Цунами

В книге использованы

стихи Владилена Елеонского

и Александра Мерзляева с его согласия

Капитану второго ранга Александру Дмитриевичу Яресько посвящается

Пролог

Какой шёл страшный грозный шум от моря,

Какой нетвёрдой стала вдруг земля,

Когда катились два огромных гребня горя,

И бился вопль людей, спасения моля.

Слова, выбитые на памятной доске в городе Северо-Курильске

Максимальная высота гребня у острова Парамушир достигла восемнадцати с половиной метров, а в самом Северо-Курильске — десяти метров. Представьте, как по вашей улице стремительно катится водяной вал высотой с четырёхэтажный дом!

Сила была такова, что вода сметала буквально всё на своём пути. В открытом океане цунами редко бывает выше метра, однако на мелководье скорость уменьшается, тогда высота резко возрастает и может достичь нескольких десятков метров. Наиболее высокие волны образуются в клинообразных бухтах, отсюда и происхождение японского названия. В отличие от обычной волны на берег приходит вся толща воды — от дна до поверхности, за счёт чего цунами получает чудовищную пробивную силу и продвигается далеко вглубь суши.

Особенно разрушительным оказался второй вал, после него от Северо-Курильска осталась пустыня, а пролив был сплошь усеян сорванными крышами домов, рыболовецкими сетями и обломками сооружений. Через двадцать минут после второго вала последовал третий, менее значительный по высоте, никаких разрушений он не причинил, поскольку прошёл там, где всё было до него смыто в океан.

Примечательно, что о чрезвычайном происшествии на Курильских островах, вызванном ужасным стихийным бедствием, в советскую прессу не просочилось ни слова, и до сих пор о нём мало кто знает, однако не только поэтому я так подробно описал его. Оно оказалось знаковым в моей судьбе, а с недавних пор я думаю, что и в судьбе всей моей необъятной страны. После этого необычного по своей разрушительной силе природного катаклизма вновь пришли в активное движение негативные социальные процессы, суть которых я постараюсь осветить в этой книге.

Когда в девяностые годы прошлого века я впервые с удивлением услышал о том, что имела место упомянутая трагедия, меня поразила одна история, рассказанная с телеэкрана. В четыре часа ночи, за час до цунами, в посёлок пришло оповещение о землетрясении в районе Камчатки. Военный моряк, который служил в то время на острове Шумшу в составе подразделений береговой обороны, схватил двухлетнего сына и побежал на ближайшую сопку, где стоял деревянный сарай. Когда пришёл первый гребень высотой пятнадцать метров, отца и сына вместе с сараем смыло в океан, где они болтались около суток, мальчик от холода и непрерывного плача больше не мог ни плакать, ни двигаться. Сын, весь белый, лежал у отца на коленях, а он был уверен, что не выжить, поскольку океанское течение уносило в открытые воды. Когда береговая полоска скрылась в дымке, рядом на счастье оказался американский траулер, который вместо рыбы выловил крышу сарая и спас умиравшего советского моряка и его ребёнка. Примечательно, что впоследствии мальчик стал военным моряком.

История эта острой занозой засела мне в голову. Она как будто хотела сообщить что-то между строк, нарисовать некий образ, а какой именно, я до поры до времени никак не мог понять. Поначалу мне думалось, что она задела меня потому, что мои отец, дед и прадед были кадровыми офицерами, а я сам с детства мечтал стать офицером, однако вскоре я обратил внимание на странное совпадение.

Дело в том, что родился я в пять часов утра пятого ноября, то есть в тот самый день и час, когда грозная океанская волна пришла на Северо-Курильск. Хотя год не совпадает, поскольку в тысяча девятьсот пятьдесят втором году мне исполнилось ровно два года, тем не менее, я убеждён, что дата не случайна, чему есть доказательства, однако всё следует рассказать по порядку.

Предварительно замечу лишь, что на протяжении многих лет я вынашиваю историю своей службы во внешней разведке. Толком записать её постоянно не хватает времени, а когда сажусь, наконец, за стол, вдруг приходит предательская мысль, что никому это не нужно. Помучившись, я решил так, — если не потянет на книгу, так хоть зафиксирую на бумаге свои воспоминания для внуков.

Глава первая

Запугать не запугали,

Но всю жизнь, как под прицелом,

Нервы стали крепче стали,

Бодр душою, да и телом,

Стоит это дорогого,

Стал я чутким, как варан,

Толстокожим, как корова,

И спокойным, как баран.

Александр Мерзляев, Нас не запугать!

До пяти лет я рос в северной деревне у родителей отца. Там были большая горница и русская печь, на которой мне частенько приходилось спать в пшеничном зерне вместе с кошкой.

Выхватывая горячую картошку в мундире из чугунка, я неизменно получал от деда ложкой по лбу за разговоры во время еды. Поначалу обижался, однако он не просто бил, а терпеливо объяснял, что тот, кто разговаривает за столом, никогда богатырём не станет, поскольку силу свою в разговоре за едой попусту тратит. Эти незамысловатые уроки помогли мне во взрослой жизни. До сего времени стараюсь за едой не разговаривать, и вообще люблю хорошенько подумать, прежде чем, что-либо сказать. Теперь-то я точно знаю, — каждое слово может стать роковым. Зимой на речке сквозь необычайно прозрачный лёд дед показал мне замечательную щуку, прямо как из сказки, и я его окончательно простил.

Затем отец забрал меня в городок на Черноморском побережье, где ему дали служебную квартиру. Он сутками пропадал на работе, и лет в пять, кажется, я впервые услышал от мамы это загадочное и даже таинственное слово — «внешняя разведка», которое стало моей судьбой.

Мы несколько раз переезжали с места на место, о своей работе отец ничего не рассказывал, и о ней я мог судить лишь по некоторым его поступкам. Помню, что когда мне было семь лет, он взял меня на пляж, однако море, несмотря на жаркий августовский день, сильно штормило, и люди не купались. Я строил из песка крепостные стены, и грустил, — в кои-то веки отец уделил мне внимание, обещал научить плавать, а на море, как нарочно, непогода.

Вдруг высокая, под два метра, крепко сбитая длинноволосая девушка с запоминающимися, словно вырезанными из дерева, грубоватыми чертами лица встала и решительно направилась к воде. Местные жители, загоравшие на пляже, крикнули ей в широкую спину, что в такой шторм купаются либо ненормальные, либо самоубийцы.

— А кто, интересно, вы, девушка?

— Да бросьте! — небрежно махнув огромной, как весло, рукой, сказала она. — В кои-то веки первый раз в жизни приехала на один день на море, и буду торчать, как дура, на берегу? Не переживайте, я — мастер спорта по плаванию!

В белую от пены воду вошла она красиво и стремительной торпедой поплыла к горизонту, легко пробивая головой высокие тугие гребни, однако обратно вернуться не смогла, кипящее море не пустило на берег. Мастер спорта по плаванию стала захлёбываться, однако из гордости не пожелала звать на помощь.

Люди столпились на пляже, однако никто не решался войти в воду.

— Вот дура, говорили же ей!

— Смотрите, она теряет последние силы…

— Спасатели, как нарочно, куда-то подевались.

— Да она сама виновата!

Отец пробежал по бетонному волнорезу в тот момент, когда по нему только что прокатилась огромная волна, а другая, не менее высокая, была ещё только на подходе, и, вытянув над головой сложенные замком ладони, нырнул в бурлящий водоворот. Все затаили дыхание. Мне очень хотелось плакать, и я закусил губу, чтобы не зареветь.

Через минуту произошло чудо, — огромный гребень вынес отца на берег вместе с незадачливой пловчихой, которую он крепко держал за волосы. Воды она наглоталась прилично.

К счастью, нашёлся врач, пострадавшей сделали искусственное дыхание, привели в чувство, а затем её увезла карета скорой помощи. Позже она написала папе проникновенное письмо, а в тот день я подошёл к самой кромке влажной гальки и, сам не зная почему, стал тихо твердить, глядя на беснующуюся коварную стихию:

— Море, ты всё равно хорошее!

— Верно, Саша, — услышав меня, сказал отец, взял в охапку и поднял над собой, чтобы я мог лучше видеть грозные валы, — море любит, когда с ним разговаривают.

— Ты с ним разговаривал, и оно тебя не утащило?

— Конечно!

Позже он научил меня плавать, и объяснил, что во время шторма следует плыть к берегу не по волнам, а вдоль них, тогда море не будет удерживать, — выбросит на пляж. Его морские уроки я запомнил на всю жизнь.

Он скончался внезапно, — остановилось сердце. Когда могильщики копали яму, то наткнулись на рассыпавшийся гроб со скелетом молодой девушки, его отодвинули в уголок и в эту же яму опустили гроб с телом папы. Мне было пятнадцать лет, и врезалось в память — прекрасные светлые длинные волосы, совершенно здоровые белые зубы, рассыпавшиеся на шее яркие, будто только что из рук ювелира алые бусы. Портило картину лишь платье мёртвой девушки, — оно совершенно истлело.

После смерти отца жизнь пошла как-то не так. Надо сказать, что в детские годы я крепко сдружился с детдомовцем Сергеем Спицыным, подвижным смышлёным чубастым худым ровесником с тёмными выразительными глазами и твёрдым упрямым подбородком. Мы часто бегали в кинотеатр смотреть фильмы про войну. Когда количество просмотренных картин перевалило за два десятка, а я рассказал Спицыну о войне практически всё, что знал от папы, мы дали друг другу горячую клятву стать офицерами.

Иногда нам случалось играть с другими пацанами на окраине города, там постоянно околачивались мальчишки из неполных семей, их матери занимались неизвестно чем, а им, кроме гнилой картошки, есть было совершенно нечего. Они собирали и подрывали боеприпасы военных лет, знали массу уличных песен, до сих пор их хриплые голоса и треньканье расстроенных струн стоят у меня в ушах:

«Кто сказал, что мы голь, сорванцы и придурки?

Курим важно в кустах мы сырые окурки,

Держим лихо окурок в зубах, как сигару,

И терзаем струну пропылённой гитары».

Эти мальчики были вечно голодные, таскали еду с прилавков, обирали яблони колхозного сада, а сторож дед Степан каждый раз кричал вдогонку, что обязательно застрелит кого-нибудь из двустволки, как зайца. Они наперебой рассказывали нам о своих приключениях, страшно боялись грозного ружья, однако всё равно лазили через ограду, преодолевая страх.

Ещё они сутками пропадали в Аджимушкайских каменоломнях, а летом жили у рыбаков на Средней косе — острове Тузла в Керченском проливе, занимались раскопками артефактов на горе Митридат, ловили рыбу, уходили на свой страх и риск в походы вдоль побережья Чёрного и Азовского морей. Позже многие из них за различные правонарушения попали в колонии, — вырваться из криминального болота оказалось не так-то просто.

Когда мы подросли, Спицын затащил меня в спортивный клуб, где нас очень скоро научили навыкам борьбы и вождению транспортных средств, а наши бывшие приятели связались с Егором Свистковым. Он регулярно угощал их варёной бараниной, настоящим сыром, московским шоколадом в праздничной хрустящей упаковке, обучил основам вождения мотоцикла, и они смотрели на него, как на олимпийского небожителя.

Спицын знал Свисткова давно, он числился кочегаром в детдоме, и так получилось, что в один прекрасный день Сергей познакомил меня с ним. Егор, весь в причудливых наколках, — купола и голые девицы, — говорил скупо, зато ёмко, впечатляли его глубокие залысины и сморщенный смуглый до черноты лоб с пятью горизонтальными морщинами, больше напоминавшими борозды. Я с удивлением узнал, что Свисткову всего двадцать лет, выглядел он гораздо старше. Новый знакомый показался мне человеком, который знает об этой жизни буквально всё, в особенности он был осведомлён о марках мотоциклов, увлекательно рассказывал обо всех их достоинствах и недостатках. Глядя на болтик, Егор мог легко определить, чей он, — ИЖ-49, Иж Планеты, Восхода или Явы.

В восьмом классе я влюбился в очень симпатичную, как мне казалось, стройную синеглазую девочку с длинными золотыми локонами, которую несколько раз видел во дворе соседнего дома, однако не мог познакомиться, поскольку подходящий случай, как нарочно, не подворачивался. Сергей чутко уловил моё состояние, не знаю, как ему удалось втереться в доверие к прелестной незнакомке, однако вскоре он торжественно представил меня ей, волновался не меньше моего, и, по-видимому, от волнения нёс сплошную околесицу, мол, я увлекаюсь парашютным спортом и могу без парашюта прыгнуть с крыши пятиэтажного дома. Люба восхитительно смеялась, однако даже полный идиот мог легко заметить, что знакомство со мной её не впечатлило, хотя я лез из кожи и, как мне показалось, интересно рассказал о море.

Надо было срочно что-то предпринять, однако, как назло, ничего не лезло в голову. Мы встретились ещё пару раз, уже без Спицына, ходили пешком в парк и на пляж, я угощал её превосходными конфетами, которые нам в дом частенько приносила подруга мамы, но Люба оставалась холодна. Тогда я принялся читать ей свои стихи, которые мне лично представлялись довольно забавными, однако ей, как видно, они таковыми не показались и не произвели на неё никакого впечатления. Её присутствие буквально сводило с ума, я делал всё, что мог, однако взаимности не добился. Люба лишь загадочно улыбалась в ответ и задумчиво созерцала морскую даль.

Наши встречи прекратились, и, оказавшись в тупике, я не знал, что делать. Пока собирался с духом, у неё появился ухажёр — чистенький спортивного вида долговязый юноша с ухоженными волосами и модной причёской. Он въезжал на новеньком двухколёсном мотоцикле во двор Любы один, а выезжал с ней на заднем сиденье.

Спицын, быстро сообразив, в чём дело, навёл справки, — он обладал, кажется, врождённой способностью доставать из-под земли любую информацию, — и выяснил, что ухажёра зовут Роберт, он сынок какого-то местного то ли начальника стройтреста, то ли заведующего продовольственным складом.

— Саша, тебе нужен мотоцикл, тогда ты покоришь её!

— Ха, да где мне взять его, Сергей?

— Соберём из запчастей, инструкторы в клубе помогут.

— А где достать запчасти?

— Может быть, Свистков даст. У него, кажется, есть какой-то хлам.

Мы отправились к Свисткову.

— Запчасти? Тю, какие проблемы, пацаны? За любовь к мотоциклу я дам вам классные детали от М-72!

Этот мощный мотоцикл, удачно переделанный из немецкого БМВ и адаптированный под наши дороги, имел коляску, однако мог запросто ездить без неё. Его часто показывали в советских фильмах о войне и шпионах, и в то время он был мечтой всех подростков.

— Мы любим мотоциклы!

— Слов мало. Докажите!

— Как?

— Вы следите за тем, что выпускает наша промышленность?

— Нет.

— Эх, вы, а ещё комсомольцы! Вот вам задание. Какие в городе мотоциклы ездят, какой именно марки, знаете?

— Нет.

— Короче так, — дадите полную информацию, получите запчасти.

Упустить шанс иметь мотоцикл ради того, чтобы стать великим в глазах любимой девочки, я не мог. Ничего не подозревая, мы стали ходить по дворам и автостоянкам и скоро составили для Свисткова целый список новых мотоциклов.

Однако Свистков небрежно отбросил наш труд в сторону.

— Не верю!

— Как? Почему?

— Укажите места, где они обычно стоят, тогда поверю.

Спицын снова поразил меня. Он взял листок, карандаш и по памяти напротив каждого мотоцикла указал адрес, где его можно наверняка обнаружить. Глянув в по-прежнему недовольное лицо Свисткова, он дополнительно уточнил места, где обычно стоят мотоциклы, — у подъезда номер такого-то, у железных гаражей, расположенных буквой «П», на общей автостоянке, что на углу за булочной, и так далее.

Свистков вырвал листок из рук Спицына.

— Ладно, Серёга, хорош, верю, приходите послезавтра.

— А зачем тебе эти данные, Егор? — не выдержав, спросил я.

Свистков сузил глаза в узкие холодные щелочки.

— Ты, Сашок, вроде бы умный пацан, а дурацкие вопросы задаёшь. Есть специальная секретная служба, улавливаешь? Она проверяет данные официальной статистики, которая у нас, как известно, любит приврать. Я работаю на эту службу, усёк?

Тон Свисткова не оставлял никаких сомнений в правдивости его слов. Мы с нетерпением стали ждать назначенного часа встречи.

Видимо, он действительно всё проверил, и у него всё сошлось, потому что через день он, как обещал, вручил нам необходимые запчасти, только глушителя не оказалось, и когда мы, наконец, собрали свой собственный мотоцикл, ревел он немилосердно. Тем не менее, я был на седьмом небе от счастья, когда понёсся на нём, хотя предательская мысль, что на таком ужасно грохочущем железном коне я, скорее, напугаю Любу, чем покорю её, время от времени мелькала в голове. Никогда не забуду восторженные глаза девочек, глядевших мне вслед, когда я стремительно мчался вперёд, подставляя лицо тугим струям прохладного воздуха, однако у Любиного подъезда меня встретили встревоженные соседи и милиция.

Я спрыгнул на землю и подошёл к толпе. Из вопросов, которые задавал строгий сухарь в штатском заплаканной интеллигентной женщине, — она оказалась мамой Любы, — и её прерывистых взволнованных ответов вскоре стало понятно, что случилось.

Каждое воскресное утро Роберт подкатывал на мотоцикле к подъезду и увозил Любу на пляж парка имени Войкова. Сегодня он, как обычно, заехал за ней. Дочь, как правило, возвращалась через час или полтора, однако в этот раз она не вернулась ни к завтраку, ни к обеду, и родители запаниковали. Кто-то из соседей знал домашний телефон отца Роберта, отец Любы позвонил и застал Роберта дома. Юноша пояснил, что после купания он подвёз Любу к площади Ленина, ей надо было зайти в галантерейный магазин, так она сказала, в этот момент внезапно налетели какие-то парни в чёрных пиджаках, схватили её за руки, засунули в чёрную автомашину и уехали. Больше он Любу не видел, а родителям не стал сообщать, потому что решил сам разобраться, не вмешивая милицию.

Сухарь стал ругать мать Любы, мол, как она позволила своей четырнадцатилетней дочери, не уродине, между прочим, ездить неизвестно куда и неизвестно с кем. Мать стала буквально реветь в ответ, что Роберт не какой-то там проходимец, а сын известного в городе человека. Я не дослушал перебранку, вскочил в седло и в расстроенных чувствах умчался на окраину Аджи-Мушкая, где меня ждал Спицын. Он очень удивился, увидев, что я вернулся без Любы.

Глава вторая

Когда я рассказал, что случилось, Спицын повёл меня к Свисткову.

— Егор, помоги Саше, дело нечистое, Роберт явно замешан.

Свистков сурово покачал головой.

— Нет, не могу, Серёга, хоть перспективный ты пацан, голову на плечах имеешь, а не репу, никак не могу. Папаша Роберта в авторитете, и что сынок с девочкой сделал, по понятиям меня не касается.

Оседлав какой-то облезлый ржавый мопед, Свистков уехал, а мы, словно оплёванные, стояли у наполовину заваленного входа в каменоломни. Почему Роберту, если он сын заведующего трестом, позволено делать всё, что заблагорассудится? Этот вопрос крепко засел у нас тогда в мозгу.

Внезапно два пацана, которые работали на Егора, впечатлённые видом нашего мотоцикла, рассказали, что видели, как друзья Роберта, два коренастых кривоногих парня, они вроде бы живут в Аджи-Мушкае, затащили девочку, похожую на Любу, в нутро каменоломен.

— Где именно затащили, можете показать?

— Пойдём!

Они подвели нас к узкой вертикальной щели, заросшей колючками, и оттуда повеяло чёрным холодом. Мы со Спицыным переглянулись, не зная, что делать.

— Пошли, чего встали? — со смешком сказали наши отчаянные провожатые. — Мы, кажется, знаем, куда они её потащили…

Наш поход окончился трагически. Надо сказать, что Аджимушкайские каменоломни — это рукотворные пещеры, которые несколько веков вырубал человек, добывая ракушечник. В мае сорок второго года фашисты овладели Керчью, некоторые советские полки прикрывали эвакуацию и были отрезаны от моря. Морские пехотинцы, пограничники, курсанты военных училищ — всего свыше десяти тысяч человек, а также часть местного населения отступили вглубь каменоломен, заняли там оборону и стали совершать дерзкие вылазки, пополняя истощающиеся запасы воды, продуктов, медикаментов и боеприпасов за счёт противника.

Гитлеровцы окружали каменоломни рядами колючей проволоки, взрывали и заваливали входы, нагнетали в штольни дым, устраивали обвалы, однако всё было бесполезно, — сопротивление продолжалось до октября сорок второго года. Наши бойцы уничтожали вражеские посты, танки, корабли на причалах и самолёты на аэродромах. В боях, а также от ран, обвалов, удушья, голода и жажды погибли тысячи советских воинов и мирных граждан. Эти факты стали широко известны относительно недавно, а тогда мы даже не подозревали о масштабах проводившихся здесь боевых действий и не предполагали, какую опасность таят в себе катакомбы, хотя до этого не раз залезали в них.

Наши проводники достали из карманов фонарики, важно выпятили губу и повели нас вперёд, уверенно заявив, что девочку затащили в галерею, и они знают какую именно. В итоге мы зашли неизвестно куда, заблудились и остались под землёй без еды и воды.

Как мы ни старались, всё было бесполезно, — тоннели и коридоры неизменно возвращали нас на прежнее место.

— Надо было идти со стороны провала, оттуда мы сразу вышли бы.

— А зачем вы нас сюда завели?

— Решили, Санёк, что напрямки быстрее. До пролома, знаешь, сколько идти вокруг холма?

— Знаю! Вот и пришли напрямки. Могилу рыть не надо…

Однако судить да рядить было поздно, горькие упрёки, которые мы адресовали нашим непутёвым проводникам, не могли ничего исправить. Шероховатые как щетина огромного дракона плоские своды неприветливо смотрели на нас сверху в тусклых электрических лучах, — у фонариков наших неудачливых провожатых стали садиться батарейки.

Время как будто остановилось, мы совершенно не представляли, сколько прошло часов или дней, лишь острое чувство вначале голода, а затем нестерпимой жажды подсказывало, что часы и минуты по-прежнему существуют и, кажется, подходят к концу. Так заканчивался песок в стеклянных песочных часах, которые я видел у деда в деревне.

Ужас терзал нас недолго, скоро он сменился полным безразличием, и в этот критический момент нам попался колодец. Он стоял в центре подземного зала под довольно высокими покатыми сводами.

Спицын бросил камень в чёрное жерло, и через пару секунд внизу что-то булькнуло. Наши проводники, светя почти угасшими фонариками, залезли в пугающий зев и стали бесстрашно спускаться вниз по ржавым скобам, вбитым в бетон, как видно, хоть таким образом желая искупить перед нами свою вину. После того, как они спустились вниз и крикнули, что вода есть, и они сейчас поднимут её для нас в своих кепках, раздался ужасный взрыв. Сила его была такова, что монолитные своды подпрыгнули, словно картонные, а мы со Спицыным перестали что-либо соображать.

Как выяснилось позже, фашистская мина-ловушка притаилась на дне колодца со времён войны, терпеливо ожидая свой час. В следующий миг нас со Спицыным, оглушённых, не успевших толком ничего понять, завалила коварная осыпь, — видимо, произошло смещение пластов от взрыва.

Повезло, что порода в этом месте была рыхлой, — острые каменные обломки точно убили бы нас. Вскоре мне удалось высвободиться из жестоких объятий, поскольку в момент обвала я стоял за колодцем, и он не дал осыпи накрыть меня с головой.

Освободившись, я долго откапывал Спицына и ободрал в кровь все ногти. В конце концов, мне удалось вытащить его при помощи обломка алюминиевой ложки, который на наше счастье вдруг попался под руку.

Тем не менее, наше положение было отчаянным, все ходы были плотно завалены грунтом. Мы лежали на холодной рыхлой земле и молчали, не в силах не то, что двинуть рукой и ногой, — даже языком пошевелить. Внезапная гибель товарищей буквально раздавила наши сердца, сделав то, чего не смогла сделать осыпь.

Внезапно Спицын поднял голову.

— Видишь?

— Нет.

— Какое-то свечение!

Я тоже поднял голову, и, в самом деле, различил во мраке какое-то странное сияние, оно исходило от излома, который обнажила осыпь. Только сейчас мы заметили, что тьма стала не такой густой. Открывшийся от взрыва излом, кажется, скрывал выход!

Мы пробрались к нише, и, в самом деле, обнаружили узкое вертикальное отверстие. У нас открылось второе дыхание.

К нашему великому изумлению тесный изломанный проход привёл в ту самую галерею, которую никак не могли найти наши несчастные проводники. Они не ошиблись, Любу мы нашли именно здесь. Жалкие всхлипывания подсказали нам направление, и вскоре мы уткнулись в просторное углубление, здесь стройными рядами стояли проржавевшие кровати, оставшиеся, похоже, ещё со времён войны.

В углу на трухлявом ящике горела оплывшая до самого низа свеча, она выхватывала из темноты край убогой кровати, застеленной новеньким матрацем, на котором лежало свернутое калачиком худенькое девичье тело. Мы подняли Любу на ноги, она была целой и невредимой, однако так обессилела, что не могла разговаривать.

Все ходы и выходы из этой галереи мы знали назубок, поскольку часто бывали здесь раньше, только заходили с другой стороны холма. Где-то недалеко отсюда, как мы знали, имелся пролом, он выводил на изрезанный камнями крутой склон.

Когда мы, наконец, вылезли на свежий воздух и увидели восход, головы наши закружились, и сознание едва не покинуло нас. Мы всё ещё не верили, что спаслись. Очень хотелось пить, и мы со Спицыным принялись слизывать росу с мягкой зелёной травы, а затем я набрал её в ладони для Любы. Она выпила живительную жидкость из моих рук и поцеловала меня в щёку. Вот когда я ощутил, что такое настоящее счастье!

Я пребывал в нирване, однако наша любовь закончилась, не успев начаться. Нас стал тягать на допросы тот самый сухарь, оказавшийся капитаном уголовного розыска Кузьминым. Несмотря на описания похитителей, которые я и Спицын дали со слов наших погибших проводников, и которые в точности совпали с показаниями Любы, милиция никого не нашла, и уголовное дело было прекращено за отсутствием состава преступления, — якобы имел место безобидный розыгрыш. Прокурор санкционировал решение начальника милиции.

Мы со Спицыным не успокоились, поскольку нас не оставляла убеждённость в том, что сообщники Роберта выкрали Любу для него, инсценировав нападение неизвестных лиц. Мотивы, как нам казалось, были очевидны, — она отказывала ему в близости на пляже, куда он систематически возил её. Моря девочку в каменоломне голодом и жаждой, негодяи рассчитывали довести свою жертву до такого состояния, когда за глоток воды и кусок хлеба она будет готова на всё, однако наше вмешательство спутало им планы. Кузьмин поднял на смех все наши доводы, в то же время искренне восхитился нашему воображению, и, в конце концов, посоветовал навсегда забыть об этом деле.

Родители Любы были нам очень благодарны, однако чувствовалось, что неожиданное близкое знакомство дочери со мной тяготит их. Я с гордым видом заезжал за ней во двор на мотоцикле, теперь здесь со мной первыми здоровались все, однако её постоянно не было дома, как с милой улыбкой сообщали родители, а вскоре меня снова пригласил к себе Кузьмин.

Оказывается, он проверил железного коня, на котором я лихо рассекал по улицам, и выяснилось, что он собран из деталей ранее угнанных мотоциклов. Одним махом капитан раскрыл пять или шесть краж, навесив их, естественно, на меня. Вот такой я сделал ему подарок, а мне вместо благодарности грозило восемь лет колонии. Спасибо, что закрывать он меня не стал, учёл возраст, позволил гулять под подпиской о невыезде, однако переживания мамы оказались хуже тюрьмы. В ответ на мои горячие пояснения, что я ни в чём не виноват, раздавался такой горестный плач, что хотелось зажать уши и бежать из дома, куда глаза глядят.

Следователь мучил меня недолго, мои показания его мало волновали, он их совершенно не слушал, зарывшись очками в моё пухлое уголовное дело, и вскоре отправил материалы в суд. Народный судья Дмитрий Николаевич Яковенко, участник войны, офицер-артиллерист в отставке, внимательно изучил дело и вернул его на доследование. Он не поверил, что пятнадцатилетний мальчик систематически крал мотоциклы в одиночку, не имея ни канала сбыта, ни гаража, ни тайников.

Так в моём деле появился дед Степан, который, как выяснилось, давно следил за деятельностью Свисткова и был очень обеспокоен совращением молодёжи. Торжественно облачившись в свой единственный выходной костюм ещё довоенного покроя, который он надевал только два раза в году, — в День Победы и день рождения товарища Сталина, бдительный дедуля сам, по своей собственной инициативе, явился к следователю. Его показания всё расставили по своим местам. Весь город ахнул, узнав, что Свистков специализировался на кражах новых мотоциклов.

По наводке деда Степана в окрестностях каменоломен оперативники нашли тайный склад, который по-хозяйски основательно оборудовал Свистков. Каких только мотоциклетных запчастей там не было! Именно благодаря тому, что дело вёл судья Дмитрий Яковенко, Свисткову, как вору-рецидивисту, дали десять лет колонии строгого режима, а меня освободили от уголовного наказания за отсутствием в моих действиях состава преступления.

После всего случившегося Роберт понял только одно, — ему, в самом деле, позволено делать всё, что он захочет. Парень продолжал жить в своё удовольствие, катал красивых девчонок на пляж, и мы со Спицыным решили отомстить ему самостоятельно, коль милиция и суд бессильны.

Когда я увидел его мотоцикл — ярко-красный, с мягкими чёрными кожаными сиденьями, великолепными зеркалами заднего вида, никелированными боками бензобака, — у меня заныло сердце. Конечно, на Яве-250 Роберту было легко покорить сердце Любы. Двигатель мощностью двенадцать лошадей, бак на тринадцать литров и скорость почти сто двадцать километров в час просто сводили с ума.

Он оставил его у металлического гаража, а сам пошёл домой, как видно, решил перекусить, время было как раз обеденное. Пока он шёл через двор и поднимался к своей квартире на втором этаже великолепного многоквартирного дома, Спицын вставил дубликат ключа, который ему когда-то давно, хвастаясь, одолжили погибшие пацаны Свисткова, завёл двигатель и уехал к обрывистому морскому берегу, где я поджидал его. Вместе мы скатили мотоцикл вниз, в своём последнем прыжке он летел красиво.

Этот угон вызвал в городе очередной переполох. Многие видели, как Спицын оседлал злополучную Яву, и Кузьмин задержал его, однако вскоре выпустил.

— Свидетели путались в показаниях, и следователь, зная судебную практику Яковенко, не стал рисковать, — с загадочной улыбкой сказал Сергей. — Дело прекращено. Забудь о нём, а сыночку зажиревшего папаши будет урок!

Лишь через много лет я узнал истинную причину чудесного освобождения Спицына от уголовной ответственности, однако нет смысла забегать вперёд. Мы добились главного, — Роберт прекратил катать красивых, но глупых девчонок на пляж.

Я шёл к Любе героем, а она со слезами на глазах вдруг попросила меня оставить её в покое. Вот когда мне впервые довелось понять, что красивая внешность представительницы прекрасного пола может резко диссонировать с обликом её души. Люба была похожа на свежий полевой цветок, а душа её напоминала чахлый росток на пропылённой безжизненной целине.

Вскоре она переехала в другой город, навсегда покинув славный полуостров Крым, даже не попрощавшись со мной. Она оказалась очень красивой, но самовлюблённой девочкой, не способной на выражение простой признательности. Видимо, история с Робертом сильно испугала её родителей, поскольку он, нисколько не смущаясь, хоть и без мотоцикла, однако продолжал приставать к Любе с недвусмысленными предложениями, а за квартирой постоянно следили какие-то подозрительные юркие оболтусы.

А затем у меня начался новый важный жизненный этап. После окончания десятилетки я предпринял попытку поступить в геологоразведочный институт, так как моя криминальная история, пусть и со счастливым концом, подпортила биографию, и мои документы, направленные в военное училище, якобы где-то затерялись, однако вдруг совершенно неожиданно провалил экзамен по профильному предмету — физике, хотя она всегда была моим любимым предметом.

Год был потерян, пришлось идти работать в службу электрических сетей, где я многое познал о людях, электротоке и разнообразных возможностях практически мгновенной гибели от него. С утра до вечера наша бригада разъезжала по району, обслуживая трансформаторные подстанции и монтируя высоковольтные сети электропередач. «Тока нет там, вот зараза, а ты, Сашка, — фаза, фаза!» — что-то подобное я слышал почти каждый день.

А через год я поступил в высшее военно-морское училище на факультет БРАВ и МП — береговые ракетно-артиллерийские войска и морская пехота, на этот раз мои документы были успешно приняты, видимо удачно составленная характеристика с места работы заслонила неприятный эпизод нахождения под следствием. О своём выборе никогда не жалел, детская мечта стать офицером по-прежнему была со мной, и успешно окончил учёбу в семьдесят третьем году, после чего был направлен для прохождения дальнейшей службы в войска Балтийского флота. За год до выпуска я женился на Татьяне — дочери офицера истребительной авиации, с которой живу до сих пор с тысяча девятьсот семьдесят второго года, однако как мы с ней познакомились, — отдельная история.

А мечтам Серёжки Спицына стать офицером было не суждено сбыться. Он мчался на какой-то Яве, не знаю, где он её раздобыл, наверное, угнал, неосторожно выскочил на перекрёсток и попал под колёса воинского грузовика, нёсшегося на предельной скорости.

Глава третья

Тёмно-синяя фланелевка (форменная рубаха), синий матросский воротник, чёрные суконные брюки, широкий кожаный ремень с латунной пряжкой и хромовые ботинки, — вот что пять лет я носил, поступив в училище. Голову украшала фуражка-бескозырка с лентой и кокардой в виде красной звезды в обрамлении золотистых листьев, мы её звали крабом. В белых перчатках с автоматом на груди перед строем своих сверстников, в присутствии начальника училища, преподавателей, курсовых офицеров и мамы, она стояла в толпе приглашённых родителей и плакала, я принял присягу, и потекли мои курсантские будни.

К казарменному положению, дисциплине и жёсткому распорядку я привык довольно быстро, хотя стены училища иногда снятся до сих пор. Замкнутость пространства мы компенсировали разнообразными проделками. Все были на виду, недостатки каждого лежали, как на ладони, и шутки отражали желание посмеяться над странностями или страхами друг друга.

Утром, как удар кнута, хлестнула команда «Подъём!». А один из нас, тот, что всегда поднимался быстрее всех, сноровисто совал ноги в ботинки, шнуровал их одним неуловимым движением и бежал первым в строй, чем удивлял, а иногда раздражал, вдруг заплясал на месте, как танцор кордебалета, и опоздал на утреннее построение. Выяснилось, что кто-то гвоздями прибил носки подошв к паркету. Вспоминая его телодвижения в ботинках, намертво прибитых к полу, мы долго хохотали до упада, а он перестал вставать в строй первым, предоставив это право другим, поскольку теперь прежде чем надеть обувь, брал её в руки и долго ощупывал.

Забавно было наблюдать, как один из нас в ужасе гладит себя по бёдрам, словно они утратили чувствительность. Оказалось, что ночью кто-то аккуратно зашил карманы его брюк.

Другой любил поспать так, что, как говорится, пушкой не разбудишь. Как-то раз после отбоя он, как всегда, сладко захрапел. Мы вынесли его кровать вместе с ним самим в коридор. Утром, проснувшись, он долго не мог понять, где находится. Все, покатываясь со смеху, долго обсуждали его изумлённо хлопающие длинные, как у девочки, ресницы. Уверен, что он до сих пор поминает шутников «добрым словом».

Кто-то до смерти боялся пауков, ему и устроили паука, — распушили верёвочку и стали тянуть под простынёю во время сна. Пробуждение было диким и ужасным. Все просто упали, схватившись за животы. Он, в самом деле, решил, что по нему ползёт ужасное насекомое, и буквально затрясся от страха, состроив жуткую гримасу.

Лёша Привалов отличался рассеянностью, решили проверить, насколько далеко этот миловидный парень зашёл в своём пороке. Из жестяной крышки от гуаши вырезали подходящий по размеру овал и прицепили к фуражке вместо кокарды. Эксперимент превзошёл все ожидания. Лёша ничего не заметил, ушёл по увольнительной в город, и там, как нарочно, попался на глаза патрулю.

Дежурный офицер, им оказался преподаватель нашего училища Сёмин, налился сухой и холодной строгостью, Лёше светило стопроцентное взыскание, однако увидев предмет, прицепленный к его фуражке вместо кокарды, Алексей буквально побелел и впал в такой жуткий ступор, что прохожие едва не вызвали ему скорую медицинскую помощь. Сёмин, к счастью, вскоре сообразил, что случилось, и отправил Алексея обратно в казарму, наказав срочно исправить нарушение формы одежды и попросив впредь быть более внимательным. Кстати, именно после этого случая мы крепко сдружились с Лёшей. Мне стало его так жалко, что я поклялся никогда больше не подшучивать над ним, и клятву сдержал.

Так мы коротали свободные часы на младших курсах, а повзрослев, забросили это дело. У нас появилось больше свободного времени, мы стали чаще бывать в городе и обзавелись новыми знакомствами.

Достаточно напряжёнными были первые два года, а дальше всё пошло как по маслу, лишь одно событие омрачило учёбу. Офицер-преподаватель, тот самый Сёмин, который когда-то поймал Лёшу с жестянкой на фуражке, по невыясненным до конца причинам покончил с собой. Поползли слухи, и мы узнали, что в отсутствие жены, она уехала к родителям в Брянск, он надел выходную форму, фуражку, взял кухонный нож, вогнал его себе под ребро, лёг на диван, потерял сознание от кровопотери и скончался.

Дело мгновенно засекретили, никакого официального следствия не проводилось, никто не мог понять мотивов его поступка. Говорили всё, что придёт в голову, например, утверждали, что, мол, им с женой по сорок лет, однако детей не было, и, скорее всего, именно это стало причиной трагедии, однако было трудно поверить в такое тем, кто хорошо знал Сёмина.

Жена у него симпатичная, говорили другие, всегда следит за собой, хорошо одевается, а в доме следователи не нашли даже завалящей копейки. Может быть, упрёки жены по этому поводу сыграли свою зловещую роль?

В общем, разговоры ширились и разрастались, а правдивой информации не было. Наверное, это необычное дело так и осталось бы загадкой, если бы не ряд неожиданных происшествий.

Как-то раз весной мы с Алексеем запланировали пойти в кино, однако его неожиданно назначили в наряд вместо внезапно заболевшего курсанта, и мне пришлось идти по увольнительной одному. Солнце зашло, и на улицы спустились таинственные синие сумерки. Решив сократить расстояние, я завернул за угол и увидел впереди одинокую тень, которая как раз в этот момент вышла из подъезда и попала в круг света, отбрасываемого фонарём.

Это была видная девушка с ниспадающими до плеч густыми русыми волосами, точёной, словно вырезанной из мрамора фигурой, нежным, как персик, лицом, впечатляющими тёмными бровями и большими светлыми глазами. Она была в новом модном платье цвета морской волны с замысловатыми перехлёстами на чётко очерченных практически идеальных плечах, а её длинные умопомрачительно стройные ноги украшали белые босоножки на высоченных каблуках.

Незнакомка миновала палисад и направилась к оживлённому перекрёстку, до которого надо было пройти несколько сот шагов. Там сиял свет, а в переулке освещение было неважным, вскоре оно почти совсем исчезло.

Я следовал в отдалении, не переставая удивляться, какими красивыми бывают девушки. Тем временем она вошла в полосу грязно-оранжевого света, отбрасываемого каким-то убогим фонарём, и вдруг у металлических мусорных баков к ней подскочили два юрких паренька в тёмных зловеще надвинутых на лоб модных кепках. Один — долговязый и сухой, как жердь, а второй — короткий и кривобокий. Аккуратно подогнанные новенькие серые костюмчики неплохо сидели на них.

В полумраке хищно блеснуло лезвие, моя незнакомка отпрянула назад, а её волшебные алые губы слегка приоткрылись от ужаса. В следующий миг я понял, что им интересна не девушка, а бусы, они были в несколько рядов обмотаны вокруг её нежной шеи, и даже издали бросались в глаза крупные жемчужины и агаты, а на груди светился великолепный сочный аквамарин.

Я кинулся на помощь, долговязый тип обернулся на стук моих каблуков и ощерился неприятными остро торчащими зубками.

— Иди, иди, шагай, краб, тебя это не касается, это наша девочка.

— А она мне понравилась.

— И что?

— Девушка, а кого вы выбираете? — с улыбкой спокойно сказал я ей.

— В-вас, — мило заикнувшись, тихо сказала она в ответ, и у меня сладко ёкнуло сердце от её необычайно бархатного голоса.