16+
Незамысловатые сюжеты на моем заборе

Бесплатный фрагмент - Незамысловатые сюжеты на моем заборе

Электронная книга - Бесплатно

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 82 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Владимир Шапиро

Владимир Шапиро родился в 1937 г. в Москве. В юности пытался писать стихи любимой девушке со своего двора, но она предпочла другого. После школы прошел суровое испытание советской армией. Закончил Московский институт иностранных языков им. Мориса Тореза, а затем — Политехнический институт. Занимался экономическими исследованиями на базе иностранных источников, а также радиожурналистикой. До репатриации в Израиль был членом московского филиала Всемирного еврейского конгресса. В Израиле снова начал писать. Эта книга — третья, изданная автором в Израиле. Имеет троих детей: две дочери живут в Москве, сын — в Голландии. Дедушка шести внуков. Живёт в Иерусалиме

НЕЗАМЫСЛОВАТЫЕ СЮЖЕТЫ НА МОЕМ ЗАБОРЕ
Эпиграммы и юмористические рассказы

© Все права принадлежат автору

Сборник эпиграмм и юмористических рассказов отличается остротой постановки актуальных вопросов. Либо, отдавая должное своим персонажам, автор воспевает дружбу и любовь, либо развенчивает «героев», отличившихся жестокостью, лицемерием, предательством. Обличает, высмеивает он и мелкие человеческие пороки — приспособленчество, ханжество, лживость. Особое место занимает эпиграмма в адрес патриарха Кирилла, призывающая к духовному возрождению России. Лирично звучат этюды о детях. Стихотворение в прозе «Обращение к Луне» затрагивает философские вопросы мироздания, а в «Беседах Иосифа Сталина и Вольфа Мессинга» показываются аморальность вождя и высокая моральная стойкость великого экстрасенса. В юмористических зарисовках о быте советской армии поднимается тема антисемитизма.

Printed in Israel

2019

ЭПИГРАММЫ, СТИХИ

ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО

Не хочу сказать браваду —

Прикипел душой

Я к его балладам.

Богатырский строй!

Метко бьют разряды

В тех, кто за Стеной;

Ни к чему награды,

Не для них покой.

ДИМОНУ (почти по А. Навальному)

Чем хорош

Премьер Димон?

В Президенты

Метит он!

Прикольный парень,

Охламон?

Ни то, ни сё!

Пижон.

Застрял в Кабмине

Налегке.

У Президента

В каблуке.

Что с подкаблучника

Спросить?

Ну разве только

Уличить!

МИХАИЛУ КАЗАКОВУ

Ушёл из жизни современник

Печальной юности моей,

Мой самый верный соплеменник

В толпе блуждающих людей.

В толпе, которая искала

В Святой земле поводыря,

Ходила, мучилась, страдала:

«Куда, зачем? А может, зря?»

И нам, затюканным олимам,

Важней была о нём молва,

Чем назидание раввина

И о терпении слова.

Не текст заученный о Боге

Рождал в еврее сладкий стон,

А те живые монологи,

Которыми делился он.

Прости, что не всегда желали

Ходить к тебе в текучке дел —

В житейских муках забывали

Про твой затюканный удел.

АНДРЕЮ НИКОЛЬСКОМУ

Ты звучишь красиво,

С хрипотцою тон:

«Где ты, мать-Россия?», —

Незабвенен он.

Без блажной причуды,

Горд своей волной…

Ностальгии путы

Рвутся за тобой.

А. ЩЕРБИНЕ

Полон острых ощущений,

Мой домашний кокаду

Закричал: «Ты, Сашка, гений!

Голову кладу!»

Не за звучную гитару,

Не за яркую строку,

А за грусть-тоску

Я и сам пою!

ЖЕРАРУ ДЕПАРДЬЕ

Ах, этот комик Депардье!

Какой наделал шум:

Теперь он больше не месье,

А лишь кремлёвский грум.

И главный шут ему — как друг,

Целует, руки жмёт,

В восторге делит с ним досуг,

Гражданство и почёт.

Он — в заблужденье, наш герой,

Даривший людям смех;

Не понимает, что изгой

Упал в глазах у всех.

ПАМЯТИ БЕЛЛЫ АХМАДУЛЛИНОЙ

Ушёл Поэт, забрал Всевышний,

Певца свободы в небеса.

Туда унёс, где он — «не лишний»,

И будет славен навсегда.

И ни к чему ей ваши мессы

И показная суета.

Все эти сальные «словесы»,

У ней — Поэта высота.

Заткните фальши децибеллы,

Уйди шумящая толпа…

«Струна», воспетая так Беллой,

Не повторится никогда.

И на коленях перед стеллой

Кричу я пылкие слова:

«Скорей сотрите лести пену

С её прекрасного лица!»

ШУТОЧНОЕ ПОСЛАНИЕ БОРИСУ ШТЕЙНУ

Шепни словечко Ганнибалу,

Творцу Поэта — славный род! —

Петровской рати генералу

И мастеру дворцовых шкод.

Ты как-никак из той плеяды,

Твой батя — тоже генерал,

Тебя послушают наяды,

А их — доверчивый Абрам.

И глубь небес от той молитвы

Вдруг громыхнёт в тиши ночной,

Засветится кровавой битвой

И вспыхнет чёрный часовой!

Толпа усатых гренадёров

Сомкнётся грозно надо мной:

«В темницу этих мародёров!»

Ответ: «А этого — со мной!»

Не жду добра, за всё отвечу,

Дрожу в преддверии беды…

Но прозвучало: «Рад сей встрече».

«Ура!» — ответили ряды.

Бокал вина, заздравны речи,

Кругом — знакомый вид друзей:

«Весь мир — театр!» Несите свечи,

Мы в «Тарантас» спешим скорей!

К ПРАХУ МАМЫ

Из праха дух мой изойдёт

И Твой немедленно найдёт.

И скажет: как себя корил,

Когда Твой в землю уложил!

ЭПИТАФИЯ

Прощай, послушная толпа,

Я рад всему, что мне дала

Судьба.

Души моей последний схрон

Пусть не печалит бравый тон:

«Прочь, эпигон!»

Благословляю всех землян

За счастье самоутвержденья,

За чувства гордости запал,

За радости прозренья извечный капитал.

АХМАДИНЕЖАДУ

Примат не может без гримас,

Ну как ему без выкрутас?

Он бьётся, кружится, мычит,

Но не ударит — убежит.

Сидит на собственном суку,

Кричит: «Сейчас поколочу!»

И даже Лев ему — не брат,

Ведь он — примат.

Ох, те еврейские носы,

А также жидкие усы!

Я презираю всяких Зям,

А заодно — и христиан.

В кружочке самочек своих

Читает им духовный стих:

Кого любить, кого казнить,

Кого-то в камере сгноить.

И вновь кидается он в бой,

Заряжен ядерной войной…

Убить евреев, христиан

И всех, кого «не надо нам!»

Согласен лишь на катаклизм,

Как тот усач на коммунизм.

Но как всегда его сильней

Сплочённый, вечный иудей.

ПАМЯТИ В. С. ЧЕРНОМЫРДИНА

Повсюду стоны и рыданья,

Чернеет небо над Москвой.

Закрылись в Думе заседанья,

Поник правитель головой:

«Зачем покинул нас, дружище,

Тебя нам будет не хватать,

Пришли к тебе мы на кладбище,

Увы, по-свойски поминать.

Легко нам было быть с тобою

В игрища всякие играть,

На всё согласный, но порою

Ты посылал нас всех на-мать.

Бомонд тебе так благодарен

За нераскромсанный Газпром.

И путь сейчас наш лучезарен

От прибыли, идущей в лом.

Братва за это наградила:

Послом направила в страну,

Что очень воду нам мутила,

Была совсем не на кону.

И получилось: прилежаньем

Ты усмирил хохлацкий стон,

Твоим трудам пришло признанье:

На газ и нефть купился он.

Но нет тебя: мы спохватились,

Готовлю следующий Указ,

Не все, конечно, согласились,

Залить хвалой твой мёртвый глаз.

А кто? Всё те же генералы,

Пропагандисты и… попса,

Мои домашние вассалы

Из Думских фракций, фраера.

По знаку могут

Позлословить,

Кому-то —

Лазаря пропеть.

И по ранжиру

Подготовить,

Кому, когда

И где сидеть.

Прости охальника,

Изгнанник,

Забудь, душа,

Мои слова.

Я, как и ты,

Навечно — странник,

О нас с тобой —

Одна молва».

СОНЕТ НИНЕ

Вспоминай иногда в дороге,

А лучше — в тиши, на пороге.

Тогда Оно точно вернётся

И вместе нам запоётся.

И вновь всплывут встречи,

Пылкие речи;

Мне образ твой вечен,

Как звёзд свечи.

ИГОРЮ ГУБЕРМАНУ

Представь, я — на даме,

Натурально, горжусь.

И матерком, «по маме»,

В любви ей клянусь.

ЕВГЕНИЮ ГУРФЕЛЬДУ

Не заводи меня, Евгений,

Не торопись сказать словцо,

Что с высоты твоих творений,

Мои — сырые, как яйцо.

Не уводи в тиски сомненья,

Не избавляй от куража,

Не унижай мои прозренья

До холостого виража.

Не пробуждай от сновиденья,

А с ним — и ритмику стиха.

Попридержи в кармане мненья:

Они сведут меня с ума.

Уходят шоры невезенья,

И вот уже бежит строка.

Хватаю стих без промедленья,

Но зачеркну: не то — пока.

А. ЛУКАШЕНКО

Примерил усики Адольфика

И бесноватый взгляд его:

Скорей ему укольчика —

Вернуть в своё село.

ЗИНЕ

Какой вопрос?

Конечно, с вами:

Мы как-никак

Ведь москвичи!

Несу, считай,

почти как маме,

Свои безбожные

Стихи.

ДМИТРИЮ БЫКОВУ

Не опускай своё забрало,

Наш рыцарь, доблестный Поэт!

Тебя всегда бывает мало,

Когда читаешь свой куплет.

ВИКТОРУ ГИНУ

О, Гин, как ты помог!

С тобою вечный монолог!

Пытаюсь быть под стать —

Увы! — подводит стать.

Кроплю какое-то своё

Под шёпот: «Как ты, Гин?»

И на душе тепло:

Уходит сплин

От чьих-то дерзких мин.

ЧУВАШИЯ

Чаваш — моя родня,

Которую не знаю я.

Не та судьба,

Чужда душа.

Порою слышу

Шёпот твой;

Хоть он далёк,

Даёт покой.

Всегда послушная —

Орда:

Не для меня

Её слова.

ПАТРИАРХУ КИРИЛЛУ

Никак не ждал, что ты

Светлейший,

Почти такой,

Как мы.

Что за улыбкою

Милейшей

Хранятся

Детские мечты.

Но складка губ твоих,

Светлейший,

Застыла вечно, на века.

Гоненья тех, кто был

Первейший,

На службе

Русского царя.

Всё пережил,

Сейчас, владыка,

Несёшь ты пастве

Мир без крика.

Итак, смиренною

Мольбой,

Когда-то глас

Твой станет мой.

Уйдёт партийная

Орава,

Пропагандистов

Дружный хор.

А вместо них —

Святое право

Начнёт нести

Свой приговор.

И всё, что церковь

Испытала,

Войдёт навечно

Ей в зачёт.

Так перекуйте

Меч в орала:

Под заповедь

Легко пойдёт.

Хочу увидеть Русь

Свободной

От раболепства,

Воровства…

Так дай же,

Бог,

Ей быть спасённой

И от импе́рского

Вдовства.

ДУМЫ

Когда ко мне приходят думы,

Иными чувствами живу;

Уходят уличные шумы,

К тебе, поэзия, иду.

И весь во власти размышленья,

Свожу в систему мыслей рой.

Отбросив фальшь и измышленья,

Рифмую их само собой.

И жажды боле нет, хочу я,

Поведать что-то людям.

Пусть пнут меня,

Но я скажу.

И буду горд уж тем,

Что не молчу.

Что все же был не пустоцвет,

И было самоутвержденье;

А до клевретов дела нет:

У каждого своё сужденье.

Придёт признанья дар,

А может, лишь презренье;

Любой хвалебности товар,

Почту уединенье.

От тех, кто модою живёт,

Их популярности — кривлянье.

Всех тех, кто рвёт

От жизни, как пиранья.

Достоин тот упоминанья,

Кто что-то отдаёт,

Народным помыслом живёт.

И видит в том своё призванье.

К ДРУЗЬЯМ

Друзья, на нашей сходке,

Не забывая о былом,

Поговорим о том, о сём;

Девицам песни предпочтём,

Поспорим и вина нальём.

Где горячей беседа,

Где яростнее пыл,

Там истина быстрее

Погасит фальши дым!

Не надо звёзд далёких

Рекламный идеал:

Просторам тем широким

Мы предпочтём подвал!

Тут Вовка обвиняет;

Остановить нельзя.

Душа он общества, всяк знает.

Не зря зовём его мы —

«Голова».

Наш заводила, общий друг.

Всегда ты весел и кого-то точишь,

Тотчас прощаешь, руку жмёшь…

И снова «круг идей»

На общество выносишь.

Вот Толик от стола отходит.

Наскучили ему слова;

За шкаф зашёл, он что-то там

Готовит,

О чем все будут толковать

Ещё три дня.

Легка твоя рука, товарищ верный мой.

И первая любовь с тобою тоже;

Так не забудь её призыв святой:

Держись построже.

В бокал с вином сухого

Невидяще уставился Шамиль:

Он ждёт черёд очередного,

Чтоб выдать свой

Витиеватый стиль.

Мой друг, привязан я к тебе,

Годами дружбы и разлуки.

Великодушен ты ко мне,

Не видеться с тобой — мне муки.

Но жизнь коварные готовит

Штуки.

Не жми рукой бокал

Так сильно, Вовыч!

Не можешь ты её забыть.

Хороший парень ты,

Но для меня ты сволочь:

Что любим мы одну,

Ну как тут быть…

Свободно ходишь с ней,

Беседуешь про дога.

Мне ж с ней не выдавить

И слога.

Друзья, не думайте про завтра.

Нам всем сегодня хорошо!

Пусть будет вечным это братство,

И будет каждому своё.

РАССКАЗЫ, БЫЛИ, БЫТОВЫЕ ЗАРИСОВКИ

УНИВЕРСИТЕТЫ ГОСПОДИНА КАБАЛКИНА

Для Наума Кабалкина, научного сотрудника Института общественных наук (ИНИОН) в Москве, знакомство с Израилем оказалось не таким радостным, как ему хотелось бы. В салоне самолёта израильской авиакомпании Эль Аль возникла проблема: ему не разрешили сесть рядом со знакомой женщиной. Потом ещё сложнее: стюарды постоянно напоминали ему: не вставать, не переговариваться с соседями, не выходить в проход. Следовало ждать своей очереди, чтобы выйти в туалет и только в сопровождении агента службы безопасности. Ему объяснили, что скопление людей возле туалета нежелательно. Он впервые встретился с подобными строгостями в полете и был огорчен. Даже полицейский, наставивший на него автомат на перевалочном пункте в Будапеште, не так расстроил его, как этот порядок в лайнере.

Как отверженный, с чувством опекаемого беженца, он шел вместе с другими репатриантами по полю аэропорта Бен-Гурион, и его совсем не удивило, что их никто не встретил в зале прилета. Они просто влились в гудящую толпу взрослых и детей. Кто-то показал ему, где сделать фотографию, кто-то рассказал, где сидят служащие Министерства абсорбции (МА), кто-то привел к месту, где бесплатно можно было выпить безвкусный кофейный напиток и съесть галету.

После нескольких часов ожидания его наконец вызвали к двум служащим МА; он бессмысленно кивками головой показал свое согласие, услышав на ломаном русском языке: «Гостиница, Иерусалим». Наум стал просителем, согласным на все, лишь бы скорей все это кончилось. Он давно забыл о своей уютной двухкомнатной квартире в центре Москвы и уже мечтал только о номере гостиницы в Иерусалиме. Его желание было исполнено.

Однако соседство с человеком со странной фамилией Кздык из Биробиджана показалось ему не совсем приятным, но он успокоил себя тем, что это неудобство временное, что ему скоро предложат работу по специальности и тогда, как убеждали его сотрудники ИНИОНа, будет и жилье и достойная зарплата. Без долгих ожиданий Наум пришел в Управление по трудоустройству академаим, лиц с высшим образованием, и представил свои документы. Через месяц его вызвали письмом в это Управление и торжественно вручили документы, удостоверявшие на иврите его образование, стаж и опыт работы. Но когда он спросил о перспективе работы, ему вежливо предложили пройти тест на знание английского языка и психотест, что послужило бы обоснованием для получения соответствующей работы.

В назначенный день Наум в толпе таких же, как он, соискателей вошел в актовый зал этого заведения и, получив кипу бумаг с заданием, сел за отдельный стол. Уверенный в себе, он без особого труда заполнил эти бумаги и с гордым видом одним из первых покинул зал. Через несколько месяцев соискатель Кабалкин получил наконец официальное уведомление на иврите, из которого следовало, что он не только посредственно знает современный английский, но и что его уровень его интеллекта не соответствует требованиям научного учреждения страны.

Видя его переживания, сосед Козьма Кздык предложил ему бросить мечтать и пойти работать вместе с ним охранником в частную фирму. Здравый смысл слов соседа заставил Наума задуматься, а потом согласиться. Но бросать учебу в ульпане Наум не стал. Он надеялся, что через полгода он бросит работу охранника и займется переводами, но скоро отказался от этой идеи ввиду отсутствия словарей и справочников, а также из-за смехотворно низкой оплаты этого творческого труда.

Наум навсегда расстался с самолюбивыми планами кабинетного работника, забросил подальше свои дипломы и наградные удостоверения и, как утопающий за соломинку, ухватился за временные работы, приносившие мало-мальский доход. Его нередко увольняли за какие-то просчеты, но он находил новую работу. Чтобы удержаться на ней, оговаривал кого-то из потенциальных конкурентов на это место. Начальство ценило любую информацию и вовремя делало выводы. В общем и целом, Наум Кабалкин, представитель третьей волны репатриации в страну, как новобранец в советской армии, «выслуживался» перед всеми, от кого зависели его судьба и кошелек. В ответ на заискивание он получал высокомерную похвалу, иногда поддержку в трудных ситуациях с языком и не только.

После смены нескольких мест работы Наум оказался без работы и в течение полугода получал пособие по безработице; в этот период его регулярно посылали на посадку деревьев под жарким израильским солнцем. Выручила соседка по общежитию в гостинице: узнав о его проблемах, она посоветовала ему обратиться в дом престарелых, где она работала медицинской сестрой. По ее рекомендации Наума приняли в это учреждение на ставку работника по уходу за пациентами. За ним было закреплено плюс-минус десять человек, которых он обслуживал, начиная с раннего утра и до обеденного перерыва. Работа требовала много сноровки и умения, а также терпения при кормлении пожилых людей. Поскольку Наум, как правило, не справлялся вовремя, его с трудом терпели до тех пор, пока не набрали новых работников из арабов.

На этот раз увольнение не расстроило Наума: он был достаточно знаком с работой по уходу за престарелыми и больными и устроился в частную фирму, где условия были гораздо лучше. К тому же здесь он получал надбавку за знание языков. Жизнь изменилась к лучшему, и на его счету в банке вместо минусов появился плюс. Постепенно он научился делать уколы, измерять давление и т. п. Правда, больше всего он занимался уборкой и прочими хозяйственными работами на дому клиента. Были и такие работы, которые не входили в круг его обязанностей, но он безропотно выполнял их: «разборчивых» не терпело руководство.

Жизнь сделала из самолюбивого въедливого кандидата наук покладистого работника, мастера на все руки — электрика, сантехника, маляра… Его день был настолько заполнен обслуживанием клиентов, что он как-то незаметно освоил разговорный иврит и привык обедать в автобусе по дороге к очередному клиенту. Самоотверженность Наума была оценена: его приглашали на семейные торжества, советовались по разным поводам, а не только по медицинским. Короче, он стал ощущать себя нужным, востребованным, хотя и чужим.

Разговорный английский пригодился ему в поликлинике и в банке.

НАШ ЧЕЛОВЕК

На скамейке пансионата под Ригой сидят две пожилые женщины. В прошлом жительницы Латвии, они, как и многие в этом пансионате, приехали из Израиля.

— Знаешь, дорогая Цилечка, я терпеть не могу этого пижонистого интригана Ефима. Подумаешь, был когда-то редактором научного журнала. Да их у нас в стране было не сосчитать. А кто он в Израиле сейчас? Никто. Обслуживает клиентов на дому, пытается писать статейки в русские газеты. Просто противно, как он весь изгибается перед Беллой Залмановной. Да, она очень умная приличная дама, я уважаю ее мнение о евреях и гоях, которые понаехали в Израиль. Но зачем женатому мужику так унижать себя? Не знаю.

— Согласна с тобой, Ривочка, я давно знаю этого человека — с тех пор, как меня посадили за стол напротив него. Просто удивительно: я преставилась, и мне ответила пара из Ленинграда, общительные и культурные люди, а этот не ответил, молчал, уткнувшись в свою тарелку в течение всего обеда. О том, что он Ефим, я узнала, представь себе, от них. Георгий Максимович обратился к нему по имени, спросил его мнение о новом лауреате Нобелевской премии по литературе — Светлане Алексиевич из Белоруссии. Он так раскритиковал ее, просто неприятно было слушать. Хоть какое-то уважение к женщине в конце концов поимел бы! Но нет! Откуда столько злобы, просто удивительно! А еще рижанин, гордится этим!

— А я как-то летела с ним в одном самолете. Не поверишь, сидела рядом, так он даже не узнал меня, пока я не заказала себе завтрак у стюардессы. Он захотел заказать то же самое и тут же вспомнил мое имя. В общем, разговорились, наслушалась его жалоб на здоровье, детей, которые живут в Америке, подальше от отца. Даже его жена поехала отдыхать не с ним, а туда, к внукам. Небось он проел ей всю печень своими бзиками. Да это еще не все. Я обещала ему помочь с вещами в аэропорту, договорились взять такси на двоих до пансионата, так дешевле. Однако на трапе самолета он вдруг ни с того ни с сего остановился, я позвала его, он не ответил. Я решила подождать его в багажном зале, но он так и не появился, напрасно волновалась. Сама взяла такси и приехала сюда. Скорей к телефону. Хотела звонить в аэропорт, но Лайма в регистратуре совершенно спокойно сказала мне, что Ефим Романович Гольдин давно приехал. Я в шоке. Иду в столовую и вижу: он сидит за столом. Я к нему с вопросами, а он мне так сухо в ответ: «Здесь занято». И ни слова больше. Таков этот любимец Беллы Залмановны. Представляешь? Я после этого в его сторону и смотреть не хочу. Интересно, каким образом ему удалось убедить работников аэропорта доставить его прямо сюда, в пансионат?

ЧУДАКИ

Наша страна богата всякими чудаками и чудиками, как Дани из нашего района. Он — профессиональный нищий. Это не осуждается. Среди религиозных подать нищему — традиционный способ избавления от грехов. Но нищий совсем не обязательно — бедный человек. Вот и Дани — нищим его не назовешь: он получает пенсию по инвалидности, которой добился как психически пострадавший на военных учениях при разрыве учебной гранаты. Его мать, которая живет вместе с ним в трехкомнатной квартире, получает пособие по старости. Сестра живет в квартире бывшего мужа, получает алименты на детей. Дани помогает ей деньгами и продуктами.

Ежедневно с раннего утра он получает дань с прохожих и водителей транспорта возле супермаркета. Его громко рокочущий баритон будит жильцов ближайших домов:

— Дай денег Дани, мне нечего есть!

Чтобы скорей избавиться от его требовательного призыва, ему подают прохожие, особенно женщины, которых он игриво останавливает, протягивая свою шершавую ладонь. Иногда ему бросают полиэтиленовые пакеты с мелочью даже из окон. Однако подаяния меньше шекеля он демонстративно отбрасывает в сторону с руганью в адрес подающего. Если кто-то пытается усовестить его, он отвечает истерическим хохотом. Молодыми красавицами он восхищается, издавая каркающие междометия.

Некоторым, никуда не спешащим прохожим, нравилось шоу Дани: они останавливались рядом, потом следовали за ним с разговорами, изображая любопытство и панибратство. Ему это нравилось, и он бросал им отрывистые, малозначащие замечания. Но пожать руку или похлопать по плечу не разрешал: гордец осаживал их. Что касается выходцев из России, то они предпочитали не замечать спектакля Дани и с брезгливым выражением на лице отворачивались от спектакля одного актера. В то же время, если быть откровенным, его гримасы отвлекали от потерянного чувства собственного достоинства. Еженедельно они стояли рядом с ним в очереди за продуктовым пайком от благотворительной религиозной общины. Дани получал его первым и посмеивался над ними.

Что взять с этих бедолаг, если сама страна протягивает руку за помощью от более богатых стран. Таков наш нынешний мир!

ГИД АРОН

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее