Бесплатный фрагмент - Мудрец

Часть первая

Ты живёшь так, как хотела бы жить я. Всякий раз я ощущаю это заново.

Да, образ мыслей. Но не только. Любая деталь интерьера, на которую случайно упал взгляд. Сейчас, например, он упал на письменный стол. Ну кто из пишущих не мечтал о таком столе? А стол-то вот он, и мне на такой в жизни не заработать: какой-то удивительный камень, флорентийская мозаика, и так всё подобрано, что из прожилок будто бы сам собой образуется орнамент. Красота неописуемая. Как это всё сделано, я даже и думать боюсь. И сколько стоит — тоже. А тебе досталось даром.

Глажу рукой, страдая и наслаждаясь. Удивительная гладкость, ни единого шва не прощупывается. Если закрыть глаза, можно представить себе, что это всё тот же казённо лакированный стол в казённом номере дома отдыха «Дубовые Аллеи». Такое же прохладное. Это столешница. А чуть ниже — ещё одно общее место пишущих мечтателей: ящички. Тут разница. В «…Аллеях», если помнишь, их было два. А здесь четыре, и на каждом — нефритовая ручечка, янтарная ручечка.

Подарили? Мне вот почему-то никто ничего такого не дарит. С другой стороны грех жаловаться — я знаю, что при желании могу выпросить у тебя что угодно, может быть, даже этот стол. «Бери что хочешь».

— Да бери что хочешь, — пытаюсь я сымитировать твою интонацию и, как всегда, понимаю, что вот-вот зареву. Ты лжёшь. Если б я и правда могла взять у тебя то, чего мне хочется, вся моя жизнь сложилась бы по-другому.

***

Нет, только не конфеты, мне ведь уже давно не четырнадцать. Да и тогда, если помнишь, «Чёрный Шёлк» интересовал меня в последнюю очередь. Уж всяко меньше того, за чем мы с мамой ехали в эти несчастные «…Аллеи».

Да-да, и мама тоже. Хотя по ней и не скажешь. Вот уж кто совсем не был похож на искательницу приключений. В роду у нас, кажется, были дворяне. Обычно такие вещи люди пытаются доказать документально, но внешность и манеры моей мамы давно сделали всю эту бюрократическую ерунду ненужной. К тому же она, как и многие её коллеги-учителя, берегла голосовые связки.

Да и вообще, кто сказал, что женщина, ищущая секса, должна и выглядеть разнузданно? Глупый стереотип. Мама одевалась и вела себя как обычно, то есть как принято в её кругу. Конечно, секс в этом кругу раздобыть трудновато, но это ведь ещё не повод, чтобы ломать себя через колено.

У меня к тому же был отец. Я и до сих пор его помню: мрачный, но весьма обаятельный пожилой господин. Время от времени он появлялся из ниоткуда, осыпал меня иностранными жвачками и гостил у нас — иногда по нескольку дней. Эти дни были похожи на длинную, чуть-чуть страшную волшебную сказку.

В нашей «двушке» у него даже была своя комната. В ней он и жил. А когда уезжал, комнату запирали и входить туда было строго запрещено. Всё же однажды, когда мне было лет семь, я каким-то образом туда проникла. Там оказалось совсем неинтересно — тесно и очень пыльно. Пыль лежала на письменном столе и книгах толстым слоем — убирать там мама не могла, вернувшийся отец не снёс бы такого нарушения его частного пространства. Кстати, много позже я узнала, что он и в этот раз как-то учуял постороннее вторжение, за что мама серьёзно поплатилась. Я хочу сказать, физически — как бывало и раньше, за более мелкие косяки.

Не то что бы я очень рвалась туда снова, но мама-то этого не знала. Она была уверена, что я сплю и вижу, как бы залезть в отцовскую комнату. Ключам она не доверяла, поэтому сказала мне, что там живёт человек-невидимка. С тех пор я делала свои дела прямо в постель, потому что путь к туалету лежал мимо белой двери.

Потом я не выдержала и решила с кем-то поделиться. Это было не так-то просто — в нашем 1-м «Б» у меня до сих пор не было подружки. Да и маме я обещала хранить всё в страшном секрете. Так что единственной реальной кандидатурой оказалась моя соседка по парте — малахольная Юлечка.

Честно говоря, до сей поры мне как-то не приходило в голову, что с Юлечкой можно разговаривать. Я даже не была уверена, что она вообще подозревает о моём существовании. Но сейчас это было мне на руку — я могла рассказывать всё без утайки, как иной одинокий ребёнок поверяет тайны вымышленному другу.

Как бы там ни было, результат был мгновенный и превзошёл все мои ожидания. Всю последующую четверть Юлечка, как зомби, таскалась за мной по школьным коридорам, беспрестанно требуя свежих новостей о похождениях невидимки. Приходилось выдавать их ей в промышленных количествах, не могла же я унизиться до того, чтобы показать свою слабость и страх. (Жаль, что мне тогда ещё не было четырнадцати — уж я бы ей насочиняла, всё-таки человек-невидимка — это, по-моему, очень секси.) Читать я почти не умела, только вслух и по слогам, так что все мои сводки питались, в основном, скудным бытом никому не нужного семилетнего человека. Например, история о том, как невидимка съел мой завтрак. Или спрятался в шкафу, я полезла за формой, а там чья-то грудь!..

Поначалу мне и самой было неловко — всё-таки я не раз слышала от взрослых, что мы, дети, такие фантазёры. Но со временем поняла, что Юлечку всё устраивает. Точнее даже, мои рассказы и привлекали её именно своей достоверностью. Чем скучнее они были, тем более завороженно она слушала, не замечая, как изо рта на фартук тянется ниточка слюны. Но вот однажды я разродилась натуральным экшеном, диким напряжением воли изнасиловав в извращённой форме свою убогую фантазию, — куда-то мы с человеком-невидимкой летели по воздуху, — и в наивысшей точке сюжетного конфликта вдруг обнаружила, что Юлечка зыркает по сторонам с самым что ни на есть социализированным видом.

Какое-то время мы ещё дружили, но было ясно, что наше общее дело близится к концу. Но и некоему началу для Юлечки, которая всё необратимее менялась в лучшую сторону. У неё завелись новые подруги, потом её отсадили от меня на перевоспитание какого-то хулигана, а потом и вовсе пришлось отправить человека-невидимку к отцу на съёмки. Впрочем, к тому времени я уже и сама в него не верила.

***

Не знаю, был ли у моих родителей какой-то общий круг, или же их круги просто соприкасались по касательной. Вроде бы работа отца была как-то связана с кинематографом, но это не точно — мама и до сих пор избегает вдаваться в подробности. Хотя он был намного старше, так что сейчас его, скорее всего, уже нет на свете. Но тоже не факт. Так что остаётся только гадать, как и где они могли познакомиться: одно время мама вела у нас в школе модный в те годы предмет «киноведение», но я и сейчас не уверена, что между этими явлениями есть какая-то связь.

Не могу судить я и о том, зачем они так долго сохраняли брак. Может быть, из-за меня, может быть — и правда — из-за странной, но глубокой любви отца к моей матери, как мне рассказывали; но, скорее, из соображений простого расчёта — женатого отца легче выпускали в заграничные командировки. Как бы там ни было, мама лучше б застрелилась, чем дала бы в каком-нибудь из этих кругов повод заподозрить, будто она ему неверна.

Вот почему, выезжая на отдых, она всегда брала меня с собой. Я побывала, наверное, на всех морях, какие только могли быть в то время доступны простому советскому ребёнку. Помню турбазу в Голубицкой и миролюбивое Азовское море; чуть более комфортную базу отдыха в Одессе и Чёрное море, полное сопливых медуз и светящихся в темноте креветок. То же Чёрное море, но уже со стороны Таманского полуострова, где ничего подобного не водилось, зато были большие круглые камни. Мама хотела набрать этих камушков для домашнего интерьера, и море разгневалось, ночью нашу палатку чуть не снесло грозой, и наутро мама вернула все камни на место. Можно вспомнить даже озеро Баскунчак, куда мы долго-долго шли через огромную соляную пустыню, и как я ревела, когда коварная жидкость, казавшаяся такой ласковой, попала мне в глаза. И конечно, знаменитую косу Финского залива, белый песок и корабельные сосны, и как высокий, загорелый блондин толкнул дверь туалета, где отсутствовала задвижка. Хуже всего было даже не то, что я не успела натянуть штаны, — а то, что блондин (моя тайная любовь), глядя мимо меня, буркнул: «А где Лена?» — и, получив от меня приблизительные координаты, равнодушно удалился прочь.

***

Теперь-то мне ясно, что удручающая скромность её последней гастроли была вызвана именно тем, что где-то между 88-м и 90-м годом ей всё-таки удалось каким-то чудом отодрать от себя злобную усатую пиявку. Проще говоря, на моря у нас больше не было денег. Но тогда я в эти подробности не вникала, да вряд ли и замечала их.

У меня и своих проблем хватало. Я была уже подростком, и мои одноклассницы одна за другой обзаводились парнями. Пора было и мне срочно добывать где-то парня, пока окружающие не заметили, что у меня его нет. Но как его добудешь?.. Всё-таки здесь, кроме собственного волевого решения, нужно ещё и согласие другого человека…

Одноклассницы решали эту проблему как-то просто. Знакомились в компаниях (везёт, у них есть компании!). Какие-то сейшены (что это?). Ещё было модно гулять с братьями подруг (старшими, а на безрыбье и младшими) или друзьями собственных братьев. Одной Марине такой «брат» подарил золотые серёжки и теперь она ждала его из армии. Вот только у моей подруги брата не было, как не было его и у меня.

Некоторое время я вынашивала план подкараулить в подъезде почтальона. Я видела его как-то раз — совсем мальчишка и, как мне показалось, симпатичный. (Мы жили на первом этаже, что делало план вполне реальным). Вечерняя почта приходила около восьми часов, очень удобно. Но за минуту до часа-икс мама заметила, что я стою у дверного глазка накрашенная, в своих единственных праздничных туфлях, лакированных, на каблуках, — и мысль пришлось оставить как чересчур громоздкую.

Я знала, что многие мои ровесники ищут себе друзей по переписке — через газеты, журналы и прочие молодёжные издания. Особо удачливые находили, после чего основной статьёй их досуга становилось мучительное ожидание. Заветное письмо могло идти сколько угодно — несколько дней, неделю, а то и месяц. Особенно если речь шла о друзьях из других республик или даже стран, что считалось весьма респектабельным. В чём-то я им даже завидовала, но не могла похвастаться столь героическим терпением.

Мальчики из класса отпадали, мы были слишком давно знакомы. То же касалось и мальчишек со двора, а также пионерского лагеря «Солнышко», где привычный контингент почти не менялся, а только некрасиво взрослел из года в год. Да, честно сказать, я и сама никому там не нравилась.

***

Зато именно там, в лагере, меня второй раз в жизни настигло творческое вдохновение. Ты, наверное, и сам не раз видел, как мало-мальски высокое руководство перенимает манеры текущего главы государства. (Равно как и мелкие подчинённые копируют своего ненавистного начальника: разные словечки, приколы, так же говорят через губу, щёлкают пальцами и т.д.)

В конце 80-х бессменный директор «Солнышка» Семён Семёныч довольно успешно косплеил Генерального Секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва. И я даже не про мелкие речевые особенности, вроде округлого говорка и общего добродушия, это уж само собой; но гораздо сильнее удавались ему поведенческие эффекты. Например, у него была фишка: подкрадываться к мелюзге и какое-то время наблюдать, как они играются, — а потом, когда те заметят и бросятся врассыпную, ухватить за штаны самого нерасторопного и ещё минут пять допрашивать: как тебе тут, дескать, живётся, не обижает ли кто?.. Это он так спускался в народ.

А однажды на рассвете нас разбудил сигнал тревоги и мы, повскакав с коек, кто в чём побежали на линейку, не успев умыться и как следует застегнуть что у кого было. А на трибуне уже стоял Семён Семёныч с большим пакетом в руках. Он объявил, что в нашем лагере произошло ЧП — в первом отряде засорился женский туалет и, когда сантехники полезли его прочищать, то обнаружили там вот что…

Директор сунул руку в пакет и извлёк оттуда какую-то тряпку. — Вот посмотрите, колготочки эластичные бежевые… Кто хозяюшка? Вот ещё колготки, в сеточку… Чьи, никто не признаётся? А вот трусики беленькие, кружевные… Никому не нужны?

Погрустнев, Семён Семёныч резюмировал:

— Видно, девушкам из первого отряда лень стирать своё нижнее бельё. Проще спустить его в унитаз. Ничего, мама новое купит. А мамы ваши, между прочим, спины гнут на вас, чтобы на эти трусики заработать. Нехорошо…

Кличка у него в народе была Цап Царапыч. Во мне же это свойство двойного имени, наоборот, вызывало странное ощущение родства — товарищ по несчастью, почти брат, такая же, как и я, жертва тупых отцовских амбиций.

Он-то и стал моей новой музой. Впервые за всю свою скучную лагерную жизнь я не зачёркивала дни в самодельном календаре, а с упоением творила искусство. Это оказалось очень увлекательно; остановить меня смогла только подоспевшая своим чередом оргия королевской ночи, едва не утопившая нас всех в реках зубной пасты, губной помады и чернил.

Рассказы о Семён Семёныче

1

Плачет бедный старик: построил он с детьми крепость из песка, а Мурзаев (физрук) прошёл, не заметив — да и сломал постройку.

Подбежал Семён Семёныч, смотрит на испорченную крепость, головой качает, слёзы из глаз катятся. Начал было восстанавливать — не выходит.

И вдруг подбегают к нему две пионерки. Стали помогать. Втроём быстро восстановили всю крепость.

Обрадовался старик, пляшет от радости! Любуется своей крепостью, глаз не может отвести:

— Ай да постройка!

2

Плачет бедный старик: посадил занозу в палец, да вытащить не может. Больно Семён Семёнычу. Пошёл было к врачу, да расковырял [гинеколог] весь палец, а занозу-то не вытащил!

Плачет Семён Семёныч. И вдруг видит — бегут к нему две пионерки с булавкой:

— Давайте палец, Семён Семёныч, вытащим мы вашу занозу!

Подцепили булавкой, да и вытащили. После йодом прижгли, хоть и охал бедный старик.

Растрогался Семён Семёныч:

— Приезжайте, милые, каждый год в наш лагерь, путёвки для вас забиты!

3

Плачет бедный старик: хочется ему виноградику. Пошёл в сельпо, а там больша-а-ая очередь! Стоял-стоял, да взяла тётка перед носом последний килограмм.

Обидно старику: столько стоял… Вдруг видит — бегут к нему две пионерки, вручают пакет:

— Кушайте на здоровье, Семён Семёнович!

Растрогался старик, уж и слеза выкатилась из глаза, да вдруг вспомнил: они же за территорией лагеря!

Что же победит: чувство радости или чувство долга?

4

Плачет бедный старик: штопал он носки, да и потерял иголку. Ищет, ищет, да не может найти. Плачет Семён Семёныч, ползает на коленях, ищет — нет иголки!

И вдруг подбегают к нему две пионерки:

— Семён Семёнович! Вот, возьмите набор иголок, специально для вас в сельпо покупали!

Растрогался Семён Семёныч.

— Спасибо, деточки, спасибо, милые! Зашейте старику и носочки, а то ведь мужчина, не умеет.

Сели зашивать. Глядит на них с умилением Семён Семёныч, не нарадуется…

5

Плачет бедный старик: потерял он любимую Жучку. — Жучка, Жучка, — зовёт. Не откликается собака.

И вдруг подбегают к нему две пионерки:

— Семён Семёнович! Нашли мы вашу Жучку! В лифт она забежала, да и каталась там. Жучка, Жучка!

Посмотрел Семён Семёныч — бежит Жучка во весь опор, машет ушами! Подбежала, прыгает, лижет в лицо!

Радуется старик и вдруг вспоминает: они же за территорией лагеря! Что же победит: чувство радости или чувство долга?

6

Плачет бедный старик: хочется ему сухариков, а повариха баба Шура возьми, да и не насуши с вечера. Знает ведь: любит Семён Семёныч сухарики. Да видно, серчает на старика.

Вечер наступил, хочется старику сухариков. Да нету. Решил с горя прогуляться на свежем воздухе.

И вдруг видит — бегут к нему две пионерки, а в руках — пакеты с сухариками!

— Угощайтесь, Семён Семёнович!

Накинулся старик на сухарики, уплетает за обе щеки. — Ох, хороши! — приговаривает. Наелся сухариков, подобрел, подарил пионеркам по почётной грамоте…

7

Плачет бедный старик: гуляет он вокруг бассейна. Дети радуются, купаются, плещутся, только брызги летят. А жарко! Хочется и Семён Семёнычу искупаться, да не положено.

И вдруг подплывают к бортику две пионерки:

— Лезьте в воду, Семён Семёнович, не стесняйтесь!

Обрадовался старик, плюхнулся в воду. Отфыркивается, плавает взад-вперёд по бассейну:

— Эх, хороша водичка!

Столпились дети у бортиков, хлопают в ладоши в такт гребкам Семён Семёныча. А старик знай себе плавает, ничего вокруг не замечает…

8

Плачет бедный старик: потерял он любимый кружевной платочек, подарок жены. А на платочке том рукой жены было вышито: С.С.

Плачет Семён Семёныч, ищет: куда мог задевать? Помнит, что положил в карман брюк, а дальше — ничего не помнит. Вот жена-то расстроится!

И вдруг подбегают к нему две пионерки:

— Семён Семёнович! Нашли мы ваш платочек! Вы его около бассейна обронили!

Обрадовался старик. — Где платочек? — говорит. — А вы попляшите сперва, Семён Семёнович! — Стал старик плясать, вошёл в раж…

9

Плачет бедный старик: нет у него аквариума с маленькими рыбками. Давно мечтал он о гуппёшках и паре меченосцев. Представлял себе, как кормит рыбок, как подплывают они к корму, как хватают…

И вдруг подбегают к нему две пионерки:

— Семён Семёнович! Мы вам дарим…

Посмотрел Семён Семёныч — а там аквариум с рыбками! Схватил он его и побежал со всех ног домой! Поставил на подоконник, не нарадуется!

Хоть и ругалась жена, счастлив по уши старик. Не налюбуется рыбками!

(…)

Как раз в те дни мне исполнилось четырнадцать — верхняя возрастная граница юных гостей «Солнышка». Нелегко было прощаться с лирическим героем — даром что и сам его прототип был всего лишь плохой пародией. Всё-таки навсегда — это навсегда.

Зато теперь нам с мамой предстояла поездка в дом отдыха. Не морской курорт, конечно, но всё-таки… Мама уверяла, что парни там водятся в огромных количествах. Какой-нибудь из них хотя бы по теории вероятности должен был стать моим.

Итак, на сей раз мы с ней отправлялись путешествовать в одном статусе. «В активном поиске».

***

Поиск наш благополучно закончился в первые же полчаса после заезда. А конкретно — в столовой, куда мы, ещё не успев разложить вещи, примчались на обед. С дороги мы обе были жутко голодные.

Там, за небольшим столиком, застеленным серой полотняной скатертью, уже сидели наши будущие соседи, ведя неспешный смолл-ток. Их было двое. Симпатичная, очень подвижная старушка в белом спортивном костюме - и Он.

Нет, не бабушка с внуком — они не имели друг к другу никакого отношения, просто уже успели подружиться. Наше появление на миг прервало беседу, но уже минуту спустя мы органично влились в неё.

Бодрая Марья Генриховна очень понравилась мне тем, что всё-таки не оказалась его бабушкой. Она была из тех милых самодостаточных людей, уместных в любой компании, поскольку умеют создавать приятный фон вовремя поданными репликами, не навязывая себя. Её собеседник отбивал эти подачи прямо-таки с удивительным искусством. Может быть потому, что дома он и правда жил с бабушкой, она-то и отправила его сюда. Он влюбился в одну женщину с их курса, она была старше… — в этом месте мама слегка подсобралась, но то была ложная тревога: героиня оказалась старше рассказчика всего на три года. Зато она была замужем, в общем, бабушка взяла ему путёвку в дом отдыха, чтобы он тут немного развеялся, а в идеале — нашёл себе нормальную девушку.

«Ты нашёл её, — думала я, трепеща. — Вот же я, вот».

Конечно, всё это Петя рассказал нам не за обедом — для этого он был слишком хорошо воспитан, — а чуть позже, когда мы все втроём, проводив обаятельную Марью Генриховну до её номера, пошли к прудам кормить уток. В том, что мы так быстро внедрились ему в душу, едва ли была повинна моя неземная красота (хотя мне и приятно было думать, что Петя взаимно влюбился в меня с первого взгляда). Просто мама всегда умела располагать к себе людей.

Он и на неё произвёл впечатление, я это видела. Не как мужчина, конечно — разница в годах была слишком велика даже при её красоте и моложавости, хотя мама и не могла удержаться от лёгкого кокетства. Может быть как возможный зять? Тактичная мама наверняка заметила моё состояние. Но дело, наверное, было в другом, в Пете уже тогда просматривалось что-то такое, чего маме, да и всем нам, не хватало как воздуха. И совершенно неважно, сколько ему было лет (двадцать два-двадцать три, не больше).

— Ну и как идут дела? — ревниво спросила она. — Присмотрели уже кого-нибудь?

Петя галантно ответил, что он, дескать, на этом не зациклен. И подмигнул мне, отчего я чуть в небеса не улетела.

Сама не знаю, почему я так на него запала. Парень как парень, стройный, симпатичный, с усиками. Может, дело именно в усиках? Или в этом его добром, чуть грустном взгляде?.. Он был похож на умного, негордого принца. Или ещё ближе — на червонного валета из потрёпанной бабушкиной колоды. Именно червонного, самого юного и нежного из всех.

Мама лукаво заметила, что бабушку расстраивать нельзя. Петя сказал, что он и не думал её расстраивать, что доказывает тот факт, что он вообще сюда приехал. А где вы, Пётр, обычно отдыхаете, продолжала флиртовать мама. На что её собеседник очень серьёзно ответил, что он, наверное, ещё недостаточно устал.

Пока они обсуждали всё это, а также бабушек, своих и чужих, я думала о том, что только теперь начинаю понимать свою лучшую и единственную подругу Катю Томуц. Пожалуй, зря я ей тогда наваляла. Если он будет моим парнем, думала я, если только он им будет (а он им обязательно будет!) — никому, ни за что на свете ничего о нём не расскажу.

***

Ах, да, Катя. Она здесь особо ни к чему, но и без неё тоже никак.

Это было ещё до начала каникул. Пока я изо всех сил соображала, где бы мне найти парня, он завёлся у Кати. Это бы ещё ничего, в конце концов, бегать за парнями в нашем возрасте — нормальное явление.

Куда хуже было то, что я узнала об этом не от неё. Другая девочка (дура-Танька) стукнула мне, что видела мою Катю с каким-то кексом — как раз в тот вечер, когда по официальной версии она должна была помогать маме мыть полы.

Тут я вспомнила и другие мелкие признаки и несостыковки последних дней. То у неё телефон часами занят, то живот заболел… Конечно же, я закатила Кате Томуц жуткий скандал (такой, что Катина мама даже позвонила моей и возмущалась, что я тиран и что Катя пыталась отравиться. После чего мама устроила скандал уже мне). Но легче от этого не стало. У меня в голове не укладывалось, что Катя скрывает от меня… — нет, не дружбу с другой девчонкой (это бы я ещё могла если не простить, то понять) — но парня?!..

Я изо всех сил пыталась поставить себя на её место. Да если бы у меня вдруг откуда-то появился парень — ну мало ли какие чудеса бывают, — то, естественно, первой, кто бы об этом узнал, была бы Катя! В конце концов, зачем ещё и нужны влюблённые поклонники, если не для того, чтобы хвастаться ими лучшей подруге?!

То есть получается, я-то для Кати вовсе не «лучшая». Да и не подруга, в общем. Я для неё — что-то вроде ревнивого мужа, который ходит за ней мрачной тенью и мешает развлекаться…

Я даже испугалась — а вдруг я неправильной ориентации, просто раньше об этом не задумывалась?!.. Но нет. Мне нравились (без взаимности) два-три мальчика в классе, некоторые киноактёры, певец Малинин. Конечно, мне нравилось и тискать Катю, по-дружески обнимать и щипать её. Но когда я попыталась представить, что мы с ней, к примеру, целуемся взасос, меня аж передёрнуло.

Уффф. Слава тебе господи.

Я вдруг вспомнила первый класс и Юлечку. С ней всё было по-другому, мне никогда не хотелось прикасаться к ней, да и вообще она мне не особо нравилась. Это было скорее интеллектуальное партнёрство. Но даже Юлечка в конце концов сбежала от меня ради устойчивой прописки в социуме.

Вот и Катя. Пока я вкладывала душу и всё что имела в отношения с ней, она, как когда-то Юлечка, зыркала глазами по сторонам. И так будет с каждой.

Я немного поплакала, а потом встала и подошла к зеркалу. Всё верно. Даже в школьной форме я была больше похожа на молодые папины фотки, чем на девочку. Крепкая фигура, волевое лицо, глаза-буравчики. И подруги меня ненавидят и боятся так же, как мама — отца.

Я открыла платяной шкаф — человека-невидимки там уже не было. Достала самое красивое платье, распустила волосы. Вот так я уже вполне себе девушка. Похожая скорее на маму, а мама-то у меня — красавица. Кстати, под платьем нарисовалась и вполне достойная грудь, Кате на зависть.

Осталось только найти какое-нибудь хобби — тогда со мной всем будет интересно. Вот Юлечка, например, увлекается биологией, все говорят, что она будущий учёный. Уже в который раз ассоциативно вспомнив о человеке-невидимке, я решила, что буду писательницей. Мысль была удачной ещё и тем, что не влекла за собой никаких расходов — не нужно клянчить у мамы деньги на электронный микроскоп или ещё какие-нибудь курсы. Я была уже настолько взрослой, чтобы понимать, что такое семейный бюджет.

Ну да, и конечно же, парень, парень! В тот миг это казалось мне самым сложным. Но здесь, в «…Аллеях», я уже не сомневалась, что его нашла.

***

Вот только до его отъезда, оказывается, осталось совсем чуть-чуть. Так что над моей личной жизнью нависла реальная угроза. Мы рисковали так и не успеть выяснить отношения.

Если бы не мама! Такое чувство, что она ни на минуту не может оставить без своего общества… — о, ладно бы меня! Это было бы не так обидно. Петю! Прошло уже три дня, а мы по-прежнему всюду ходили вместе («неразлучная троица» — Марья Генриховна), и, что самое противное, им всегда было о чём поговорить.

Два мудрых человека. Два страдальца, потрёпанных жизнью, но не сломленных, о нет, не сломленных. Они нашли друг друга.

Я начинала не на шутку ревновать. Даже тогда, в свои четырнадцать, я уже понимала, что тайны сексуального влечения безграничны и не до конца изучены, и какие-то там тридцать лет разницы и несколько смешливых морщинок — не гарантия. Особенно если речь идёт о такой женщине, как моя мама.

В таких делах всегда лучше перестраховаться. Права я или не права, на всякий случай я решила смотреть за ней как следует — и никуда не отпускать одну.

А с мамой и впрямь происходило что-то удивительное. Она как будто переключилась. Похоже, она впервые нашла что-то настолько интересное, что заставило её начисто забыть о сексе для здоровья и вообще отношениях с мужчинами. И, в общем-то, тот факт, что она предпочла всему этому бесконечные разговоры с Петей, меня не удивлял.

Гораздо больше удивлял, а, точнее, возмущал меня сам Петя. К чему эти бессмысленные таскания по дубовым аллеям? Он что, не видит, что я с ума по нему схожу?!..

От злости и обиды я опустилась ниже некуда — под большим секретом дала ему прочесть «Рассказы о Семёне Семёныче». (Тетрадка с ними до сих пор лежала на дне моего чемодана в знак того, что я, как-никак, писательница.)

Как ни смешно, это сработало. Нет, не то что бы Петя пал к моим ногам или приполз весь в слезах, сражённый талантом. Но в целом отозвался о моём творчестве позитивно. — Ты знаешь, ничего, — сказал он с удивлением, возвращая мне рукопись. — Я боялся, честно говоря… Я думал, там такое… девчачье…

Я поняла, что он думал. Что там всякое про любовь, комиксы про девушку, в которую влюбляются все мужчины, что-нибудь такое. Может быть, даже любовные признания в его адрес. Или стихи.

Это было оскорбительно и пошло. Наверное, это был первый случай, когда я разозлилась на него и даже хуже — он упал в моих глазах. Ещё вчера я бы не поверила в такую возможность.

Но факт есть факт — с тех пор в наших отношениях произошёл качественный скачок. Я наконец-то перестала быть бесплатным приложением, на которое в пылу интеллектуального спора даже не реагируют — или, в лучшем случае, держат на подхвате для Марьи Генриховны. Теперь я встала с ними на равных, на правах творческой личности — и мне даже дозволялось оппонировать в разговорах на самые животрепещущие темы. Такие, например, как: «Может ли женщина быть намного старше своего мужчины?» или «Развод: хорошо это или плохо?»

Вот что значит — иметь правильное хобби, с удивлением думала я. Может быть, подсуетиться, пока не поздно, да и написать ещё что-нибудь?..

И всё-таки меня не отпускала мысль, что все мои проблемы — оттого, что нам с ним никак не удаётся остаться наедине. Я изо всех сил искала повод, но он не находился. Нужен был какой-то счастливый случай.

***

И я его дождалась.

Видимо, небо услышало мои молитвы, а, может, всё объясняется гораздо прозаичнее и мама просто перегрелась на солнце. Конечно, если до остервенения загорать на прудах с Петей, то и не такое может случиться.

Соседи по столу не на шутку разволновались, увидев, что я пришла на завтрак одна. Я их успокоила: мы с мамой уже посетили здравпункт, врач выдал ей два-три нехитрых снадобья и прописал постельный режим. Я даже успела сбегать в библиотеку и притащить оттуда подшивку «Нового Мира» за прошлый и текущий год — там было несколько запрещённых при советской власти романов, которые мама давно хотела прочесть, да всё никак не доходили руки за более интересными занятиями.

Петя вздумал было строить из себя рыцаря и с энтузиазмом предложил «всем вместе навестить Елену Алексеевну». Я сухо заметила, что мама плохо себя чувствует. Что, в общем-то, было правдой.

Неожиданно меня поддержала Марья Генриховна — как раз когда я соображала, как ей ответить, если она мне возразит. Не стоит этого делать, сказала она. Леночка — женщина, ей хочется всегда быть на высоте. Зачем ставить её в неловкое положение. Погуляйте вот лучше с Тонечкой, сходите куда-нибудь. Молодое тянется к молодому.

Мудрая, мудрая Марья Генриховна!..

Впоследствии я узнала, что в тот день она воспользовалась случаем и сама навестила «Леночку» в её одиноком номере. Ей давно не терпелось остаться с ней наедине и дать несколько материнских советов, которые, как она считала, могли стать маме полезными. Забегая вперёд, скажу, что так оно и вышло.

Но тогда я всего этого ещё не знала, а просто очень обрадовалась, когда Петя ответил доброй старушке, что её воля — закон.

Обычно после завтрака мы все вместе шли на пруды. Если была хорошая погода — загорали, в пасмурный день просто гуляли вокруг. А то брали лодку и катались часами; иногда мне удавалось упросить Петра дать погрести. Там была одна редкая лодка — белая с красным крестом, «спасательская», среди десятка одинаковых красных и голубых. При большом наплыве желающих её пускали в дело, и хоть у неё были очень тяжёлые вёсла и плохая остойчивость, получить эту лодку считалось у отдыхающих офигенно добрым знаком.

Но сегодня случилось кое-что получше. Уже когда мы встали из-за стола, я услышала снаружи слабое погромыхивание, а пока шли через холл, оно сделалось гораздо сильнее. Не успели мы открыть входную дверь, как ливануло вовсю, и Петру, который, собственно, в этом корпусе и жил, ничего не оставалось, как пригласить нас в номер переждать грозу.

Я не сомневалась, что Марья Генриховна с радостью согласится, но тут случилось нечто удивительное — такое, что ещё больше усилило бы моё уважение к ней, если б только это было возможно. Не дав Пете договорить и почти оттолкнув нас, она выскочила на залитую дождём террасу, по которой уже стучал и с треском раскатывался крупный ледяной горох. Ему-то старушка, одетая по июльской жаре в лёгкий сарафан, и подставляла теперь то лицо, то грудь, то обнажённую холку, досадливо отмахиваясь в ответ на наши испуганные крики.

— Естественный криомассаж! — ликующе кричала она. — Идите, идите, не ждите меня!..

В тёплом, уютном холле Петя повторил своё приглашение — уже не так уверенно. — Ты не бойся, я приставать не буду, — смущённо сказал он. Я подумала, что это мы ещё посмотрим.

Пока поднимались по прокуренной лестнице на третий этаж, а потом шагали по длинному тёмному коридору, устланному ковровой дорожкой, говорили всё ещё о Марье Генриховне, открывшейся нам с такой яркой стороны. Петя сказал, что и раньше знал, что она занимается йогой и всякими интересными практиками, но подобного сюрприза не ожидал даже он. Тут мы и пришли. Достав из кармана ключ с большой бомбошкой-брелком, он впустил меня внутрь.

Мне вдруг подумалось, как странно, что мы с мамой тут до сих пор не бывали. Самого-то Петю мы приглашали к себе не раз, и он прекрасненько себе принимал приглашения. Благо водить гостей из других корпусов правилами не возбранялось. А вот нас почему-то не звал. Даже маму. Или я чего-то не знаю и она сюда захаживает?..

На мгновение во мне поднялась чёрная волна ревности. Но тут Петя щёлкнул выключателем (взбесившаяся погода превратила день в ночь), и я в эйфории обессиливающего облегчения поняла: нет, мамы здесь не было. Иначе она ни за что бы не смогла сохранить такие чудеса в тайне. Это ей не комната человека-невидимки.

Нет, ничего экстраординарного. Петя просто изменил планировку казённого номера. Передвинул мебель — и как это ему администрация разрешила?.. Кровать поставил поперёк, шатучий столик, где изначально стоял графин и два стакана, превратил в журнальный. Графин теперь ваза на подоконнике, а в ней — букет луговых цветов. На большом столе вдоль окна — кухонный уголок: набор чашек под хохлому и такой же чайничек. Печенье в плетёной корзинке. Очень уютно. Всё не на своих местах. То есть, наоборот, на своих. Впервые в своей короткой жизни вещи встали правильно.

Яркий оскал Мэрилин прилеплен скотчем на дверце платяного шкафа. Пучки сухих трав по стенам. И какое-то необычное одеяло из лоскутков, я нигде такого не видела:

— Это ты с собой, что ли, привёз?

Он рассмеялся.

— Нет, конечно. Подарили.

— Здесь?!

— Ну да. Я за территорию погулять вышел и заблудился. Девчонка местная показала дорогу, мы шли, разговаривали, а потом как раз мимо её дома проходили и она вынесла мне одеяло. Это пэчворк.

— Везёт. Мне вот никто ничего такого не дарит.

— Хочешь, возьми. Нет, правда. Я ведь раньше уеду, заберёте с мамой. У меня всё равно в сумку не влезет…

— У нас тоже не влезет. Мы пешком. И забрать нас некому…

Я вдруг с ужасом почувствовала, что мой голос дрожит. Вот-вот зареву. Ещё подумает, что я какая-то истеричка. К счастью, именно в этот момент в стекло что-то с силой ударило.

— Ух ты, посмотри… красота какая… — Петя шагнул к окну. Никакой особой красоты там не было, если, конечно, не считать ею сплошное белое марево. Ещё и град размером с голубиное яйцо барабанил по подоконнику. Но Петю всё это, видимо, завораживало, ну, а меня завораживал Петя.

Поэтому спорить я не стала, а просто подошла и встала рядом. Несколько минут мы стояли так, молча и глядя на шумное отсутствие внешнего мира. Я даже понемногу начала находить в этом красоту. Потом до меня дошло, что дождь вот-вот закончится, а я так и не приблизилась к своей цели. Я придвинулась к Пете поближе. Потом ещё ближе. Прижалась всем телом.

Но он стоял как ни в чём не бывало, любуясь грозой, и тогда я сделала то, чего никогда ещё не делала с мужчиной — обняла его за талию. Было так странно и непривычно чувствовать под пальцами горячее, живое чужое тело, что в первую секунду я чуть не отдёрнула руку. Но сдержалась — это было бы глупо. Да я сразу же и привыкла, как будто с рождения только тем и занималась, что обнимала мужчин.

Ещё несколько секунд прошли в счастливой уверенности, что Петя так взволнован моим прикосновением, что боится шевельнуться и спугнуть меня. Пока, наконец, он не положил мне руку на плечо — таким простым и дружеским, почти братским жестом, что я вдруг с внезапной и несомненной ясностью поняла, что он ни капельки в меня не влюблён. Собственно, и обнял-то он меня больше потому, что держать руку зажатой между нашими телами ему было неудобно. Тут-то дождь и кончился, и смотреть стало не на что.

— Ну что, чайку?..

Я кивнула, с тоскливым удовольствием наблюдая, как Пётр орудует запрещённым здесь кипятильником. У нас был точно такой же, да, думаю, и у всех отдыхающих. На одном курорте мы однажды прожгли им простыню, и мама скрыла следы преступления, ушив её посередине бельевым швом — вручную, но с точной имитацией машинной строчки.

— Петь, а кто она, та женщина? — спросила я.

— Какая женщина?

— Ну, которую ты любишь…

Я была уверена, что он оскорбится моей бестактностью. Да и осмелилась-то на неё лишь потому, что мне, как я думала, всё равно уже было нечего терять. Но он и не думал сердиться:

— А-а… Я уж и забыл, что рассказал… Дочка профессора.

— Красивая?

— Очень красивая, — Петя мечтательно улыбнулся. И тут же поморщился. — Хотя… трудно сказать. Она такая, ну как бы тебе сказать, модная. Я её ненакрашенной ни разу не видел. Так что кто её там знает, красивая она или нет…

— И ты любишь такую женщину? — возмутилась я. Мама с детства учила меня, что мужчинам нравится простота и естественность, и, справедливости ради, не раз доказывала это личным примером.

— Я и не говорил, что люблю. Я сказал, что влюбился. Это немного другое…

Пока я размышляла над этим многообещающим тезисом, Пётр выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда одну за другой три коробки шоколадных конфет. Ещё целенькие, невскрытые: «Синий Шёлк», «Красный…», «Чёрный…». Я ревниво наблюдала за ловкими движениями его пальцев, сражающихся с целлофаном:

— Зачем тебе столько? Девушек угощать?.. Или это ммм… сами девушки тебя угощают?

— Нет. Это я купил. Сам не знаю, зачем так много. Увидел и захотелось. Хочешь, возьми одну…

— Конфетку?

— Да это уж само собой. Я хотел сказать, коробку. Маму угостишь. Нет, правда, я столько не съем. Сам не знаю, с чего у меня такие руки загребущие…

Но я-то знала, только тогда ещё не могла объяснить. Это и было началом того, что я имею в виду, когда говорю «я хотела бы жить так, как живёшь ты». Радость бытия, изобилие и щедрость даже в мелочах, разрешение себе делать то, что хочется.

— Я понимаю, — сказала я. — Ты их купил по той же причине, что и влюбился в ту женщину.

Петя вздрогнул, оставил в покое коробку и впервые на моей памяти взглянул на меня как на человека.

— Да, — сказал он после паузы. — Ты права. Смотри-ка ты, я об этом и не думал… Пей, остынет, — мы ещё немного помолчали, думая каждый о своём. Я осторожно прихлёбывала красивый красноватый чай из хрупкого стакана.

— Как ты так всё поняла?.. Да, наверное. Она такая, знаешь? — как будто красотка с гангстерской вечеринки. То есть мне сначала так показалось. Потом, когда я увидел её отца, а он такой усталый, замученный профессор, я, конечно, понял, что это просто иллюзия… Бери конфеты, чего ты как бедная родственница?

— Я вон те хочу. Которые ты не открыл.

— «Чёрный Шёлк»?!

— Да. Он мне больше всех нравится.

— Ну вот, — обречённо сказал он. — Так и знал. Ох, Антоновна ты моя. У тебя тоже непросто всё будет в личной жизни…

— Это с чего вдруг такие выводы?

— С твоего выбора.

Я смутилась, в первый миг решив, что Петя имеет в виду себя. Но тут же сообразила:

— А-а! Ты хочешь сказать, что я выбрала чёрный и у меня теперь в жизни всё будет плохо!

Он усмехнулся.

— Ну, не настолько я примитивен. Хотя и это тоже. Ты выбираешь драму. А не позитив, — он указал на «Красный Шёлк», — и не спокойствие. Ну да ладно, это возрастное, пройдёт. Самое страшное не это.

— Хватит меня пугать…

— Посмотри на картинку.

Я посмотрела. Картинка была везде одна и та же — несколько конфет в хрустальной вазочке-конфетнице. Различался только цвет драпировки.

— И что не так?

— Смотри внимательнее.

Я ещё раз пригляделась, но ничего особенного не увидела. Хотя вазочки и вправду слегка отличались друг от друга. Формой. Ну и количеством конфет: у «чёрного» их было три, у остальных — по четыре.

— Вот видишь. Эти парни… — он придвинул ко мне сразу обе коробки, красную и синюю, — эти парни без двойного дна. Четыре конфеты. Ему две и тебе две…

— Может, я три хочу! Или вообще все!

— Дело твоё. Можешь проявить инициативу. Но ты не обязана. Всё по-честному. А этот…

— У красного ещё и ваза квадратная. Сама надёжность.

— Скучно? Ничего, с чёрным не заскучаешь. Три на два не делится. Вы съели по конфете, осталась одна. И ты уже в проигрыше…

— Почему это? Я просто съем её и всё!

— По умолчанию. Какой бы выбор ты ни сделала. Съешь ты её, отдашь ему или оставишь в вазочке — ты уже проиграла. Потому что ответственность — на тебе…

Я хотела покрутить пальцем у виска и сказать, что он сам какой-то слишком сложный. Так бы я и сделала, если б это не был он, Петя. И потому, что было что-то в его словах. И ещё потому, что этот мужчина, которого он описал — тёмный и коварный манипулятор — был точь-в-точь похож на моего отца.

— А ты сам-то какой? Чёрный, синий или красный?

— А я Моцарт, — он снова выдвинул ящик и достал из самой глубины — не коробку, а всего лишь одну круглую конфету с портретом на маковке. — Это меня угостили. Ещё до вашего заезда…

— Напополам?

Он понял и снова рассмеялся:

— Не надо быть такой буквалисткой. Ешь, она вкусная.

— Ты и сейчас её любишь?

— Кого?! А-а… Я же сказал. Не знаю. Я, может, и не любил ещё никого. Может, я и вообще не умею любить…

То был июль 90-го года, «моцартов» в наше сельпо ещё не завезли. Может быть, поэтому та конфета до сих пор кажется мне самой вкусной из всего, что я в своей жизни пробовала.

***

Равнодушие Пети ко мне было так очевидно — а времени осталось так мало, — что я решила выйти из игры, не дожидаясь её окончания. Так я могла сохранить хотя бы остатки женской гордости. (У девушки должна быть гордость!)

Тем более, утешала я себя, фактического материала я набрала уже достаточно. Кате Томуц расскажу, что мы с Петей попили чаю под шум ливня, а потом у нас был головокружительный секс. Я же писательница.

В день Петиного отъезда я даже не пошла провожать его до автобуса. И на следующий день, когда уехала Марья Генриховна, унеся с собою последний отсвет недавнего счастья, мы с мамой остались в «…Аллеях» одни-одинёшеньки…

Нет, вру. Всё было совсем не так.

То есть не совсем так. Я и вправду больше никуда с ними не ходила. Сказала, что ввиду приближения нового учебного года мне пора засесть за рекомендованную на лето литературу. (Это, кстати, было чистой правдой, которую все приняли с уважительным восторгом).

Так я и поступила. Взяв книжку, уходила туда, где их нога не ступала, за территорию, к роще, на уединённую поляну, где рос огромный дуб. Или ещё дальше, к развалинам старого храма.

Конечно, здесь было не без корыстных целей с моей стороны. Я всё ещё надеялась, что эти двое рано или поздно заметят моё отсутствие — должны же у них когда-нибудь иссякнуть общие темы! — и поймут, кого потеряли. (Поздно!) Но как-то раз, гуляя сама по себе, я встретила их где-то в районе заброшенной конной станции — и с радостью обнаружила, что мою печальную роль с успехом играет другой статист — бодрая Марья Генриховна. Очевидно, перспектива приближения момента, когда придётся делить условные конфеты, смущала обоих.

Может быть, поэтому я на сей раз не стала ломаться, а присоединилась к ним. Взрослые как раз обсуждали одну из самых популярных в нашем узком кругу тем. Как всё-таки жаль, тактично заметила Марья Генриховна, что «институт семьи» в последнее время пришёл в упадок.

Мама надтреснутым голосом крикнула, что это как раз очень хорошо, пусть разваливается к чёртям, да побыстрее!.. Марья Генриховна, любившая мою маму, да и знавшая в общих чертах её ситуацию, сокрушённо покачала головой, но возразить не осмелилась.

На помощь им пришёл Петя с заявлением, что они обе правы. И ты прав, Петенька, нестройным дуэтом ответили дамы. Но он ещё и готов объяснить, почему. Ну что ж, отозвались дамы, валяй, раз готов.

«Какая же я дура, — думала я, впивая его голос. — Как я могла потратить столько времени зря. Ведь он завтра уедет и мы никогда больше не увидимся.»

Но почтенные дамы были настроены менее лирично. Это было поучительное зрелище: как две милых женщины, обе донельзя тактичные, интеллигентные и тонкие, вдруг разом как по команде отбросили эти наработанные столетиями качества, чтобы сварливо поинтересоваться — так сказать, стерео: да что он, молокосос, вообще может знать об институте семьи, о браке и подобных материях? Не говоря уж о том, чтобы разговаривать с опытными игроками в таком нравоучительном тоне?!.. (Марья Генриховна была замужем аж два раза.)

Петя растерялся, оглянулся, ловя мой взгляд… — и компания естественным образом развалилась, чтобы тут же разделиться 2х2. Впервые удобным партнёром на подхвате для Марьи Генриховны оказалась не я.

А мы с Петей чуть поотстали, он уже привычно обнимал меня за плечи и нервно говорил, говорил, — этим двум тёткам удалось выбить его из колеи, я впервые видела его таким. Я много чего знаю, понимаешь, я много знаю такого, в чём у меня даже нет личного опыта. Потому что я просто вижу, я видящий. Но доказать мне нечем и рассказать некому, вот только ты… ты, наверное, могла бы понять… Как жаль, что скоро уезжать, как жаль, что мы только познакомились и уже расстаёмся…

А я думала о том, что, скажи он мне такое неделю назад, я была бы самым счастливым человеком на Земле. А теперь я уже успела внутренне с ним попрощаться — и боялась разрушать это с таким трудом обретённое спокойствие.

Перед его отъездом мы все, конечно, обменялись адресами и телефонами и обещали друг другу созваниваться и писать каждую неделю. Но никто никому, конечно, не писал и не звонил. Даже думать о таком было как-то странно.

И всё же мы с мамой вернулись домой немного не такими, как уезжали. Это проявлялось в разных мелочах. Например, мы открыли и расчистили комнату человека-невидимки, которую мама до сих пор боялась трогать из какого-то суеверного страха. Теперь туда вселилась я, мне купили кровать, шкаф и письменный стол, и я с гордостью думала, что у меня, как у настоящей писательницы, есть свой кабинет.

Сама мама после того лета как-то остепенилась, это была её последняя такая поездка. Той же осенью она, помня напутствие Марьи Генриховны и почти не советуясь со мной, приняла ухаживания своего давнего поклонника, Игоря Борисовича, интеллигентного мужчины самого что ни на есть нашего круга — он преподавал у нас в школе биологию. Раньше она не решалась даже подумать об этом — всё из того же суеверного страха. Теперь он чудесным образом прошёл.

Конечно, у этого есть много разных логичных объяснений. Всё-таки на дворе стояли девяностые, время перемен. Может быть, мама решила, что я уже достаточно взрослая. Может быть, она просто очень сильно уважала Марью Генриховну. А может, дело было в возрасте родителей — в том, что оба, каждый по-своему, подошли к той печальной, но неизбежной грани, на которой уже опасно медлить.