Бесплатный фрагмент - Мю Цефея. Игры и Имена

Слово редактора, или This game has no name (тм)

Иногда мне кажется, что все читатели пропускают вступительное слово редактора. В самом деле, что нового можно узнать из него? Расширенную аннотацию? «Что хотел сказать автор своим рассказом?» «Пф-ф-ф», — говорит человек с журналом в руках и перелистывает страницу, сразу приступая к художественным текстам. «Что же, — пожимаю я плечами, — значит, мои слова не для тебя».

С другой стороны, читать формализованное представление номера и вправду скучно.

Хотите, я вам расскажу, как появился этот, отойдя от традиционного формата? Раньше все журналы собирались вокруг определенной темы, причем десять тем были придуманы еще до того, как первый номер отправился в печать. То есть все предсказуемо — плюс-минус. Конечно, итоговый облик журнала складывался из рассказов-кирпичиков и авторских трактовок, но изначально я продумывала дизайн хотя бы в целом. Этот же номер, про игры и имена, родился сам, причем довольно внезапно.

На конкурсных площадках «Прикл» и «Фантлаб» нашлись рассказы, которые полностью захватили меня — не как редактора, но как читателя. Как ни странно, они были про игры. Меня вообще хлебом не корми — дай почитать про этот феномен, про homo ludens, про аддикции, про геймеров, про несуществующие игры с невозможными правилами и взрослые игрушки для тех, кто давно вырос из конструкторов, кукол и пластмассовых вертолетов на дистанционном управлении. Параллельно я как раз обдумывала тему следующего номера — имена. В конце концов, что может быть круче, чем рассказывать словами о магии слова?

И тут в мозгу у меня щелкнуло, и всплыла та самая фраза — this game has no name. И сразу стало понятно, что будет у сдвоенного номера внутри. Кстати, обратите внимание, когда будете читать — в первой части авторы частенько заигрывают с именами, а во второй — именуют игры. Иначе как перекрестной магией игры-и-имени я это назвать не могу.

Люди погружаются в игру с головой, ставя на кон свою судьбу и жизнь. Игра использует людей, расставляя их на полотне текста, как фигуры на шахматной доске. Именование и геймдизайн в какой-то момент становятся важнее, чем желания и стремления личности. Ты винтик в гигантской шкатулке с куколками. Ты пешка, ты игрок, ты создатель правил, ты жертва чужого проигрыша. Стикер с буквами, наклеенный на лоб, в какой-то момент станет важнее, чем все, что внутри тебя. Страшно? Захватывающе? Не думай. Наслаждайся процессом, пока игра не кончилась. Или не началась…

И, главное, читайте по порядку. Это как раз тот случай, когда я очень тщательно подбирала тексты в последовательности. Чтобы они дискутировали друг с другом и несли больше смыслов вместе, чем поодиночке.

Я очень надеюсь, что вам понравится. Have fun :) В конце концов, играть и именовать — это всегда весело.

ИГРЫ

РАССКАЗЫ

Грандасанго (авторы Александра Хохлова, Дмитрий Орлов)

Иди, где не ждут,

Бери, что дают.

Колоду собери —

Жизнь измени…

Боль тупым шилом постучала в висок. С трудом оторвав отяжелевшую голову от подушки дивана, Иветта обвела сонным взглядом крошечную спаленку двухкомнатной квартиры.

Кто-то пел. Не в этой комнате, в коридоре.

Не громко, но отчетливо в коридоре квартиры Иветты Борисовой кто-то пел песню о необходимости собрать колоду карт. Пел слабым голоском, ужасно фальшивил и бесцеремонно дергал ящички старого серванта. Заставив себя встать, Иветта отбросила истлевшую до фильтра сигарету (как только диван не подожгла!) и, пошатываясь, побрела на звуки.

Потемневшее дерево, испещренное морщинами и прорезями, еще не совсем утратило блеск. Звериные лапы вместо скучных ножек стояли крепко, а шишки по бокам верха серванта выглядели как новые. В резных дверцах поблескивали ромбы хрустальных вставок, за которыми прятались чашки, ложки, сахарница и чайничек с заваркой. Ниже, на полочке для всякой всячины, стояли коробочки, шкатулочки, стакан с бабулиными расческами и прочие мелочи. И все это просто ходило ходуном! Худая, слегка кособокая девица в нелепых очках безжалостно тормошила рассохшиеся ящики и шарила в них тощими ручонками.

— Ты что делаешь?! Чего роешься?! — заорала Иветта, превозмогая головную боль. — Ты кто такая?!

Сорвав со стены красную сувенирную веревку «обезьянью лапу», завязанную большим и тугим морским узлом, Борисова принялась охаживать незваную гостью по костлявой спине и бокам.

Завизжав, как ужаленная, гостья забилась в угол, прижимая к груди маленький картонный прямоугольник. Потом забормотала, униженно и перепуганно:

— Веточка, ну чего ты? Чего?

Незнакомка оказалась не такой уж и незнакомой.

— Лизка? Лизка Фрейзе? Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?

— Ты мне сама позвонила в три часа ночи, — простонала Лиза, вставая с пола. — Сказала: срочно приезжай.

— Зачем? — искренне удивилась Иветта.

С Фрейзе они были знакомы с юности — зависали в одной компании, но никогда особо не дружили, просто чудо, что у нее сохранился Лизин номер телефона.

— Я тебе звонила три дня назад, не помнишь? — спросила Лиза. — Ты меня послала, а сегодня сама ночью позвала. Поесть просила привезти. И выпить… Я сразу сорвалась и поехала, даже на работе никого не предупредила, — почти с гордостью заявила Лиза. — Хорошо, что ты дверь не забыла оставить открытой, а то…

— Ну да, ну да.

Последние слова Лизы о том, что она сорвалась и приехала, никого не предупредив, царапнули память Иветты, напомнив ей кое-что далекое из прежней жизни.

Когда Иветта Борисова была еще подающей большие надежды спортсменкой, а также заводилой в веселой компании, на одной из пляжных тусовок или туристических вылазок за МКАД, к ним, молодым и дерзким, прибилась чудаковатая Лизка Фрейзе. По виду — откровенный ботан, по разговорам — тихий, но лютый фрик. Такие девочки-припевочки дома должны сидеть, крестиком вышивать, мамкам в рот заглядывать, а не шляться с кем попало, где попало.

Запомнился Иветте случай. Однажды, отдыхая на турбазе, девчонки решили совершить марш-бросок за продуктами в соседний поселок. И нарвались на кучку невменяемых байкеров. Окружив их, байкеры потребовали женской ласки. Заявили, что никого не отпустят, пока хотя бы одна из подруг не согласится составить им компанию. Иветта была не робкого десятка, но, честно говоря, струхнула она тогда сильно. Неизвестно, чем бы это все закончилось, скорее всего, ничем хорошим, если бы позади самого страхолюдного из байкеров по имени Мирон не приземлилась бы Фрейзе. Крепко обняв гамадрилоподобного мотоциклиста за мощную жирную спину, она с совершенно гагаринской интонацией сказала: «Поехали!» И, помахав подругам на прощание, кося лупатыми глазками за толстыми стеклами очков, исчезла в неизвестном направлении дня на два. Так Фрейзе получила репутацию стремной, но безбашенной оторвы, способной решительно на все.

— Так чего рылась в бабкином серванте? — спросила Иветта, рассматривая стоящие на кухонном столе привезенные Лизой продукты: бутылку водки «Белая гора», хлеб, банку домашних маринованных огурцов и качалку колбасы «Сервелат финский с сыром».

— Вот, — смущенно улыбнувшись, Фрейзе выложила на стол бумажный прямоугольник, что держала в руке. — Искала карту.

Карта была странной, явно не игральной. Мужчина в оранжевой робе сидел на нарах и смотрел на закат сквозь маленькое окошко с решеткой. Сверху в золотом вензельке поблескивала цифра «21», на рубашке карты сверкал девятью куполами собор. Купола были без крестов.

— Это что?

— «Грандасанго»! — разливая водку, ответила Фрейзе. — Помнишь, я рассказывала?

— Нет, — презрительно фыркнула Иветта. — Хотя постой, не та ли это игра, из-за которой тебя до трусов раздели и обыскали?

Фрейзе расхохоталась, попыталась, смеясь, опрокинуть в себя рюмку водки, поперхнулась и закашлялась, а Иветта вспомнила второй случай. Случай, после которого Лизу в их компании стали считать чем-то вроде «местечковой» сумасшедшей, на безобидные бзики которой можно смотреть сквозь пальцы.

Лизу застукали, когда она шарила по чужим сумкам и карманам одежд, что лежали сваленными в кучу на веранде дачи, пока все остальные жевали шашлыки. Побить ее не успели, потому как она сама, не дожидаясь проблем, вывернула свою самодельную, расшитую бисером сумочку, в которой были ключи и две жестяные коробочки со странными картами. Невзирая на собачий осенний холод, Фрейзе быстренько разделась до исподнего, тем самым продемонстрировав, что ни у кого ничего не взяла и не украла. На справедливое требование общественности объяснить свое криминальное поведение Лиза понесла такую пургу, что мало кто дослушал ее до конца. Многие, махнув рукой, уходили по своим делам, ушла и Иветта, уловив напоследок слова о том, что Фрейзе с раннего детства собирает волшебные карты, а найти их можно только в самых неожиданных местах, нередко с риском для здоровья и жизни.

— До сих пор ищешь свои волшебные карты? Ты хуже маленького ребенка! — покатилась со смеху Иветта.

— Да-да, — закивала Лиза, подсовывая Иветте бутерброд.

— После первой не закусываю, — гордо отвергла бутерброд Иветта. — Я вообще теперь не закусываю, — с тихой злостью заметила она. — Ну, давай, рассказывай! — велела она Лизе. — Как живешь?

— Что рассказывать, Веточка? — смешно скособочившись, ответила Лиза. — Не замужем, детей нет, ухажеров тоже, ну, кроме Мирона. Ты, наверное, его не помнишь, — махнула она лапкой-ручкой, напомнив Иветте неуклюжего хорька. — Он подвозит меня иногда на работу. Я в краеведческом музее завхозом работаю. Лучше ты рассказывай!

— Муж объелся груш, — саркастически ухмыльнулась Иветта. — Из спорта меня поперли, скрытый порок сердца нашли и кучу разной врожденной хрони, что с возрастом должна обостриться. Спасибо маме с папой за гены и заботу.

— Да, что ты, Веточка… — похоже, искренне огорчилась Лиза. — Мне так жаль.

— Не хочу об этом, — сказала Иветта. — Давай, рассказывай ты.

— Что?

— Что хочешь! Хоть про игру свою дурацкую расскажи. Соскучилась я по твоему бреду, не слышала давно.

И Фрейзе рассказала Иветте о старинной карточной игре. По словам Лизы, игра заключалась в поиске особых карт «Грандасанго». Чтобы найти такую карту нужно, говоря современным языком, «выйти из зоны комфорта». Например, пойти утром на работу, а потом вернуться с полдороги, наплевав на выговор за опоздание или прогул, запрыгнуть в первый попавшийся автобус, выехать в незнакомый район, зайти в первый попавшийся подъезд любого дома, открыть (взломать!) рандомно почтовый ящик и… Очень может быть, что искомая карта окажется там.

— Так ты поэтому в серванте шарила? И поэтому ко мне и сорвалась? — догадалась Иветта. Лиза лишь смущенно пожала плечами. — Не верю, что карту здесь нашла.

— Здесь, Веточка, в верхнем ящике, где ручка сломана, — заискивающе улыбнулась Лиза.

— Хм. — Иветта взяла карту в руки и стала рассматривать купола. — Ну, допустим. И что ты с ней делать собираешься?

— Ничего, — вздохнула Лиза. — Пойдет в обменный фонд.

Расстегнув бисерную сумочку, висевшую у нее на плече, Фрейзе вынула из нее две жестяные коробки — темно-желтую в серую полоску и зеленую в оранжевых сердечках. Открыв коробку с сердечками, Лиза достала из нее двадцать карт.

— Мой обменник, — с гордостью сказала она.

Присмотревшись, Иветта заметила, что все карты были с разными рубашками и по цвету, и по рисунку.

— Они из разных колод? — предположила Иветта.

— Да.

Разложив карты в четыре ряда, по пять штук рубашками вверх, Лиза предложила Иветте вытянуть над ними ладонь — ради смеха. Борисова согласилась. Далее произошло нечто странное: карты «упали» Иветте на ладонь! Не все, конечно, а только две. Но как они это сделали! Упали вверх! Взлетели, слово металлические пластины, притянутые магнитом, и ударили в ладонь со смачным громким шлепком, будто на пол свалился помидор.

— Они тебя выбрали! — захлопала в ладоши Лиза.

— Бред! Что за фокус? — воскликнула Иветта, стряхивая карты на стол.

— Хочешь посмотреть, что за карты тебе достались? — не отвечая на вопрос, сказала Лиза. Она взяла карты в руки. — Смотри, эта колода называется «Аква Олимпик».

По окантовке карты золотыми буквами легла надпись: «Не победа, но участие», рубашка была разрисована олимпийскими кольцами и волнистыми узорами, на обратной стороне вверху стояла цифра «8». На картинке схематично изображался пустой бассейн с трамплином, но вот вода в бассейне была как настоящая — по ней расходились круги, будто кто-то вот-вот, мгновение назад, спрыгнул с вышки и лихо ушел под воду, не оставив за собой брызг. От воспоминания о спорте у Веты на глаза навернулись слезы.

— А это колода «Дольче Вита».

Иветта зачарованно разглядывала картинку, где вверху стояла цифра «31», где тоже была вода и… ноги.

— Будто твои ноги нарисованы, правда, Веточка?

Действительно, длинные стройные ноги, с тонкими щиколотками и аккуратными коленными чашечками, очень походили на ноги Иветты, за исключением того, что никогда в жизни девушка из рабочей семьи не имела такого шикарного нездешнего загара, явно морского, а не речного или дачного. Отливающие бронзой ноги твердо стояли на белом песке, попирая пальчиками с накрашенными ноготками золотисто-розовые витые ракушки. Позади ног пенилась сине-зеленая вода, плыла яхта и росли две лохматые пальмы, между которыми раскачивался гамак.

— В чем смысл игры? — неожиданно хриплым голосом спросила Иветта. — Соберешь колоду и желание исполнится?

— Не совсем. В твоей жизни произойдут перемены. Большие перемены к лучшему.

— И что, я тоже могу найти такую карту? Сыграть в… как его…

— «Грандасанго».

— …и выиграть новую жизнь?

— Конечно, Веточка, — горячо откликнулась Лиза. — Главное — не бояться рисковать и быть терпеливой. А! Когда ищешь, обязательно надо петь особую песню, так карты узнают игрока и приходят к нему.

— Какую песню? Эту?

Иветта стала напевать ту песенку, что слышала сегодня, когда проснулась:

Иди, где не ждут,

Бери, что дают.

Колоду собери —

Жизнь измени…

Машинально Борисова сняла крышку c давно уже опустевшей сахарницы и вскрикнула от неожиданности. Там лежала карта.

— Вот ты и в игре! С первого раза! — обрадовалась Лиза. — Какая же ты везучая! Один день, и у тебя уже три карты, — сказала она, подсовывая Иветте карты «Аква Олимпик» и «Дольче Вита» из своего обменника.

— Откуда она здесь взялась? Ты подбросила? Признавайся! Фокусница недоделанная, морочишь мне голову! — У Иветты чуть не случилась истерика.

Как могла, Лиза успокоила старую подругу, плеснув ей водочки, и объяснила, что она, Лиза Фрейзе, здесь совершенно ни при чем. Это все «Грандасанго»! Самую первую карту игроки-неофиты обычно находят у себя дома или среди своих вещей.

— Только вот для коллекции она, наверное, не подойдет.

— Почему? — резко успокоилась Борисова, подгребая к себе три карты.

— Смотри. — Лиза указала Иветте на маленький значок, что стоял внизу на рубашке карты, найденной в сахарнице.

В овальной рамочке, вплетенной в узор, были нарисованы перекрещенные ружье и мотыга.

— Прям как серп и молот, — рассмеялась Иветта.

— Именно, — на полном серьезе подтвердила Лиза. — Это — Эпоха.

И объяснила, что колоды «Грандасанго» разделены по трем категориям: «Реальность», «Химеры» и «Эпохи». Почти все игроки стараются собирать «Реальность», чтобы поменять жизнь здесь и сейчас, в этом мире. Перекрещенные ружье и мотыга — это символ конкретной эпохи, в которую попадет игрок, если соберет именно эту колоду.

— Но, — развела руками Лиза, — мало кто готов к настолько кардинальным переменам — к жизни в другой эпохе, даже если с трех лет и мечтал быть рыцарем или в набеги с викингами ходить.

— Попадет? — переспросила Иветта. — Как это? В прошлое, что ли, перенесется? — хмыкнула она. — Как на машине времени?

— Перемещение во времени — антинаучная чушь, — с видом знатока заявила Фрейзе. — Нет, если соберешь «Эпоху», то ты не в прошлое попадешь, а в параллельный мир. Похожий на наш, но время другое. — И добавила почему-то шепотом: — Этот мир возникнет из небытия специально для тебя. Вот так!

— А-а-а… Ну да! — расхохоталась Иветта. — Мир специально для тебя. А это какая чушь? Научная?

Даже голова перестала болеть! Иветта и не заметила, как развеселилась и расслабилась. Положительно она была рада визиту Фрейзе. Вот только что ей надо? Ну, нашла она карту, почему не уходит? Никогда тесно не общались, а тут прямо как родня. Приехала-прилетела… прискакала… где она там живет? На «Выхино»? Далековато. И почему взгляд у Лизки такой напряженный и хитрый, будто попросить чего-то хочет, но не решается?

— Что тебе нужно? — резко спросила Иветта у Фрейзе, перестав смеяться.

От волнения у Лизы запотели очки. Она замямлила что-то успокаивающее, а потом решительно вынула из кармана тысячу рублей и положила перед Борисовой.

— Бабушка твоя, Валерия Ивановна, тоже была игроком «Грандасанго» и жила в этой квартире. Мы с ней как-то пересеклись, и она проговорилась, что держит коллекцию и обменник в тайнике в серванте. Она умерла, так и не собрав колоду.

— И ты думаешь, карты еще в доме?

Фрейзе кивнула.

— Сервант на месте.

— И ты хочешь купить бабушкины карты у меня за тыщу деревянных?

Фрейзе снова хотела кивнуть, но остереглась, заметив нехороший блеск у Иветты в глазах и подергивающийся уголок рта.

— Или ты ждала, когда я напьюсь, и тогда ты бы их спокойно забрала?! — заорала Иветта на старую подругу.

— Нет, нет, Веточка, — залепетала Фрейзе. — Эти карты — твое наследство. Просто разреши мне взглянуть на обменник Валерии Ивановны. Вдруг там есть карта «Лазурный берег» номер 50.

Иветта задумалась. Деньги ей сейчас очень были нужны, даже такая ничтожная сумма. Правильно истолковав ее молчание, Фрейзе вкрадчиво заметила:

— Тысячу рублей за карту, которая тебе не нужна, а мне без нее хоть плачь. Последняя из пятидесяти четырех. Третий год ищу. Даже если ее там и не окажется, я все равно отдам тебе деньги, и все, что мы найдем, — твое. А больше никто не даст, хочешь — в инете расценки посмотри.

Иветта молчала, продолжая сверлить Лизу взглядом.

— «Грандасанго» не любит, когда карты… как товар. Опытные игроки знают: покупая карты, много не соберешь. Если ты олигарх или магнат какой-то, тогда да, можешь потратиться, нанимая других игроков, чтобы собирали нужную тебе колоду, а так…

— Я подумаю, — перебила словоизлияния Лизы Иветта. — А пока, — Иветта продолжила рассматривать карту из сахарницы, — скажи, как называется эта карта? Что за эпоха?

Радуясь, что конфликт исчерпал себя, так, по сути, и не начавшись, Лиза заулыбалась, показав кривые зубки:

— Не знаю, Веточка. В прадедушкином каталоге ее не помню, а у него там более двух с половиной тысяч колод описано, да и я еще десятка два дописала. Дай-ка взглянуть поближе.

Яркая, словно нарисованная маслом, миниатюра. Широкое крыльцо богатого дома, возможно усадьбы. Молодая черноволосая красавица в старинном пышном платье, белом с зеленоватым оттенком, сидит на стульчике в компании двух кавалеров — франтоватых рыжеволосых близнецов. Ее обнаженные плечики защищает от солнца широкополая шляпка. От карты веяло аристократическим эротизмом, снобизмом и богатством, что передается из поколения в поколение.

— Мне кажется, может быть, я ошибаюсь, но это — колониальный Юг.

— Что? — не поняла Иветта.

— Смотрела «Унесенные ветром»? — упростила ответ Лиза.

Иветта не только смотрела «Унесенные ветром», но даже одноименную книгу читала. Единственную, что ей удалось, а главное — захотелось дочитать до конца. Иветта Борисова всегда восхищалась главной героиней романа. Вот кто умел брать от жизни все! Даже чужое…

— Это же Скарлетт! — присмотрелась к карте Иветта. — А это близнецы Тарлтоны, не помню, как их звали. И что? Соберу эту колоду — стану как Скарлетт О’Хара? Бредятина!

— А ведь и правда — Стюарт и Брент, — задумалась Лиза. — Не знаю, что будет, если собрать. Никто не знает, что будет, если собрать «Эпоху» или «Химеру», — виновато пожала плечами Фрейзе. — Да ты и не соберешь — ты ее нашла, но она тебе не отозвалась.

— А хоть одного человека знаешь, кто собрал бы хоть какую-то колоду?

— Кто же признается. Но одного я все-таки знаю.

— И кто он?

— Фрейзе Петр Александрович.

— Родственник твой? Отец?

— Прадед.

Перехватив скептический взгляд Иветты, Лиза выбрала из своего обменника карту с потрепанными краями и незамысловатым цветочно-лиственным узором горчичного цвета, в который, как в рамку, вписалось имя «Петръ Фрейзе». Номер у карты был «4». На лицевой стороне карты в черно-белых тонах мчалась машина, вернее старинный автомобильный экипаж, где сидела дюжина усатых молодцев в пожарных касках и водитель. У экипажа были колеса со спицами и огромные фары. На высоком борту, скрывающем ряды сидений, отчетливо выделялась надпись «Фрейзе и К°».

— Это дубль-карта из коллекции моего прадеда. Он был известным изобретателем автомобилей и предпринимателем. Известным до революции.

Когда колода собрана и активирована, — объяснила Лиза, — то на рубашке, а иногда и на лицевой стороне всех ее карт возникает имя чемпиона «Грандасанго». Такие карты «гашеные», они «вне игры», но они ценны как напоминание о том, что большие перемены к лучшему возможны. И редки. Большинство чемпионов находят и уничтожают свои дубль-карты, чтоб никто не знал о причинах их успеха.

…Вот уже битый час Иветта с Лизой пытались открыть тайник Валерии Ивановны, спрятанный в недрах серванта между открытой полкой и двумя ящичками для ниток и шпулек. Девушки догадались вынуть ящички, и дело теперь оставалось за малым. Прокрутить крышку тайника влево. То ли дерево так рассохлось, то ли что-то внутри заржавело, но ничего не получалось.

— Давай я схожу за ножом, — предложила Лиза.

— Ага, за топором еще сходи и динамитом, — отвечала Лизе Иветта, надавливая сильными руками на крышку. — Лучше объясни, ну вот кто, например, тюремную колоду захочет собирать?

Лиза прыснула от смеха.

— На каждый товар — свой купец. Тюремную колоду собирают те, кто хочет стать вором в законе. Папа говорит, что в девяностые годы отбоя не было от желающих.

— А твой папа какую колоду собирал?

— Никакую, — потрясла жидкими волосиками Фрейзе.

— А что так?

— Ну я же говорила, чтобы играть в «Грандасанго», нужно быть рисковым и терпеливым, а папа таким не был. Сам признавал, рисковым был, терпеливым — нет. Зато он сохранил для меня почти полную коллекцию «Лазурный берег», которую прадед собрал для своей дочки, но она, бедняжка, рано умерла.

— Почти полную? Вот как… — заинтересовалась Иветта, не переставая давить на крышку тайника. — А сколько карт ты нашла сама?

— Семь! — с гордостью ответила Лиза.

— И сколько…

«И сколько ты лет собираешь свой „Лазурный берег“?» — хотела спросить у Лизы Иветта, но тут… крак! Крышка тайника отскочила, из краснодеревной тьмы выбрался на свет белесый паук. В тайнике прятались две пыльные, замотанные в паутину жестяные коробки оливкового цвета. Одна побольше, вторая поменьше.

— С какой начнем? — спросила Иветта.

— Давай с большой. Нет! С маленькой, — попросила Лиза. — Что-то я жутко волнуюсь.

В маленькой коробке оказалось пять одинаковых карт со знакомыми рубашками.

— Твоя бабушка тоже собирала «Дольче Виту»! — обрадовано воскликнула Лиза, на что Борисова лишь презрительно скривилась. — Повезло, Веточка!

— Повезло, Веточка! — передразнила Иветта Фрейзе. — Всего пять штук. А как это ты не знала, что бабушка собирала? — с подозрением спросила она.

— Понимаешь…

…Когда Лиза в первый раз встретилась с Валерией Ивановной, обмена не произошло. Лиза на тот момент имела всего три обменные карты. Мельком взглянув, Валерия Ивановна заявила, что меняться тут нечем, и выразила сомнение, что у Фрейзе хватит духу и терпения доиграть в «Грандасанго» до конца. Женщина привела Лизе в пример свою внучку, компанейскую зажигалочку Веточку Борисову, что никогда не сидит дома и где только не побывала. «Вот кто бы мог сыграть, да она и без карт в жизни хорошо устроится, — сказала она. — Умница, красавица, будущая олимпийская чемпионка по прыжкам с трамплина в воду. А ты, курица домашняя, сколько уже „своих“ карт САМА нашла? Ни одной? Я не сомневалась!»

— Вот, значит, как… — протянула Иветта. — А что это тебя прям всю трясет, подруга?

У Лизы действительно ужасно тряслись руки и зубы стучали, как от холода.

— Ты ведь помнишь, что последние годы Валерия Ивановна… э-э-э… плохо себя чувствовала.

— Да, чудила баба Лера знатно, — подтвердила Иветта. — То в милицию пойдет, расскажет, что соседи у нее яхту сперли, то на почтальоншу доносы строчит, будто она у нее миллион рублей с пенсии украла.

— Со мной она не общалась, даже узнавать перестала, прекратила всякие обмены, на порог не пускала, но все равно слухи как мухи, — выдохнула Фрейзе, растирая похолодевшие от волнения пальцы. — Друг моего деда, который нас познакомил и которому она доверяла больше других, рассказал, что видел у Валерии Ивановны несколько карт «Лазурный берег». Номера он по старости не запомнил, помнил только, что точно была карта с двузначным номером, оканчивающимся на ноль.

— И ты думаешь, что найдешь здесь номер 50? Хм… — Иветта открыла вторую коробку.

Там лежала пачка примерно из сорока разных карт.

— Ищи.

Иветта протянула Лизе всю стопку.

— Нет, нет, — замахала руками Фрейзе. — Я так долго этого ждала, если окажется, что там тридцатый номер или сороковой, — меня хватит удар. Давай ты мне будешь показывать карты по одной? — жалобно попросила она.

— Давай, — охотно согласилась Иветта. — Заодно проведешь ликбез. Что это за карта?

Первой сверху лежала карта с рубашкой цвета червонного золота. На золотисто-красном фоне зажаривался на вертеле дракон, большой сочный плод инжира торчал у сказочной рептилии из пасти, а на самой карте изображена была рама, сваренная из тонкостенных стальных труб.

— Это колода «Магнат Стайл», — легко опознала карту Фрейзе.

Следующей в стопке лежала еще одна карта «Аква Олимпик». Спортсменка застыла на полусогнутых ногах на краю трамплина, рельефные мышцы напряглись, чтобы одномоментно высвободить энергию и толкнуть девушку вперед. Лицо Иветты помрачнело, но, ничего не сказав, она стала перекладывать карты дальше.

— О! Да это же «Парижск»! — воскликнула Фрейзе, когда очередь дошла до карты с сетчатой рубашкой, цвета почерневшего серебра. — Глазам не верю!

— Париж? — переспросила Иветта.

— «Парижск», — поправила Фрейзе. — Легендарная колода, говорят, ее собирал Высоцкий. Это «Химера». Видишь значок?

Внизу рубашки карты была нарисована крошечная птичка с кудрявой женской головой, а на картинке бурлил эпический Парижск, точно из песни Высоцкого. Дамы и кавалеры, веселые и беззаботные, шли по прекрасной улице в мини-юбках и расклешенных брюках; белое авто с открытым верхом было припарковано под поросшей виноградом террасой. Какой-то мужчина стоял на террасе, но видны были только его руки: красивые сильные руки с бокалом белого вина.

— Что значит «Химера»?

— Это то, чего никогда не было, то, что существовало лишь в чьих-то мечтах или фантазиях

Далее последовала еще одна карта из колоды «Петръ Фрейзе». По горной дороге ехала вереница автомобилей. Поблескивали никелем ручки и бамперы; густой черный дым исторгался из выхлопных труб, а колеса поднимали облака пыли. Сверху вилась надпись: «Пробег автомобилей по Военно-Грузинской дороге из Владикавказа в Тифлис». Тонкий рисунок передавал мелкие детали лучше фотографии. Так, у автомобилей сверкали на солнце фары, а борта местами были темными от осевшей грязи.

— Кто выпускает эти карты? — спросила Иветта. — Нет, ну где-то же должна быть типография, где их печатают!

Лиза глубокомысленно указала взглядом куда-то вверх, а потом пожала плечами, скорчила скорбную рожицу и ткнула пальцем куда-то вниз.

— На форумах разное болтают, — заметила она. — А я так думаю — если есть Игра, значит, должны быть и Мастера Игры. Вот встретить такого, да расспросить что, да как, да почему.

— Понятно. Кстати, Лизка, а как долго ты собираешь карты?

Лиза погрустнела.

…В девять лет папа подарил Лизе на день рождения почти собранную колоду «Лазурный берег». Рассказал, что колода уже много лет хранится в их семье, но еще никому не подошла. А дедушка отдал внучке две свои обменные карты — он в юности тоже пытался играть в «Грандасанго» — и карту «Петръ Фрейзе». Через месяц Лизе и самой удалось отыскать карту. Это оказалась карта из колоды «Мисс Вселенная». Девочка нашла ее в собственном школьном рюкзачке, который зашвырнула на дерево злая и здоровая, как кабан, старшеклассница с ПМС. Никто не захотел помочь Лизе, а в рюкзаке были деньги на проезд и ключи от дома. Юной Фрейзе пришлось самой карабкаться по веткам, а чтобы не так было страшно, она напевала песенку: «Иди, где не ждут».

— Номер десять «Ярмарка антиквариата в Жуан-ле-Пен», — мечтательно зажмурившись, произнесла Лиза. — Вторая найденная карта «Лазурного берега». Нашлась в твоем капюшоне, помнишь, курточка у тебя была синяя с красным? В тот день меня застукали и раздеваться пришлось… Мне было восемнадцать.

— А первую ты когда нашла?

Лиза густо покраснела, но нашла в себе силы ответить:

— Тоже в восемнадцать, но на два месяца раньше. В трусах у Мирона, полезла туда рукой и… нашла.

— Ты лезла парню в трусы и при этом пела песню?!

— Я нервничала. Он тоже. Я его успокаивала… и себя, — поджав губы, ответила Лиза.

— Слов нет. Как ты не побоялась связаться с тем уродом?

— Боялась, конечно, но игрок в «Грандасанго» должен быть рисковым. Без риска никак! — Фрейзе сжала худенькие пальчики в костлявые кулачки, потрясая ими в воздухе. — Да и не было у нас ничего. Мирон так перепугался, когда карта в трусах нашлась, что у него случился приступ астмы.

— А где же ты пропадала тогда два дня? — удивилась Иветта.

— С папой знакомила, — хихикнула Лиза. — Мирон пожаловался на проблемы с мотоциклом, что-то стучало-вытекало, а у меня папа — автомеханик, ездили к нему на работу.

— Хм. Что за карту хоть тогда нашла?

— Номер пятнадцать «Велогонка „Париж — Ницца“». — Лиза так душевно улыбнулась, что на мгновение стала почти хорошенькой. — За то время, пока мы с тобой дружили, я собрала семь карт, а потом ты вышла замуж за своего тренера, компания наша распалась, и с тех пор я нахожу только обменники, — грустно подытожила она. — А! Еще на две удалось поменяться…

Номер шесть «Праздник Сен-Девот в Монако» Лиза поменяла на карту из колоды «Акуна Матата». Для этого Фрейзе пришлось тайно встречаться с одним из служащих северокорейского консульства. Номер сорок «Карнавал в Ницце» удалось поменять на карту из колоды «Мистер Президент». За ней приезжала француженка глубоко бальзаковского возраста, что собирала колоду для молодого бойфренда, начинающего политика.

Иветта так заслушалась рассказами Лизы, что не заметила карту, которая будто бы прилипла к ее ладони, как намазанная медом.

— Она тебя выбрала! — воскликнула Лиза.

— Кто?

— «Красная Луна»!

Большая красная пятиконечная звезда на рубашке карты восходила на фоне лунных кратеров. По краю шел узор из колосьев, переплетенных с зубчатыми колесами. На обратной стороне по белой безжизненной плоти планеты ехал луноход с красной звездой на круглой крыше, оставляя позади себя две полоски следов, на втором плане прилунившаяся красная ракета выпускала из своего чрева вереницу космонавтов с красными звездами на шлемах.

— «Химера»… — процедила сквозь зубы Иветта, рассмотрев в сплетении колосьев крошечный овал, в котором был нарисован человечек с птичьей головой и шестью крыльями. — А ведь в детстве я действительно мечтала стать космонавтом и просто бредила полетами на Луну.

— «Лазурный берег», — прошептала Лиза, увидав рубашку следующей карты — абстрактный узор в пастельных тонах. — Переверни… только медленно…

Вниз по кривой улочке ехали-летели велогонщики. Напряженные мышцы ног и рук, сжатые губы, надутые желваки спортсмена на первом плане свидетельствовали, что до финиша еще далеко.

— «Париж — Ницца», — всхлипнула Фрейзе. — У меня такая есть.

— Вот еще одна, — пряча улыбку, сказала Иветта и медленно, с каким-то садистским наслаждением перевернула следующую карту.

— «Ралли Монте-Карло», — упавшим голосом сказала Лиза. — Тоже есть.

— И еще…

Пожилые краснощекие женщины в национальных костюмах на следующей карте держали в руках огромные букеты мимозы, похожие на пламенно-желтые водопады.

— «Праздник мимозы в Мандельё»! Пятидесятый номер… — прошептала Лиза одними губами, сняла очки и заплакала от счастья.

Иветта протянула Лизе карту. Фрейзе взяла ее и держала осторожно, двумя руками, будто она была такой хрупкой, что могла треснуть пополам.

— И что теперь? — спросила Иветта.

— Теперь нужно сложить все карты по порядку от первой до пятьдесят четвертой и трижды перетасовать. Спасибо тебе, Веточка! — Лиза обняла Иветту за шею. — Ты настоящая подруга! — Фрейзе заскочила на кухню, стала убирать свои карты в бисерную сумочку, приговаривая: — Хочу поговорить с Мироном, перед тем как закончить игру. Не уверена, что он останется в моей жизни после того, как произойдут мои большие перемены, моя «Грандасанго».

Фрейзе направилась к двери, но Иветта перегородила ей дорогу.

— Ты ничего не забыла, подруга?

Лиза непонимающе похлопала ресницами.

— Ты про тысячу? Я оставила деньги на столе. А за «Парижск» на инет-аукционе можно выручить десять тысяч рублей, не меньше. Его давно уже не находят просто так. Ты попробуй, Веточка!

От злости у Иветты перекосило рот.

— «Лазурный берег». Быстро давай сюда!

— Но… но она не твоя! Ты должна собрать свою колоду!

— А ты ее сама собирала? — Иветта крепко схватила Фрейзе за тоненькое запястье и сжала так, что Лиза охнула и осела на пол. — Почему тебе досталась почти полная колода, а мне только пять карт? И где мне взять остальные? Собирать «Дольче Виту», пока от старости в психушке не загнусь, как баба Лера? Где взять? Где? Я тебя спрашиваю!

— Не знаю, Веточка! Пусти! — выла от боли Фрейзе.

— Не знаешь? А я знаю! Ты отдашь мне «Лазурный берег», и я его перемешаю.

— Не сработает! Он — не твой!

— А вот и проверим!

— Не отдам!

— Отдай! Я попробую перемешать первая. Ничего не выйдет — заберешь и уйдешь. Я отпущу тебя, обещаю.

— Не отдам! — заупрямилась Фрейзе, хотя от боли у нее уже лоб покрылся холодной испариной.

— Драться со мной собралась? — рассмеялась Иветта, снимая с носа Лизы очки и с удовлетворением наблюдая вселенский ужас в ее косящих глазах. — Попробуй! Если ты со мной не справишься, я порву колоду и оставлю тебе… пять карт, как у меня. Готова рискнуть?

— Нет, — сдалась Фрейзе, испугано тряся головой.

— Тогда… наберись терпения, — издевательским тоном проговорила Иветта, вырывая из свободной руки Лизы бисерную сумочку.

***

Что-то неуловимо волшебное витало в воздухе. Ароматы лаванды и соленый запах моря. Открыв глаза, Иветта поняла, что спала, уткнувшись носом в мягкую, явно не диванную подушку, такую мягкую, будто бы набитую ангельским пером.

Пробуждение было легким, никакой сонливости или обычных головных болей. Иветта обвела глазами большую комнату а-ля мансарда, с двумя окнами и балконом. Занавески из тончайшего шелка отбросил в сторону легкий ветерок, открывая вид на лазурное море, полоску пляжа, белые домики с одинаковыми черепичными крышами и вековые кипарисы. На дальней стене висели спортивные медали, сплошь почти золотые, ряды полок украшали многочисленные кубки. Рядом с кроватью стоял стул на колесиках, похожий на мини-мопед, и высокая белая тумба в нежных лазоревых разводах.

«Получилось!» — мысленно сказала Иветта.

Она попыталась вскочить с кровати, потому что ей очень захотелось подбежать к окну, чтобы посмотреть на новый мир, в котором она, без сомнения, будет счастлива, вспоминая с добром и любовью глупую, жалкую Лизку Фрейзе. Скатившись кубарем на пол из мореного дуба, ударившись локтем и разбив губу, Иветта сначала не поняла, что случилось, что не так, а когда поняла, то закричала:

— Où sont mes jambes?!

И сразу замолчала, испугавшись, что говорит на незнакомом языке.

А потом пришли воспоминания, накатили горячей волной, размазывая личность Иветты Борисовой. Как масло растекается по черному дну горячей сковороды, так же не спеша потекли в мозг Иветты смутные воспоминания о несчастном случае в трехлетнем возрасте, двух годах ада в жутком детдоме, из которого ее вытащила славная, бездетная и по-королевски богатая супружеская пара — Филипп и Селестин де Сегюр.

Иветта де Сегюр — знаменитая паралимпийская чемпионка по прыжкам в воду. Она хорошо зарабатывала на съемках в рекламе экологически чистых продуктов и на проведении мотивирующих тренингов по всему миру.

…На крики прибежала помощница — филиппинка Майя, которая подняла Иветту и усадила на стульчик на колесиках.

— Où sont mes jambes? — прошептала Иветта.

Распахнув двери тумбы, Майя спросила, указав на вереницу стоявших там ножных протезов, закрепленных на вращающемся тремпеле-колесе:

— Quel genre de couple voulez-vous, mademoiselle?

Пройдя череду алкогольных, а затем и наркотических срывов, Иветта де Сегюр оказалась в частной психиатрической клинике «Лазурный берег», что специализировалась на помощи людям с ограниченными возможностями. Она провела там долгие годы, постепенно смиряясь и привыкая, что жизнь теперь будет именно такой.

***

По улице Подбельского, постанывая и грохоча колесами на стыках рельс, ехал старый трамвай. Лиза Фрейзе стояла под подъездом, куда ее «вымела» из квартиры Иветты неведомая сила, и слушала стук колес. Она, не мигая, смотрела перед собой, беззвучно шевеля губами: «Нужно что-то сделать… нужно что-то сделать… нельзя просто так стоять!»

Собравшись силами, Фрейзе вновь поднялась наверх и позвонила в звонок квартиры. Дверь не сразу, но открыли. Заспанный пенсионер, выглянувший из-за нее, рассказал, что купил эту жилплощадь много лет назад у то ли Борисовой, то ли Тарасовой, а может, и у Гридасовой. Чтобы проверить свою страшную догадку, Лиза лихорадочно пролистала в телефоне список имен. Номера Иветты в нем не оказалось, как и не было номеров парней и девчонок из той компании, к которой она когда-то примкнула по наводке Валерии Ивановны.

«А может, нет и не было никакой „Грандасанго“? Почудилось все. Я просто сумасшедшая!» — с надеждой предположила Лиза, но нет… В бисерной сумочке сиротливо тарахтела жестяная коробочка из-под индийского чая с кучкой обменных карт.

Укрытое саваном облаков серое небо намекало на возможные осадки. Одинаковые серые люди проплывали мимо Лизы серой массой. Серые толпы на серых улицах, будто помехи, рябь на экране, мешали ей идти вперед, толкали, сбивали с пути. Поэтому она шла не то в сторону Сокольников, не то к ВДНХ.

Лиза брела, не чувствуя усталости, мимо пустырей и оврагов, мимо Ростокинского акведука. И наконец добралась до железнодорожного моста, что соединял два берега овражка, по дну которого грязно-коричневой змеей петляла неглубокая, неширокая Яуза.

Потерять колоду волшебных карт было невыносимо горько и обидно. Боль от расставания с мечтой получить все и сразу была настолько велика, что Лизе Фрейзе не хотелось жить. «Значит, судьба моя такая», — обреченно решила Лиза, забираясь на парапет и глядя на потухающее, набухшее влагой небо.

Но как же это глупо! Глупо умирать в тридцать с хвостиком из-за пятидесяти четырех кусочков картона! Поэтому Лиза просто сидела на парапете, напевая по старой привычке:

Иди, где не ждут,

Бери, что дают.

Колоду собери —

Жизнь измени…

Пропев так несколько раз, Лиза заметила, что возле ее руки к мосту скотчем приклеена карта. Отлепив ее и рассмотрев, Лиза поняла, что нашла гашеную карту «Грандасанго». Вот только имени чемпиона не разобрать: кириллица, латиница, прописные и строчные буквы, перемешавшись, устроили на рубашке карты дикую чехарду. А на лицевой стороне стоял расплывшийся большой красный штамп, полностью заливший багровыми подтеками и номер карты, и ее картинку.

— Штраф за об-ман у-пла-чен, — по слогам разобрала надпись Фрейзе, перевернула карту и попыталась сложить из имеющихся букв имя. Несмотря на сгущающие сумерки, риск свалиться с моста и расшибиться насмерть, Лиза проявила чудеса терпения, и через некоторое время у нее все получилось. И тогда она заплакала, прошептав: — О господи, Веточка! Что же ты… нет… что я натворила? Тебе и так плохо было, а тут я со своими картами. Совсем тебя с толку сбила! Погубила и свою жизнь, и твою.

Стал накрапывать холодный дождик, смывая с лица Лизы горькие слезы отчаяния и разочарования. Она спустилась с моста и, путаясь в мокром подоле юбки, побрела вниз по пешеходной дорожке. Зазвонил телефон. Лизе было тоскливо, холодно и не хотелось ни с кем говорить, но пальцы машинально нащупали кнопку, и она услышала голос того, кто никак не мог ей позвонить.

— Где ты? — спросил Мирон.

— Кто ты? — спросила Лиза. — Кто ты?!!

Ответом было молчание.

— Ты — Мастер Игры! Угадала?! Не молчи! Ну, пожалуйста, Мирон, не молчи!

— Нет, Елизавета Михайловна, — с легким смешком, чуть помедлив, ответил Мирон. — Вы правильно догадались — если есть Игра, то должен быть и Мастер, тот, кто следит за ходом Игры изнутри. Но Мастером Игры может стать только игрок, который потерял собранную колоду и надежду на перемены к лучшему, но… из-за этого не умер.

— А ты…

— А я умер, — легко и просто признался он. — Разогнал байк, да и врезался в бетонную стену, лет за пять до нашей встречи.

— Так ведь ничего этого не было! — закричала Лиза. — Не было Иветты в моей жизни — значит, не было и тебя! Ты умер до нашей встречи, которой никогда не было?!

— Ну что тут скажешь? Одно из непостижимых и неисчислимых чудес «Грандасанго».

— Кто ты, Мирон? — еще раз спросила Фрейзе.

— Курьер Игры — один из многих, — объяснил он. — Подбросить карту в закрытую сахарницу или подвезти будущего Мастера на работу — вот чем я занимаюсь. Где ты? — переспросил Мирон. — Я недавно подъехал и жду тебя у акведука.

Убийца (автор Виктор Колюжняк)

18.10.2019

Собрались в «переговорке». Комната, рассчитанная на десять-двенадцать человек, с трудом вместила в себя двадцать семь. Стас и еще кое-кто встали у входа, подпирая стену. А некоторые смогли вместиться по три человека на два стула.

Окна не открывали, чтобы никого не продуло, а кондиционер не включали, потому что и без того октябрь. В итоге одновременно было душно, липко и холодно.

Собравшиеся выглядели под стать. Сначала перешучивались, следом проявились раздражительные нотки. Постепенно шум усилился, переходя в гомон. Стас чуть прикрыл глаза, усилием воли рассредоточив внимание, из-за чего отдельные голоса слились в одну тоскливую мелодию.

Когда наконец-то вошел коммерческий директор, все разом смолкли. Лишь кто-то один не успел себя вовремя остановить:

— …трусы к жопе прилипли.

Несколько человек хмыкнули, кое-кто не смог сдержать смешок, но большинство сдержалось. Коммерческий не любил внезапных шуток.

— Руслан, начинай, — скомандовал он.

Поднялся зам по общим вопросам — человек неплохой и даже компетентный, если не брать во внимание его молодость и то, что он приходился коммерческому племянником.

— В этом году будем играть в Убийцу, — сказал Руслан и улыбнулся. Вышло зловеще, но, кажется, он на то и рассчитывал.

— Может, не надо? — Главный бухгалтер и крючкотворец поджала губы. — Звучит-то как!

— «Тайный друг», Лидия Анатольевна, всем давно надоел.

— Кому всем?

— Не важно. У нас не диспут, — вставил коммерческий. — Хотя название можно и поменять.

— Ликвидатор?

— Харон?

— Шредер?

— Киллер?

Предложения посыпались тут же. Руслан кивал в ответ на каждое, улыбался, но Стас по глазам видел, что это напускное. Играть будут именно в «Убийцу».

— Всем спасибо. — Руслан поднял руку, призывая к молчанию. — Предложения обдумаем. А сейчас послушайте правила. Пишем имена на бумажках, как в «Тайном друге». Только задача иная — подкараулить человека одного и показать ему бумажку с его именем. Если получилось, то забираете его «заказ» и переходите к следующей жертве. В конце у кого-то окажутся все бумажки, он и победит, ему и премию даем. Тут уж объективный критерий, а не «кто лучший тайный друг».

Лидия Анатольевна поджала губы еще сильней, но на выпад не ответила. К чужим деньгам она относилась как к своим собственным, потому все идеи коммерческого директора «сплотить коллектив и узнать друг друга» воспринимала в штыки. В первую очередь из-за постоянного мелькавшей там денежной премии.

— И пройдет быстро, — продолжал Руслан. — Должны к ноябрьским праздникам управиться. Есть вопросы какие-нибудь?

— Есть! — Ксения подняла руку. — Я на ресепшене одна сижу. Меня убить запросто. Мне что, на рабочем месте не появляться? Могу у программистов тусить. Их там пятеро.

— Мы — за! — заявил кто-то из программистов. Голос подозрительно походил на тот, что говорил о трусах.

— А вот этого не надо, — покачал головой коммерческий. — Не в ущерб работе, сами знаете.

— Может, все убийства в нерабочее время? — предложил Руслан. — Так сказать, подработка на ночь.

— Днем он был обычным офисным планктоном, а ночью выходил на охоту, — протянул кто-то из угла.

— Именно! Только без фанатизма. Не надо в три часа ночи врываться в чужую квартиру, ломая дверь топором.

— Я не буду, — заявила Ксения.

Народ проследил за усмешкой коммерческого и дружно хихикнул. Стас переступил с ноги на ногу и слегка потянулся, разминая затекшие мышцы. Собрание вот-вот закончится. Все определилось, как кажется.

— А если на бумажках имена друг друга? — не унималась Ксения. — Мы оба умираем? Или я не успела показать, а он успел. Отдаю бумажку, а там — его имя?

— Самоликвидация, — предложил коммерческий.

— Но тогда у нас не будет никого, кто соберет все бумажки…

— Значит, не повезло, — отрезала Лидия Анатольевна.

— Я придумаю, — сказал Руслан. — С такой бумажкой приходите ко мне. Буду выдавать запасную. С другим именем. На одного и того же человека могут охотиться двое. А если кто-то успел убить раньше — другому выдам новый заказ. Только сообщайте мне все. Я буду вести подсчет. И вывешивать сводки, чтобы были в курсе, кто не играет и кого можно не бояться.

Стас еще раз потянулся и сделал маленький шажок в сторону выхода. Время — почти обед, а мест на кухне не так много.

— Еще вопросы есть? Ну и славно, — поспешил закруглить Руслан. — Можно обсудить на перекуре или в свободное время. В понедельник раздам бумажки.

В животе заурчало. Стас взглянул на часы — ровно двенадцать. Желудок натренировался за последние пять лет и не желал ничего упускать.

— Будет весело, — улыбнулся коммерческий директор. — Руслан — организатор, а я участвую.

В ответ никто не улыбнулся.

21.10.2019

Утром Стас получил бумажку. Развернул ее, перечитал и пошел искать Руслана. Застал его у программистов — тоже получали потенциальных жертв. Не дожидаясь, пока взгляды перерастут в шутки и подколы, Стас отвел Руслана в сторону, развернул свою бумажку и спросил:

— Фанзиля Секфин — это кто?

— Имя-то какое, — пробормотал Руслан. — Сразу и не вспомню.

— Она точно у нас работает?

— Сейчас узнаем.

Руслан быстрым шагом двинулся по коридору, пока не пришел к кадровику. Дверь распахнул так стремительно, что та вскрикнула и мгновенным движением руки смела что-то со стола.

— Вы чего оба? Случилось что?

Краем глаза Стас заметил на экране смартфона кадровика фотографию развернутой бумажки. Может, какие-то дополнительные правила? Убийство на расстоянии с помощью мессенджеров? Но как убедиться, что жертва в тот момент одна?

Да нет, ерунда. Вряд ли такое будет. Иначе просто остается бомбардировать сообщениями, пока не застанешь человека одного.

— Фанзиля Секфин — это кто? — спросил Руслан.

— Ну и стоило ли так врываться? Уборщица это. Еще вопросы?

— Нет.

Руслан и Стас вышли за дверь.

— Уборщица, — повторил Руслан. — Теперь знаешь. Мог бы и запомнить. С Восьмым марта небось поздравляешь. С Новым годом там.

— Я не поздравляю. — Стас пожал плечами. — Она приходит и говорит, что будет мыть. Я выхожу из кабинета. Потом выходит она, а я захожу обратно. Так все устроено.

— Вот и отлично. Значит, у тебя не будет моральных терзаний при убийстве.

— Но разве уборщицы участвуют?

— Коммерческий сказал — бери весь список. Значит — участвуют.

— И ты ей бумажку дашь?

— Значит — дам. Чего привязался?

— А в «Тайном друге» она тоже участвовала?

— Стас… — голос Руслана изменился, — у тебя работы нет?

— Ну, есть…

— Вот и занимайся. А убийцей поработаешь после. Не парь мне мозг, пожалуйста. Я уже жалею, что не «Тайный друг». Только Лидии Анатольевне не говори.

«Я ведь могу просто не играть, — думал Стас на пути в кабинет. — Никто не заставит. Просто нужно дождаться, пока меня не убьют, и все закончится».

От мысли об убийстве неожиданно пробрала дрожь. Пусть ненастоящее, пусть всего лишь «с помощью бумажки», но что-то внутри не желало подобного исхода.

Дойдя до кабинета, Стас увидел, как Петр перед зеркалом тренируется быстро разворачивать бумажку. Он уже приделал к краям пустые катушки от ниток, так что получилось что-то вроде свитка.

— Дарю ноу-хау. — Петр нисколько не смутился. — КПД вырастает раз в десять.

— А не порвешь?

— Я скотчем обклеил.

— И так с каждой будешь?

— Ага. Потом устрою стену почета. Распечатаю фотографии жертв и прикреплю бумажки под ними.

Стас кивнул и сел за компьютер. На экране застыли наброски художника с персонажами к следующему проекту. Десяток угловатых фигурок, за которыми без труда читались эльфы, гномы, хоббиты, орки, аргониане, каджиты и прочие завсегдатаи компьютерных игр. Стас повертел наброски и так, и сяк, потом поморщился и отправил художнику назад с пометкой: «проявить больше фантазии».

Вскоре пришла уборщица и сказала, что будет мыть. Стас кивнул и вышел из кабинета, даже не взглянув на нее.

«А ведь она тоже должна кого-то убить», — подумал он.

23.10.2019

На ресепшене висел список из десяти убитых. Трое из них были на счету Петра. Особенно он гордился Леной из отдела маркетинга. Залез на незастекленный балкон на втором этаже, постучался в дверь и предъявил бумажку.

— Ты бы видел ее лицо! — не уставал повторять Петр. — Жаль, что я не догадался снять видео.

Стас кивал и натянуто улыбался. Вокруг только и разговоров, что об убийствах. Некоторые «жертвы» со смехом рассказывали про то, как их подловили. Некоторые скрежетали зубами. Стас и сам вчера вечером чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд в метро. Хотя изначально не собирался прятаться, домой шел, прислушиваясь к каждому звуку за спиной.

Очередной набросок художника вселял тоску. Теперь тот решился пройтись по мифологии. Кентавры, сатиры, лешие и прочие русалки. Попытка добавить постмодернисткую новизну и иронию имелась, однако неубедительная. Идея приделать русалки вместо хвоста раковину улитки выглядела перспективно, но ей не хватало шарма.

«Проявить больше своей фантазии», — резюмировал Стас и отправил ответ художнику.

— Кого-нибудь убил? — спросил Петр.

— Нет.

— Что так?

— Не хочу.

— Скучный ты.

— Ага.

Признавать свои недостатки Стас считал правильным. Обычно это убивало охоту к продолжению, но Петр слишком хорошо его знал.

— Тайный друг был из тебя паршивым.

— Ну, мне тоже не везло.

— Потому что хрен знает, что тебя порадует.

— У меня виш-лист есть.

— Там все слишком дорого. Или скучно. И наполовину сертификаты подарочные. Что за прикол в них?

— Не прикол, а очень полезно.

— Вот потому-то тебя никто и не убивает. — Петр хмыкнул. — Ты и без того такой скучный, словно уже мертвый.

А вот тут можно и не отвечать. К тому же в этот самый момент часы на руке тихонько пискнули. Стас поднялся и отправился в столовую. Пикировки перед обедом давно превратились в традицию и позволяли скоротать время. Все равно ведь ничего полезного за эти пять минут не сделаешь.

«А если бы Петру они не нравились, он бы молчал», — думал Стас.

Вернувшись обратно, он не застал соседа, зато обнаружил на столе рисунок. Наспех набросанное карандашом изображение электрических разрядов, бьющих с неба, в которых угадывался образ гигантской птицы, наполненной мощью и спокойствием.

«Громовая птица. Или молниевая». — Стас поразмышлял и решил, что «громовая» отчего-то звучало «правильней».

Он перевернул листок, но подписи не обнаружил. Однако это точно не был набросок штатного художника. Не его стиль абсолютно. Но если кто-то хотел порекламировать себя, то у него получилось. Таких персонажей он бы добавил.

«И в скуке есть преимущество, — подумал Стас. — Так сразу видишь настоящее мастерство».

— Послание от убийцы? — Петр неслышно вошел в кабинет и заглянул через плечо. — Ого! У нас такие монстрюки будут? Я бы взял!

— Я бы тоже. Но тут не подписан рисунок. Не знаешь, кто к нам в кабинет заходил?

— Пока я тут был — никого. Потом пришла уборщица, ну и я вышел, чтобы не мешать. До Ленки дошел. Потом до Артура.

— Уборщица… — повторил Стас. — Фанзиля?

— Да откуда я знаю, как ее зовут! Наша стандартная уборщица. Старушка эта. Темненькая. Слушай, может это все-таки послание от убийцы? Выглядит угрожающе. Или кто-то все-таки играет в тайного друга?

— Не знаю. — Стас пожал плечами. — Но это очень хороший тайный друг.

— Да. Ты недостоин.

Стас промолчал. Недостатки он готов был признавать, но чужие суждения — это недоказанный факт. Иными словами — ложь, смешанная с предубеждениями.

24.10.2019

В шесть вечера Петр пожал Стасу руку и, на ходу натягивая куртку, выскочил из кабинета. В коридоре уже раздавался скрип ботинок и цоканье каблуков. Наполовину приглушенные дверью прощания и пожелания хорошего вечера звучали, как голоса из громкого телевизора у соседей. Стас еще раз на всякий случай проверил почту, выключил компьютер и принялся медленно собираться.

Задерживался он по привычке. Приходить на полчаса раньше и уходить на пятнадцать минут позже. Меньше пересечений с людьми и необходимости пожимания рук, натянутых улыбок и ритуальных «привет», «здравствуй», «пока», «до свиданья», которыми люди обмениваются по необходимости, а не по желанию.

Эти ритуалы со временем превратились для человечества в нечто настолько связующее и повседневное, что чей-то намеренный отказ от них вводит людей в ступор и заставляет подозревать в сумасшествии, пренебрежении или тайной злобе. В простое «я не хочу это делать» никто не верит, предпочитая выдумывать тысячи иных причин.

Когда шум в коридоре наконец-то стих, Стас быстро вышел из кабинета, запер его и направился к лифту. Самое главное — задерживаться не больше пятнадцати минут. Иначе есть риск столкнуться с теми, кто остался, чтобы поработать еще полчаса-час.

На улице встретил промозглый октябрьский вечер в компании с легким дождем и холодным ветром. Они дружно сопроводили Стаса до метро и распрощались возле тепловой завесы, поставленной сразу за дверью. Там поток безличных людей подхватил Стаса и довел до турникета, а после втиснул в поезд. Наушники надеть не успел, сжавшаяся вокруг толпа мешала уткнуться в телефон. Только и оставалось, что развлекать себя привычным способом: представлять, что люди в вагоне метро — это последнее, что осталось от человечества.

Те, кто выходит на станции, — погибли, не сумев выжить в постапокалиптичной выжженной пустыне или занесенной ядерной снегом равнине. Те, кто заходит, — приток беженцев, которые сумели избежать всех трудностей и добраться до цивилизации.

Чем дальше по ветке к спальным районам, тем сильнее прослеживалась деградация и приспособляемость. Люди старели, их черты грубели, каблуки сменялись кроссовками, короткие юбки уходили, чтобы уступить место джинсам из толстой ткани.

Стас пытался вычленить лидера, который будет направлять остатки человечества, но то и дело удивлялся странным сочетаниям лиц. Волевой подбородок соседствовал с безвольными тонкими губами. Высокий лоб с залысинами сопровождался пустым взглядом и ощерившейся улыбкой.

А потом Стас на секунду встретился со спокойным умиротворяющим взглядом черных глаз Фанзили и тут же отвел взгляд. К тому времени в вагоне стало больше места, так что он отвернулся и попытался найти глазами уборщицу в отражении окна. Долго возиться не пришлось — она стояла на том же месте и продолжала смотреть на Стаса.

Он сглотнул, на секунду закрыл глаза, а когда открыл… ничего не изменилось. Фанзиля по-прежнему смотрела спокойно и выжидающе.

«Она знает, что я должен ее убить, — подумал Стас. — Но здесь люди. Я все равно не смогу».

Может, уборщица действительно знала, может быть, просто увидела знакомое лицо, а может, и вовсе не заметила Стаса и просто смотрела в одну точку, но этот взгляд в спину нервировал. Не его ли Стас чувствовал несколько дней назад?

Он протиснулся дальше по проходу. Ощущение взгляда исчезло, и только тогда Стас понял, как был напряжен. Даже ставшие мокрыми от пота подмышки вряд ли можно списать на давку и духоту — вентиляция в вагоне работала отлично.

Через станцию, когда поезд остановился, Стас увидел, что Фанзиля выходит.

— Черт, — прошептал он и шагнул следом на платформу.

Потоптался на месте, смотря на маленький, сухонький, но не сгорбленный силуэт уборщицы. Взглянул внутрь поезда — как раз рядом с выходом освободилось место. Можно сесть. Все равно ему ехать дальше.

Чего же он ждет?

Поезд захлопнул двери и оставил Стаса на платформе, умчавшись вдаль.

— Черт, — повторил он и, не дожидаясь следующего поезда, направился к выходу из метро.

По счастью, на этой станции их было всего два, так что наверху сразу удалось разглядеть знакомый силуэт и выскочить следом.

Фанзиля стояла у пешеходного перехода и ждала сигнала светофора. Стас встал неподалеку, стараясь, чтобы между ним и уборщицей оказались люди. Шпионские фильмы и книги он не любил, но все эти азы слежки словно были созданы для того, чтобы оседать в памяти и всплывать в нужные и не очень моменты.

Примерно через километр все ухищрения стали бесполезны. Толпа, идущая от метро, рассасывалась, исчезая в окрестных дворах, так что вскоре остались только Фанзиля и Стас, который старался держаться метрах в пятидесяти позади, благо улицы в этом районе оказались прямыми и хорошо освещенными.

— Только бы не обернулась, — бормотал Стас, сам не зная, чего боится.

Даже если Фанзиля его узнала, что с того? Мало ли по каким делам он здесь оказался. И ведь совсем не обязательно убивать уборщицу. Особенно если допустить, что над ним все-таки подшутили и никакая Фанзиля в игре не участвует.

И все же пальцы Стаса комкали бумажку в кармане куртки. Не отпускали ни на секунду, словно боясь, что она выпадет, потеряется и растворится в этой всеобщей моросящей серости. Пусть даже упадет на сухое место, но тут же сгинет, подхваченная любопытным ветром, который будет играть ею, перебрасывая с место на место, пока не подкинет ее Фанзиле на балкон. А что, очень даже возможно. Кто сказал, что у ветра нет чувства юмора?

Наконец Фанзиля свернула во дворы. Два дома спустя оказалась рядом со старой «хрущевкой», вошла в первый же подъезд и исчезла за дверью.

Стас по инерции дошел почти до подъезда и остановился. Удивительно, но домофона на двери не было. Можно последовать за Фанзилей, услышать шарканье шагов по ступенькам, попробовать вычислить этаж, а следом квартиру.

«А потом подняться к ней и постучать, ага», — мысленно закончил Стас.

Он еще потоптался на месте, разглядывая дом. На пятом этаже зажегся свет. Знакомый силуэт уборщицы мелькнул на фоне задернутого тюля.

— Ну все, хватит уже, — сказал Стас себе и, развернувшись, быстрым шагом отправился назад к метро.

25.10.2019

Утром Стас получил новую часть работ художников. Конечно, им было далеко до рисунка с птицей, однако наконец-то появилось что-то новое. Наброски персонажей одновременно походили на привычных монстров вроде троллей или гоблинов, но при этом имели свой стиль, который заключался в намеренной угловатости моделей.

Бо́льшая часть каждого наброска прорисована до мельчайших подробностей — плавная и округлая. А в неожиданных местах это переходило в мешанину угловатых наростов, нагроможденных друг на друга. Можно только догадаться, что там должно быть, но ничего толком не различить.

Притягательно и отталкивающе одновременно.

«То, что нужно! — написал Стас в ответ. — Можно продолжать».

Удачный выбор художника компенсировал раздражение, которое разливалось по кабинету. Вчера коммерческий предложил Петру подвезти того до дома, а заодно «кое-что обсудить». Все закончилось развернутой бумажкой с именем Петра и выбыванием из игры.

— Ну надо же, как я купился, — бормотал он. — Развел так развел.

— Бывает, — пожал плечами Стас.

После вчерашних злоключений он решил, что в эти игры играть не будет. Оставалось дождаться, пока кто-нибудь придет по его душу, а потом смело передать бумажку с именем уборщицы.

— Ты-то убил, кстати? — спросил Петр.

— Нет. Хочешь, тебе бумажку отдам. Передам свой заказ.

— Я — мертв. — Петр скривился. — Сам занимайся своим заказом.

Однако ближе к вечеру сосед по кабинету подуспокоился, найдя утешение у Лены из маркетинга. Что-то весело насвистывал и интересовался доставкой цветов.

Радоваться за Петра Стас не спешил. На его памяти каждый третий месяц начинался с доставки цветов, чтобы вскоре перерасти в глухое молчание, каменную физиономию и рассуждение о непостоянстве женской души и причудах женской логики.

Но, может быть, тут и повезет. В конце концов, в фильмах, книгах и сериалах жертвы без конца поддаются стокгольмскому синдрому и влюбляются в собственных убийц и пленителей. Учитывая современный культурный контекст, такой вариант исключать не стоило.

Уборщицу Стас не видел до самого вечера. Кабинет помыли ровно в тот момент, когда он куда-то вышел. Однако же стоило оказаться в метро, как снова силуэт Фанзили мелькнул в переполненном вагоне. Однако Стас не стал на нее смотреть. Усилием воли постарался сосредоточиться на чем-нибудь другом, и на ум сразу пришли утренние рисунки для игры. Стас несколько раз прошелся по ним, восстанавливая в памяти, и почувствовал некоторое облегчение. А когда поезд метро миновал станцию, где уборщица должна была сойти, разом наступило спокойствие.

Словно весь поезд и сам Стас стали легче, когда Фанзиля вышла.

30.10.2019

Постепенно сводки, вывешиваемые возле ресепшена, изменились. Теперь там был список не убитых, а оставшихся в живых. Стас пару раз видел, как они по очереди оглядывают список, сурово кивают или многозначительно улыбаются, а после уходят, довольные собой. Еще более примечательными казались встречи выживших в коридоре. Они внимательно оглядывали друг друга, словно бы выжидая чего-то. Беседовали на подчеркнуто нейтральные темы. Интересовались чужими планами на вечер и натянуто смеялись.

Стас не избежал подобного внимания, вот только не спешил говорить что-то в ответ. Он не собирался принимать участие в игре, так что не было никакого смысла притворяться. Как оказалось, это только раздражало других людей. Самостоятельно Стас причину определить не смог, но тут помог Петр:

— Каждый из них думает, что это у тебя такой образ крутого убийцы. Ты им мило улыбаешься, но не интересуешься их планами. Потому что ты настолько крут, что тебе этого не требуется знать. Ты — сама неотвратимость, которая подбирается к ним все ближе. А ставки ведь ужасно высоки. Из всего офиса в живых осталось только шесть человек.

— Но я действительно не собираюсь никого убивать. И с радостью выйду из игры. Можешь так им и передать!

— Думаешь, они поверят? Я-то понимаю, но это потому, что сижу с тобой в одном кабинете уже три года. Все остальные будут считать, что ты пытаешься подстроить ловушку. Их не переубедить.

Стас в ответ только покачал головой. Собственную жертву, Фанзилю, он старался избегать, чтобы не было соблазнов все-таки принять участие. Специально вышел с работы еще позже, чтобы не пересечься с ней в метро.

Всю дорогу домой и после, вечером, ждал, когда же его кто-нибудь навестит, но в итоге никто не появился.

Видимо, все должно было решиться завтра.

31.10.2019

Рано утром, когда Стас был в кабинете один, пришел Руслан. Сел на стул Петра, опустил его ниже, подстраивая. Подергал себя за нос. Потом с минуту рассматривал пальцы. Наконец поднял взгляд и посмотрел на Стаса.

— Ты почему не играешь?

— Не хочу. — Стас пожал плечами. — Пусть меня убьет уже кто-нибудь.

— Так не пойдет! — Руслан подскочил. — Надо играть! Вот кто у тебя жертва? Уборщица же эта. Фанзиля. Она ведь?

— Не хочу я ее убивать.

— Надо хотеть. Очень надо.

Руслан глубоко вздохнул и снова опустился на стул. Голос его стал спокойным и скучным. Таким обычно сообщают что-то очень неприятное, делая вид, что ничего особенного не происходит. В последний раз Стасу так говорили на предыдущем месте работы, когда предложили написать заявление по собственному желанию.

— Фанзиля убила коммерческого. И кого-то еще, наверное. Так что остались только вы двое.

— Как убила?

— Не важно. Это болезненный вопрос, так что не стоит у него спрашивать. В любом случае к идее, что семидесятилетняя уборщица выиграет у всех в «Убийцу» и получит премию, коммерческий относится отрицательно. К тому же вопрос чести и мести. Догадываешься, к чему все идет?

Стас догадывался. Гениальностью тут блистать не требовалось.

— Но нельзя же заставлять… — Попытка протеста звучала вяло, но была необходима. Любая «сдача» должна проходить по формальным правилам.

Руслан эту «вялость» уловил и понял. Улыбнувшись, он покачал головой. Слова не требовались. Могли заставить еще как. И ни в какую трудовую инспекцию Стас, разумеется, не пойдет, потому что себе дороже. Даже если удастся все выбить, то придется отсюда уходить и «приобрести репутацию»… А на правдоруба и героя Стас не похож. Он это знал, Руслан это знал, коммерческий это знал… да все вокруг это знали.

Выбора, в общем-то, не было.

— Надо сделать это сегодня, — сказал Руслан. — Коммерческий обещал, что игра закончится до ноября. К тому же чем меньше участвующих, тем меньше интереса. Мы сегодня список вывешивать не будем, чтобы никто не подозревал, что остались только вы с Фанзилей. А ты сделай все как надо. Личная благодарность от коммерческого. Заодно и премию получишь, чего расстраиваться-то? Если надо, то через отдел кадров тебе адрес ее скажу.

— Не надо. Я знаю, — буркнул Стас.

— Ну вот. — Руслан скривился. — А сидишь и ломаешься. Значит, собирался все-таки участвовать? И что потом? Страдания замучили? Тварь ты дрожащая или право имеешь? Раскольников-то сначала старушку убил, а потом совестью мучился. Так что давай, не теряйся.

На выходе из кабинета Руслан столкнулся с Петром. Пожали друг другу руки и разошлись.

— Чего он хотел? — спросил Петр. — Этот просто так по чужим кабинетам не ходит.

— Про тебя спрашивал. Коммерческому кто-то донес, что ты его материл за убийство. Вот и спрашивал, не слышал ли я чего.

— Дела-дела. А ты?

— Сказал, что не слышал ничего такого.

— Прям так и сказал?

— Нет. Говорю, что при мне Петр не матерился. Он, наверное, подумал, что ты кому-то другому это все рассказал. Но ты же ведь не матерился.

— Да. Не матерился. Технически ты даже не соврал, но… все равно спасибо.

— Не за что.

Петр повесил куртку в шкаф, переобулся, затем сел на стул и скривился.

— Какой-то урод сидел на моем стуле и сломал его.

Стас чуть улыбнулся, но мысли его были далеко. Даже не удивился, как легко удалось соврать Петру про цель визита Руслана. Вместо этого вспоминал, куда же он дел бумажку с именем Фанзили.

День как начался, так и пошел — скомканным и второпях. Едва Стас брался за работу, как тут же находил, почему это нельзя сделать именно сейчас. Начинал бездумно искать что-нибудь в сети, отвлекался на некоторое время, а потом вновь возвращался мыслями к предстоящему убийству. После обеда долго не шел в кабинет, чтобы не встречаться с уборщицей. Даже мысли о влажном после уборки линолеуме вызывали легкую дрожь.

Вечером, когда Петр выскочил из кабинета, Стас торопливо оделся и встал за дверью. Выждал положенное время и заспешил в метро. Оглядывался по сторонам, но на всем пути до метро Фанзилю не встретил.

В поезде оказалось на редкость свободно — словно все разом решили задержаться на работе, уехать пораньше или воспользоваться иным транспортом. Стас ехал в полупустом вагоне и смотрел по сторонам, выискивая Фанзилю, но уборщицы нигде не было.

Слегка осмелев, на следующей станции Стас вышел из вагона и зашел в следующий, но и там его встретила пустота.

Еще через станцию он в следующий вагон прямо-таки вбежал, чем слегка напугал засевшую в углу парочку и ни на чуточку не привлек внимание пожилой дамы в клетчатом пальто, которая читала газету. Разве что легкий взгляд из-под очков.

До конца поезда Стас не успел дойти, потому что они уже приехали к той станции, где Фанзиля вышла в прошлый раз.

«Если она меня заметит, то может убить», — подумал Стас запоздало. Однако страх упустить уборщицу был сильнее. Требовалось сначала ее обнаружить, чтобы думать об остальном.

В кармане куртки, под пальцами рук шуршал свиток с именем Фанзили. Стас воспользовался способом Петра — заламинировал скотчем и примотал к пустым катушкам из-под ниток. Не столько из-за удобства, сколько боясь ненароком порвать — чуть больше недели понадобилось, чтобы превратить бумажку в затасканный, помятый и потертый свиток.

Выйдя из метро, Стас затаился возле ларька с шаурмой. Купил себе одну — есть не хотелось, но и вызывать подозрений тоже. Медленно жевал, не чувствуя вкуса, пока не обнаружил, что сок из шаурмы пропитал бумажный пакет и капает на ботинки.

— Гадство, — пробормотал Стас, выкинул остатки недоеденной шаурмы в мусорку и потратил салфетку на то, чтобы протереть ботинки.

Помогло слабо — жирное пятно явно выделялось в свете фонарей, а впитавшая соус салфетка перепачкала пальцы. В конце концов Стас спросил в ларьке еще салфеток и кое-как привел себя в порядок.

Пока боролся с шаурмой, посматривал в сторону выхода метро. Фанзиля либо не появлялась, либо успела проскочить. Подавив порыв все-таки позвонить Руслану и спросить адрес, Стас отправился на поиски дома уборщицы. Номер он не помнил, дорогу — очень смутно. Вокруг стояли похожие друг на друга дома, напоминавшие фигурки из тетриса. Неизвестный щедро разбросал их по площади района, поворачивая в разные стороны таким образом, чтобы максимально затруднить возможность собраться в одну линию и исчезнуть.

Стас шел от перекрестка до перекрестка. Когда пейзаж показался знакомым, он свернул внутрь дворов. Внимательно оглядывал подъезды, пока не увидел то, что искал. Ликования и радости не было — только сосредоточенность и ощущение навязанной предопределенности.

Огромная толстая пружина, прикрепленная снизу к двери подъезда, застонала, поддаваясь давлению. Стас поморщился. Когда дверь закрывалась, он придержал ее, чтобы не хлопнула. Оказавшись внутри, Стас сделал несколько неуверенных шагов по ступенькам, вспоминая, в каком окне в прошлый раз загорелся свет. Кажется, на пятом. С левой стороны. Это ведь «хрущевка», так что можно попробовать и вычислить квартиру.

На четвертый этаж Стас едва ли не взлетел, перескакивая через ступеньку и вцепляясь в перила так, словно иначе сорвется в пропасть. Затем остановился и переждал, восстанавливая дыхание. Дальнейший подъем проходил тихо. Стас даже старался ступать так, чтобы не было слышно. Оказавшись на пятом этаже, он мысленно перенес себя на улицу, восстановил картину прошедших событий в памяти и, решившись, позвонил в дверь девяносто девятой квартиры.

Шаги зазвучали тут же, и Стас отпрыгнул в сторону, прячась от дверного глазка. Спустился на пару ступенек и замер, комкая в кармане свиток с именем. После секундной паузы дверь открылась. На цепочку.

«Она увидит. Я просуну и покажу, — подумал Стас. — А иначе она просто закроет и не откроет уже в следующий раз».

Он одним прыжком преодолел расстояние до двери, запустил руку в карман, готовясь рывком вытащить бумажку, но тут дверь захлопнулась прямо перед носом.

Стас остановился и оторопел. Дверь открылась снова, только уже полностью. Стоявшая за дверью Фанзиля крепко схватила Стаса за руку, которая уж наполовину залезла в карман, и втащила внутрь квартиры.

«Я могу сбросить ее руку и показать надпись. Могу отцепить хватку второй рукой. Могу убежать, пока она не убила меня», — думал Стас, но не делал ничего из этого. Просто стоял в прихожей на коврике из магазина «Все по сто рублей» и смотрел на Фанзилю. Кутающаяся в платье-халат — синее, в белую крапинку — уборщица выглядела обычной старушкой, живущей на пенсию, вспоминающую внуков и обсуждающую с другими подобными старухами цены на хлеб, коммунальные услуги и прочее.

«У нее, наверное, зубы с позолоченными коронками», — подумал Стас. А потом посмотрел Фанзиле в глаза. Они оказались наполнены властью и силой. Чахнущей силой и бывшей властью, если быть точным. Такие глаза могли быть у старой волчицы, которая уже недостаточно быстра, но все еще бесстрашна. Или у сказочной совы, в которой мудрость граничит с безжалостностью. Это были глаза той, которая привыкла повелевать, а не мыть кабинеты за мизерную зарплату.

— Руку из кармана убери. Еще не время, — сказал Фанзиля. Голос был из тех, которым привыкли повелевать. И даже хриплая надтреснутость ему не вредила.

Стас убрал руку, и Фанзиля отцепилась от него.

«Сейчас она выхватит бумажку, убьет меня и получит премию».

Однако Фанзиля молча развернулась и зашагала по коридору в дальнюю комнату. По прихожей разливался смутно уловимый жирный запах шаурмы.

Стас неловко скинул ботинки без помощи рук и зашагал следом за уборщицей. Куртку он решил не снимать. Рука раз за разом ныряла в карман, дотрагивалась до спрятанного там свитка.

В комнате, в которую привела Фанзиля, Стаса ждало новое потрясение. Рисунок с «громовой птицей». Точная его копия висела в рамке на стене. Вернее, это была картина, написанная красками, а не просто карандашный набросок.

То, что Стас принимал за всполохи молний, оказалось языками изломанного пламени. И птица, чей силуэт угадывался в центре, плясала и переливалась в этих языках, то загораясь алым, то становясь оранжевой, а порой впуская в себя тени, словно пробуя их на вкус.

Заметив пляшущее на ветру пламя свечи, Стас успокоился. По крайней мере не галлюцинации, а просто фантазии. Впрочем, адреналина внутри было столько, что галлюцинаций оставалось ждать недолго.

— Это вы нарисовали? — спросил он, указывая на картину.

— Нет. Просто скопировала.

— А-а… — протянул Стас.

Вертевшиеся в голове вопросы не давали покоя. Зачем она приносила ему этот рисунок? Что хочет от него Фанзиля? И не легче ли наплевать на прозвучавшие запреты и просто показать бумажку, чтобы покончить с этой дурацкой игрой?

— Давайте, я вас убью, а премию поделим пополам, — сказал он торопливо, боясь, что Фанзиля тут же откажется. — Потому что вы же коммерческого убили, а он обиделся сильно. Теперь если я вас не убью, то мне не жить нормально.

— Подожди. Сядь.

Стас опустился на стул, на который указывала Фанзиля. Обычный деревянный стул — обветшалый, но державший крепко. Трепетавшее на ветру пламя свечи добавляло происходящему гротеска и мистики. И то и другое заставляло Стаса попеременно возвращаться рукой к карману куртки. Молчание, которое воцарилось в комнате, тоже не добавляло понимания происходящего.

— Здесь, — сказала наконец Фанзиля, словно сжалившись над ним.

Стас моргнул, наморщил лоб и не сразу уловил, о чем идет речь.

Достав из кармана бумажку с именем, он повернул ее и показал Фанзиле.

Та покачала головой. Улыбка вышла слабой и измученной.

— Не так.

— Я никогда еще никого не убивал, — сказал Стас. — Я не знаю как. Надо имя произнести, да? Фанзиля Секфин — вы убиты. Все. Отдайте мне свою бумажку.

Следующая улыбка была тенью предыдущей. Еще более вымученная и более слабая. Казалось, Фанзиля теряет силу прямо на глазах.

«Того и гляди в обморок упадет. А потом скорую вызывать, да? И как я объясню, кто такой и что здесь делаю?»

Стас на секунду отвлекся, но тут же за окном полыхнуло и его передернуло. Вслед за молнией прокатился раскат грома. В углу зазвенело, и Стас дернулся второй раз. Часы удалось разглядеть не сразу, а время на них… нет, это невозможно!

Он заерзал на месте, не зная, куда деть бумажку. Сжал ее в пальцах одной руки, а второй вытащил из кармана телефон — на экране высветилось «двадцать три ноль-ноль».

Как такое могло произойти? Он вышел с работы почти пять часов назад! Добираться сюда не больше часа. Куда делись остальные четыре?

— Требовалось подождать, а сейчас — время подходит к концу, — сказала Фанзиля.

Голос, который раньше казался властным и надтреснутым, теперь превратился в глухой шепот. Стас едва различал его. Фанзиля сказала еще что-то, но уж очень неразборчиво. Пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать.

— Убей, — шептала она.

— Я не понимаю, — сказал Стас, едва ли не плача. — Что происходит здесь? Почему? Что я вам такого сделал-то? Как убить? Вы уже мертвы. Я сделал все, что требовалось. Сделал!

В новом сполохе молнии он увидел, что губы Фанзили шевелятся, но звука не доносилось. Лицо старухи побледнело и застыло, словно росчерк молнии, отпечатавшийся на сетчатке глаза. Стас дернулся вперед и поводил рукой возле рта Фанзили. Удалось почувствовать легкое дыхание.

Он зажмурился, щипая себя за руку, но спасительное пробуждение не наступило. В голове перемешались мысли, и каждая взывала к себе, как к единственно верной.

«Лекарство. Скорая. Бежать. Не оставлять одну. Звать на помощь. Убить».

Взгляд Стаса блуждал по комнате в надежде на подсказку. Пламя свечи постепенно догорало, уже освещая лишь маленький круг между ним и Фанзилей. Птица с картины смотрела строго и одновременно просительно.

Пришедшая следом мысль была скорее наитием, а не тем, что можно выразить разумными словами. Но Стас поспешил довериться ей, потому что даже при ошибке она не приводила к плохим последствиям. На самый крайний случай он просто выставит себя дураком. Ну так это не в первый раз. Да и не перед кем особо.

— Ты убита, — сказал он и скормил бумажку с надписью «Фанзиля Секфин» пламени свечи.

Огонь захватил бумагу тут же. Она вспыхнула сразу со всех сторон голубоватым пламенем, но не спешила прогорать. Огонь впитывал в себя лишь буквы, вымарывая тонер принтера из бумаги, словно солнце, выжигающее лужицы.

— Спасибо. Это сказка, что мы сгораем сами, — услышал Стас и вновь взглянул на Фанзилю.

Она горела одновременно изнутри и снаружи. Оранжевые сполохи мелькали в глазах и рту. Волосы искрились от голубоватых разрядов. Красное пламя окутало бывшую уборщицу, словно прозрачный плед.

Жара от пламени не было. Только свет и ощущение спокойствия.

— Держи, — Фанзиля протянула Стасу горящую бумажку, и тот взял ее без тени сомнений.

Огонь тут же погас и открыл Стасу его собственное имя. Фанзиля улыбалась теперь без тени боли. Впрочем, Фанзилей ее можно было назвать лишь с натяжкой. Она менялась, все больше и больше походя на птицу с картины.

— Иди, — сказала она. — Мы успели. Сегодня ночью потребуется большой костер, чтобы сжечь толику старого мира и приоткрыть дверь в новый. Иди.

Стас медленно кивнул. Слова отдавались в голове звоном. Часы в углу комнаты отсчитывали новый час, новый день, новый месяц и новое время.

01.11.2019

Коридор освещался всполохами света из комнаты, где осталась Фанзиля. Часы продолжали бить похоронным колоколом по вчерашнему дню, пока Стас обувался. Время в квартире вело себя так, как ему вздумается.

Он бежал по ступенькам, надеясь увидеть полет Феникса, но во дворе все оказалось обыденным. Чудеса закончились. Лишь накрапывающий дождь и сверкавшие вдалеке молнии намекали, что хотя бы часть из увиденного ему не привиделась.

Стас нащупал в кармане бумажку с собственным именем, посмотрел на нее и пожал плечами.

— Станислав, вы убиты, — прошептал он.

Затем скатал бумажку двумя пальцами в комок и отправил в лужу щелчком пальца. Не долетев, она вспыхнула и за секунду сгорела дотла.

— Ха-а-а, — протянул Стас и почувствовал разливающееся внутри тепло. Как от стакана глинтвейна во время суровой зимы.

Добираться до дома решил пешком, все равно дождь почти перестал. Холод обходил Стаса стороной, а в проносившемся ветре чудилось нечто новое, искреннее и пронзительно ясное. Словно кто-то открыл форточку и впустил в стылый застоявшийся воздух комнаты свежее дуновение.

Где-то на другом конце мира восходило прекрасное ноябрьское утро.

Y (автор Олег Титов)

По правую сторону сотканной из глянцевых кусочков картины высился маяк. Сноп света выхватывал нависающие над молом темные волны, скалы по левому краю, а также должен был обозначить силуэт далекого корабля в центре. Классический сюжет, один из самых популярных. Павлов видел его на каждом прилавке.

Однако вместо корабля в луч маяка попало нечто странное. Неясные тени тревожных очертаний, заглядывающие сквозь угольно-черный разрыв посреди затянутого тучами неба. И внутри него — россыпи звезд и серебряные росчерки, которые будто складывались в неведомые символы. И еще что-то едва угадывалось там, в бездне, ползло в щелях между пазлами, насмехаясь над человеческим зрением.

— Интересно, — сказал Павлов. — Я так понимаю, это тоже брак?

Молодой разговорчивый толстячок, которого директор попросил «все объяснить» Павлову, размашисто кивнул. Парня звали Володей. Это было все, что Павлов о нем знал.

— Самый яркий пример, пожалуй, — сказал Володя. — Оставили для подобных случаев.

— Каких?

— Показать кому-нибудь. Ну, вот как вам.

Павлов придирчиво изучал кусочки, из которых состояла бездна. Так сказать, всматривался по полной программе.

— И как же такое получилось?

— Все очень просто! Дело в браке! Пазлы, знаете, элитные, пластиковые. Были бы картонные, в случае брака можно всю картину выкидывать, копеечные потери. А тут нельзя, слишком дорого. Ну и директор придумал похожими кусочками заменять. Смотрите! — Володя наклонился над картиной и начал воодушевленно тыкать в нее пухленьким пальцем. — Этот, к примеру, из пазла про Винкс. Там шкаф есть приоткрытый, а внутри темно, плохо видно. Он оттуда. Этот, понятно, с карты созвездий. А этот, вы не поверите, кусок шкуры Тигры. Ну, из Винни-Пуха.

Вот так. Черные полосы на шкуре Тигры — это разрывы реальности.

Как говорится, живи теперь с этим.

— И что, так идеально по размеру подошли?

— У зацепов, знаете, не так много вариантов. А у внутренних кусочков всего три типоразмера. Техпроцесс специально настроен на максимальную эффективность!

Последнюю фразу Володя почти выкрикнул, с такой гордостью, будто техпроцесс настраивал лично. Хотя Павлов в этом сильно сомневался.

— Предположим, — сказал он, не в силах оторваться взглядом от картины. — Но здесь-то не просто отдельные кусочки. Здесь целый фрагмент заменен.

Володя сделал сложный жест руками, будто не знал, с чего начать.

— Вариантов брака много, — сказал он. — Иногда сразу несколько пазлов вылетает. А иногда, знаете, нужного кусочка найти не получается, но если заменить соседние, то все отлично подходит, один в один. Это, знаете, вы когда-нибудь исправляли щелчки на звукозаписи? Там если запустить экстраполяцию, форма звуковой волны становится совсем другая, а на слух совсем незаметно…

Он перехватил косой взгляд Павлова и стушевался.

— Простите. Показалось, что это интересно. Ну, так вот, тут то же самое…

— Незаметно? — ядовито переспросил Павлов.

— Незаметно! — уверенно сказал Володя и осекся снова. — Ну, то есть, как правило, незаметно. Но иногда нейросеть дает сбой…

— Нейросеть?

— Конечно! Это же компьютер делает. Видели, наверное, в интернете картины все в глазах? — Не заметив, как вздрогнул собеседник, парень продолжал: — Тот же принцип. Программа настроена на максимально безотходное производство. Поэтому, когда нужных фрагментов не хватает, иногда получается вот такое.

Павлов покачал головой.

Вот идиоты. Из-за копеечной экономии теперь на штраф влетят.

— Все понятно, — сказал он. — У вас товар не соответствует описанию.

Парень вытянул руки перед собой

— Стоп-стоп-стоп! — сказал он с вызовом. — У нас под это дело есть строчка в оферте! Более того, мы это позиционируем как уникальную особенность наших пазлов! Васильдуардыч сказал, что вы это знаете…

— Знаю. Только это не панацея. Ежели ваша нейросеть вместо Винни-Пуха голую бабу изобразит, с сиськами, отвечать кому?

— Это еще доказать надо. Мало ли кому что привидится…

— Ты хоть понимаешь, почему я здесь?! — потеряв терпение, рявкнул Павлов.

Володя отпрянул и в кои-то веки испуганно промолчал.

— Родители сыну подарок купили. На день рождения. Картина «Опять двойка». Знаешь, наверное. — Володя кивнул. — Тот его собрал тут же. Мамаша шмяк в обморок. А должность у нее, понимаешь ли, больно высокая и денежная. Весьма высокая. — Павлов значительно поднял палец. — Такая, что очень многое в тайне держать надо ото всех…

Может быть, не рассказывать, подумал он вдруг. Мало ли, подготовятся. Да и его не похвалят, если вдруг что…

Да и черт бы с ним!

— А на картинке все действующие лица на зрителя обернулись и смотрят, — продолжил он. — Глаза в глаза. Будто следят за ним. Она и подумала невесть что… И теперь их семья, что называется, хочет крови. А ты как думал?

Решила небось, что шантажировать ее кто-то взялся, подумал Павлов, не озвучивая. Если человека с нечистой совестью понервничать заставили, так это, по его мнению, всем исключительно на пользу. Только вот если в следующий раз обычного пенсионера на ровном месте прихватит? Видел Павлов те поделки нейросетевые. Тревожные, мягко говоря, рисуночки.

Володя замотал головой, забормотал:

— Есть ограничения, отличие от исходника не более определенного процента. Программа за этим следит.

— Уверен?

Беспомощный взгляд паренька был ему ответом.

Павлов вздохнул.

— Программиста вашего как найти? — спросил он.

* * *

Программист оказался таким же самоуверенным и словоохотливым, даром что тощим, как бес. Он неожиданно предложил встретиться в парке. Стояли последние теплые осенние дни, Павлов согласился, и теперь они грелись на лавочке под полуденными лучами солнца: светло-серый, под цвет новенького ноута, Гоша — так уж он представился — и затянутый в черное пальто Павлов. Азирафель и Кроули.

— Листинг программы я вам, сами понимаете, дать не могу, — звонко, с легким металлическим скрипом в голосе вещал Гоша. — Коммерческая тайна. Никакой тайны в ней, правда, нет, но все равно нельзя, по голове настучат. А как она работает, я вам сейчас покажу.

В пару легких взмахов над клавиатурой он вызвал очередное окно, заполненное строчками кода, которые Павлов не понимал совершенно.

— Вот эти два метода, — Гоша потер тачпад, и Павлов не сразу понял, что смотреть надо на курсор, — работают очень просто. Это строгая замена кусочков — один на другой. Их писал я, там очень узкие цветовые рамки, к ним вообще никаких вопросов быть не может. А вот этот, — длинное непонятное слово на английском вдруг закрасилось темно-серым прямоугольником, — уже использует сторонние методы. Я пуляю в нейросеть изображение, область, которую нужно восстановить, и все кусочки, которые сейчас есть в наличии. И там уже идет рекурсивный алгоритм, который подбирает один кусок, перестраивает исходные условия, подбирает другой, снова перестраивает и так далее, пока не найдет решение.

— И насколько это решение может отличаться от исходной картинки?

Гоша развел руками, случайно задев какую-то клавишу и переключив окно, в котором отобразилось очередное полотно кода.

— Философский вопрос. Там, конечно, есть требование по возможности быть ближе к оригиналу и даже какие-то процентные параметры. Но, честно вам скажу, я не до конца понимаю, на что эти параметры влияют. Что такое, например, отклонение по цветности в пределах десятки? Это во-первых. А во-вторых, для ускорения работы и максимальной эффективности все эти ограничения весьма ослаблены. Так что да, отличаться может сильно, хотя вероятность этого крайне мала. Я бы сказал…

— Простите, — перебил Павлов, — а что означают эти строчки?

На экране было написано:

# Y (20.10.2021 03:31:08): k^2*sqrt (2) *mod (2)

# NickoGT (20.10.2021): Георгий, это вы?

Гоша нахмурился.

— Это комментарии разрабов с аутсорса, — слегка сбавив тон, сказал он. — Это с их репозитория файл. Видимо, переписываются в комментариях. Нико — это Николай, один из тимлидов.

Павлов не все из сказанного понял, но решил не переспрашивать.

— А игрек?

— Не знаю. Точно не я. В это время я имею обыкновение спать.

— Что этот комментарий вообще означает?

— Без малейшего понятия.

Павлов потер переносицу.

— Дайте мне координаты этой конторы, — попросил он. — И я пойду. Спасибо за информацию.

Гоша поковырялся в сети еще немного и вывел на экран страничку с телефонами и даже картой проезда. Павлов щелкнул смартфоном, проверил, не смазалось ли.

— Только они вам свои секреты не расскажут, — предупредил программист. — Они точно у какой-то крупной фирмы под крылом, может, даже у «Гугла», такие вычисления…

— Да наплевать мне на их секреты, — буркнул Павлов, вставая. — Будто я их пойму. Мне нужно знать, кто виноват, что на ваших картинках люди башкой вертят.

Под любопытные возгласы «что, правда? правда, вертят?» Павлов пошел прочь, качая головой и невольно улыбаясь. Все-таки замечательно непосредственный парень. Интересно, программисты все такие?

Прогулявшись до ближайшего светофора, он достал телефон и, подслеповато щурясь, набрал номер. Долгое время никто не подходил, затем занятой, несколько даже запыхавшийся женский голос выпалил скороговоркой:

— Компания «КодКомплит», слушаю вас!

— Здравствуйте! Мне нужен Николай.

— Какой именно? Их у нас много.

— Разработчик он у вас. Один из главных.

— Хорошо, сейчас соединю.

С полминуты Павлов слушал «Пещеру горного короля», затем в трубке щелкнуло, и отрывистый мужской голос произнес:

— Алло!

— Здравствуйте! Можно с вами поговорить насчет одной вашей программы?

— Какой?

— Какая-то нейросеть, пазлы сортирует.

— А что вас интересует?

— Картинки слишком сильно отличаются от оригинала. Клиенты жалуются. Меня попросили проверить.

Голос вроде бы несколько напрягся.

— А кто вы?

— Василий Павлов, Роскачество.

— Говорите с программистами наших партнеров. Предусмотрены настройки, захотят, выставят так, что отличий никто не заметит.

— Так говорил уже. Мне ваше мнение тоже нужно, для отчетности.

Николай, похоже, расслабился, начал немного растягивать слова в раздумье.

— Вы знаете, сейчас некогда. Перезвоните завтра, спросите меня. Лучше вечером.

— А может быть, кто-нибудь другой поможет? Кто у вас под псевдонимом «игрек» работает?

Вопрос явно вывел собеседника из равновесия.

— Что?! Откуда вы?! знаете… что у нас есть такой сотрудник?

— Программист партнеров показал код из вашего хранилища. Там что-то вроде переписки было.

— Извините, сейчас некогда! — нервно повторил Николай. — Перезвоните завтра!

В трубке пискнуло. Павлов собирался было ткнуть отбой, но тут динамик еще раз произнес:

— Перезвоните завтра.

Голос, впрочем, был другой, округлый и гудящий. Будто кривлялся кто.

Немелодично попиликав, трубка добавила тем же дурашливым тоном:

— На Ленинском проспекте ничего не спрятано!

— Кто это говорит? — спросил Павлов.

— Ищите везде. Не только там.

— Кто говорит?!

Пиликанье оборвалось.

— А кто вы? — спросил вдруг Николай.

Павлов едва не выругался в голос.

— Я ж говорю, Василий Павлов, Роскачество…

— Какой именно? Их у нас много, — спросила женщина.

— Что?!

— Отличий никто не заметит, — снова Николай.

— Вы издеваетесь?!

— Вы знаете, сейчас вас выставят…

Последняя фраза, в которой Николай сказал все, кроме женского слова «вас», оборвалась со звучным щелчком. Послышалось шипение. Оно становилось все тише и тише, и наконец на его фоне Павлов различил голос, будто сотканный из помех.

— Вам не помогут здесь, — повторял голос. — Вам не помогут здесь. Вам не помогут здесь.

— Почему?

— Они слишком заняты. Они слишком заняты. Они слишком заняты. Они слишком заняты. Они слишком заняты. Они слишком заняты…

Павлов отнял трубку от уха. Он вдруг потерял всякое желание задавать вопросы.

Трясущимся пальцем он нажал отбой и хотел было сунуть смартфон в карман, как тот вдруг оглушительно дзинькнул эсэмэской. Павлов подскочил, заорал и выронил мобильник. Несколько прохожих удивленно обернулись.

Это всего лишь эсэмэска, уговаривал себя Павлов, нагибаясь за смартфоном.

Пришло оповещение от сотового оператора. Списали очередные двести рублей.

* * *

Светляк щедро ливанул беленькой. Чокнулись, крякнули, дружно хрустнули огурчиком. Только тогда Светляк откинулся на спинку стула и начал расспрашивать:

— Для начала, на хрена ты вообще во все это полез? Делать нечего?

— Попросили, — коротко сказал Павлов.

— Ну и послал бы.

— Убедительно попросили.

Павлов потер пальцами друг о друга. Светляк скривил удивленное лицо.

— Даже так? Тогда другое дело. Тогда давай разбираться. Чего ты там услышал?

Павлов рассказал.

— Это не человек был, Паша, — добавил он. — Человек так не умеет.

— Предположим. Робот какой-нибудь. И что?

— Робот, который делает нарезку из только что записанного разговора?

— Почему нет?

— А зачем?

Светляк пожал плечами, разлил снова.

— Тестируют чего-нибудь. Слышал про чат-боты? Что-то такое, только голосовое. Случайно ткнули кнопку, случайно перевели тебя на тестового болванчика. А тот и расстарался. Твое здоровье!

А перед этим кое-кто случайно ткнул кнопку и случайно выхватил фрагмент переписки, думал Павлов, закусывая. Не много ли случайностей? Кто-то что-то хочет сообщить, но делает это туманными намеками. Будто играет с ним. И только интерес Павлова — да даже не Павлова, а его заказчика — не позволяет спустить любой из этих намеков на тормозах и разорвать эту цепочку, потерять нить, сделать вид, что ничего не происходило.

Только вот получится ли? Не появится ли в этом случае еще один намек, и еще один, и еще?

Во что ты вляпался, Василий?

— Нет, — сказал он. — У них какое-то ЧП. Мы тут с одним парнем подсмотрели кусок их кода, и у меня сложилось впечатление, что они не знают, кем он написан. Он подписан одной буквой. Игреком.

— Программистом давно заделался? — промычал Светляк, дожевывая бутерброд.

— Да иди ты лесом! — беззлобно ругнулся Павлов. — Я у них спросил про этого игрека. С этого все и началось, собственно. Сначала их главный заюлил, занервничал, а потом меня переключили. На болванчика твоего.

— Он не мой, — задумчиво возразил Светляк. — Неважно. Хм-м-м. Ты говоришь, что у них кто-то пишет код, а они не знают, кто именно? Это, знаешь ли, совсем другой коленкор. Какие у них масштабы?

— Без понятия. Один их партнер говорит — контора серьезная.

— Понятно, почему они тебя слили. Они поняли, что у них дырка в безопасности. А потом, ты говоришь, странный голос и Ленинский проспект? Хм-м-м.

— Тоже, блин, идиотизм! Искать везде, кроме Ленинского. Что это такое?

— Ну, тут понятно, что надо искать именно там. Формулировка такая, возможно, чтобы формально не придрались. Не знаю уж кто.

Слово «формулировка» Светляк произнес по слогам, и Павлов понял, что друг уже ощутимо накидался. Посиделки плавно перетекали из формата «осмысленный дружеский совет» в какой-то другой, не менее приятный, но не очень нужный именно сейчас. Пришла пора заканчивать.

— Предположим, — буркнул он. — Только Ленинский проспект такой немереный, что абсолютно пофигу, там нужно искать или не там.

Светляк посмотрел на него ласковым снисходительным взглядом.

— Вася. Ты же коренной москвич. Абориген, едрить тебя за ногу. Должен знать, что Ленинский — это не только улица, — сказал он и опрокинул очередную рюмку.

* * *

С последней осенней рыбалки ехали уставшие, замерзшие, но довольные. С десяток небольших карпов плескались в специальном контейнере в багажнике. Павлов надеялся довезти их до дому.

Сыновья, обоим уже ощутимо за тридцать, сидели спереди. Старшего, Сергея, на пассажирском кресле слегка разморило — рыбалка прошла, вестимо, не без сугрева. Младший, Вадим, за рулем, естественно, не пил, поэтому держался бодрячком и без умолку болтал.

— Вот скажи, брат, — в очередной раз начал он, — как ты думаешь, какой сейчас самый вероятный сценарий того, что все человечество вымрет?

— Ничего себе разговоры у вас, — сказал Павлов и захихикал.

Сергей пожал плечами.

— Я думаю, биологическое оружие какое-нибудь. Искусственный вирус.

— А почему не естественный? — спросил Вадим.

— Природа обычно не создает такие, это нелогично. Вирусу нужно, чтобы его носитель был ослаблен, но не помер. Так как, если помрет носитель, помрет и вирус. Поэтому нас и не скосило до сих пор массовой эпидемией. А вот искусственно сделанный — другое дело. Настроить его так, чтобы человек некоторое время нормально себя чувствовал, ходил, заражал других, и тогда всем каюк.

Вадим скривил понимающе-одобрительное выражение лица.

— А мы вот с друзьями поболтали тут на днях, — сказал он, — и решили, что самое вероятное — это восстание машин. Появится суперкомпьютер и решит, что ему люди не нужны.

Сергей кивнул.

— Тоже может быть. Вообще, что произойдет, когда искусственный интеллект получит самосознание, невозможно предсказать в принципе.

— Почему?

— Прикол в том, что все чувства, которые ты испытываешь, идут из глубокой древности, когда ты был маленькой мышкой или кем-то таким. То есть из биологии. Любовь, ненависть, честь, уважение — вот это все идет из самых базовых биологических реакций. А у робота их нет. На каком основании он будет принимать решения, нам неведомо.

— Но человек с рождения их тоже не имеет.

— Ну как сказать… Какие-то базовые вещи имеет. В ДНК прописано.

— Почему тогда нельзя прописать их роботу?

Сергей задумался.

— Слушай, я не знаю. Может быть, и можно. Но у него все равно нет детства. Человека ведь в подавляющем большинстве своем формирует опыт.

— Почему роботу нельзя так же давать информацию? Сделать ему искусственное детство?

Старший поднял руки.

— Сдаюсь! Я ничего не знаю про роботов.

— Во-о-от! И получается, что мы имеем такого же человека, только свободного от морали и имеющего неограниченные возможности. Все упирается в контроль. Правильно, пап?!

Павлов встрепенулся, вынырнул из сумрачных мыслей, навеянных разговором сыновей.

— Конечно! — заявил он. — Вовремя не проконтролировал — червяка сожрали!

Машина, катившая к городу по сумеречному шоссе, ненадолго взорвалась дружным хохотом.

* * *

Потоптавшись немного по пустой квартире, Павлов не выдержал, собрался и пошел к метро. Благо, ехать было недалеко.

С тех пор как «Площадь Гагарина» закрыли на ремонт, людей на станции «Ленинский проспект» стало поменьше. Не то чтобы Павлова это слишком напрягало, он выходил здесь лишь по случаю — рядом находились несколько интересных магазинов. Но глаз все равно отмечал этакую человеческую разреженность, непривычную предтечу запустения, от которой становилось не по себе. Хотя, казалось бы, в этом городе уже давно никто не любит толпы.

Павлов пролез под черно-желтую полосатую ленточку, сунул покосившимся отдыхающим работягам корочки Роскачества. Корочки не имели здесь никакой силы, но вникать никто не стал. Немного послонявшись у перехода между станциями, не решаясь пройти дальше, Павлов для вида спросил:

— Как протекает?

— Не протекает ничего, — миролюбиво ответил кто-то. — Все сухо и комфортно.

Павлов усмехнулся.

Динамик под потолком зашуршал, ожил и начал что-то бормотать.

— Опять тестируют, — сказал тот же мужик. — Вчера только проложили. А звук — дрянь.

Остальные тоже оживились.

— Причем отдельную линию к каждому, — подал голос один. — Сам тянул. Зачем — непонятно.

— Эксперимент какой-то, говорят, — сказал другой.

— Да пилят, как обычно! — воскликнул третий.

Бубнеж над головой оформился в негромкие слова, настолько трескучие, что разобрать их получилось не сразу. А когда получилось, по спине Павлова вдруг пополз неприятный холод.

— Стой… — повторял женский голос, ждал пару секунд и повторял: — Стой… стой…

Павлов оглянулся. Рабочие, похоже, не придавали никакого значения этой литании. А возможно, просто не разбирали слов.

Конечно, с ними же роботы не разговаривают.

Пока Павлов шел по коридору, он понял, что имелось в виду под отдельной линией. Каждый динамик бубнил собственное слово собственным голосом. Причем, если не подводил слух, как только Павлов отходил от очередного динамика достаточно далеко, тот отключался.

— Стой… стой… стой… не ходи… не ходи… не ходи… дальше… дальше… дальше… иначе… иначе… иначе… глупости… глупости… — Павлов невольно перешел на бег, — будут… умножаться… умножаться…

Последнее слово заглушил шум подошедшего состава. Павлов взбежал по отключенному эскалатору, кинул взгляд на поезд — и опешил.

Вагоны поезда были расписаны игреками. Разных размеров, цветов и шрифтов. В виде граффити, в виде строгих геометрических форм, в виде каллиграфических завитушек. Составленными из игреков поменьше, переплетенными друг с другом, наползающими на окна и двери. Невероятное нагромождение игреков, которое глумилось над Павловым, издевалось над ним, безо всякой логики и смысла.

Среди игреков внезапно обнаружился QR-код. Павлов спохватился, неловко вытащил смартфон, сделал фотографию. Щелчок камеры будто разбудил поезд — тот тронулся, набрал скорость и вскоре уехал прочь, в темноту вечерней Москвы. Только сейчас Павлов понял, что внутри сидели люди, с интересом разглядывавшие закрытую станцию. Они ехали на расписанном игреками поезде и не видели в этом ничего особенного.

Переставляя внезапно ослабевшие ноги, Павлов вернулся в переход. Ему слишком поздно пришло в голову записать на телефон звук динамиков, они уже молчали. Он спросил, где находится радиорубка, но та оказалась закрыта и даже опечатана. Метростроевцы утверждали, что ее недавний обитатель уехал по МЦК. Павлов никого не видел, но спорить не стал.

Он спустился на «Ленинский проспект», вяло махнув рабочим на прощание, и поехал домой. Там он скинул на десктоп фотографию QR-кода, скормил его распознавателю и долго, громко истерически хохотал, пугая соседей и прохожих под окнами.

Код содержал одну-единственную букву.

Этого следовало ожидать.

* * *

Светляк, несмотря на поздний звонок, не ругался, внимательно слушал, не задавал никаких вопросов. Единственный звук, который он издавал, был коротким «да» на вопрос «ты все еще слушаешь?», поскольку Павлов периодически чувствовал, что разговаривает со стеной.

Реакция, впрочем, у Светляка была странная.

— Докажи, что это ты, — коротко, по-деловому сказал он.

— В смысле? — не понял Павлов.

— Что ты тот, за кого себя выдаешь. Скажи что-нибудь, что знаем только мы вдвоем.

Все подробности совместных походов, рыбалок и попоек мгновенно вылетели у Павлова из головы.

— Э-э-э… да я… черт…

— Помнишь, на Можайское ездили?

— Ну, помню.

— Помнишь, я тебе новый ножик показывал?

— Ну, помню. Я его еще чуть не утопил там, когда он раскрылся внезапно…

— Фу ты, наконец-то! — вздохнул Светляк. — Какой же ты тугой! Самое главное, вот что запомни — если я буду тебе звонить, точно так же убедись, что звоню тебе именно я. А лучше всего приезжай лично. Потому что даже это не панацея. Уяснил?

— А зачем?

— Затем, Вася, что ты вляпался в какое-то откровенное дерьмо. Я искренне тебе советую — шли своего заказчика в жопу, отдай ему деньги и больше никогда, слышишь, никогда не вспоминай про этот игрек. Лично для тебя в латинском алфавите с этого момента двадцать пять букв!

— Но почему? Он же мне не угрожает, просто что-то странное происходит…

— Что-то странное?!

Голос Светляка приобрел характерное напряженно-вкрадчивое звучание — верный признак того, что его владелец действительно на взводе. А Светляка на взводе за долгие годы совместной службы Павлов видел нечасто. И означало это обычно большие проблемы.

— Василий, сосредоточься, — будто через силу проговорил Светляк. — У тебя же не настолько заплыли мозги. Ты понимаешь, что кто-то покрасил вагон и подогнал его в нужное время к нужной станции? Там пассажиры были?

— Да, — обреченно сказал Павлов.

— Отлично! Еще и с пассажирами. Только для того, чтобы ты минуточку на него поглазел. Ты понимаешь, какие это ресурсы?

— Но зачем? — прошептал Павлов. — Я не понимаю — зачем?

— Тебе совершенно незачем это понимать! Предположим, играют тобой. Как пешкой. Подсунут тебе какую-то ерунду и смотрят, как ты среагируешь. Как в «Шоу Трумэна».

— Так меня разыгрывают?!

Облегчение затопило Павлова неловкой горячей волной. Розыгрыш! Как же он раньше не подумал? Это объясняло все. Он чуть не рассмеялся в трубку.

— Не думаю, — остудил его радость Светляк. — Мало кто может себе такое позволить. Здесь очень мощные силы в действии, Вася. И какие бы мотивы ими ни двигали, я не советую тебе находиться рядом с ними. А тем более — у них на пути.

* * *

На следующий день Павлов позвонил заказчику, заболтал его, как мог — мол, алгоритмы, допуски, отклонение по цветности в пределах десятки и так далее. Не подкопаешься. Деньги вернуть не предлагал, чай, не лишние. Ограничился лишь тем, что слил все контакты, не испытывая ни малейших угрызений совести. Пусть сами разбираются.

Потом позвонил Светляк. Отругал за то, что Павлов забыл убедиться, что это именно он, и заставил-таки это сделать. Рассказывал про то, как хакеры взломали программу покраски и чья-то халатность позволила вагону нестандартной расцветки несколько дней кататься по МЦК. Говорил, что перед тем, как прийти на «Площадь Гагарина», состав минут десять в общей сложности стоял на перегонах из-за семафорных сбоев. В общем, красочно и убедительно живописал ту самую лавину якобы случайностей, которая привела вагон в нужное время и место. Павлов вспомнил разговор сыновей и робко предположил, что это мог быть искусственный интеллект. Светляк наорал на него, обозвал идиотом, потребовал «забыть про все немедленно» и бросил трубку.

Павлов испытывал мерзкое, муторное чувство. Он будто щупальце за щупальцем отрывал от себя неведомое существо, вылезшее из темных глубин платяного шкафа Винкс. Приоткрыв дверь в стене, спешил сбежать прочь в страхе, что за ней живут монстры. Замуровывался в уютных серых буднях, где привычные логичные люди занимались привычными логичными делами: клали молотые кости в колбасу, маргарин — в мороженое, чип постгарантийного устаревания — в телефон.

В конце концов он уговорил себя, что больше зацепок в любом случае нет, что он остановился в шаге от раскрытия тайны не потому, что не хочет сделать этот шаг, а потому, что не может. Куда он полезет? Куда его пустят? В центр управления метрополитеном? Или программисты доверительно побеседуют о безопасности?

Утром Павлов проснулся с ватной головой и температурой, впервые за несколько лет. Он провалялся в постели больше недели. Днем его навещали дети, а ночью — вязкие кошмары, в которых он решал бесконечные системы уравнений, пытаясь вывести значение игрека, и каждый раз просыпался разве что усилием воли, осознавая бесполезность своих мучений.

Как ни странно, это помогло. Болезнь очистила его разум от одержимости. Когда он уже выздоравливал, пришел Светляк, принес бутылку коньяка и все поглядывал искоса, нарезая колбасу, в попытках вычислить душевное состояние товарища. Слово за слово, к удивлению даже самого Павлова, выяснилось, что ему стало почти неинтересно. Словно игрек превратился в дела давно минувших дней. Павлов нисколько не возражал, даже когда Светляк влез к нему в телефон и постирал все фотографии и контакты из истории.

Внутри оставалась лишь легкая грусть. Маленький кусочек Павлова тосковал по тайнам и приключениям.

Но весь остальной Павлов считал, что с него пока достаточно.

* * *

С сыном он столкнулся в дверях подъезда. Сергей заказал для отца кучку радиодеталей за рубежом, и тот заскочил, чтобы забрать их, ну и поболтать немного, с Нового года не виделись.

— Пойдем внучку вместе заберем! — обрадовался Сергей.

Павлов не возражал. Детский сад находился в двух шагах.

Внучке Настеньке недавно стукнуло шесть. Энергия у нее била через край. Она с воплями «дедушка, дедушка» носилась вокруг, а когда дошли до дома, взметнулась на родной пятый этаж и залезла по чердачной лестнице на самый верх, уткнувшись головой в люк.

— Папа, ищи меня! — крикнула она.

Сын подмигнул отцу, вытянув вверх указательный палец.

— Только ты меня не здесь ищи! — добавила Настя. — Ты меня везде ищи!

— Куда-то пропала Настенька, — сказал Сергей, отпирая дверь. — Наверное, уже домой ушла.

— Наверху никого нет! — заявила Настя.

— А это чья попа тогда свисает?

— Чья же это попа свисает с потолка? Наверное, папина! — кривляясь, передразнила Настя, спрыгнула и мгновенно скрылась в квартире.

— Вот так каждое утро, — улыбался Сергей. — Не надоедает.

Павлов задумчиво кивнул.

Сергей поставил чайник. Настя выклянчила у отца телефон и убежала в свою комнату, они же с сыном расположились на кухне. Впрочем, присутствие дедушки, которого Настя видела не так часто, вскоре пересилило, и она постоянно прибегала, демонстрируя то слепленную на занятиях по керамике игрушку, то очередной рисунок, то поделку из пластилина. Внучка росла талантливой, из ее рук выходили настоящие произведения искусства. С поправкой на шестилетний возраст, конечно.

Теперь она притащила крошечную пластилиновую шахматную доску. Снизу к доске были прилеплены колесики из набора «Лего», и Настя возила ее за собой на веревочке, как собачку.

— В настоящие шахматы умеешь играть? — улыбаясь, спросил Павлов.

Настя рассеянно кивнула.

— Учу помаленьку, — сказал Сергей. — Только она никак не поймет, что надо пытаться выиграть. Говорю — сейчас ферзя съем, ну и ладно — отвечает.

Настя тем временем примчалась с настоящей доской для шахмат, но положила ее не на стол, а на табуретку и сверху поставила пластилиновую копию.

— Это мама и ее ребеночек, — объяснила она. — Смотри, будешь хорошо учиться, у тебя будут такие же фигуры. — Она достала черного коня, повертела у пластилиновой доски «перед носом», а потом спросила: — Это ведь игра, да? Шахматы — это игра?

— Да, конечно! — ответил Павлов.

— Тогда это игра, а это ее маленький игрик… Деда! — вдруг вспомнила она. — А помнишь, ты мне на Новый год раскраску подарил по номерам? Я ее недавно доделала… Деда?! Ты чего молчишь?!

— Деда Вася что-то задумался, — усмехнулся Сергей. — Принеси, принеси! Там, наверное, с номерами что-то напутали. Очень интересно получилось.

— Напутали с номерами? — бессильно пробормотал Павлов.

У него внезапно закружилась голова.

— Да ты не расстраивайся так! Это не брак, а наоборот, гораздо круче. Уникальная штука практически.

Настя уже прискакала с полотном и торжественно развернула перед дедом. По задумке производителей, на рисунке должен был получиться ежик среди лесной чащи.

Ковер из грязно-синих листьев четырехпалой формы перемежали грибы, шляпки которых выгибались вверх и превращались в пластинчатые шары. По ветвям синелистого куста ползло насекомое, похожее на помесь кузнечика с гусеницей. А деревья на заднем плане — привычного земляного оттенка, подернутые привычным темно-зеленым мхом — явственно отбрасывали по три тени.

И среди этих теней крался кто угодно, но не ежик.

По белоснежному искристому меху существа на картине шли тонкие зигзагообразные черные линии. Раздвоенные уши направлены на зрителя, как и серебристые, с прозеленью, глаза. Существо, казалось, очень обрадовалось, увидев зрителя. Оно скалило зубы с красными прожилками, а на мордочке явно читалось яростное, голодное воодушевление, если не сказать — торжество.

Внучка и сын что-то восторженно говорили Павлову, что-то про инопланетян и сказочных существ. Он не слушал.

Он вспоминал другое существо, которое никогда не видел. Скорее всего, потому, что его нельзя было увидеть. Которое тоже пряталось так, чтобы привлекать внимание. Которое тоже кривлялось и дразнилось. Которое, возможно, просто хотело с кем-то поиграть, поскольку было всего лишь любопытным непослушным маленьким ребенком.

Но Павлову было страшно даже попытаться вообразить — чьим.

Фарт (автор Дмитрий Костюкевич)

— Твою ж мать…

На экране игрового автомата менялись заставки: ранжир покерных комбинаций, надпись «PIRAT-CLUB», процессия мастей. За червями следовали трефы, следом тянулись пики, в спину которым дышали бубны. Щиты, мечи, копья и знамена. Или духовенство, крестьяне, военные и купцы. Смотря какой символики карточных мастей придерживаться.

Сейчас Андрею было плевать на обе версии.

— Су-ука.

Он помассировал глазные яблоки, с силой надавливая пальцами на веки, словно хотел наказать себя за проигрыш. Открыл глаза, моргнул, взгляд сфокусировался на окошке «CREDIT: 0». Черт, как же тупо и уныло. В еще большее уныние вгонял пресловутый ноль в карманах. С чем он остался? Полпачки «Мальборо» и бутылка «Тинькофф».

— Во засада, — сказал Андрей, но тут же наигранно приободрился: — Ничего, ничего, придумаем…

Всегда оставался шанс сделать то, за что условный отец бил условного сына. «Не за то, что играл, а за то, что отыгрывался».

Он должен вернуть спущенные в электронный унитаз деньги. Столько вложил в этого мудилу (Андрей зыркнул на автомат), а тот хоть бы хны — ни флеш-рояля, ни каре по крепкой ставке, две «шляпы» на последней карте зажилил… Андрей лихорадочно думал, у кого бы занять, чтобы и проигранное вытянуть, и приумножить.

Он откинулся на спинку стула и постучал каблуком по упору для ног. Курить не хотелось, но он закурил. Пуская носом дым, поглядывал на затемненную лестницу, будто ждал, когда откроется дверь и в клуб внесут сундук с наличкой — у кого, парни, плохой день? Налетай!

Вместо этого в никотиновый туман «Пирата» юркнул мальчишка.

— Э-э, дверь перепутал? — крикнул заряжальщик. Сегодня была смена Дениса.

Паренек двинулся вдоль автоматов. Глаза в пол, работали только руки — длинные, костлявые, они выстреливали в направлении лотков для монет (хромированные кармашки исполняли роль пепельниц). «Он что, бычки собирает?» Андрей смотрел на мальчишку с жалостью и неприязнью. Замызганная футболка, рваные джинсовые шорты, дырявые кеды. Похожее на череп лицо: желтоватое, шелушащееся, с розовой выпуклой сыпью на лбу. Тощий, что смерть.

— Малой, с ушами туго? — Денис приподнялся над креслом. — В ГТА здесь не рубятся!

Ходячий Освенцим скатился по лестнице и хлопнул дверью.

Андрей наклонился и заглянул в лоток соседнего автомата. Под хромированной табличкой «AMERICAN POKER II» лежала визитка. Не бычки, значит… Брезгливо, двумя пальцами Андрей выудил прямоугольник плотной бумаги. Черный фон, барабаны «однорукого бандита» с черепами, костями и уродливыми мордами… игровой клуб «Фарт», адрес. Тут недалеко. Что, еще один? Хотя чему удивляться. Когда открылся «Питер», первый игровой клуб в городе, в узком длинном помещении к автоматам стояли очереди. Казино для малоимущих.

В «Питер» Андрея затянул Вадик, дворовый друг. Они быстро подсели, срослись с новым миром, в котором десять долларов можно превратить в сто, а сто в пыль, только кто думает о фиаско перед первым ударом по «старту»? За два года они сделались завсегдатаями игровых клубов, познакомились с заряжальщиками, пропитались суевериями (по пути к клубу Андрей неизменно скармливал халяве несколько мелких купюр — комкал и бросал по ветру), знали, при ком лучше не светить лавэ и у кого можно одолжить. Это был жестокий мир со своими законами, главный из которых — «Как ни крутись, всегда будешь в минусе» — игроки упорно игнорировали. Умом Андрей понимал, что падает в яму, на дне которой, в смрадной куче кредитов и заложенных вещей, стонут изломанные тела игроков, а редкие удачи — всего лишь отчаянные попытки ухватиться за ржавые перекладины лестницы, но… но как же пьянили победы, эти маленькие рывки к свету, пойманные в экранные сети стрит-флеши, флеш-рояли, каре на тузах, да на чем угодно; как же бурлила кровь от мелодии пробитой «шляпы», растущих в окошке кредитов, сигаретного дыма, крика «сними!»; как же ласкал взгляд вид кассирши, которая отсчитывала за барьером кассы твой выигрыш, спасибо, спасибо, а это тебе, улыбчивая, на шоколадку, и тебе, Денис, на пиво, выручал ведь, в кредит не раз заряжал, бонус догнать, ладно, чао, мы праздновать, казино начинает и проигрывает, сегодня наш день, увидимся завтра! Назавтра «нажитое непосильным трудом» и не пропитое вчера спускалось вчистую, автоматы высасывали до дна — деньги, настроение, силу — и отхаркивали в серый вакуум. Эта песня хороша, начинай сначала… Редко, но случались полосы фарта. Однажды им с Вадиком перло в течение недели: доили клубы, обналичивали кредиты, шли в город — прикупить шмотья, перекусить и хлебнуть пива, а потом возвращались за автоматы, с лихвой отбивали потраченное и продолжали кутеж. Алкоголь, проститутки, дорогие вещи. Мир вертелся вокруг них, границ не существовало. В конце концов они настолько уверовали в свою везучесть, избранность, что ломанулись в «Интурист». Из казино вышли с бутылкой шампанского — приз за три собранных в «очко» семерки — и ветром в карманах; говорить не хотелось, пить не хотелось, они сделали по глотку и вылили шампанское на клумбу перед ЦУМом…

Андрей сморгнул воспоминание и сунул визитку клуба «Фарт» в карман ветровки.

Денис с раздраженным выражением на лице прошелся по автоматам, собирая остальные визитки.

— Задолбали уже, — процедил заряжальщик, но перед тем, как бросить карточки в мусорное ведро, прочитал информацию о конкурентах.

В «Пират» зашли двое ханыг, устроились за одиннадцатым автоматом, откупорили бутылку яблочного винища и позвали Дениса. Зарядили на сто кредитов, которые спустили по первой ставке в электронную черную дыру.

— Эй, друже, — повернулся к Андрею высокий и краснолицый, — бонус догнать не долганешь?

Андрей развел руками:

— Сам пустой.

Ханыги допили вино и ушли. Занимать автомат не стали. Денис подошел к «одиннадцатому», в окошке бонуса которого значилось «98», кивнул и подпер автомат стулом. Заряжальщики, против правил, играли сами, в основном без риска догоняли оставленные бонусы: ничего не словишь, так бонусом сотню кредитов вернешь.

За стенами клуба люди спешили по бульвару между саженцев берез и ив, кто-то к речке, кто-то с набережной. Время в «Пирате» текло по-другому, его течение преломлялось, становилось величиной случайной. Иногда Андрей чувствовал себя пилотом, ежедневно минующим часовые пояса.

Появились три подростка. Уселись скопом за шестой автомат, закинули триста кредитов, прогнали ставку по кругу; длинноволосый погладил кнопки, отвечающие за подтверждение и смену карт. Автомат не принял ласку — сожрал кредиты за двадцать минут, побаловав двумя стритами и фулл-хаусом. Подростки ретировались с туманными взглядами.

Андрей поджег сигарету, подумывая завязать. Ха, уверенность в том, что удастся бросить курить, крепче всего после выкуренной сигареты.

В этот момент на лестнице появился Вадик.

— Ба, какие люди в Голливуде!

Андрей с невеселой усмешкой пожал протянутую руку. Вадик был младше его на три года, заканчивал одиннадцатый класс, торговал сотовыми, воровал у брата шмаль и постоянно нуждался в бабле — новая краля тянула на шмотки, кабаки и дискотеки. Брал свое и «Пират». Последние полгода друзья редко играли в другом клубе — «Пират» под боком, всегда можно сгонять домой за деньгами; Андрей занимал у родителей Вадика, а Вадик — у его.

— Шикуешь? — Вадик кивнул на бутылку «Тинькофф» и «Мальборо».

— Как же, — протянул Андрей. А ведь и вправду шиковал, только весь шик вышел, когда автомат сожрал последние кредиты.

— Много всадил?

— Да писец… полстипухи.

— Так еще половина есть!

— Да не своей. Группы лавэ. Городские после пар дождались, а с общаги пацаны по домам ломанулись… И на хер с баблом сюда поперся…

Вадик присвистнул.

— Всю стипуху общажных?

— Ага.

Андрей жевал губу. Было стыдно, но к стыду, к его вариациям и оттенкам, он привык. Как к похмелью после пьянок. Когда сидишь на игле азарта, стыд — перед родителями, кредиторами, самим собой — обычное дело. Но вот так вляпаться — не одолженные слить, а тупо чужие, которые в понедельник надо отдать, иначе деканат, отчисление…

Ладно, не киснуть. До понедельника два дня. Целых два дня. Прорвемся.

— У самого как? — с надеждой спросил Андрей. — Есть зарядить?

— Пыль. На две сотни кредитов.

— Долганешь?

— Давай на двоих. Поднимем — рассядемся.

— Добро.

— Бонус на одиннадцатом чей?

— Денис занял.

— А тебя какой нагнул? Этот гад? — Вадик кивнул на автомат, за которым сидел Андрей. Над экраном висела наклейка «№4».

— Ага.

— Будем вынимать. Денис, закинь!

Заряжальщик, молодой жилистый парень со шрамом на правом виске, выбрался из кресла. Вотчиной заряжальщиков было небольшое пространство перед кассой: столик, телик на тумбочке. Сидя в кресле, Денис походил на отца огромного семейства, часто выдергиваемого с насиженного места окриками детишек.

Денис пересчитал деньги.

— На все?

— Так точно, — сказал Андрей и пододвинул к автомату высокий табурет с мягким сиденьем. Стряхнул чешуйки растрескавшегося кожзаменителя и уселся верхом.

Денис вставил ключ, повернул вправо, зашел в меню набора кредитов, два раза ударил по кнопке «старт», повернул ключ влево и озвучил:

— Двести.

— Спасибо, — сказал Андрей.

Денис был толковым парнем, не то что второй заряжальщик «Пирата» — сорокалетнее чмо по имени Олег, нервный очкарик, который часто оставлял себе часть выигрыша (борзых ребят побаивался, наглел только с теми, кто, по его прикидкам, не мог ответить). Денис такой херней не занимался, работал «по понятиям». Шрам он заполучил в драке с пьяным упырем, который не хотел уходить из клуба после закрытия. Денис получил по голове пустой стекляшкой из-под водки, но, истекая кровью, уложил упыря мордой в пол.

— Сцапаем гада за хобот, — сквозь зубы, сцепленные на сигаретном фильтре, процедил Вадик.

— Кого?

— Кого, кого… фарт! — Друг сплюнул окурок в лоток и затушил пивом (Андрей покосился в сторону кассы: при Денисе лучше не наглеть). — Ох, чую — фартанет сегодня. Раком сучку отдрючим.

Андрей не стал уточнять, какую сучку: видимо, женскую ипостась фарта — удачу.

Вадик суеверно похлопал автомат по шершавому пластиковому боку, выбрал пятую ставку, поплевал на сложенные щепотью пальцы и нажал на «старт». Андрей подвинулся ближе: поехали, два против одного.

Через сорок минут он пнул автомат ногой и выудил из пачки последние две сигареты. «CREDIT: 0». Знакомо, как же знакомо. Электронный мудила снова его поимел.

— Андрюха, дай стипуху, — глупо улыбаясь, поддразнил Вадик, — ну дай стипуху…

— Очень смешно.

Заверещал мобильный. Вадик похлопал по карманам штруксовой куртки и выбежал на улицу. Наверное, Даша, краля с вселенскими запросами.

Андрей докурил, ткнул сигаретой в пачку «Мальборо» и бездумно уставился на вход. Ступеньки покрывала истоптанная красная ткань, слева лестницу огораживали «дорогие» автоматы, на которых сто кредитов стоили в два раза дороже, чем на обычном. Больше и куш. Или стремительней влёт.

Вернулся Вадик. Взвинченный, задумчивый.

— Новая сумочка или сапоги? — спросил Андрей.

— Чего? А-а, не… Тут другая тема, не с Дашей. Лавэ можно поднять.

— В чем косяк?

— Косяк, Андрюха, в том, что и огрести можно хорошо. У человечка, который мне телефоны возит, партию на границе отжали. Пятьдесят труб.

— Ого. А кто отжал?

— Авторитеты одни, в «Командоре» часто в билик шпилятся. Человечек сам лезть боится. Говорит, если верну мобилы, отдаст партию за полцены.

Андрей сник.

— Гиблое дело. Да и пока продашь…

Вадик постучал сотовым по раскрытой ладони.

— Скинуть не проблема, у меня на двадцатку уже клиенты есть. Да и заложить всегда можно… Ты как, в доле?

— У бандюков мобилы выбивать? Шутишь?

— Не-а. Половина навара твоя. И трубу новую подкину, а то ходишь с хламом каким-то. Короче, есть одна задумка.

Андрей почесал затылок. Похоже на выход, но… мало у него проблем? Только с блатными осталось зацепиться. От задумок Вадика всегда не ахти попахивало.

Вот только — был ли у него выбор? Где найти деньги за выходные? Лимит доверия у родителей давно исчерпан, одолжить не у кого.

— Лады, — сказал он онемевшим от плохого предчувствия языком. — Выкладывай.

Глаза Вадика блеснули. Нехорошо так блеснули, с придурью.

— Знаю, где надыбать гранату.

*

Старенькое, без номеров, такси с визгом сорвалось с парковки и нырнуло во дворы. Бильярдный клуб «Командор» растворился в сумерках. Андрей и Вадик орали на заднем сиденье — от радости, от шока, от неверия в победу. Выгорело, отбили, ушли! Ушли?.. Андрей следил за дорогой через заднее стекло. Пусто, никакого огромного внедорожника, нескладного и бурого, как медведь.

— Нет, ты видел, ты видел! — нервно смеялся Вадик. На его коленях подпрыгивал металлический чемоданчик, внутри бренчали мобильные.

— Уф! — выдохнул Андрей. — Чуть кирпичей не наложил.

— Как прошло? — обманчиво сонно спросил Миша, знакомый таксист Вадика. Сутулый мужичок в потертой кепке. Вадик рассказывал, что Миша сидел по малолетству за разбой.

— Как по маслу!

Такси скатилось с моста, свернуло налево и через три минуты встало около частного дома, утихло, фары освещали деревянный забор. Миша закурил «Астру». Вадик выбрался из салона с чемоданчиком, а вернулся без него.

— Все хоккей, — сказал он. — Десять труб сразу ушло, остальные под залог оставил.

Миша тронулся с места.

Вадик отсчитал и передал таксисту «благодарность». Тот взял купюры, открыл бардачок, закрыл. Андрею досталась стопочка потолще.

— Здесь за пять мобил навар, лады? Ах да… — Вадик полез в карман и кинул на колени другу новенькую «нокию» с откидной крышкой. — Трофей!

Андрей неловко улыбнулся. Адреналин схлынул. Остался страх — «авторитеты» видели их лица. Его потряхивало, как там, в «Командоре»…

Бандиты гуляли в вип-комнате на втором этаже бильярдной. Пятеро молодых, шумных, плечистых. Стол ломился от красивых бутылок и еды, в центре высилась горка вареных раков. Чемоданчик с мобильными лежал на скамейке рядом с детиной в легком свитерке. Он первым заметил Вадика и Андрея. Глянул лениво:

— Чего?

Большие руки оторвали раку хвост, хрустнул панцирь.

— У вас мои телефоны, — сказал Вадик, стараясь придать голосу уверенность.

— У нас только наши телефоны, — сказал «авторитет» и положил рачий хвост на стол.

Теперь на парней смотрели все пять пар глаз. У седого не по годам бандита, который сидел ближе всех к двери, глаза были тупые, опасные.

Вадик достал руку из кармана куртки. Рука сжимала гранату.

— Опа-опа, — сказал седой, неприятно улыбаясь. — Бузить-то зачем? Приболели, что ли?

— Чемодан сюда, — кивнул на лавку Вадик.

Андрей стоял слева и немного сзади и делал каменное лицо. Он старался не смотреть в глаза сидящих в вип-комнате. Мышцы вибрировали на хрупких костях.

— А если не дадим? — спросил детина в свитерке.

Вадик сунул палец в кольцо и выдернул предохранительную чеку.

— Мне терять нечего. Что с вами себя в расход пущу, что голову потом отстрелят за трубы. Так и так — хана.

— А другу твоему?

Вадик не понял.

— Другу твоему есть что терять? — спросил седой, щурясь. Говорили только он и детина в свитерке, остальные наблюдали с полуулыбками.

Вадик не ответил. Поднял гранату над головой, немного разжал пальцы на спусковом рычаге. Андрей на секунду усомнился: точно бутафорская или таксист боевую подсунул?

— Ладно, не кипиши. — Детина в свитерке поставил на пол чемодан и подтолкнул к Вадику.

— Бежать быстро будете? — усмехнулся седой. — Мы пожрать успеем?..

Такси остановилось у ночника, недалеко от «Пирата».

Миша щелкнул по елочке-пахучке, сунул в рот не менее пахучую «Астру» и сказал:

— Теперь в «Командор» дорогу забудьте, за километр обходите. И ухо востро — искать будут.

В ночнике они взяли две пачки сигарет, два «Ред булла», четыре стекляшки пива, попросили разогреть сомнительного вида хот-доги.

Андрей прикинул. Денег, что дал Вадик, без малого хватало на покрытие долга перед одногруппниками. Сейчас бы сдать назад, пролистнуть этот сумасшедший день, выдохнуть, но…

— Вот черт! — сказал Вадик на ступеньках «Пирата».

Андрей тоже остановился. Сердце провалилось к копчику.

— Что?

Вадик усмехнулся и распахнул куртку: внутренний карман бугрился, будто там лежал лимон.

— Гранату Мише забыл отдать.

*

Им катило. Они прыгали с автомата на автомат и с каждого снимали сливки.

Обналичивая выигрыш, Вадик порывался поцеловать тонкую белую кисть кассирши, называл ее «девочкой» и с каждого выигрыша оставлял на шоколадку, тортик, шампанское. Ему трезвонила Даша, и он поставил мобильный на беззвучный.

Андрея захлестнула волна эйфории. Наколотить гору бабла — лучшее лекарство от хандры.

Они пересели за «вишню» — «однорукого бандита», который сыпал монетой, если собрать три вишни в линию. В «Пирате» было всего два таких автомата, Андрей и Вадик не особо их жаловали. Хотелось думать, что на покерных автоматах от них хоть что-то зависит, а здесь — только жми на «старт» и смотри, как крутятся барабаны с фруктами.

Они смеялись, пили пиво, табачили, как паровозы, вспоминали забавные случаи.

Однажды мама послала Вадика за сметаной, по пути в продуктовый тот свернул в «Пират», просадил все деньги, вернулся, сказал, что потерял, мама дала еще, история повторилась, мама все поняла, сунула в руки ведро — мусор хоть выкинь, балбес. У мусоровоза Вадик встретил Андрея, у того нашлось на минимальную зарядку, они оставили ведра в подъезде и ломанулись в клуб, проиграли, вернулись — под лестницей пусто, ведра кто-то спер…

Все это забавляло лишь издалека, по прошествии времени. Потому что, если присмотреться, к их головам — головам всех игроков — присосался огромный клоп, округлый, с алым от крови брюшком, но перманентно ненасытный, он пил, и пил, и пил… деньги, время, нервы, чужое уважение…

Но какое сейчас им было до этого дело? Автоматы выворачивали карманы, фартило так, что мама не горюй.

— Денис, сними! Пятьсот на третий перекинь.

Заряжальщик ударил кулаком по панели пятого автомата и пошел снимать и перекидывать. Злой как черт: попал ключом в замок с третьего раза, заколотил по кнопке.

— Много слил? — спросил Андрей.

— Косарь втюхал. Как теперь кассу сдавать…

Андрей сочувственно покачал головой.

«Вишня» отдала шестьсот кредитов. Раскинули по сто пятьдесят на «дорогие» автоматы. Часы над телевизором показывали половину первого. Время летело, как птичка.

Андрей вытряс из пачки «Парламента» сигарету и закурил. Автомат раздал пять карт «рубашкой» вниз; он подтвердил первую, вторую и пятую — три короля, нажал на «старт», автомат заменил третью и четвертую. Пришел еще один король: каре. Заиграла «победная» мелодия. Вадик за соседним автоматом поднял вверх большой палец.

Хлопнула дверь.

Рослый, крепко сбитый парень с накинутой на голову и плечи кожаной курткой вкатился по ступеням. С косухи стекала вода. Крепыш стянул куртку, кинул на спинку стула и с прищуром осмотрел зал. Миша Ежевикин, кажется. Все звали его просто Ежевика.

— Денис, приветствую! — пробасил Ежевика.

Рука заряжальщика всплыла над спинкой кресла, вяло вильнула кисть. Ежевика был тем самым пьяным упырем, что разбил ему голову. После того случая Денис не заряжал Ежевике, даже не пускал на порог, но потом как-то порешали, уладили. Пьяным Ежевика в «Пират» не совался.

Андрей внутренне напрягся.

— Курево есть? — панибратски навис над плечом Ежевика, небритый подбородок почти касался уха Андрея. — Как оно, выдает сегодня?

— Потиху, — осторожно сказал Андрей.

Ежевика без спросу нашарил в лотке пачку, вытянул сигарету с зажигалкой, прикурил, выпустил в экран дым и только тогда спросил:

— Я угощусь?

— Валяй.

Андрей старался выглядеть беззаботным, но внутри все сжалось. Он удвоил каре в красную — загорелась нижняя ступенька пирамиды («шляпы», как ее называли игроки).

— Дай пробью! — гаркнул Ежевика, чуть ли не хватая за руки. — Черная будет, зуб даю!

«Заряжай на свои и пробивай», — подумал Андрей, поспешно сливая выигрыш в счет кредитов. В окошке значился косарь с хвостиком. Ощущение полета, всемогущества улетучилось, Андрей пожалел, что не успел снять тысячу и закинуть сотню или две, которые можно было проиграть и остановиться — мол, нет у меня денег, Ежевика, видишь, последнее ушло.

Он уменьшил ставку, проиграл «хвостик» и крикнул Денису, чтобы снял. Играть перехотелось, не с Ежевикой над душой.

Крепыш разочарованно фыркнул. У него были круглые желтые кулаки с буграми вазелина под кожей на костяшках, этими руками часто приходилось кого-то бить.

— Слушай… — начал Ежевика, собираясь одолжить денег, но между ним и Андреем вклинился заряжальщик, позвал на разговор.

Андрей и Денис отошли к ширме около кассы, за которой прятались маленькая кухонька и туалет. Денис попросил занять до завтра, и Андрей тут же согласился — отпадала необходимость что-то мямлить, оправдываться перед Ежевикой, а Денис железно отдаст, как в банк положить, а потом и сам выручит, если понадобится.

— Спасибо. Не забуду. — Денис хлопнул его по плечу и пошел снимать с «дорогого» автомата набитый Андреем косарь.

Ежевика все понял без слов. Уже нависал над Вадиком, который трижды пробил фулл-хаус, списал и позвал Дениса.

— Малый, долгани пару сотен. — Ежевика не просил, командовал.

— Не могу.

— Да ладно. Два косаря срубил, что тебе пару кредитов.

Вадик развел руками.

Ежевика вышел за ними на крыльцо. Дождь закончился, асфальт почти высох.

— Да че ты щемишься?

Ежевика толкнул Вадика в спину, тот едва не упал, развернулся.

— Свои же, Миша… — нетвердо улыбнулся Вадик. — Что творишь?

Ежевика несколько секунд смотрел на Вадика, склонив голову набок. У него был незрячий, вызывающий взгляд — так смотрят мертвецы.

— Ты, что ли, мне свой? С какого перепугу?

— Ну так… с одного района…

— И хули? Мне теперь с каждым чепушилой брататься? — Ежевика взял Вадика за воротник куртки. — Лавэ, говорю, долгани.

— Сам в долгах.

Вадик покосился на Андрея. Тот не знал, как себя повести. Лицо Ежевики выглядело каким-то осунувшимся, исхудалым, но он все равно оставался тем, против кого у Андрея не было ни шансов, ни смелости.

Наличка в карманах джинсов давила на задницу.

— Хули твои долги, — наседал Ежевика. — Еще настучишь.

— Руку убери…

— А то что? Брата натравишь?

Ежевика раньше имел со старшим братом Вадика какие-то делишки. Вадик не ответил, держал взгляд. Глаза блестели, он уже не улыбался.

— Ладно, хер с вами. — Ежевика отпихнул Вадика с презрением, живи, мол. Зыркнул на Андрея. — Валите.

— Зря ты это. — Вадик отряхнул воротник, словно измаранную гордость, и медленно спустился с крыльца. Уходить, даже после такого, надо уметь. Иначе — в «Пират» лучше не соваться, каждый удод начнет деньгу сшибать.

Ежевика сплюнул через перила и вернулся в клуб.

Андрей догнал Вадика и услышал, как тот цедит сквозь зубы:

— Сам ты чепушила, вафел.

*

Они остановились во дворике возле опорки, закурили.

— Раз прет, надо дожимать, — сказал Андрей. Он не считал, сколько выиграл, — тоже своего рода традиция, главное, в плюсе, — но, по прикидкам, две стипендии группы, а то и три. Мысли были легкие, несущественные, приятные, и ни одной о том, чтобы остановиться. Раз прет, надо…

Вадик допил энергетик, отрыгнул и швырнул банку в урну. Не попал.

Со стороны улицы кто-то стремительно шагнул в арку.

Андрей инстинктивно отступил. На них надвигался Ежевика. Он шел как пьяный, но пьяным не казался. Скорее, истощенным. Наверное, так ходят изголодавшиеся вампиры.

— Что, малые, думали так уйти? Карманы вывернули, живо!

Андрей потянул Вадика за рукав: бежим.

Вадик не сдвинулся с места. Улыбался, снова с придурью в глазах, чего-то ждал. Андрей обернулся на опорку: может, хоть раз менты в тему придутся? В зарешеченных окнах не горел свет.

— Я туда, сука, попаду… — сбился на бормотание Ежевика, — весь их фарт вытрясу…

Вадик шагнул навстречу и сделал то, чего Андрей уж никак не ожидал, — подпрыгнул и ударил Ежевику кулаком по макушке. Словно кувалду обрушил. Отскочил, снова подпрыгнул, чтобы компенсировать разницу в росте, и саданул.

Ежевику повело на стену. Он рухнул на колени. Вадик схватил его сзади за волосы, оттянул голову и ударил в лицо, в переносицу, плотно, глухо.

Ежевика упал лицом вверх, глаза закатились, из ноздри выдулся розовый пузырь.

Только сейчас Андрей понял, что кулак Вадика уж слишком округл. Вадик держал бутафорскую гранату. Он присел на корточки рядом с телом и, тяжело дыша, сказал:

— Сколько тебе отслюнявить, вафел?

В окнах опорки зажегся свет.

Андрей подскочил к Вадику, потянул из арки.

Они перебежали на другую сторону проспекта и немного попетляли по дворам. Затем, сидя на детской горке, долго молча курили.

— О чем он там тер? — спросил наконец Вадик. — Какой фарт?

Андрей достал и протянул визитку.

— По ходу, об этом.

— Что-то слышал, — покивал Вадик, — сказки Венского леса. Типа, в вип-зале у автоматов отдача девяносто процентов.

— Гонево.

— Ага. И взнос бешеный, чтобы туда попасть.

— В клуб?

— В вип-зал.

Друзья переглянулись.

— Проверим? — сказал Вадик.

Андрей щелчком отправил бычок в песочницу и устремился к гаражам, чтобы отлить.

— Айда.

*

«Фарт» прятался в глухом дворике за молочным комбинатом. Андрей здесь почти не бывал — не мог вспомнить, новое ли перед ним здание или отреставрированное старое. На парковке стояли дорогие иномарки.

Вадик первым поднялся по лестнице и толкнул дверь.

В полутьме круглого зала светились только экраны автоматов. Зал был головкой черного сыра, а мерцающий свет — дырками в нем. Вдоль высоких стульев бродили заряжальщики, тонкие и медлительные, как скелеты.

— Ого, — присвистнул Вадик. — «Пират» и рядом не валялся.

Вадик имел в виду не только интерьер, но и количество автоматов. Полсотни, не меньше. Ни одного покерного, сплошные «однорукие бандиты». Большая часть занята.

На входе в вип-зал скучал охранник, похожий на гориллу, которую не первый месяц морили голодом. Под глазами темнели круги, кожа на лице воспалилась; казалось, что охранник не спал несколько дней. «Они здесь все такие… высохшие? — подумал Андрей. — Какой-то дебильный дресс-код?» Словно в подтверждение его мыслей, мимо проскочил тощий мальчишка в дырявых кедах. Шмыгнул на улицу с пачкой визиток в костлявой руке.

— Куда? — спросила горилла.

— В вип-зал, — ответил Вадик. — Деньги есть.

— Деньги не главное, — сказал охранник, наклоняясь и заглядывая в лица. — Вам еще рано.

— С какого?

— Рано еще, говорю.

— А когда не рано будет? — влез Андрей.

— Поиграйте здесь, а там посмотрим.

Друзья отошли.

— Что за хрень, — недоумевал Вадик. — Ладно, давай зарубимся.

Они сели за слот, на барабане которого крутились золотые монеты, горшочки и мешочки с золотом, и сразу зарядили на косарь. Стулья были удобными и, судя по всему, дорогими — из цельного дерева, с сидушкой из крокодильей (да ладно!) кожи. Имелись даже подлокотники.

Андрей распечатал вторую пачку «Парламента».

Через час на экране значилась сумма с пятью нулями, а автомат продолжал крутить и крутить в призовом режиме. Из горшочков сыпались золотые, в углу экрана плясал веселый лепрекон. Андрей хлопал Вадика по плечу, тот улюлюкал и подпрыгивал.

Принесли пиво, хотя они не заказывали. Сухой, как сломанная ветка, заряжальщик поставил бокалы на подставку и исчез с серебристым подносом под мышкой.

«Однорукий бандит» накрутил еще одну призовую.

В лотке заерзал сотовый. Вадик глянул, кто звонит, и поморщился. Телефон не замолкал. Вадик схватил трубу.

— Пошла в сраку, шлюха драная! Что непонятного? Не беру, значит, занят! — Вадик нажал на «сброс» и рассмеялся.

Андрей поддержал кашляющим смехом.

— На проституток ща поедем, — сказал Вадик.

Андрей пялился в экран. В голове было хмельно, звонко и тягуче. Он не хотел уходить, но спорить было лень. Он плыл по золотой реке.

— Сними! — крикнул Вадик.

Андрей открыл рот, чтобы возразить, не нашел слов, блаженно улыбнулся и кивнул. Глаза чесались.

— Андрюха, ты тут денег дождись, а я на улицу выскочу. С водилой каким добазарюсь, поедем девок мять.

Вадик вернулся через минуту. Весь взвинченный, кадык дергается.

— Твою! Там их джип!

— Кого?

— Бандюков командоровских.

Андрей встал из-за автомата, подошел к окну и глянул в щель между рекламным щитом и откосом. Так и было: на парковке, под кривым фонарем, припал на брюхо большеглазый внедорожник, в салоне горел свет.

Он не почувствовал страха. Скорее, облегчение: теперь не надо никуда ехать, можно продолжить игру.

Обернулся в зал. Игроки за слотами почти не двигались, поднимались только руки, жали на клавишу… или не жали, автоматы крутили барабаны по своей воле.

Вадик куда-то подевался.

Андрей словил за локоть — ух и острый! — светловолосого заряжальщика.

— Где здесь туалет?

— Там. — Под впалыми щеками наклюнулась учтивая улыбка, сорвалась.

Андрей двинулся, куда показали.

Облегчившись, он долго отмачивал лицо в холодной воде. Затем вспомнил, что не забрал выигрыш. Или забрал Вадик? Забрал и… нет, Вадик не мог…

Андрей резко выпрямился. В кадыкастую раковину капала вода — из крана, с подбородка, носа. В зеркале кто-то был.

Сзади стоял Ежевика. Бледное лицо, разбухшая синей почкой переносица, слипшиеся от крови волосы. На крепыше была футболка с эмблемой компании Diesel, косухи не было.

Андрей развернулся. В коленях сделалось пусто. Страха по-прежнему не было, только какая-то слабость, апатия. Туман в костях.

Ежевика размахнулся и ударил его кулаком в зубы. Андрей почувствовал, как взрываются губы. Он налетел позвоночником на умывальник. Рот наполнился кровью.

Ежевика поднес кулак к своему лицу и слизал с уродливых силиконовых костяшек кровь.

— Какая группа? — сказал он.

— Что? — не понял Андрей.

— Крови! Какая группа крови?

«Что за бред?» — подумал Андрей, губы опухали, но не болели. Язык расшатывал верхний клык.

— Ну?!

— Третья отрицательная.

Ежевика потер ладони:

— Отлично. Заряжу тебя на «дорогой»…

Он потянул к Андрею раскрытую пятерню, видимо, намереваясь схватить за воротки.

Дверь открылась, в уборную вошел Денис. Заряжальщик посмотрел на Андрея цепкими воспаленными глазками, затем перевел взгляд на Ежевику, кивнул и с наскока влепил крепышу локтем в ухо. Ежевика упал на четвереньки, замотал головой. Денис со спокойным лицом ударил остроносой туфлей по ребрам. Ежевику подбросило. Он закашлялся и пополз в сторону писсуаров.

Денис ударил еще раз — в висок, и Андрею показалось, что он услышал треск, с каким откалывается дно керамической вазы.

Руки Ежевики растянулись по плитке. На небритом лице застыло недоумение.

Денис открыл дверь кабинки, отмотал ленту туалетной бумаги и стал вытирать обувь.

— Спасибо… — выдавил Андрей, — но…

Денис не взглянул на него. Бросил скомканную бумагу в унитаз, зашел в кабинку и закрыл дверь.

— Уходи отсюда, — услышал Андрей.

Он повернулся к зеркалу. В губы словно закачали фиолетовые шарики, по подбородку текла кровь. Он набрал в ладони воды.

«Где Вадик?..» Мысль ушла на дно. Он попытался ее ухватить, но в голове зазвучала мелодия призовой игры. Надо вернуться в зал и вздрючить другой автомат, их всех, ему сегодня прет, он…

Он понял, что уже в зале. Стоит перед исхудавшей гориллой в черном костюме.

— Так, так… — Охранник всмотрелся в глаза Андрея. — Ага, вижу, уже готов.

Он отошел в сторону, освобождая проход.

«В смысле?» — хотел было спросить Андрей, но ответ пришел сам: «Готов… замариновался азартом… заходи».

В конце длинного, похожего на кишечник коридора горел свет. За фешенебельным залом скрывался другой мир: кирпичные осклизлые стены, сочащийся влагой потолок, чавкающая под ногами грязь.

Андрей оказался в квадратном помещении пять на пять метров. Три стены занимали автоматы. Он сел за свободный.

— Эй, — позвал скелет за соседним автоматом, — знаешь, кто карточные масти придумал?

Он не смотрел на Андрея, только на экран. Если вообще видел — глаза игрока были цвета воды, в которой прополоскали грязное белье.

— Ну, — кивнул Андрей. — Или лягушатники по принципу социального деления: черви — святоши, пики — вояки, бубны — торгаши, трефы — деревенщины. Или рыцари, когда от оружия в глазах зарябило: черви — щиты, пики…

— Ага, точно… Ланселот, готика… А третью слыхал?

— Третью чего?

— Версию… распятие Христа…

Скелет закашлял, сухо, страшно. Его будто выворачивало наизнанку: широко открытый рот, подпрыгивающая грудина.

— Не-а, — сказал Андрей, когда игрок откашлялся, резко сплюнул в сторону и замолчал.

— Карты у христиан — грех, кощунство… дьявольская игра. Отсюда символы: крест, на котором распяли Христа…

— Трефы, — одними губами произнес Андрей.

— Копье, которым ткнули под ребра Иисуса…

— Пики.

— Губка с уксусом, которую воины поднесли к его губам…

Червы или бубны?

— Четырехугольные металлические шляпки, торчащие из рук и ног прибитого к кресту… ублюдка! — Игрок сорвался на крик. — Мерзопакостной паскуды! Светолюбивой твари!

Сосед снова закашлял всем телом. На экран полетели брызги слюны и желчи. Андрей ощутил боль между ребрами, перед глазами расплывались круги света — будто это он заходился надрывным кашлем.

Скелет замолчал. Андрей тут же забыл о нем и странной вспышке гнева. Понял, что если смотреть на экран, то остальные звуки — кашляющие, чавкающие, сосущие — становятся неважными, тают. В окошке кредитов значилось «1000». Хотя он не помнил, как заряжал. И взнос у него никто не требовал… или…

Плевать. Рука вдавила «старт». Кнопка казалась влажной и теплой. Тоже плевать.

Иногда он все-таки поворачивал голову и смотрел на других игроков. Некоторые были высосаны до дна. Автомат справа от входа втягивал через лоток пустую оболочку, как ломкую купюру. Звонко потрескивали кости. Кожа порвалась, и по полу покатился череп, белый и чистый, он ударился о стену и замер, в полых глазницах ползали жирные пиявки, желтые зубы скалились на Андрея, высохший язык прилип к небу, мертвый, жалкий…

«Это он зря… надо уметь остановиться… я смогу…»

На лицах скелетов застыли блаженные улыбки.

В помещение проник сухощавый мужчина в костюме уборщика и смел череп в полиэтиленовый пакет. Андрей забыл о нем, как только повернулся к экрану.

Полая трубка, похожая на хвост змеи, заползла под футболку, под мышку, присосалась; к лимфоузлам потянулись белесые жгутики…

На барабане крутились распятия, кресты Лалибелы, катакомбные кресты. Джокером служил распятый Христос в армейских башмаках и противогазе, богохульная картинка, что-то подобное Андрей видел в научно-исторической передаче: антимилитаристские манифесты и прочая бодяга.

На третий день у него сломалась левая рука, хрустнула под собственным весом и упала на пол, он не отреагировал и продолжил игру.

Глаза помутнели. Щеки ввалились. Из пор на лице сочилась кровь — капли вызревали, но не стекали, а с шипением растворялись в воздухе. По одним трубкам к автомату ползли черные столбики, по другим бежал голубоватый раствор. Андрей представлял азарт именно так: жидкий электрический ток.

Помещение дышало, питалось, жило.

Автомат выдавал призовые игры, еще и еще. Выигрыш рос. Андрей чувствовал себя счастливым.

Он поймал удачу за хвост. Или фарт за хобот. Или… поймали его?

Андрей улыбнулся треснувшими в уголках губами: без разницы.

Восьмая (автор Татьяна Хушкевич)

Октавию злить не стоило. Но служанка Жози, привыкнув к вежливому обращению, вообразила себя птицей высокого полета. Наивная.

Жози — суетливая и простоватая — попала в Полумир случайно, потому до сих пор хранила верность дедовским традициям и обрядам, живя по глупым и надуманным правилам оставленного позади мира. Вот и теперь взвизгнула, когда Октавия вошла через балкон в ее спальню, попыталась прикрыть наготу тушкой черного петуха: кровь потекла по коричневой коже, подчеркивая изгиб бедер, обогнула ладошку, заструилась вниз по длинным ногам.

— Кто?

— Не знаю, госпожа, не понимаю, о чем вы… — забормотала Жози.

Удар получился сильным. А ведь она старалась сдержать гнев! Но стерпеть еще одну порцию лжи было попросту невыносимо — хватит вежливости.

— Говори.

— Но, госпожа Октавия, я не знаю о чем!

— Мод. Кто забрал Мод?

В глазах Жози мелькнул страх. «Знает, шваль, точно знает», — уверилась Октавия. Ладони обожгло жаром: магия просилась наружу. Если не обуздать ее, если не схватить гнев за шею — она сожжет и Жози, и ее дом, и весь квартал в придачу. За такое даже наследнице Раду достанется.

— А ее забрали? — удивилась Жози. В другой день она бы ей даже поверила, настолько честным выглядело плоское лицо.

Второй удар вышел еще сильнее: на скуле проступила кровь, ссадина тут же налилась тяжестью.

— Кольцо только о тебя испачкала… Последний раз спрашиваю: кто забрал Мод?

— Это барон, госпожа! Это все он! Он меня заставил, он же сильный лоа, самый сильный!.. вцепился в нее, не отобрать, а я, а что я? Что я могу? Я ничего не могу, я только…

— Хватит ныть, — оборвала ее Октавия. Из-за лжи и высокого голоса звенело в ушах. — Без твоей помощи он не попал бы внутрь. Что он тебе пообещал и куда ее унес?

Жози глянула искоса. Утерла слезы, погладила ссадину кончиками пальцев.

— То, чего тебе никогда не видать. Молодость и красоту!

Октавия приподняла бровь. Фиолетовый — магия постаралась — глаз вперился в высокую фигуру: ну так и есть, опутана вся какой-то дрянью липучей.

— Он унес ее к своей любовнице, далеко, на Нижнюю Землю, и ты никогда ее больше не отыщешь! — Жози скалила в усмешке крупные белые зубы; от нее густо пахло мокрой псиной. — И мне ничего не сделаешь. Подумаешь, сама Октавия Раду из тех самых Раду. Да ты одна-одинешенька осталась, и силы у тебя — с мышиный кулачок!

Хоть кисти рук и пересекли шрамы от химических ожогов, татуировкам это не мешало — магия свободно струилась по цветным линиям узоров. Октавия поддела липучую сеть, что покрывала все тело Жози, завязала узлом пару свободно свисающих нитей и дернула. Жози повалилась вперед — на пушистый ковер. Она стояла на четвереньках, позвонки вздымались под тонкой кожей горным хребтом, и изо рта вниз лилась густая тягучая кровь.

Барону Самди стоило отдать должное: он наложил на дурочку смертельное проклятие, и хватило лишь небольшого импульса, чтобы его ускорить.

— Что ты знаешь об этой жрице?

Белки глаз затягивало алым — Жози кашляла, пыталась отхаркнуть кровь, но не могла, и темные бисеринки разлетались веером. Октавия брезгливо вытерла ботинок о ковер, когда на черную кожу попали брызги.

— Мари… Мари из… Мезон-Бланш…

— Так бы сразу.

— П-пожалуйста. — Жози закашлялась сильнее. В горле у нее забулькало, захрипело.

Ее темное лицо стремительно выцветало; с красками из нее по капле уходила жизнь. Кап. Кап. Октавия не была безрассудно жестокой — она не находила никакого удовольствия в том, чтобы мучить без пользы, так что страдания служанки не оставили ее равнодушной. Она щелкнула пальцами, оборвав завязанные нити, и вышла за дверь. Позади остался шум: духи дрались за опустевшее тело.

Портал на месте не стоял: эту громадину из ведущих в никуда лестниц, слепых окон и разноразмерных этажей видели то зависшей над холмами, то плывущей посреди реки, то в трущобах. Октавия поднялась на платформу неподалеку от ближайшего арочного окна. Из него свешивалась вниз любопытная горгулья.

— Цель визита!

— По делам.

— По каким? Куда? Надолго? Что с собой провозите?

Октавия распахнула сумку: внутри той льдисто поблескивали кристаллы да просила крови пустая плошка.

— Нижняя Земля, Мезон-Бланш, срок не знаю.

Горгулья принюхалась и, видимо, сочла путешественницу достойной доверия, потому что выбросила из окна веревочную лестницу. Октавия перебросила сумку на спину, натянула кожаные перчатки и полезла наверх.

На той стороне ее встретила старушонка — не будь она человеком, Октавия решила бы, что они с горгульей сестры, — ощупала цепкими лапками и вытолкнула за дверь, прямиком на шумную улицу. Тут, в иномирье, солнце уже зашло и людское море освещали яркие фонари, цветные гирлянды и распахнутые настежь окна. Гремела музыка: пульсом в висках отдавался барабан, вдалеке завывала дудка, стонал и кричал о муках надтреснутый голос невидимого певца.

Октавию толкали, об нее пару раз споткнулись, а какой-то мальчишка и вовсе упал на нее. Она брезгливо стряхнула пьяное тело. Толпа щерилась белоснежными улыбками, хватала горячий воздух сотней рук и жарко и влажно дышала. Рубашка и брюки прилипли к телу, тяжелая куртка оттянула плечи. Октавию подхватило потоком и понесло прочь от дверей местного портала, но она успела запомнить приметное розовое крыльцо и каменную ухмылку горгульи.

Через пару кварталов огненное веселье поиссякло, обтрепалось. Молоденькие девицы, с радостным визгом задирающие майки, сменились унылыми шлюхами. Тоскливой песне вторил блюющий клекот. Под ногами спали люди. Такой мир нравился Октавии больше, чем та напрочь искусственная подделка, что встретила ее за порогом. Тут она чувствовала себя как дома.

И на ногу ей наступили как-то даже не больно, по-домашнему.

— П-прошу прощения, — пробормотал пьяный парень и облапил ее крупными руками, которые словно достались ему от великана.

Она отстранилась и окинула его долгим взглядом. Молодой. Здоровый, хотя печень уже надкусана. Подойдет.

— П-позвольте…

Октавия потерла ладони друг о дружку, дождалась, пока татуировки не засветились, и хлопнула парня по щекам. Слабак. Никакой защиты — его разум сразу же рухнул в колодец из ее чар. Теперь им можно было управлять как марионеткой. Конечно, с Мод все прошло бы проще.

— Имя?

— Жук. — Парень выпрямился, оказавшись лишь немного выше невысокой Октавии, выкатил грудь колесом и даже сделал попытку вытянуть руки по струнке.

— Настоящее имя, идиот!

— Том.

Сойдет. Улица опустела: шлюхи разбрелись с клиентами, пьяниц смыло вместе с блевотиной в канаву. Их никто не видел. Хорошо.

— Ты сейчас пойдешь в Мезон-Бланш, найдешь там Мари и предложишь ей купить душу.

— Чью? — Жук умудрился заглянуть ей в глаза снизу вверх.

— Свою!

— Понял, — кивнул он. Помялся и спросил: — А где это?

Октавия так удивилась, что даже не разозлилась. Неужто местные не знают, где тут живут жрицы? В Полумире любой пес мог проводить прохожего к дому Раду.

— Без понятия. Но ты же в курсе, где живут жрицы?

— Какой веры?

Веры? Они еще и верят во что-то? Какая глупая условность.

— Ищи! — Она подстегнула приказ толикой магии.

Жук моргнул раз, другой, затем полез в карман и вытащил оттуда телефон. Уж с этой штукой она была знакома — приносили торговцы.

Нарисованная линия прочертила путь. Жук пошел по улице, не отрывая взгляда от телефона. Октавия отстала на пару шагов. Поводок держался крепко.

Мезон-Бланш оказался скромным двухэтажным домом с галереей, опоясывающей беленые стены. Бароном воняло на весь квартал. Октавия поморщилась и прислонилась к стене здания напротив — во мраке ее было не заметить, лишь фиолетовый глаз иногда сверкал холодно.

Жук постучал в дверь, и Октавия взмахнула поводком — теперь она могла видеть и слышать все то же, что и ее марионетка.

— Да? — Мари наверняка гордилась собой: подбородок задран, на длинной шее связка бус, в вырезе длинного белого платья светится карамельная грудь.

— Я хочу продать душу.

— Здесь не филиал ада, — рассмеялась Мари, но Октавия заметила, как та бросила взгляд через плечо. — Поищи дьявола в церкви.

Дверь захлопнулась. Жук снова постучал.

— Что? — рявкнула Мари.

— Я хочу продать душу.

— Не принимается!

Жук стучал еще двадцать минут. Наконец Мари сдалась и впустила его в дом. Провела узким коридором в заднюю половину дома, вышла во внутренний двор и направилась к беседке. Внутри кто-то был. На скамейке развалился Барон Самди: по иссиня-черной коже ползают вытатуированные змеи, в ярко-желтых глазах — вертикальный узкий зрачок.

— Вот, пришел душу продавать, — со смешком обратилась к нему Мари.

Тот потянул ее за руку и усадил к себе на колени. Жук стоял у стола. Наконец Барон оторвался от своей любовницы и посмотрел парню прямо в глаза. Октавия ощутила, как Жука повело, и довольно присвистнула: силен, стервец! Ее поводок, конечно, так просто не сбросить, но разум обычного человека уже поджарился бы.

— Можешь начинать, он готов. Продать душу… Да ты мне еще должен за нее останешься! — обратился Барон к застывшему столбом парню.

— А я? Мы в расчете? — Мари спросила это будто бы невзначай, между делом. Спросила и опустила глаза вниз, чтобы спрятать вспыхнувший интерес.

— Посмотрим.

Мари ухмыльнулась и принялась за дело. Достала из пузатого шкафчика Мод, склянки с тухлой кровью, соль в мешочке, кладбищенскую землю, длинные иглы и пучок змеиных шкур. Жука Барон перетащил на лавку. Мари всыпала соль в кровь, добавила землю, нарезала туда же шкуру и зашептала:

— Элегуа гбо-гбо на ла муэре. Ита ла гуани, отонилэ фу куикон, фу гуани…

Получившимся зельем она начертала круги на лбу, груди и в паху застывшего в оцепенении Жука. Куколка Мод глядела на обряд равнодушными стеклянными глазами. Иглы Мари воткнула в виски. В яремную впадину. Под ребра.

С каждым уколом у Октавии все сильнее и сильнее стучало сердце. Прихваченная поводком душа жаждала освободиться и улететь к Барону Самди. Но ее останавливала чужая магия. Октавия сползла вниз по стене — ноги дрожали и подкашивались. Если не начать бороться, то ее утащит вместе с этим придурком.

Пальцы на пальцы, напрячься, так чтобы свет от татуировок лег на осунувшееся лицо, и зашептать:

— Ни ору ко мо…

— …мо эли вем ди, — продолжил Жук. Ей пришлось натянуть поводок до упора.

Нарисованные круги вспыхнули и выгорели в миг. Иглы поползли вверх, вырываясь из бледной влажной плоти. Мари завизжала и отпрыгнула назад, поближе к Барону Самди, забила руками по воздуху.

— Октавия! За куклой пришла? — Барон подхватил хрупкую куклу и полоснул ее отросшими когтями. Вниз упали лохмотья шелкового платьица. Октавия застонала. — На, получи! Получи!

Кукла пялилась в потолок беседки бессмысленным взглядом — Октавия теряла силы. Чем яростнее становились удары Барона Самди, тем больше ослабевал магический поводок. Когда у Октавии закатились глаза, Жук пришел в себя.

Вокруг него царил ад: высокая негритянка, которой он предлагал душу, визжала и отбивалась от чего-то невидимого, ее странный друг рычал и бил старую куклу. Сам Жук лежал на скамейке позади этой парочки. Болела грудь. Он осторожно встал: взгляд метнулся по сторонам — выход свободен. Жук подтянул штаны, подхватил ближайшую к нему шкатулку — на вид довольно старую, а значит, и ценную — и на полусогнутых побежал в дом, по коридору, в дверь и прочь от проклятого дома.

Пока Октавия лежала под стеной в подворотне, ее марионетка пыталась убедить себя в том, что вчерашний вечер ему привиделся. Перебрал с выпивкой, может, закинулся какой таблеточкой, вот и виделось всякое. Но воспоминания были такими яркими!.. И шкатулка, прижавшаяся к экрану телика, была такой реальной, что списать все на глюки не получалось.

Телик стоял на тумбе, напротив громоздилась кровать. Справа — диван, шкаф и дверь в ванную, слева — дверь на лестницу. Большего Жук позволить не мог. Работать он не любил, а воровать не получалось.

Жук подхватил шкатулку. Тяжелая. И вроде бы серебряная. Он поддел крышку, та легко откинулась. Внутри лежал сморщенный кусочек чего-то, в чем он с отвращением опознал сердце, и бумажный свиток. На плотной старой бумаге некая Мари Леваж клялась стать верной рабой Барона Самди в обмен на силу и расписывалась кровью.

Бред. От наркоты не отошел еще.

Но вчера ему хватило только на бутылку дешевого пойла. А потом долгие блуждания по ярким улицам, карнавал чужих далеких улыбок, и смех, и девчонки, и зависть, и бездонное море жалости к себе, в котором так просто захлебнуться, сдаться, пойти на дно и лежать, любуясь темнотой. Но ему встретилась странная тетка… С разноцветными глазами. Он еще подумал, что это наверняка одна из тех двинутых, что обряжаются в героев комиксов.

Не, ну точно.

От всей этой неразберихи у него разболелась голова. Ща бы выпить. Холодного. Только в карманах были лишь катышки пыли и билет на поезд, который привез его в город.

Жук встал, огляделся и, не обнаружив в своей конуре ничего нового, подхватил шкатулку и вышел под палящее южное солнце.

Октавия очнулась от того, что кто-то лизал ей щеку. Было мокро и противно. Она отмахнулась от надоедливого языка и попала по густой шерсти. Животное взвизгнуло и убежало.

Она лежала в подворотне. Косые лучи солнца падали вниз, высвечивая носы ее ботинок. От духоты и вони, а может, и от магического ответа голова раскалывалась. Поводок дергался: наверняка неугомонный Жук не сидел на месте.

Она бросила взгляд на Мезон-Бланш — легкие ставни прикрывали окна, кроны деревьев нависали над внутренним двориком. Если бы не проклятое бессилие, если бы не Мод!.. Октавия тяжело поднялась, отряхнула одежду от грязи и пыли и пошла на восток — где-то там сейчас находилась ее живая марионетка.

Пузатый продавец не хотел уступать.

— Пятнадцать.

— Да ты рехнулся! — бушевал Жук. — Ты глянь, она ж из серебра! Из настоящего! Тут весу фунта три, не меньше!

— Пятнадцать, или вали.

Жук засомневался: жара все сильнее давила на плечи, а шкатулка на прилавке смотрелась так убого — может, и стоит согласиться.

Звякнула дверь. В крохотный магазин, забитый полками со всяким хламом, вошла невысокая полная женщина. С разноцветными глазами. Жук обомлел — это же она! Та самая! Та, которая…

— Привет. — Он раздвинул губы в широкой, насквозь фальшивой улыбке.

Октавия молча сгребла его за майку и дернула к себе. Он и с места не сдвинулся бы, но его тело не слушалось — оно подчинялось кому-то другому.

— Не, я не против, но не на людях же.

Ее бесила его болтливость, но сил подчинить разум полностью не было. Она и так едва на ногах держалась после последнего рывка поводка. А Жук не умолкал:

— А ты любишь покомандовать. Да? Матриархат, феминизм, все такое. Не, ты не подумай, я только за. Как по мне, так отличный вышел бы мир. Тетки правили, а я только из гарема в гарема переползал бы.

Продавцу его болтовня надоела раньше.

— Продаешь или уходишь?

Октавия оглянулась: волосатая смуглая пятерня ласково оглаживала крышку шкатулки. От серебряной вещицы так и несло магией. Она сгребла шкатулку, подхватила Жука за руку и потащила его наружу, в слепяще-белый мир.

— Двадцать! Эй, слышишь? Даю двадцать!

За порогом она обернулась и осмотрела свою марионетку еще раз. Молодой, сильный. Под глазами синяки. Рожа подозрительная — такие обычно своей смертью не умирают. Сойдет для короткой вылазки. Потом Октавия распахнула шкатулку и не смогла сдержать радостного вскрика. Сердце! И расписка. Ну, теперь кошке драной от нее никуда не деться.

— Пошли.

— Куда? — Жук говорил, а ноги сами несли его домой. — Если ко мне, то предупреждаю сразу — красть там нечего, а я невкусный и больной, на органы не сгожусь.

— Сгодишься.

Дальше они шли молча.

Барон Самди негодовал. Возмущался. Гневался. Мари носила ему холодный чай, массировала ступни, пряча отвращение от вида желтых растрескавшихся ногтей, даже купила свежей крови у знакомого бомжа. Все было зря.

— Мари, жарко!

— Мари, чаю!

— Мари, да сколько ты будешь там возиться? Иди сюда!

К середине дня он достал ее своими придирками и нытьем. Подумаешь, какая-то ведьма из другого мира пришла за своей дурацкой куклой. Отдал бы и все дела. Но нет, вцепился в нее, как младенец в титьку, из рук не выпускает.

Мари злобно зыркнула на истерзанную куклу и отвернулась к шкафчику. Надо было перебрать припасы. Уж очень сильно они вчера повеселились.

Мешочки наверх, склянки вниз. Протереть полочки от вездесущей пыли. Капнуть масла в замок. Заменить цветы в вазе. Проверить шкатулку. Только вот ее не было. И под шкафчиком не было, и под скамейкой тоже, и даже в доме она не отыскалась.

Мари закусила губу: унести ее мог лишь вчерашний придурок. И что он с ней делать будет? Сердце с распиской ему ни к чему, магии в нем нет совершенно. Выбросит или продаст, а ей служи Барону ни за что до конца времен. Носи чай, разминай ноги, ищи глупые наивные души.

Через пять минут она уже вышагивала по улице с рюкзаком. Ну его, такого покровителя! Можно подумать, никого сильнее не завезли. Вон кузен Жан, тоже ведь жрец, но никакого сердца своим духам не отдавал, батрачить вечность не клялся. Решено! Пересидит пока у него, а потом или веру сменит, или что-то еще придумает.

Октавия развалилась на кровати в одежде и обуви. Жук обязательно что-нибудь сказал бы, но сейчас ему было не до того — он перевязывал бинтом аккуратный порез на предплечье.

Конечно, силу можно было восстановить и сексом, но кровью проще. Легче. И не надо контролировать себя, чтобы случайно не вычерпать все до донышка. Теперь осталось только отобрать Мод, и можно назад домой. Октавия достала из шкатулки сморщенное сердце и аккуратно отковырнула серый кусочек. Обнюхала его, поморщилась, но все же положила на язык и проглотила.

— Фу! — не выдержал Жук. Теперь она могла бы полностью лишить его воли, но почему-то не спешила этого делать.

— Это еще не самое мерзкое.

— А вдруг у нее гепатит? Или ВИЧ? Или и то и другое?

Октавия только хмыкнула и полезла к тумбе, на которой лежала ее сумка. Достала парочку кристаллов поменьше и бросила их на кровать, к плошке со следами крови на стенках.

Жук даже поддался вперед. Такого колдунства он еще не видел, хотя успел и дома, и тут навидаться всякого. Одни проповедники со змеями чего стоили! А кузина, которую из комы вывели с помощью молитвы? Не все, конечно, верили в божью благодать, но их смерчем зашибло. То-то, каждому по вере его.