Невыдуманные истории

Загадки парка монстров

История первая

Самолет отрывает шасси от раскаленной солнцем полосы — 50 метров, 100, все выше и дальше, и уже позади италийские города и веси, а я думаю о Бомарцо, где только что побывал. То есть не то чтобы о нём самом размышляю, но об отдельных сторонах бытия человеческого, которые жизненными обстоятельствами зовутся и предназначены то ли сгинуть по причине никчемности, то ли остаться следом, в той или иной мере заметным в общей картине истории пребывания «хомо сапиенсов» на небольшой, но симпатичной планетке Земля.

Любая, даже казалось бы досконально изученная часть света имеет свои малоизвестные места, находящиеся в стороне от проторенных туристических маршрутов. Италия не является исключением в этом смысле. Едва ли не каждый уголок этой чудесной страны имеет свою и только свою неповторимую историю и обаяние. Познакомиться с ними «классическим» способом, приобретя один из стандартных туров, достаточно сложно. Туры эти, чтоб они были здоровы, предлагают, естественно, посетить «основные» достопримечательности, растиражированные в многочисленных путеводителях очень разного, но чаще не делающего им чести, качества. Насколько лучше можно почувствовать колорит страны, заглянув в её скрытые от основной массы путешественников уголки, где ещё и сейчас сохранились самобытность и уклад жизни, уходящие своими корнями в седую старину. Вот в таком месте — Бомарцо — я волею судьбы и решил побывать.

Об этом загадочном городке я впервые услышал от случайного попутчика-итальянца, летевшего со мной из Рима в Москву в прошлом году. Мне, как всегда возбуждённому после увиденного очередной раз в Италии, не спалось. Просматривать фотографии, сделанные за несколько дней путешествия по Калабрии, не хотелось — я твёрдо решил, что оттяну это удовольствие не просто «до дома», но до ближайшего дня с холодным, порывистым ветром и таким же дождём с обязательной для него слякотью. Уютно расположившийся в соседнем кресле возле иллюминатора — явно итальянец, и, судя по пиджаку и галстуку — средней руки бизнесмен, летит в Россию по делам. Сразу же после взлёта он заёрзал, всем своим видом выдавая в себе тот самый — то невыносимый, то приходящийся как нельзя кстати — тип «попутчикус словоохотливый». Узнав, что я немного говорю по-итальянски и моментально решив, что мой уровень знания языка великого Данте достаточен для понимания разнообразной информации, готовой в его голове к передаче, заговорил со мной как с равным по разуму. Сразу же выяснилось, что синьор Марко, по его мнению, вполне сносно говорит по-русски. Родился в городке Орте, болеет как и большинство римлян за «Лацио» и, мягко говоря, недолюбливает «тифози» команды «Рома» — кумира многих жителей столицы. А правительство ведёт себя не то чтобы не хорошо, но до крайности плохо, и даже безответственно, потому что «часто идёт дождь» (с этим пассажем я разобрался, потому как знал римскую «примету»: когда идёт дождь, говорят «governo ladro», то есть «правительство опять проворовалось». И никого не смущает, что совершается это противозаконное действие в Италии с завидным постоянством на переломе сезонов с осени на зиму и в самом начале весны. Во все иные времена года небесная канцелярия правил не имеет и высылает воду вниз на основании собственных капризов). Даже риторически стыдно спросить о степени моего интереса ко всему этому. Единственную полезную для меня как туриста информацию о дожде я уже знал, а всё остальное, грубо говоря, мне было не то что до фонаря, но до лампочки на нём. Но поток словоохотливого попутчика не иссякал…

В России с незнакомым человеком так не откровенничают, даже когда сильно выпьют. У нас разговор с попутчиком лёгким быть не может априори. В наших широтах к такого рода общению относятся как и к греху, на который или вовсе внимания не обращают, или же сразу в омут, как Катерина из «тёмного царства». В разговоре же со случайным попутчиком россияне или молчат, по преимуществу, или душу изливают до самой глубины, подобно толстовскому Позднышеву, инстинктивно подразумевая невозможность повторной встречи. Иное дело итальянцы: и к греху относятся как к сменам времён года в старенькой своей Ойкумене, и болтать могут о чём угодно, если, конечно, нашёлся собеседник. Не проводя чёткой грани между нормой и наказуемым с точки зрения официальной морали проступком, они готовы рассказать первому встречному всё, что угодно — главное, не то чтобы захотеть слушать, но не мешать. Естественно, северяне более сдержаны. Речь не идёт о запретных темах. Попробуйте неожиданно спросить у самого говорливого неаполитанца или сицилийца о мафии — и всё: или уйдёт от ответа, или вовсе разговор закончен. В Риме больших проблем с этим криминальным явлением нет, поэтому такой трюк в моём случае сработать не мог…

Надо отдать должное моему собеседнику: смешивая словарные запасы языков великого автора «Божественной комедии» и менее известного в мире, но тоже великого создателя «Евгения Онегина», он активно сопровождал их жестикуляцией, что в отдельных частях разговора приносило замечательный результат. Так, уловив фамилию известного политика, я преспокойно расслаблялся от лихорадочного поиска знакомых слов в речи попутчика, в полной мере замещая понимание предлагаемой информации через не требующие сложной интерпретации жесты.

Естественно, понять всё из того, что выплёскивал на меня синьор Марко, было невозможно, даже сильно сосредоточившись. Тем более, что подробности из жизни известных и полуизвестных мне политиков, а также виды на урожай от антикризисных мер в Европе, вообще, и в Италии, в частности, были мне, грубо говоря, любопытны мало. Ну, что мне аморалка того или иного политика, если я только что видел простоявшие сотни лет норманнские крепости! Поэтому очень скоро я расслабился и перешёл в режим ободряющего по форме поддакивания путём редких «certo» (конечно), «si» и интернационального «угу» с соответствующим одобряющим покачиванием головы. Так мы и общались примерно до российской границы, когда в общем потоке слов меня привлекло словосочетание «парк монстров». Включив внимание, я понял, что синьор Марко перешёл к рассказу о находящейся неподалёку с его родным и совершенно замечательным городком Орте, деревушке Бомарцо, с её знаменитым только среди местных жителей, узких специалистов и эстетов, странным парком. Переход в режим «вопрос-ответ» на доступном мне словарном запасе позволил получить минимум информации. За оставшийся почти час полёта я выудил то, что послужило базой для желания поглубже разобраться в этом уже дома, путём погружения в более приемлемые для понимания источники в интернете, со словарём, и прибегая к помощи тех, кто получше меня разбирается в предмете.

Не знаю, возможно не подвело выработавшееся в многочисленных странствиях чутьё, потому как результаты последующих «раскопок» превзошли все ожидания — созданный в XVI веке «Парк монстров» в Бомарцо оказался настоящей жемчужиной — даже для чрезвычайно плодовитой на шедевры эпохи Возрождения. Не познакомиться с ним лично было бы с моей стороны если не преступлением, то непростительным фиглярством! Тем более, что под термином «эпоха Возрождения» обычно подразумевается возвращение человечества к культуре Древней Греции и такого же Рима. Здесь же имеет место быть нечто совершенно иное, уникальное — возвращение к загадочным и по сей день толком непонятным и неизученным этрускам в коктейле с буйной фантазией создателя сего, герцога Пьерфранческо Орсини по прозвищу «Сосед».

Вот по этой-то причине, встретившись спустя несколько месяцев с Бомарцо, я не увидел в нём «Парк монстров», как его «обзывают» сейчас, в том числе и едва ли не на единственном указателе, установленном уже на последнем повороте дороги к этому необычному месту. Для меня это был всё же «Святой лес» или «Парк чудес», как его предпочитал называть сам создатель.

Ещё дома я твёрдо решил, что должен «включить» всю свою фантазию, чтобы увидеть и почувствовать «парк» так, как его видели и чувствовали посетители в XVI веке.

Сразу же выяснилось, что просто так в «Святой лес» не приходили. К этому готовились. Как правило, гости герцога, которым выпадала честь быть допущенными в это место, собирались в замке и некоторое время, иногда несколько дней, настраивались сами и подготавливались к посещению хозяином лично. Атмосфера в замке в такие дни была особенная: никакого веселья, потому как собирались почтить «святое место», суть которого — «душ трепетанье и встреча», «разума воля и мысли полёт». О легкомысленности не могло быть и речи. Даже в еде. Ели, скорее всего, что-то из добытой в окрестных лесах дичи, поджаренной в камине, запивая сочные куски мяса красным, похожим на кровь вином. Но это по особым случаям. Чаще наоборот — строго постились.

Хозяин придумывал для посещения «парка» что-то вроде сценария, составленного в стихах и основанного на легендах, но не фольклорного, естественно, уровня, а заимствованных от древних, заслуживающих уважения, авторов. Позже этот обычай даст повод для предположения о том, что путешествуя из Флоренции в Рим, в этих местах побывал автор «Божественной комедии» и, увидев текущий и ныне по краю «Святого леса» ручей, вполне мог написать именно здесь знаменитое вступление к части «Ад»: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины». Что ж, предположение вполне обоснованное, потому что и долина, и журчание ручья есть, что настраивает посетителя на определённый лад сразу же на входе. В таком духе и выдерживались предлагаемые Орсини сценарии.

Изобретательный герцог всякий раз предлагал своим гостям новый маршрут. Точнее, никакого определённого маршрута не было. Продвигались каждый раз как придётся. Получалось, что даже те, кто уже побывал в «Святом лесу», попадали в него по-другому. Выходило очень интересно, на грани эмоционального подъёма. Что-то вроде одной и той же пьесы, «прочитанной» по-новому.

Обычно посещение «Парка чудес» проходило ближе к полуночи. И остаётся только с завистью предполагать, как всё это выглядело в колеблющемся свете факелов. Легко представить куда «проваливались» сердца и как судорожно цеплялись руки дам в платья кавалеров, когда в неровном свете среди зарослей вдруг показывалась голова дракона или вырубленный почти в натуральную величину боевой слон, обхвативший хоботом врага. А чего стоит неожиданно, за поворотом с крутым спуском, увидеть восьмиметровых, выросших из скалы гигантов! Что уж говорить о зловеще зияющей и сейчас, при свете солнца, пасти чудовища, в глубине которой, в цельной же породе вырублен каменный стол — кажется, предназначенный исключительно для чего-то вроде жертвоприношения. Кстати, по этрусской традиции, почти все скульптуры «выделены» из горной породы путём отсечения «всего лишнего», а не высечены где-то и установлены на том месте, где находятся сейчас.

Себя или, во всяком случае, символ своего рода Орсини изобразил с юмором — в виде сидящего на задних лапах симпатичного медведя (orso — на итальянском), держащим в лапах семейный герб, нижняя часть которого очень похожа на гениталии.

Что чувствовали гости «Святого леса», увидев в свете факелов и затем войдя в построенный кривым дом с таким же, естественно, полом — это вопрос. Вполне возможно, что бывали и лёгкие обмороки от головокружения. В нём и сейчас-то, при свете дня, чувствуется что-то не то с вестибулярным аппаратом, а какие впечатления вызывало нахождение в нём у посетителей ночью, с пляшущими по стенам и окрестным зарослям бликами огня! Вообще, к соблюдению горизонтальности в «парке» создатели отнеслись не то чтобы с пренебрежением, но с необязательностью. Чтобы добраться до одной из задуманных кем-то из них «скамеек», надо быть как минимум начинающим скалолазом (на пути к ней), и таким же йогом (уже наверху).

Даже с эротикой Орсини обошёлся по своему — все женские или, точнее, имеющие женское начало фигуры находятся в «сопровождении» скульптур, которые не есть, но могут быть агрессивными в случае надобности. Покой редкой из-за своей «двухвостости» сирены-акробатки и её крылатой коллеги по мифологическому «цеху» охраняет спокойная, но настороженная парочка львов. За спиной полулежащей фигуры с вазой над головой (её интерпретируют как невесту находящегося напротив, в нескольких десятках метров, Нептуна) идёт какая-то непонятная возня нескольких подозрительных фигурок, очень похожих на способных стать «вредными» мелких полубогов. Сон слегка прикрытой спящей нагой — то ли богини, то ли просто нестарой женщины — охраняет очень симпатичный пёсик, которого не сразу-то и заметишь.

Добавьте ко всему, что в какой-то момент Орсини приказал подкрасить фигуры и выделить все надписи красным цветом, очень даже напоминающим кровь…

Слуг, к их радости, на такие прогулки не брали, потому как не по чину было, да и желания простолюдины к подобного рода барским забавам не испытывали. Местные жители всегда старались обходить место с «дурной» славой стороной, и после смерти Орсини оно насколько возможно было забыто или, по крайней мере, оставлено в покое.

«Святой лес» оказался меньше, чем я думал. И только от этого выигрывал. Не может и не должно такое место иметь размах. «Компактность» и в определённом смысле уют ему к лицу. Входят в «парк» через главный вход (есть ещё и второй, ведущий прямо к храму), выполненный в классической средневековой манере со знакомым всем по Московскому кремлю элементом над стеной (не мудрствуя лукаво, итальянцы в своё время «принесли» его в Россию, переименовав, чтобы было понятнее, из «дроздиного» в «ласточкин», но всё равно «хвост»).

Сразу же за воротами посетители упираются взглядом в каменного сфинкса на постаменте с прилично для её возраста сохранившейся надписью-инструкцией, составленной самим основателем: «Ты, входящий сюда, разложи ум на части и подумав скажи мне, для чего сии чудеса — для обмана они или ради искусства». Ну, а дальше можно идти куда глаза глядят. Нынешние распорядители «парка» сохранили идею создателя и никаких специальных маршрутов с указателями «следуйте туда» не установили. Не буду нарушать эту традицию и не стану подробно описывать все «чудеса» «Святого леса» по порядку, но поделюсь тем, что за недостатком времени большинству посетителей «Парка чудес» раскопать будет сложно.

Как известно, «вначале было слово», то есть идея, смысл каковой, особенно если идея неординарная, непременно должен быть тайным. Без этого никак нельзя приличному творению. И «Святой лес» в этом не исключение. В основе его появления — события, возможно и не делающие чести создателю этого места, но, как сказано, «не судите, да не судимы будете»… Итак, по порядку.

В первой половине XVI века в государстве Папская область, недалеко от Рима, в очень приличной семье Джана Коррадо Орсини и Кларисы Орсини родился второй из трёх сыновей — Пьерфранческо. Несмотря на некоторый, как сейчас сказали бы, инцухт — родители были дальними родственниками, дети у этой семейной пары вышли очень даже нормальными. Старший, правда, Джироламо, умер в возрасте, близком к подростковому. В те времена такая преждевременная смерть удивления ни у кого не вызывала и горе могла принести только родителям и самым близким родственникам. В случае этих Орсини, горечи родителей не было и вовсе по той несложной причине, что к моменту смерти первенца они сами уже отошли в мир, который почему-то многие, имея к тому сомнительные, недостаточно проверенные основания, называют «лучшим». Почившие родители оставили детям не то чтобы очень большое наследство, но достаточное, чтобы сводить концы с концами, в их герцогском понимании, естественно. Известно, что в завещании, датированном 1526 годом, Джан Коррадо Орсини назначил старшего сына Джироламо опекуном трёхлетнего Пьерфранческо и его младшего брата Маербаля. Но не прошло и двух лет, как опекунство над парнишками — видимо по причине смерти старшего брата — перешло к аббату Фарфского монастыря.

Как прошли детские годы Пьерфранческо не известно, но совершенно очевидно, что ни его, ни брата пойти в монахи аббат не подстрекал. Судя по всему, названный служитель культа ограничился только поддержанием в порядке оставшегося детям наследства. И, как человек стоящий далеко не на самой последней ступеньке, хоть и клерикального, но общества, озаботился созданием условий для обучения и формирования мальчиков как личностей, каковым по достижении соответствующего возраста в те времена вменялось в почётную обязанность заниматься делами государственного характера. То есть, служить верой и правдой главе государства. В данном случае — Папе. Потому как государство это было церковным и называлось оно Папская область. Эта околичность не мешала ему быть государством и не отличаться от других, но воевать, а в это дело без хорошего войска лучше не ввязываться. Поэтому подрастающую молодёжь и воспитывали соответствующим образом.

Наверняка в программу воспитания молодых Орсини входило владение оружием. Очень вероятно, что не осталось без внимания и фортификационное дело — более серьёзное, чем менее эффективное удалое махание шпагой. Но, что особенно радует, названная специализация образования совсем не отрицала и прочих качеств, необходимых в те времена для того, чтобы считаться гармонично развитым членом общества. Хорошие манеры и гуманитарное образование, по крайней мере — в области истории и литературы, в эпоху Возрождения в Европе, вообще, и на территории будущей Италии, в частности, ценились ничуть не меньше, чем воинская доблесть.

Совершенно очевидно, что опекун-аббат добросовестно, но и без излишней строгости относился к воспитанию порученных его заботе Орсини. Это подтверждается и тем, что уже в 1539 году шестнадцатилетний Пьерфранческо оказался за границей. И не где-нибудь, а в Венеции, не только не входившей тогда в состав Папского государства, но и достаточно враждебно к нему относящейся.

Даже простое пребывание за границей меняет человека. Открывает ему глаза на многие вещи, о существовании которых раньше и не думал. Уже кратковременное появление в незнакомой среде пробуждает заложенные (оказывается!) в индивидуум интеллектуальные способности. Откуда-то появляются такие, узнав о которых школьные учителя приподняли бы очки в крайнем удивлении и удовлетворении. Нечего и говорить об учёбе, когда человек не только погружается в непривычные ему ранее атмосферу и стиль жизни, но и почти всегда приобретает известную свободу. Вот этим-то всем и не преминул воспользоваться Пьерфранческо. В Венеции он вошёл в круг знакомых Джованни Джолито, одного из пионеров издательского дела и владельца крайне редких тогда книжных магазинов. Подружился с известными поэтами настолько, что некоторые из них посвящали ему кое-что из своих произведений. Натурально, время проведённое в Венеции, да ещё и в богемном окружении, и завязавшиеся там знакомства не могли не оставить следа… Остался след, да ещё какой — на всю жизнь.

Было бы удивительно, если бы в самом романтичном городе на земле, вхожий в литературные круги и начинающий увлекаться поэзией юноша не встретил свою первую любовь. Предметом его страсти стала, по стечению обстоятельств или по воле судьбы (это как кому угодно!), землячка-римлянка — некая Адриана Делла Роза. Дама не знатная, во всяком случае — не ровня Орсини, но, судя по всему, очень привлекательная, заслуживавшая к себе внимания и всяческого уважительного отношения со стороны людей, мнение которых может расцениваться как достойное. Имеются в виду друзья и знакомые из числа поэтов.

Связь между молодыми людьми случилась такой сильной, что, будучи вынужденным покинуть Венецию в 1540 году из-за участия в какой-то потасовке, наверняка с применением шпаги, Пьерфранческо забрал возлюбленную с собой в родительское имение. Как прошли их годы в Бомарцо — неизвестно, но с большой долей вероятности можно предположить, что прожили влюблённые отпущенное им время счастливо. Наверняка были размолвки и незабываемые моменты, о которых рассказывать априори не стоит не оттого, что это «лазание» в чужие проблемы, а потому, что в этом и есть суть счастливых отношений как таковых. Одно можно сказать точно — помянутые отношения имели место быть, наполненные страстью и чувствами, которые перехлёстывали через край. Но венецианских друзей влюблённые не забывали, поддерживая с ними регулярную эпистолярную связь.

Жили они вместе счастливо, но не долго, как и положено в случае счастливой жизни, предназначенной на долгие последующие годы для воспоминаний, окрашенных в самые лучшие и с личным вкусом подобранные тона…

В конце 1542 года Адриана Делла Роза, очевидно по причине нежелания стареть или понимания, свойственного исключительно умным людям, решила оставить дворянина и любимого человека, чтобы хлопот ему лишних не доставлять. Как свидетельствуют официальные источники, сделала она это решительным и достойным замечательной натуры способом — скоропостижно умерла. Когда точно это случилось — неизвестно.

Интрига, если это можно назвать интригой, начинается как раз здесь. Очень похоже, что в помянутую выше счастливую жизнь вмешались обстоятельства из тех, которые сильней желания одного отдельно взятого человека. Жестокие обстоятельства. Косвенно об этом свидетельствует и полное забвение Адрианы Делла Роза, но есть что-то, что наталкивает на мысль о ее причастности к созданию «парка».

Это уже потом, годы и даже века спустя, придумали, что явное «томление души и вдохновенье», ставшие основой для того «самого важного», что оставил после себя Пьерфранческо Орсини на этой суетной земле, напрямую касались его «безвременно-безвременно» почившей законной жены. Супруга, Джулия, действительно была, и появилась она довольно быстро после описываемых событий, и сведений о ней предостаточно, а вот об Адриане Делла Роза вспоминают крайне редко и всколзь. И, надо признать, основания на то, кажется, есть или были…

Одно из немногих, если не единственное, упоминание о ней позволяет себе сделать общий венецианский друг Адрианы и Пьерафранческо, известный поэт Джузеппе Бетусси. В своем письме Орсини он пишет: «любовь эта, однако, ни была совершенно похвальной, ни совершенно полезной, ни совершенно честной». Возможно, что всё так, но сделал он это в… поздравительном письме по поводу женитьбы Пьерфранческо в 1544 году, то есть, примерно через два года после смерти Адрианы. И женился герцог на внучке главы государства — где уж тут вспоминать в лучших красках юношескую любовь герцога, свидетелем которой сам поэт и был…

За эти два года в жизни Орсини произошло много важных событий. Началось всё с того, что на собственность младших братьев после смерти опекуна — старшего брата Джироламо (а возможно и сразу после смерти отца), свои права предъявили самые разные родственники, в том числе и совершеннейшим образом дальние. Дело приняло такой оборот, что в 1542 году, была создана специальная арбитражная комиссия. Возглавил её имевший свои владения неподалёку вице-канцлер Папского государства, кардинал Александр Фарнезе, почти ровесник Пьерфранческо, представитель могущественного рода, а точнее — внук правившего Папы Павла III Фарнезе. Дедушка любил внука так сильно, что сделал его кардиналом в возрасте четырнадцати лет. Это не помешало Александру не загордиться, получить прекрасное образование, стать меценатом, любителем искусства, ловким политиком, дипломатом и войти в историю под прозвищем «Великий кардинал». А заодно и преуспеть в составлении самых разных комбинаций из человеческих судеб. Впрочем, к этому его обязывало высокое положение при дворе и устоявшиеся за века традиции.

Его Высокопреосвященство принял решение разделить имущество между Маербелем и Пьерфранческо таким образом, что последнему достался городок Бомарцо с очень приличным замком и окружавшими его земельными угодьями. Помянутые выше претенденты из числа родственников сразу же с таким мудрым решением второго человека в государстве согласились и посчитали свои претензии необдуманными и даже необоснованными. А между кардиналом и обоими Орсини, особенно с Пьерфранческо, завязалась крепкая дружба. Такая крепкая, что ему было предложено жениться на родственнице кардинала — молоденькой Джулии Фарнезе (не путать с известной любовницей Папы Александра VI Борджа Джулией Фарнезе «Красавицей», которая также состояла в браке с одним из Орсини! Она умерла за пару десятков лет до описываемых событий).

Понятное дело, что венчанию предшествовала помолвка, разные договоры и прочие предварительные дела и формальности, на завершение которых ушёл далеко не один месяц. Возможно, именно в этот момент к имени Пьерфранческо добавилось совсем необидное прозвище «Сосед». По крайней мере, его венецианские друзья с этого времени начинают добавлять это прозвище к фамилии герцога, который раньше был для них просто «Орсини». Ну, если и не добавилось тогда, то подтвердилось и стало оправданным.

Положение Пьерфранческо с этим браком заметно упрочилось — и было от чего! Обыкновенная, даже близко не знакомая с богемной жизнью, Джулия дурнушкой не была, образована минимально, что было нормой для женщин того времени, тем более, в Папском государстве. Идеал жены, не представляющей себе супружескую жизнь иначе, как в виде сидения в замке, рождение наследника мужскаго пола (или лучше нескольких) и внимательно слушающей драгоценного супруга во время его появлений по месту жительства в перерыве между ратными подвигами. Затоскуешь от такой. Но было у Джулии Фарнезе одно неоспоримое и безусловно редкое качество — была она правнучкой главы государства Папы Павла III…

Уже через несколько месяцев после свадьбы, «Сосед» был востребован. Его пригласили в Рим для участия в созданной Папой комиссии для разрешения спора двух «мэтров», Микеланджело и Сангалло, касавшегося устройства оборонных стен Ватикана — то есть, дела важнейшей государственной важности. Потом служба военная, кстати, неудачная, но где во всём этом Адриана Делла Роза? Неужели так вот просто была, а потом пропала скоропостижно-бесследно?

Здесь, как говорится, есть вопросы. Уж слишком быстро её не стало в самый нужный момент! Тут можно только гадать. Версий может быть сколько угодно. Молодой, пылкий человек, увлекающийся поэзией, совершеннейший «не бедняк», увозит её из самого романтичного города в мире к себе в имение под Вечным городом и тут она «скоропостижно умирает», а он её моментально забывает и, «не дав слезам просохнуть», женится. Странно. Параллельно, у этого молодого человека появляется новый влиятельнейший друг из влиятельнейшего же на тот момент, но сравнительно молодого рода, чего никак нельзя сказать об Орсини, берущих своё начало, по семейной версии, в древнеримских временах…

Похоже, имеет тут место нормальная для людской психологии ситуация, при которой, когда уже всего достиг, то хочется ещё чего-то. К «Соседу» она отношение имеет непосредственное, безусловно, но не он в ней главный!

У людей ведь как бывает: кому-то породниться с тем, кто познатнее, к примеру, хочется, другому хотя бы титул получить, третьему — если не реальную высокую должность, то хотя бы почётное звание. И так дальше по ходу развития истории в сторону её частичной или даже полной демократизации. Политическая система в этой человеческой слабости особой роли не играет — Брежнев, если кто помнит, «ограничился» покрытием себя «кольчугой» из самых разных наград. Как человека простого, понять его можно — сосредоточился на побрякушках, хотя к званиям тоже слабость имел. А тут кардиналы, дворяне с многовековыми корнями — совсем иного полёта птицы, и интересы у них несколько иные, соответственно.

В такой ситуации с большой долей вероятности можно предположить, что занимаясь делом раздела имущества Орсини, кардинал Александр, папа которого — Пьер Луиджи, был сыном незаконнорожденного действующего главы государства Павла III, мог-таки составить нормальный по тем временам план.

По этому плану, никому неизвестную Адриану Делла Роза каким-то способом из игры следовало вывести, а в супруги родовитому молодому человеку-сироте без серьёзных покровителей предложить собственную кузину — девушку милую, между прочим, спокойную и, по своему, конечно, работящую. Получается сплошная выгода: Орсини «Сосед» входит в самый могущественный на тот момент род не только в Папском государстве, но и в мире. Потомки Фарнезе, тем самым, смешивают свою кровь с его древнейшим родом. Глава рода и государства (Папа Павел III) ничего против такого оборота событий иметь не будет. И девица Джулия пристроена. А пожертвовать во всём этом нехитром гамбите надо всего-то романтичной юношеской историей… ну, и никому не известной девицей. О способах «неожиданно скончаться» в те времена можно писать труды — всего несколько лет назад закончилось время Папы Александра VI Борджа, когда выходить приличным людям из дома без яда считалось дурным тоном, а панцирь под одеждой, в том числе и высокопоставленных священников, был чем-то вроде нижнего белья…

Факт незначительный, но о нём стоит вспомнить: сразу же после свадьбы «Сосед» затевает строительные работы в родовом замке Бомарцо и на его стене немедленно появляются лилии — герб рода Фарнезе, якобы в дар или знак внимания, если хотите, молодой супруге.

Вот, похоже, так и не стало Адрианы Делла Роза. Роль Пьерфранческо в этом не ясна, но, похоже, она была пассивной. Не мог дворянин его уровня ничего не понимать. Хуже другое — сделать ничего не мог. Героически вступиться за возлюбленную (если она таковой оставалась, кстати!) с рациональной точки зрения смысла не было. Всё одно, извели бы барышню в любом случае и себе бы на голову хлопот получил. Вариант Ромео и Джульетты? Это только у Шекспира, который и в Вероне-то не бывал…, а в жизни чаще всё иначе складывается, не по-шекспировски.

Далее, по официальной версии, у герцога Пьерафранческо Орсини по кличке «Сосед» жизнь развивалась таким образом. В 1546 году он оставляет молодую жену сидеть в замке и ждать его с победой и, как и положено настоящему мужчине, идёт воевать с супостатом, который против родной державы. Последним, в этом случае, оказывается союз протестантских князей-германцев. Интересы Папского государства на этой войне представлял знаменитый император Карл V Габсбургский, полководец выдающийся, и при нём серьёзное количество солдат и всего прочего, что для войны необходимо. Вот в это серьёзное войско и попал молодой герцог снискивать себе славу с лаврами.

Немного повоевав в районе Тренто, Пьерфранческо возвращается домой и… уже в 1547 году приказывает заложить в заросшей лесом долине недалеко от дома небольшой странный или, скорее, загадочный храм (!), который позднее, почему-то, станут считать посвящённым Джулии Фарнезе, жене. Но ей-то до смерти остаётся ещё тринадцать лет!!! Никак не может быть посвящён ей этот храм! Но кому-то должен. Просто так храмы не строят, в том числе, и не имеющие никакого отношения к христианству, как в этом случае. Непременно должно быть посвящение или мотив. Или и то, и другое вместе, что чаще бывает. Выбор небольшой — Адриана Делла Роза и… успокоение собственной совести или души, если угодно.

Чем занимался Орсини следующие несколько лет — точно не известно. Сведений об этом не сохранилось. Логично предположить, что «мотался» между Римом и родовым гнездом, занимаясь какими-то служебными делами и, совершенно очевидно, обдумывая идею создания того, что потом станет для него «locus amoenus» (местом приятного уединения), а для публики «Святым лесом» или «Парком чудес». Название «Парк монстров» это место получило совсем недавно, что связывает его с многочисленными «луна-парками», прародителем которых детище «Соседа» и является, но это, извиняюсь, уже профанация и выхолащивание первоначальной идеи создателя.

Официальная закладка «парка» как такового датируется 1552 годом. Ведение работ в нём было с самого начала доверено придворному папскому архитектору Пирро Лигорио. Об уровне этого мастера можно судить по тому, что после смерти Микеланджело именно ему было поручено возглавить строительство ватиканской базилики св. Петра, а настоящую славу Лигорио снискал за созданную им знаменитую на весь мир виллу д’Эсте, ставшую, в свою очередь, прародительницей таких славных мест как Версаль и Петергоф.

Уже в следующем году Орсини вновь отправляется на войну, но в этот раз неудачно. Потому что, не успев толком повоевать, попадает в плен, который в те «дикие» времена был не всегда так страшен, как обременителен в материальном смысле — пленники его оплачивали сами или за счёт кого-то аж до получения свободы. Главное было не преставиться и дотянуть до окончательной выплаты выкупа или заключения мира. Условия содержания не всегда, но часто зависели от размера помянутого выкупа. Совершив тур (не туристический!) по таким местам заключения как Антверпен, Брюссель, Намюр, Дуэ, Энген и проч., Пьерфранческо вернулся домой только в 1555 году, но сразу же опять был призван на службу. На этот раз ему пришлось воевать под знамёнами новоизбранного главы государства Папы Павла IV Карафы, но уже в южном направлении — против Неаполитанского королевства, на которое претендовали испанцы.

По официальной версии, только увидев неоправданно жёсткую расправу одного из своих соратников по оружию, учинённую над жителями городка Монтефортино, Орсини решает оставить военную службу в сентябре 1556 года. Возможно, что на него, повоевавшего и повидавшего в плену многое, жестокость в отношении жителей небольшого городка и произвела впечатление. Бывает. Хотя более вероятно, что настоящим поводом для удаления от «госслужбы» было старое как мир правило: новый начальник, если может, меняет «команду». В случае Орсини речь идёт о том, что с какой стороны не глянь, а выдвинулся он, и какую ни есть, но карьеру, сделал при власти семьи Фарнезе, отодвинутой историей на второй план со смертью Павла III.