Один в поле...

глава 0. Дешёвая распродажа

Это случилось во времена кризиса БАК, когда по причине политических игр вокруг Шушарского адронного коллайдера («СВОЕГО СОБСТВЕННОГО», как его называли в народе) весь мир неожиданно и катастрофически вдруг подрос на целых 4 (четыре) сантиметра. Когда шок от казуса немного сгладился, Егор, тогда обдумывающий нападение на пункт обмена валюты, что на углу улицы Васи Колокольчикова и проспекта Славных Ветеранов, сказал напарнику :

— Теперь я для тебя БОСС, заруби на своём длинном носу. Услышу прежнюю непочтительность, и ты труп, если ты понимаешь, в чём дело.

— Великие пряники! — отозвался Шура Балаганов (это было его прозвище, а настоящего имени не знал никто, включая родителей.) — Дерьма больше на четыре сантиметра! Дерьмо, возвысившееся на полтора дюйма — дерьмо в квадрате!

И, гордый, он ушёл в круговерть пурги на Старо-Невском проспекте.

Егор остался сидеть в пивбаре на Гончарной в полном одиночестве и непонятной растерянности, всё дело, рассчитанное и основанное на двухметровом росте Шуры, повисло неопределённо над финансовой пропастью, а это грозило перспективой унизительного рабства на предприятиях купчинского авторитета Сломанного, который очень не любил должников, объявляющих себя банкротами.

И вот, в самый разгар тяжкого раздумья выросшего до ста шестидесяти восьми сантиметров Егора, из мрачных глубин пивного зала к его столику вышел невысокий (что Егору понравилось) незнакомец в плаще с поднятым воротом, кожаной шляпе и длинной сигарете под крючковатым носом.

— Я, пожалуй, присяду, — процедил он невнятно и поставил на стол свою кружку пива, поднявший глаза Егор с удивлением и негодованием уже увидел визави чёрный верх шляпы и её поля, скрывающие глаза незнакомца.

— Творческий кризис? — процедил нахал. — Можем обсудить.

— Не думаю, — нетерпеливо и с негодованием отверг притязания на его дорогое одиночество несостоявшийся предполагаемый миллионер. — Свои проблемы я решаю сам.

— Интересно. Мне показалось, что утрата напарника повергла тебя в прострацию. Я имею в виду предложить небольшое предприятие, абсолютно не хлопотное, но в ожидаемой перспективе могущее принести желаемые девиденты.

— У меня нет с собой сменной обуви, — упрямо ответствовал Егор, не переносящий резкой смены планов и обстановки. — Впрочем, я готов выслушать. Чисто холодно и абстрактно, не принимая пока никаких обязательств. Без упоминания адресов, мейлов и фамилий. С подписанием договора повременим.

Собеседник поднял тяжёлую кружку и надолго скрылся за ней, между её донышком и полями шляпы на Егора внимательно смотрели острые, жёлтые глаза.

— Ты думаешь, я предложу тебе план, схожий с той дуростью, которой ты так гордишься, но прозорливый Шура Балаганов увидел его окончание в холодном обезьяннике Крестов, и он выбрал верный вариант. Предлагаю последовать его путём, никакой уголовщины и стрельбы из спортивного пистолета.

— Дьявол! — наконец понял Егор и почувствовал холод и окоченение конечностей. Температура тела упала до комнатной, а в баре было довольно по зимнему. — Что ему от меня может быть надо? — он искательно посмотрел по сторонам, как-бы желая отыскать замену своему претендентству в планах незнакомца. В их сторону никто не смотрел.

— Перестань, Егор, ты один и никому не нужен даже в увеличенной ипостаси. У каждого здесь свои перспективы, и тебе в них нет места. Тебе нет места даже в завтрашнем дне, я говорю не о дне Обводного канала, а о дне жизни. Поразмысли. У тебя нет возможностей даже на следующую кружку пива, такова реальность, а я могу расцветить её серость. Угощайся.

С удивлением вдруг Егор увидел перед собой мокрый поднос, на котором стояли две запотевшие пенные кружки и тарелочка с варёными креветками и кучкой тёмных сухариков, обсыпанных перцем.

— Благодарить будешь летом, когда всё закончится.

— Летом! — чуть не закричал Егор. — У меня нет времени даже до грёбаного судного понедельника!

— Время! Вот условность. И тебе не придётся ждать, тебя не будет эти долгие пол-года… Я вижу, внутренне ты уже готов к пертурбациям, что-ж, так и будет.

Егор, уже протянувший руку к морозной кружке, хотел открыть рот с целью поинтересоваться обязанностями и будущей суммой, но незнакомец со стуком поставил свою кружку на столешницу, и Егор, вздрогнув, открыл глаза. Ему всё было ясно, и жизнь на ближайшую вечность казалась расписанной каллиграфическим почерком. Он сидел и неторопливо потягивал густое терпкое пиво. Ему ещё предстояла дорога домой по облитым лимонным светом сугробам Невского проспекта, на Васильевский остров

часть первая

глава 1

Все знают, что Люмиэль Гулливер «…после трех лет бесплодных ожиданий принял выгодное предложение капитана Вильяма Причарда, владельца „Антилопы“, отправиться с ним в Южное море… отплыли из Бристоля 4 мая 1699 года…»

Чем это закончилось, знают также все. Но далеко не каждый может сказать, на кой пёс это ему понадобилось?

Сам Гулливер сообщает о причине двояко: -" В течение шести лет я служил судовым хирургом, …на этой службе я несколько поправил свои дела… Уходя в плавание, я всегда запасался большим количеством книг и все свободное время посвящал чтению лучших писателей…, а высаживаясь на берег, наблюдал нравы и обычаи туземцев и изучал их язык. Благодаря хорошей памяти это давалось мне очень легко…»

В любом случае, поправлял-ли он своё финансовое положение, или изучал этнографию, испытал он много всякого невероятного и противоестественного, и человечеству это ничего ценного и хорошего не принесло. А самого Гулливера довело до полного пессимизма в отношении здравомыслия людского… Я ему так и сказал:

— Лемюэль, скажи откровенно, какой бес тебя потянул в эти странствия? Должен был кому-то? Я понимаю — моряки, это их профессия, другого они не умеют, втягиваются в этот образ жизни, становятся профессионалами… Но ты был опытный врач, у тебя есть дом… Из-за денег? И оно того стоило?

Домочадцы Гулливеровы всё-равно считали его за дурачка, после его возвращения от гуингнов, и нашим разговорам не удивлялись, тем более меня они не видели, и эти его разговоры в угол со стороны здорово были похожи на паранонью. Поначалу он и сам так думал, потом решил, что пути Господни нам не доступны, и на этом успокоился, просто принял меня за данность.

— Не было никакого беса. Простой расчёт. На суше врачей много, и чтобы заиметь свою практику, нужно вложить много денег и труда. А на судне врач то-же, что и капитан, сам себе хозяин, только постоянных подчинённых не имеет. Но и даже капитан, бывает, попадает ему в подчинение.

— Но ведь ты уже из Бробдингнега вернулся состоятельным человеком. Ты мог строить счастье с женой, но твой друг купил тебя лестью, хорошим заработком, и ты бросил жену, как я вижу, прекрасную женщину, любящую тебя, и опять стал искать приключений на ж… на свою шею. Конечно, в записках ты делаешь оговорку, что это страсть к новым впечатлениям, желание изучить мир. И что? Твои записки считают сказками, тебя самого сумасшедшим…

— Ты подменяешь меня сегодняшнего тем молодым романтиком, которые ищут миражи, надеясь, что они лучше того, что составляет нашу жизнь. Сейчас, когда я убедился в испорченности людской природы, мне ничего этого не нужно, только покой и самосозерцание. Люди со временем не меняются, меняется их восприятие жизни и её ценностей.

Сегодня у меня выходной, так я решил вчера, следуя испорченному мнению Гулливера о здравомыслии человеческом, и потому проснулся в семь часов утра. Закурил сигарету, лежал и оглядывал комнату. Телевизор включать не стал, ведь сегодня выходной, день, отданный себе, а значит, пусть и мозги отдохнут. Лежал и смотрел. Переводил взгляд по комнате, начиная от окна, вправо. Книжный шкаф, в котором за стеклом тёмные, академические тома библиотеки, принадлежащей хозяйке. Тёмные, вызывающие неприятие фамилии классиков, большими, наглыми позолоченными буквами: — «Толстой», «Пушкин», «Гончаров», «Тургенев», «Салтыков-Щедрин», «Достоевский», … Быстро мимо, негоже выходной начинать с негатива, с мёртвых, окаменевших, ничего не говорящих имён… Дальше полки с моими книгами… Хемингуэй, Лем, Стругацкие, Экзюпери, Уэллс, Хейердал, Библия… Как освежающий душ после кошмарной ночи, полной теней и пота…

Дальше за коричневой шторой дверь в прихожую, там сумрачно и прохладно. Где-то на кухне уютно капает вода из плохо прикрученного крана. Справа от двери тумба для белья, в которой хранятся мои тряпки; носки, майки, шорты, полотенца… В верхнем ящике всякая чушь и мелочь, вроде проводов от ноутбука, зарядки для телефона, маркеров и гелевых ручек, скотч и изолента, тюбик клея «Момент» и запасные кассеты для бритья… Много чего, и всё нужное, без чего в жизни нет счастья… На тумбе стоит проигрыватель DVD, на нём небольшой телевизор, рядом стопка дисков с любимыми фильмами, «Рэмбо», «Хищник», фильмы Джеки Чана и Брюса Ли, «Охотники за привидениями»… Современные фильмы, снятые последние 3—5 лет я не смотрю, пока не видел ничего достойного… И это всё, что здесь есть, не считая дивана, на котором я живу, и тумбочки, на которой лежат пепельница, пачка сигарет, кружка вечернего кофе и два пульта с телефоном. Телефон — дань привычки и необходимости, я им не пользуюсь, как телефоном, звонить некому, и мне никто не звонит, так что телефон используется только в качестве будильника. Перед диваном небольшой журнальный столик, на котором стоит ноутбук «ASUS», под столиком колодка удлинителя с торчащим блоком питания от ноутбука и зарядкой телефона. Для полноты картины надо упомянуть несколько репродукций на стенах, в рамках под стеклом, изображающие виды Японии с Фудзиямой в разных ракурсах. Окно за сдвинутыми занавесками светится ранним солнцем, шторы я не люблю, они навевают мысли о толстом слое пыли и кладбищенской тишине, и я их сдвинул в стороны, завязал верёвочками. Раньше за шторами висели такие прозрачные белые сетки для собирания пыли, кажется «тюль» называются, я их снял, разрезал вдоль весёлую, небесно-голубую простыню с цветными пятнами, повесил, чтобы солнце глаза не слепило, прятаться мне не от кого, квартира на пятом этаже, и чтобы увидеть противоположный дом, надо подходить к окну. Хозяйка на мои занавески ничего не сказала. Мне вообще повезло с квартирой, недалеко от центра, пять тысяч плюс коммунальные платежи около тысячи, это очень по-Божески. И если даже хозяйке надоест жить у внуков, у неё есть большая комната, сейчас запертая, а тётка она спокойная, не конфликтная, адекватно и дружелюбно глядящая на мир и людей. И коммуналки платить уже надо будет в два раза меньше. Жизнь хороша!

Вам известен, наверное, такой приём в книжках и фильмах, я, подумав, называю его «самопожертвование по акции»? Это означает, что по сюжету главный злодей (обычно, скотина порядочная) захватывает хорошего персонажа (ребёнка, девушку-красавицу, или убелённого сединой старца-мудреца) и кричит, такой: — " Я, — кричит, — сейчас совершу смертоубийство во имя своей злобной идеи, ну, и по причине вообще злобной натуры!» А тут главный Герой, вообще хороший такой молодой человек, выступает вперёд и говорит спокойно — " Ты, чудо-юдо поганое, возьми меня, видишь, я такой крутой, и если ты меня возьмёшь, все будут в восхищении от твоей злобной мощи и правоты. А эту безвинную душу ты отпусти уже, она тебе всё-равно не противник!»

Негодяй, конечно, задумывается, потому что слышит разумную вещь, но он недоумевает, какой резон Герою в этой ерунде и нелепости, потому-что от жертвы безвинной всё-равно пользы, как от козла молока. Но, подумав, юдолище решает, что дело тут, видимо, в природной глупости и недалёкости Героя (качок! что с него возьмёшь!), и соглашается. Я вот тоже всегда в таких случаях чесал затылок, потому что Герою, несмотря на общую ничего себе физическую подготовку, всё-таки нехорошо как-то быть дураком, как с него пример-то брать? Но потом я всё-таки этот приём раскусил, и расчёт Героя понял. Он, ведь, совсем не простачок! И мысли его легко просчитываются. Во-первых, спасённый им таким образом хороший персонаж потом в критическом случае обязательно окажется в нужное время в нужном месте и бросит Герою саблю острую, или, там, запасную обойму к нагану (есть у наганов обоймы? не важно, всё-равно, чего-нибудь бросит, найдёт, чего бросить-то!) Во-вторых, такой геройский поступок заставит призадуматься спомощников вражьих, а стоит-ли им копья ломать за такого негодяя и его негодяйское дело? и в нужный момент эти приспешники плюнут и скажут супостату: — «Да, ну тебя в пень, совсем, голову из-за тебя теряй, низкоморального типа!», и уйдут спокойно восвояси, по домам.

А в-третьих, герой, он ведь соображает, что раз он Герой, никто им разбрасываться не будет, и значит, ему всё-равно, в результате всего, выходить сухим из воды. Ну, сломают ему пару рёбер, мордасы, там, изобьют, так на нём, на Герое, всё это заживает, как на собаке, и даже аппетита не портит, он через десять минут после мордобоя зубодробительного уже на девушку-красавицу залезет, и в очередной раз геройский подвиг совершит. (не зря-же спасал!)

Так что, в случае чего, я конечно, никому свою жизнь, в обмен на чью-либо, предлагать не буду, самому пригодится. И ещё потому, что жизнь, это вам не книжка с фильмом лихим, и тут убивают всех подряд, а герой ты там, или просто прохожий, никого не интересует. И в нужном месте в нужное время хрен кого увидишь, потому что у каждого свои важные, насущные дела, и до геройских подвигов дурацких дела никому нет.

Это я к чему всё развёл? Да к тому, что я человек спокойный, не задиристый, и конфликтовать не люблю. Я люблю жить спокойно, без заморочек, в свободное время включить интересный фильм 20-тилетней давности и ковыряться потихоньку в интернете, всякие глупости узнавать, для жизни совершенно не нужные, и вообще не знаю, кому нужные, тем более, что завтра пишут совершенно противоположное сегодняшнему… Я как-то начал собирать в отдельную папочку эти альтернативные заметки на разные скандальные темы, из истории, науки, литературы… Но потом бросил, потому что понял, что всё это на самом деле даже никому не нужно, и рассчитано драными блогерами за ради вот сейчас схватить пару лайков для рейтингов, и забыть… А рейтинги для них — это деньги рекламодателей. Странно жизнь устроена, всё завязано, всё взаимодействует, одно из другого вытекает, и переходит друг в друга, а в основе всего какая-то ерунда, которая никому не нужна, типа айфона-хрен-знает-какого, который завтра выйдет из моды и сменится другим, чем-то ваще крутым… Ну и так далее. Тоска. Поэтому я даже и не думаю о каких-то там сенсациях, всё это просто чушь и бред, и стоит только, чтобы удивлённо покачать головой и забыть. А звать меня Егор, только хозяйка при встрече во время ежемесячного визита за квартплатой, почему-то горестно кивает и называет Егорюшком (Егорюшка!), хорошо хоть по голове не гладит…

глава 2

Лк 15, 11—32;

— У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих…

Я сидел на кухне в одних трусах и завтракал. Завтрак состоял из свежего кофе в большой, чёрного стекла кружке, бутербродов с маслом и сыром и пакета с ряженкой. Было приятно сидеть у открытого окна и дышать воздухом прохладного солнечного утра. Передо мной стояла задача: — как провести выходной, чтобы потом не жалко было хорошего дня. С моими доходами выбор был невелик — прогулка по городу. Кофе, пирожок, мороженое — всё, что я мог себе позволить. Может быть — посещение кино, если попадётся что-то совсем уже неординарное. Всё.

Альтернативой было только лежание на диване, с просмотром старых фильмов, и интернет. Не густо, и не вдохновляюще. Это не стоило выходного. Тем более, погода была для Питера редкостной.

Но… Состояние было, как у Кьеркегора: — «Ничего не хочется… Ехать не хочется — слишком сильное движение: пешком идти не хочется — устанешь; лечь? — придется валяться попусту или снова вставать, а ни того, ни другого не хочется… Словом, ничего не хочется.» Действительно, лень — отличная штука, одно из самых лучших изобретений человека, особенно когда есть возможность и нет обязанностей. Но… скучно.

Кофе был выпит, сыр съеден, теперь перекур и — в путь. С сигаретой я завалился на свой диван и стал думать, где в городе я давно не был, и где хотелось-бы побывать… На пляже Петропавловки? Купальный сезон ещё не начался, пляж не убран, народу — такие, как я, неприкаянные души, пенсионеры, молодые мамы с колясками… Тоже тоска. Но можно зайти в крепость, подняться на стену над Невой, полюбоваться на Комендантское кладбище… Сик транзит глория мунди… В смысле, на что уходит время человеческой жизни, если подумать… Если подумать — на бездумную трату этого времени. Как будто живём вечность… Сигарета догорела, я уронил её в пепельницу, смотрел в потолок… Интересно, слоны… они тоже транжирят время отведённой им жизни просто ни на что?… Стоят на берегу заросшего тиной озера и тупо смотрят перед собой, ни о чём не думая… У них слипаются глаза, голова склоняется к земле… Им хорошо…

Людям наскучила Земля. Им приелась спокойная жизнь (когда она была спокойной?). Мир изучен до последнего камушка… Разве? А кажется, что каждый день мы упираемся в неизвестное, что не может объяснить наша наука и жизненный опыт. И мы придумываем новые миры, где всё подчинено нашему воображению, где всё объяснимо… Мы сочиняем загадки и придумываем отгадки к ним. Мы придумали квантовый мир и подгоняем новые загадки к этим придуманным условиям. Мы не видим реального мира, потому что он не подчиняется нашим придуманным правилам. Мы придумали дальний космос, миллиарды световых лет бесконечности, потому что в бесконечности мы можем объяснить всё, хотя не можем понять, что происходит на расстоянии руки. Мы видим тайны вокруг нас, но помещаем их в параллельные миры, откуда они загадочно смотрят на нас, не зная, что уже расписаны нашими «сакральными» знаниями до последней запятой. Мы никогда не сумеем проникнуть в эти параллельные миры, чтобы проверить истинность своих знаний, мы никогда не достигнем пределов Ланиакеи, чтобы бросить взгляд на нашу Вселенную снаружи, и всегда будем в уверенности наших знаний, которые заключены в дубовые рамки и развешаны по стенам наших научных библиотек.

На трамвае он доехал до метро «Горьковская», побрёл в строну Заячьего острова, как всегда постоял минуту перед памятником матросам миноносца «Стерегущий», бездумно глядя на перекорёженное железо стилизованного креста. Давно потерян смысл подвига тех героев, ушла в историю империя, за чью славу они отдавали жизни, и теперь памятник воспринимался, как символ борьбы за жизнь, свою и товарищей. Наверное, она того стоит, жизнь? Он прошёл мимо «Грота», по Александровскому парку до Иоанновского моста. Сегодня, в будний день народу почти не было, только пара автобусов с иностранными туристами стояли у заправки напротив моста.

Он прошёл по толстому дощатому настилу, полюбовался закрытыми воротами с имперскими орлами и пошёл налево, к берегу Невы. Здесь никого не было, только впереди маячила фигурка девушки с коляской. Ему и не хотелось никого встречать, не хотелось включать мозги, пусть отдыхают, наслаждаются ничего-не-деланием, хорошей погодой, отсутствием впечатлений и блаженной безмятежностью. Девушка с коляской была, видимо такого-же мнения. Высокие, чёрные ботинки, синие джинсы, на худых стройных ногах, синяя-же курточка с нагромождением шарфа на плечах. Обычная винишка с иссиня-чёрной, короткой причёской и Майринком в рюкзачке. А у них дети, вообще-то, рождаются?

Он захотел опять поговорить с Гулливером, его интересовало, могут-ли гуингмы размышлять о космосе, не имея никаких точных данных о строении Вселенной и не нуждаясь ни в каких знаниях по астрофизике, как не имеющих практических применений.

Девчонка впереди нагнула голову, присела, занялась ботинками, шнурок развязался? Она находилась в месте, где спуск поворачивал направо, за угол Иоанновского равелина, а внизу, где отблёскивала вода Невы, располагался пляж моржей, и к нему спускалась асфальтированная дорожка. Похоже, что девчонка рюкзачком задела коляску, сама того не заметив, и та медленно покатила к берегу, всё убыстряя бег.

Егору это не понравилось, секунду он выжидал, проводя мысленно траекторию коляски прямо в холодную воду Невы и ожидая, что девчонка вот оторвётся от своих дурацких ботинок и оглянется на своё транспортное средство… Потом нервы его кончились, и он побежал, поняв, что кричать бесполезно, потому что девчонка какое-то время будет рассматривать этого придурка и соображать, кому и за ради чего он вопит и размахивает руками. Пробегая мимо колясковладелицы, он на бегу обозвал её курицей, но скорости не убавил. Он просто не знал, что там, в воде, пологое дно, или внезапный склон метров до полутора, вряд-ли на Неве у берега глубина больше, но коляске и полтора метра достаточно. Ботинки он всё-таки замочил, и низ джинсов тоже. Выволок коляску из воды, отдал набежавшей «курице» и присел на камень справа от дорожки, снял ботинки и носки, носки выжал и стал думать, как высушить их. Прогулка кончилась, в мокрой обуви не нагуляешься. Молодая (слишком молодая!) мамаша склонилась над спасённым сокровищем, как кошка над десятком выводка, осмотрела и обнюхала, она задыхалась и пальцы её дрожали. Убедившись в целости и сохранности имущества, она повернулась к Егору, и он удивился белизне её лица, как у Арлекино в фильме про Буратино. И формой похоже. От страха побелело?

— Чего ты трясёшься, успокойся уже! — проговорил Егор, заглядывая в ботинок и пытаясь вытрясти воду. — Ничего страшного не случилось-бы, там мелко…

Конечно, он соображал, что коляска могла просто опрокинуть содержимое в воду… Но скорее всего всё обошлось-бы истерикой девчонки… Бог знает. Ему было неудобно. Хотелось уйти, и он забыл о желании поговорить с Гулливером.

— Меня зовут Лариса… А ты молодец…

глава 3

— Лара, значит?

— Ла-ра… Как-то патриархально звучит. Лера намного лучше, но Лера — это ведь Валерия? Жаль…

— А это — твое? — кивнул Егор на коляску. — Плохо за имуществом смотришь.

— Это? Нет, это не моё… Так…

— Как это — «так»? Киднэпинг?

— Ерунда. Просто подработка для полу-существования. Приходящая няня. Выгул и кормление младенцев… Смотрел — «Младенец на прогулке»? Ну и дополнительная нагрузка — смена подгузников и другие развлечения… Это уже бесплатно.

— Значит, в нижних рядах сидишь?

— Как это?

— «Вокруг светоносного круга, превышающего окружность солнца, расположены, образуя свыше тысячи рядов, ступени амфитеатра, подобного раскрытой розе, и на них восседает в белых одеждах всё, к высотам обретшее возврат, то есть все те души, которые достигли райского блаженства». — Это «Божественная комедия», Данте Алигьери…

— Да, ниже некуда… Я про Данте… Отстой, тоска. Все сидят на полочках, и так бесконечность. Травят анекдоты и грызут семечки…

— Вроде того. Все знают, что Рай — унылое место, вынести эту вечную муку могут только праведники с каменным терпением. И с нижних рядов те, кто подальше от Бога, потихоньку сбегают в Ад, почему и воронка, амфитеатр. В нижних рядах мало населения не потому, что все стремятся в верх, а потому, что сбегают туда, где жизнь. В преисподнюю.

— Здесь и сбегать не надо. Если только в Рай, на Молукские острова.

— «Рай и Ад, это две половинки души…»

— Хайам тоже проповедовал гедонизм. Воспевал вино и женщин.

— Женщинами интересуешься?

— Я больная? Кому эти стервы нужны? Собой интересуюсь… Но не в этом смысле, не думай.

— Ничего я не думаю, — уныло проговорил Егор. — Трындец выходному. Поехал я домой…

— Далеко ехать?

— Вторая линия.

— Это не далеко. Я на Девятой живу, рядом с Большим… А детёныш на Большой Пушкарской, надо его домой… Телефон дашь?

— Я его не помню… Сейчас посмотрю… — он достал телефон, начал ковыряться в настройках, — Вот, нашёл, записывай…

— Есть. А зовут тебя как?

— Егор. Я дома постоянно, диван душу… Книжки-кинишки.

— Это хорошо. Достали такие, знаешь, фитнес-геи… Ни ума, ни пищи для ума. Ладно, созвонимся… Спасибо тебе…

Она развернула коляску, пошла к мосту. Он терпеливо смотрел вслед. Так и уйдёт? Пройдя метров двадцать, она оглянулась:

— Чего сидишь? Тебе-же на Кронверкский, к трамваю? Пойдём…

— «… Я умолял человека с бородой высадить меня на сияющем причале у огромных резных ворот Акариэля, но он, мягко улыбнувшись, сказал мне :

— Не проси об этом. Многие вошли в Таларион, Город тысячи чудес, но никому не удалось вернуться оттуда. Там бродят демоны и безумцы, которые давно уже перестали быть людьми, а улицы его белы от непогребённых костей…» *-

— Но разве я не достоин пройти по этим улицам, смеясь над костями безумцев, кто не имел сил посмотреть в холодные глаза правды? Они умерли в безнадёжности отчаяния, которое несёт в себе правда, но я не верю в безвыходность, годится любое логичное решение, чтобы разорвать чёрный круг правды…

— Ты хочешь бежать в сказку? Она может оказаться горькой истиной, замаскированной и раскрашенной волнующими цветами…

— Но мы и так живём в обмане, нивелирующем действительность в серую безысходность, и вряд-ли я что-то потеряю, пытаясь вырваться за пределы тумана.

— Посмотри на ту стену мутной пелены. Наш корабль на всех парусах стремится к ней. Но что она скрывает, и чего мы можем лишиться, ворвавшись за её покрывало? Может быть жизни, а может быть утеряны будут только иллюзии… Мы этого не знаем, как не знаем и цены превосходства над умершими. Они свою цену заплатили, и мы теперь ходим по их костям, стирая память о них в белую пыль…

— Что с тобой? У тебя глаз не видно… — Лара трясла его за рукав, тревожно вглядываясь в лицо, и одной рукой покачивая коляску. — На тебя страшно смотреть… Ты напугал меня…

— Всё в порядке, нормально. Просто… задумался… Я, знаешь, думаю иногда…

— А ты не эпилептик? Конечно, это нетактично с моей стороны…

— Нт, я не сумасшедший, не эпилептик, не наркоман, не маньяк, не мусульманский фанатик… И даже не скрытый алкоголик… Впрочем, они все так говорят!

— Да, конечно… А кто ты, Егор? По жизни.

Он пожал плечами, ноги в мокрых ботинках мёрзли.

— Я унылый романтик, рискующий подхватить простуду.

— Придёшь домой, сунь ноги в тазик с горячей водой. Вот хоть что-то в жизни случилось… Надо будет девчонкам рассказать…

Подошёл трамвай. И уже качаясь в нём, Егор думал, что не позвонит ему эта смешная девчонка, проворонившая коляску с питомцем… А он её телефон не записал… Что-ж… Не записал, так не записал…

Эти состояния были присущи ему с детства, он не помнил, когда и как это пришло к нему в первый раз, он тогда здорово испугался, но не сказал матери ни слова; он решил, что будет наказан за это, как было, когда он делал что-то неправильно, хотя и не понимал этого. Так было, когда он стал при матери играть своим маленьким членом, и тот вдруг зашевелился, стал упругим, увеличился, будто ожил, это было интересно и приятно, но мать увидела его, сидящего на скамейке в саду, за этим занятием. Она молча била его по рукам, пока они не онемели, а потом зло, шипящим голосом сказала: — Никогда так не делай! Ты понял — НИКОГДА!

Он испугался, и ему было больно. Он не понял, почему это плохо, но понял, что его непонимание ни к чему хорошему не приведёт…

Что-то вторгалось в его голову, чему не было определения, и что не находило аналогий ни в его знаниях о мире, ни в его жизненном опыте. Он молчал, переживая и надеясь, что объяснение придёт со временем. Он знал по прочитанному, что люди во сне, или в бессознательном состоянии часто перемещаются в недоступные наяву места, общаются с людьми умершими, отсутствующими… Но это было не то. Его разум строил конструкции, миры, ему неведомые в жизни, вообще не существующие в реальном мире, и даже в мирах, недоступных нашему знанию, но, возможно, существующих ГДЕ-ТО, МОГУЩИХ существовать. Его миры были придуманными. Не только им самим, это были миры и люди, существующие в книгах и фильмах. Потом нарисованные миры. Потом он понял, что некоторые миры рождены его собственным воображением. Это было неприятно и страшно, уходить в воображаемые миры, которых не было и не могло быть в действительности… Потом он увидел фильм «Матрица» и долго думал, не могут-ли его миры существовать в реальности, придуманной кем-то другим, может быть даже искусственным интеллектом, о котором много воображают всякого страшного в последнее время. Но нет, он уходил в своё собственное воображение, потому что мог управлять своими видениями, подчинять их своему желанию и настроению… Вот только разве ОН САМ не мог быть чьей-то выдумкой? И почему иногда эти состояния возникали неожиданно, в самый неподходящий момент, когда он был чем-то занят, с кем-то разговаривал, что-то делал… Как сейчас, когда он познакомился с этой девчонкой, Ларой? Наказание это, или предостережение?

— «… Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться…»

Егор много читал, пытаясь найти что-то соответствующее его видениям в книгах классиков, но классики всё попадались какие-то ненормальные, зануды и параноики, думающие и видящие через свою порочную психику. Что-то нормальное было только в текстах фантастов, которые, похоже, могли испытывать что-то похожее на то, что происходило с ним. И в Библии иногда мелькали картины и обстоятельства, кажущиеся ему знакомыми, но размытыми, трудно определяемыми, однако прямо имеющими отношение к нему. Только как могли события многотысячелетней давности вплетаться в его жизнь?…

Дома он бросил уже плохо пахнувшие носки в пластмассовый тазик под ванной, мокрые ботинки поставил на рёбра батареи в кухне, отопление должны были выключить только через неделю, но грело оно уже слабо по причине тёплой погоды. Ничего, высохнут… Потом он вспомнил совет Лары, вытряхнул носки из тазика прямо в ванну, и налил в тазик горячей воды. Тазик он уволок в комнату, поставил рядом с диваном, включил диск с «Терминатором», снял джинсы и тоже повесил их на батарею, сдвинув занавеску и на миг ослепнув от солнца, ударившего в комнату. Занавеска была поспешно задвинута, Егор уселся на диван, опустил белые, сморщившиеся ступни в воду. Стало хорошо, ноги согревались, и он стал думать о новой знакомой… Обычная девчонка. Ничего особенного. Будет-ли продолжение у этой странной встречи? Разве можно сказать? Она лет на пять младше его… Интересно, как она выглядит без одежды? Наверное, тоже стандарт… Сейчас во всём царит стандарт… В мыслях, в одежде, в телах, в желаниях…

*- Г. Лавкрафт «Белый корабль»