18+
Пальма новой жизни

Бесплатный фрагмент - Пальма новой жизни

Сборник рассказов странствующего музыканта

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 144 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещённых действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

Ода лавочкам

ЛАВОЧКА И ПИРОМАН


К лавочкам у меня особое отношение. Раньше я их жёг. Ну как раньше — лет сорок назад. Высыпал смесь сахара и селитры, поджигал и давал дёру. На лавочке получался настоящий кратер, обугленный, как после падения метеорита. Все во дворе знали, кто автор, но поймать не могли — доказательств не было, действовал я осторожно. Пытались заменить деревянные скамейки на железные, но быстро отказались от этой идеи — железо я прожёг насквозь термитной смесью. Ставили охрану из пенсионеров, которую я легко обманывал с помощью дымовой завесы. Зажигал на другом конце двора дымовуху из магазина «Бытовая химия», вся охрана с криками бежала меня ловить, а когда возвращалась на место — лавка уже дымилась новым кратером.
Это был расцвет моих пиротехнических талантов. Когда лавочки жечь стало небезопасно, я переключился на воздух. Оказалось, что если взять порошок алюминиевой краски (опять спасибо «Бытовой химии», вот полезный был магазин), и резко распылить его в пространстве над клочком горящей бумаги, то получалось настоящее огненное облако. Особенно эффектно это выглядело при броске с крыши.  А сколько эмоций при этом выплёскивалось дворовыми бабушками, какой крик стоял, вы себе представить не можете. Враги меня перехитрили всё же, и с некоторого момента в «Бытовой химии» я стал персоной нон грата. Настала пора адской смеси. Готовится она так: селитра смешивается с железосинеродистым калием — смесь готова. Первый компонент воровался на стройках, а второй покупался в магазине фототоваров, где меня знали как приличного интеллигентного мальчика фотолюбителя. Спичечный коробок этой субстанции вспыхивал как порох, но самое главное — выдавал дыма, словно спейс-шаттл на старте. Белого, едкого, в огромных количествах. Коробка хватало чтобы накрыть весь двор.
Зачем я это пишу? Просто знайте, почти из любой ситуации есть выход!

Столько лет ведь прошло, а как увижу деревянную лавочку, налетают воспоминания, ностальгия, в груди тепло становиться, слезы на глазах, рука сама к зажигалке тянется.


СЛУЧАЙ НА СТАНЦИИ ЙЫХВИ


В городе Йыхви я обычно делаю пересадку, и, чтобы скрасить ожидание автобуса, покупаю хот-дог.

— Дайте, говорю, мне за 2.50 хот-дог.

— А где вы видите за 2.50, — начинает мучать меня продавщица — цена 3.50.

— Быть того не может, — удивляюсь, — три дня назад ел за 2.50.

— Как ели? — продавщица таращит глаза.

— Ну, — отвечаю честно, как учили родители и школа, — засовывал хот-дог в рот, затем совершал возвратно-поступательные движения челюстями, потом куски хот-дога через пищевод падали внутрь меня. Пока я это говорил, лицо тётки рябило от мимики. Продавщица замерла на секунду, потом будто что-то щёлкнуло у неё в мозгу:

— А берите за полтора, только сосиска пережаренная, идёт?

— Прекрасно, — отвечаю, и с ходу придумываю слоган: «Сказал правду — получил скидку!»

Только заморил червяка и предался сытным послеобеденным мечтаниям, как меня отвлекли от раздумий:

— Скажите, в каком магазине такие рюкзаки продают?
Я сначала удивился, а потом вспомнил, где нахожусь — на автовокзале города Йыхви, поэтому всё нормально.

— Сын просит точно такой, — продолжала женщина, — мы вас часто видим, у вас ещё товарищ прихрамывает.

Ага, делаю вывод, я уже стал достопримечательностью Эстонии. А рюкзак мой действительно классный — малинового цвета с черными вставками. Отвечаю даме:

— Помочь вам, увы, не смогу, поскольку рюкзак этот был найден мною на лавочке города Яффо. Дама удивилась:

— И вы прямо так взяли с лавочки? Я бы побоялась.

— А я смелый человек, — отвечаю, — если вижу что на лавочке, — сразу забираю себе.

И не только ведь рюкзак, подумал. Рубашки, брюки, футболки — всё у меня лавочное. Лавочки и оденут, и накормят, на лавочке можно познакомиться с хорошим человеком, на ней, наконец, дозволено сидеть. Ночью она станет тебе кроватью, днём — столом. Лавочки терпеливы, по-дружески просты, ничего не требуют, всё дают. Не подумайте, что к лавочкиной благодати я подхожу с иждивенческих позиций. Однажды я в очередной раз срочно убегал из Афин куда глаза глядят. За спиной у меня был рюкзак, в правой руке сумка с гербом Украины, а в левой — электрический чайник фирмы Siemens. Я шёл по улицам древнего города, и меня не покидало тревожное чувство, что в моей экипировке присутствует едва уловимое несоответствие историческому моменту. Осмотревшись, я заметил роскошную деревянную лавочку с мраморным основанием, на которую тут же водрузил чайник, восстановив таким образом вселенскую гармонию. Так что если вы когда-нибудь находили в районе Калифея чайник фирмы Siemens, знайте, это вам подарок от меня. Мой небольшой вклад в систему лавочных транзакций жизненно-необходимых-вещей.

Прóволочка из Парижа

История эта произошла так давно, что я успел её забыть. А вспомнил случайно, когда рассматривал зарядное устройство для своей винтажной «Нокии», сделанное из подручных средств: куска проволоки, электроразъёма неизвестных стандартов, выпавшего из кармана резистора и длинной красной нитки. Разумеется, не обошлось без суперклея — иначе как бы держались вместе эти несовместимые элементы бытия.

Другой вопрос — как эти элементы оказались в нужном месте и времени — не требует долгих объяснений, потому как по природе своей я несостоявшийся старьевщик. А так как своя лавка таким персонажам не положена, размеры найденных предметов жестко ограничены объемом карманов, которые всегда полны необходимыми в экстренных случаях вещами.

Отсюда автоматически проистекают сезонные колебания моего движимого имущества — зимой его больше, летом оно минимально.

Как и всякий неудачник в своем призвании, я готов часами бродить по блошиным рынкам, обозревая такой прекрасный и недоступный мне хлам…

Проволочку пятнадцати сантиметров в длину, о которой пойдёт речь, я открутил от забора на окраине Парижа. Как я там очутился — не помню. Помню длинную улицу, дождь, забор, огораживающий стройку, и себя, бредущего, как обычно, незнамо куда…

Железка эта так вызывающе торчала наружу, что не отломить её не было никакой возможности…

Каждому овощу — свой сезон, каждой непонятной штуковине — свой звёздный час. Нужно только уметь ждать, как правило, недолго.

Звездный час проволочки из Парижа пробил в Афинах всего месяц спустя на центральной пешеходной улице Ерму, где я повстречал знакомого уличного гитариста. Он стоял и озабоченно осматривал футляр для гитары.

— Ручка оторвалась, у тебя есть чем прикрутить?

— Конечно, — ответил я, — вот специально привез тебе в подарок проволочку из Парижа, — и с ловкостью фокусника вытащил из кармана заветное сокровище: — Держи!

Девайс пришёлся впору, товарищ сиял от счастья, а фраза «проволочка из Парижа» стала нарицательной в нашем узком кругу, или, как сказали бы сейчас — мемом.

Согласитесь, трансформация от хлама к мему — дорогого стоит.

Огрызок сна или апория Маэстро

Утро субботы оказалось ещё тяжелее, чем утро пятницы, чего я, ваш покорный слуга, декан кафедры лени и борьбы с неловкостью никак не мог ожидать. Не получалось у меня проснуться, хотя инородный предмет, проникший под простыню, отчаянно пытался меня разбудить. Ленивым усилием воли я засунул руку в клубок постельных принадлежностей (сплю я очень неспокойно и к утру все перемешивается в моем лежбище) и вытащил оттуда огрызок яблока.

Я подкинул его вверх, наблюдая, как и положено ученому мужу, за его полетом и обнаружил, что поднявшись метра на полтора, огрызок замедлился, остановился и вновь упал на меня. Я повторил этот удивительный опыт несколько раз, тщательно наблюдая за траекторией, и убедился в статистической достоверности проведенного эксперимента.

Что-то озадачивало меня в результатах испытаний, загадочный парадокс, неуловимая тайна бытия, скрытая в знакомой повседневности взмывающих вверх и возвращающихся на бренную землю огрызков.

И тут меня осенило! Огрызок летел вверх определенное, вполне осязаемое и документированное время, и падал он тоже за некоторый промежуток времени… но в своей верхней точке траектории замирал… или нет, по крайней мере, измерить этот интервал было невозможно.

Поскольку вариантов было всего два, я решил рассмотреть их оба. Если в верхней точке время нахождения огрызка было равно нулю, рассуждал я, то из этого следовало, что огрызок двигался вверх и вниз одновременно, поскольку нулевой промежуток времени не имеет длительности, стало быть, не существует временного промежутка, когда скорость равна нулю. Если же в верхней точке траектории огрызок останавливался на определимый, хоть и незначительный промежуток времени, то непонятно было, почему он не продолжал висеть там и дальше.

Я был на пороге открытия антигравитации, когда ход моих поразительных физико-дремотных рассуждений был прерван собачьим лаем. Скалли — беспородная четвероногая дама — грозно рычала у двери. Я открыл, придерживая верную псину за ошейник. На пороге стояли грязные работяги. Они извинились и сказали, что сейчас будут ломать забор, копать траншею и пилить деревья на моем участке в связи с приближающимися холодами, новым годом и необходимостью освоить нежданно выделенные деньги на строительство дороги. Скалли гавкнула для порядка. Я неловко пожал плечами, посмотрел на хмурое депрессивное небо и ответил — делайте что хотите. И они сделали…

Кантата для траншеи и Капеллы Возничего

Как быстро умеют у нас рыть канавы. Экскаваторы и бульдозеры — эти прилежные слуги энтропии — всего за пару часов превратили пригородную пастораль в академический хаос. Горы грунта выросли словно из под земли, причём их объем значительно превышал емкость соответствующих траншей. А потом пошел дождь, окончательно превратив дом в неприступную крепость.

Крепость, крепость, — думал я, стоя на пороге и любуясь свежеявленными коричневыми горами, рвами и болотами. Учитывая присущую мне мизантропию, это даже хорошо — никто теперь не потревожит мой покой длительное время, ведь всем известно, насколько быстро у нас роют и как долго потом засыпают, или не засыпают, что, как ни странно, одно и то же.

А в осажденной крепости жить можно долго — лишь бы имелся источник воды и запас еды. Недобрая мысль кольнула мне сердце. Замирая от дурных предчувствий, я зашел в ванную и открыл кран. Хорошо знакомый с детства хрюкающий звук оборвал мои надежды. Я начал закрывать вентиль — дисгармония обрела некоторое подобие мелодичности, в ней проступили невротические обертона, а тональность повысилась. Это играл прощальную симфонию разорванный безжалостными машинами, умирающий водопровод. А потом, на кривеньком си-бемоле второй октавы, все стихло.

Идти за водой было лень, к тому же на меня нахлынуло вдохновение. Я бродил по хате и декламировал: воет симфонию водопровод сквозь ржавые горла завинченных кранов. Это поёт, уходя, вода, вкручиваясь в водопроводное никуда.

Дождавшись, когда стемнеет, я взял две канистры и отправился на поиски воды прямо в стан неприятеля. Я преодолел болото, перелез поваленный забор, порвал брюки о какую-то железку и, наконец, подобрался ко рву.

Мне показалось, что в данном месте глубина траншеи невелика, и я смело сделал шаг. Увы, это была оптическая иллюзия.

Момент начала падения я пропустил, видимо он все-таки был равен нулю. Сознание моргнуло, вселенная вздрогнула, и я оказался на дне канавы. Криволинейная пластика моих движений совпала с неровностями грунта, что избавило от фатальных последствий — милая грязь приняла меня, как родного. «Законы природы действуют, если умеешь ими пользоваться» — запоздало пронеслось в голове.

Поразительно, но в траншее мне было хорошо и спокойно. Все тревоги исчезли. Я лежал, изнемогая от скоропостижно нахлынувшего счастья. Из канавы открывался потрясающий вид на звездное небо, где прямо надо мной, в зените, сияла Капелла Возничего.

Пальма новой жизни

Когда житель Израиля хочет начать жизнь с чистого листа — он едет в Эйлат. Сделал так и я, не выдержав семейного счастья с любимой женщиной. А по приезду в город-курорт без промедления приступил к построению новой жизни и направился в бюро по трудоустройству.

В конторе поинтересовались моей профессией. Ответил я честно и откровенно, ничего не приукрашивая, но и не умаляя своих достоинств — поэт, писатель, музыкант.

— Нам как раз такие и нужны, обрадовался трудоустройщик, — пойдёте работать садовником?

— Конечно пойду, — ответил я, стараясь придать голосу радостную интонацию, — имею опыт садовничества на еврейском кладбище в Братиславе.

— Вот и прекрасно, — резюмировал чиновник, — а это ваш босс, — и показал на дверь, в проёме которой возник негр огромного роста. Африканец улыбался, а в руках у него были гигантские — под стать росту — кусачки полутораметровой длины.

Инструмент новоявленный босс торжественно вручил мне, и мы вышли на жаркую эйлатскую улицу. Негр что-то весело напевал, а я с кусачками шел сзади, слегка пошатываясь — гаджет оказался не только большим, но и тяжелым. Меня снедали недобрые предчувствия — не так я себе представлял начало новой жизни.

События тем временем развивались стремительно — мы вошли на территорию отеля Hilton, мой темнокожий начальник притащил длинную стремянку, прислонил её к пальме и жестом показал на крону дерева — её мне предстояло избавить от засохших листьев. Попрощавшись с жизнью, я ухватился за «лестницу Иакова» и полез в сторону неба. Однако, путь мой оказался недолгим — вскоре я уперся головой в древесную твердь…

В это утренний миг, сидя на пальме и пытаясь кусачками перекусить у основания пальмовый лист толщиной в человеческую руку, я впервые испытал мучительное несоответствие масштабов своей личности — происходящим событиям. Никогда я не переживал такого унижения и форменного издевательства со стороны мироздания. Как такое вообще могло случиться, что первая же попытка начать новую жизнь забросила меня на пальму, под жизнерадостные вопли негра, и этому вселенскому позору не видно конца…

Я пытался представить себе Льва Толстого в подобной ситуации или, на худой конец, Солженицына — бодро подстригающего пальмы в Вермонте, но у меня ничего не вышло. Мой фэнтэзийный Солженицын сразу бросал инструмент в кусты, слезал с пальмы и бежал дописывать новый узел «Красного Колеса», а Толстой, после предложения залезть на пальму, бил темнокожего наглеца кусачками и шел проповедовать непротивление злу насилием.

Десять минут я героически сражался с листом. Ветер качал пальму. Кусачки вырывались из моих рук, я обливался потом, но откусить пальмовый лист оказалось делом для меня непосильным. Я кинул инструмент вниз, слез с пальмы и прикрывая лицо панамкой бросился вон из этого ада. Сзади что-то кричал босс, но крик его становился всё тише и тише, пока не растворился в утреннем зное пустыни Негев…

С тех пор все мои последующие попытки начать новую жизнь быстро заканчивались на аллегорической пальме. В замерзшем Лейпциге, подвалах Будапешта или тбилисских трущобах — новая жизнь никак не желала начинаться. Так продолжалось двадцать семь лет, пока юдоль печали не привела меня к суфийскому дервишу. Был он помят жизнью, свят, и хорошо говорил по-русски. За бутылку пива мудрец согласился решить все мои проблемы и бутылка эта была тотчас куплена. Дервиш хлебнул, блаженно улыбнулся и произнёс:

— Есть люди, которые после рождения быстро достигают совершенства. Им не нужно начинать новую жизнь, а следует продолжать старую, — совершенствуясь в своем совершенстве.

Сказал — и растаял в воздухе, только зелёная бутылка Heineken продолжала висеть в полуметре над землёй. Я попытался её схватить, но рука прошла сквозь пустоту, а пиво исчезло вслед за дервишем…

Парадокс

Нет, не жили все эти горе-философы в Союзе, иначе бы не сочиняли столь наивные вещи. К чему это я — наткнулся в сети на парадокс брадобрея, известный также как парадокс Рассела: «Пусть в некой деревне живёт брадобрей, который бреет всех жителей деревни, которые не бреются сами, и только их. Бреет ли брадобрей сам себя?» Как могут заметить наблюдательные читатели — парадокс этот высосан из воздуха и к реальности не имеет никакого отношения. Бреет ли он сам себя или не бреет, добежит ли Ахиллес до черепахи или нет, обо всем этом могли рассуждать только граждане страшно оторванные от народа, живущие под колпаком сытой праздности.

А вот вам настоящий парадокс, живой, реальный, который чуть не свел меня по молодости с ума. Дело было в Луганске. Для нашей истории это не имеет значения, но я не смог удержаться от желания вставить в текст название города, где всё это и произошло.

Так вот, начиная с некоторого возраста стали мне знакомые и незнакомые горожане говорить, что я странно как-то смотрю на них и ещё более странно хожу. Случилась эта беда неожиданно и застала меня врасплох. Ни о чём подобном я никогда не слыхал. Бросился перечитывать классику, не могли же инженеры человеко-душ упустить такой необычный феномен. Но нет, упустили. Про жизнь тяжкую крепостных писали, про любовные мучения тоже, про собачек утопленных со слезами на глазах, про войну, лагеря и разные другие ужасы. А про странное смотрение-хождение — нет.

Как человек с детства склонный к научному познанию мира (сказки и прочую детскую белиберду мне заменял десятитомник лекций по физике Р. Фейнмана) я задумал найти решение проблемы в науке и стал искать книги по психиатрии. Это сейчас дело простое, а в Луганске советских времён — очень даже нет. Через приятеля, чья мать работала в милиции, оказался у меня в конце-концов психиатрический справочник для судебно-медицинской экспертизы. А в книге этой и раздел нашелся, где описывалась почти моя ситуация. Сказано там было, что ежели человеку кажется, что на него как-то не так смотрят, то это признак психического расстройства. Но в этом «почти» скрывалась очень большая нестыковочка. У меня то не было претензий к способу смотрения других людей.

Проблема, как вы поняли, возникла из-за того, что следующим логическим и вполне научным выводом было тотальное сумасшествие окружающих. Но я не остановился на этом, и продолжил читать столь важную для понимания межличностных отношений книгу. В следующей главе рассматривалось другое расстройство психики — когда человеку кажется, что вокруг него одни сумасшедшие…

Я был так потрясен этими двумя фактами, что даже не сразу понял, какой величественный открыл парадокс. О таком всякие Зеноны-Расселы и мечтать не могли. Назвал я его «парадокс луганского сумасшедшего». Этим я хотел немного прославить свой родной город, но оказалось, что необходимости в том не было никакой…

Михаибл

В детстве моей любимой игрушкой был желтый плюшевый медведь. Плюшевым он назывался условно — страшный, облезлый, со свалявшейся синтетической шерстью, многочисленными шрамами и пластмассовым взглядом убийцы.

Короче, он был злодеем и наводил смертельный ужас на других обитателей детской комнаты. Звали это исчадие ада — Михаибл.
Он в одиночку сражался с объединенными армиями солдатиков и шахматных фигур, пускал под откос электрические гэдэровские поезда фирмы «PIKO», терроризировал плешивую обезьяну и разрывал на части пластмассовых розовых пупсов, если те попадались ему на пути.

Он был одинок и велик, совершил множество подвигов во имя зла, часто был бит, но никогда не сдавался.

И, как многие великие, погиб Михаибл случайно, от врачебной ошибки. После коварного нападения на кухню и небольшого пожара Михаибл наглотался дыма, и в тяжелейшем состоянии был доставлен в госпиталь.

Оперировал его я. Ассистировали — обезьяна и шахматный король. После вскрытия брюшной полости из Михаибла в угрожающих количествах посыпалась пенопластовая крошка. Операцию пришлось срочно прекратить, а рану залить клеем «ПВА».

Искромсанный Михаибл, перемазанный клеем и своими внутренностями был настолько ужасен, что я запаниковал и, не зная как поступить, потихоньку засунул его под кровать.
Больше я Михаибла не видел.

На следующий день родители сообщили мне, что выбросили останки героя на помойку.

В этот момент я ощутил всю невосполнимость утраты. Я рыдал два дня. Перерыл три мусорных бака во дворе — все тщетно.

Тогда я решил создать клон любимого злодея. В дело пошли лоскутки, пуговицы, нитки, куски проволоки и поверженных когда-то пупсов.

Клон-франкенштейн получился плоским, мертвым и невообразимо страшным. Обливаясь слезами, я разорвал его на части.
Мир в котором не было больше вселенского зла стал казаться мне скучным, а жизнь — бессмысленной…

О влиянии туркменских ковров на формирование мировоззрения советского человека

научное эссе

Пышный туркменский ковер был непременным атрибутом жилища советского человека. А их количество (ковров) — показателем успеха и благосостояния семьи.

Ковер вешался на стену. Под ним в обязательном порядке ставился раскладной диван. В расцветке ковров почему-то преобладали коричневые мотивы, немного разбавленные черным, бежевым и другими неспектральными тонами. Но не это было главным!

Слегка фрактальная структура изображения была для большинства единственным напоминанием о зазеркальном мире инобытия, подсознательным окном в мир Дао, кармы и эзотерики.

Негуманоидные узоры, странные орнаменты с завитками и авангардными загогулинами были тем единственным, чего не коснулся кодекс строителей коммунизма…

Антисоветское воздействие туркменских ковров еще ждет академического исследования. От себя лишь замечу, что ежедневное созерцание множества Мандельброта было несовместимо с коммунистическим мировоззрением…

Первым ярким образом, который видел советский ребенок в своей жизни — был туркменский ковер. Фактически происходил процесс известный в психологии как «импринтинг» или «синдром утенка» и ковер становился третьим родителем, наравне с матерью и отцом.

И если биологические родители олицетворяли мужское и женское начало, то ковер — трансцендентальное.

В неполных же семьях он запросто заменял одного из родителей.

Каждое утро моего детства начиналось с погружения в сказочный мир туркменских фракталов. Я выходил из мира снов и тут же погружался во вселенную волшебных пятен. Это была загадочная и прекрасная страна, наполненная островами, черными океанами и невиданными животными…

И только совершив по ней увлекательное путешествие, я окунался в реальность.

Ковер выполнял роль буфера между двумя мирами. Срединный мир. Мир Средиземья. Не отсюда ли проистекает такая детская любовь бывших советских граждан к творчеству Р. Толкиена?

Однако влияние туркменских ковров на жизнь наших граждан оказалось намного значительнее, чем я мог представить, начиная писать сей опус.

Знакомая понтийская анархистка, услышав мою теорию, была потрясена:

— Так вот откуда у меня такая тяга к кокаину! В детстве я любила выщипывать ворс из ковра и засовывать себе в нос! Союза нет уже двадцать лет, а ковры до сих пор нами управляют!

P.S. Мой научный трактат «О влиянии туркменских ковров…» вызвал массу откликов. Наиболее ценные из них, полностью подтверждающие мою теорию, я привожу ниже:

Ольга С: «…детство прошло в блуждающих коверных фантазиях. Мне виделись армии, народы, мужья и жены, и прочие сущности и законы мироздания. А брат мой учился говорить, ткнул пальчиком в узор и спросил меня (я на 9 лет старше): „Цё то?“ Я сказала: „Цветочек“. И он с изумлением проговорил на распев: „Чюооочи“. В глазах светилось космическое осознание мира».

ilka101: «…мне в нашем ковре дома мерещились позы из камасутры). ну а уж когда болела с температурой — какой прекрасный бред рождали они!»

На этом можно было бы остановиться и спокойно почивать на лаврах, но последняя информация, полученная от русского космонавта, показывает, что влияние ковров значительно превосходит даже самые смелые фантазии.

Космонавт: «…люк у нас в ракете маленький, и посадка вызывает определенные трудности. А еще между фермой обслуживания и ракетой щель сантиметров сорок, нам доску кладут, и мы по ней заползаем… доска обернута ковром…» (здесь космонавт смутился, и я понял КАКИМ ковром она обернута).

— Возможно, это дань ковру-самолету, — заметила знакомая понтийская анархистка. — Путь к звездам тоже лежит через ковер!

Колесо. И не только

Понадобилось мне купить колесо. Не простое, а электрическое, чтобы потом примкнуть его к велосипеду да и кататься на здоровье. Потому как электровелосипед стоит от шестисот долларов, а обычный я присмотрел за сотню.

И сразу мне магазин велосипедный попался. И вот тут начались странности. Я не раз замечал, что «нормальные люди» стремятся всеми силами меня игнорировать, даже если я им деньги принес. Взгляд стыдливо отводят в сторону, порой несут ахинею, а однажды только от моего присутствия разбежался целый офис. Но об этом я позже вам расскажу.

— Колесо мне нужно, вот как у вас на витрине, только побольше диаметром. В принципе, сразу было заметно, что с продавцом что-то не в порядке. Старый, бледный, глаза голубые, на плоском лице смесь тоски и презрения. Злодей на пенсии, — подумал я, — опасности уже не представляет.

— Нет таких колес.

— Ну, смотрите, — решил идти до конца — велосипеды с такими колесами есть (показал на велосипед, не отвертится), значит и колеса должны быть, — закончил я блестящую логическую цепочку.

— Так мы их сами делаем!

— Вот и прекрасно, сделаете мне? Сколько это будет стоить?

— Берем втулку, — продавец говорил глядя в стену, — потом ставим спицы, — прошелся по магазину, осмысленно заглянул под стол и… забыл про меня.

— Кхм, эээ, так и сколько будет стоить ваша работа?

— Двенадцать.

— Чего двенадцать? — я начал потихоньку перемещаться к двери.

— Триста шестьдесят.

— За все?

— Хозяин наш в тюрьму сел, — продавец обвел взглядом полки, повернулся ко мне спиной.

— Не вовремя, как не вовремя. Подругу свою избил.

После этого вышел из магазина и обреченно зашагал куда-то вдаль…

Противозаконная горизонталь

Задумывались ли вы о том, что в современном обществе существует негативное отношение к горизонтальному положению человеческого тела?

Проведите опыт — остановитесь в любом месте, где присутствуют люди. Если это только не проезжая часть — с вами ничего не случится. А потом попробуйте лечь — в музее, поликлинике, на улице, возле здания парламента, на вокзале. И вы — удивительное дело — сразу попадёте в незаконную жизненную ситуацию. Почему так? Какими законами это определяется? Я, например, лежание предпочитаю стоянию и хождению.

Более того, как показывает практика — свободно лежащий человек более противозаконен ночью, нежели днем. Что не укладывается ни в какие рамки и противоречит анатомическим потребностям человека и нормам международного права. А ведь навык свободно-праздного общественного лежания был утерян относительно недавно — вспомните древнюю Грецию, где возлежание было настоящим искусством:

«Ели древние греки лежа, точнее, возлежав, и не на обычных спальных ложах, а на особых сиденьях-апоклинтрах (от слова „апоклино“ — „разгибаю корпус, спину“). Апоклинтры были сделаны так, чтобы сидящим на них людям практически вообще не нужно было бы двигаться»

Разогнутое свободно-лежащее человеческое тело чувствует себя намного комфортнее, чем скрюченное на стульях, скамейках и креслах. А как легко и радостно работалось бы возлежащим на барских полатях чиновникам — даже и представить трудно. И не только им. Возлежать могли бы и врачи, и офисный персонал, и даже полицейские на диванах с мигалками.

Массовое лежание оздоровило бы экономику и улучшило криминогенную ситуацию. Ибо лежащий человек добрее стоящего, он менее склонен к агрессии, он здоровее и — как следствие — более успешен.

Воскликнем же вслед за поэтом: «Где плюшевые красные диваны?»

А правда, где?

БСЭ и комарики

На яффском блошином рынке, посреди развалов бесценного трёхкопеечного антиквариата, мне попался тёмно-зелёный том Большой советской энциклопедии. Старый, потёртый, пыльный, пахнущий знаниями иных времён. И я вспомнил всё, ну, или почти все, потому как многое забывается, иногда так сильно, что я готов воскликнуть вслед за моей бабушкой: «я забыла больше, чем ты сейчас знаешь!»

Энциклопедия же была настольной книгой моего детства. Очень рано я сообразил, что чтение беллетристики не имеет смысла, ибо практически не несёт ценной информации об окружающем мире, и поэтому переключился на энциклопедии. Но и здесь жизнь преподала мне урок, — знания почерпнутые из книги не дают полного представления о способах использования самой книги. А дело было так.

Я спал сном праведника вместе со своей молодой подругой, пока меня не разбудил истошный крик: «комарики! везде комарики! убей их!» Затем зажегся свет и моя рыдающая половинка выпихнула меня из кровати на бой с комарами. Я был сонным и ещё очень неопытным молодым человеком, поэтому глубоко задумался о происходящем. О такой ситуации не говорилось в энциклопедиях и я растерялся. — Комарики, меня кусаю комарики, — рыдала подруга и это рыдание каким-то доселе неизвестным мне способом полностью лишало меня здравомыслия. Потолки у нас были высокие, за три метра, и хитрые комары сидели именно там, на недосягаемой высоте. Да, комары хитро выжидали, подруга плакала, я стоял посреди комнаты в семейных трусах и стремительно погружался в экзистенциальное отчаяние.

И когда разум, наконец, остановился — я взял в руки том Большой советской энциклопедии. Он всегда лежал на столе — на случай непредвиденных обстоятельств. И эти обстоятельства, видимо, наступили. Мелькнула у меня на секунду здравая мысль — засандалить книгой в свою возлюбленную и тем решить проблему, но я смалодушничал, подпрыгнул аки заправский баскетболист и в высшей точке траектории бросил энциклопедию плашмя вверх — прямо на беспечного комара.

Трусы мои раздувались во время снижения, как парашют, а руки воздевались ввысь и ловили падающий том, и на потолке появлялось новой красное пятно. Так, медленно танцуя в наступившей тишине, нарушаемой лишь глухими ударами книги знаний, я парил по комнате, поражаясь тому насколько правильным был мой литературный выбор, ведь никакая другая книга не обладала необходимыми массово-габаритными характеристиками.

Я тогда подумал, что это единичный случай, нелепая флуктуация, а оказалось нет — метафора всей моей жизни. Так и прыгаю с тех пор в цветастых семейных трусах, замираю в точке, где производная от координаты по времени обращается в ноль, и забрасываю как можно дальше вверх том Большой советской энциклопедии. С каждым броском он улетает все выше и выше, и когда-нибудь улетит навсегда. А я медленно опускаюсь на землю на спасительных трусах-парашютах.

Три способа взаимодействия с бытиём

Есть три способа взаимодействия с окружающим миром. Три стратегии получить желаемое: действовать с умом, действовать с помощью глупости и бездействовать.

С первой стратегией всё более или менее ясно. Человек ставит цель, выстраивает план действий, прилагает усилия, получает промежуточные результаты, вносит коррективы, снова прилагает усилия и так до бесконечности. Способ этот хорош на бумаге, но в реальности мало кому подходит.

Все мои попытки действовать разумно и по плану — рассыпались в пыль под гомерический хохот бытия. Корректировать было нечего, и я решил испытать способ глупости. Метод этот хорош тем, что гарантированно дает результат, правда совсем не тот, о котором вы мечтали, но жизнь становится насыщенной до предела.

Работает способ глупости так. Хотите вы, например, перебраться жить в столицу. Денег у вас нет. Знакомых нет. Но всегда есть Изя (который спрятался во второй части этой правдивой книги). Вы находите его, а точнее — это он находит вас, и после непродолжительного общения на экзистенциальные темы, нисходит на вас сила и благодать, и вы решаете вот прямо сейчас покорять Москву (или Питер, или ехать в Европу, или еще что-нибудь не менее грандиозное и небывалое). Решаете — и едете, несмотря на отсутствие денег и прочих материальных ресурсов. Москву вы не покоряете, из Европы вас депортируют трижды, но в процессе глупого действия рождается Книга-книг, которая покоряет мир вместо вас.

Непринужденной глупостью оказалось весьма успешно противостоять разрушительному хаосу внешнего мира. Теперь рассмотрим третий способ — бездействие. Долгое время я полагал, что он может принести только один результат — нулевой, но это оказалось не так. Этот способ работает в том случае, когда вам нужно что-то простое и обыденное, что есть почти у всех, а вам никак не получается эту штуковину заиметь. Если такое происходит, то это означает только одно — вы ищите то, что само обязано вас найти, и ваши усилия только мешают.

Данная стратегия у меня прекрасно сработала с поиском подруги. Многолетние поиски не приносили результата, пока я не понял, что женщины заинтересованы во мне многократно сильнее, чем я в них. Поэтому пусть сами ищут, а я займусь более важными вещами, например, лежанием на диване и улучшением мира. Так всё и произошло — полугодовое возлежание на диване, и подруга сама нашла, сама пришла, и даже борщ приготовила, хотя я об этом и не просил.

Волшебная флейта

У меня флейта си-бемоль второй октавы настолько мощно выдаёт, что иногда усилитель от перегрузки выключается. Поэтому я осторожен. Чувствую, си-бемоль на подходе, потише играю, мне внеплановые отключения музыки ни к чему. Так и сегодня — прошёл опасное место, расслабился, и совершенно напрасно.

Водопад. Сначала шум характерный, ниагарский, я подумал всё, приплыл, галлюцинирую, а потом глаза опустил — я в бурном потоке, спереди — вода, по бокам — вода, а что сзади, так и поворачиваться страшно. Газон там был искусственный, пальма, камни, все это приподнято на метр, вокруг стеночка из декоративного бетона. Я на газон ещё рюкзак свой бросил. Так вот, ничего этого больше не было, то есть пальма стояла, но уже в озере по которому плавал мой рюкзак, а через бортик переливался на меня водопад. Я флейту в одну руку, второй провода выдираю, переключатели выключаю — оборудование дорогое — аккумулятор из реки достаю, усилитель уже не помню чем схватил и выпрыгнул на сушу.

То, что старушки молодеют от моей волшебной флейты, дети перестают плакать и пускаются в пляс, я знал. Что сумасшедшие могут осыпать попкорном или упасть рядом в припадке любви к искусству — мне тоже известно. Но чтоб воду из камня и пластмассы — это первый раз со мной.

А меня ещё пугали, что пенсии не будет в старости, а зачем мне пенсия, если я вам водопад в любом месте организовать теперь могу. Пойду в горисполком, пусть назначат меня городским водоискателем.

Загогулина Клее

Плох тот русский, кому хотя бы раз в жизни не приходит идея покорить Берлин. Не оказался в стороне и я. Деньги давно и как-то беспросветно закончились, имущества я не нажил, поэтому отправился в поход налегке. Оставались, правда, с десяток фотографий от фотовыставки, которая не принесла почему-то мне всемирной славы, девать их было некуда, посему я просто расставил их на лавочках и уехал.

В Берлин я прибыл на центральный железнодорожный вокзал. Он оказался многоэтажным и футуристическим. Поезда были на подземном уровне, поезда ездили на втором этаже, а под стеклянным куполом проносились небесные электрички. На этом вокзале я очень быстро потерялся. Час бродил в поисках выхода, между лифтами, эскалаторами, магазинами и толпами народа. А когда нашёл — сразу столкнулся с местным бомжом. Он был стар, в рваной одежде, источал нехороший запах и ещё на нем не было обуви. В дырявых носках он стоял возле стеклянных дверей, на холоде — дело происходило в октябре — и смотрел в пустоту мира остекленевшими глазами. Голову его украшала капитанская фуражка.

Вот, — окатило меня страшной догадкой, — наверное так происходит со всеми, кто отправляется покорять Берлин. Они не могут даже покинуть вокзал и навеки застревают у выхода. Проходят годы, у них разваливается обувь, изнашивается одежда и появляется этот странный пустой взгляд.

Я обошёл бомжа, походил взад-вперёд по вокзальной площади, надеясь, что в голову придёт хоть какая-нибудь здравая мысль о дальнейших действиях. Но в голову ничего не приходило, зато в зеркальной витрине я столкнулся со своим отражением и выражение моих глаз очень мне не понравилось. Как же быстро это происходит! Я поскорее вернулся на станцию, стараясь не смотреть на клошара. Однако тут произошла вот какая странность, если раньше я не мог найти выход, то теперь, куда бы я ни пошёл — быстро оказывался у дверей с бездомным. Я садился на эскалаторы, спускался и поднимался на лифтах, бродил по перронам, но результат был один — стеклянные двери и фигура безумца за ними.

У меня кружилась голова, мутило в животе и самое неприятное — умственная деятельность была на грани полной остановки. Спас меня поезд, — не думая, я шагнул в открывшуюся дверь, повалился в кресло и закрыл глаза. А когда открыл — за окном уже мелькали пригороды Берлина. Жизнь вновь наполнилась смыслом. Поезд — хорошая штука для решения любых проблем. Стоит в него сесть, как самая запутанная жизненная ситуация перестаёт быть таковой. Если бы это было возможно — с удовольствием провёл бы там всю жизнь. Но каждый поезд, рано или поздно, прибывает на конечную станцию. В моем случае это оказался Лейпциг. Я бегом покинул вокзал и не раздумывая сел в жёлтый, наполненный светом и теплом, трамвай №2.

Почему именно в него? Все просто — в Лейпциге у меня живёт товарищ, а к его дому ходит именно этот трамвай.

Немецкие города, за исключением Берлина, весьма пустынны и напоминают ухоженные кладбища.

— А где все люди? — спросил я своего товарища, — почему город пустой?

— На работе, все на работе, это же немцы. — Мы шли по лейпцигской улице и товарищ объяснял мне особенности немецкого менталитета. — Для немца работа — главное в жизни. Все разговоры у них только о работе. Я как-то спросил у знакомого, думает ли он о смерти, настолько тот был жизнерадостен. Он очень удивился: «а зачем об этом думать?». — Кстати, видишь это здание? Это дом престарелых, там когда-нибудь закончится моя история.

Эта фатальная предначертанность немецкой жизни произвела на меня тяжелое впечатление. А товарищ продолжал знакомить с городом:

— Обрати внимание, какой шикарный тут жилой фонд. Можно часами ходить, а он не кончается. Я у немцев часто спрашиваю, у вас столько жилья, на фига вы к нам полезли? Нужны вам были наши деревни? Кого вы там хотели расселять, у вас дома все прекрасно!

У меня все друзья — философы (один настолько философ, что изъясняется исключительно притчами). А все уважающие себя философы-мудрецы должны ходить в картинные галереи, особенно если вход туда бесплатный, и вдвойне особенно — если это выставка работ Клее…

Дети рисовать не умеют. Они выдают либо бездарный авангард, либо наивные домики-солнышки-мама-папа-я. Однако иногда, среди всех этих цветных кривулек, вырвется на свободу особенная каляка-маляка. Кривая, мощная, странная, весёлая, наполненная первозданным вселенским хаосом. Такая, что смотришь — и глаз отвести не можешь. Изучением этого феномена всю жизнь занимался немецкий художник Пауль Клее. Да так заизучался, что открыл секрет, тайное знание, научился рисовать кривульки как ребёнок и даже лучше.

В Лейпциге я набрёл на его выставку. Рисовал Клее на том, что было под рукой. И на холсте, и на обрывках бумаги, картонках, короче — рисовал он на всем. Одна его работа являла собой длинный мятый обрывок бумаги с синей загогулиной. Эта была именно та самая загогулина, я сразу её опознал. Проникающая в мозг глубже сознания и подсознания, в те времена, когда их ещё не было, а были только нерезкие пятна света и цвета, первое, что видит новорождённый, это была моя личная загогулина, можно сказать изначальная и давно позабытая. А Клее о ней напомнил, за что ему поклон и почтение.

Нарушитель спокойствия

Этого типа я заприметил возле центральной синагоги. Он полулежал на асфальте, ругался матом по-русски и просил подаяние. Рядом валялась гитара, что мне сразу не понравилось — не люблю потенциальных конкурентов.

Зная, как любят меня маргиналы, бомжи и сумасшедшие, я почти не сомневался, что где бы я ни встал — этот персонаж вскоре появится рядом.

Так и случилось. Не успел я поиграть и полчаса, как городскую пастораль нарушил крик. Местная городская идиллия, сообщу это непосвящённым, очень своеобразна. Израильтяне любят создавать прогулочные зоны среди трущоб. Сами трущобы при этом не трогают, зато улицу выкладывают розовой плиткой, ставят лавочки, нелепые фонарики, развешивают флажки, гирлянды и прочую мишуру. Получается этакое праздничное гетто для пенсионеров. Именно в этот мирок ворвался вопль:

— Пидарасы!

А затем появился и сам возмутитель спокойствия. Шел он нетвёрдой пружинящей походкой, демонстративно пил из горла водку и периодически подходил к русским бабушкам с приветствием: «вы — пидарасы!»

Бабушки хлопали невинными глазами, а наш герой, довольный произведённым эффектом шел, раскачиваясь, дальше. Но, разумеется, далеко не ушел. В пяти метрах от меня он решил сделать привал, уселся на землю и продолжил комментировать окружающую реальность:

— Пидарасы, *лять, вы все пидарасы!

Всякое случалось в моей музыкальной жизни: танцевали под музыку дети и безумцы, гадили на усилитель голуби, угрожали ножом бандиты в Будапеште, отбирали флейту пьяные охранники, дрались, а одна старушка даже бросалась клюкой (не попала), а потом целовала свои груди, такие они были… длинные. Но матом ещё никто не аккомпанировал. Стоит только выйти из толпы, перестать имитировать осмысленную деятельность, как безумие мира в ту же секунду проявится возле вас, окружит и уже не отпустит никогда.

— Пи-да-ра-сы, — продолжал между тем нараспев мой новый сосед, — какие вы все пи-да-ра-сы!

Меня, впрочем, он оценил по достоинству, чем немало удивил:

— Молодец, музыкант! Играй музыкант! Дави их, гадов!

Не оставлял без внимания он и добросердечных граждан, бросавших мне трудовые шекели:

— Молодец, старуха, скоро копыта отбросишь!

Я уже собрался менять позицию, как гражданин-обличитель подошел ко мне, и со словами «дави их, гадов» бросил пятьдесят шекелей в монетоприёмник.

И — не поверите — мое отношение к нему сразу изменилось. Я очень уважаю людей, которые дают мне деньги. Есть в этом что-то возвышенное. А дальше случилось чудо. Граждане стали усиленно бросать мне монетки — сначала мелкие, потом покрупнее, а затем перешли на купюры. Бомж пил водку, обзывал всех пидарасами и хохотал: «дави их, дави их, гадов, музыкант!»

Вот что мат животворящий делает!

Игла Эрдогана

Возьмём, к примеру, паяльник. Вещь эта в хозяйстве необходимая. Настолько, что паяльник — непременный атрибут моего дорожного несессера, наряду с иголкой, нитками, суперклеем, успокоительным и флаконом бензилбензоата (от внешних паразитов).

Но паяльник — первый среди равных. Потому как всевозможные коннекторы-адаптеры разных гаджетов и девайсов норовят выходить из строя в субботу вечером. До понедельника вы остаётесь отрезанными от реальности и вынуждены только гадать — рухнула ли уже, например, империя зла, или ещё нет.

А так — несколько изящных прикосновений раскалённого жала, сияющий шарик олова, ароматное облачко канифоли — и вы уже в курсе, что нет, не рухнула. И главный тиран жив, более того — он весело летает на орле, борется с гризли и выделывает фигуры высшего пилотажа на танке Т-66.

Короче, проблем с таможней у меня хватает. И если украинским мытникам достаточно просто рассказать о чесотке и прочих паразитах, подстерегающих свободного человека, после чего досмотр резко сворачивается, то с иностранцами сложнее — приходиться объяснять на пальцах, что иногда лишь усугубляет ситуацию.

Но иногда бывают такие странные дни, когда и паяльник бессилен…

Началась эта история 29 февраля весеннего месяца нисана в международном аэропорту города Харькова.

Началась с того, что при входе в здание аэровокзала у меня оторвалась лямка от рюкзака. Я открыл аварийный контейнер и не нашёл там иголки. Все остальное было на месте, а её не было. Я перерыл весь рюкзак — тщетно, иголка пропала в самый нужный момент. Я обратился за помощью к лощёным пассажирам в зале ожидания, но они лишь качали головами и морщили свои буржуйские лбы в ответ на мою пролетарскую просьбу.

Иголка нашлась у официантки аэродромного кафе. Я мастерски пришил лямку, но на последнем стежке игла сломалась. Мне стало неловко, я поспешно выбросил обломки и украдкой проследовал на посадку.

…Мой личный досмотр продолжался час. В присутствии офицера СБУ, таможни, специалиста по электротоварам и любопытствующих девиц в погонах. Никто не знал, что со мной делать, и, как водится, местный прапорщик предложил меня расстрелять. Это стало уже традицией.

В Стамбуле, куда я прилетел, меня ждал второй, не менее лёгкий досмотр. Турецкого я не знаю, поэтому на вопросы чиновников отвечал мычанием.

Вконец измученный я, наконец, проник на турецкую землю. Я был настолько издёрган, что меня стал беспокоить факт отсутствия иголки. Это была идея фикс. Мне нужна была иголка, как Ромео — Джульетте, как Марксу — Энгельс, как Розе — Люксембург.

Я физически ощущал напряжение лямок моего рюкзака, как медленно и неуклонно — стежок за стежком — расходятся на них швы, как не справляются с нагрузкой пуговицы на куртке, особенно в районе живота…

Паника накрыла меня, и я уже видел распавшуюся на куски всю свою амуницию. Я спрашивал иголку в магазинах, у прохожих, полицейских, а также — в аптеках, обменных пунктах и даже у чистильщиков обуви. Все было напрасно.

Поздно вечером на окраине Стамбула, в трущобах пропахших безнадегой и запахом жареных каштанов, я наткнулся на подозрительную компанию молодых людей. Кажется, это были торговцы наркотиками. А может и оружием, кто их разберет.

Ко мне они отнеслись агрессивно, но стоило мне попросить иголку, как гнев сменился на милость, а в глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.

— Иголку даст тебе Эрдоган, двадцать метров и зелёная дверь налево.

И я нашёл эту дверь, с небольшой красно-неоновой вывеской «Эрдоган», поднялся по темной винтовой лестнице на чердак и очутился в каморке. Там сидел ОН. За швейной машинкой «Зингер» времён правления Ататюрка и пришивал золотистый полумесяц к полотнищу красного флага.

Столетний турок прервал работу, молча вытащил иголку и протянул её мне. Я с трепетом принял драгоценность, поклонился и вышел на улицу.

Душа моя ликовала, а тревога развеялась, как облачко в ясном небе Стамбула.

Хорошо всё закончилось. Так и должно заканчиваться — и иголка нашлась, и все живы остались, и Эрдоган пришил, наконец, к алому полотнищу золотой полумесяц Аллаха.

Девочка и столб

В стародавние времена оно как бывало — стукнется человек лбом или другим каким местом, свезёт кожу, кровь выступит, свернётся, потемнеет. Ходит такой исторический персонаж с коричневым пятном, и всем ясно — ударился бедолага.

Так то раньше, сейчас иные времена, иные лбы, иная цветовая гамма. Не буду ходить вокруг да около и сразу перейду к делу — однажды утром по дороге на работу я налетел на столб. Поначалу ситуация развивалась стандартно — я упал, заголосили бабушки, подбежала женщина, кормящая грудью младенца, и — не переставая кормить, — давай мне раны залечивать. У тебя, говорит, кожа на лбу и виске свезена, но есть у меня лавандовое масло — в миг вылечит.

Подлечили меня, пыль отряхнули, бабушки голосистые разошлись, а я продолжил свой путь. Только вот люди от меня шарахаться стали. Подошёл я к автомобилю, зеркало заднего вида повернул и ахнул — на лбу, сверху вниз, огромное алое пятно образовалось, точь-в-точь как у Михаила Сергеевича. Ладно, думаю, пока до работы доберусь, пятно потемнеет и не будет так меня компрометировать.

Иду, а сам лицо от людей вбок отворачиваю, чтобы не травмировать излишне самаритян. Играть тоже стал в профиль повернувшись, выставил на обозрение гражданам здоровую половину лица. Но правду — не утаишь! Сначала ветер перевернул монетоприёмник. Диски, деньги, все перемешалось с дорожной пылью. Началось, успело промелькнуть у меня в голове и действительно — НАЧАЛОСЬ.

Уж если у музыканта начинается хаос, то его (хаос) ничто не остановит.

Девочка на велосипеде выскочила из толпы отдыхающих, неловко вильнула рулём, стукнулась об меня плечом, перевернула (опять!) монетоприёмник, ногой зацепилась за микрофонный шнур и покатила дальше. Сначала за ней поехал мой усилитель, потом батарея, а потом побежал и я. Ибо микрофон у меня дорогой — как десять узбекских пенсий, да и уезжающее от меня имущество тоже весьма ценно.

Такими и вошли мы в легенды древнего города Яффо: девочка на велосипеде, и я — на привязи бегущий за ней с флейтой наперевес.

Насилу догнал, но не все так просто. Ребёнок как увидел меня — остановился и закаменел от страха. В глазах такой ужас, что мне самому страшно стало. Тут я взгляд на витрину бросил и мне всё стало ясно — пятно моё не потемнело, алеет на лбу, и вообще, вид, честно говоря, действительно устрашающий.

Домой пришёл — ещё сильнее пятно разгорелось, пламенеет ярче киношной крови. Меня сестра приёмная осмотрела и говорит, — слушай, так не бывает, может у тебя вместо крови краска внутри?

Как думаете, может такое быть?

Фантомный хвост

Малоизученная черта советской интеллигенции — интеллектуальный садизм по отношению к маленьким детям. Возьмём для примера мою тётку — она была (царствие ей небесное) историком и очень любила мне рассказывать про средневековые пытки. Четвертование, посажение на кол и другие радости. Об этих издевательствах тётушка рассказывала с нездоровым восторгом, смакуя жуткие детали. От неё я узнал про существование у человека рудимента хвоста, на самом окончании позвоночника. Я был удивлён и немного расстроен тем, что у меня тоже есть остатки этого обезьяньего органа, пусть и незаметные для внешнего наблюдателя.

Самое же неприятное, не считая ночных кошмаров, было то, что этот невидимый хвост стал у меня иногда болеть. Рассказать правду было опасно, поэтому когда невидимый хвост начинал ныть, я жаловался на боль в животе, ибо ничего лучшего придумать не мог. Меня обследовали светила медицины, я месяцами лежал в больницах, отдыхая от школы, в моё тело вставляли трубки и зонды, просвечивали рентгеном и брали анализ желчи, все было напрасно — я был абсолютно здоров.

Последний раз хвост заболел во время прохождения срочной службы в рядах советской армии. Опытный фельдшер сразу почуял неладное и направил меня на консультацию к главному психиатру западного военного округа. Скрывать правду от специалиста такого уровня было преступно, и я рассказал все как есть. И про пытки, и про покойную тётушку (она к тому времени умудрилась попасть под поезд и была разрезана — так говорили очевидцы — пополам. Что глаза этих очевидцев горели нездоровым блеском меня уже нисколько не удивило) и, разумеется, про невидимый хвост. Мой рассказ военврач выслушал несколько равнодушно. Поставил две стопки, вытянул из недр стола бутылку коньяка, разлил, и после того, как обжигающий нектар прогрел наши внутренности, сказал: «ерунда, у тебя обычная фантомная боль исчезнувшего в ходе эволюции хвоста, ты лучше скажи, сколько тебе служить осталось?» — Три месяца, — ответил я. — Значит так, — продолжил доктор, — мне нужен помощник, ты руками что-нибудь делать умеешь? — Я дико смутился, но ответил честно — умею. — Вот и отлично, я тут небольшой бизнес организовал, мастерю ипликаторы Кузнецова и продаю их офицерскому составу. Тебя я оставляю в госпитале до окончания службы, согласен? — Ага, — я кивнул головой. — Держи ключи от моего кабинета. После подъёма — сразу сюда, даже если меня нет. И доктор крепко пожал мне руку.

Куда идти?

Куда идти? Это вопрос встал передо мной сразу после прихода из армии. Не в переносном смысле — буквально. В армии то за меня решали: приказали спать — сплю, приказали полы мыть — мою, отправили на кухню в наряд — пошёл на кухню. А вот что делать на гражданке — не знаю. В первый день все было нормально — родители, праздничный стол, задушевные разговоры до полуночи. Так что лёг я поздно, а проснулся, по привычке, рано. Решил телевизор включить, нам в армии разрешали смотреть только программу «Время», а потом прапорщик опечатывал личной печатью кнопку «вкл». В общих чертах я знал, что в стране происходит перестройка и ускорение. Причём перестройку надо было начинать с себя, что меня сразу насторожило, поэтому я даже обрадовался — отсижусь от перестройки в армии, думал, а как выйду на свободу, она уже и закончится. И начинать с себя не будет никакой нужды.

Включил телевизор, голубой экран загорелся и представил мои очам нелепого чувака в очках. Это тип делал странные движения руками, словно ловил невидимых мошек перед собой, а потом стряхивал куда-то за пределы кадра. Звука не было, хотя я крутанул ручку на максимум.

Привыкший к советскому телевидению, я понимал, что этого быть на первом канале моей страны не может, но оно было, и единственно разумное объяснение, пришедшее мне — я тронулся умом, и вижу галлюцинацию. Я выключил телевизор — видение исчезло. Включил — появилось. Ущипнул себя — было больно, а мужичок на экране вдруг заговорил. Лучше бы он молчал. Слушать о «заряженных» баночках с целебной водой человеку воспитанному на книгах Ричарда Фейнмана было дико. Я стал догадываться, что в армии нам старались беречь психику, но эффект получился обратный.

Нужно было что-то делать, ведь человеку нельзя без дела, правильно? Неделю я размышлял над этим, и ни одна мысль меня не посетила. А потом решил подключить к проблеме принцип научного мышления, не зря же перечитал десять томов лекций по физике. А что нам гласит этот принцип — упрости ситуацию, не пытайся понять сложное, представь тело материальной точкой. И я представил. Вот что у меня вышло: для того, чтобы чем нибудь заняться, нужно, как минимум, выйти из квартиры и куда-то пойти. Это сейчас хорошо — есть интернет и можно пойти туда, а тогда — только реальность. Но куда идти? Еще неделю я ломал голову над этим вопросом, пока научный голос свыше не сказал мне: если не знаешь направления, иди куда глаза глядят. И я встал и пошел.

Сначала обошел, в качестве разминки, вокруг дома и отправился в центр города. Идти в сторону окраин мне не хотелось. Так бесцельно я шел, пока не оказался возле универмага «Россия». Заглянул внутрь и обнаружил, что хождение по универмагу и разглядывание товаров намного интереснее простого блуждания по улицам. Вернулся домой я в приподнятом настроении — процесс пошел, дело сдвинулось с мертвой точки. Но не всё оказалось так просто — куда бы я ни шел в последующие дни, в результате оказывался в универмаге. Так продолжалось месяц, я менял маршруты, но какими бы закоулками не шел — финал был одинаков. Однажды, обнаружив себя перед привычными стеклянными дверьми, я огромным усилием воли развернулся, добежал до трамвайной остановки и сел на трамвай. Еще месяц я катался по городу на трамваях, расширяя свой кругозор, пока мне не пришла в голову новая мысль: а что если проследить за окружающими, узнать куда и зачем бредут эти тысячи людей по улицам и тротуарам наших городов? И я начал следить. Тайно крался за мужичками с портфелями и самоуверенными дамами. За бабушками и молодыми людьми. Преследовал пенсионеров и алкоголиков, военных, детей и даже милиционеров.

Поначалу я не мог поверить в результаты своих наблюдений, но каждый последующий эксперимент только подтверждал невероятный факт — они никуда не идут, а просто бесцельно бродят по улицам, как зомби, влекомые, видимо, древним инстинктом охотника-собирателя. И самое главное — совершив обход территории по стандартному маршруту, все они неизменно возвращались домой. В точности как и я. Это факт меня неприятно царапнул. Я точно не хотел вести такую жизнь и сразу сделал научный вывод — нужно идти куда глаза глядят по разомкнутому маршруту, не возвращаясь домой. Иначе замкнутый цикл, убаюкиваюшая петля времени. Все же не зря я читал Фейнмана.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее