просто — солдат боится за жизнь. Животный инстинкт самосохранения никто не отменял — над природой мы не властны. Вот и шёл полк в страхе за собственные жизни. При наличие артиллерийских орудий можно неплохо измотать и проредить бандитов. При выходе один на один без этой мощной поддержки приходилось полагаться лишь на собственную меткость, штыки и, конечно же, удачу, без которой ни один бой не обходится.

Так и шли мы, постоянно оборачиваясь назад. Солдаты видели идущих за ними таких же бойцов, за которыми простиралась бесконечная природная гладь, уходящая под самое небо. Город давно уже скрылся за горизонтом, тем самым создавая иллюзию одиночества полка посреди нескончаемых полей и редких лесистых участков. Артиллерии всё так и не было и в какой-то момент мы просто привыкли к этому одиночеству и стали смотреть лишь вперёд. Пройдя ещё несколько вёрст сразу два события прервали пустоту похода.

Полк шёл поднимая клубы пыли так, что те перекрывали весь вид и плотной стеной на несколько секунд зависали в воздухе. Сквозь эту щиплющую глаза массу, из этого песчаного тумана постепенно вырастала чёрная точка, как сотни мелких тёмных камешков, летавших в воздухе. Точка становилась всё больше, приобретала очертания и спустя пару минут, что есть мочи мимо рядов пехоты проскакал кавалерист. Когда это огненно-пыльное месиво немного улеглось, кавалериста заметили уже в голове колоны.

Остановившись рядом с подполковником, всадник сумел вымолвить лишь своё звание и имя, после чего с небывалой быстротой потянулся к фляге, открыл её и долгое время ехал подле Бурсевича, не отрывая губ от спасительного сосуда с водой. Жажда была настолько сильной, что руки всадника почувствовав отсутствие необходимости крепко удерживаться в седле размякли и стали дрожать. Эта дрожь, после такого напряжения, была неподконтрольной, и из фляги то и дело выбрасывались капли, делая тонкие яркие линии на обесцветившимся от пыли гусарском мундире. Отъехав в сторону, чтобы не мешать прохождению колонны, он нагнулся вперёд, подставил руку под рот коня и маленькой струйкой стал лить в созданную им чашу, утоляя жажду своего верного помощника.

Как только последний солдат полка минул кавалериста, он заткнул флягу и вернул её на положенное место. Очередной раз он минул батальонные колонны, с чуть меньшим рвением, чем в первый раз, и приблизился к командиру.

Всадником оказался вестовой нашего полка подпоручик Кузьмич.

Александр Павлович — высокорослый молодой дворянин, с привлекательной внешностью. Этот молодой юноша начинал службу в столице, дослужился до звания поручика, но из-за очередной спора с начальством, в силу своего вспыльчивого характера, был чуть ли не разжалован до солдата. По счастливой воле судьбы он был «удостоен» лишь понижения до подпоручика и был направлен на окраину в Бейск помощником начальника вестового полкового отделения.

Ему едва ли исполнилось двадцать два. В четырнадцать лет он сбежал из дома и, желая получить полную самостоятельность, пошёл на учёбу в кавалерийское училище. По выпуску он был удостоен обер-офицерского звания, по ходатайству родителей направлен в штаб, где слыл прекрасным военным по профессии, но очень своенравным и дерзким как человек. Дерзости его обычно касались лишь полного абсурда или несправедливости, но штабная атмосфера полная военных чиновников давала ему поводы показывать характер.

За одну из таких выходок он и был наказан. Дело шло к полному разжалованию и ссылке, но подающего надежды кавалериста, как уже отмечалось, понизили в звании и отправили в Бейск — пусть свой характер показывает подальше от столицы.

Сослуживцы отзывались о нём приятно. Стиль его общения и манеры показывали дворянское воспитание. Была у него одна отличительная черта — в минуты сильного волнения он начинал немного заикаться, что придавало ему некий оттенок такого «учёного из столицы». Правда всё его дворянство жило лишь в дни трезвой службы. После очередной попойки, которых было достаточно, он выворачивал наружу всю свою юношескую неугомонность и гусарский авантюризм. Но до бед не доходило, хотя к этому были все предпосылки.