12+
Наш край

Бесплатный фрагмент - Наш край

Литературно-краеведческий альманах. Выпуск 15

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 114 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Альманаху 10 лет!

10 лет прошло, как увидел свет литературно-краеведческий альманах «Наш край». Хочется подвести первые итоги и вспомнить, как всё начиналось.

Инна Евгеньевна Иванова,
автор идеи и редактор альманаха «Наш край»

Идея создания периодического издания появилась еще в 2005 году, но она требовала, чтобы в одной точке объединились желания, возможности и финансы. И это случилось только в 2008 году, когда мою идею поддержали два замечательных человека, талантливых поэта: Николай Тимофеевич Зюзин и Лев Григорьевич Дворецкий. Если первый поддерживал во всем и только хвалил, то Лев Григорьевич (а он поэт-сатирик) критиковал нещадно всё, начиная с названия и заканчивая каждой запятой. Я им очень благодарна и за критику, и за поддержку.

Основные авторы альманаха, они же ведущие краеведы района: Алексей Иванович Фёдоров, Андрей Иванович Фёдоров, Алексей Николаевич Ефимов.

Основными направлениями опубликованных научных статей были:

— церковное краеведение;

— исследования истории населённых пунктов, их улиц;

— исследование народного хозяйства и организаций в различные периоды времени;

— исследование захоронений времён Великой Отечественной войны.

Приведены расширенные биографии следующих личностей:

— Чесниченко Егор Прокофьевич — боец 9-го Псковского погранотряда, погибший у д. Лудони в 1941 г.;

— Модзалевские, Гоштовты, Гуро, Блоки, Качаловы, Киршбаумы — представители этих дворянских родов жили на территории района;

— Гаврилов Дмитрий Николаевич — поэт, член Союза писателей;

— Колмакова Любовь Семеновна — партизанка, похоронена в д. Кубасово;

— Глинский Сергей Николаевич — военный лётчик, Герой Советского Союза, уроженец района;

— Петров Анатолий Николаевич — писатель, редактор журнала «Нева», уроженец района;

— Епишкин Пётр Александрович — партизан, похоронен в д. Палицы;

— Овсянкин Михаил Иванович — разведчик, Герой Советского Союза, уроженец района;

— Кох Николай Петрович — редактор районной газеты в 1930-е гг,

и других.

Опубликована статья освещающая встречу А. С. Пушкина и В. Кюхельбекера на станции Залазы 14 октября 1827 года.

Наиболее ценны воспоминания людей. Опубликованы воспоминания о событиях Великой Отечественной войны на территории района: Иванова Михаила Фёдоровича, Гусева Сергея Ивановича, Ивановой Веры Николаевны, Лукницкого Павла Николаевича, Васильева Гордея Ивановича и др. А так же воспоминания руководителей хозяйств района: Фёдорова Владимира Сергеевича, Смагина Фёдора Васильевича, Николаева Владимира Михайловича, Архипова Дмитрия Сергеевича.

Издана проза: Волковой Зинаиды Васильевны, Клевцова Виктора Фёдоровича, Гуро Елены Генриховны; Юрия Галича; Петрова Анатолия Николаевича и др.

Опубликованы стихи: Зюзина Н. Т., Григорьева И., Берестень Н. П., Салеевой М., Коптюка В., Галкина Е. А., Степанова В. Я., Гаврилова Д. Н., Ведерниковой Л. А., Рошки Н. Ю., Дмитриевой Л. И., Фёдорова Ал. И., Семёнова В. А., Буданова В. Ф.

Распространяется альманах по библиотекам Струго-Красненского района, экземпляры издания передаются также в Псковскую областную универсальную научную библиотеку и Российскую национальную библиотеку в Санкт-Петербурге.

В 2017-м году литературно-краеведческий альманах «На край» внесен в Реестр Российской периодической печати.

Выражаю глубокую признательность всем, кто печатался в альманахе и приглашаю к дальнейшему сотрудничеству.

Фёдоров А. И. 

Полный кавалер ордена Славы
Иван Дмитриевич Голубев

Иван Дмитриевич Голубев родился 28 ноября 1903 г. в д. Засеки Жуковской волости Псковского уезда. Окончил 4 класса Засецкой школы. После работал на железнодорожной станции Верест (она располагалась на линии Мшинская — Волосово).

Иван Дмитриевич Голубев

В 1924–1925 гг. проходил действительную военную службу в Красной армии. Проживал вместе с семьёй на хуторе Ломы Молодейского сельсовета, работал в Псковском лесхозе. В 1939 г. вновь был призван в армию, участвовал в советско-финской войне (1939–1940).

С началом Великой Отечественной войны пришёл в Новосельский военкомат, но мобилизован не был по семейным обстоятельствам (шестеро детей) и не призывному возрасту. Вступил в территориальный истребительный батальон, но наладить борьбу с оккупантами руководство батальона не смогло. Так Иван Дмитриевич остался на оккупированной территории, пытался связаться с партизанами, но не успешно. Голубева несколько раз немцы отправляли в трудовые лагеря, но он каждый раз оттуда бежал. В 1943 г. построил в лесу несколько землянок, чтобы сохранить людей и имущество деревенских жителей, а также хутора, сожжённого немцами.

В марте 1944 г. после освобождения территории Новосельского района от немецко-фашистских захватчиков, добровольцем прибыл в военкомат и был призван в Красную армию. Был зачислен в 340-й стрелковый полк 46-й стрелковой Лужской дивизии наводчиком 45-мм орудия. После принятия пополнения, дивизия с лета 1944 г. участвовала в боях на Карельском перешейке.

В июне 1944 г. в бою по прорыву обороны противника на Выборгском направлении под ураганным огнём автоматов и пулемётов, Голубев прямой наводкой из своего орудия уничтожил две пулемётных точки, убил четырёх финнов и отбил тем самым контратаку.

Приказом командира 340-го стрелкового полка №018/н от 19 июня 1944 г. красноармеец Голубев был награждён медалью «За отвагу».

В бою 28 июня 1944 г. в районе озера Кяртильян-Ярви при прорыве обороны финской армии, красноармеец Голубев прямой наводкой из своего орудия разрушил два дзота и уничтожил три пулемётных точки противника. После чего проделал два прохода в проволочных заграждениях до 20 метров в ширину. Форсировав озеро, ведя ожесточённый огонь из своего орудия, успешно отбил контратаку противника.

За успешные боевые действия по прорыву обороны противника приказом частям 46-й стрелковой дивизии №063/н от 10 июля 1944 г. красноармеец Голубев был награждён второй медалью «За отвагу».

После освобождения города Выборга, при отражении контратаки финнов, прямым попаданием снаряда орудие Голубева было разбито, а расчёт погиб. Голубев, раненый и контуженный, был засыпан землёй и с трудом выбрался на свежий воздух. Чуть позже он принял новое орудие.

В сентябре 1944 г., после выхода Финляндии из войны, дивизия была переброшена обратно на Псковскую землю, принимала участие в форсировании Чудского озера и боях на территории Эстонии.

Иван Дмитриевич, как опытный и умелый наводчик в бою 19 сентября 1944 г. в районе села Айду Вильяндиского района Эстонской ССР из своего орудия уничтожил одно противотанковое орудие, три пулемётных точки, зажёг четыре дома, где находились автоматчики, которые вели огонь по пехоте, убил двух снайперов.

За умелое ведение огня и отвагу ефрейтор Голубев приказом частям 46-й стрелковой дивизии №078/н от 5 октября 1944 г. награждён орденом Славы III ст.

22 октября 1944 г. за успешное ведение боевых действий 46-я стрелковая Лужская дивизия была награждена орденом Суворова.

После освобождения городов Тарту и Пярну, дивизия переброшена на 2-й Белорусский фронт в Польшу.

14 января 1945 г. при прорыве сильно укреплённой обороны противника севернее города Пултуск, Голубев сумел своевременно выявить огневые точки, при этом уничтожил самоходное орудие и два станковых пулемёта.

До 28 января 1945 г. расчёт ефрейтора Голубева осуществлял огневое сопровождение наступающих стрелковых подразделений на Висленском плацдарме в районе города Мариенбург (ныне Мальборк) и у населенного пункта Грабау (ныне Старогард-Гданьски).

За отвагу и мужество приказом войскам 2-й Ударной армии №018/н от 27 февраля 1945 г. командир 45-мм орудия ефрейтор Голубев награждён орденом Славы II ст.

Освободив Польшу и выйдя на территорию Германии, 46-я дивизия продолжила наступление.

Приказом от 25 марта 1945 г. за храбрость, проявленную в боях на территории Германии ефрейтор Голубев Иван Дмитриевич награждён орденом Славы II ст. повторно.

В боях за город Штеттин (ныне Щецин) Голубев показал себя смелым и решительным командиром орудия при отражении контратаки противника, уничтожил огнём своей пушки один пулемёт, трёх снайперов и рассеял атакующую группу немцев.

За проявленные мужество и отвагу приказом командира 46-й стрелковой Лужской ордена Суворова дивизии №037/н от 8 мая 1945 г. ефрейтор Голубев награждён третьей медалью «За отвагу».

Войну закончил Иван Дмитриевич в звании младший сержант на реке Эльбе.

Вскоре после Победы Голубев был демобилизован. Вернулся на родину к своей большой семье, снова стал работать в лесхозе, проживал в д. Углы.

В связи с тем, что Иван Дмитриевич был дважды награждён орденом Славы II ст., указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 августа 1955 г. в порядке перенаграждения Голубев Иван Дмитриевич награждён орденом Славы I ст.

Впоследствии Иван Дмитриевич работал на Октябрьской железной дороге и в совхозе «Молодейский». Скончался 15 января 1980 г.

Источники:

— ЦАМО Ф.33. Оп.686044. Ед. хр.4281. С. 3; Оп.686196. Ед. хр.4565. С. 2, 30, 31; Оп.690155. Ед. хр.590. С. 2, 28, 29; Оп.687572. Ед. хр.1669. С. 2, 66, 67; Оп.686196. Ед. хр.2053. С. 10, 202, 203.

— Борщёв С. Н. От Невы до Эльбы. — Л., 1970. С. 332.

— Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000.

— Кавалеры ордена Славы. — Л., 1971. С. 120–142.

— Книга Памяти. Историко-документальная хроника. Псковская область. Т. 1. Изд-во организационно-методического центра по подготовке областной Книги Памяти. — Псков, 1993. С. 211.

— Корнеев Н. П., Алексеев О. В. Подвиги героев бессмертны. — Псков, 2005. С. 240–241.

— Псковская энциклопедия / Гл. ред. А. И. Лобачёв. — Псков, Псковское региональное общественное учреждение — издательство «Псковская энциклопедия», 2007.

— Псковский биографический словарь. / Под общ. ред. В. Н. Лещикова. — Псков, ПГПИ, 2002.

Васильев З. Д. 

Вижу цель

В Ломах всегда начинали сенокос первыми: здесь низкие и сыроватые луга. Трава, какая бы сушь ни стояла, росла высокая, густая. Нынче она тоже вымахала по пояс.

Утром над Ломовской поймой висел тонкий, будто сотканный из паутины туман, а к полудню через белесую дымку начало жарко палить подслеповатое солнце. Иван Голубев, в закатанных до колена штанах, босиком, шёл в цепочке косарей последним. Невысокий, щупловатый, в мокрой от пота белой рубашке, он работал с необыкновенным усердием и с какой-то лёгкостью. Острая коса почти беззвучно срезала траву, укладывала её в бесконечный и ровный рядок. Иван торопился: приближался обеденный час, и до наступления его хотелось непременно закончить этот прокос. Работавшие впереди уже управились с делом, воткнули косы в землю и, раскрыв кошёлки с едой, присели на сухие продолговатые кочки.

— Будет тебе, кончай! — звали мужики. Голубев тоже сел на сухую, мягкую кочку, развязал небольшую белую котомку, достал бутылку с холодным, ядрёным квасом. Пил он жадно и торопливо, то и дело вытирая горячей рукою вспотевшее лицо. Потом взял горбушку хлеба, белый ломоть сала, аккуратно разрезал его на тонкие кусочки и стал неторопливо, аппетитно жевать, запивая прохладной простоквашей.

Прошло, наверное, с десяток-другой минут этого безмятежного отдыха, как вдруг прискакавший на лошади человек громко крикнул взволнованным голосом:

— Товарищи, война! Гитлер напал!

…Во дворе Новосельского военкомата, куда Голубев вместе со своими ломовскими добрался только к вечеру, шумело и волновалось людское море. Лейтенант с листком бумаги в руках обходил строй новобранцев, называл фамилии. Одна за другой колонны уходили на станцию.

Иван вернулся домой поздним вечером того же дня. Его не мобилизовали по семейным причинам: у Кати оставалось на руках шестеро детей, один меньше другого. Утром, чуть свет, он отправился на сенокос. Работал почти без передышки, стараясь сам доделать всё то, что не успели завершить ушедшие на фронт односельчане. Вокруг по-прежнему было до звона в ушах тихо, и эта настороженная, притаившаяся тишина угнетала душу, до боли щемила сердце: что же будет дальше?

Тёплым и ясным июльским утром на хутор Ломы нагрянули немецкие мотоциклисты. Они ворвались в избы и, щелкая затворами автоматов, подчистую забрали почти все запасы продуктов.

С этого дня для Голубева и для всех его односельчан начались долгие, тяжёлые дни фашистской неволи. Иван Дмитриевич попытался было завязать связи с партизанами, но их отряды, однажды появившись у станции Молоди, надолго ушли в другой район, совершая глубокие и затяжные рейды. Но и этого одного появления народных мстителей оказалось достаточным для гитлеровцев, чтобы дотла сжечь хутор Ломы, а его жителей жестоко избить и арестовать. На долю Голубева выпали ещё более тяжёлые испытания. Едва Иван Дмитриевич вышел из заключения, как вдруг глубокой ночью его и старшего сына Михаила вновь схватили гитлеровцы и отправили в Псков, в концентрационный лагерь. Побег из лагеря спас их от неминуемой отправки в Германию. До дома оставались считанные километры, но немецкие ищейки напали на след патриотов и заточили Голубевых теперь уже в лагерь строгого режима.

Несколько месяцев Иван Дмитриевич и Михаил пробыли в этом страшном аду. Но однажды, в глухую и дождливую осеннюю ночь, они нашли лазейку в проволочных заграждениях и выбрались на волю. На этот раз — окончательно.

Отец с сыном добрались до деревни Углы, разыскали семью. Вскоре Голубев вновь исчез.

Наступили холода, стало подмораживать, а Иван Дмитриевич в густом сосновом бору строил землянку за землянкой: здесь, на всякий случай, можно было бы надёжно укрыть всех жителей Углов, у которых к тому же квартировали и семьи из сожженного хутора Ломы.

Но землянки не понадобились. Вскоре по деревне Углы пронеслись советские «тридцатьчетвёрки». Иван Дмитриевич горячо обнял первого встреченного им молоденького солдата, который держал в руках ещё не остывший от долгой стрельбы автомат.

А на другой день Голубев собрался в военкомат, не ожидая ни повестки, ни иного другого приглашения. Пошёл сам. Катя собрала мужу кружку да ложку, положила в холщовый мешок кусок чёрствого хлеба и щепотку соли.

— Вот и всё, — села она рядом с Иваном, бледная, без кровинки в лице.

Босоногие ребятишки, сбившись в кучу, таращили свои глазёнки на отца. Иван поднялся, взял на руки и расцеловал каждого. Взглянул на жену: по её осунувшемуся восковому лицу ручейками текли слёзы, в глазах застыли отчаяние и страх. Она бросилась в протянутые руки Ивана, прижалась мокрым лицом к его горячим колким щекам и заплакала навзрыд.

— Будет тебе, мать, будет… Береги ребятишек, сама крепись, а обо мне особо не горюй: что всем, то и мне.

Иван Дмитриевич взял лёгонький походный мешочек и вышел из дому.

* * *

В селе Рождествено, что под Сиверской, расположились части 46-й стрелковой дивизии. Только что вышедшая из боёв, она пополнялась людьми и оснащалась новой техникой, вооружением. Иван Голубев и его сосед по хутору Иван Тарасов попали в один расчёт 45-миллиметровой пушки. Оба были этому несказанно рады. Да и расчёт подобрался дружный. С сорок первого воевали вместе командир орудия москвич Михаил Андреев и заряжающий ростовчанин Сергей Козуля. Голубева назначили наводчиком, Тарасова — ездовым.

Дни были до предела загружены. Новоприбывшие солдаты учились искусству ведения боя. Каждый день марш-броски, стрельбы. К вечеру гудели ноги, усталость валила на землю.

Наступил день, когда командование отдало приказ на погрузку в эшелон. В пути солдаты узнали, что они едут на Карельский перешеек.

Маленькая станция встретила солдат необычной для военной поры тишиной. Сняв с платформы пушки, артиллеристы двинулись в путь. Ночная лесная дорога, узкая и топкая, чем-то напоминала бесконечный тоннель. Но вот лес остался позади. Колонна вышла на открытую поляну. Теперь уже совсем близко, со всех сторон, раздавался грохот артиллерийской канонады, дробно стучали пулемёты, в небе непрестанно вспыхивали холодные, мертвенно-бледные огни ракет.

До рассвета батарейцы окапывались, тщательно маскируя огневые позиции. Каждый вырыл рядом с орудием глубокую и узкую щель. Когда взошло солнце, артиллеристы оглядели местность. Впереди, метрах в двухстах, по всей огромной низине тянулась непрерывная линия траншей нашего переднего края. За узкой нейтральной полосой сразу же круто поднимались зелёные высоты, с небольшими, редко разбросанными домами хуторов. Даже простым глазом можно было рассмотреть тёмные змейки вражеских траншей, врезавшихся в покатый склон. Низина лежала перед противником, как на ладони, и требовалась величайшая осторожность, чтобы до поры до времени чем-либо не обнаружить себя.

— Смотри внимательно, — сказал Голубеву командир расчёта Андреев. — Вот у крайнего справа дома бугорок. Это дзот. Значит, цель номер один. А теперь видишь на склоне куст? Там крупнокалиберный пулемёт. Цель номер два. Понятно?

Задача, казалось бы, простая: как только начнется артиллерийская подготовка, орудие должно ударить по этим целям и подавить их. Но Голубев волновался: он наводчик и от его точного расчёта будет зависеть успех стрельбы.

Взвилась красная ракета. За ней ещё одна, зелёная, а потом опять красная. Всё вокруг содрогнулось, под ногами, казалось, заколыхалась земля. Голубев припал к панораме, но через неё невозможно было что-либо рассмотреть: всё заволокло непроницаемым дымом. Вдруг в слабом просвете показался бугорок — дзот. Иван подвёл перекрестие панорамы под самое его основание и выстрелил. Он видел, как закурчавился клубок серого дыма и в обе стороны разлетелись какие-то предметы.

— Добро, Иван, накрывай вторую цель! — в самое ухо прокричал Андреев.

Голубев резко и быстро повернул ручку наводки, и паутинка панорамы легла на куст. Куда девалась его пышность? Ветви, ощипанные осколками, оголились. Теперь пулемёт был хорошо виден. Наводчик даже различал его огненный, моргающий красный глазок. «Гадина, палит вовсю, — разозлился Голубев. — Ну, погоди же!..»

Первый снаряд немного перелетел — дала знать торопливость. Снова щелкнул замок, уже был натянут шнур спуска, как вдруг рядом, словно гигантский шмель, прожужжал и с оглушительным треском разорвался снаряд. Артиллеристы приникли к земле, на них посыпались комья земли. Едва они успели шевельнуться, как вновь раздался разрыв. Андреев скомандовал:

— По щелям!

На огневую позицию обрушился железный смерч. Он бушевал свирепо и жестоко, воздух пропитался едкой гарью, перемешался с пылью. Когда гитлеровцы перенесли огонь на соседние орудия, Голубев первым выпрыгнул из щели, обрадовался: орудие цело. Хладнокровно и расчётливо послал он снаряд по кусту.

— Есть! — вдруг неестественно высоким, срывающимся голосом крикнул он. — Капут фрицу!

Командир орудия посмотрел в панораму: куст, заметно накренившийся набок, густо дымился. Андреев улыбнулся и подмигнул Голубеву: мол, добро сработано, задача выполнена.

Взвилась красная ракета. Атака!

— На колёса! — скомандовал Андреев. — Лотки с бронебойными и шрапнелью!

Артиллеристы, лавируя между воронками, покатили свою «сорокапятку» за наступающей пехотой. Вскоре орудийный расчёт вышел на берег реки. Она была неглубокой, солдаты, погрузившись в воду по пояс, быстро переходили на тот берег.

В это время к артиллеристам подбежал запыхавшийся сержант-пехотинец. Он сообщил, что сразу же за хутором батальон залёг: прямой наводкой бьют две вражеские пушки, а за деревьями засели снайперы и не дают даже головы поднять.

— Комбат просит огня, — сказал сержант.

— Тогда помогай, друг! — позвал Андреев сержанта.

Орудие переправили через реку и установили в хуторском дворе, в большом проломе толстой, сложенной из бутового камня стены. Отсюда были хорошо видны неприятельские 75-миллиметровые пушки. Ничем не замаскированные, они стояли метрах в ста одна от другой на опушке леса. Голубев даже заметил, что при каждом выстреле орудия подпрыгивали, словно лягушки: видно, второпях фашисты даже позабыли закрепить сошники. Судя по всему, враги не заметили появления советских артиллеристов. Они спокойно продолжали вести огонь по боевым порядкам нашей пехоты.

Голубев прицеливался тщательно и долго. Когда рассеялся серый дымок разрыва, он увидел накренившееся набок орудие, около него не было ни одного фашиста. Немедля, Иван перенес огонь на второе орудие. Оно едва успело сделать выстрел, как в него угодил снаряд. Но пушка ещё жила, расчёт укрылся за щитом. Голубев хорошо видел в панораму, как медленно поворачивается тёмный ствол вражеского орудия, нащупывая «сорокапятку». Впервые, кажется, наводчик почувствовал гулкое биение своего сердца, в голове, словно тысячи молоточков, призывно выстукивало одно слово: «Скорей! Скорей!», хотя и так всё делалось мгновенно. И лишь когда раздался резкий, сухой звук выстрела, он как бы очнулся, распрямился и, поднявшись во весь рост, машинально смахивая рукою пот с лица, посмотрел в ту сторону. На землю оседал дым, вражеская пушка, оставшись без колес, уткнулась стволом в землю. Двое артиллеристов короткими перебежками начали уходить к лесу, но их тут же настигли очереди наших автоматчиков.

Командир орудия Андреев хотел было выкатить пушку на открытую позицию, чтобы достать снайперов, укрывшихся за стволами сосен на самом краю леса. Решение командира было рискованное: снайперы могли перестрелять весь расчёт. Голубев посоветовал Андрееву поступить иначе — скрытно подойти к опушке через небольшой, лентой тянувшийся от хутора перелесок и ударить по противнику вбок. Андреев согласился.

В перелеске была узкая, но хорошо протоптанная тропинка, над которой с обеих сторон низко спускались густые ветви берёз и ольхи. Отличная маскировка, да и катить орудие легко. Артиллеристы оказались на нейтральной полосе, не больше чем в сотне метров от врага. Андреев с Голубевым, осторожно пройдя сквозь заросли, добрались до края перелеска. Бесшумно легли в густой и высокой траве и, аккуратно раздвинув её, сделали узкие смотровые щели. В неглубоких ровиках увидели снайперов, непрестанно и методично стрелявших из-за стволов деревьев по нашим бойцам.

— Ну погодите, гады, сейчас мы посчитаемся с вами! — выругался Голубев.

— Тише, тише, — сжал его руку Андреев и шёпотом произнёс: — Вот здесь и поставим пушку. Шрапнелью достанем.

Орудие установили почти на том же месте, откуда вели наблюдение, и открыли огонь по зелёной опушке леса.

Вражеские снайперы были уничтожены. Стремительно бросилась вперёд наша пехота.

— Орудие — на передки! — скомандовал Андреев. Кто постарше — пристроились на станинах, а те, что помоложе, побежали за пушкой, ухватившись за её ствол и щиток. Артиллеристы быстро догнали пехоту. Батальон приближался к Выборгу. Оставалось всего полтора километра до города, но тут наступающие опять были прижаты плотным огнём. Особенно сильным он был на левом фланге, у небольших каменистых холмов. Посланные вперёд полковые разведчики после непродолжительного наблюдения доложили, что на одном из холмов вкопана в землю самоходная установка, на других замаскированы крупнокалиберные пулемёты. Командир стрелкового батальона приказал расчёту Андреева уничтожить самоходку.

И вновь ситуация повторялась: то же открытое поле с редкими кустиками, да вдобавок ещё слева — озеро.

Как быть? Выехать на поле — наверняка подставить лоб, выйти во фланг — мешает вода.

— Озеро-то, видать, в камышах, — обратился Голубев к командиру. — Может, и топкие берега, может, и нет: поглядеть бы? Коль надёжные, так мы по камышу под самый нос фрицу бы пожаловали. Настрой комбата, пусть пошлёт туда разведчиков.

— А что, пожалуй, дело говоришь, Голубев. Да и мне бы не худо посмотреть.

Камыш был густой, высокий. Некогда топкий берег изрядно подсох за лето и оказался достаточно крепким, чтобы не тонули колёса орудия. Расчёт, усиленный четырьмя автоматчиками, осторожно, чтобы не колебать заросли, выбирая крохотные прогалины, петлял по берегу, пока, наконец, не показался просвет. Ползком, по грязи солдаты выкатили пушку на самый край высокой камышовой стены, и ствол орудия тёмным кружком уставился в бок бугра укрывавшего вражескую самоходку. Через панораму Голубев отлично видел её башню.

— Смотри не торопись. Сделать надо всё честь честью, — сказал командир орудия.

Припав к панораме, Голубев ничего не ответил, но через секунду-другую резко взмахнул рукою, подав знак зарядить орудие. Мгновение он что-то высматривал ещё, едва касаясь ручки наводки, потом осторожно взялся за шнур. Грянул выстрел.

— Заряжай ещё! — вдруг необычно громко крикнул Голубев.

Справа, словно перекликаясь одна с другой, с резким присвистом вели огонь другие орудия батареи.

Ещё не развеялся дым над холмом, как пехота устремилась вперёд. Те автоматчики, которые помогали катить пушку, бросились сквозь заросли камыша и тоже рванулись к высоте.

Расчёт догнал батальон уже на окраине Выборга, под вечер. В городе завязались уличные бои. С чердаков, из подвалов гитлеровцы поливали наших стрелков плотным свинцовым дождём. Оставив передок во дворе большого серого дома, артиллеристы выкатили пушку на улицу. Тотчас к ним подбежал невысокий, в серой от пота гимнастёрке старшина.

— Вон там, на чердаке, двое автоматчиков. Резаните по ним, хлопцы, жизни, сволочи, не дают.

Артиллеристы мгновенно развернули орудие. Голубев увидел на красной черепичной крыше большое, с козырьком окно. Гитлеровцы оттуда остервенело вели огонь. Первым же выстрелом автоматчики были сбиты. Но в это время на щиток орудия словно кто-то бросил пригоршни гороха — так часто и кучно застучали пули.

— Из подвала косит! Разворачиваем пушку влево. Да быстрей, быстрей! — командовал Андреев.

Не высовываясь из-за щитка, стоя на коленях, артиллеристы резко повернули орудие в сторону новой огневой точки противника. О том, чтобы вести наводку с помощью панорамы, и речи не было, — пули скосят вмиг. Голубев открыл замок и, глядя через ствол, стал выискивать фашистского автоматчика. В белом пятачке просвета наконец показалась узкая полоска тёмного подвального окна, в котором будто от папиросы вился голубоватый дымок, — автоматчик вёл стрельбу непрерывно.

Гулко клацнул орудийный замок, и сразу же грянул выстрел.

— Ещё! — крикнул Голубев.

Огненное пламя лизнуло гранит фундамента, взвился клубок тёмного дыма, в котором, смешавшись, взлетели вверх куски камня и асфальта. Путь пехотинцам был открыт.

Орудийный расчёт, ни на шаг не отставая от пехоты, продолжал двигаться по улицам Выборга. Артиллеристы по первому зову приходили на помощь стрелкам и автоматчикам, уничтожали огневые точки врага. Меткими выстрелами Голубев буквально в упор расстрелял ещё три пулемёта гитлеровцев.

Враг предпринял отчаянные попытки вернуть важный стратегический рубеж. Километрах в двух западнее Выборга развернулись жестокие бои. Орудие Андреева заняло огневую позицию на перекрёстке большой автомагистрали. Здесь было танкоопасное направление, и десятки пушек, глубоко зарытых в землю и тщательно замаскированных, притаились в ожидании противника. Расчёт Андреева оборудовал свой рубеж рядом с большим кирпичным зданием какого-то завода. Сзади, в нескольких метрах от огневой позиции, тянулась каменная стена, рядом с которой артиллеристы отрыли глубокие щели.

Уже вечерело, как вдруг перед огневой позицией Андреева, совсем низко, разорвался бризантный снаряд. Белое облачко неподвижно повисло в вышине. Второе такое облачко вражеский снаряд повесил несколько позади.

— Братцы, фриц вилку устраивает, — крикнул Андреев. — По щелям!

С грохотом, один за другим обрушивались на позицию вражеские снаряды. В щели пополз удушливый дым, посыпались твёрдые комья, осколки камня. Огненный ураган не утихал ни на секунду. В сплошной темноте Голубев почувствовал, что не может повернуться, не хватает воздуха. Он попытался ещё раз приподняться, но безуспешно. В ушах стоял гулкий звон, рот был полон земли. Мелькнула догадка: «Я засыпан».

Иван стал лихорадочно разгребать землю, царапая руки обо что-то острое и холодное. Голубев не знал, как долго выбирался, но, когда показался просвет и повеяло тёплым ветерком, он уже не в силах был сделать даже взмаха рукою. Отлежавшись и придя в себя, наводчик поглядел вокруг. Со снесённым щитком, без колеса, валялась на боку пушка. Там, где были щели его товарищей, лежали груды раскрошенного камня. Стояла жуткая, мёртвая тишина.

Подошедшие бойцы помогли разобрать завалы. Погибших артиллеристов похоронили здесь же, на огневом рубеже. Голубев, не сдержав слёз, отошёл в сторону и, склонив непокрытую голову, долго сидел в тяжёлом раздумье. «Вот и Тарасова не стало, земляка закадычного. Как же написать об этом в Ломы? А надо написать, никуда не денешься…»

— Слушай, славянин, а корректировщика-то мы сняли, — сказал незнакомый молоденький солдат. — Сидел, сволочь, на заводской трубе и управлял стрельбой.

На другой день комбат Казанков позвал Ивана Дмитриевича и сказал:

— Принимай орудие, Голубев. Ребята в расчёте, кажется, подобрались неплохие. Блюди старые, добрые порядки.

Вечером, после ужина, собрались в землянке. Закурили, разговорились. «А что, прав комбат, — подумал Голубев, — хлопцы хоть куда. Считай, каждый огнём опалён. Только вот наводчик Светлицкий пока не обстрелян…» Сели писать письма, и Голубев, покопавшись в сумке, тоже достал листок бумаги. Хотелось написать о многом, а получилось всего несколько строк…

В сентябре сорок четвертого полк, в котором воевал Голубев, сняли с переднего края, погрузили в эшелон. Как же удивился и обрадовался Иван Дмитриевич, оказавшись под Псковом, в родном краю, где до дому, считай, рукой подать. Младшим командирам, собранным на инструктаж, сообщили, что вскоре предстоит выполнить необычную и сложную задачу и что всем подразделениям, от полка до отделения и расчёта, надо тщательно подготовиться. Сутками напролёт бойцы учились форсировать водные преграды, быстро погружать орудия и снаряжение на плоты и катера и также сноровисто разгружать их, с ходу завязывать бой за овладение плацдармом. Догадывались, что на этот раз придётся форсировать Чудское озеро.

Так оно и получилось. Как только стемнело, был отдан приказ на погрузку. У наспех сделанных причалов на тихой волне покачивались небольшие катера с прицепленными к ним широкими плотами. Один из них был предназначен для орудийного расчёта Голубева. Пушку и боекомплект снарядов закрепили на корме, на узеньком треугольнике носовой части установили пулемёт. Сняли с предохранителей автоматы. На шедшем сзади плоту разместили передок с лошадьми.

На озере было тихо. В тёмном небе висели крупные, яркие звёзды, под кормой приглушённо, с лёгким шелестом бурлил воду винт. Лица ласкал тёплый, едва ощутимый ветерок.

К Голубеву подошел наводчик Светлицкий:

— Святую воду бороздим, товарищ командир. Тут Александр Невский немецких псов-рыцарей изрядно расколотил. Вот в каком месте мы оказались.

— Стало быть, и нам надо сработать не хуже Невского, — ответил Голубев. — Понял, Светлицкий?

— Яснее ясного.

Голубев посмотрел на светящийся кружок циферблата: часовая стрелка стояла на цифре 2. Через полчаса или даже скорее должен показаться берег. Но вот брызнул яркий луч прожектора. Он шарил по тёмной глади воды, высвечивая плоты и катера. С берега потянулись белые, словно мелко иссечённые, нити трассирующих пуль. С катеров по прожектору ударили пулемёты и автоматы. Прожектор погас. Но на берегу по-прежнему громко заливались пулемёты.

Катер тихо качнулся, зашуршал днищем о крупную гальку. Работая по пояс в воде, артиллеристы быстро сняли пушку с борта, вывели на берег лошадей. Теперь вражеские пулемёты били уже из глубины, с высокой прибрежной гряды. Расчёту Голубева приказали поддержать огнём взвод автоматчиков. Артиллеристы миновали открытое место и остановились в мелком кустарнике у самой подошвы гряды. Пущенная нашими автоматчиками красная ракета упала у большого серого валуна, указав цель. Орудие открыло огонь. Пулемёт захлебнулся. В слабом, белесом свете Иван увидел на вершине холмов, продвигавшихся на ту сторону наших солдат.

Автоматные очереди слышались всё слабее и наконец совсем смолкли.

Наступавшие части всю первую половину дня шли вперёд, не встречая сколько-нибудь серьёзного сопротивления противника. Расчёт Голубева ни на шаг не отставал от стрелкового батальона. Пехота уже перешла железную дорогу и спустилась в огромную котловину. — Воздух! — вдруг раздался голос наблюдателей.

Артиллеристы, пустив лошадей в галоп, добрались до низкорослого ельника, тянувшегося вдоль железнодорожного полотна, спрятали пушку среди деревьев. Недалеко разорвалась бомба, не причинив вреда. Самолёты, отбомбившись, улетели. Зато ожили доселе мирно стоявшие стога. Замаскированные в них вражеские пушки, самоходки, крупнокалиберные пулемёты открыли по нашим боевым порядкам ожесточённый огонь.

Голубев приказал выкатить орудие на прямую наводку и установить в неглубокой свежей воронке. Рядом, откуда ни возьмись, появилась «дивизионка», тоже облюбовавшая воронку, но несколько поглубже. Подбежал командир батареи.

— Бей осколочными вон по тому стогу! — показал он на высокий островерхий стог, который возвышался прямо перед орудием.

С первого выстрела стог как-то осел, окутался дымом и вдруг вспыхнул ярким пламенем. Голубев послал туда ещё один осколочный. Крупнокалиберный пулемет замолчал.

— Отлично! Теперь ударьте по стогу, вон по тому, который рядом с кустом. Бронебойным, только бронебойным — там самоходка.

Её было хорошо видно: при стрельбе с неё частично слетела солома, и теперь самоходка стояла похожая на какое-то огромное чучело.

Но гитлеровские артиллеристы опередили. Вражеский снаряд разорвался неподалёку от орудия. Со стоном упал на землю Светлицкий: осколок насквозь прошил его плечо. Струйками стекала кровь и с руки прави́льного Ковалёва.

— Раненых отвести в тыл, — приказал Голубев уцелевшему заряжающему, а сам остался у орудия.

С непокрытой головой — упала и куда-то закатилась каска, — весь испачканный гарью, Голубев зарядил орудие, прицелился и ударил по самоходке.

— Давай ещё, ещё! Я подам снаряды! — пришёл на помощь комбат.

Иван навёл перекрестие под самый низ гусеницы самоходки, выстрелил. Теперь он уже не наводил орудие, а вёл огонь бегло, пока не израсходовал все три снаряда, поднесённые комбатом.

— Горит, видишь, горит зараза фашистская! — крикнул комбат.

Вдвоём (откуда берутся в такие минуты силы!) они выкатили пушку из воронки. Быстро вернулся заряжающий Прохоров, а за ним — с перевязанной рукой — прави́льный Ковалёв. Расчёт вновь стал боеспособным. Прицепив пушку к передку, артиллеристы двинулись догонять ушедшую вперёд пехоту.

— За мной, скорее! — встретил их запыхавшийся командир стрелкового отделения.

Над головами раздавались резкие щелчки разрывных пуль, то справа, то слева вставали высокие, вскинутые снарядами султаны земли. Расчёт снял пушку с передка и вместе с сержантом-пехотинцем покатил её вниз по отлогому косогору. У его неровного основания тускло блестела неширокая река с берегами, поросшими плотными и низкими кустами. Перед ними, на этом берегу, чёрным жирным дымом было охвачено несколько недвижно застывших «тридцатьчетвёрок».

— Где ставить орудие? — нетерпеливо спрашивал Голубев.

— Ещё метров десяток, братки! — всё звал вперёд сержант.

Пушку выдвинули на самый берег, в боевые порядки пехоты. Лишь успели закрепить сошники, как на песчаной отмели разорвался тяжёлый вражеский снаряд, забросав артиллеристов комьями мокрой земли. Свистящим роем летели с той стороны пули, непрерывно поклёвывая сталь орудийного щитка.

Быстро были найдены цели: в середине густого куста — пулемёт, чуть поодаль от него — вкопанный в землю танк.

Выстрел, который сделали артиллеристы по пулемету, был совершенно не слышен в ревущей буре боя. Единственно, что увидел Иван, — светлую высокую щель, напоминавшую узкий вход в тёмно-зелёную стену. Туда он послал и второй снаряд, который положил куст на землю.

Быстро развернув орудие, артиллеристы перенесли огонь на танк, вернее, на только видимую его башню. Первый снаряд рассыпал гигантский веер искр на сером бронированном теле фашистской машины, второй попал в основание орудийного ствола танка, и он как-то сразу подался вниз, повис, словно гигантский клюв. Но Голубев выпустил и третий снаряд, судя по всему теперь заклинивший башню, — она замерла в одном положении.

Мимо «сорокапятки», стреляя на ходу, промчались наши танки. На их броне сидели автоматчики, стрелявшие по тому берегу. Машины бросились в воду и по неглубокому перекату пересекли реку. Удар наших войск во фланг гитлеровских соединений был неотразим и сокрушителен.

За форсирование Чудского озера, захват плацдарма наводчик Голубев был награждён третьей медалью «За отвагу», за храбрость, проявленную в боях при освобождении Эстонии, грудь его украсил орден Славы III степени. Эту награду вручил солдату сам командир дивизии генерал Борщёв.

* * *

Отдохнув и приведя себя в порядок, артиллеристы ждали нового приказа. А на войне приказы отдаются быстро и подчас неожиданно. Теперь фронтовые дороги привели Голубева и его товарищей под Пярну.

К этому старинному городу советские части подошли утром. В сизоватой дымке виднелись островерхие черепичные крыши, слегка прикрытые кронами высоких деревьев, перед городом угрюмо тянулся старинный, поросший кустами вал. Наши стрелковые части подковой опоясали Пярну, надёжно окопавшись перед решительным броском.

Голубева вызвал на НП командир батальона Емельянов. Дал бинокль и сказал:

— Понаблюдай за дорогой перед валом… Увидел? Этот бронетранспортёр вот уже час поливает из пулемётов.

Иван вернулся в расчёт, поговорил с товарищами. Решили, вспомнив бой за высоту на Карельском перешейке, подойти скрытно. Прячась за кустарник, выкатили пушку на крошечную полянку. Ждать долго не пришлось: из-за поворота выскочил транспортёр, стреляя из крупнокалиберных пулемётов по нашему переднему краю. Артиллеристы удачно подожгли его первым же снарядом. По горящему бронетранспортёру, чтобы не ушёл из него ни один фашист, послали ещё один снаряд.

— Задание выполнено, — доложил Голубев комбату.

— Видел, молодцы! Вам приказано срочно явиться на НП второго батальона.

Здесь артиллериста, о храбрости и меткой стрельбе которого уже широко разнеслась слава, встретил командир полка полковник Зимин.

— Иван Дмитриевич, — по-дружески обратился к нему командир, — мы решили поручить вам очень важное задание. Слушайте меня внимательно…

Да, нелегкую задачу ставил полковник. В центре полосы наступления полка возвышалась церковь, а рядом с нею, метрах в пятидесяти правее, стоял одноэтажный кирпичный дом. По данным разведки, в подвальных окнах его были установлены пулемёты. Расчёту предстояло с началом артиллерийской подготовки выдвинуться на открытую позицию и уничтожить вражеские пулемёты.

Голубев прикидывал, как преодолеть это полукилометровое расстояние, которое отделяет их сейчас от гитлеровцев.

Сложно, очень сложно: открытое, ровное место, пространство простреливается в любом направлении. Только разве вон за тем небольшим бугорком, метрах в ста от домика, можно поставить пушку. Но ведь до него надо добраться!

Как только началась артиллерийская подготовка, упряжка галопом понеслась по полю. До заветного бугорка было уже не так далеко, когда гитлеровцы заметили стремительно мчавшуюся артиллерийскую упряжку и начали бить по ней почему-то болванками, которые то перелетали, то не долетали.

Голубев не ошибся в выборе места для ведения огня: бугор неплохо защищал артиллеристов. Окна в подвале отчётливо вырисовывались тёмными прямоугольниками. Иван насчитал их три и начал с правого крайнего. Скоро всё было кончено. Огонь красными косами вырывался из подвала, дом потонул в непроницаемой дымной мгле.

Пехота снова пошла вперёд. Расчёт Голубева не отставал от неё. Мимо пушки бежали, преследуя врага, пехотинцы. Один из них, довольно немолодой, остановился рядом с Голубевым, хлопнул наводчика по плечу и скупо, по-солдатски сказал:

— Спасибо, братишка, век тебя не забуду.

Вечером командир батальона заполнил наградной лист на Голубева, представив его к ордену Славы II степени.

* * *

Дивизию, в которой воевал Голубев, вывели на отдых и пополнение. В первый же день наводчика вызвали к командиру полка. В землянке уже собрались человек шесть или семь — толком Голубев не считал, — все солдаты да сержанты. Полковник вручил боевые награды, пригласил на обед.

— И ещё одна приятная новость: командование решило направить вас во фронтовой дом отдыха. За десять дней, думаю, наберётесь сил. Может, вызовете в гости родных, — улыбнулся командир полка.

Солдаты переглянулись: война — и вдруг дом отдыха. Но он, оказывается, существовал, и вскоре Голубев убедился в этом. В сосновом бору рядами стояли палатки, было тихо, в воздухе пахло пряным настоем хвои и дразнящим ароматом украинского борща. Иван Дмитриевич с наслаждением отсыпался в мягкой кровати, под чистыми хрустящими простынями, привык ходить по утрам на физзарядку. Днём гулял по лесу, садился на пенёк и с наслаждением слушал беспечное, весёлое щебетанье птах.

Десять дней пролетели незаметно, и Ивану Голубеву пришлось потратить ещё несколько суток, чтобы догнать ушедшую далеко вперёд родную дивизию. Шофёры попутно шедших к фронту грузовиков пояснили Голубеву:

— Гляди, брат, знакомься: польская земля! Вон куда пришли!

— Земля как земля, от нашей не отличишь, — поглядывал Иван из окошка кабины. — Вон избы деревянные, журавли над колодцами.

…Прежде чем занять исходные позиции, старший лейтенант Кайгородов пригласил командиров орудий на рекогносцировку. Пришли начальник артиллерии дивизии и командир батальона. Прикинули и решили, что в отличие от других пушка Голубева должна стоять на левом фланге, быть на случай контратаки противника развёрнутой под острым углом, как бы в бок врага.

Ранним утром в атаку двинулись вражеские танки. Сминая нашу пехоту, они мчались прямо на орудийные расчеты. Голубев сказал своим товарищам:

— Без паники, спокойно!

В минуты смертельной опасности всё решает мгновенный, хладнокровный и единственно точный расчёт. Артиллеристы буквально сбросили пушку в глубокую воронку, и на краю её теперь виднелся только ствол. Заряжающий и прави́льный швырнули вниз несколько лотков со снарядами. «Крепость» была готова к сражению.

Фашистские танки шли без остановки, ведя огонь на ходу и часто меняя направление. Голубев сам стал у панорамы. «Пять… шесть… восемь… двенадцать…» — считал он вражеские машины. Вот одна из них сделала очередной зигзаг и подставила борт. Иван быстро поймал её в перекрестие и послал снаряд по центру. Танк остановился. Голубев выстрелил ещё раз по этой машине, угодив прямо в двигатель. Загорелись вторая и третья вражеские машины, — метко били другие орудия батареи. А Иван не отрывал глаз от панорамы, — фашисты шли напролом. Наконец ещё один водитель развернул танк, и по нему тут же ударила пушка Голубева; второго выстрела по машине делать не пришлось, — она уже была объята пламенем. Оставшиеся невредимыми танки повернули обратно.

И в этот миг над головами артиллеристов «сорокапятки» со страшным визгом пронеслись тяжёлые снаряды. Иван увидел, как с уходящего немецкого танка, словно шапка, сорванная ветром с головы, слетела на землю башня. Другой фашистский танк, с остановки ведший прицельный огонь, в мгновенье превратился в пылающий костёр. Орудийные залпы, лязг гусениц слились в единый громовой грохот. Мимо огневой позиции Голубева шли в атаку наши тяжёлые танки и самоходные установки.

Подняв пушку из воронки, весь расчёт сразу же вернулся в хорошо послужившую «крепость» — воронку, чтобы забрать лотки с оставшимися боеприпасами. И в это время невесть откуда взявшийся шальной снаряд угодил прямо в пушку. На земле валялся щиток, словно бритвой срезало панораму, был разбит казённик. Людей сбёрег какой-то счастливый случай.

Артиллеристы получили новое орудие — теперь уже длинноствольную, высокой пробивной силы 57-миллиметровую пушку. Подцепили её к передку и ускоренным маршем двинулись вдогонку полку — к Висле, на Данциг.

В часть прибыли под вечер. Командир батареи сразу же отправил Голубева в распоряжение первого стрелкового батальона. Майор Петров встретил артиллериста приветливо:

— Отлично действовали в бою, — сказал он. — Весь расчёт представлен к наградам. А теперь — к делу. — Майор вынул карту и пригласил Голубева за маленький дощатый столик. — Это Висла. Точнее — её рукав, Чёрная Висла. Ширина — всего сотня метров. Вот тут, где река делает небольшой изгиб, сегодня ночью наши сапёры наведут переправу. Задача такова: до рассвета одна рота батальона должна перебраться на тот берег и удерживать захваченный плацдарм до прихода главных сил. Ваше орудие пойдет с ними. Всё ясно, Голубев?

— Понятно. Постараемся, как можем, — ответил Голубев.

— Как только переправитесь, сразу же увидите дамбу. Орудие установите на срезе дамбы, который обращён к реке. Смекаете? Иначе вас собьют, как воробьев.

— Это ясно, товарищ майор.

— Большой вам удачи, — подал руку майор. — Встретимся на том берегу. Верю, встретимся!

В полночь в сарай, где остановился расчёт, прибежал связной и передал приказ выезжать на переправу. У реки пахнуло сыростью, повеяло промозглым ветром. Артиллерия противника наугад разбрасывала снаряды, которые падали то в прибрежные заросли, то в Вислу. На небольшом плоту закрепили орудие, поставили шесть ящиков снарядов. Пятеро артиллеристов и двое сопровождающих сапёров взялись за подвешенный над рекой трос и, перебирая по нему руками, отчалили от берега. На середине реки плот стал заметно оседать, и солдаты уже стояли чуть ли не по колено в воде. Но никто не проронил ни слова, только слышалось учащённое дыхание, люди ещё крепче и сильнее, царапая до крови руки, хватались за холодный, колкий трос. Когда плот бесшумно ткнулся в берег, все с облегчением вздохнули: переплыли!

До рассвета расчёт успел окопаться на дамбе. Более того, бойцы прорыли в ней узкие извилистые ходы сообщения, сделали на стороне, обращённой к гитлеровцам, что-то вроде наблюдательного пункта, на котором пехотинец установил свой ручной пулемёт.

Голубев не знал, что они высадились на крохотный «пятачок», составлявший всего метров триста в глубину и не более полукилометра в ширину, но догадывался, что за этот клочок земли было заплачено многими жизнями и поэтому ему никак нельзя сделать и шагу назад. К тому же, видимо, это очень важный рубеж для прыжка вперёд.

Едва забрезжил рассвет, на огневой позиции появился комбат Петров. Посмотрел, как закрепились артиллеристы, остался доволен.

— Вот скоро посветлеет, — сказал он, — прямо впереди увидите фольварк. Ну, двухэтажный дом и большой сарай. Оба они каменные. Глаз не спускайте с этих точек: оттуда наверняка начнут атаковать.

Уходя, майор подбодрил артиллеристов, сказав, что здесь теперь довольно крепкий у нас кулачок: сапёры сумели перебросить даже несколько дивизионных орудий.

Утро было мглистое и пасмурное, со стороны моря тянул сырой, пронизывающий ветерок. Сквозь пелену тумана Голубев всё же сумел рассмотреть мрачные, тёмные квадраты строений и сразу же развернул орудие несколько влево.

Неприятельская артиллерия обрушила огонь на плацдарм внезапно. На «пятачке» едва ли можно было найти такое место, где не падали бы снаряды. Они вздымали, обжигали, рвали в клочья дамбу, расчёт засыпало землёй, оглушало треском разрывов, обдавало тошнотворной гарью. Над головами артиллеристов с истошным воем проносились горячие осколки, насквозь прошивавшие орудийный щиток. Прямым попаданием в кусочки разнесло пулемётное гнездо, установленное поодаль от пушки.

Когда прекратился артиллерийский обстрел, из фольварка один за другим выползли немецкие танки, за ними бежали автоматчики.

— К орудию! — скомандовал Голубев.

Он насчитал восемь машин. Две из них шли прямо на расчёт. Ивану казалось, что он целую вечность «ведёт» в панораме этот левый танк, уже до деталей различает звенья гусениц, чёрный пятачок орудийного дула, замки лобовых щитков, однако всё держит руку на спуске. Но вот резкий рывок к себе, пушка содрогнулась, и снаряд вонзился в серую стальную громадину, окутав её дымом. Танк по-прежнему продолжал двигаться.

Артиллеристы выстрелили второй и третий раз. Наконец фашистская машина загорелась.

Иван поймал в прицел второй танк и, теперь уже не медля, ударил по нему. Машина замерла на месте.

Гитлеровские автоматчики, то сбиваясь в кучки, то вновь разбегаясь, всё ещё шли вперёд. Голубев выпустил по ним несколько осколочных. Было видно, как падали и больше не поднимались серые фигурки.

Только теперь, улучив одно мгновение, Голубев осмотрелся. В разных концах плацдарма дымилось множество чёрных бугорков — всё, что осталось от фашистских танков. Из-за Вислы, всё нарастая, послышался гул моторов. Одна за другой промчались эскадрильи «ИЛов», вокруг них гарцевали юркие, стремительные «ЯКи». Самолёты ушли далеко за фольварк и скоро оттуда, из туманной дали, донеслось долгое, непрерывное громовое уханье: наша авиация бомбила позиции противника.

Словно бы в ответ гитлеровцы вторично обрушили на плацдарм шквал артиллерийского и миномётного огня. Под его прикрытием снова вырвались танки. Они прошли, может быть, метров десять — двадцать и расчёт Голубева подготовился опять вступить в схватку, как вдруг стальные коробки отгородились непроницаемой, будто поднявшейся из-под земли и высоко взметнувшейся завесой, засверкавшей огромными красными блёстками. И сразу громовые раскаты потрясли «пятачок» плацдарма. По танкам, по фольварку ударили из-за Вислы «катюши». Вслед за залпом гвардейских миномётов на гитлеровцев обрушила огонь наша тяжёлая артиллерия. На плацдарм словно вновь вернулась ночь: всё потонуло в густой, удушливой темноте.

В адской круговерти артиллерийский расчёт не мог расслышать, как, натужно урча моторами, вскарабкались на дамбу переправленные «тридцатьчетвёрки», как перешагнули через земляной вал тягачи с тяжёлыми пушками — гаубицами. Только увидев всё это, такое неожиданное и поразительное, артиллеристы облегчённо вздохнули, скупо улыбнулись друг другу. Выстояли! Всё новые и новые соединения перебирались по наведённой через Вислу прочной переправе и с ходу уходили в бой, сметая оборонительные рубежи фашистов. Советские войска смертельным стальным кольцом охватывали многотысячную прибалтийскую группировку гитлеровцев. Сопротивлявшиеся фашистские гарнизоны рассекались на мелкие части и уничтожались.

Но это делали уже другие подразделения. Дивизия, в которой воевал Иван Дмитриевич Голубев, выполнила свою задачу и теперь стояла на отдыхе в небольшом сосновом леску, километрах в тридцати западнее Данцига. То майское утро выдалось тихим, ясным и солнечным. В подразделениях жизнь шла размеренным чередом: кто приводил в порядок боевое оружие, иные, уже сделав это, писали домой письма, пришивали к гимнастёркам свежие подворотнички. Шутили и смеялись, вспоминая недавние забавные истории, каких немало случалось даже в самых сложных и опасных ситуациях.

Вдруг раздалась команда:

— Выходи строиться! Поротно, без оружия!

Перед замершими по команде «смирно» батальонами появился командир полка полковник Зимин, его заместитель по политической части, начальник штаба. Зимин держал в руках большой белый рупор. Голубев заметил, что Зимин необычно весел, с лица его не сходила улыбка. Офицер приложил рупор к губам и громко произнёс:

— Товарищи офицеры, сержанты и солдаты! Дорогие мои боевые друзья и братья! Сегодня, девятого мая, фашистская Германия капитулировала!.. Война закончена!.. Мы одержали великую победу!

Строй смешался, люди бросились обнимать и целовать друг друга, иные пускались в пляс, вверх летели пилотки.

Вечером вручали награды. Командир дивизии генерал Борщёв приколол к груди Голубева орден Славы I степени — третий знак высшей солдатской доблести, которого был удостоен Иван Дмитриевич за героизм, проявленный в последних сражениях.

…Голубева демобилизовали в числе первых, в составе «старичков». С немудрёными солдатскими пожитками приехал он в Углы. Вся деревня собралась у «Катиной землянки». Слёзы, вздохи, смех — всё перемешалось. Сжалось сердце солдата: детишки, обтрёпанные и бледненькие, но всё-таки заметно выросшие, ухватились за полы отцовской шинели, ждут гостинца. Иван раскрыл мешок, достал дорожный фронтовой паек: сало, консервы, сахар, хлеб. Голубевы сели за первый мирный семейный обед.

А на следующее утро Иван Дмитриевич при всех орденах, махнув рукой на положенный ему месячный отдых, пошёл в лесхоз, в котором работал до войны.

— Ну-ка, покажитесь хорошенько, Иван! Герой, настоящий герой! — с радостью встретил бывшего рабочего начальник лесхоза Иванов. — Так что, начнём работать? Работы-то ох как много!

— Затем и явился, Анатолий Иванович.

Дни летели незаметно: с утра на лесосеке, вечером — хлопоты по дому. К зиме Голубев поставил небольшой домик, и семья, перебравшись из землянки, справила новоселье.

Подрастали дети. Вот уже отслужил на флоте и вернулся в родной дом Михаил, надели солдатские шинели Владимир и Пётр, принесла первую получку Мария. Ах, как быстро мчится время!..

Сейчас у Голубевых новый, просторный дом. Крашеными наличниками глядит он в голубую ленту реки Псковы. Дети давно свили свои гнёзда, но слава Богу — считай, все под боком, в Углах. Анатолий работает в совхозе «Молодейский» комбайнёром, Владимир — здесь же шофёром, Михаил — рабочим. Самый младший, Николай, служит в армии, обещает тоже вернуться в Углы. Только вот Маша с Галей уехали. Старшая строит новые дома в Палкине, а младшей, Гале, приглянулась работа в столовой посёлка Плюсса.

В доме Ивана Дмитриевича, теперь уже пенсионера, всегда людно. То зайдут сыновья, то забегут внучата, то придут «взять совет» совхозные плотники, а то и просто заглянут на огонёк соседи. И за шумящим, напевающим задумчивые песни самоваром начнётся неторопливый, долгий разговор.

Из книги: Кавалеры ордена Славы. — Л.: Лениздат, 1971.

Борщёв С. Н. 

От Невы до Эльбы

(отрывок)

Трудное положение создалось у нас и на левом фланге. Имея численное превосходство, противник сумел потеснить части соседней с нами 142-й дивизии. Теперь левый фланг нашей дивизии оказался оголённым. Мы спешно выдвинули второй эшелон — 340-й стрелковый полк — на южную и юго-западную опушки леса «Выгода». Однако ещё не успел 340-й полк занять оборону на опушке леса, как был атакован четырьмя десятками танков. Бойцы прямо из-за деревьев бросали противотанковые гранаты под гусеницы танков, ворвавшихся на лесную просеку.

В этом бою отличился расчёт сорокапятимиллиметрового орудия бывшего партизана из-под Пскова младшего сержанта И. Д. Голубева. Он пришёл к нам в дивизию с новым пополнением уже после освобождения Ленинградской области. За свои подвиги в боях на Карельском перешейке, в Эстонии, а затем и на земле врага был награждён тремя орденами Славы. Голубев уже не раз подавлял и уничтожал огневые точки своей «сорокапяткой». А туг прямо на него двигались два мощных танка — «тигр» и «пантера», с которыми его пушке трудно было справиться. Но вдруг один из танков, не дойдя сотни метров до опушки леса, повернул в сторону и подставил свой бок. Этим воспользовался Голубев. Открыв огонь по гусенице, он сумел перебить её. Танк завертелся на месте. Второй танк подбили пехотинцы противотанковыми гранатами.

Мы покидали Восточную Померанию. Дивизия получила приказ совершить трехсоткилометровый марш-манёвр и сосредоточиться на восточном берегу Штеттинской бухты.

После освобождения Данцига наступаем строго на восток, тесня остатки войск противника к дельте реки Вислы. Бои осложняются тем, что немцы взрывают дамбы и затопляют поймы. По склонам дамб продвигаться нельзя — это сплошные минные поля. Для разминирования их не хватает ни времени, ни людей. Около деревни Вальдорф стадо коров, оставшееся без присмотра и ошалевшее от стрельбы, бросилось бежать по дамбе. Мы видели, как они подрывались на минах. Спасти животных не было никакой возможности.

Исполнявший обязанности командира батальона замполит капитан Прияткин повёл бойцов в наступление по проходам, сделанным в минных полях несчастными бурёнками. Гитлеровцы открыли огонь из окон большого двухэтажного каменного дома. Пулемётчик Царёв обошёл здание и стал бить по окнам из ручного пулемёта, но вражеская пуля сразила героя. Тогда капитан Прияткин попросил артиллеристов, поддерживающих его батальон, проложить путь стрелкам. Командир орудия кавалер ордена Славы всех трёх степеней Иван Дмитриевич Голубев выкатил свою пушку на прямую наводку и сделал несколько выстрелов. Враг замолчал. Бойцы бросились в атаку и заняли деревню Вальдорф.

Из подвала каменного здания вышли люди. Здесь укрывались от огня жители деревни и итальянцы, которые работали на строительстве оборонительных рубежей.

— Кто так метко стрелял? — спросил один из итальянцев. — Покажите нам, пожалуйста, этого артиллериста.

Сержант Михаил Фёдорович Иванов ответил:

— Я не знаю, кто стрелял. Видно, опытный артиллерист, точно попал в окно. Мы вообще всегда стараемся избегать лишних жертв и ненужных разрушений.

Итальянцы оживились. Они рассказали, как успокаивали немецких крестьян, уверяя их, что русский парень сделает всё, чтобы заставить поскорее замолчать тех, кто стреляет, и не причинить вреда мирным жителям.

— Нам не верили, — говорил итальянец. — Но как все были потом поражены, когда вашему артиллеристу потребовалось всего четыре снаряда, чтобы попасть точно в окно!

Много лет спустя случай свёл в псковской деревне Молоди преподавателя физики сельской школы Михаила Фёдоровича Иванова и рабочего-железнодорожника Ивана Дмитриевича Голубева. Разговорились. Узнали, что воевали в одной дивизии. Припомнили бои. И тут выяснилось, что со склона дамбы по окнам двухэтажного дома в деревне Вальдорф стрелял из своей пушки Голубев.

— Я действительно тогда был озабочен тем, как бы не промахнуться, — признался Иван Дмитриевич. — Во-первых, надо было скорее поразить цель, а во-вторых, я понимал, что там могут укрываться от обстрела старики и дети…

Значит, сержант Иванов сказал тогда итальянцу чистую правду. Жаль, что они не увидели русского артиллериста. Они бы, наверное, не поверили, узнав, что у солдата, оберегавшего их, большое семейство, которому фашистские оккупанты причинили немало горя.

Из книги: Борщёв С. Н. От Невы до Эльбы. — Л., 1970.

Иванов М. Ф. 

Эти марши нелёгкими были

Михаил Фёдорович Иванов

Мы бойцы Ленинграда родного;

Среди нас много славных имён.

В жарких битвах солдаты Борщёва

Никогда не склоняли знамён.

Вот уж никак не подумал бы, что спустя 20 лет встречу прославленного человека, служившего, как и я, в 46-й орденов Суворова и Александра Невского Краснознамённой Лужской дивизии генерала Борщёва. И этим человеком, бывшим известным артиллеристом полка, окажется знакомый мне и до войны и после Иван Дмитриевич Голубев, кавалер орденов Славы всех трёх степеней и четырёх боевых медалей. Мало кто знает ныне, что орден Славы — самая высшая солдатская награда в Отечественной войне. Значит, был совершён подвиг почти равный подвигу Героя Советского Союза.

Хорошим весенним днём зашёл я в деревню Углы. За рекой, в перестроенном добротном доме живёт ветеран войны. Мы разговорились. Беседа была интересной. И как-то с каждым словом росло уважение к нему.

— Был на оккупированной территории. В партизаны не взяли. Пригодишься, говорят, дома. То валенки скатаешь, то так кое-чем поможешь, да и семья у тебя большая (у жены орден «Материнская слава»). В общем, не взяли. Пришла наша армия, попал на фронт, в Финляндию. Наводчиком к «сорокапяткам», — рассказывает Иван Дмитриевич.

Кто был на войне, тот знает цену этой небольшой, но оправдавшей себя пушке. Недаром немцы всегда старались в первую очередь уничтожить это грозное орудие. Вот почему так щедро и наградила страна солдата-артиллериста, тем более, что в живых «сорокапятчиков» всегда оставалось мало.

— Прорывал линию Маннергейма. Штурмовал Выборг. Не раз прощался с жизнью. Два расчёта потерял. Бывало всякое.

— Оседлали, помню, перекрёсток дороги на Хельсинки. Окопались, сколько можно: кругом камень. Для себя укрытие сделали за стеной. Два орудия было у нас. Бомбёжка страшная — по 30 самолётов налетало. Три дня не спали.

— Вот что, Голубев, ложись-ка отдохни, — сказал мне командир. — Я тут пока посижу на бруствере. Подозрительная что-то тишина.

— Завернулся в плащ-палатку, лёг. Душно что-то. Одел каску. Ложусь опять. Не помню, уснул ли, нет ли. Вдруг что-то тяжёлое навалилось на меня. Трудно дышать. Рука на локте стояла. Чувствую, как по руке струится песок. Пошевелил пальцами, прошла струя воздуха. Это огромная бомба попала под стену постройки и обрушила её на укрытие. Командира по пояс придавило глыбой.

На наше счастье ехали танки, бойцы увидели придавленного, и танковым тросом стянули с лейтенанта глыбу, а он сквозь стон просил:

— Братцы, тут наших два расчёта лежат. Помогите!

Отрыли и меня, достали ещё двух раненых, а остальные погибли.

Через неделю опять встал у орудия. Перемирие. Мы снялись под Нарву. Брать город не пришлось. Пошли вдоль Чудского озера. Тренировались, ложные манёвры устраивали. Десант делали у Вороньего камня. Ночью сели на катера и поплыли на ту сторону. Мою «сорокапятку» поставили на первое судно. Темень. Подплываем… Силуэт какого-то судна навстречу. Пулемётная очередь по нам. Мы дали всего два или три выстрела. Вспышка факелом. С ходу на берег. Потерь было мало: двое раненых. Неожиданность да ложные манёвры. Километров 70 потом шли.

Иван Дмитриевич был тогда награждён орденом Славы III степени.

— 17 сентября, — продолжает Голубев, — севернее города Тарту пошли на прорыв. Я хорошо помню эти дни. Холм. За ним ложбина. Неделю ползал по переднему краю, присматривался к огневым точкам. Ночью подтащили орудие на нейтралку и встали на прямую наводку. А утром артподготовка. Мы молчали: надо было пехоту поддержать, если оживут огневые точки. Поднялись наши. Вот тут пришлось поработать, — слегка улыбается Иван Дмитриевич.

— Вспоминаю сейчас и удивляюсь, как мы наловчились бить. Один-два снаряда — не больше. Помню, засекут ребята пулемёт, как дадут, и видим пулемёт через бруствер кувырнётся и лохмотья в воздух взлетают.

Девять километров с боем на себе орудие в первый день перекатывали. За этот прорыв Иван Дмитриевич получил орден Славы II степени.

— Ну, а Пярну, помнишь? Вал, река?

— Что и говорить. Через вал мы не пошли. Кругом по полю. Стожки там стояли. Домик на окраине. А бьют — не пройти! Что делать? У меня был хороший ездовой. Андреев, фамилия, ленинградец.

— Садись, — говорит, — и к домику. Была не была. Авось проскочим. Всё равно и здесь накроет!

Расчёт на лафет — и ходу. И надо же случиться — перевернулось орудие. И откуда силы взялись: моментально подняли — и дальше.

Из Эстонии нашу вторую ударную перебросили в Польшу. Прорыв с плацдарма реки Нарев. Плацдарм — пятачок. Километра три — не больше. Здесь с «тигром» пришлось схватиться, два прямо на меня. Следим. Только танк повернулся, — мы в гусеницу. С ходу на месте первый закрутился. Второй свернул в обход: его потом другие встретили. Наше орудие «тигра» не берёт вообще-то, но тут удачно попали.

Такие бои до Кёнигсберга. Сильные бои.

Затем, ты помнишь, Висла. Зимой, по льду под миномётным огнём.

Хуже пришлось в боях за Данциг. В полку осталось меньше 100 бойцов.

Впереди было село. Утром, видим, к селу перебежали фашисты. Накапливаются за домами. Дома каменные. Перестрелка то затихнет, то разгорается вновь. Видим, отходят наши. Всего-то несколько человек. Выскакиваем к ним.

Прибегает какой-то майор.

— Слушай, сержант! — говорит он, — поддержи огоньком. Не подведи только, видишь, сколько нас, а впереди ещё город.

Немцы поднялись в атаку. Мы приготовили картечь. Как сейчас помню, бегут они, пригнувшись, цепью. Порядочно их, гадов.

— Подождите, ребята, подпустим поближе, — говорю своим. Метров за 150 — беглым. Как взрыв, так лежат. И сразу всё стихло. Прибегает связной от майора.

— Спасибо, — говорит, — выручил!

Тогда-то меня и наградили первой степенью «Славы». Видно, майор представил, не забыл про атаку.

— В Данциге?

— Был, как же, хорошо помню. Разбит в дребезги. Население пряталось в подвалах. Видимо, многие там и погибли.

— Да, да, потом Штеттин, пригород его Альтдам. На берегу Одера. Мост ещё взорванный, огромный! Понтон разбило и тогда пришлось нам из реки тросами под обстрелами орудие вытаскивать. Но боя за город не было. Там, помню, лагерь военнопленных американцев, французов. Лезут обниматься, целуют. Ещё спирту фляжку налили мне, — смеётся ветеран.

— Нет, Анклом не брали. Это вашему полку пришлось поработать. Нас только авиация тогда за городом крепко «обработала».

— Иван Дмитриевич, помните город Грейфсвальд? Без боя сдался. Есть книга коменданта города Рудольфа Петерсхагена. Сумел он тогда договориться с Борщёвым. Были там?

— Слышал, но быть не довелось. Вот только курьёзный случай тут произошёл. Продвигаемся вперёд. Видим немец-моряк выскакивает и удирать. Сам с оружием. Мой Андреев с ходу выпрягает коня и за ним. Догнал. Приводит. Молодой парень. Ну куда его? Расстрелять? Нельзя: пленный.

— Откуда? — спрашиваем.

— Из этого города.

— Ну и иди домой.

Не верит. Не идёт. Проведите, говорит, меня, а то всё равно убьют.

Лейтенант пошёл с ним. Говорил потом, что до дома довёл. Жена — в слёзы. Угощает. Смеётся и плачет. Рада!

Вот как бывает! В гостях у пленного побывал.

Конец войны застал на острове Рюген, у Дании. В селе стояли. Кругом море. Затопленные корабли торчат у берегов. Беженцы, уплывшие во время освобождения острова, возвращались обратно. Пришлось их встречать, проверять, разоружать.

В День Победы и не верилось, что всё кончилось. От радости стрельбу подняли! А радовались как! — закончил рассказчик.

Жена достала завязанные в платочек ордена и медали. Золотом горит первая степень. Память о славном прошлом.

— Своих односельчан видел, как погибли. Ивана Тарасова, помню, раненого отправил, попрощались, расплакались, — Иван Дмитриевич смахнул с лица слезу. — Зайцева, Тимофеева, да и других видел… И инвалидов. Мы искренне рады новому постановлению о льготах для них. Были рады и тому, что к 20-летию Победы относятся, как к важному событию. Сотни друзей, тысячи товарищей, что пали безымянными героями в этой битве добра и зла и заслужили уважение всех, кто ныне здравствует и радуется весне, солнцу и счастью.

Пусть общественность сделает всё, чтобы окружать заботой и уважением таких скромных пахарей войны, как Иван Дмитриевич, награждённых иль не имеющих наград. Они представляют поколение, перед которым благодарные потомки будут всегда преклоняться.

Печатается по: За коммунизм. — 1965. — №55.

Фёдоров А. И. 

Историк и краевед Игорь Ржавин

Игорь Ржавин

Игорь Егорович (Георгиевич) Ржавин родился в 1936 г. в д. Радолицы Плюсского района Ленинградской области в семье Георгия Сергеевича Ржавина и Татьяны Сергеевны Герасимовой. В семье росло четверо детей. Бедное крестьянское предвоенное детство, сменившееся военным лихолетьем. В октябре 1943 г. при бомбардировке деревни сгорел дом Ржавиных. В 1944 г. Игорь пошёл в школу в д. Заянье, окончил восемь классов в 1951 г. Затем переехал в Ленинград, работал, а параллельно окончил старшие классы школы рабочей молодёжи. Работал инструктором Куйбышевского райкома ВЛКСМ. В начале 1960-х гг. поступил на философский факультет Ленинградского государственного университета, окончил три курса. Женился. У супругов Игоря и Зои Ржавиных в 1960 г. родился сын Георгий.

Ещё в школе Игорь интересовался историей, а в период работы и учёбы в Ленинграде активно стал исследовать биографию земляка — уроженца д. Заянье, революционера Павлина Фёдоровича Виноградова. Общался с людьми, помнившими Виноградова, изучал архивные материалы. Подвиги и лишения Великой Отечественной частично перекрыли события Гражданской войны и Революции в России, герои Гражданской были к 1960-м годам полузабыты, но поднятое практически из небытия Ржавиным имя Павлина Виноградова дало отклик, который был многократно усилен широким празднованием 50-летия советской власти в 1967 г. Например, напечатанный в номерах Струго-Красненской районной газеты «За коммунизм» за 1965–1966 г. очерк о Павлине Виноградове дал повод для переименования в пос. Струги Красные к 50-й годовщине Октябрьской революции улицы Гражданской в улицу Павлина Виноградова.

К сожалению здоровье не позволило Игорю Егоровичу продолжить учёбу в университете и активную рабочую деятельность. Инвалидность, полученная вследствие тяжёлого порока сердца, практически возвратила его обратно в деревню, но не могла остановить работу по изучению истории родного края. Ещё в 1964 г. будучи студентом ЛГУ, Ржавин предложил создать на Заянщине свой историко-краеведческий музей. Данная идея увлекла многих местных жителей. Начались поиски экспонатов и материалов, дополняющие небольшую коллекцию, имевшуюся в школе. Многие материалы для Заянского музея были подготовлены Игорем Ржавиным. Кроме собирания материалов и экспонатов для будущего музея Игоря Егоровича в 1970-е годы занимали и другие темы, например, Кронштадтское восстание, но закончить данное исследование он не успел.

В 1977 г. в Заянье был открыт краеведческий музей. К сожалению, Игорь Егорович не дождался его открытия. В холодный майский вечер 1975 г. он скоропостижно скончался, будучи на рыбалке на озере в лодке.

Пусть памятником так рано ушедшему историку и краеведу Игорю Ржавину останутся созданный благодаря его идее и трудам краеведческий музей в Заянье и очерк о судьбе Павлина Виноградова, который мы публикуем на страницах альманаха.

Источники:

— Антонов А. Семидесятые. Как открывался музей в Заянье // [Эл. ресурс: http://plussa-region.narod.ru/library/kraeved/zayanje_kak_otkryval.htm].

— Радолицкие Ржавины // [Эл. ресурс: http://www.rzhavin.ru/radolickie.htm].

Ржавин И. Е. 

Дорога в бессмертие

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее