Новый Айвенго

Моему другу Алексею Воробьёву посвящаю

Пролог

Кругом корысть, торг, говор сленга,

Но есть Уилфред, есть Айвенго,

Когда надежда грустно тает,

Его копьё и меч спасают.

Владилен Елеонский, Айвенго

Не могу сказать, что отец проклял меня. Просто он так трепетно относился к дочери своего лучшего друга-генерала, который трагически погиб в горах Афганистана, что, кажется, меня, своего родного сына, любил намного меньше.

Елена с раннего детства практически постоянно жила у нас. Мы были ровесниками и поначалу дружили, как брат с сестрой, однако, удивительная светлая вспышка, которая озарила моё сознание, когда она как-то раз вошла в гостиную, собираясь в школу, всё изменила.

Я не знал, что со мной происходит. Я начал стесняться Лену.

Одно лишь её присутствие бросало меня в дрожь. Она вела себя по-прежнему и, как будто, ничего не замечала, наверное, потому, что мне удавалось хорошо скрывать самые сокровенные чувства.

Я усиленно занимался фехтованием, она — художественной гимнастикой. Спорт и книги были нашими общими увлечениями.

Однако Лена всё равно умудрялась читать больше меня. Она, кажется, перелопатила всю классику мировой литературы, в то время как я застрял на романах Фенимора Купера.

Мы говорили о многом, нам было о чём поговорить. Моё сладостное чувство к ней стало более ровным, но глубина и сила его не исчезли.

Я вдруг понял, что вначале надо полюбить себя, причём себя настоящего, способного к чему-то стоящему, а не капризного и избалованного эгоиста, которому хочется, и всё тут.

В то медовое лето мы окончили восьмой класс и отдыхали на отцовской даче. Всё произошло само собой.

В лёгком платьице, накинутом на голое тело, Лена дивно пахла полевыми цветами. Её глаза уносили в неведомый и манящий взрослый мир, а её жаркое тело казалось таким естественным продолжением меня, что я не заметил, как наш затянувшийся разговор о нескончаемых метаниях толстовского Пьера Безухова прервался на полуслове, — наши губы слились в сладком поцелуе.

Однако мой отец внезапно встал на нашем пути. Его угораздило неожиданно приехать на дачу.

Не найдя нас в доме, он, шестым чувством уловив что-то неладное, кинулся к деревенскому пруду, окружённому густыми зарослями черёмухи, и застал наш первый поцелуй, который, судя по всему, был всего лишь прелюдией. Если бы отец явился чуть позже, он бы опоздал.

— Какая любовь! — резко сказал он. — Что, интересно, вы собой представляете, чтобы любить по-настоящему? Сладкая, но призрачная блажь, которая лишь сломает вам жизнь, — вот что на вас нашло! Зубы гниют, между прочим, не от студёной родниковой воды, которую ещё добыть надо, а от тёпленького сахарного сиропа, который, вот он, караулит на каждом шагу нашей доблестной городской жизни и сам в рот просится.

Все планы в отношении меня были мгновенно пересмотрены. Вместо того, чтобы продолжать учёбу в школе, я отправился в Московское суворовское училище. Так решил за меня отец.

Он считал, что теперь мне опасно находиться рядом с Леной. Вот когда я впервые узнал о том, что, оказывается, отец давно вынашивает в отношении неё особые планы.

В бытность, когда существовал Союз Советских Социалистических Республик, мой дорогой папа занимал высокую должность в органах государственной безопасности. Однако наступили лихие перемены, и на смену советскому патриотизму и идее социальной справедливости как-то тихо, но твёрдо пришли цинизм, алчность, продажность и корысть.

Принципиальные офицеры были постепенно заменены на безликих и бесхребетных типов. Отца отправили на почётную пенсию.

Учитывая его должность и кое-какие московские связи, новые власти не стали трогать его дачу, даже позволили прирезать охотничьи угодья, оставшиеся бесхозными после успешно рассыпавшегося образцово-показательного совхоза.

В условиях наступившего обновления, которое старой гвардии казалось сплошным развалом прежних справедливых устоев, отец был уверен, что пришли алчные временщики, долго они не протянут, поэтому скоро всё вернётся на круги своя. Главное не унывать и взращивать новую поросль, — ту элиту, которая сможет продолжить благородное дело.

Отец был глубоко убеждён, что в такой обстановке ни в коем случае нельзя замыкаться, необходимо наращивать связи под видом родственных отношений. Вот почему я никак не подходил на роль мужа Елены. Нужен был такой брак, который бы умножил мощь солидных семей, объединил их, превратил в монолит.

В качестве мужа был выбран Славик Самойлов. Славу я знал, одно время мы вместе ходили в фехтовальную секцию. Его папа был известным партийным функционером, блистал когда-то на Советском Олимпе, оставался верен прежним идеалам, и в среде старой гвардии пользовался непререкаемым авторитетом.

Славик рос богатырём, хотя выглядел немного рыхловато, а вечно одутловатое лицо бугрилось прыщами. Он учился в английской спецшколе, правда, на английском языке так и не заговорил. Жених обожал вкусно есть, много спать, смотрел на Елену, как ленивый молодой бычок на сочный луг, и решительно ей не нравился.

Однако ледяное равнодушие Елены к Вячеславу, похоже, нисколько не смущало моего отца. Он, кажется, пребывал в тихом отчаянии от всего происходящего в стране и просто не видел иного решения. Устройство брака Славика и Лены стало для него своего рода психологической отдушиной и даже, как я подозревал, смыслом жизни.

Шли годы, временщики, вместо того, чтобы уйти куда-нибудь, напротив, с удовольствием оставались, они жировали и наглели всё больше, а вопрос о свадьбе Елены и Вячеслава каждый раз откладывался «на будущую весну», поскольку Лена «была не готова».

Данное обстоятельство чрезвычайно раздражало моего властного отца. С годами его деспотические черты стали проявляться всё больше.

Елена и Вячеслав выбрали одну и ту же специальность, они учились в Московском химико-технологическом институте. После его окончания молодые выпускники вернулись в наш край химиками-технологами и стали работать на оборонном заводе.

Мой отец держал ситуацию под неусыпным контролем и готовил Вячеслава на должность главного инженера, с которой Славику предстояло баллотироваться в депутаты Государственной Думы от коммунистической партии.

Что касается меня, здесь всё было гораздо сложнее. После окончания Суворовского училища, я пошёл не по стезе офицера-десантника, а поступил в физкультурный институт, чем окончательно морально добил отца и не на шутку его разозлил.

Мой выбор не был случайным. Спортивная фехтовальная рапира была частью моего тела и продолжением души.

Поступив в Суворовское училище, я не оставил занятия фехтованием. Вскоре меня заметил начальник училища, человек чуткий и внимательный. Он рекомендовал меня известному спортивному функционеру Василию Львову, который, проявив себя хорошим управленцем, глубоким психологом и внимательным педагогом, успешно готовил олимпийский резерв.

Огромный плечистый улыбчивый Львов, между прочим, сам заслуженный мастер спорта по фехтованию на рапирах, оказался человеком большого сердца. Едва познакомившись со мной, он опытным взором увидел, что моё увлечение рапирой не является детской блажью и отдал в надёжные руки.

Тренеры спортивного общества, которое курировал Львов, очень скоро сделали из меня чемпиона, а сам Львов, о, чудо, баллотировался на выборах губернатора нашего края и победил.

Став нашим губернатором, Львов развил бурную деятельность. Он создавал рабочие места, помогал матерям, детям и пенсионерам, чем вызвал симпатию моего отца, хотя Львов принадлежал к другой партии. В крае стала постепенно восстанавливаться нормальная жизнь.

Между прочим, Львов построил новый современный стадион и организовал при нём сильную фехтовальную секцию. Эх, знал бы он, во что она выродится!

Каким-то необъяснимым образом в фехтовальном спорте почему-то выдвинулись сыновья именно тех, кто не желал использовать производительные возможности земли на благо всех местных жителей, а дары леса, в том числе ценную древесину, взимал за бесценок и окольными путями гнал ласково улыбающимся и восторженным, как дети, китайским партнёрам.

Негласным куратором тайной оппозиции Львову стал вице-губернатор Иван Кторов, человек безвольный, но сластолюбивый, интриган по натуре с целым букетом комплексов. Он готов был делать всё в угоду своему алчному окружению, лишь бы оно продолжало лизать ему пятки, твердить, какой он гениальный, и не замышляло бы растерзать где-нибудь за углом в подворотне.

Губернатор не заметил, как на базе фехтовального спорта взросла мощная бандитская группировка, и настала очередь Львова. Средства, которые он планировал на кардинальное расширение рабочих мест, вдруг закончились, и планы по ускоренному развитию местных предприятий остановились на полпути.

Львов решил добиться помощи из федерального бюджета и убыл в Москву, где был неожиданно арестован по обвинению в растрате краевых средств. Прошёл также слух, что якобы под прикрытием фехтовального общества Львов создал в Москве тайное Братство Двух Вязов, девизом которого стал лозунг «За чистую столицу России!»

Якобы члены братства, все способные спортсмены-фехтовальщики, отлавливали в столице бродяг, после чего те бесследно исчезали. Слух вроде бы был не просто слухом, следствие раздобыло факты и предъявило Львову обвинение, в которое любой здравомыслящий человек, знавший губернатора, вряд ли бы поверил.

Арест Львова был настолько неожидан и нелеп, что все его соратники буквально оцепенели. Кторов, оставшийся на хозяйстве, напротив, воспрянул духом. Он словно почуял, что наступило, наконец, его золотое время.

Сделки с китайскими партнёрами стали заключаться гораздо интенсивнее, а бывшие мальчики-фехтовальщики теперь превратились в солидных дяденек — владельцев богатых лесных угодий, которые шустрый Кторов, как на конвейере, по мере необходимости, переводил в категорию земель населённых пунктов.

Для поддержания порядка Кторов пригласил из Москвы Владимира Басова. В чёрных спортивных костюмчиках и бейсболках с длинным козырьком люди Басова, все спортсмены-фехтовальщики, привели в ужас местных жителей.

Пастбища и луга стали исчезать за мощными ярко-красными щитовыми заборами высотой чуть ли не в десять метров, а местная скотина, к сожалению, перестала благополучно возвращаться домой.

Все знали, кто ворует скот, но никто даже не думал поднять голос. Любое возмущение каралось беспощадно. Приезжали «фехтовальщики» Басова, как их окрестили несчастные сельчане, и мгновенно напоминали кто в доме хозяин своими длинными металлическими битами.

Сельские девушки и девочки-старшеклассницы стали бояться выходить на улицу. Басовцы могли схватить любую и увезти в неизвестном направлении.

Девушка либо исчезала навсегда, либо через несколько дней возвращалась домой, подавленная, исхудавшая и угасшая, как видно, всё зависело от того, прошла ли она смотрины, чтобы стать неофициальной сожительницей очередного созревшего для половой жизни бандита.

Те из отцов и братьев, кто не выдерживал наглого произвола и заступался за своих дочерей и сестёр, избивались, иногда до полусмерти. Купленные и запуганные боевиками Кторова врачи констатировали ушибы в результате падения, а продажные полицейские неизменно закрывали глаза на явное несоответствие врачебных выводов фактам и прекращали дело. Те из полицейских и врачей, кто не желал поступаться совестью, безжалостно изгонялись из профессии с ужасающей характеристикой.

Всё произошло настолько плавно, быстро и незаметно, что мой отец первое время никак не мог поверить, что всё, что происходит, происходит на самом деле. Он встрепенулся лишь после того, как охотничьи угодья, законно оформленные на него, были огорожены всё тем же пугающим местное население мощным и очень высоким красным щитовым забором.

Отец обратился в полицию и суд, но ему ничего не вернули. Судья объявил, что согласно закону необходимо следовать предназначению земель. Кторов нагло перевёл земли отца в земли населённого пункта задним числом, после этого их использование в качестве охотничьих угодий было признано судьёй незаконным.

Известный бизнесмен, бывший спортсмен-фехтовальщик Тимофей Фомин, подручный ставленник Кторова, в соответствии с предназначением земель, подтверждённым в судебном порядке, буквально за одну зиму отгрохал на них суперсовременный развлекательный центр «Луч».

В многочисленных банях и бассейнах «Луча» стали париться с голыми девочками какие-то тёмные личности, среди которых, кстати, снова были замечены всё те же жизнерадостные граждане Поднебесной.

В залах нового суперкомплекса были организованы бары, пабы, рестораны и игровые комнаты. Бильярд казался детской забавой на фоне тех игр, которые там предлагались.

Развлекательный центр представлял собой причудливую смесь мощного подпольного казино, махрового злачного места и тайного интеллектуального штаба, решавшего в крае все сколько-нибудь значимые вопросы. Решение вопросов предусматривало силовые методы в отношении тех, кто был не согласен подчиняться указаниям Фомина и Басова, за которыми стоял Кторов, что, впрочем, никогда не афишировалось.

Тима Фомин вёл одиозный развлекательный центр, в то время как Владимир Басов, более молодой и обаятельный, но не менее деятельный, жестокий и хладнокровный подручный Кторова, взимал с населения упомянутую выше дань.

Угнанную басовцами скотину забивали и куда-то сдавали, скорее всего, на местный мясокомбинат, — единственное крупное сельскохозяйственное предприятие края. Понятно, как и откуда шли Басову баснословные барыши. Естественно, что он делился с Кторовым и Фоминым.

Мой отец, как и все местные жители, конечно, догадывался обо всём, но что он мог сделать? Явно не хватало организации. Ресурсы и вооружённая сила были на стороне Кторова.

Единственное, что мог отец, — ускорить свадьбу Елены и Вячеслава. Только так, по его мнению, посредством консолидации вокруг новой молодой семьи можно было сплотить здоровые силы общества.

Однако Славик по-прежнему не вызывал у Елены никаких чувств, кроме раздражения. Мой отец, как писал мне в письмах его лучший друг егерь Сафонов, сильно сдал, поседел и совершенно перестал улыбаться.

Масла в огонь подлили слухи о том, что Басов влюбился. Как-то раз он прибыл на оборонный завод по поручению Кторова, там он заключал очередной хитрый договор о поставке телятины с заведующей столовой, ушлой бабой из окружения Кторова, она коптилась у него в бухгалтерии, а затем вдруг неизвестно за какие заслуги пошла на повышение, — рулить заводской столовой.

Елену как раз в тот момент дёрнуло зайти к заведующей по вопросу об организации праздничного обеда для начальника лаборатории. Басов увидел идеально сложенную сотрудницу в лёгком приталенном белоснежном халатике, поймал её взгляд, излучавший шарм, которому, кажется, позавидовала бы даже Катрин Денёв, увидел её ноги, способные разбудить поэта-эротомана в любом мужике, — академике-астрономе, слесаре-сантехнике, наладчике автоматических доильных аппаратов или заместителе губернатора, и, что называется, запал.

Жгучая тягучая страсть была выражена настолько недвусмысленно и откровенно, — вскоре на дачу отца, где по-прежнему жила Елена, подручные Басова привезли целый КАМАЗ настоящих свежих очень пахучих роз, — что отец сразу всё понял.

Теперь Елена не могла спокойно прибыть на работу и убыть с работы. Везде её поджидал шикарный чёрный Мерседес, вежливый вышколенный водитель которого вручал ей манящие в мир сладости охапки дивных роз и, не слушая протесты, сажал в автомобиль, включал кондиционер, музыку и вёз туда, куда она желала.

Елена была не настолько глупа, чтобы не понять, что в один прекрасный день, очередной великолепный Мерседес увезёт её туда, куда ей совершенно не нужно, и взяла больничный лист. Врач, друг отца, пошёл навстречу и обнаружил у неё застарелое воспаление среднего уха, требующее срочного и энергичного лечения.

Я не мог поверить, но мой отец, в самом деле, впал в отчаяние. До сих пор он слыл бойцом, да видно стал сказываться возраст. Папа давно разменял седьмой десяток.

Отец никогда не злоупотреблял спиртным, а здесь вдруг произошло что-то невообразимое, — он стал прикладываться к бутылке. Пил, правда, лишь настоящий армянский коньяк, но факт оставался фактом, — мой отец начал пить!

На фоне беспредела, который устроил Кторов по воле своего безликого и алчного окружения доброй новостью показалось известие о том, что на лесных дорогах, ведших к развлекательному центру «Луч», появились люди в зелёных робах, с зелеными масками на лицах и алыми фригийскими колпаками на головах, перевязанными позолоченными лентами.

Новоявленные борцы за справедливость называли себя Лесными Демонами. Они стали систематически останавливать роскошные автомобили, на которых ехали, предвкушая удовольствие, отнюдь не бедные люди, и беззастенчиво грабили их. Машины они останавливали оригинальным способом — разбивали лобовое стекло металлическими штырями, удивительно метко выпущенными из мощных арбалетов.

Скоро о боевых ребятах пошёл слух. Их смелого предводителя, решившегося пусть на такое, граничащее с криминалом, но всё-таки противостояние Кторову, сельчане мгновенно нарекли Новым Робин Гудом.

Кторов впал в нешуточное раздражение по поводу лесного бандитизма, так он окрестил новое явление на дорогах, и приказал Басову выловить бандитов и «отправить в нежную лазурь», — своеобразное выражение, о смысле которого населению и Лесным Демонам оставалось лишь гадать.

Местные жители, обращаясь к своему неожиданному заступнику, распевали грустную песенку:

— Новаряг, ты, Новаряг, Новый, новый наш варяг, Видишь, сник наш светлый флаг, В жилах страх, и страх в костях!

Обо всём, как я упомянул выше, мне стало известно из писем Сафонова, местного егеря-охотоведа, верного друга отца. В один прекрасный день он прислал письмо, между строк которого я вдруг прочитал отчаянный призыв: «Алексей, срочно приезжай, если тебе, на самом деле, хоть немного дороги отец и Елена!»

Положение, однако, осложнялось тем, что я не мог так просто вернуться. Отец выгнал меня из дома.

Своего папу я знал хорошо. Если он принимал какое-то решение, то раз и навсегда. Тем всегда поражал друзей, коллег и нашу безвременно скончавшуюся маму.

В один из дней Сафонов, как видно, не выдержал. Он позвонил и сообщил, что четвёртого сентября Кторов затеял феерическое празднество на День города, чтобы задобрить местное население и отвлечь людей от мрачных мыслей по поводу мутного положения дел в крае. Намечалось грандиозное соревнование наподобие средневекового ристалища с фехтованием и стрельбой из спортивных арбалетов.

В качестве приза были заявлены какие-то невероятные суммы, однако было одно условие, — экипировку каждый участник должен был покупать на свои деньги у организаторов действа.

Кредитная система у нас, слава Богу, работает неплохо, поэтому из соседних областей, и даже из Москвы и Питера, в столицу нашу доблестного края потянулись спортсмены — искатели лёгких денег, приключений и просто разнообразия на фоне унылой суеты городов.

Девушкам также было найдено занятие. Победитель турнира выбирал Весёлую Принцессу, которая должна была блистать на празднике, после чего ей вручались новенький Роллс-ройс и денежная премия, приближающаяся к числу, состоящему из восьми цифр.

Помимо этого, красавица будет автоматически назначена на должность референта губернатора с каким-то невообразимым окладом, причём в обязанности референта будет входить всего лишь сопровождение Кторова. Весь год, до следующего Дня города, ей придётся сопровождать руководство края на всех официальных общегородских мероприятиях.

Изюминка заключалась в том, что на стадион, где должен был проходить праздничный турнир, в добровольно-принудительном порядке были приглашены сотрудники и сотрудницы всех ведущих предприятий города. Кадровики, все ставленники Кторова, свирепствовали. Отговорки, вроде того, что я плохо себя чувствую или болею, не рассматривались. Все, кто не прибывал на стадион, на следующий день включались в список на увольнение.

Я сразу понял, что здесь не обошлось без интриг со стороны Басова. Таким способом он решил выманить на праздник Елену.

Внезапно у меня созрел кое-какой план. Однако вопрос, как всегда, упирался в финансы.

Глава первая. Ляля

Её, как Луны, дивны очи,

В них страстные, как ветер, ночи,

А жар от сладостных ланит

Без слов меня благодарит.

Владилен Елеонский, Айвенго

Все главные соревнования года миновали, а тренерская работа отличалась гибкостью. Мои коллеги взяли на время моих учеников в обмен на подарки, которые я обещал привезти им со своей малой родины — орехи, мёд и всякую всячину.

Времени до Дня Города оставалось не так много, как того хотелось бы, но оно всё же было. Поэтому, покинув Москву, я решил, что прежде всего следует побывать на своих бывших охотничьих угодьях и каким-то образом выйти на Лесных Демонов. Может быть, от них удастся получить помощь?

Я прибыл в знакомые места и двинулся по сосновому лесу. Выглядел я, как заправский турист, в бежевой куртке-ветровке, удобных светлых штанах, коричневых ботинках на огромной ребристой подошве, с алым рюкзачком за плечами и аккуратным длинным цилиндрическим чёрным футляром в руках. По виду он напоминал футляр для спиннинга, но на самом деле хранил мою дорогую рапиру, с которой я прошёл путь от соревнований в Суворовском училище до ответственейших чемпионатов.

Без ложной скромности скажу, что в Праге на чемпионате Европы я занял первое место, обойдя, кстати, своего соотечественника, крайне амбициозного и невероятно способного молодого человека. Он бился так страстно, что временами мне казалось, что он хочет меня не победить, а убить, но удача оказалась на моей стороне.

Мой противник не успокоился и подал апелляцию, однако высокая комиссия, внимательно просмотрев видеозапись, подтвердила мою победу. В кулуарах у нас состоялся довольно неприятный разговор.

Высокий парень, косая сажень в плечах, явно нарывался на драку, от него веяло странным холодом, но нас вовремя разнял председатель соревнований, случайно выбежавший из спортивного зала перекусить в буфет. Он умело сгладил шероховатые углы и дипломатично замял скандал.

Мне пришлось изменить внешность. Другого способа возвратиться домой я на тот момент не видел.

Уроки Ивана Шамбы, актёра нашего краевого драматического театра, не прошли даром. Он, добродушный крепыш с пытливыми глазками, даже чем-то похожий по комплекции на папу, был его другом детства.

В славные советские времена, когда отец был на коне, ни одна отцовская вечеринка не обходилась без его деятельного участия. Шамба был тамадой, клоуном и шутом, — всё, как говорится, в одном флаконе, — и именно он первый приобщил меня с малых лет к азам театрального мастерства и сценического фехтования. Позже я увлёкся фехтованием спортивным, но школа Шамбы не исчезла, она была в крови.

Хорошо помня его советы и, как видно, не утратив соответствующие навыки, я легко изменил внешность. По природе утончённый и стройный, с неким шармом в глазах, уж не знаю, на самом деле, каким, но некоторые девочки в классе, вздыхая, почему-то всерьёз сравнивали меня с Аленом Делоном, я имел один существенный недостаток во внешности в полном соответствии со своей фамилией, — бледное лицо и какой-то унылый вид. Видимо, поэтому хулиганы-пацаны из подворотни на нашей улице постоянно кричали мне:

— Эй, ты, Несмеянов, Рыцарь Печального Образа, шагай сюда, мы с тобой такую дуэль на рапирах устроим, что вмиг печаль утолим!

Тогда всё закончилось тем, что, в конце концов, я вверг их в глубокую печаль, когда они как-то раз решили всерьёз подраться со мной на арматурных прутьях, но не об этом сейчас речь.

Теперь, чтобы войти в новый образ, я старался постоянно улыбаться. Отросшая рыжая бородка геолога скрывала унылость и бледность, а наклеенные густые брови свисали на глаза, скрывая их от тех, кто в этих краях ещё их помнил.

Парик «под Высоцкого» дополнял мой великолепный портрет и способствовал маскировке, — на кого-кого, но на Владимира Высоцкого я никогда не был похож. Картину довершали огромные очки с затемнёнными стёклами, якобы от солнца, — они надёжно скрывали мои глаза от тех, кто их всё ещё хорошо помнил.

Чтобы изменить голос, я призвал на помощь свой хронический фарингит, которым стал страдать после не очень удачной операции по удалению гланд. Все вечера перед поездкой я пил холодный кефир прямо из холодильника. Сработало, как срабатывало всегда, — мой голос сел до неузнаваемости.

Стояло бабье лето. Я вдыхал сентябрьский смолистый воздух соснового бора и радовался солнцу. которое, как сказочный колобок, прыгало на пушистых развесистых лапах, словно предлагало мне какую-то забавную игру.

Внезапно крик, пробирающий и ввергающий в оторопь, разорвал сладкую тишину великолепного утра. Сосновый лес, за секунду до этого бывший дивным и умиротворяющим, вдруг наполнился паникой и тревогой.

Я остановился, как вкопанный, и прислушался. Крик больше не повторялся, но я был уверен, что он, на самом деле, был, причём кричала девушка.

Мне казалось разумным подойти к своим бывшим угодьям скрытно, поэтому я не пошёл по просеке, она осталась в двухстах шагах в стороне. Я шёл по какой-то звериной тропе, петлявшей между сосен.

Внезапно из высоких густых зарослей можжевельника вывалились два плечистых парня, они были одеты в зелёные под цвет можжевельника робы. Их лица были надёжно скрыты такими же по цвету масками с узкими прорезями для глаз, а на головах красовались алые фригийские колпаки.

Смешанные чувства овладели мной. Я хотел было обрадоваться, что встретил тех, кого искал в здешних лесах, но внезапно раздался сдавленный вопль.

В этот момент один из парней повернулся в мою сторону, и я увидел, что в его руках, как только что пойманная рыба, бьётся симпатичная девушка, причём одной рукой он плотно зажал ей рот. Второй парень нёс пленницу за ноги, так что она не могла ни сопротивляться, ни бежать.

Как видно, парни с пленницей на руках ломились сквозь заросли неслучайно. Здесь, в стороне от просеки, они меньше всего ожидали встретить кого-нибудь.

Я сразу обратил внимание, что девушка очень привлекательна, она напоминала красавицу из какого-то известного индийского фильма, хотя была одета, как наша любая обыкновенная девушка — в светлую свободно ниспадающую блузу и синие потёртые джинсы, которые так великолепно подчёркивали привлекательность её крутых бедер и слегка полноватых, но идеально стройных ног.

Я схватил возникшую передо мной картинку за какие-то доли секунды. В следующий миг я понял, что парни явно перестарались, — девушка, кажется, потеряла сознание.

Если бы не ладонь, которой был грубо зажат её рот, можно было подумать, что незнакомцы спешат, чтобы донести её до машины и увезти быстрее, чтобы успеть оказать медицинскую помощь.

Все сомнения исчезли, когда из можжевельника послышался треснутый стариковский густой бас:

— Оставьте мою внучку, ублюдки! Вы зря связались с цыганом, говорю вам.

Вслед за парнями из зарослей можжевельника вывалился чернобородый темноглазый сухой, поджарый и крепкий на вид старик. Он, в самом деле, был в цыганском наряде, — чёрной широкополой шляпе, алой рубахе, чёрных широких штанах. Его не по годам стройная талия была перетянута широким узорчатым бордовым поясом, а поверх рубахи была наброшена бордовая жилетка с таким же узором, что и на поясе.

Старик попытался ухватить за рукав парня, который был ближе. Тот бросил ноги девушки, в его руке мелькнула металлическая бита. Старик, охнув от боли, присел на одно колено.

— Вы пожалеете, сосунки, да поздно будет.

Парень сунул биту за пояс, снова подхватил ноги девушки, и негодяи двинулись в мою сторону. Я одним привычным движением выхватил из футляра рапиру.

Тот Демон, у которого была бита, заметил меня, небрежно бросил ноги девушки, снова выхватил свою убийственную биту из-за пояса, стремительно ринулся на меня и довольно умело махнул ею так, что загудел воздух. В следующий миг я понял, что удар был двойным и от того весьма коварным. Бита шла мимо, но лишь за тем, чтобы противник невольно отклонился назад и подставил голову под второй возвратный удар, между прочим, практически неуловимый.

Если бы бита всё-таки попала мне в висок, как того очень желал, судя по всему, уважаемый Демон, вряд ли я тогда бы устоял на ногах, более того, я, наверное, больше никогда бы не поднялся.

Я привычно разгадал замысел противника, подался не назад, а вперёд, затем сделал молниеносный выпад. Кончик рапиры попал Демону точно в солнечное сплетение. Боевая рапира, наверняка, убила бы его, но острие моего спортивного оружия было затуплено, поэтому противник лишь потерял сознание. Он рухнул, как подкошенный.

Второй Демон небрежно бросил девушку на ковёр из сухих сосновых иголок, который здесь, под соснами, был, кажется, повсюду, и кинулся ко мне с короткой свинцовой дубинкой в руке, которую он выхватил из-за пазухи своей примечательной зелёной робы.

Когда он приблизился, яростно дыша, что было слышно сквозь его тонкую матерчатую маску, я сделал ложный выпад. Демон махнул своим грозным оружием, намереваясь жёстким ломающим ударом дубины переломить клинок, но острие моей рапиры, описав в воздухе крутую восьмёрку, выскользнуло из-под дубины.

В следующий миг клинок плашмя опустился на шею противника сбоку. Он упал ничком, не издав ни звука.

Убедившись, что мои противники без сознания, но опасность их жизни не угрожает, я подбежал к девушке. Она лежала на земле навзничь и, в самом деле, была без сознания.

Я сел рядом и попытался положить её голову себе на колени, чтобы нормализовать кровообращение, но она вдруг открыла глаза и отстранилась.

— О, кто ты?

— Друг.

— Правда?

Девушка, приподнявшись на локте, увидела, что её враги распластались на земле без чувств, и благодарно качнула своей прекрасной, как она сама, головой.

— Ты — мой Ангел, ты явился с Неба.

Я не сумел что-либо ответить вразумительное, потому что меня вдруг поразили её правильные черты. Казалось, что природного художника в момент её зачатия охватило особое вдохновение.

Впечатляющие чёрные глаза смотрели немного искоса, и в то же время прямо, но не с вызовом, а очень внимательно, заинтересованно, словно девушка одним своим взглядом без лишних слов желала предложить бескорыстную помощь. Великолепные слегка вьющиеся густые чёрные волосы обрамляли её лицо, подчёркивая его идеальный овал и белизну.

Её черты были настолько колоритными, что я, кажется, долго бы смотрел на неё, не произнеся ни звука, если бы в следующий миг к нам не подошёл, жалко ковыляя, спутник девушки, как я понял из его крика, её дед.

Его пытливые и поблёскивающие, как два уголька, глаза благодарно посмотрели на меня. Окладистая курчавая чёрная борода вдруг затряслась от пережитого волнения, а сморщенное коричневое лицо сморщилось ещё больше.

— Парень, запомни, дядя Миша никогда не забывает добро. Ляля, пошли!

Девушка поднялась и бросила на меня долгий прощальный взгляд. В следующую минуту дед и внучка, как два удивительных призрака, один хромой и корявый, а второй изящный и привлекательный, растворились в изумрудных кустах можжевельника.

Глава вторая. Елена

Взгляд, как прозрачнейший хрусталь,

Но словно на лице вуаль,

Её, как будто, душит грусть,

Что я к ней больше не вернусь.

Владилен Елеонский, Айвенго

Я вышел на просеку, чтобы найти кого-нибудь. Следовало задержать Демонов и оказать им медицинскую помощь. Я знал, как бить, и был уверен, что мои удары не причинили существенного вреда их здоровью, но кто в таких делах может знать наверняка?

Выйдя на просеку, я обомлел. В мою бытность просека была захудалой лесной дорогой. Теперь же я увидел добротное широкое бетонное шоссе с высоченными шпалами фонарей, они возвышались над обочиной через каждые полсотни шагов. Приятный, как говорится сюрприз, причём совершенно непонятно, с какой целью какой-то умник проложил автобан посреди леса.

Мимо промчалась парочка крутых чёрных джипов. Водители даже не посмотрели в мою сторону, хотя я усиленно голосовал.

Так повторилось несколько раз. Шикарные иномарки пролетали мимо, не снижая скорость. Похоже, что на простых автомашинах по этой дороге не ездят.

Затем надолго воцарилась тишина и благодать. Ни одной машины!

Я побрёл вдоль обочины, не зная, что делать. Сзади раздался шум мотора. Будучи уверенным, что всё снова повторится, я даже не обернулся.

Сзади, совсем рядом, шаркнули шины.

— Добрый день, турист!

Я удивлённо обернулся и увидел за рулём солидного серебристого японского джипа батюшку в чёрной рясе. Его я знал давно, ещё с тех времён, когда он был не батюшкой, а охранником нашей краевой плотины на берегу водохранилища.

Лет восемьдесят назад нашу довольно бурную реку Петровку перегородили плотиной, она разлилась и затопила село Петровское, от которого остался лишь заброшенный и разрушенный храм. Река не смогла затопить храм, поскольку он стоял на крутой возвышенности, в толще которой, как говорили наши краеведы, недавно обнаружили следы первобытной цивилизации. Крутой слон теперь стал лесистым и обрывистым берегом Нового озера, так стали называть водохранилище.

Батюшка был чем-то похож на известного всем Григория Распутина, такой же плечистый, угловатый, с правильными чертами лица и пронзительным взглядом чёрных глаз. По совпадению его также звали Григорием.

Кроме внешности, отец Григорий, кажется, ничем больше не напоминал Распутина. Однако злые языки поговаривали, как мне писал в письмах Сафонов, что привлекательные румяные молодые прихожанки толпой валят к нему на исповедь. Вино, поставляемое с краевого винзавода, щедро льётся по праздникам и в будние дни под довольный бас отца Григория и восторженные женские вопли из окон великолепного современного трёхэтажного сруба, поставленного не так давно при храме.

Рядом с отцом Григорием сидел какой-то парень, но лобовое стекло отсвечивало, и я не разглядел его внешность. Отец Григорий приветливо улыбался мне, как видно, он так всегда встречал новых людей. Конечно, он отлично помнил период нашего знакомства, когда мы подростками посещали местную фехтовальную секцию, однако мой грим, как видно, сработал, батюшка меня не узнал, да он особо не присматривался, судя по всему, куда-то торопился.

Я севшим голосом поздоровался и просипел суть дела, показывая своим футляром в ту сторону, где я оставил Демонов лежать на земле.

Отец Григорий заглушил двигатель и вышел из машины.

— Подожди, не суетись. Куда идти? Показывай.

Его спутник также вышел из автомобиля, и я вдруг узнал его. Ещё один знакомый! Передо мной возвышался мой соперник по европейским соревнованиям, тот самый, который едва не затеял со мной драку, когда узнал, что первое место на чемпионате выиграл всё-таки я.

Игорь Лобанов, конечно, повзрослел с тех пор. Он, кажется, ещё больше вытянулся, раздался в плечах, а без того большая голова стала как будто ещё массивнее.

Однако прямой волос по-прежнему чернел крылом ворона. Косая чёлка всё также падала на широкий лоб, который перерезала заметная борозда, создавая впечатление, что Лобанов вечно чем-то озабочен.

Примечательный нос продолжал раздуваться крыльями широких ноздрей, напоминая постоянно принюхивающийся к чему-то кабаний пятак. Карие глаза смотрели по-прежнему — оценивающе и с холодной усмешкой. Ощущение было такое, будто Лобанов видит твои внутренности и поэтому смеётся.

Мы прошли к тому месту, где я подрался с бандитами, но там никого не оказалось. Батюшка с усмешкой посмотрел на меня.

— Ты как себя чувствуешь, парень? Может, привиделось?

Я только махнул рукой и пошёл прочь. Бесполезно что-либо объяснять, всё равно не поверят.

— Эй, постой-ка, любезный! Поедешь с нами.

— Зачем?

— Надо. Нам — для солидности, тебе — для душевной пользы.

Больше отец Григорий не счёл нужным ничего объяснять. Он вёл себя так, словно неповиновение его просьбам, больше похожим на приказ, просто не существует в природе.

Когда мы ехали, я обратил внимание на странное объявление. К столбам были прикреплены огромные щиты, на которых средних лет суровый огромный упитанный мужчина с глубокими залысинами на необъятном лбу в чёрном костюмчике и белоснежной сорочке без галстука, пристально уставившись в пространство глазами слегка навыкате и с вытянутым прямо пред собой указательным пальцем, строго вопрошал: «А ты записался добровольцем? Оплата сдельная до 120 тысяч рублей в месяц. Виктор Малявин, директор филиала краевого мясокомбината „Нежная Лазурь“. Звони, брат: 8904—097—41—45».

Тем временем батюшка, изредка поглядывая на меня через зеркало заднего вида, уверенно вёл автомобиль одним мизинцем. Вдруг справа я увидел ярко-красный щитовой забор высотой чуть ли не в десять метров, он заслонил собой сосновый бор.

Батюшка мгновенно заметил мой интерес.

— Развлекательный центр «Луч».

«Здесь же были охотничьи угодья», — едва не вырвалось у меня, но я вовремя плотно сжал зубы и сомкнул губы. Однако батюшка, похоже, заметил мой порыв.

— Просил помочь закончить стройку. Обещали, но время тянут. Ты кто по специальности?

— Геолог.

— Жаль, мне плотники и штукатуры нужны. Мой новый управляющий уверяет, что к зиме построим. Крещёный?

— Я? Да.

— Значит, святое дело. В «Луче» я был у капиталистов, теперь заедем к коммунистам.

Каково же было моё изумление, когда джип батюшки остановился у дома моего отца, — обшитой тёсом просторной генеральской советской дачи, которую новые власти позволили отцу оформить в собственность и права на которую я, как видно, лишился, пойдя против его воли.

Мы вошли во двор. На крыльцо сразу вышел отец в лёгких брюках и цветастой рубашке с коротким рукавом, суровый, плотный, коренастый с умным взглядом проницательных серых глаз и рельефным лицом древнеримского патриция. Мой папа выглядел всё так же с тех пор, как я мельком видел его несколько лет назад, только поседел ещё больше.

— Здорово, отец Григорий, опять денег приехал просить?

— Утро доброе, дорогой мой Николай Петрович. Чем сможешь, тем поможешь. Сколько можно голым кирпичам в храме кланяться? Некрасиво, неправильно, не по-божески.

— Ладно, заводи свою делегацию на террасу. Побалакаем, а Елена нам чай сварганит.

Отец меня не узнал. Впрочем, он особо не смотрел в нашу с Лобановым сторону, как видно, привык, что батюшка постоянно приезжает не один, а в компании сопровождающих лиц.

Мы сели за широкий длинный стол. Из огромных решётчатых окон террасы открывался вид на окрестные знакомые с детства луга и лесные косогоры, но проклятый ядовито-красный десятиметровый забор и отсюда портил весь вид, он шёл корявой полосой и заслонял лес.

Домашняя обстановка была знакома, практически ничего не изменилось, лишь деревянная обшивка стен после недавнего ремонта приобрела несколько иной оттенок, однако всё того же бежевого цвета.

Отец что-то крикнул Елене, сам тоже сел с нами за стол.

— Так что, отец Григорий, какие новости? Давно я у вас, да и в городе не был.

— Стройка затянулась.

— Эка новость! Пока ты, батюшка, строишься, у тебя конкурент объявился.

— Брат Святослав? Брось, Петрович! Баловство. Молодой человек желает порезвиться, пусть. Доверчивых людей в купель опускает, якобы молится.

— Люди у него выздоравливают от застарелых недугов.

— Господь знает!

— А зачем ты решил новый храм строить? Не лучше ли было восстановить старый, тот, что на берегу Нового озера?

— Ты от жизни отстаёшь, Петрович. Новый губернатор наш земли те перевёл под нужды пищевой промышленности. В бывшем храме отгрохали цех краевого мясокомбината «Нежная Лазурь». Виктор Малявин там заправляет. Вот так!

— Понятно, а тебе что удалось построить?

— Домик при храме построили, хоть ночевать есть где, а сам храм в разобранном виде пребывает. Купол есть, крыша, но внутри — никакого убранства.

— А как же директор винного завода? Неужели у него нет денег?

— Каждый помогает тем, чем может. Винный завод выручает вином. Прихожан с каждым днём становится всё больше. Много вина требуется для причастия.

— Да неужели нет бизнесменов среди прихожан? Никогда не поверю!

— Жертвуют, но сейчас, Петрович, ты знаешь, обстановка не та. Западные санкции Россию душат. Бизнес жёстко экономит, ждёт, не знает, что завтра будет.

— Не пойму, как на пожертвованиях храму можно экономить?

Такой разговор, наверное, мог продолжаться долго, но на террасу вошла Елена в светлой блузе и тёмных модных брючках в обтяжку. В руках она держала медный поднос, на котором дымились четыре чашки густого пахучего чая.

Моё сердце ёкнуло. Милая Лена была всё так же красива. Её лицо светилось необыкновенно чистым лунным светом, а глаза струились хрустальным блеском и незаметно увлекали за собой в волшебный мир нежного спокойствия и возвышенной благодати.

Грация Елены во время ходьбы создавала ощущение полёта. Ты смотришь на неё, а мысли вдруг уносятся куда-то вдаль, сердце охватывает волнующий восторг и теряется счёт времени и осознание окружающей обстановки.