Бесплатный фрагмент - Неоконченная повесть о ненастоящем человеке

КОНЦЕПТ «УЯЗВИМОСТЬ» В ПРОИЗВЕДЕНИИ Георгия Фрумкера А «НЕОКОНЧЕННАЯ ПОВЕСТЬ О НЕНАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ»

Автор рецензии: Путрич Елена Николаевна аспирант кафедры языкознания и лингводидактики филологического университета Белорусского государственного педагогического университета имени Максима Танка

Георгий Фрумкер по праву считается народным юмористом, блестяще владеющим эрудицией, сарказмом и системой стихосложения. Культурная насыщенность его текстов и связь с народным сознанием позволяют описывать концепты в национально-культурном ключе. Бесспорно, изучение национальных концептов в индивидуальноавторском пространстве фрумкерских текстов является перспективным направлением в лингвокультурологии, так как художественный текст является «подлинным хранителем культуры» [2, с. 35] и отражает эстетическое видение мира автора в языковой форме. Важной единицей такого мира выступает художественный концепт, обладающий эстетической сущностью и образными средствами выражения [1, с. 74]. Концепт как «универсальный художественный опыт, зафиксированный в культурной памяти и способный выступать в качестве фермента и строительного материала при формировании новых художественных смыслов» [3, с. 41]» имеет свои особенности: индивидуально-авторскую сущность, изменчивость, универсальность, логическую неустойчивость. Целью данной статьи является описание способов эксплицитного и имплицитного воплощений концепта «уязвимость» в произведении Г. Фрумкера «Неоконченная повесть о ненастоящем человеке».

НЕОКОНЧЕННАЯ ПОВЕСТЬ О НЕНАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ ИЛИ ЗАПИСКИ НЕОЖИДАННОГО ЭМИГРАНТА

— Папа! А дядя Маресьев настоящий человек? —

спросил Мишка.

— Да, — сказал я рассеянно. — Настоящий.

— Папа! А, правда, что у него ног нет?

— Да, сынок, нет.

— А у тебя есть?

— Ты же видишь, что есть, зачем же спрашивать?

— Значит, ты — ненастоящий человек?!

Из разговора с моим, тогда еще пятилетним, сыном.

Все реальные герои повести — вымышлены.

Боре, Володе, Саше, Мише, Фиме, Юре

— моим друзьям посвящается эта коротенькая повесть.

Цитата:

«Есть три вида пишущих людей. Одни начинают писать после того, как нечто поймут. Другие пишут, и в процессе писания начинают нечто понимать. Третьи должны написать книгу, чтобы наконец понять то, о чем они написали. И тогда они видят, что их книга написана неправильно, и… и печатают ее».

Автора не помню.

«Звонок был долгий. В другое время начальник отделения I-Ц оберст…»

Я поймал себя на мысли, что в который раз взял то, что попалось под руку. Интересно, почему «И один в поле воин»? Неужели судьба? Не верю! Но, название удивительным образом соответствовало моему абсолютно идиотскому состоянию.

«Какой дурак держит ее на моей книжной полке?!» — раздраженно подумал я.

…Советский Союз, Киев, вторая половина двадцатого века, весна…

Надо признаться, что в этот мартовский день меня раздражало практически все. Пробило два тридцать, и моих еще не было.

Захотелось чаю, но ужасно лень было тащиться на кухню. Да еще встречаться с Диной Соломоновной, нашей коммунальной соседкой.

Конечно, я ей нахамил. Но извиняться не хотелось. Хорошо ещё, что она в отместку ничего нашего не испортила. А ведь могла в нашу кастрюлю свои старые панталоны уронить! Как в прошлый раз. «Я так искала, так искала! А они к вам упали! Извините! Спасибо, что нашли!»

Развешает на кухне… Тьфу!

Я начал вспоминать и как-то отвлекся…

Дина Соломоновна была подслеповата и глуховата, страдала бессонницей. То есть, это она говорила, что страдает. По моим наблюдениям, она отходила ко сну часиков эдак, в семь. А поднимала ее нелегкая в четыре утра, когда все нормальные люди спят.

В принципе, наша коммуналка напоминала копошащийся муравейник. Одни еще не спят, другие — уже. И, естественно, когда на кухне гремят посудой в четыре утра, то хочется высказать все то, что у тебя накипело.

А тут еще ее счетчик висел напротив моей двери. Как не воспользоваться!

Тем более, что у меня есть кое-какие понятия об электричестве. Чик — и ровно в четыре тридцать ее счетчик отключался. А поскольку стояла ранняя весна, то она (Дуня Соломоновна, как ее называет Мишка) ни черта не видела.

Недельки две прошло относительно спокойно, а потом меня кто-то «продал». Со мной перестали здороваться, и опять гулко резонировали кастрюли и сковородки.

В общем, я валялся в туфлях на диване, не желая вставать.

«Позвонить Фимке, что ли, пульку расписать?» — подумал я.

Но сегодня среда, и он вряд ли сможет. У нас сложились традиционные пятницы, а иногда и субботы.

Во входных дверях повернулся ключ. Это было хорошо слышно, так как входная дверь находилась напротив нашей. Дверь раскрылась, и зашел Мишка.

— Привет, — весело сказал он.

— Ну, привет, — вяло отреагировал я. — Какого черта ты так рано?

— Было только четыре урока, — сказал Мишка.

— С чего бы это?

— Потом было комсомольское собрание. Тольку разбирали.

— Он что, стекло разбил? — удивился я.

— Батя, не сходи с ума! — сказал сын — Ты что, Тольку не знаешь?!

Толик был, пожалуй, самым тихим и спокойным в их сумасшедшем 9«Б».

Неглупый паренек, хотя и учился на одни «тройки».

— Ну, так что же все-таки произошло? -переспросил я Мишку, пропуская его реплику мимо ушей.

— Изменник Родины, — зловещим шепотом сказал Мишка. — Постановили взять под стражу прямо с комсомольского собрания.

— Что за идиотские шуточки! — возмутился я.

— Вовсе нет! — сказал Мишка. — На стол билет, и — таким не место в нашем монолитном и доблестном классе. Короче, он уезжает с родителями.

— Я как-то догадался, что не один. Куда? В Израиль?

— Не думаю, что именно туда. А просто покидает нашу необъятную.

— Ты, я надеюсь, не выступал? — встревожился я.

— За кого ты меня принимаешь! — сказал Мишка, но конкретно ничего не сообщил.

«Ладно, потом сам все расскажет», — подумал я, не сильно размышляя об этом.

Мишка повернулся и ушел в другую комнату. Но через секунду вышел и, чуть улыбаясь, спросил:

— Старик, а ты чего так рано? Что, с Ленкой не срослось?

Сказать, что я похолодел — это не сказать ничего.

Дело в том, что мой несравненный отпрыск попал в точку. Да еще как попал!

Но тут мне следует отойти от диалога с сыном и попытаться разъяснить ситуацию.

Две недели тому назад в моем отделе появилась довольно смазливая девочка с неплохой фигуркой. Около месяца назад я заявил шефу, что зашиваюсь с чертежами. Сказал просто так, от нечего делать. Ни о каких чертежах не могло быть и речи, да и самой работы как таковой не было.

Мы переделывали типовые проекты. Причем очень просто: работка — не бей лежачего. Половину вычеркивали, а остальные чертежи чуть-чуть подправляли. В основном, вся наша деятельность сводилась к футболу и анекдотам.

Единственный, кто трудился в поте лица — это Борис Ефимович.

Он писал мемуары.

И даже решил прочитать всему институту доклад об одном из Сталинских ударов на каком-то фронте. Он-то и попросил Димку Запольского начертить ему схему битвы. Большего разгильдяя он, естественно, выбрать не смог. Остальные хотя бы делали вид, что работают. А Димка даже когда работал, все были уверены, что он ни черта не делает.

Доклад был назначен на четыре тридцать, за сорок пять минут до

окончания работы. Борис Ефимович нас крайне обрадовал тем, что пообещал уложится в какие-нибудь полтора-два часика.

В обед ко мне подошел Димка и попросил отпустить его за схемами.

«Хорошо, — сказал я. -Только запиши в книгу, что идешь к смежникам.»

В три тридцать Борис Ефимович несколько занервничал и пытался у всех по очереди выяснить, который час.

В четыре он снял трубку и сказал, что позвонит в морг. Я перехватил его руку и объяснил, что не надо нервничать, все, мол, будет нормально.

В четыре двадцать он схватил шариковую ручку и начал что-то лихорадочно писать. Витя Беленко закричал на весь отдел: «Борис Ефимович, умоляю, не пишите заявление на увольнение. Вы еще нам так нужны.» И чуть потише добавил: «До зарплаты.»

Дело в том, что весь отдел был должен Борису Ефимовичу от пятерки до червонца.

И тут Борис Ефимович взорвался:

— Мальчишка! Сопляк! Вы все не дождетесь!..

Чего конкретно мы не дождемся, никто так и не узнал.

В этот момент влетел Димка со схемой. С Борисом Ефимовичем произошла поразительная метаморфоза. Чуть подвывая, он бросился к Димке и залепетал:

— Дмитрий Александрович (тут я вспомнил, что у Димки, оказывается, есть отчество), голубчик, Вы же меня подводите!

Димка высокомерно взглянул на старика и заметил:

— Я в своей жизни еще никого не подвел. Я обещал и выполнил, — и гордо отошел к столу.

Оставалось семь минут до начала доклада. За полторы минуты Борис Ефимович похватал все со стола и пулей вылетел в дверь.

В актовом зале собрался тот кворум, который обычно присутствовал на лекциях о международном положении. Половина сотрудников из каждого отдела срочно уехала что-то с кем-то согласовывать. Я не мог смотаться. Старик работал в моем отделе, и это было бы некрасиво.

На доске висели красочные схемы. Димка сидел в первом ряду и всем своим видом выражал: «Могу, если захочу».

Борис Ефимович при галстуке и при указке стоял возле схем и что-то невнятно, но вдохновенно бубнил. Я горестно стал подсчитывать, сколько еще предстоит сидеть, но в этот момент произошли какие-то странные события.

Докладчик ткнул указку в схему и со словами: «Наш батальон находился прямо…» — видимо, передумал читать доклад и решил сыграть в детскую игру

«Замри». Секунд тридцать он озадаченно таращился на схему, а затем, повернувшись к залу, нашел Димку глазами и растерянно спросил:

— Дмитрий Александрович, а почему же наш батальон находится в тылу врага?!

— Не в этом дело, — сказал Димка бодро. — Мы так быстрей победим.

«Скорая» подъехала минут через сорок. Старика увезли в больницу, а Димке объявили «строгача». Тем не менее стол, за которым сидел Борис Ефимович освободился всерьез и надолго. Таким образом, оказалась незаполненной одна штатная единица.

— Свято место пусто не бывает, — глубокомысленно изрек наш местный алкаш Олег Николаевич. — Кого ни будь пришлют.

Я решил напомнить шефу об этом, и две недели назад он привел нам чертежницу. (Каким образом чертежница могла заменить инженера, никто не понял. Но все выразили бурную радость). Это и была Ленка. Вернее, Быкова Елена Петровна.

Появление ее было весьма эффектным. Весь мужской пол обратил на нее внимание.

Особенно Димка.

На следующий день он явился на работу прикинутым, как надо. Однако, не был по достоинству оценен ни самим объектом его ухаживаний, ни мной. И без особой необходимости я услал Димку в пыльный пригород для согласования.

Димка, правда, повозмущался недолго, потом, пропев из Высоцкого, «и рано, видимо, плевать на королей», отбыл.

Лена выдала реплику: «Мужчины так не поступают» — и тут же рассмеялась, осознав всю комичность сказанного.

Димка сумел вернуться на следующий день, умудрившись все быстро согласовать.

Хотя, обычно у него на это уходила неделя.

А еще через какое-то время я попросил Елену Петровну задержаться на часок. Она отнеслась к этому легко. Мы минуты три говорили о работе, потом минут сорок флиртовали и пикировались.

Исходя из всего этого, я посчитал дело завершенным. Забрав вечером ключи от квартиры у Левки, назавтра я объявил в двенадцать часов, что мне надо идти в Главпроект. А мимоходом заметил, чтобы Елена Петровна сделала запись в книге, так как я беру ее с собой. Поймав на себе иронично-презрительный взгляд Димки, мы оделись и вышли.

Но на улице Лена сразу пресекла все попытки завести ее в «один интересный дом, тут недалеко, показать коллекцию старинного оружия».

Она сообщила, что приблизительно догадывается, какой вид оружия я хочу ей показать, выразила надежду, что это оружие не очень старинное, добавила, что вообще боится не только оружия, но и крови, чем заставила меня остолбенеть.

Вежливо поблагодарив за половину свободного дня и послав воздушный поцелуй, уехала на трамвае.

В состоянии глубокой прострации я тут же заехал к Левке и вернул ключи (это была совершеннейшая глупость с моей стороны, поскольку ехидный Левка тут же заметил, что все это естественно, так как у меня отсутствует элементарное обаяние) и, с горя выпив стакан вина, завалился домой, где был разгадан сыном.

Несмотря на весь кретинизм своего положения, я все же сообразил, что с Мишкой надо вести себя по-мужски.

И я ничего лучшего не нашел, чем сказать:

— М-да, старик. Ни фига не вышло. — И тут же ринулся в атаку. — А ты откуда узнал? (Кстати, как он догадался, я так и не узнал, хотя в дальнейшем допытывался. Интуиция?)

Сын повзрослел прямо на глазах. Но к такой постановке дела он не был готов и, смутившись, нервно закашлял, а потом заговорил более низким голосом.

— Да, понимаешь, — пробасил он, — Ленка — старшая сестра Васи Быкова.

Помнишь, он к нам приходил? — А затем добавил: — Я к ней сам подбивал клинья.

Я чуть не прыснул, но, сдержавшись, продолжал наседать:

— А ты чего это кашляешь, куришь, что ли?

Это уже выглядело грозно. Я должен был как-то восстановить

пошатнувшуюся отцовскую репутацию.

— Обижаешь, начальник, — слегка возмутился Мишка.

— Смотри, матери ничего не ляпни, — продолжал я в том же духе, имея в виду то ли курение, то ли Ленку. Все равно — пускай сам разбирается.

— Само собой, — пожал плечами Мишка, расставляя точки над «и». — Что я, ребенок, что ли?

Таким образом, я абсолютно резонно решил, что наш диалог закончился. Сын удалился в свою комнату, а у меня резко улучшилось настроение. Я поднялся и даже вытер пыль с совершенно чистого стола.

Ну, что ж. Настала пора рассказать немного о себе. Правда, что значит немного, когда речь идет о самом себе? О себе «немного» не получается. Такой уж у меня странный характер.

Например, моя мама говорит обо мне, что я люблю правой рукой чесать левое ухо. У папы несколько другое мнение. Он считает, что со мной ни на какую тему нельзя говорить серьезно. Жена, в основном поддерживая мнение моих родителей, тем не менее имеет свое собственное. Она считает, что ко всему прочему, я бездельник, не умеющий ничего доводить до конца.

Однако они все ошибаются. Например, я вспоминаю, как 18 лет тому назад я весьма конкретно заявил матери очень емкую фразу: «Мама, я женюсь». С отцом я говорил абсолютно серьезно три года назад, попросив одолжить мне 150 рублей, которые, кстати, еще не вернул.

Последний довод относительно моей полезности в доме я привожу жене, демонстрируя выключатель, установленный полтора года назад и, наконец, закрытый крышкой в прошлом месяце.

Итак, кое-что о себе. Мне 40 лет. Я — и.о. начальника электроотдела в небольшом проектном институте. У меня красивая жена и двое детей. Оболтусу Мишке в июне стукнет шестнадцать, а Оленьке уже скоро десять. Вот так, с краткими анкетными данными Брагинского Александра Боруховича (в миру — Борисовича) покончено.

И, как писал Булгаков: «За мной, читатель!»

Ну, если, конечно, таковой имеется.

Около трех часов дня мы курили в коридоре, разговаривая Бог знает о чем. Мы — это Димка, Олег Николаевич и, конечно, я. Вчера было очередное собрание, где разбиралось недостойное поведение нашего бухаря, так что сегодня он, трезвый, как стеклышко, злился на всех. Я, как мог, пресекал его крамольные мысли о родном правительстве, но Олега несло.

— Нет, что вы думаете, — возмущался он, апеллируя ко мне и Димке. — Мы и выпить-то как следует не успели. Только расположились, как менты подошли.

И что интересно, я же их прекрасно знаю. Один из них в нашем доме живет и бухает, между прочим, за милую душу. Выслуживается, гад, перед своим начальством. И вообще, все пьют. Ты вчера видел по телеку «хозяина»?! Бухой в доску! А ты разве не пьешь? — распалялся Олег. — И ты, и Димка? Так что же они ко мне прицепились?

— Это у него челюсть прострелена, — сказал Димка.

— Не знаю, что у него прострелено, а только пьет, — кипятился Олег

Николаевич.

— Слушай, Олег Николаевич, — наконец не выдержал я. — Сегодня пятница. Иди-ка ты домой. Отдохни.

— А я работать хочу, — зло сказал Олег.

— Делай, что хочешь, только не морочь мне голову, — я махнул рукой и отправился в свой отдел.

— А вам жена звонила, — ласково промурлыкала Лена. — Просила перезвонить.

Я набрал номер жены.

— Сегодня преферанс отменяется, — безапелляционно заявила моя Танюша. — Мы идем в гости.

— К кому это? — поинтересовался я, даже не сделав попытки возмутиться.

— Дома расскажу, — отрезала она. — Смотри, не задерживайся.

И повесила трубку. Я был настроен на «пульку», но делать нечего — дал «отбой» Левке на сегодня и договорился с ним на субботу.

Домой я пришел в половине шестого. Таня зашла, видимо, минут на десять раньше меня.

— Ну, рассказывай, куда это мы собираемся идти? — спросил я не очень радостно.

— На проводы, — ответила Таня. — К Зискиндам. Они уезжают.

— М- да… — глубокомысленно промычал я. — Это естественно, что

уезжают. Вот если бы приезжали, то это называлось бы встреча.

— Давай не умничай! — сурово отрезала она. — Лучше собирайся.

— А я готов. Брился утром. Переодеваться не буду, да и не во что.

— Надень тот серый костюм, — приказала жена тоном, не терпящим возражений.

Мне было наплевать, в чем, собственно, идти, но не хотелось вступать в долгие дискуссии, и я поплелся переодеваться. Серых костюмов у меня было два — один «тот», второй «этот», был ещё тёмно-синий, страшно дорогой, из бостона, но Таня не разрешала мне его носить.

— Между прочим, на белой рубашке нет двух пуговиц, — крикнул я из своей комнаты.

— Под галстуком не видно! — Как будто это ее не касалось! — И, пожалуйста, не приставай!

Через полчаса мы уже были готовы. И это было необычно, поскольку моя благоверная быстрее, чем в два часа не укладывалась.

— Давай на такси. — предложил я на улице.

— Не сходи с ума, здесь пятнадцать минут ходьбы. И вообще, мне нужно с тобой поговорить.

— Я весь во внимании, — отреагировал я, предупредительно повернув голову в ее сторону.

— Будь серьезным и не паясничай, — деловито начала она. — Я хочу, чтобы Зискинды прислали нам вызов из Вены.

— Лучше джинсы из Италии, — быстро вставил я и замолк под ее грозным взглядом.

— Или ты будешь нормально разговаривать, или мы никуда не идем.

— Или, — согласился я. — Выбираю второе.

— Я не шучу, — продолжала Таня. — Я хочу, чтобы они прислали вызов.

— Ну и что мы с ним будем делать? — спросил я. — У нас ведь его никто не купит. — И тут же заткнулся, так как догадался, что зарвался. — Танюша, — пробормотал я примирительно. — Ну на кой черт нам этот вызов? Я никуда не собираюсь. Мне и здесь неплохо.

— Подумай о сыне, — резко перебила она. — Еще два года — и его заберут в армию.

— Никуда его не заберут, — бодро возразил я. — Он поступит в институт.

Тут надо признаться, что в этом я и сам не был уверен. О сыне я думал все время и прекрасно понимал, что здесь, в Киеве, ему ничего не светит. Но надо было привести жене хоть мало-мальски убедительный довод.

— Ну еще же все-таки два года, и незачем паниковать.

— Я и не паникую, — ответила Таня. — Мне просто все осточертело. Ты уходишь на свою работу, чем ты там занимаешься, один Бог знает. Возвращаешься домой на все готовое. А я должна мотаться как угорелая.

— Ну зачем ты так? — благодушно спросил я жену. — Я котлеты делал, посуду мыл…

— Когда это, интересно, и где? Во всяком случае, не дома. А помнишь, что ты сделал из той несчастной курицы, когда я была больна?!

— Все было нормально, — отчаянно отбивался я. — Это у тебя во рту горчило.

Воспоминания о той прекрасно очищенной и помытой, хотя и сваренной с потрохами курице, видимо, переполнили чашу ее терпения и она твердо заявила:

— Хочу вызов — и точка. Курицу мылом не моют. А ещё, когда ты её варёную разделывал, то желчный пузырь раздавил! До сих пор мыло и желчь во рту! — Строго посмотрела на меня. — Мне нужен вызов! Ясно?!

— Ну, хорошо, хорошо, — примирительно согласился я. — Пусть присылают, а там посмотрим. Кстати, я даже не знаю, мы должны им что-нибудь подарить, или нет? Проводы — это почти как новоселье.

— Хорошо, что сообразил, — усмехнулась Таня. — Я им янтарь купила. Нам, кстати, тоже. И еще я заказала три фотоаппарата ТТЛ с совсем небольшой переплатой.

— Ну и черт с ней, с переплатой — так с переплатой, — согласился я только для того, чтобы остановить бесконечный разговор.

Мы вошли в подъезд. Пахло масляной краской. Свежие надписи  на стенах были самыми обычными: от трех до пяти русских букв. В пролете между вторым и третьим этажом я остановился. На зелёной стене было коряво нацарапано:

«Зискинд — жид»

— Таня, — говорю я. — Это черт знает что такое! Это надо поправить! Пожалуйста, дай помаду!

Таня удивлённо посмотрела на меня, нашарила в сумочке помаду, протянула мне.

В исправленном и доработанном виде алая помадная фраза выглядела так: «Зискинд — жив! Зискинд — будет жить!»

Таня нервно выхватила из моих рук помаду, что-то прошипела и мы пошли дальше.

С четвертого этажа шум начал нарастать. Я поднял голову и посмотрел на площадку последнего, пятого этажа.

Человек десять (это только те, кого я сумел увидеть) стояли, облокотившись о перила, и курили. Мы поднялись наверх. Толпа несколько раздвинулась, пропуская нас, и мы начали пробираться, многократно здороваясь по дороге.

Зайдя в коридор, я занервничал. Мне, вероятно, передалось общее настроение. Таня сумела протиснуться к Изе, расцеловалась с ним и отдала янтарь, чем вызвала бурю восторгов у Беллы. Возбужденная чета Зискиндов с непередаваемым выражением лиц схватила меня за руки и потащила к столу.

— Я должен с тобой выпить, — заявил Изя, тут же налил мне полстакана водки и маленькую рюмочку для себя. — Ты извини, — добавил он. — Мне нужно быть в форме.

Выпив водки и закусив бутербродами, находившимися здесь в огромном количестве, я пришел в благодушное состояние.

Бутерброды, не смотря на то, что состояли из обычного белого хлеба, намазанного толстым слоем паштета из консервированной кильки в томате, прокрученной через мясорубку вместе с укропом, петрушкой, чесноком, плавленным сыром и репчатым луком, были просто великолепны! Я съел два! Потянулся за третьим, но Зискинд на меня посмотрел так, что я, вместо того, чтоб взять бутерброд, сжал кулак, поднял большой палец вверх и сказал:

— Отлично, Изя! Отлично!

Таня в это время, взяв Беллу под руку, что-то ей шептала на ухо.

Стоял страшный галдеж.

Белкина сестра тихо плакала в углу. Выпив еще полстакана водки с неизвестным ранее Витей, я решил ее успокоить.

— Дорочка, — сказал я. — Ну, перестань. Давай поговорим спокойно. Вы же не навсегда расстаетесь. Ты позже приедешь к ней.

Слезы у Доры мгновенно высохли, и она посмотрела на меня с возмущением.

— Ты ненормальный, — объявила она мне. — Ты что, не знаешь, где работает Коля?

Коля работал на заводе имени Патона, хотя и не в очень секретном отделе.

— Так пусть уходит со своей работы, — бездумно сказал я. — Может быть, куда-нибудь я его смогу пристроить.

Как ни странно, это абсолютно идиотское предложение заинтересовало Дору.

— Ты что, серьезно? — спросила она. Меня уже понесло, видимо, сказались вторые полстакана водки.

— Абсолютно, — бодро продолжил я. — Пусть он завтра мне звякнет.

Дора вся обмякла и, обняв меня, ласково поцеловала.

— Я тебе сама позвоню, — кивнула она. Меня кто-то похлопал по плечу.

Обернувшись, я сильно удивился и ошарашенно спросил:

— Юрка, а ты что здесь делаешь?

— Жду троллейбус, — топорно сострил он. — Пошли, бухнем.

Мы подошли к столу, и он тут же налил себе полный стакан и мне немного.

— Тебе больше не надо, — изрек наставительно Юрка. — Ты уже подшофе. Я же вижу.

— Не надо — так не надо, — миролюбиво согласился я.

Мы выпили и закусили.

— Так все же, что ты здесь делаешь? — продолжал я настаивать. — Ты же чистокровный русак.

— Не приставай, — отрезал он. — Кстати, мы завтра у тебя в четыре часа. Мне Лева звонил.

Внезапно его кто-то оттащил в сторону. А ко мне подсел довольно странный тип, абсолютно лысый и с большой бородой. Он тут же предложил выпить и, поскольку я чувствовал себя нормально, то легко согласился.

Мы выпили граммов по сто и отошли в сторону. Я, видно, пришелся ему по душе, так как он разговорился. Правда, я не понимал, о чем он говорит, но все же решил со всем соглашаться и постоянно кивал.

— Понимаешь, — объяснял он возбужденно. — Я взял по трешке за грамм. А тут мне достали два ружья, и я остался без «бабок».

Я ему посочувствовал, потому что у меня в кармане был только червонец.

— Так, может, ты заберешь? — спросил лысо-бородатый. — Я тебе по два пятьдесят отдам, считай, даром.

Не могу сказать, что меня сильно заинтересовало его, может быть, лестное для меня предложение, но, раз уж мы с ним выпили, я почувствовал моральную ответственность, и решил его выручить.

— Ну, хорошо, — еще раз кивнул я. — Только для тебя. — Достав из кармана десятку, отложенную для преферанса, я протянул ему и сказал: — Давай четыре грамма.

Мне стало просто интересно узнать, что же так дорого стоит. Однако, как ни удивительно, мужик не выразил никакого желания отдать мне то, что только что так рьяно предлагал. Напротив, он ошалело посмотрел на меня и бочком-бочком выскользнул из комнаты.

Больше особых приключений в тот вечер не случилось.

Когда меня забирала жена, я был уже прилично на взводе, так как успел еще пару раз приложиться. Однако чувствовал себя довольно бодрым и в несколько путаной форме изложил ей разговор с этим парнем.

Как ни странно, она не выразила ни малейшего сочувствия.

— Кретин, это были кораллы, — проинформировала меня Таня.

Сделал вид, что обиделся, и всю оставшуюся дорогу молчал, хотя это было тяжело.

Утро субботнего дня прошло абсолютно неинтересно. Таня, уже давно не воспринимавшая меня всерьез, приняв мою головную боль за обиду, решила извиниться за «кретина», что оказалось довольно-таки сложно, поскольку я подчистую забыл, что вчера обиделся. Когда же она мне напомнила, я вначале решил возмутиться, но резонно сообразив, что все равно ничего хорошего из этого не выйдет, предложил сходить на базар. Это несколько ее удивило, но, тем не менее, она выразила радость.

Я был послан за мясом и укропом. Мясо купил прекрасное, для чего, чтобы не торговаться, выложил свой кровный рупь. А вместо укропа взял петрушку, потому что я встретил соседа, который рассказал мне какую-то небылицу, добавив в конце: «Такая вот петрушка», чем, естественно, сбил ход моих мыслей. Надо отдать должное Тане, она даже не рассердилась.

Во время субботней печеной картошки произошел идиотский разговор с Оленькой. У нее, кстати, начались школьные каникулы. Так вот:

— Папа, — спросила она, — а мы куда поедем?

— Не знаю, — ответил я. — Зоопарк еще закрыт. А куда ты хочешь?

— В Канаду, — спокойно заявила Оленька. Честно сказать, я не нашел, что ей ответить. Увидев мою слегка отвисшую челюсть, в разговор вмешалась жена, причем с криком.

— Не задавай папе дурацких вопросов! — орала она.

— Не трогай ребенка! — рассердился я. — Она все слышит и повторяет. Ну, с чего ты решила, что мы поедем в Канаду?

— Мама говорила с какой-то тетей по.. телефону и сказала.. сказала, там хорошо, -ответила Оленька, слегка запинаясь.

— Ты с ума сошла! — закричал я. — Во-первых, при ребенке. Во-вторых, по телефону. Вернее, во-первых, то, что, во-вторых. А если он прослушивается?

— Ага, — поджала губки Таня. — Ты сам дрожишь, а свой зад поднять боишься. Так и будешь всю жизнь дрожать и ни черта не добьешься!

— Да, — вдруг брякнул Мишка. — Мне тоже уже надоело. Там — молчи, здесь — нельзя.

— Папа, — добавила хворосту в огонь Оленька. — Хватит бояться. Скажи все.

— Да вы что, все ненормальные?! — взбесился я. — Прекратите немедленно!

Это получилось так неожиданно с моей стороны, что все действительно замолчали.

— Чтобы больше на эту тему не было разговоров, — сурово предупредил я.

— Особенно при ребятах.

— Каких это ребятах? — слегка удивилась Таня. — При Юре и Леве, что ли?

Так Юра сам хочет уехать. Ты что, не видел, как он умолял Изю и Беллу прислать вызов?

— Так он же русский?

— Ну и что? А его Нина — наполовину еврейка. Вот он и хочет смотаться.

А Лева, — продолжала она. — У него уже вызов на руках. Только его первая жена не дает разрешения…

— То есть, как это первая? — теперь удивился я. — У него же нет второй.

— Ты меня на слове не лови, — заметила Таня. — Ну, бывшая, скажем так.

Какое это имеет значение?

— А вот Фима не хочет ехать, — ляпнул я не к месту.

— Не «не хочет», а не может, — она повысила голос. — И вообще, помой посуду, — абсолютно нелогично закончила она наш спор.

Помыв посуду и подремав на диване минут сорок, я поднялся в довольно бодром расположении духа. Мишка смотался к товарищу, а Таня, забрав Оленьку, пошла к подруге, предварительно предупредив, чтобы мы не очень накуривали.

Первым с бутылкой водки явился Левка, что было удивительно, так как он обычно опаздывал. По его сияющей физиономии можно было определить, что произошло нечто неординарное. Кроме того, он уже был «под градусом» и, хотя как раз это было его нормальным состоянием, выглядел довольно смешно.

— Ну, выкладывай, в чем дело, — начал я.

— Теоретически я был готов, но практически — отнюдь, — торжественно заявил Левка.

— Очень объясняющая фраза, — заметил я, радостно потирая руки. — По этому поводу надо выпить.

Вопреки прекрасному предложению, он стал ходить по комнате, возбужденно повторяя свое «отнюдь».

— Что такое? — саркастически заметил я. — Освободилось место попугая?

А ты, видать, репетируешь?

— Ну да, — ответил он, продолжая ухмыляться. — Она подписала.

— Кто подписал? Что подписал? — заорал я так, что Левка вздрогнул. — Ты можешь быть нормальным человеком? Знаю, что тяжело, но все-таки постарайся.

— Ты чего орешь, как идиот, — перепугался Левка и коротко объяснил — Моя б/у жена. Разрешение. Теперь понял?

Должен сказать, что просто плохое настроение у меня бывает редко. Это, видимо, от постоянной привычки шутить. Даже в абсолютно не юмористических ситуациях. Но тут на меня мгновенно навалилась внутренняя боль.

Здесь была и идиотская мысль о партнере по преферансу, о друге, которого я знал 23 года, и. как ни странно, о его отдельной квартире.

Надо заметить, мы сами не всегда отдаем себе отчет о факторах или невидимых флюидах, которые на нас влияют.

В данном случае все было естественно, без присутствия сверхъестественных сил. Просто я не хотел признаваться себе, что сказанное Левкой так сильно на меня подействовало.

— Налей-ка водки, — попросил я. У меня мгновенно пропало чувство юмора, да и общее состояние стало дурацким.

Полстакана водки привели меня в состояние если и не нормальное, то, по крайней мере, близкое к нему.

— И когда ты собираешься? — спросил я Левку.

— Сие, друг, от меня не зависит, — многозначительно ответил он. — Тут много проблем. Я ведь с сыном уезжаю.

— То есть как это — с сыном? — опешил я.

— Да так. Моя заявила — или с сыном, или не дам разрешения.

— Подожди. Сколько твоему Мишке?

— Шестнадцать. Ты что, забыл, что они с твоим и тезки, и ровесники?

— Странно, — удивился я. — Последнее время он ведь жил с матерью. А как же она так легко его отпускает?

— Ничего странного не вижу, — пожал плечами Левка. — Боится, что его заберут в армию. Но это еще не все, — добавил он. — Она сказала, чтобы мы уезжали, а через год сама приедет.

— Ну, это тебя, естественно обрадовало, — уколол я его.

— А черт его знает, — тихо сказал Левка. — Может, это и к лучшему.

Я почувствовал, что начинаю беситься.

— Да ну вас всех! Вы психи. Ну, что тебе плохо в Киеве? Квартира, бабки, девочки. Ты просто дурью маешься, — закончил я свою тираду.

— С догматиками и идиотами дискутировать не желаю, — отрезал он. — Усек?

— И к какой же категории прикажешь мне отнести себя? — искренне заинтересовался я.

— К чему-то среднему. Но я тебе уже сказал: в таком тоне дискутировать не хочу, — стоял на своем Левка. — Я уже решил, и ты меня не переубедишь. Скорее, я тебя смогу. Да и Татьяна твоя постарается.

— Уже, — машинально произнес я.

— Чего уже?

— Агитирует уже, правда, пока безрезультатно.

— Нашел, чем хвастаться, — хмыкнул Левка и, внезапно перестав ходить по комнате, сел на стул. — Я первый раз вижу, чтобы человек выставлял напоказ свою глупость.

Дальше последовало его красноречивое излияние, которое я как-то не сумел заблокировать. Говорил он около получаса и, если бы не Танин звонок, то продолжал бы и дальше.

Таня радостно кричала в трубку:

— Я достала ружье! Ты понимаешь? К Соне зашел человек и принес три ружья, — верещала она. — Так я взяла одно.

Убей меня Бог, если я помнил, кто такая Соня.

— Молодец, — грустно заметил я, чтобы хоть что-то сказать. Голова у меня уже совсем не работала. — Уж чем-чем, а патронами я обеспечу. Ты же знаешь, что отец Фимы подрабатывает в тире. Можешь не сомневаться, что…

Тут я услышал щелчок — Таня положила трубку.

— Что случилось? — перепугался Лева. — Ты очень странно выглядишь.

Я вдруг непостижимым образом вспомнил, что вчера лысый бородач что-то говорил мне насчет ружей. Сегодня ружье достала Таня. Наклевывается прекрасный способ проверить, не сошел ли я с ума.

— Лева, — спросил я негромко — Тебе нужно ружье?

— Ну, конечно, — закричал он. — Ты еще спрашиваешь?! Я бы и два купил.

Сейчас их практически невозможно достать.

Мне тут же захотелось похвастаться, и я ехидно заявил:

— А вот Таня достала.

Левина реакция была непередаваемой. Он скатился на пол и стал дико хохотать. Способность говорить вернулась к нему только через пару минут.

— Т-т-теперь я понял, — проговорил он, икая, — о каких это.. патронах ты.. ты.. ты.. говорил. — Икал он с очень приличной скоростью. — Это она… достала фото… ой… фоторужье… идиот!

Я начал кое-что соображать. Однако, полностью во всем разобраться так и не успел. Явились Фима и Юра. Пулька получилась самая дурацкая. Лева ни черта не соображал, видимо, от счастья, а у меня по-сумасшедшему шла карта.

Вторую решили не расписывать. Допили Левкину бутылку водки и мой коньяк.

Когда пришла Таня, в комнате было накурено и стоял невообразимый шум. Несмотря на это, она не только не возмутилась, а немедленно подключилась к теме разговора. Их общее мнение обо мне не соответствовало моему собственному, но перекричать сразу четверых не получалось.

Воскресенье прошло незаметно. На рыбалку ехать не хотелось — было прохладно и моросил дождь. Весь день я провалялся на диване в наипаршивейшем настроении. Днем позвонил Юра и спросил, смотрю ли я борьбу по второй программе. Я сказал, что нет. Поблагодарил его за звонок и, предвкушая удовольствие от борьбы (я занимался борьбой в четвертом классе ровно три

дня, пока не вывихнул руку. Но Мишке рассказывал, что был КМСом — кандидатом в мастера спорта и, если бы не травма, точно стал бы чемпионом Украины), включил телевизор.

Там действительно речь шла о борьбе. Диктор, не переставая, твердил об этом. Правда, была одна мелочь — это была борьба за урожай. «Ну, ничего», — подумал я. Юрка от меня тоже дождется…

В понедельник, прямо с утра, мне позвонила Лора.

— Ну, что, узнал? — сразу спросила она.

— Нет еще, перезвони часа в три, — ответил я и, как ни удивительно, мгновенно вспомнил, что должен был узнать.

Не откладывая дела, я решил взять быка за рога и поговорить с моим шефом, тем более, что был с ним в хороших отношениях.

Николай Иванович был мой одногодок. Когда-то его списали из авиации за пьянство. Парень он был неплохой. Мы часто срывались из института выпить по сто граммов (иногда и побольше) и поиграть часок на бильярде.

Сегодня он грустно сидел в кабинете, рассматривая какие-то чертежи.

— Привет! Зачем тебе все это? — показал я на горы бумаг. Когда никого не было в его кабинете, мы держались на «ты».

Шеф оживился.

— Саша, давай бухнем. У меня бутылка молдавского, товарищ принес.

— Не-а, не могу, — отрезал я. — Решим один вопрос, тогда пожалуйста.

В душе я был доволен, что у него уже есть бутылка. За второй он обычно не посылал никого, а шел сам, и в этот день уже на работу не возвращался. В принципе, Коля никому не мешал. Но если он приходил пьяный часа в два, то ходил по отделам и всем морочил голову.

— Ну, давай. Что там у тебя? — спросил он.

— Значит, так. Помоги мне устроить сюда товарища, кстати, твоего тезку.

— Запросто, — быстро отреагировал Коля. — Тезку — это запросто. Пусть прямо сейчас и

приезжает, тем более, что бутылка есть.

Я сильно обрадовался.

— Не в бутылках счастье, а в их количестве. Он и сам пару привезет. Я от тебя позвоню?

Телефон дориного Коли я помнил хорошо, а коммутатор был 3—62.

— Замечательный номер, — расплылся Николай Иванович. — Такой уж точно не забудется, — заметил он, имея в виду цену на водку.

— Попросите, пожалуйста, Николая Моисеевича, — но реакция моего шефа оказалась мгновенной. Все-таки, бывший летчик. Я даже не успел услышать ответ в трубке, как он хлопнул по рычагу.

— Ты что, обалдел. — зашипел он. — Какой-такой Моисеевич? Он что, еврей?

— Ну да, — ответил я удивленно. — Николай Моисеевич Шрайберг.

Шеф схватился за голову.

— Нет, — сказал он тихо. — Ты уж меня, Александр Борисович, извини. Не могу. Думаешь, что я сидел в таком хреновом настроении? Из изыскательского отдела трое подали заявление на увольнение и все просят справку в ОВИР.

Я озадаченно посмотрел на шефа.

— Послушай, но там же всего четыре человека?

— Пять. Пятый — Вася. Синьковка. Сам понимаешь, Вася никуда не поедет.

— Что же теперь будет? — растерянно спросил я.

— Известно, что. Выговор по партийной линии. Очередной.

— Я тебя не об этом спрашиваю. Что будет с отделом?

— Да закроем к чертовой матери. — Коля обреченно махнул рукой. — Синьковку куда-нибудь пристрою. А Фирку отправлю делать кальки у чертежников. — Он сделал многозначительную паузу. — А если выгонят из партии, возьму, да женюсь на Фирке и укачу с ней к чертовой матер! — Он замолчал.

Это было похоже на правду. Полгода назад Коля ушел от жены и перебрался к Фире.

— Да, вот еще что, — вспомнил он. — Могу тебя обрадовать. Не утвердили тебя в должности начальника отдела. Скоро придет твой начальник. Я его уже видел. Не хотел тебе говорить, но видишь, как все вываливается. И мне замену найдут. — Шеф задумчиво достал бутылку. — Ну, ты как хочешь, а я выпью.

Ни слова не говоря, я повернулся и пошел в свой отдел. Набрал телефон

Татьяны.

— Слушай, — сказал я сконфуженно, — ты можешь позвонить Доре? Скажи ей, что у меня ни черта не вышло. Я не смогу устроить сюда Колю.

— А зачем ты ей обещал? — удивилась Таня. — Ты что, ребенок? Не понимаешь, что его сейчас никуда не примут? Кстати, если завтра ты уволишься, то нигде не устроишься.

— Что-то ты заговорила стихами: уволишься — устроишься? И, вполне возможно, это мое близкое будущее. Мне только что объявили, что я не утвержден в должности начальника отдела и нам в среду присылают номенклатуру.

— Вот и чудесно! — обрадовалась она. — Еще месяц-другой покрутишься, а там все будет в порядке. Целую! — заключила она и положила трубку.

Ко мне подошел Димка.

— Александр Борисович, — сказал он заискивающим голосом. — Мне надо с вами поговорить.

— Ну, давай, говори.

— Нет, не сейчас и не здесь.

— И ты, Брут, — заметил я полувопросительно. — Что, у вас у всех иголки в одном месте?

Его постная физиономия слегка прояснилась.

— Как же вы догадались?

— Да уж, догадались, — я процитировал Ильфа и Петрова. — Заходили бы, сосед, в 66 поиграем.

Димка улыбнулся.

— Вы знаете, как я вас уважаю, но Вы…

— Ладно, ладно, — перебил я его наставительно. — Я тебе поговорю. Я пока еще твой начальник.

— Боюсь, что временно, — проговорил он, глядя прямо в глаза.

— А тебе это откуда известно?

— Шлюхами земля полнится. У меня связи во всех точках земного шара. Причем, иногда — половые. Ну, так что, поговорим?

— Ну, хорошо, приходи, — согласился я. — Поговорим, если хочешь. Послушай, Димка, а сколько тебе лет?

— Тридцать два.

— Ого! Не может быть! И так все Димка, да Димка?

— Маленькая собачка — до старости щенок. Хотя и тривиально, но это так, — отпарировал он. — Так я к вам заскочу. Может быть даже сегодня вечером.

— Приходи, — сказал я невнимательно, так как заметил Яшу Цацкиса.

— Ты с чего это приплелся? — спросил я и тут же увидел, что у него

подбит глаз. — Что с тобой?

— Да эти скоты вот пошутили по-идиотски, — грустно ответил Яша. — Юрка и иже с ним. Уже за сорок, а ума нет.

Оказалось, что в отместку за какую-то Яшкину шутку эти умники развесили объявления, что, мол, продается обезьяна по кличке Яшка, четырех лет, и дали адрес Цацкиса.

Яшка пару дней потерпел, а потом кому-то из покупателей дал в морду. Тот, недолго думая, врезал ему в глаз. Теперь Яшка ездил по всему городу, выискивая и срывая объявления.

— Ты позвони Юрке, — попросил он. — Узнай, где он их прилепил. Я с ним после этого вообще разговаривать не хочу.

— Ладно, позвоню, — кивнул я. — Слушай, Яш. Ты не можешь устроить дориного Колю на работу? Ты, кажется, его знаешь.

— Могу, — неожиданно согласился он. — К себе, мастером участка.

Цацкис работал начальником электроучастка. Имел и неплохие знакомства, и немалые деньги. Я решил быть с ним откровенным.

— Яш, по правде говоря, ему нужна работа, чтобы…

Он не дал мне договорить.

— Саша, ты не думай, что я осел. «Это легко было сообразить», — заметил он. — Изя ведь уезжает, и ниточка тянется к Доре и Коле.

— Умница, — улыбнулся я. — Спасибо тебе большое. А Юре я сейчас же позвоню. Он сам все поснимает. Уж я ему устрою!..

На работе делать было нечего, и я предался грустным размышлениям. Вот так. Друзья разъедутся, кто куда. Придет жлоб начальник. Квартиры Левкиной не будет.

Я прервал себя и позвонил Юрке.

— Ты зачем, такой сякой, объявления про обезьян пишешь, — начал я сурово. — Над человеком, понимаешь ли, издеваешься. Снимай все сейчас же.

Кажется, я его убедил, тем более что присовокупил к своей тираде сообщение о яшкином подбитом глазе. Юрка что-то промямлил в ответ, мол, что уже почти все поснимал, но пусть парочка останется, пусть знает.

Что должен был знать Яша, меня заинтересовало, и я узнал следующее. Яшка, будучи временно свободным, украл у Юры очередную пассию, Галку. И уехал с ней в Сочи на три дня. Это бы Юрка простил. Но Яша уехал на Юркин день рождения и еще прислал телеграмму: «Поздравляем. Целуем. Быть не можем. Прикованы к постели. Галя, Яша.» Я у Юрки не был. И узнал это только сейчас.

А то бы Яше несдобровать. Скотина.

Часа через два, мучительно пролистав «Литературку», набрал Дорин номер.

Ее радость невозможно было передать.

— Сашенька, ну что для тебя сделать? — спросила она, плача от счастья.

— Похудей на двадцать кило, — грубо пошутил я.

Стало скучно. Лены не было. Она позвонила и сказала, что неважно себя чувствует. И я опять поплелся к Николаю Ивановичу. Того уже прилично развезло.

— Ухожу, — коротко бросил я. Шеф посмотрел на меня непонимающим взглядом.

— Да нет, не навсегда. Просто хочу домой.

— Ну и иди, — мотнул головой Коля. — Никому ты здесь не нужен.

— Это точно, — согласился я. — Никому.

Взяв такси, я поехал на участок к Яшке. А у него уже сидели Юрка и Коля. И когда только успели приехать? И даже помириться? Оказалось, не только приехали, а и вовсю отмечали Колино устройство на работу.

Все свершилось, как в сказке. Жаль только, что не было Троцкого (так мы все называли Левку). У него была страсть — толкать длинные тосты и при этом молоть удивительную чушь.

— Позвони Инке, — сказал Юра. — Троцкий, наверное, у нее.

Левка работал наладчиком вентиляционных систем и постоянно числился в командировке. Но при этом торчал целыми днями в городе. Фирма его называлась как-то странно — Укрспецгордор плюс еще какая-то абракадабра, расшифровать которую никто не пытался. Я как-то спросил у него, что означает сия аббревиатура.

— А тебе зачем? — спросил Левка подозрительно.

Скорее всего, он и сам не знал.

— Инесса, привет, — сказал я. — Левка не у тебя?

Милая Инночка была, что называется, дама полусвета. Умная и красивая, но абсолютно бесшабашная. Дочь ее жила у матери, а она сама — в прекрасной двухкомнатной квартире. Мужа, директора комиссионки, крепко посадили года три назад. И она развлекалась, пустившись во все тяжкие. Короче, у нее в свое время перебывала вся наша братия.

— Не говори мне об этом идиоте, — возмутилась Инна, имея в виду Троцкого. — Этот болван позвонил мне в два часа ночи, и я, нежная и удивительная, с клиентом за спиной вынуждена была час ему втолковывать, что я сегодня не дежурю по городу.

Да, Троцкий и есть Троцкий, тут уж ничего не поделаешь. Извинившись, я положил трубку.

Веселье шло своим чередом. Краем уха я слышал Колин рассказ об Изиной эпопее в Москве. Оказывается, он там вдребезги напился, да так, что полез прощаться с Мининым и Пожарским. У него, видно, уже порядком двоилось, и он объяснял всем у памятника, что сидят Минин с Пожарским, а стоит Долгорукий.

Просто чудо, что его не замели.

Стало еще скучнее, чем на работе, и я поехал домой. Дома меня ждал Мишка с подбитым глазом. Я не очень расстроился, но подумал, что это какая-то мистика, и спросил своего отпрыска, какого черта он подрался.

Оказалось, что он даже не дрался, а просто получил в глаз, причем ни за что.

Вернее, за то, что еврей.

— В трамвае здоровый болван сказал мне «жид», -объяснил Мишка. — Ну, я ему популярно объяснил, чтобы он не сильно радовался, так как он тоже на «ж» — «жлоб». Видать, это его оскорбило, и он мне врезал.

— А ты ему? — поинтересовался я.

— Так этот кретин на 120 кило потянет. Чего же я с ним буду тягаться? — удивился Мишка. — И потом, их много, этих дураков. И все равно, не моя это страна, — философски заключил он, несколько реалистичнее, чем я мог предположить.

Я взял книжку и лег на диван, но читать не смог. Мне в голову упорно лез один вопрос: что я там буду делать и кому я там вообще нужен, без языка, без связей, без квартиры, без друзей. Кому?

Потом я задремал и не сразу сообразил, что от меня хочет дочка.

— Оленька, — недоуменно спросил я, предполагая, что нахожусь на работе.

— А ты что здесь делаешь?

— Да вот, — серьезно отвечает она. — Живу пока. Тут дядя Дима пришел, а ты спишь.

— Ну, давай тогда сюда дядю Диму, — сказал я, просыпаясь.

— Добрый вечер, — торжественно объявил входящий Димка и положил на стол коробку конфет.

Я ошалело посмотрел на него.

— Ты чего это конфеты приносишь?

— А это я лучшей части семьи Брагинских, а не алкашам разным.

— Ну-ну, распоясался, — я начинал сердиться. — Ты еще сосунок так

говорить со мной. — Мне явно захотелось показать разницу в возрасте и занимаемом положении.

— Да будет Вам, Баб, — прервал он меня. — Я уже не ваш подчиненный, и пришел к Вам не как к шефу, а как к умному человеку. Если Вы себя таковым не считаете, то честь имею.

— Так-так-так, а ну-ка давай еще разок. Что-то я не совеем врубился.

— Очень даже врубились, — успокоил меня Димка. — Заговорили нормальным языком — значит, врубились.

— Ну, и что ты этим хотел сказать?

— Послушайте, Баб, — сказал он. — Я же подчеркивал, что пришел к Вам, как к умному человеку. А Вы стараетесь доказать обратное.

— Ну, хорошо, — благосклонно заметил я. — Любому человеку приятно узнать горькую правду, что он умен. И я принимаю это заявление. Кстати, а чего это ты меня Бабом назвал?

— А вы что, не знали? — удивился Димка. — Вас так все называют. Брагинский Александр Борисович. Примитивная аббревиатура.

— Сам ты примитив, — ответил я. — Так и тебя можно «задом» назвать. Ну, если читать наоборот.

Тут Димка расплылся.

— Я же говорил, что Вы умны до чрезвычайности. Так меня друзья и называют. Я услыхал едкий смешок и обернулся. В дверях стояла Татьяна и хихикала.

— Ты чего это смеешься? — удивился я.

— Да вот, услышала, что тебя Димочка умным назвал. — сообщила она. — Это и вызвало бурный приступ веселья.

— Привет, Танюша, — панибратски сказал Димка. — Вот, конфетки Вам принес.

— Ну, ты просто умница, — быстро отреагировала Таня и чмокнула его в щеку. Мне показалось, что я смотрю фильм. Но это была еще первая серия. А во второй Таня поинтересовалась, сколько стоят конфетки.

— А Вы, Танюша, посмотрите, может быть, они вам не понравятся, — как то загадочно произнес Димка.

— Ну, с твоим вкусом, — со значительным видом произнесла она.

В коробке оказались совсем не конфеты, а две нитки янтарного ожерелья.

— По 45 рублей за штуку, — сказал Димка. Я тут же взял сигарету и вышел в коридор. Раздраженный до предела, я все же пытался держать себя в руках.

Так-так, значит, за моей спиной они договорились меня вывезти. Как багаж!

Ну, ничего. Я им устрою. Завтра же позвоню родителям и заявлю, что Таня хочет увезти их внуков. Посмотрю, как она попляшет. В коридор вышел Димка.

— Баб, — сказал он. — Ну, чего Вы расстроились?

— Не смей меня так называть! — рявкнул я.

— Ну, хорошо. А как? Не Александром же Борисовичем?

— Называй меня Сашей, и можно на «ты», — неизвестно зачем добавил я.

— Ну и чудесно, — согласился Димка и тут же заметил: — Знаешь, Саша, кончай валять дурака.

Я даже растерялся от его амикошонства и спросил:

— Это в каком смысле?

— Да в прямом! — буркнул Димка. — Ни черта нам здесь не светит. Ни в моральном, ни в материальном плане. Ты вообще можешь себе уяснить ситуацию?

Не зарываясь, как страус в свои яйца, а реально. Оглянись по сторонам. Пройдет год — и ты останешься один. Ну, не год, так два, три — и ты будешь локти кусать.

— Кому? — спросил я мрачно.

— Да не мне, — усмехнулся он. — Мои локти уже будут далеко.

— Хватит болтать, на работе завтра поговорим.

— На какой работе? — переспросил Димка. — Я же сказал, что уже не ваш подчиненный. Вернее, не твой. Когда ты ушел, я заявление подал, и Коля наложил резолюцию. Это, правда, мне стоило бутылки, но стоило. Так что нет больше в отделе Димки. Гуд бай, аривидерчи, все, — добавил он. — Я ушел!

Потом поговорим. У меня теперь времени вагон и маленькая тележка.

— Интересно, — спросил я Таню. — Где ты взяла деньги на янтарь? Это во-первых. Во-вторых, на это идиотское ружье и всякое такое прочее. И где логика — сначала дарить янтарь, а потом его покупать. Я тебя предупреждал, что там, — я сделал паузу, — мне делать нечего. А завтра я позвоню твоим и своим родителям и скажу, что ты хочешь увезти их внуков. Вот так.

— Ты знаешь, — спокойно заметила Таня. — Все твои беды от того, что ты слушаешь только самого себя и вообще не желаешь слушать других. Вот, например, ты задал мне вопрос: откуда у меня деньги. Ну и дождался бы ответа. Так нет — все мелешь и мелешь. А деньги мне, между прочим, дали твои родители. Кстати, теперь можешь пойти и посмотреть на себя в зеркало. Представляю удовольствие, которое ты получишь от своей идиотской рожи.

Разумеется, я не последовал ее дельному совету, так как легко сообразил, что выгляжу сейчас не лучшим образом.

Итак, на родителей все мои надежды отпали. Что же делать? Я даже не могу представить, как мне придется поменять весь свой жизненный уклад. Все, все, к чему я уже привык: к общей квартире, друзьям, к пулькам по пятницам — все это надо менять, менять на старости лет. Сорок лет, пожалуй, это не совсем старость, но все-таки… Да и языка я не знаю. По-английски объясниться не сумею. По-немецки считаю до десяти. Это не мало. И на большее пока…

— Свинство все-таки, — сказал я громко. — Представь ситуацию. Я..

Таня завизжала так, что я даже присел:

— Замолчи! А представь мою ситуацию. «Я не могу, я не знаю, я не хочу», — передразнила она меня. — А обо мне ты подумал?! О Мишке? Об Оленьке? Ты — просто паршивый ин-ви- ди-ду-лист.

Захлебываясь в слезах, она не смогла выговорить это слово, но я как-то догадался.

— Ну, ладно, — сказал я примирительно. — Успокойся. Давай сядем и поговорим.

— Не хочу я с тобой разговаривать! — отрубила Таня и пошла плакать на кухню. Тяжело вздохнув, я присел на диван.

— Батя, — позвал меня Мишка из другой комнаты. — Иди сюда. Я с тобой поговорю, раз мама не хочет.

Он сидел на кровати и слушал песни Галича. Затем выключил магнитофон.

— Ну, давай, умничай, — согласился я.

— Ты вообще догадываешься о маминой ситуации на работе? — он

по-взрослому задал вопрос.

— А какая ситуация? — развел я руками. — Работает себе и работает. Все нормально.