Бесплатный фрагмент - Организм

Организм

Я взялся писáть «Организм» по горячим следам, когда меня переполняла тоска от всего, с чем я соприкоснулся. Страх тоже присутствовал каким-то фоном, как невидимая стена, окружавшая меня и не позволявшая выбежать на волю.

В те годы (начало 1980-х) я отдавал себе отчёт, что «Организм» нельзя будет не только опубликовать, но и просто показать кому-либо, потому что мы жили внутри такого Организма, облепленные его щупальцами: каждый человек, даже самый близкий друг, мог оказаться соглядатаем, доносчиком (не испытывая никакой личной вражды, он просто выполнял свою работу — чаще всего выполнял её не из чувства долга, а из-за того, что был однажды пойман на чём-то, запуган и дал согласие Организму докладывать о своих знакомых, даже если докладывать не о чем). Я сочинял роман об Организме истово, пытаясь следовать манере Михаила Булгакова, ибо на тот момент он был моим идеалом в литературе. Мне хотелось, чтобы каждый действительный факт приобретал форму почти невероятную, абсурдную, но не был при этом выдумкой. Я был там, видел, участвовал, но не хотел рассказывать о тех событиях «бытовыми» красками. Я старался извлечь смешное из страшного, но у меня не получалось, поэтому постепенно мой пыл угас. Постепенно я втянулся в другую жизнь. А через несколько лет Советский Союз рухнул, и все темы, о чём не дозволялось говорить раньше и за что можно было понести уголовное наказание, стали доступны, открыты, эзопов язык потерял всякий смысл. Обо всём говорили просто, даже примитивно, и через эту назойливую примитивность всё страшное потеряло свой вес, потеряло значимость.

Минуло лет десять, я заглянул в черновики «Организма», и мне показалось, что надо всё-таки закончить эту книгу. Однако что-то принципиально изменилось во мне, текст начал страдать какой-то болезнью и умирать от этой болезни. Нельзя было продолжать. Я остановился, упрятал машинописные листы в глубокий ящик в надежде когда-нибудь собраться с силами и воплотить первоначальный замысел. Но в глубине души я понимал, что времена изменились и что теперь эта книга не нужна мне, ведь я успел изжить из себя всё то, что толкнуло меня на её написание. И вообще она никому не нужна. Мы начитались воспоминаний о камерах пыток, расстрелах, предательстве, подлости, нас теперь почти невозможно удивить историями о спецслужбах. Впрочем, я-то сочинял роман не о расстрелах, а об организации, которую в советское время так сильно боялись, о её духе. Я сочинял книгу о человеке, который хотел служить в Организме, попал туда, увидел его суть и, ужаснувшись, ушёл, хотя коллеги предупреждали, что Организм никому не прощает такого отношения, Организм считал и продолжает считать уход из своих рядов предательством. Мне хотелось рассказать о внутренней борьбе рядового сотрудника Организма, о колебаниях, о сомнениях, о готовности погибнуть, но не оставаться там. «Организм» — роман о внутренней борьбе, о выборе…

Итак, закончить книгу не удалось. У меня не получалось вернуться в то настроение, с которым я начинал «Организм», энтузиазм юности, толкавший меня на многие начинания, ушёл навсегда. Но и выбросить материал в ведро я не соглашался. Судя по всему, есть во мне жадность (или это жалость?) к тому, на что было потрачено немало сил. Поэтому я решил опубликовать текст в том виде, каком он был «заморожен». Это не книга, а лишь её не родившаяся тень…

Таинственные граждане

С самого первого дня сентябрь опрыскивал Москву мелкими каплями дождя, но сегодня небо прояснилось, жиденькие облака серого цвета почти истаяли, и влажные улицы наполнились прохладными солнечными струями. На пожухлой газонной траве разгуливали чёрные птицы; иногда они застывали в глубокой задумчивости, чуть приникнув к земле, и с любопытством наблюдали за тем, как жёлтые листья срывались с ветвей, напоминая неровным полётом бабочек, которые успели отжить свой срок и теперь порхали в прощальном вальсе, соблазнённые ласками осеннего ветерка. Погрустневшие люди сновали туда-сюда, отягощённые размышлениями о судьбах человечества и о крушении беспричинных надежд. Задевая друг друга локтями, они собирались на пешеходных переходах в ожидании зелёного света, то огрызаясь на случайные приветствия, то пугая встречных прохожих внезапным дружелюбным оскалом.

ДБ, приятный с виду человек лет двадцати пяти, облачённый в приличного покроя костюмчик в тонкую серую полоску, в задумчивости остановился перед стеклянной дверью бассейна «Птица», что находится между Подвисшим мостом и круглым выходом из станции метро Парк Отдыха. ДБ остановился и огляделся, заметно волнуясь и по той причине шумно дыша. Костюмчик его был не по сезону лёгок, и молодой человек подрагивал временами, растирая покрасневшие ладони.

— Ба! ДБ, любезный мой! — закричала шагнувшая навстречу фигура в бежевом плаще. Фигура замахала руками от переполнявших её радостных и нетерпеливых чувств и доверительно протянула для пожатия пятерню.

— Я вас, простите… — ДБ замялся, но руку пожал.

Бежевый плащ скромно потупил глаза, забормотал что-то о долге и службе, выхватил откуда-то слегка помятую шляпу, нахлобучил её на голову. При этом его глаза скрылись под провисшими полями, а пушистые усы, отпущенные явно для солидности, как-то выпятились. Он запустил длинную руку себе за шиворот и усердно принялся рыться там.

— Не удивляйтесь, дорогой ДБ, вот у меня и фотоснимочек ваш припасён, чтобы не спутать, — он извлёк на свет толстую пачку фотографий с яркими голыми гражданками. — Сейчас, сейчас, вот тут где-то он… Что-то не вижу. Это не вы, не вы, опять не вы, — он перебирал проворными пальцами гибкие женские бумажные тела, затем махнул рукой, видимо, отчаявшись найти нужный снимок, и заверил ДБ, что портрет его в полном порядке. После этого он подцепил ДБ за локоть и повлёк за собой, огибая стены бассейна справа и направляясь в сторону каменной набережной Москвы-реки.

Солнце играло с порхающими листьями. Ветер трепал осенние обрывки влажных газет под ногами. Бежевый плащ мурлыкал под нос старинный романс о сладких виноградных гроздьях и бросал по сторонам короткие взгляды.

— Хвоста опасаетесь? — поинтересовался ДБ.

— Помилуйте! Какие за нами с вами могут быть хвосты, милейший? Вычеркните навсегда из своей головы эти жалкие шпионские страстишки. Мы сами, когда захотим, кому угодно сядем на хвост, на шею… Ну и вообще…

Плащ остановился, поглядел на реку и вздохнул из-под шляпы, выражая вздохом целую гамму чувств:

— Хорошо тут у нас. Особенно мне вон тот островок нравится. Видите слева, ну, где торчит это нелепое изваяние Колумба? Это место напоминает мне Париж, то есть раньше напоминало, когда ещё Колумб со своими мачтами не торчал здесь… Эх, Париж, неужели я тебя больше не увижу? Вы бывали в Париже? Знаете, там чертовски приятно сидеть в кафе и наблюдать за женщинами. Элегантные у них там женщины. И кофе вкусный. Да и пиво отменное… Как вы насчёт того, чтобы пропустить сейчас кружечку пивка? Как вы насчёт пивка? Хотите бочкового? Хорошо, что нынче столько разного пива…

— Пива нет, есть абрикосовая, только тёплая, — произнёс, улыбнувшись чему-то, ДБ.

— О чём это вы? Будто бы пароль какой-то, — плащ настороженно выпучил глаза. — При чём тут какая-то абрикосовая?

— Книжку вспомнил любимую.

— Книжку? Ах да! Булгаков! Михаил Афанасьевич… Увлекаетесь? — шляпа одобрительно кивнула. — Это хорошо. Книга, знаете ли, друг человека. А некоторые любят пошленькие журнальчики листать. Книга — другое дело. Книга требует вдумчивого чтения. Вам в нашем ведомстве тоже много придётся читать. Разное будет чтиво. Да и к писанине пристраститесь. Работа такая… Пойдёмте, что ли?

Они прошагали немного вперёд и опять свернули, оставляя набережную позади. Переулком они добрели почти до того же места, где встретились.

— Ну-с? — улыбнулся бежевый плащ.

ДБ решил оставить такой скользкий вопрос без ответа, чтобы не ляпнуть чего-нибудь неуместного. Мимо порхнула воздушная блондинка, и ДБ проводил её тоскливым взглядом. В эту минуту все терзавшие его прежде сомнения опять охватили его. Он подумал, что было бы здорово махнуть на всё рукой и умчать от всяких бежевых плащей куда-нибудь на сентябрьский берег Чёрного моря, вдоль которого прогуливаются отпускники, можно и на океанское побережье, где раскалённые на солнце коттеджи источают пар и тёмные островитянки в почти отсутствующих купальниках блуждают с бутылочками газированных напитков в руках.

— Ну-с, теперь пожалуйте к нам, — поспешно выпалил плащ, увидев, как в глазах ДБ закипела широкая мечта о чём-то вольном. — Вот заветная дверца в заборчике зелёном. Это наш теремок. Не смотрите, что выглядит невзрачно. Это в целях конспирации. Для нашего брата конспирация — первое дело. Милости прошу…

ДБ скользнул взглядом по забору, над которым возвышался второй этаж старинного особняка, и поразился, что никогда не приходила ему в голову мысль, что за такой вот неказистой стеночкой может скрываться один из метастазных узлов могучего Организма. Вывеска у наглухо запертых ворот непонятно гласила: «Дирекция профилактических заведений и центров ультрафиолетовой диагностики». За дверью, помимо особняка, оказалась ещё пара бараков непонятного предназначения и уютная стоянка для чёрных автомобилей. Тихий дворик. Чирикали не успевшие покинуть родину птицы. Четверо аккуратно стриженых мужчин в одинаковых тёмных одеждах вальяжно развалились на скамеечке и посасывали сигареты.

Бежевый провёл ДБ в ближайший барак с отвратительно скрипевшей дверью. Внутри было разгорожено фанерой на несколько комнатушек. Он усадил ДБ в одной из них за стол с неравнодлинными ножками, из-за чего стол нервно переваливался с боку на бок. Поверхность его была сильно исцарапана, и посередине ясно различались две воткнутые кнопки. На стене висел портрет основателя Организма, нарисованный чёрно-белым. Словно живые выделялись на картоне длинный нос и бородка, вся состоявшая из волосков, похожих на метёлку из железных прутиков. Пронзительные глаза не отрывались от посетителя. Тяжёлое тёмное дерево багета обрамляло лицо основателя.

— Ну-с, — в который раз произнёс излюбленное своё словцо бежевый плащ, — приступим к делу, дорогой ДБ.

Лицо под шляпой сбросило радушную улыбку и превратилось в бухгалтерскую рожу с официальным изломом бровей и строгими складками губ.

— Мне выпала честь торжественно поздравить вас с успешным прохождением всех проверок и тестов. Вы нам подходите. Сейчас я дам вам необходимые бумаги, и вы их подмахнёте, то есть завизируете собственноручно своё обязательство и добровольное согласие вступить в ряды нашей дружной семьи. Завтра вы предстанете перед военно-полевым… то есть, чёрт возьми, хотел сказать, перед мандатной комиссией. Будут важнейшие и высочайшие лица Организма, так что держите хвост пистолетом. Рубашка должна хрустеть крахмалом, подбородок — сверкать, глаза — сиять. Впрочем, это лишь торжественная формальность. Всё уже решено.

— Решено, — без признаков радости повторил ДБ.

— А через недельку отправим вас на боевую обкатку.

— Что? — Голос ДБ упал. Сердце его похолодело и задрожало. Если бы не туго затянутый узел галстука, сердце выпрыгнуло бы через растерянно открывшийся рот.

— Обкатка будет, милейший. Танки, знаете ли, гранаты, парашюты там всякие и прочая военная шлифовка.

— Для чего? — вытаращил глаза ДБ. Сама мысль о том, что придётся стиснуть в руках пахнущий маслом автомат и бежать с ним куда-то, показалась ему ненавистной. Армия вызывала в нём тошноту. Он готов был стать офицером Организма, но не Вооружённых Сил. Ему наивно хотелось думать, что эти службы сильно отличались. Хотя, конечно, не было никаких сомнений в том, что Организм тоже был вооружённой силой, возможно, даже более вооружённой, чем все остальные силы.

— Это лишь на месяц, дорогой мой товарищ, — замахал руками бежевый плащ и сорвал с себя шляпу, чтобы показать вновь засиявшие любовью глаза и заново вспыхнувшую искренность. — Это совсем не страшно, клянусь вам. Просто Организму нужны люди обкатанные, опробованные, с горячим сердцем и чисто вымытыми руками! Не стоит волноваться. Это не фронт. Это почти курорт… Не принимайте такие известия близко к сердцу, родной мой ДБ. Вам предстоит начать новую жизнь, полную трудных и неприятных неожиданностей. Вы знаете, кто такой Джеймс Бонд? Да что я спрашиваю! Кто же не знает старину Джеймса! Наш человек… Так вот это — ваше недалёкое будущее… Игорные дома, рулетки, длинноногие агентесы, секретные нашёптывания на ухо… Но для начала поставьте свою подпись здесь… Хорошо, теперь вот здесь тоже… Чудесненько! Не забудьте, что завтра — комиссия, будьте молодцом.

ДБ поднялся и неуверенно сказал, что не забудет. Он заметно скис. Опять в глубине мозга возникли загорелые женщины, представился беспредельный пляж, вольность.

Бежевый засуетился.

— Что это вы так расстроились? Совсем лицом изменились, очаровательный ДБ. Похоже, вас что-то страшно смутило. Вы скажите мне, откройтесь, я помогу вам. Я могу, мы все тут можем, мы чёрт знает что можем! Мы такое можем, что ахнете. Вы только не ахайте. И не вздумайте отказываться. Мы столько сил на всякие проверки угробили. Ах, представляли бы вы масштаб проделанной работы, тут подслушать, там подглядеть! А людей-то сколько за вас поручилось! Нет, голубчик мой вкусненький. Это дело сложное, кропотливое, глубокомысленное. Да и подписались вы уже.

— Смахивает на сделку с Мефистофелем, разве что не кровью автограф оставляю.

— Фу ты! Экий вы в самом деле. И с какой такой причины вдруг у вас меланхолия сделалась? При чём тут Мефистофель, при чём дьявол? Нету никакого дьявола, родной мой. В природе нет. Я не встречал ни одного лица, которое продало бы себя дьяволу.

— А я таких знаю.

— Да? Вот ведь надо же, как повезло подлецу! И кто же он такой? Для справочки фамилию не подскажете? Впрочем, простите, — бежевый спрятал навострённую авторучку.

— Это я так, — махнул рукой ДБ.

— Понимаю, — растянул рот бежевый плащ, — булгаковский поклонник. Я позабыл, простите. Я и сам бывало зачитывался Михаилом Афанасьевичем, как давеча говорил. Так вы, стало быть, просто пошутили про дьявола. Я сразу не распознал, такая у вас серьёзная мина была. Ну и шутник… Кстати, уважаемый друг, в качестве развлечения хочу предложить вам одно простенькое, но занятное поручение. Как доказательство глубочайшего доверия к вашей персоне. Дельце совсем крохотное, почти пустячное.

— Что такое?

— Да, собственно, и говорить-то не стоит. Но вы уж окажите милость, исполните его. Вам зачтётся. В сущности, там делать нечего, пустяк, как я уже заметил, но вся наша большая работа из пустяков складывается. Из мелких капель океан получается, не правда ли? Так как вам поручение?

— А что мне сказать, если я ничего не знаю.

— Наблюдательный вы чертовски, да и не без юморка. Я ведь и вправду ничего про задание не произнёс. Это вы метко… Не зря мы вашу кандидатуру утвердили. Так дельце вот в чём: придётся вам махнуть на Главфильм, там снимается картина «Большая пуля». Экранизация книги. Не слыхали о каком-нибудь одноимённом романе? И хрен с ним… Так вот вам обломок монеты, который вы передадите нашему агенту. Покажите ему этот обломок, а он вам достанет другой кусок. Тогда вы ему передадите привет от Александра Сергеевича.

— Что мне делать дальше?

— Ничего. Там само пойдёт. Ваша задача — встретить его.

— Кого? Каков он собой-то?

— Рыжий, просто огненно-рыжий тип. На нём джинсовый костюм, он никогда его не снимает, поэтому узнать костюм не составит труда — засаленный и заношенный до дыр. Другого такого не встретить. Мы ведь специально людей подбираем. Кроме того, у него золотой зуб есть, третий слева в верхнем ряду. С арифметикой у вас нормально? Вот встретитесь с ним, кусок монеты сунете ему в ладонь, проследите за реакцией, а потом сразу в толпу.

— А если толпы не будет? — полюбопытствовал ДБ.

— Толпа будет. Это Организм берёт на себя…

Толпа действительно была. Да какая толпа! Тут толкались здоровяки с толстенными шеями и нарисованными одинаковой авторучкой татуировками на голых плечах. Сновали волосатые хиппи, поправляя сползающие парики. Тут и там виднелись в пёстрой толпе строгие люди в траурно-чёрных пиджаках. Все шумели, называли друг друга по отчеству. Временами что-то громко падало на землю. ДБ заметил, как молоденький представитель толпы нагнулся и подобрал вывалившийся из кармана пистолет.

— Великоват, — проговорил человек, оправдываясь.

ДБ тепло улыбнулся ему.

— Позвольте пройти, коллега, — негромко произносил ДБ, проталкиваясь вперёд.

— Прошу, — слышалось в ответ, — желаю успеха.

— Благодарю, — ДБ протискивался дальше.

Впереди слышалось нервное сопение режиссёра в испорченный мегафон.

— Кто так работает, чёрт побери? Помреж! Где помреж? Кто организовал эту ужасную массовку? Это просто сумасшедший дом! Я же просил, чтобы сцену сделали камерной, вашу мать! Пять-шесть человек, как бы случайно попавших в поле зрения камеры. Тут же собралась толпа идиотов! Где в конце концов административная группа? Какой сейчас может быть обед?

ДБ приблизился к съёмочной площадке и увидел множество суетливых людей. Двое перетаскивали без надобности осветительные приборы с места на место. Толстощёкое существо в женском платье не переставало щёлкать хлопушкой и безостановочно напоминало всем номер дубля. Трое измождённых бурлаков тянули взад и вперёд тяжёлую тележку, гружённую массивной кинокамерой и пузатым оператором.

— Разгоните кто-нибудь эту чёртову массовку! — завизжал режиссёр и тряхнул седой творческой головой.

Невысокий человек с гитарой под локтем выскользнул из толпы и шепнул что-то режиссёру на ухо. Тот ошарашено поднял седые брови, и на его загорелом лице выразилось удивление, границы которого не выразил бы ни один физиономист.

— Но почему?

Человек с гитарой сунул руку за воротник и быстро, незаметно для других, показал служителю киноискусства удостоверение, после чего тот окончательно сник. Он перешёл на середину съёмочной площадки, остановился перед репетирующим главным героем в шикарном фраке и внезапно заорал ему в лицо:

— Вы что мне тут? Чем вы думаете, жалкий актёришко? Вас разве не обучали жить вашей ролью? Где азарт? Где слёзы? Куда вы подевали чувства? Что вы бубните текст, как теорему Пифагора на школьном экзамене? Я хочу увидеть ваше отношение к данному вопросу, а вы едва бормочете фразу. Покажите мне ваше отношение!

Актёр скучно оглядел режиссёра, лениво протянул слово «пожалуйста», расстегнул ширинку и показал своё отношение.

Массовка прыснула. Главная героиня заинтересованно вытянула тонкую несовершеннолетнюю шею. Помреж, будучи женщиной строгого воспитания, выпустила хлопушку и рухнула на землю от переизбытка эмоций. Актёр же моргнул несколько раз в сторону режиссёра, застегнул штаны и спросил, можно ли продолжать репетировать. Пухленькая гримёрша коротенькими пальцами растирала виски. Оператор развёл руками в растерянности:

— Я не успел заснять, не было команды «мотор».

— Кретин! — взвизгнул режиссёр. — Принесите мне воды.

Из-за камеры шмыгнул рыжий человек, сверкая зубом в верхнем ряду и прижимая к груди могучий термос с китайскими цаплями на красном фоне. ДБ прогулочным шагом приблизился к нему и, когда рыжий освободился, небрежно извлёк из кармана огрызок монеты. Рыжий уставился на ДБ.

— Опять, — пробормотал он и вдруг зашипел в самое лицо ДБ. — Завязывайте это, гражданин хороший. Сколько можно эти проклятые половинки коллекционировать? У меня уже все нормальные монеты вышли. Будьте неладны вы со своей конспирацией. Оставьте меня в покое. Я желаю свободы, дураки проклятые.

И влепил кулаком в щёку ДБ.

Голубое небо перекосилось. Над головой рыжего взлетела камера с оператором, тявкнула команда «мотор». ДБ разглядел также, что колыхнулась толпа, множество рук с пистолетами вытянулось вперёд. Кто-то бросился на ДБ сверху и закрыл его своим телом.

— Прекратить немедленно съёмку! Руки за головы! Всем лежать! Лицом на землю! Плёнку засветить сейчас же!

Протопали торопливые шаги, что-то лязгнуло, ударилось об асфальт.

Плотное тело сползло с ДБ и помогло ему подняться на ноги. Защитник поправил свой галстук и пожал руку ДБ, не меняя выражения скуластого лица.

Оператор, раздражённо пожимая плечами, слезал со съёмочного крана. В толпе дёргалась перекошенная физиономия рыжего, золотой зуб отсутствовал, а с губы капала кровь.

— Поздравляю, — шепнули сзади, — завтра на мандатной непременно упомянем ваш героизм…

ДБ резко обернулся, но не увидел говорившего. Массовка организованно расходилась по заранее обдуманным маршрутам. Молодой человек, которого ДБ счёл новичком, опять громыхнул выпавшим пистолетом и смущённо порозовел.

И тут ДБ увидел её…

Елена Прекрасная

Она улыбалась, и ДБ почему-то сразу твёрдо уверовал, что её светлая улыбка предназначалась именно ему.

Голубое небо снова перекосилось, расползлось над его головой и раскрылось, как расползается тесное платье, когда быстро расстёгивается «молния» и на волю вырывается пышная женская плоть. Небо расступилось и обрушилось на ДБ звенящим пространством бездны. Зашелестел в ушах звонкий ребяческий шёпот, фигуры в школьных костюмчиках промелькнули по пыльному солнечному коридору, громко хлопнули двери на толстых пружинах, рассыпались учебники из чьего-то упавшего портфеля. Почудилось, что давно исчезнувшая из его жизни повелительница его сердца соткалась сейчас перед ним из сияющих воздушных лучей, но не в облике девочки со смешными каштановыми косичками, а как прекрасная созревшая женщина. Тот же глубокий взгляд карих глаз, та же сдержанная улыбка, тот же наклон головы. Но другая причёска, другая одежда, другая фигура, другое лицо.

Накатило ощущение, что появление этой знакомой незнакомки, остро напомнившей детство, обещало ему все радости — надёжную дружбу, пылкую страсть и уют семьи. Затем сразу кольнула в сердце тоска — предчувствие ошибки и неправды.

Он остановился в двух шагах перед ней.

— Какая странная сцена произошла сейчас, не правда ли? — Она неопределённо махнула руками туда, где минуту назад гудела массовка.

Вместо ответа ДБ, вытаращив глаза, спросил её имя.

— Лена.

— Лена! — жарко выдохнул ДБ. — То же имя!

— Как вы смешно реагируете. — Она засмеялась. — Что вас удивляет?

— Вы будто ступили ко мне из моего детства. Я ждал этого давно. Ждал, но не верил, что такое возможно. Ведь вы — не она?

— Нет, я не она, я это я, — убеждённо произнесла Лена.

Они вместе сделали несколько шагов и остановились, одновременно посмотрев друг на друга, словно читая мысли, слыша желания.

— Это не просто так, — сказал ДБ.

— Как смешно вы говорите. Но я согласна. Это не просто так, — в её глазах заискрилось лукавство. — За этим стоит большая причина.

Она опять взмахнула руками, и ДБ углядел тяжёлую коричневую книгу в её ладони. Это было старое издание трёх романов Михаила Булгакова с предисловием Константина Симонова.

— Невероятно, — улыбнулся он, бережно взял из руки Лены книгу и раскрыл наугад. — «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!»… И эта книга с вами тоже не случайно.

— Вам нравится Булгаков? — Она посмотрела ему в глаза.

— Нравится? — удивился он. — Это слово совсем не отражает моего отношения к его творчеству. Я преклоняюсь перед ним… Но что же мы так стоим на месте… как вкопанные? Надо же что-то делать! Давайте ходить, что ли? Мужчина и женщина обязательно должны долго ходить при знакомстве.

— Вы полагаете? — таинственно улыбнулась Елена.

Они прошлись.

Солнце засияло ярче, воздух потеплел, сделалось по-весеннему радостно. ДБ ощутил необыкновенный душевный подъём. Ему захотелось совершить подвиг.

«Да, подвиг был бы сейчас весьма кстати. Я бы враз покорил её сердце… А вот бы открыть ей, что я уже без пяти минут как сотрудник Организма. Замечательный бы рисунок героический получился! Только нельзя. Государственная тайна!»

ДБ горько вздохнул.

— Вас что-нибудь тревожит?

— Ваша близость, — признался он.

— Об этом нельзя говорить. Этак вы попадёте в женские сети, откуда вам не выпутаться.

— Я уже попал.

— Так сразу? — Она стрельнула глазами.

— Едва увидел вас. И убеждён, что наша встреча предопределена свыше.

Её губы дрогнули.

— Почему? — Лена остановилась. — У вас предчувствие?

— Да.

— Мне кажется, у вас чрезмерно развита подозрительность.

— Подозрительность? При чём тут это? Нет, наоборот… Всё совсем наоборот. Я слишком доверчив, почти наивен. Вот и сейчас… Я только-только повстречал вас, а уже готов отдать вам всего себя целиком. Вы так прекрасны! Елена Прекрасная! Как невероятна, как удивительна жизнь. Вы посланы ко мне…

— Послана?

— Посланы судьбой, — закончил он и вернул Лене книгу.

— Вот уж не предполагала, что вы такой.

Разговор складывался сам собой, как если бы кто-то расписал его слово за словом для персонажей нехитрой пьески.

— А вам только Булгаков нравится? — поинтересовалась Лена осторожно.

— Нет, я многих люблю. И в первую очередь обожаю Стругацких, Воннегута. Бывает забавно почитать Павича. А под настроение хорошо идёт Набоков и Ремарк. Ну и про индейцев, конечно, читаю постоянно. Про индейцев у меня уйма книг!

— Индейцы? Вот уж не подумала бы никогда.

— Всех почему-то удивляет.

— Это же очень детское, несерьёзное.

— Чего же в индейцах детского?

— Дело в том, что приключения… Все эти Куперы и Эмары писали про всяких Чингачгуков для тех, кто… — Лена замялась.

— Продолжайте, — ДБ улыбнулся, но улыбка получилась злобной.

«Он болезненно относится к этой теме, — смекнула Лена, — но теперь уж ничего не поделать. Разговор начат».

— Все эти приключения несерьёзны, — проговорила она, пытаясь интонацией смягчить свой вердикт.

— А вы только по этим авторам оцениваете, что представляют собой индейцы? Тогда мне жаль вас.

— Простите, похоже, я задела вас за больное, — она взяла его за руку, — простите. Я и впрямь ничего не знаю об индейцах.

— А разве вы хотите узнать о них что-то?

— Буду надеяться, что вы принесёте мне что-нибудь почитать.

— Принесу! — ДБ остановился и вдруг схватил Лену за плечи. — Я принесу книгу, которая называется «Странный Человек Оглалов».

— Кто он, этот странный человек?

— Ташу́нке Уитко́… Этот человек не даёт мне покоя, он будто живёт во мне… — ДБ начал было рассказывать, но почувствовал, что в присутствии Лены мысли ускользали у него. — Я многого не понимаю… Ташу́нке Уитко́ был величайшим воином. Он категорически не принимал то, что мы называем цивилизацией… Деньги, диктат государства, торговля землёй и лесом, захват недр в частную собственность… Мы все — дети природы, даже если не осознаём этого. Мы рождены Землёю, но — задумайтесь только! — люди осмеливаются торговать землёй! Да-с, осмеливаются продавать и покупать землю… А потому… Потому я считаю своим долгом… Впрочем, о чём это я? Совсем утерялась нить рассуждений… Что такое деньги? Величайший обман, на который пошло человечество. Величайший мыльный пузырь! Пшик! И вот этот самый пшик меняют на землю. Земля не может быть товаром, но ею торгуют! Её никто не производил, она никому не принадлежит, никто не имеет права брать её в собственность! Вот какая получается петрушка… Моя позиция, с точки зрения матёрого коммерсанта, крайне уязвима и наивна, но мои взгляды таковы, каковы они есть. Вероятно, в этой точке зрения большинство людей и увидит «детскость». Вы ведь этим словом заклеймили моё «индейское» пристрастие? Что ж, не стану спорить. Называйте это как угодно. Но ведь сказано: «Будьте как дети малые»…

— Ты слишком романтичен. — Лена неожиданно перешла на «ты» и положила руки ему на грудь, как если бы давно и близко знала ДБ. — Чрезмерная поэтичность может навредить… Тебе не надо было…

— Чего не надо?

— Знаешь, — она словно не услышала его вопроса, — я рада, что мы встретились.

— Это подарок свыше, — вздохнул он и потянулся к её губам.

— Свыше. — Лена не отстранилась и позволила его рту коснуться своего. — В нашей жизни всё приходит свыше… Только тебе не следует быть поэтом. Или же просто взгляни на всё иначе. Ведь на самом деле жизнь поэта лишена всякой лирики. Наоборот, он специально лезет в навозную кучу и увязает там поглубже, чтобы можно было плакать о красоте. Он сочиняет ей гимны и сам же исполняет их, как волшебные заклинания. Чем сильнее давят сортиры, тем сильнее прорывается в поэте фонтан цветов и очарования. Художник, чтобы избавиться от них, рисует свой особый мир и ныряет в него с головой.

— Да, я это прекрасно понимаю, — согласился ДБ, — сказки утекают сквозь пальцы.

— Не думай об этом. Мы мечтали друг о друге, и теперь мы вместе… Мы ведь мечтали? Мы ждали друг друга, правда? Пусть я на самом деле не та, кого сотворило твоё воображение, но ты увидел во мне то, что хотел. Что ещё надо? Пользуйся тем, что дано.

— Значит, ты тоже думала обо мне?

— Конечно. Только я не помнила твоего лица. Теперь я его вспомнила, узнала.

Голос Лены стал тёплым, ему невозможно было сопротивляться.

Небо угрожающе похолодело.

ДБ поднял глаза к налившимся тучам.

Почему понимание приходит с опозданием? Впрочем, разве обыкновенный человек способен осознать, что мгновение, в котором он пребывает, в следующую секунду уйдёт навсегда? Разве может обыкновенный человек изменить время? Боль — вот удел человека. Бесконечное терзание, которое прекратится лишь с приходом смерти. Жизнь дана, чтобы испытывать постоянные мучения. На это уходят все силы. Не останется сил — разложит в изнеможении свои крылья память, станет невидимыми глазами скользить по страницам былого, покуда они не обратятся в прах…

— Пойдём ко мне, — сказала Лена, глядя ему прямо в лицо, и не было в её голосе смущения, и всё было понятно.

Он не произнёс ни слова, лишь вложил её руку в свою.

Город отступал куда-то с каждым шагом. Затухли чужие голоса, ушли в небытие стучащие каблуки и шаркающие подошвы, обернулись в покрывало глухой тишины резкие шумы автомобилей. Растворилась Москва-река в опустившемся вечернем дыхании. Очертания домов сделались размытыми, слились с сизым небосклоном и превратились в единый мутный фон.

— Если ты зовёшь меня к себе, — едва слышно произнёс ДБ, — то это означает, что в мире действительно никого больше нет. Мы одни. Ты и я. Всех остальных отвело в сторону властной могущественной рукой. Иначе не объяснить, почему нас свела судьба.

«Он совсем ещё мальчишка», — подумала Лена.

Ему показалось, что земля таяла, под ногами почувствовалось лёгкое пространство. Сверху опустился и прикоснулся к голове свежий воздушный поток. Огромные тени, похожие на крылья, качнулись со всех сторон. И город исчез окончательно.

А когда мир вновь обрёл очертания, ДБ обнаружил себя в комнате с задёрнутыми окнами. Сквозь занавеску просвечивал уличный фонарь. Из густого мрака небольшой комнаты выглядывали углы книжных шкафов и стульев. На полу мутно прорисовывались пятна сброшенных одежд.

ДБ повернул голову и посмотрел на Лену. Они лежали, вытянувшись, едва притрагиваясь друг к другу животами и руками. Кипевшая минуту назад страсть оставила на их лицах лёгкий след в виде бисерных капель пота. Во всём же остальном эти две фигуры были абсолютно спокойные, умиротворённые.

— Почему нельзя просто прислониться лбами друг к другу и через это прикосновение растаять, раствориться, перелиться из себя в тебя? — прошептал ДБ.

Его сердце казалось ему мягким и пушистым зверьком, требовавшим материнского тепла. Он лежал, затаившись, и ждал защиты. От кого? От всего мира. Теперь рядом с ним была женщина, которой можно было довериться, с котором можно было поделиться самым сокровенным и беспокойным. Он долго-долго ждал её, и она пришла. Она укроет его, согреет, приютит.

И тут он вздрогнул и взглянул на часы.

— Уже поздно. Я должен бежать. Извини…

— Тебя кто-то ждёт?

— Нет. Но утром мне надо быть при параде. Костюм, галстук и прочее. Деловая встреча. Как-нибудь я расскажу тебе…

Причащение

Особняк возбуждённо гудел, и в том гуле угадывалась какая-то почтительность к стенам учреждения, профессиональные настороженность и внимание. При первой же необходимости толпа готова была оборвать густое жужжание и затопить всё здание глубоким молчанием.

На утверждение высокой комиссии Организма прибыли многие, и все были разные: низкие и высокие, строгие и смешливые, пучеглазые и узкоглазые, одним словом, со всей страны понаехали. Выглажены, отстираны, причёсаны. Что положено, то и есть. Дома сотрудники могут и без штанов ходить, и руками в кастрюлю, и пепел в солонку, и даже жене по морде, но на людях — львы, быть может, не совсем светские, но всё же львы, поглядывающие немного сверху и снисходительно. Конечно, собравшимся на комиссию новобранцам было далеко до заматерелых профессионалов, и всё-таки они уже несли на себе несмываемый отпечаток секретной службы.

Во дворике толпились любители покурить. Тут можно было случайно уронить окурок на землю и плюнуть мимо урны, что создавало ощущение вольности. Внутри особняка сидели на старинных стульях вдоль стен, и обстановка настраивала на серьёзный лад, подготавливала духовно к торжественной минуте.

— Скажите, сделайте любезность, вас не Булочкин курировал?

— Рад бы помочь, товарищ, да не знаю. Виктором Прокопычем его звали, а фамилию не знаю, — раскланивались в ответ.

— Нет, это не Булочкин. Извините за беспокойство.

— Что вы… рад бы помочь…

Спрашивающий повернулся к ДБ.

— А вас, случаем, не Булочкин курировал? Не сочтите за бестактность…

ДБ торопливо взвесил, что за подвох мог скрываться в любопытстве, и твёрдо решил не поддаваться в случае провокации.

— Затрудняюсь ответить. Мой куратор носил бежевое, — сообщил он.

— Точно! — радостно воскликнул любопытный. — Это он. Мы, получается, с вами в некотором роде земляки, то есть братья по оружию, так сказать, сводные… Простите, не успел представиться. Меня Игнатом величают.

— ДБ, — ответил ДБ.

— Польщён, весьма польщён таким знакомством. Добрейший души человек наш Булочкин, не находите?

— Как же, — промямлил ДБ и опустил глаза. В ботинках его плавало отражение синего неба.

— Вы случайно не в курсе дела: я слышал, что этот особнячок в былые годы принадлежал одному из руководителей Организма. Его потом за какие-то провинности наказали… к стенке поставили. Не в курсе? — не умолкал Игнат.

— Про стенку?

— Про особняк.

— Не в курсе, — ДБ развёл руками и задел стоящего рядом юношу в белом. Из-под девственно чистого пиджака юноши вывалился крохотный магнитофончик. Не меняясь в лице (ДБ заметил, что сотрудники Организма умели прекрасно владеть собой), юноша подобрал записывающее устройство поднёс его к уху, потряс, прислонил к губам, сказал:

— Раз, два, три, ноль… — и пристроил магнитофончик обратно.

— Вы знаете, Игнат, я, пожалуй, и про стенку не в курсе, — уточнил ДБ, — может быть, вовсе и не того руководителя наказали. Мало ли среди нас английских шпионов?

— Полагаю, вы правы, — не смог не согласиться Игнат.

В этот миг возбуждённый гул смолк, как по команде. Приехали самые главные люди на облитых чёрным масленым блеском машинах.

Когда ДБ вошёл туда, где расположились члены высокой комиссии, он увидел длинное помещение, украшенное квадратными белыми колоннами. Между колонн висели портреты секретных героев Организма и их сподручных. Под портретами за длинным столом с мягким зелёным покрытием сидели люди. Десятка два. Все важные. Все с торжественными лицами и красивыми вставными зубами. ДБ подумал, что зубная клиника Организма трудилась славно. Что подумали о нём молодящиеся начальники, он не знал. Они выглядели счастливыми, разглядывая проходивших перед ними продолжателей своего железного дела.

— Мы тут собрались.

— Хотим поздравить и выразить надежду.

— Не терпится оказать доверие.

— Вам предстоит пройти подготовку особой важности.

— Вы молодец и не дурак.

— Отныне вы себе не принадлежите.

— Надеемся на это.

— Ступайте и держите себя в руках.

ДБ кивнул с чувством ответственности и покинул гостеприимный зал. За дверью на него набросился бежевый плащ, правда, без плаща. Он расцеловал ДБ и долго не прекращал трясти ему руку.

— От всей души, честное слово, от всей души. А за вчерашнее, на Главфильме, особенное наше государственное спасибо. Хорошо, что синяк у вас не расцвёл. Надо же, какими мерзавцами случаются некоторые люди. Мы тому рыжему так доверяли, так доверяли, а он… Не желаете ли теперь глотнуть пивка? Жигулёвского? Обмыть с любимым куратором, со мной то есть, событие не хотите? И не надо. Правильно. Вам теперь нужно беречь здоровье, оно отныне принадлежит государству и государственным делам.

— Булочкин, — позвал со второго этажа давешний белый юноша, — я категорически требую тебя сюда, Валерий Изюмович. Сколько можно ждать?

Булочкин нетерпеливо махнул рукой и ответил взглядом нечто многозначительное. Белый юноша стыдливо запылал.

— Да ну вас, — отвернулся он.

— Виноват, меня зовёт труба, — расшаркался Булочкин, — прощайте, дорогой ДБ. Я вас полюбил всей душой, верите ли? Мы обязаны любить друг друга, таков человеческий долг. А мы, соратники по тайным делишкам, тем более, потому что горим на работе. Такова наша судьба. Помните об этом, мой дорогой друг… Кстати, про особнячок я тоже не в курсе дела. Чёрная дыра этот наш особнячок. Никто ничего…

И он взлетел вверх по ступеням. ДБ видел, как мелькнула в его ботинках лакированная тень куратора.

В тот же день ДБ позвонил Лене, но не застал её, и по той причине страшно загрустил. В голове было муторно.

Наутро, согласно полученным инструкциям, ДБ прибыл к стадиону «Домино», откуда намечался дружный отъезд новобранцев на засекреченный объект. Возле ворот стадиона шумно свинячила пьяная с раннего утра компания дворников, стоял крепкий запах французского лосьёна. При появлении ДБ они принялись свинячить с особым усердием.

ДБ нервничал. Нервничал больше, чем на мандатной комиссии. Больше, чем при первом вступлении в связь с женщиной. Он нервничал потому, что боялся не разглядеть замаскировавшихся среди деревьев и на скамейках тех, кто, как и он, направлялся на подготовку. Однако оказалось, что зачисленные в Организм вовсе не таились, а собрались шумной семьёй, балагурили, знакомились, смеялись. Вокруг этой приметной толпы прогуливались праздношатавшиеся граждане, с любопытством оглядывая сгрудившихся людей в строгих костюмах и с чемоданами.

— Уважаемые господа! — захрипел мегафон. — Получите каждый свой пропуск и размещайтесь в автобусах, согласно спискам. Списки у меня. Кто желает мороженого на прощанье, прошу к головной машине. Мы доставили мороженицу с тележкой. Налетайте, товарищи, угощайтесь!

Товарищи дружно угостились. Затем выхлопные трубы автобусов пустили вонючим синим газом в сторону случайных прохожих, и машины укатили под неровное гудение моторов. Чья-то юная жена в ситцевом платье под двадцатый год всплакнула, эмоционально сморщив личико с красным бантиком губ. К ней приблизился высокий мужчина в длинном пальто и бережно накинул ей на плечи пушистый серый свитер. По всей видимости, заботливый брат. Поцеловал её в шею. Значит, не брат. Коварный соблазнитель покинутых хорошеньких жён. Такие всегда тут как тут.

Едва автобусы скрылись, дворники прекратили свинячить, позвали других дворников, от которых совсем не пахло лосьёном, и заставили их убирать после себя.

Тем временем ДБ с грустью разглядывал сквозь нагревшееся на солнце стекло автобуса убегавшие улицы с живыми человечками, и ему вдруг стало до слёз тоскливо, будто везли его в тюремные казематы, где нет ни людей, ни солнца. И ещё подумалось ему, что жизнь его заканчивалась на этом, потому что теперь он всегда под чьим-то неусыпным оком, потому что не разрешено ему выходить куда и когда угодно… А когда автобусы проехали через автоматические ворота, опутанные колючей проволокой, и после этого новобранцы вереницей просеменили через проходную, где широкоплечие высокие молодые люди с боксёрскми стрижками зорко всматривались в каждое лицо и сравнивали его с фотокарточкой на пластиковом пропуске, ДБ скис окончательно. Что теперь оставалось от жизни? Что ожидало в неведомом секретном будущем?

Коридорами их куда-то вели, останавливали, докладывали кому-то что-то. А в голове ДБ пульсировало тёмно-синее с кровавыми потёками слово «тюрьма». Он молча проговаривал его губами, вертел, разгрызал, отбрасывал, но оно вновь подкрадывалось и было страшнее слова «смерть».

Очередь остановилась перед дверью, за которой восседал один из главных людей секретного объекта. Дверь открывалась, проглатывала очередную фигуру, и до очереди новобранцев долетали странные слова:

— Войдя в эту дверь…

Щёлкал замок, и странная фраза обрывалась, оставляя неприятный осадок недосказанности. Через минуту-другую вошедший появлялся с нахмуренным лбом, вместо него в кабинет следовал другой. И опять:

— Войдя в эту дверь…

Вышедшие из кабинета иногда бормотали какие-то имена.

— Психотерапия! — ужаснулся негромко кто-то.

— Войдя в эту дверь, — круглое лицо, уложенное в рыхлую мякоть розовой шеи, поднялось на вошедшего ДБ, — вы обязаны забыть своё имя на всё время нахождения на подготовке. Отныне вы перестаёте быть ДеБе для своих товарищей по службе и становитесь БеДе. Под этой кличкой вам предстоит жить все годы, которые вы проведёте в нашем центре подготовки и в дальнейшей работе. Впрочем, о работе ещё рановато… О нахождении в этих стенах, как вас уже предупреждали, никому ни слова. Это страшная тайна. Очень страшная. Придумайте какую-нибудь легенду, куда вы пропали для своих знакомых по гражданской жизни. Вы знаете, что такое легенда? Это история вашей ненастоящей жизни, которую вы всем отныне станете рассказывать. И заметьте, что рассказывать вы должны убедительно. Скажем, пусть вас забрали служить в армию, внезапно забрали, поэтому вы исчезли без вести.

— Но я уже служил, — пожал плечами ДБ.

— Дорогой мой, ничего страшного. Скажете, что вышла ошибка, что вас забрали второй раз, да хоть даже в третий раз. В нашей стране всякое случается. Безликий чиновничий аппарат… Но лучше вовсе порвать старые связи и ничего никому не объяснять. Как вам такая мысль?

Такая мысль не пришлась ДБ по вкусу, но он лишь молча развёл руками, мол, что же делать, ежели надо.

— Вот и чудненько, дорогой БД. Завтра вам разрешат навестить родных перед отъездом на военную базу. Никого нет? Вы без родных? Прекрасно! Поздравляю! Отсутствие родственников и друзей — настоящий подарок для офицера Организма. Послезавтра ждём вас с вещами на платформе пригородных поездов. Площадь трёх вокзалов знаете? Направо под мост. Будьте здоровы. Ведите себя достойно и бережно. Помните, что теперь ваша жизнь принадлежит не вам. Вы — клетка огромного Организма, который трудится на благо родины и могучими честными руками расчищает среди людей дорогу к лучшему будущему. Ступайте и не забывайте о конспирации.

Шагая по коридору в отведённую ему комнату, ДБ слышал краем уха чьи-то беседы.

— Ты теперь кто, Игнат?

— Попрыгаев я теперь.

— А я Поскакаевым сделался. Ничего кликуха, да?

Какой-то пухленький блондинчик с прозрачными глазами, блестевшими слёзами умиления, бормотал себе под нос, заучивая новое имя:

— Я Пушкин, я Пушкин, я Пушкин.

Комната оказалась на двоих. Стоял шкаф со скрипучими дверцами, две гладко застеленные кровати, столик с выдвижным ящиком, один стул и один умывальник, над которым висело квадратное зеркало с отбитым верхним углом.

— Эс-Эс, — представился молодой человек, попавший в комнату прежде ДБ и теперь не знавший, чем себя занять.

— Прелюбопытное имя.. Эс-Эс, — произнёс ДБ и тут же спросил. — Настоящее?

— Зашифрованное. На самом деле я — Саша Скифский. Называй меня просто Саша.

— ДБ, то есть БД, — протянул руку ДБ.

— Что ты обо всём этом думаешь? — обвёл глазами комнату Скифский Саша, имея в виду не только обстановку помещения. — Не авантюра ли? Чёрт меня дёрнул подрядиться сюда.

— Меня тоже он.

— Кто? — не понял Саша.

— Чёрт, — пояснил ДБ, — я постоянно попадаюсь на его хохмочки…

Саша многозначительно приложил палец к губам, затем покрутил им около уха и показал на потолок, где в уголке виднелась вентиляционная труба. Палец его вытянулся, на конце появился длинный чёрный коготь, похожий на страшный крюк, и вся рука вдруг превратилась в птичью лапу со стальными когтями. Но через мгновение всё опять сделалось нормальным.

После ужина ДБ, бледный от нервного напряжения, рухнул на кровать и зажмурил глаза. Ему жутко не хотелось быть там, где он был. Он ругал себя за отсутствие хоть толики здравого смысла, но изменить в ту минуту он ничего не мог. И тогда на него навалился сон.

Чужой мир

Сон навалился на ДБ, выдавил его из-под одеяла, поднял в чернильный воздух и выпустил в распахнутое окошко, за которым не оказалось почему-то осенних листьев, но веяло колючим холодом. Ночная тьма смешивалась с падающим снегом. Это немного удивило ДБ, потому как он знал наверняка, что на дворе сентябрь, однако пришлось махнуть рукой на этот довод и полететь сквозь снег, глубоко дыша и чувствуя тающие снежинки во рту.

Далеко впереди маячили смутные огоньки. Это оказались костры. В их неверном свете ДБ разглядел множество конусообразных палаток. В некотором удалении шевелилась масса, в которой он с трудом угадал огромный табун лошадей.

— Голов восемьсот, — подумалось ему, и тут же он удивился, откуда он знал, что именно восемьсот.

Одиноко прошагала фигура, укутанная в длинное одеяло до самых глаз. Чёрные волосы гладко стекали с затылка под складки одеяла. Открытая часть лица с раскосыми глазами выдавала в человеке индейца.

Кто-то внезапно закричал громким голосом из кишащей снегом темноты, но слов не слышалось из-за ветра.

Фигура в одеяле обернулась и замерла, вслушиваясь, затем сорвалась с места и кинулась в первую палатку, размахивая руками. Не прошло и десяти секунд, как в темноте пробежали вспышки, донеслась трескотня выстрелов. Послышался возмущённый храп лошадей. Лагерь ожил в одно мгновение и словно весь сдвинулся с места. Стремительные тени засновали беспорядочно среди конусов жилищ. Некоторые вскидывали ружья и стреляли в темноту. Выпустив пару пуль, люди убегали, блестя в свете костров голой бронзовой кожей. Пальба усиливалась, стало немного светлее из-за нескончаемых сполохов. В пороховом огне различались фигуры пеших солдат в длинных накидках, шагающие через сугробы, и фигуры всадников. Верховые ворвались в деревню, размахивая тонкими саблями и вертя карабинами. С некоторых от стремительности свалились шапки и шляпы. Громадные кавалерийские лошади то и дело останавливались, кружа на месте, испуганные истошными криками голых людей. Кто-то промчался на коне по пылающим веткам в костре, и одна из головешек отлетела прямо на натянутую кожаную стену палатки. Пламя неторопливо потянулось вверх и в стороны. Десяток солдат запалили факелы и подожгли другие жилища.

— Не останавливаться! — нервно закричал офицер на белом жеребце. — Пока не отстреляем эту падаль, не останавливаться никому. Гнать краснокожих сволочей!

Его лошадь споткнулась, из перебитой ноги брызнула кровь.

Пространство перед палатками сплошь заполнилось солдатами. Они медленно продвигались вперёд, вытесняя голых индейцев из деревни. Повсюду метались с лаем перепуганные собаки. С каждой минутой движение людей замедлялось. Казалось, все они брели глубоко под водой, с трудом поднимая винтовки, с усилием натягивая луки, лениво вываливаясь из сёдел.

ДБ втянул в себя колючий воздух, пахнущий дымом, и невидимо развернулся против ветра. Стремительный и властный поток сновидения повлёк его дальше, и раньше, чем ДБ успел что-либо осознать, он оказался далеко-далеко. Он видел, как солнце трижды поднялось и закатилось.

Затем полёт прекратился.

Утро четвёртого дня наступало медленно. С неохотой проявлялись внизу очертания заснеженных холмов, словно кто-то лениво протирал запотевшее стекло. Мелкие резные снежинки суетливо вертелись в воздухе, цеплялись иногда за развесистые чёрные ветви высоких елей.

Увязая в глубоких сугробах и взбивая белые хлопья, проскакал всадник. Он размахивал рукой над головой и что-то выкрикивал. Навстречу ему выехало из-за туманных конусообразных палаток пять человек. Их фигуры казались неясными тенями с плещущими по ветру волосами.

— Солдаты уничтожили лагерь на Пыльной Реке! — гонец остановился возле пятерых всадников и принялся возбуждённо рассказывать им о случившемся. Чуть позже они вместе въехали в сонную деревню. Из конусовидных палаток появлялись люди, они кутались в одеяла и длинные бизоньи шкуры, некоторое бежали к жилищу вождя, где фыркал на привязи чёрный жеребец. Входной полог откинулся, громко хлопнув по ветру, и в серый утренний воздух шагнул невысокий человек в мягкой кожаной рубашке. На его плечах лежало красное одеяло. Распущенные длинные волосы каштанового цвета заметались на ветру.

ДБ, не ощущая себя, приблизился с порывом ветра к самому лицу этого человека и остановился, невидимый для людей, перед глазами вождя. В них, как в тёмном озере, отражалось низкое снежное небо.

ДБ ощутил, как в его несуществующем теле сильно застучало сердце. Он знал этого человека, он помнил его!

— Беда не заставила себя ждать, — спрыгнул с горячей лошади гонец, — солдаты напали на стойбище наших друзей. Вождь Две Луны ведёт к нам тех, кто остался в живых. Бледнолицые угнали весь табун, но воины сумели отбить почти всех лошадей обратно.

Снежное небо шевелилось ежесекундно, взрыхляемое белыми руками ветра, клубилось, не стояло на месте.

— Пусть женщины готовят котлы с едой, — распорядился вождь, — братья придут уставшие и голодные. Пусть приготовят носилки для раненых. Мы выдвигаемся навстречу. Я готов принять всех, кто пострадал. У нас они найдут кров и дружбу.

Загудели голоса, и в несколько секунд толпа рассыпалась по лагерю. В считанные минуты десять воинов на низеньких лошадках промчались через деревню, размахивая одеялами. Чуть позже ещё дюжина всадников повела за собой лошадей с волокушами.

ДБ разглядывал лицо молодого вождя, не отрывая глаз.

— Ташунке, теперь война началась? — услышал ДБ голос сбоку и проследил за взглядом вождя. Поблизости стоял взлохмаченный мальчуган с накинутым на плечи одеялом в синюю полосу.

— Война никогда не прекращалась, — ответил спокойно Ташунке, — но теперь она сделается ожесточённее, мой маленький друг. Позови своих приятелей в мой дом. Я хочу побеседовать. Скоро в нашем лагере прибавится людей, будет много забот…

Ташунке откинул большой кусок кожи, прикрывавший круглый вход в жилище, и, нагнувшись, шагнул внутрь. ДБ скользнул следом и проник в палатку прямо сквозь тугую стенку, ощутив густой её запах — дух обмёрзшей на морозе бизоньей кожи, впитавшей в себя дым костра.

Внутри царил полумрак. Посреди палатки подрагивало пламя небольшого костра, обложенного камнями по кругу. Сизый дым медленно поднимался вверх, где между жердями, служившими каркасом жилища, находилось отверстие-дымоход. В глубине палатки лежала, закутавшись с головой в тёплые шкуры, женская фигура. Ташунке Уитко обошёл костёр и опустился на меховое ложе рядом с женщиной.

— Тебе не легче? — спросил он, положив руку ей на голову.

— Легче. Кашель совсем унялся, боль в груди стихла, — ответила она, не меняя положения.

— Хорошо. Я рад, — он посмотрел на огонь.

ДБ остановился по другую сторону костра и сказал:

— Я давно мечтал встретиться с тобой, вождь.

— Я не знаю, кто ты, и я не вижу тебя, но я рад, что слышу тебя, — ответил индеец, не проявив никаких признаков удивления перед невидимым гостем, и ДБ заметил, что Ташунке не шевелил губами. Он разговаривал молча.

— Меня принёс к тебе мой сон, — сказал ДБ, — и я не понимаю, что за сила скрывается за этим.

— Сила повсюду одна. Она стоит за всеми нашими поступками, она руководит всем, что делаем мы и что делают с нами. Она устраивает наше будущее.

— Я знаю твоё будущее, вождь, — выпалил ДБ.

— Я тоже знаю его, — индеец продолжал спокойно смотреть на огонь.

— И оно не пугает тебя?

— Нет.

— Ты странный человек. Все Лакоты считают тебя странным, — прошептал ДБ. — Никто не знает, что владеет твоим сердцем. Ты всегда молчишь. Бродишь по деревне и молчишь. Люди привыкли видеть тебя безмолвным и не докучают тебе вопросами. Почему ты не любишь разговаривать?

— Почти все разговоры пусты. Люди произносят слова так, словно пересыпают песок из ладони в ладонь. Старики забавляются воспоминаниями, воины похваляются подвигами. Я не верю в слова…

Курорт

Законспирированная толпа организмщиков высыпала из вагона электрички, и главный скомандовал следовать за ним. Из-под ног поднялась не по-осеннему жаркая серая пыль.

— В машины за-ле-зай! — донеслась команда, и они увидели перед собой три задрипанных грузовичка с крытыми кузовами, на которых с трудом угадывались выцветшие слова «Осторожно люди». ДБ, проходя мимо, плюнул на палец и с кривой ухмылкой поставил слюнявую запятую после первого слова.

Вот пару раз рыгнули моторы, затряслись машины и потонули в пыльном облаке, шумно дребезжа своими составными частями, давя беспризорных деревенских собак и куриц.

— И на фига они нас сюда припёрли? — спросил кто-то и смачно чихнул.

— Отдыхать, мужик. Отдыхать едем на курорт. Сейчас шашлычки навернём с красненьким, потом танцульки всякие, сельские девочки в простеньких юбочках и платочках… Настоящий сотрудник должен уметь жить! Представь, что попадёшь ты куда-нибудь в Нью, скажем, Йорк, а тебе ЦРУ для проверки подпихивает смазливую бабёнку. Не имея навыков, ты ставишь её на карачки и сию же минуту вздуваешь её, как телушку. Тут тебя и расшифровывают, потому как поласкаться нормально не умеешь, пошутить, поплескаться в ванной или в бассейне мраморном понырять голышом и прочее всякое…

— Кончай трепаться, — властно гаркнул другой голос из непроглядной пыли. — О женщинах после судачить будем, а сейчас попрошу боевой настрой держать.

Все тут же настроились по-боевому, потому что день близился к закату, а неясное завтрашнее утро намеревалось окунуть организмщиков в новую, энергичную, лишённую дурных привычек жизнь.

И утро не заставило себя ждать. Оно началось с многотрудной пробежки на десяток километров среди тёмных еловых стволов таинственного леса. Громкий топот тяжёлых сапог, напряжённое дыхание, скупое матерное слово. Затем всё ещё погружённые во мрак предрассветного воздуха, будущие супермены возвратились в длинный барак, где сбросили с себя взмокшие шмотки и помчались умываться ледяной водой. ДБ долго стоял перед лениво фыркавшим краником, из которого едва струилось, потом что-то напряглось в трубе, дёрнулось, брызнуло ржавыми кляксами на руки и на белый кусок нежно пахнувшего мыла.

— Быстрей давай, браток, торопись. Ещё в нужничок надобно сбегать.

— Сейчас, — булькнул ДБ пеной из рта.

В казарме уже наряжались в тёмно-зелёные комбинезоны, лишённые каких-либо знаков различия. Бряцали пряжки ремней, шумно ходили по сапогам жёсткие щётки с ваксой, кто-то насвистывал песню «Без тебя теперь, любимый мой»…

Пора было бежать в дощатый домик, окутанный лёгкими клубами испарений и жужжанием мошкары. Это строение впору было сравнить с молитвенным домом набожных людей. Но не всё мы понимаем сразу.

Священный утренний ритуал, поклонение необходимости, величайшее из облегчений… В эти знаменательные минуты обычно начинало подниматься солнце. Оно ощупывало своими ещё сонными лучиками неплотно сколоченные доски заведения, проникало внутрь и зависало между стенами бледными полосками света. Иногда свет попадал прямо в глаза напряжённо сидевших на корточках людей, чем сильно отвлекал их. Временами в солнечные лучи влетали комары, настороженно гудели перед лицом и тоже мешали сосредоточиться. Бывало, кто-нибудь из суперменов не выдерживал, и тогда в утренней тишине раздавался звонкий хлопок и решительное короткое слово, и неразумное насекомое преждевременно прекращало своё существование. К этому времени окончательно наступало утро за стенами посидельного дома, и первая облегчившаяся партия освобождала места новоприбывшим.

После этого до блеска выбритые подбородки выставлялись на показ главному, которого в первую же минуту его появления окрестили Сомосой.

— Что это у вас бакенбарды такие длинные? Подкоротить! А у вас, мой друг, усики торчат слишком вызывающе! Подрезать!

Затем наступала золотая пора утренней кормёжки.

Если тебе, мой читатель, не доводилось бывать никогда в далёком военном городке, притаившемся в глухом лесу, то тебе не понять, что такое подлинный аппетит и настоящее кулинарное мастерство. Разве можно отыскать даже в самом экзотическом ресторане коричневую манную кашу с плавающими на поверхности зелёными лужицами растительного масла? И по специальному заказу не приготовят тебе фиолетовые сосиски. А рыба! Эта чудесная жаренная рыбка а-натюрель с хрустящей корочкой чёрного цвета и густым жирным соусом, в котором стоит ложка! Нет, если кому не доводилось пробовать чая, заваренного в той же воде, где кипятили картофель, то не понять ему подлинного аромата.

После обеда все, дабы не оплыть жиром, дружно отправлялись маршировать по плацу туда-сюда в ногу и не в ногу. Случалось, кто-то наступал кому-то на пятку.

— Тысяча извинений, пардон.

— Что вы, что вы, наступайте без стеснений, сколько вам нравится.

По ту сторону забетонированного и уже поросшего кустиками плаца лежала деревенька, где имелся винный магазин и жили грудастые девки. Но ходить туда строго воспрещалось. ДБ с удивительной ясностью вдруг почувствовал себя свершенно чужим в этом мире, где потная одежда не менялась на чистую, баня работала один раз в неделю, но воды никогда не хватало на всех, а сотрудники Организма шлифовали свою сноровку по проникновению на запрещённые объекты, тайно пролезая ночью в буфетную и воруя там пачки рассохшегося печенья и дешёвые сигареты без фильтра и соблазняя этими сигаретами одиноких женщин в деревне, куда не разрешалось ходить.

Очень быстро наступила настоящая осень, просочился дождь, задышало прохладой.

……

…Шёл мелкий, но затяжной дождь. Во время стрельбы по мишеням, меняя разложенные перед ним различные модели автоматов и пистолетов, ДБ мелко дрожал, рассыпая с коротких своих волос брызги. Другие тоже намокали, но серенькие переживания других людей давно перестали волновать его. Нелюбовь к Организму, его генералам, мандатным комиссиям и всепоглощающей, как страшная трясина, секретности уже пустила побеги.

— Все в «яблочко», — сообщил Попрыгаев, отстёгивая от автомата рожок. Он всегда попадал. Профессор своего дела. Прирождённый стрелок. Он обожал оружие, разбирал его с закрытыми глазами и собирал его, меняя местами отдельные части, а оно всё равно безотказно работало и било в цель.

— Написовы! Тёзки! Ко мне бегом марш! — крикнул инструктор.

— Это вы нам?

— Вам.

— Но мы не тёзки. Я — Василий Насикин, а он — Шурик Пописов, — объяснял один из суперменов.

— Значит, не тёзки. А я понадеялся на вас, на вашу тёзкость… Но всё равно ко мне бегом марш! Взять боевые патроны у товарища Факова и отнести на огневую позицию!

— Есть! — гаркнули они и умчались, громко шлёпая тяжёлыми башмаками по лужам. Один из них, громко сопя, дёрнул за рукав приятеля.

— Что?

— Странно мне.

— Фамилия Факов странна мне. Явно американского происхождения и что-то мне напоминает.

— Что с того? Я знавал одного поляка с фамилией Ебски, но ничего такого особенного. Моим агентом был.

— Как знаешь, но я доложу начальству об этом, пусть сами разбираются. Всё-таки Ебски это тебе не Факов. Ебски мне как-то ближе.

И оба молча помчались дальше.

ДБ видел, как они стояли на косогоре и о чём-то говорили, но его мало интересовали их слова. Его внезапно одолел запах леса. Странным показался ему этот запах, да и сам лес тоже. Нет, не знал он, в чём причина странности. Лес и был лесом. Может быть, странным было, что не сразу ощутил он этот запах?

ДБ откинулся назад и коснулся спиной к шершавого ствола берёзы. Влажная прохлада прильнула к нему сквозь вонючий комбинезон и поцеловала в утомлённые мышцы. ДБ прикрыл глаза и в ту же секунду неожиданно для себя понял, что его глаза продолжали смотреть даже с опущенными веками. Прошла минута, другая, и он осознал, что глаза видели что-то иное. Другой лес, другое небо, другой воздух.

Перед ним стояла лошадь, на которой сидел всадник. Лошадь шевелила ушами и раздувала бархатные ноздри. Раза три она стукнула копытом и направилась к ДБ, неся на спине всадника, которого ДБ почему-то не сразу заметил. Лицо человека казалось ему знакомым, но туман смазывал черты, и распознать его не удавалось. В длинных тёмно-коричневых волосах, плывущих по воздуху, виднелось белое перо. И весь мир вокруг таял на глазах, превращался в немыслимые тени, которые возникали перед спокойным наездником, старались ударить его или вцепиться в него зубами. А он скользил меж ними, спокойный, невозмутимый. Его лошадь, казалось, исполняла волшебный танец, плавно перебирая ногами. А за ним, за всадником, тянулась река людей. Они пели песню. Они торжественно взмахивали руками. Иногда кто-то из толпы бросался к всаднику и пытался схватить его сзади. Но он скакал дальше — плавно, будто плыл сквозь сонную воду, отгоняя недругов. Над ним висел в воздухе ястреб с красной спиной.

— Послушай, — сказал кто-то, и ДБ обернулся. Рядом стоял Попрыгаев.

— Твой черёд стрелять.

— В кого?

Сверху загромыхало, сомкнулись тучи. Дождь сразу усилился. Он хлестал по земле, разбивая затвердевшую за долгие солнечные дни глину. Расползались грязные лужи, бурлили ручейки. Ополоумевшая сухая жёлтая листва тряслась под тяжёлыми ударами капель. Казалось, вода падала из туч с ожесточением, самозабвенно долбя организмщиков по головам и плечам крупными каплями, будто желая смыть с них скверну.

— Не дождь, а пытка, — пробормотал ДБ.

Капли больно лупили по лицу, норовя прекратить его в сплошной синяк. Рукава и карманы отяжелели.

В тот же день полковник вызвал к себе ДБ на беседу.

— Что это вы там всё время заносите в свою тетрадочку, уважаемый БеДе? — хихикнул он и потряс отвислой на шее кожей. — Уж не секретные ли данные стихами складываете?

— А вы будто не знаете?

— Знать-то знаем, да хотелось бы на искренность вас проверить, милейший, — расплылся в отеческой улыбке полковник. — Не обижайтесь, дорогой мой. Конечно, читал я уже вашу тетрадку. Работа обязывает. Только чепуха всё это, что вы пишете там. Мутные капли дождя, призрачный солнечный луч… Оставьте лирику. Жизнь прозаична. Дан приказ — исполняй. Шаг влево, шаг вправо — расстрел.

— Но приказа-то нет.

— А вы ждите. Некоторым случается всю жизнь ждать на своём посту и ничего не совершить, как подумал бы какой-нибудь затхлый обыватель. Но в этом тоже наша работа, любезный. Вы обязаны знать своё место и выжидать там. В случае надобности вы всегда на месте. Как на государственной границе. Да вам ещё миллион раз надоест работать, так что расслабляйтесь пока… Присели под кусток и ждёте…

— Под кусток?

— Это я фигурально…

Боевой дух ДБ упал окончательно. А тем временем служба шла своим чередом.

— К трамплинам вприпрыжку марш! — кричал не своим голосом инструктор по парашютным прыжкам и первый, словно у него могли отобрать парашют, бросался сворачивать и разворачивать его. Долгое время он совершал свои действия молча, и организмщики решили, что он позабыл, как обращаться с парашютом. Но вот инструктор выпрямился и вытаращил на них округлившиеся глаза.

— Вам всё понятно, семь на восемь? — опять не своим голосом спросил он. Оказалось, что он показывал, как правильно укладывать парашют. Оказалось также, что не свой голос был у него своим.

— Хорошо бы ещё раз, — попросил Пушкин.

— Первоклассная верёвка, — ощупывал стропы Поскакаев, — вот бы моей жене для сушки белья.

— А с самолёта как прыгать будешь? — хмыкнул Попрыгаев.

— Очень не хочется с самолёта, — признался в ответ первый, — я бы предпочёл подглядывать за киноактрисами в раздевалке.

— Следить, а не подглядывать.

— Какая к чёрту разница?

— За слежку тебе деньги платят, это работа, — убедительно произнёс Попрыгаев и расстелил на сырой траве белый купол.

— Для тугодумов демонстрирую в десятый раз, восемь на семь! — рявкнул инструктор и вдруг попросил, чтобы никто ничего не отрезал от парашютов на память.

— Всё равно отберём, это ж государственное имущество, — добавил он.

— А как угадаете, кто отрезал? — вытянул шею Пушкин.

— По полёту, — проскрипел инструктор и размазал по щеке запоздалого осеннего комарика.

— Пропала жизнь, — промямлил ДБ, — теперь до конца дней зелёным беретом работать. Может, уйти?

— Не отпустят. Из Организма не выпускают. Разве что вперёд ногами, если кто строптивый попадётся.

ДБ перекосился, как оплывшая свечка. Он уже не слышал лязга танков, под которыми приходилось ползать, не различал разрывов гранат, которые швырял в занюханный окопчик, не волновали его белокожие противогазы «Дружок», сквозь запотелые стёкла которых требовалось узнать товарища. Несмотря на разнообразие военных атракционов, жизнь казалась ему вялой и бесцветной.

Но тут надо оговориться: тоска залила душу ДБ, но бодрый дух остальных суперменов ничуть не падал. Удачно подобранные предварительными тестами, они звенели струной профессионального оптимизма.

Вечерами, когда многие ещё отрыгивали душистым ужином, появлялся кто-нибудь из инструкторов и занимал Джеймс-Бондов нескончаемыми байками из долгой служебной жизни. Случалось, на казарменный огонёк заглядывал сам Сомоса. Пронизанные табачным дымом, тянулись минуты и часы. ДБ сидел среди товарищей на исцарапанной разными непотребностями скамеечке и без интереса слушал истории.

— Ну получается такое дело, что полный компот, — покручивал усы Сомоса и с удовольствием жмурился на лампу под потолком, — а время-то не терпит. Нужен нам был тот клиент до зарезу. Рискнули мы понапихать ему по всей квартирке «жучков», чтобы ни одно слово его не пропускать. Поковырялись в замочке, в считанные секунды вскрыли, уже и дверь приотворили, и тут такое дело: кошка из квартиры — шмыг! И почесала вниз по лестнице на улицу. Ну, думаю, приплыли. Как только наш клиент придёт домой, так и обнаружит, что кошки любимой след простыл, значит, кто-то дверь открывал. Что делать? Вся наша бригада во двор кинулась и давай всех кошек подряд отлавливать. Вот уж сумасшедшие звери, честное слово. Шесть штук взяли, а я-то вижу, что нужной кошки нет. Что делать? Я решил швырнуть ему в квартиру всех пойманных. А на следующий день мы узнали, что клиент так и не вернулся домой, а куда-то пропал. Зря кошек гоняли.

— Случаются, стало быть, проколы? Отчаянная работа, — одобрительно крякнул Поскакаев.

— Да, орлы мои, ещё сам Железный говаривал в старые добрые времена, что работа у нас — это не задницей гвозди дёргать. Нам глаз да глаз нужен, чуткое ухо и длинный нос. И чистые руки! Сделал дело — руки сразу же ополосни. Самое же главное, товарищи, это ум. Чем больше намнёте его, тем больше извилин получите, а без извилин, извините, никуда. Без извилин мысль ваша извиваться не станет и гибкость потеряет. Но за это не опасайтесь, братцы. Нагрузка на мозги будет хоть отбавляй.

— Это хорошо, — протянул мечтательный голос из-за угла.

— Конечно, хорошо, — согласился Сомоса. — Клиент, он всякий бывает. Случается и любимые удовольствия его изучить надо, странности все запомнить и прочее. Помню, мы одну семейку долго подсиживали, почту их по буковке проверяли. Однажды перехватили очередной их опус и читаем такую фразу: «Посылаем вам на память волосок нашего Мойши». А мы, болваны, в торопях и не заметили, как волосок-то вывалился. Ну, я свой с затылка выдрал, хоть и сомневался, что мой волос на мойшин похож будет. Но вышло проще. Они нас надули. Как сосунков провели. Никакого волоска вовсе не было в конверте. Мы купились на их уловку и положили в письмо волос, которого быть там не должно! Это они так проверяли, интересуемся мы их эпистолярным жанром или нет. Хитры, стервецы! Ох, хитры!

Случалось, ДБ укладывался в мешок своей скрипучей кровати раньше других и внимал бубнящим голосам, как вечерним сказкам. По ночам иногда оглушительно стрекотало, от грохота дребезжали стёкла. Вспрыгивали, хлопая ушами, даже самые закалённые из бойцов, долго вращали глазами и покачивались вверх-вниз на пружинах кроватей. Сомоса настаивал на том, что это гремела по ночам неудачная модель экспериментальной сенокосилки. В детали никто не углублялся. Привыкают ко всему, привыкли и к скорострельной сенокосилке.

Десант

ДБ запомнил, что ночь стояла тихая. Так затихает внезапно сцена театра и зрительный зал, когда приглушается свет перед началом спектакля, а затем уж разваливается надвое тяжёлый занавес, открывая декорацию.

Приглушённо бубнили голоса. За иллюминаторами неподвижно, как океанская пучина за стёклами плавательной маски, висела густая тьма. В теле покачивалось тяжёлое и тревожное напряжение. Снаружи заунывно гудели моторы самолёта. Свет единственной лампочки тускло лился на затылки сидевших рядком бойцов Организма.

Рывком отвалилась дверь и бухнула угрожающе о борт. Из-под брюха самолёта вскипела бушующим ветром тёмная бездна. На ДБ накинулся страх.

— Товарищи, граждане, друзья, — он встал, перестукивая коленями, — если я не вернусь из полёта, вспомните добрым словом мою скромность и что-нибудь ещё хорошее…

Он хотел сказать ещё, но замялся в поисках правильных слов, и в это время инструктор пнул его подошвой в бок, дабы придать бодрости.

ДБ вывалился наружу Чёрная пасть глотнула его, перевернула сильным языком пару раз, встряхнула и подвесила головой вверх. Сверху мягко хлопнуло, и ДБ понял, что купол парашюта раскрылся. Стремительное падение прекратилось. Оказалось теперь, что ветра не было. Подняв глаза, ДБ увидел над собой в ночной синеве белеющее брюхо громадной медузы — купол пузато налился воздухом. Поодаль распускались такие же белёсые пятна. Приятная тишина таинственно овевала прохладой. Страх испарился, оставив на лбу несколько крупных капель пота.

Слева слышалась песня. По голосу угадывался Попрыгаев. Петь и издавать иные громкие звуки категорически воспрещалось инструкцией, но уж очень хотелось. Душа требовала песни. Душа парила вместе с телом высоко над землёй, и тут было не до инструкций.

О, где ты, муза, владеющая тайной стиха, чтобы помочь мне воспеть этот полёт?

Кому не знакомо чувство восторга? Это состояние лезет, прёт из груди, захлёстывает всё вокруг, и никакой волнорез не в силах ослабить этот вал чувств. Хочется прыгать на прохожих, обнимать и целовать их. Ноги сами собой пускаются выделывать коленца. Словом, восторг. Глупое и беспричинное состояние, доступное абсолютно всем, даже суперменам, которых и пулей не всегда прошибёшь.

Что, читатель? Неужели ты не испытывал такого никогда? Если так, то ты принадлежишь к числу несчастнейших из существ, живущих на нашей многоопытной планете. Впрочем, я не верю. Каждому из нас дано испытать мгновения счастья.

Если бы от ДБ потребовали сразу после приземления сформулировать свои ощущения, он сумел бы лишь размашисто обнять воздух и распахнуть рот на ширину плеч. Не более того. Может быть, прибавил бы к этому какое-нибудь громкое междометье.

Некоторые его товарищи после прыжка тоже не могли сосредоточиться и пьяно шатались. Одного из них парашют тащил по земле подобно кульку с песком, а он заливался смехом и восторженно дрыгал ногами, не желая отстёгивать стропы. Большерукий низколобый Отшибов развалился в траве и влажными глазами пялился на подсвеченные луной меловые облака, надеясь, что счастье будет длиться вечно.

ДБ окончательно пришёл в себя, когда на пятке вздулся волдырь, огонь разлился по всей стопе. Отряд уже месил сапогами лесную грязь, пахнущую прелыми листьями и грибами. Смутно угадывались контуры деревьев и очертания людей, шагавших впереди. То и дело кто-то предупреждал, заботливой рукой придерживая гибкие прутья, чтобы они не ударили по лицу шагающего следом.

— Ветка. Осторожно.

— Благодарю. Понял.

Звонкий шлепок со свистом. Сочный матерный фразеологизм. И опять кто-то:

— Ветка.

— Понял.

Звук хлёсткой пощёчины. Уморительное и слегка злорадное хихиканье того, кто пострадал минутой раньше. И вереница секретных сотрудников, заброшенных в неведомую даль с никому неведомой целью (да и была ли такая цель?), чавкала по заболоченному лесу дальше. На груди — автоматы с укороченными стволами и откидными прикладами, на спине — квадратные ранцы с консервами и сухарями засушки прошлого десятилетия.

Ещё ни капли светлой утренней краски не добавилось к густой ночной синеве в небе, когда откуда-то справа, пробивая лесную глухоту, донеслись три короткие автоматные очереди. Организмщики застыли, напрягая слух. Пальнуло ещё пару раз. Возмущённо загалдели разбуженные вороны. И тут настойчиво затарахтел пулемёт. Он бил протяжно, безостановочно, как бы пытаясь просверлить отверстие в толстой стене.

— Нам не туда? — взволнованно полюбопытствовал кто-то.

— Нет, — отрезал старший.

ДБ попробовал почесать сквозь сапог волдырь на пятке, но не сумел. Пришлось почесать шею. Лязгнул затвор, и ДБ ощутил, как по его спине поползли мурашки.

В последний раз жахнул далёкий автомат, и эхо устало осыпалось по лесу.

— Куда, чёрт возьми, милиция смотрит? — закричал вдруг обиженно Пушкин, но осёкся.

— Товарищи, — шмыгнул носом командир, — сейчас наступила красивая природная тишина. Давайте не будем её тревожить. Идёмте дальше. Мало ли какие у людей там дела.

Когда забрезжил рассвет, отряд выбрался на дорогу. Шумно затопали сапоги, бойцы стряхивали с себя болотную тину. Куда идти, никто не знал, так как не было твёрдой уверенности, на ту ли дорогу они вышли. Совершенно сбитые с толку, люди топтались на месте. Минут через пять супермены сбились в кучу и в категорической форме потребовали у командира объявить замысел. Он подчинился.

Вместе со всеми ДБ рухнул в придорожную канаву, и непреодолимая тяжесть автомата придавила его к земле. Только тут он понял, что подняться его не заставит никакая сила.

В утренней полутьме что-то отсвечивало поблизости. Проморгавшись, ДБ определил рядом с собой длинную лужу.

Откуда ни возьмись, быстро подпрыгивая на ухабах, появился автобус. Внутри горел уютный жёлтый свет, сидели люди. Полоснули лучами грязные фары, озарилась тьма и вновь погасла. Автобус торопливо двигался мимо, как качающийся освещённый аквариум, и его дремлющие пассажиры не подозревали, что из холодного ночного мрака за ними наблюдали автоматные жерла.

ДБ утомлённо проводил гудевшую машину глазами, и странно стало у него на душе от понимания, что только что соприкоснулись два разных мира, один из которых ничего не знал об опасном существовании другого.

Неподалёку снова послышалось сбивчивое тарахтение автомотора. Пересиливая лень и чугунное тяготение в теле, организмщики один за другим поднялись. Их примеру попытался последовать и ДБ. Он оторвался от земли, почти распрямил дрожащие ноги, но плечи с головой не желали водружаться наверху и всё заваливались вбок. ДБ стыдливо улыбнулся, крякнул, распрямился рывком и потерял равновесие. Ноги не двинулись с места, зато торс загнулся под весом назад, и тело шмякнулось в ту самую отсвечивавшую лужу.

— Однако! — воскликнул Саша Скифский.

ДБ опёрся правой рукой о землю, зажав в левой холодную талию автомата. Но рука не опёрлась, и ДБ погрузился плечом обратно в воду. Вторая и третья попытки завершились тем же позором. Он захихикал. Так бы и лежал он, ворочаясь в протухшей луже, как весёлый поросёнок, если бы кто-то очень большого роста не выдернул его за воротник.

— Руку, что ли, подвернул?

В ту самую минуту подкатил замызганный сельский автобус. Командир суперменов, выйдя вперёд, первым долгом направил на водителя автомат. За его спиной шофёр увидел много других людей в странной тёмно-зелёной форме без знаков различия. Все с оружием наперевес. Двигатель от волнения заглох.

— Скажи-ка, дядя, — откашлялся командир, — вот у нас карта. Где ж это мы находимся?

— Разрешите взглянуть? — по лицу и голосу водителя было понятно, что он готов на сотрудничество, кем бы незнакомцы ни были.

— Пожалуйста.

— А вы, собственно, откуда, ребята? — рискнул спросить водила. — Чьи будете? Наши?

— Ваши, — прорычал тигром здоровенный Бар-Бек с блиновидной физиономией со вдавленным внутрь широким носом. Узкие глаза его едва угадывались под чёрными бровями.

— Ну, я и вижу, что наши, русские, — согласился несчастный, водя пальцем по карте. — А карта вот не наша. Чужая местность. Ошиблись. Не ту карту вам дали, ребятушки.

— Ох уж этот Сомоса! — рубанул по воздуху Попрыгаев.

— Браток, подвёз бы ты наше семейство до ближайшего города, — улыбнулся командир, и браток-шофёр кивнул. Попробовал бы он не кивнуть.

ДБ втиснулся в задрипанный автобус последним.

— А у тебя клешня рожать собралась, вон распухла до самого локтя, — гыкнул кто-то.

— А у тебя рожа кирпича просит, — ответил ДБ, но в душе знал, что про руку не соврали. Она округлилась, как надутый воздушный шарик, и что-то булькало внутри и стреляло. Увесистый отёк совсем не радовал.

— Готово дело, — подвёл итог другой сосед, — перелом.

Десантников трясло и могло бы пошвырять от стены к стене, не набейся они так плотно. Водитель, обременённый странными пассажирами и неизвестностью, гнал машину что было мочи.

Вскоре шоссейная дорога влилась в город, заполненный тихой утренней свежестью. Низкие старенькие домишки кое-где светились окошками. Провинция просыпалась рано. Над промятым асфальтом, в котором различались глубоко утопленные трамвайные рельсы, покачивались обвислые электропровода. Нетерпеливо квакал за углом клаксон невидимой легковушки. Одиночные прохожие в шелестящих дождевых плащиках семенили мимо.

Автобусик заскрипел и дружной охапкой сдвинул десантников к переднему борту, тормозя возле белых старинных крепостных стен.

— Город Тула, — провозгласил водитель и горько вздохнул, — город ружейных мастеров и медовых пряников. Перед вами знаменитый тульский кремль, сложенный из настоящего дореволюционного камня, а далее тянется проспект Ленина, где встречаются даже современные здания.

— Тула? — удивился Насикин. — Так мы совсем недалеко от нашей базы…

— Цыц! — старший Джеймс Бонд многозначительно поднял узловатый палец с чёрной каймой на ногте. — Не раскрывай секретную информацию!

И в эту минуту из-за ближайшего поворота с рёвом и лязгом, накренясь на левые борта, вывалились два грузовика. Они подкатили к автобусику и едва не впечатались в его ржавые консервные борта своими квадратными зелёными носами. Из первого грузовика появился человек в серых штанах и белой рубахе, поверх которой был наброшен пятнистой раскраски плащ. В руке его виднелась телефонная трубка с длинной раскачивающейся антенной.

— Всё в порядке, — крикнул он в трубку и запихнул её в карман отутюженных серых брюк.

Десантники устало повалили из гостеприимного автобуса на тротуар, гремя автоматами о заклинившую дверцу. Из прикативших машин вышел гражданин в свеженькой гимнастёрке и зеркальных сапогах. На голове его сидели наушники, за поясом торчал пистолет. Гражданин этот поманил пальцем водителя и, когда тот нагнулся из открытого окна, шепнул ему что-то в оттопыренное ухо. Уже изрядно измученный странностями, водитель нервно дёрнул щекой, судорожно закивал и сию же минуту погнал свой автобус прочь. Через несколько минут жестяное дребезжание смолкло.

— Просим извинения, товарищи бойцы, — мужчина в наушниках хрустнул суставами рук и виновато откашлялся, — вышла накладка. Мы вас по ошибке выбросили с самолётов вместо другой группы. Случаются проколы…

Они вскарабкались в кузова.

Через какой-нибудь час они уже разминали затёкшие лодыжки перед входом в родную казарму и обстукивали грязные комья с отсыревшей обуви, а Сомоса чертыхался, слушая рассказ про карту чужой местности и грозился кому-то что-то припомнить. Он шагал по кругу и временами потрясал кулаком с рыжеватыми волосиками на суставах. Сильно нервничая, он постоянно путал слова и вместо «недоносок» говорил «недовесок».

В помещении крепко пахло болотной тиной. По тумбочкам и кроватям валялись сухари, крошки и консервные банки, вытряхнутые из рюкзаков. Возле электрической розетки пыхтел чайник, подходил кипяток.

Заспанный фельдшер с поросячьими глазками и роскошным пеликаньим зобом повёл бледного от незатухающей боли ДБ в лазарет. Не предвещая ничего доброго, над крышей невысокого зелёного строения метались тревожные вороны. Над дверью лазарета чья-то рука, движимая природным талантом и энтузиазмом, вывела неровный красный крест, справившись с ним, как с многолинейным китайским иероглифом.

Пока худощавый бритоголовый солдатик отмыкал дверь, ДБ топтался на месте перед крыльцом, вокруг которого метра на полтора белым кирпичом была замощена площадка.

— Гипсу замеси, — булькнул фельдшер, — сейчас товарищу герою руку лепить будем. И шприц готовь.

В крохотном помещении, где на стене, обложенной белым кафелем, висела треснувшая ровно пополам умывальная раковина, ДБ остался ждать. Левой рукой он придерживал раздувшуюся кисть правой руки и следил за двумя усатыми тараканами, которые сидели по разным сторонам трещины, слушали стук капель и гипнотизировали друг друга.

Вошёл человек в белом халате, не знакомый ДБ. Он нёс лохань с мутной жидкостью. Из коридора хрипло дрынкнула музыка и сразу оборвалась, так как радиоприёмник не слушал приказов человека. Человек, как заправский фокусник, извлёк из лохани с помоями набухший рулончик марли с гипсом и обернул её вокруг пузатой руки ДБ.

— Орёл, — похвалил он и скрылся.

Затем, покачивая зобом, заглянул фельдшер и предложил уколоться.

— Я при исполнении, — деликатно отказался ДБ, и пеликан исчез.

Бледное солнце уже шарило по стёклам казармы и заглядывало в любимый всеми нужник. Слышался дружный смех. Казарма была полна возбуждения и полураздетых суперменов.

— Завтра в Москву! — радостно заорал кто-то в ухо ДБ. — В столицу двигать будем! Домой!

ДБ тяжело провалился в свою кровать, не раздеваясь, и зад его опустился до самого пола, затем пружины напряглись и со скрипом подняли его чуть вверх. ДБ выпустил вздох облегчения и мгновенно уснул.

Во сне ему привиделся жаркий пыльный день и человек в жёлтой замшевой одежде.

Каратели

Человек сощурил глаза и облизал губы под соломенными усами. Ветер трепал его красный нашейный платок, и то и дело один из концов прыгал через жёлтое замшевое плечо на спину, за которой виднелись в расплавленном воздухе сгорбившиеся всадники.

— Генерал, скауты настаивают, что деревня слишком велика, — облокотился на луку седла подъехавший капитан. По его грязным щекам стекали струйки пота, волосы прилипли ко лбу.

Генерал оттянул пальцами нашейный платок и тяжело выдохнул в лицо говорившему:

— Надеюсь, они не заблуждаются. Чем больше краснокожих попадётся нам в этот раз, тем меньше останется на следующий. Вам ли не знать этого, Кио?

— Где Кастер? — донеслось сбоку, и появился, мягко правя лошадью, начальник разведчиков по кличке Чарли-Одиночка. Его лицо было черно от усталости. Он остановился перед генералом и сказал тихим голосом:

— Сэр, впереди индейская палатка, — вниз по его виску тянулась тёмная мокрая полоса.

Кастер взмахнул замшевой рукой и последовал за Чарли. Кони громко фыркали и побрякивали сбруей. Перевалив через холм, они увидели кожаный конус индейского жилища. Вокруг копошились в клубах пыли индейцы-проводники. Движения их были быстрыми, как у пантер, а коричневая кожа маслянисто сверкала на солнце. Некоторые из них рылись в ярко расшитых сумках, которые они вытащили из палатки наружу в надежде поживиться. Солнце жёлтыми полосами пронизывало дымящуюся пыль.

— Там внутри лежит мертвец, — доложил Чарли и отёр рукавом лицо и взмокшую шею, — дохлый Лакот.

— Я велел вам скакать вперёд! — закричал раздражённо Кастер на скаутов. — Почему вы задерживаетесь? Неужели дешёвое барахло покойника вам дороже заработанной в бою славы? Или вы боитесь Лакотов? Тогда убирайтесь прочь! Если не хотите воевать, то я возьму назад оружие, которое я дал вам, и вы, как слабые женщины, отправитесь по домам.

Кастер выглядел совершенно измученным. Его лицо всё обвисло, словно акварельные краски портрета поплыли вниз по мокрой бумаге. Лишь глубоко в глазах горел странный огонь. Но это не было похоже на прежний удалой блеск в зрачках полководца, уверенного в победе. Нет. Это был огонь безумства.

— Вперёд, — прошептал он и взмахнул рукой.

Он спешил сцепиться с дикими индейцами, хотя бешено устал, почти выдохся. Солдаты его имели истерзанный вид. Совсем недавно он поражал всех своей выправкой и выносливостью, совершая переходы, во время которых люди его отряда буквально вываливались из сёдел без сил. Он же оставался бодр и подтянут. За это его прозвали Крепкой Задницей.

Теперь он устал. И всё же некая мрачная сила заставляла его спешить. Весь предыдущий день он вёл кавалеристов под палящим солнцем, не позволяя сделать остановку. Но люди вымотались. Вечером пришлось устроить привал. Неподалёку разведчики обнаружили следы большого лагеря. Несколько шестов торчало в земле, на них покачивались русые волосы и две срезанные с кожей лица бороды. Кастер долго стоял перед ними. Ему казалось в темноте, что он видел не военные трофеи дикарей, а живых людей. Вот губы над бородой, вот нос над обвислыми усами. Вот и глаза, печальные и всё знающие.

— Куда ты торопишься? — он будто бы глазами увидел голос.

— Я спешу вперёд. Это моя работа, мой долг, — ответил он молча.

Призрак сделал в сторону Кастера пару беззвучных шагов и взял двумя пальцами пуговицу генеральского мундира.

— Ты знаешь, что такое долг? А ненависть — долг? А сумасшествие — тоже долг? Тобой всегда двигала ненависть. Ты сделался героем, заполучил славу. Но ненависть делает однажды человека больным…

Кастер недовольно дёрнулся.