Мистика, да и только!

Вся наша жизнь — сплошной цирк

кто-то раскачивается на трапеции,

кто-то по канату ходит, кто-то

разбивается… А сколько клоунов?!..

(Имярек)

Мистика, да и только!..

Каждый субъект — хозяин своего потрясения

(Имярек)

1.

В июне месяце текущего года Варфоломей Аборигенович Всевидящий был наглым образом похищен представителями внеземной цивилизации. Произошло это средь бела дня, у всех на виду. Событие, длившееся каких-нибудь минут пять, приняло широкую общественную огласку и имело большой международный резонанс.

По словам очевидцев и самого потерпевшего всё происходило следующим образом. Варфоломей — скромный рядовой служащий одного из госучреждений в тот день, как всегда находился на своём рабочем месте, за столом возле настежь распахнутого окна. Он производил несложные, элементарные расчёты, касающиеся вопросов сбора кедровых шишек в условиях непроходимой тайги на пологих берегах Енисея. И в тот самый момент, когда он брал очередной интеграл от «минус» до «плюс» бесконечности, город погрузился в кромешную тьму. Его будто кто-то накрыл чёрным покрывалом, заслонившим собой солнце и небо. То тут, то там засверкали молнии, сопровождавшиеся громовыми раскатами.

Вдруг в рабочее место, на котором располагался Варфоломей Аборигенович, откуда-то с небесной высоты, ударил мощный, яркий сноп света. И тут все с превеликим ужасом увидели, как в окно просунулось какое-то мерзкое, хоботообразное щупальце. Оно несколько раз обвилось вокруг тела несчастного и тут же исчезло вместе с ним в неизвестном направлении.

Женская половина сотрудников вмиг попадала в обморок, а мужская — остолбенела. Минуты через три люди потихоньку стали приходить в себя. Так как темень продолжалась, кто-то догадался включить свет. Все находились на своих рабочих местах за исключением Варфоломея Аборигеновича. В глазах присутствующих застыл большой знак вопроса. А спустя ещё какой-то короткий промежуток времени, всё повторилось заново, но в обратном порядке. Засверкали молнии, раздались раскаты грома и в окне показалась фигура похищенного, обвитая щупальцем.

Несчастный был вновь водворён на своё законное место. От этого женщины в очередной раз впали в обморочное состояние, а мужчин хватил столбняк. Объект нападения тут же исчез. Исчезла с неба и чёрная завеса. Вновь ярко засветило солнце. Защебетали птицы и зашумела листва. Воздух наполнился звуками работающей оргтехники. Жизнь продолжалась, войдя в обычное рабочее русло.

Освободившись от пут оцепенения, служащие со всех сторон обступили жертву чрезвычайного происшествия. «Где был? Что видел?», — сыпались вопросы. Но так как Варфоломей где-то был, но ничего не видел и не слышал, то и ответить что-либо вразумительного был не в состоянии. С его разрешения были произведены медицинское и психологическое освидетельствования. Однако никаких существенных отклонений ни в психике, ни в физиолого-анатомических показателях «пострадавшего» обнаружено не было.

Со всех уголков земного шара понаприехали разного рода уфологи, прорицатели, вещатели, колдуны и ведьмы, магистры оккультных наук и прочая околонаучная братия, журналисты, писатели. Но — увы: сведения о происшествии со стороны потерпевшего были до такой степени скудными, что интерес мировой общественности к состоявшемуся событию постепенно остыл, и через месяц-два о нём и вовсе забыли.

Но ещё не успело пройти и полгода, как в городе стали происходить странные вещи. Поползли невероятные слухи, что то тут, то там, в разных частях города, видели живых Иосифа Виссарионовича Джугашвили и Адольфа Шикльгрубера. Будто бы они степенно прогуливались в разное время суток и мирно о чём-то беседовали. Все попытки завязать с ними знакомство или беседу заканчивались неудачей. Одному очень настойчивому товарищу, пожелавшему во что бы то ни стало выяснить у двух знаменитых личностей суть дела, Иосиф Виссарионович в сердцах ткнул мундштуком курительной трубки прямо в глаз, оставив того без оного.

2.

Однако, вернёмся во времени несколько назад, до появления слухов о двух одиозных фигурах.

Варфоломей Аборигенович Всевидящий являл собой тип молодого раскрепощённого человека лет тридцати пяти-тридцати восьми, холостого. Привлекательной наружности, с изысканными манерами аристократа и утончённой натурой, он был принимаем во всех слоях общества, начиная от низшего и кончая высшим. Только к внешнему лоску он был равнодушен. Одевался как попало и во что попало, плохо следил за своей внешностью. А, в общем-то, это была весьма противоречивая, но добрейшая и доброжелательная личность.

Жил он бобылём в двухкомнатной квартире с видом на великую русскую реку. И вот, как-то раз, в один из воскресных дней, Варфоломей, от нечего делать, валялся на диване. Он мысленно перебирал в памяти события и лица давно минувших дней до тех пор, пока не задремал. И привиделся ему необычный сон. Будто подхватила его неведомая сила и перенесла в стены какого-то странного, ярко освещённого помещения. Утыкано оно было всевозможными приборами, тихо зуммерившими и издававшими равномерный, убаюкивающий гул. Тело его утопало в мягчайшей массе сверх эластичного вещества. Над ним неподвижно завис удивительных форм и очертаний живой объект, постоянно их менявший.

— Уважаемый Варфоломей Аборигенович Всевидящий! — зазвучало в ушах пленника, хотя он и не слышал никаких звуков, исходивших из уст захватчика. Видимо голосовая связь осуществлялась на уровне мысленной информации. — С целью проведения межпланетарного эксперимента с этого момента вы наделяетесь уникальной способностью вызывания духов усопших и здравствующих людей с последующей их материализацией. Сначала производите отмашку левой рукой «справа налево», например, с такими словами: «Дух Наполеона Бонапарта, явись!». Осуществляете одинарный прихлоп ладонями рук. Ждёте его появления. Как только это произойдёт, производите отмашку правой рукой «слева направо» со словами: «Дух Наполеона Бонапарта, материализуйся!» с последующим прихлопом. Каждый призыв в своём конце дозволяется дополнять словами любезности или неприязни. Материализация духа осуществляется в кратчайший промежуток времени, исчисляющийся долями секунды. Вызывание духа и его материализация сопровождаются громом и молнией сугубо локального характера. Сколь долго вы будете являться обладателем свыше дарованной вам способности, покажет время. А пока будьте здоровы!

С этими словами тело полонённого многократно обвилось чем-то гибким, холодным, слизистым, сдавило его. Стало трудно дышать, и… Варфоломей проснулся весь в холодном поту и с мелкой дрожью во всём теле. Он ещё долго лежал, не смыкая век и уставившись в одну точку. Видение было до такой степени ярким, образным, красочным, что казалось, будто всё происходило наяву. Варфоломей перебрал в уме все его мельчайшие подробности и проанализировал ход привидевшихся событий. Он сделал неожиданное и смелое для себя умозаключение: приснившееся — это закодированная в подсознании реальность. А явилась она отражением необычного происшествия, приключившегося с ним полгода назад. Озарившая Варфоломея догадка, заставила приподняться его с дивана и сделать глаза квадратными.

— А что? Чем чёрт не шутит? — вихрем пронеслось в голове. — Надо бы попробовать. Вот только с кого начать?

Немного поразмыслив и приняв какое-то только ему одному известное решение, Варфоломей Аборигенович встал с дивана. В глубочайшем раздумье прошёлся несколько раз вокруг стола и проследовал в дальний угол комнаты.

— Была ни была! — решительно заявил он в пространство, заняв выгодную позицию и воспроизведя отмашку левой рукой с последующим прихлопом. — Дух Владимира Ильича Ульянова, явись!

Под самым потолком противоположного угла бесшумно засверкало множество миниатюрных молний. В их сплетении возникло нечто эфирное, невесомое, но имеющее внешние, хотя и не очень-то ясные, очертания. В следующее мгновение, как это и полагалось, Варфоломей воспроизвёл отмашку правой рукой. Хлопнув в ладоши, он воскликнул:

— Дух Владимира Ильича Ульянова, материализуйся!

Под сводами комнаты разнеслись приглушённые звуки грома. «Нечто» мелко задрожало, опустилось ближе к поверхности пола и тут же материализовалось, воплотившись в образ Владимира Ильича Ульянова.

— А вот и я! — притопнув левой ногой, прихлопнув ладонями и разведя руки в разные стороны, радостно сообщил вождь пролетарской революции и хитро подмигнул. — Здравствуйте! Как у нас, батенька, обстоят дела с призраком коммунизма, а? Бродит ли он до сих пор по Европе или же сиганул далеко за пределы европейского континента?

— Приказал долго жить, дорогой вы наш и вечно живой Владимир Ильич! — выпалил с испуга Варфоломей первое, что пришло в голову.

— Что вы такое говорите? — возмутился товарищ Ленин. — Послушайте, голубчик! Как у вас обстоят дела с коробкой передач? Всё ли в порядке?

— У меня нет автомобиля, — разгубленно отозвался хозяин квартиры.

— Я не о том, я вот о чём! — раздосадованно постучал вождь себя пальцем по лбу. — Зимний, телеграф и почта, надеюсь, до сих пор в наших уках?

— В наших, — поддакнул Варфоломей, решившись принять игру.

— В таком случае соедините-ка меня, батенька, со Смольным. Пусть распорядятся подать броневичок к подъезду. — Картавил Владимир Ильич безбожно. Особенно это касалось буквы «р», что характерно для ротацизма. — Хочу на третьей скорости ворваться в революцию. Необходимо срочно смести с лица земли всех этих провокаторов «гапонов» и политических проституток. Ни капли послабления и потворства даже в малом. Они деморализуют массы, притупляют чувства справедливости и достоинства. А это, батенька вы мой, уже чистейшей воды оппортунизм с правоцентристским уклоном. Впрочем, отыщите-ка мне заодно и человека с ружьём… А Николашку, к чёртовой бабушке! К стенке его, к стенке, сукиного сына! Однозначно и бесповоротно! Всё, что касается буржуазии и разной там контры, то, как сказал я в одном из своих поэтических сборников, «ноги ударом метким в жопу, их всех отправим мы в Европу»… Крутится, вертится шар голубой, — вдруг негромко затянул себе под нос неугомонный Владимир Ильич. — Впрочем, почему «голубой», а, например, не «красный»? Хотя, по правде говоря, по большому счёту, оба эти цвета мне как-то не импонируют, не мобилизуют, однако вселяют некоторую надежду. Кстати, дружок. Если вас не затруднит, то отыщите-ка мне мою Наденьку, а то у меня сильно упал КПД, по причине чего я временно не способен на происки интимного характера.

С этими словами Владимир Ильич плюхнулся на турецкий диван и изобразил на лице приятную улыбку с шаловливым прищуром.

— Бедная, несчастная моя Наденька! ПолЕвропы пропахала, бедолашная, в поисках оленьих рогов, которыми увешена вся наша нелегальная квартира. Я обожаю оленьи рога!

— Рога мужчину украшают, — польстил Варфоломей.

— Эх, сейчас бы ружьишко, пусть даже плохонькое, в руки, да этак по лесочку побродить, на дичь полюбоваться издали. Или, ещё лучше. С бредешком, да по озерцу, рыбки половить, ушицы наварить, как когда-то в Разливе, будучи пленником шалаша. Ну да ладно. Всё это в прошлом. А теперь, батенька, не дербалызнуть ли нам с вами по алюминиевой кружечке чайку? Как вы на это смотрите?

— На это я смотрю положительно, товарищ Ульянов, Владимир Ильич, — ответил Варфоломей. — Да вот беда: заварка вся кончилась и самого чаю в доме хоть шаром покати.

— Вот и прекрасно, батенька, вот и прекрасно. У меня появился лишний повод окунуться в самую гущу народных масс, ну и заодно чайку купить.

— Что вы, Владимир Ильич! Вам на улицу выходить нельзя ни в коем случае, — отозвался Варфоломей, натянув на лицо маску испуга и недоумения. Чего доброго наведёт шороху в округе, оправдывайся потом. — Там шпик на шпике сидит, ищейка на ищейке; повсюду жандармы и полиция рыщут, всё вас ищут, никак поймать не могут. Грозятся к стенке вас поставить.

— В таком случае я никуда не иду. Вот им! — и Владимир Ильич показал кукиш. — Идите сами, а я, так уж и быть, подожду.

Когда Варфоломей Аборигенович воротился из магазина с покупкой, то застал товарища Ленина погружённым в глубочайшее раздумье. Тот сидел, откинувшись на спинку вестфальского кресла, подперев пальцами огромный лоб, и бесшумно шевелил губами, уставившись в одну точку. Перед ним лежала высокая стопка газет и журналов, которые он, вероятно уже успел прочитать.

— А скажите-ка вы мне, любезный, — начал он, оторвавшись от огромной массы возникших вдруг вопросов и противоречивых мыслей.

Варфоломей Аборигенович понял, что Владимиру Ильичу всё известно. Это молодой человек прочёл прямым текстом в его глазах. Ильич только ищет подтверждения своим догадкам. Поэтому что-либо скрывать от проницательного ума вождя пролетарской революции было бы просто неуместно, да и глупо.

— Нынче календарь говорит нам о том, что на дворе стоит октябрь две тысячи седьмого года, — уже не прячась за выступы недомолвок и неправды, сообщил хозяин квартиры.

— Я так и знал! — в отчаянии хлопнул себя по ляжкам Владимир Ильич. — Ровно девяносто лет. Это вам не шухры-мухры! Тогда сколько же мне лет сейчас?

— Пятьдесят четыре, вечно вы наш живой и немеркнущий, — тут же последовал ответ.

— Но мне же столько лет было в тысяча девятьсот двадцать четвёртом году.

— Вам и сейчас столько же. Тогда вы почили, возлежав на смертном одре. А сейчас вы воскресли…

— То есть восстал из пепла, как Феникс, так надобно полагать?

— Именно так.

— Но позвольте! Что вы мне тут сказки рассказываете, мне, убеждённому, воинствующему атеисту? Это Христос воскрес…

— Во истину воскрес…

— Да я не о том, а совсем о другом. Как это можно взять, да и воскреснуть?!

— Очень даже просто. Современная наука и не до того дошла. Она людей в космос запускает.

— Как это запускает? Просто так берёт и запускает что ли?

— Не просто так, а с помощью ракет.

— Очень забавно, очень. То-то я думаю: механические экипажи какие-то странные внизу по дороге движутся. Аэропланы непонятные по небу шастают. Дома высокие, музыка откуда-то непонятная. Пароходы как кони насаются по речке туда-сюда. Да и солнце как будто бы больше в размерах стало. Чудеса-а! А в общем-то, ознакомился я тут по газетам и журналам с современной жизнью. Успел прочитать все ваши книги, что на полках стоят. Пришёл к единственно правильному выводу: пора уходить в подполье и всё начинать заново, по принципу «два шага вперёд, один шаг назад». На первых порах непременно воскресите-ка мне, батенька, «железного» Феликса. Мне ему необходимо сообщить, что мы пойдём другим путём. Это чрезвычайно архиважно! И ещё вот о чём хотелось бы мне спросить вас, батенька. Какое предназначение вот этой вот коробки с передним стёклышком?

— Это телевизор, — оживился Варфоломей и включил его.

На экране замелькало какое-то народное шествие, посвящённое какому-то знаменательному событию. Ильич, подбоченясь, долго смотрел на это зрелище, созерцал и вникал.

— Мо-ло-дцы! Ничего не скажешь! Сколько же у нас на Руси-матушке прекрасных народных умельцев? Ведь надо же, такую ораву людей впендючить в маленький ящик, да ещё и уменьшить их в размерах до такой степени! Это вам не блоху подковать. Прекрасно! На электричестве работает?

— Разумеется, товарищ Ленин.

— Что значит план ГОЭЛРО! А ну, загляну-ка я в ящик с обратной его стороны, — простонал Владимир Ильич и без разрешения хозяина смело запустил руку за заднюю стенку телевизора.

Яркая вспышка озарила комнату, и Ильича отбросило в сторону, только ноги его мелькнули над столом. Своими неадекватными, неумелыми действиями он способствовал возникновению ситуации короткого замыкания.

Первое, о чём он спросил, придя в себя и оправившись от испуга, было: «А фуражечку мою вы, случайно, не видели?»

— Нет! — признался Варфоломей, точно помня, что явление вождя происходило при отсутствии головного убора «а ля Ильич».

— А жаль кепчонку-то, ох как жаль! Мне её, помнится, Надежда Константиновна ко дню рождения в тысяча девятисотом году подарила. Я в ней речь на броневичке толкал, от шпиков скрывался и в революцию въезжал. Жаль! Куда она могла запропаститься, ума не приложу! Ну, ничего, новая купится… Так как насчёт чайку, а, батенька? Дербалызнем?

— Непременно, товарищ Ленин, — успокоил Варфоломей. — Иду, приготовлю.

— Идите, идите, дружок, — поторопил Ильич. — А я, всё-таки, как попьём чайку, спущусь вниз и окунусь в народные массы. Попробую сориентироваться на местности и установить тесный контакт с населением.

— Всё хорошо прекрасная маркиза, — попробовал успокоить себя Варфоломей, возясь на кухне. — Всё хорошо, одно плохо: натворит он тут дел, потом доказывай свою непричастность. Пока рядом со мной нет Ильича, надо попробовать отправить его на законное место во вселенной.

— Дух, в образе Владимира Ильича Ульянова, сгинь! — негромко вымолвил Варфоломей, хлопнул в ладоши и развёл обе руки в разные стороны.

За стеной раздался возглас: «Вперёд, к победе коммунизма!», затем что-то ахнуло, ойкнуло и всё стихло.

— Наверное полнейший пролёт, — подумалось, и он быстренько проследовал в гостиную.

Минуту спустя Варфоломей облегчённо вздохнул, убедившись, что товарищ Ленин исчез.

— Слава тебе, Господи! — с чувством огромного удовлетворения произнёс он. — Пронесло. Баба с воза, кобыле легче. Но какие перспективы открывает перед человечеством открывшаяся возможность общения с историческими личностями! Но вот вопрос: к добру ли это, или же к несчастью?

Однако, в скором времени этот вопрос перестал его волновать. Процесс явления личности оказался обратимым, а плюсы от общения с великими людьми налицо. Пусть даже, как говорил товарищ Ленин, они вольются в самую гущу народа. Его представители примут их просто за талантливых актёров.

3.

Вот тогда-то в скором времени и был материализован дух Иосифа Виссарионовича Джугашвили. В костюме полувоенного образца цвета хаки, в начищенных до блеска хромовых сапогах, с неизменной, ещё дымящейся трубкой в руке он предстал пред Варфоломеем во всей своей красе. Важный, степенный, величавый. Он исподволь вращал зрачками добрых глаз, сканируя окружающую обстановку.

Не говоря ни слова, товарищ Джугашвили — он же по партийной кличке Коба, он же дядюшка Джо, он же товарищ Сталин, — степенно прошёлся по квартире, заглянул в ванную, а так же в туалетную комнату, в которой задержался минут на двадцать. Потом молча, из угла в угол, побродил по гостиной. Вышел на балкон, глянул вниз, затем — вверх. Окинул взглядом красоты городского пейзажа. Снова воротился в комнату, создав за собой турбулентную зону свежего, прохладного воздуха. Вынул платок, громко высморкался.

Иосиф Виссарионович ещё долго приглядывался и приценивался к окружающей обстановке. Был он при этом бессловесен, как карась в озере, полностью, и частично, игнорируя присутствие в комнате её хозяина.

Однако и Варфоломей не лыком был шит. Он сидел на диване и в пику товарищу Сталину изображал на своём лице полное равнодушие и отсутствие какого-либо интереса к столь значимой, одиозной личности. Подобный факт, видимо, в равной степени смущал и озадачивал «явленца». Это было заметно по слегка подёргивавшемуся веку левого глаза и кривой, со смыслом, усмешке.

Так продолжалось где-то около двух часов. Удостоверившись, что от хозяина вряд ли дождёшься хоть какого-нибудь мало-мальского внимания, товарищ Сталин остановился перед сидящим Варфоломеем. Он насупил брови, многозначительно кашлянул.

— А скажите-ка мне, товарищ, — с едва уловимой от возмущения дрожью в голосе молвил он. — Почему вы выказываете всем своим видом полное безразличие и пренебрежение к личности вождя всех народов, к его присутствию?

Говорил он не торопясь, с расстановкой и длинными паузами в нужных и не нужных местах, с откровенным грузинским акцентом. Рука его, державшая курительную трубку, пребывала в постоянном движении. Чтобы придать своим словам определённые значимость и вес, Иосиф Виссарионович каждый раз стремился как бы утвердить свою мысль неторопливой жестикуляцией руки, державшей трубку, движением её «сверху-вниз» на чисто кавказский манер.

— Почему я стою перед вами, а вы сидите? — с плохо скрываемым раздражением в голосе молвил Иосиф Виссарионович и прищурил сначала левый глаз, потом правый, а затем уж и оба.

— Наверное вам так нравится, — ласково отозвался Варфоломей.

— Баланды лагерной захотелось? Знайте же: я страшен в своём гневе!

— Не так страшен чёрт, как его малюют, — дерзко отозвался Варфоломей.

— Вы, наверное, плохо себе представляете, товарищ.., — после затянувшейся паузы начал Коба.

— … Всевидящий, — последовала подсказка.

— … товарищ Всевидящий, с кем имеете дело, иначе бы вы не вели себя столь неосмотрительно.

Зазвонил телефон. Варфоломей снял трубку. Звонил школьный товарищ, приглашал на свой день рождения, через неделю.

— Это хорошо, что у вас есть телефон, — похвалил товарищ Сталин, воспроизводя утвердительный жест рукой, — и я бы даже сказал, это очень даже не плохо. А соедините-ка меня, товарищ Всевидящий, с политбюро ЦК КПСС и прежде всего с товарищем Лаврентием Берия. Пусть разберётся тут с некоторыми, кто порочит гордое имя — Сталин.

— Как бы не так, Иосиф Виссарионович. Учтите, что на дворе стоит ноябрь месяц 2007 года, а не тридцать седьмой или пятьдесят третий годы.

— Вам, товарищ Всевидящий, необходимо лечиться, — посоветовал вождь всех народов. — Постараюсь посодействовать вам в этом, с помощью товарища Лаврентия.

— Согласен, но уже поздно, товарищ Сталин, — решил поиграться в поддавки Варфоломей. — Второй час ночи. Давайте завтра.

— Будь по вашему. Завтра, так завтра, но спать я буду сидя на стуле, — заявил Иосиф Виссарионович. — Проявление давней привычки старого большевика: всё время быть начеку.

— Ваше право: хоть стоя, хоть на голове.

— Я бы не советовал вам иронизировать, товарищ Всеведущий…

— … Всевидящий, — поправил хозяин квартиры.

— Какая разница? Много шутников довелось мне повидать на этом свете. По разным причинам пришлось отправить их к праотцам. Пусть и там пошутят, повеселят публику.

— Спокойной ночи, мудрый вы наш, — вполне серьёзно высказался Варфоломей, — и приятных сновидений.

При включённом ночничке, не раздеваясь, он умостился на диване. Товарищ Сталин расположился в дальнем углу комнаты на стуле. Варфоломею не спалось. Он размышлял над тем, как отвлечь Иосифа Виссарионовича от навязчивых мыслей, направленных в русло возмездия своим же согражданам, и, в частности, против него самого. С этой целью он решил материализовать дух Адольфа Шикльгрубера, то есть — Гитлера.

Факт явления последнего не прошёл для товарища Сталина незамеченным. Он уже стоял на ногах в борцовской стойке «не подходи, хуже будет!», ещё не успев осознать что к чему. Варфоломей включил большой свет. Разделённые столом, напротив друг друга, маячили две фигуры представителей непримиримых классовых течений. Встречные взгляды, испепеляющие всё на своём пути, соприкоснувшись над столом, породили целый фейерверичный сноп искр, от которых огнём занялась скатерть стола. Каждый из трёх в отдельности, не сговариваясь, трижды плюнул на неё под прямым углом через левое плечо, чем и была предотвращена пожароопасная ситуация.

Встречный залповый огонь глазами длился минут десять. Исходя мелкой ненавистнической дрожью, оба вождя бешено вращали зрачками глаз, пытаясь, словно буравчиками, просверлить друг друга.

— Как этот козёл очутился здесь? — до крайности возмущённый обратился Иосиф Виссарионович невесть к кому. — Откуда он просочился?

— Сам козёл! — раздражённо отозвался Адольф, погрозил кулаком и показал язык.

— Ну что ж, господин хороший. Мы сейчас разберёмся, кто из нас козёл, а кто нет, — взяв себя в руки, рассудительно молвил товарищ Коба и сделал несколько шагов по периметру стола в сторону Адольфа.

Тот, не выдержав психологического натиска, сделал то же самое, стараясь избежать возмездия. Оба долго кружили вокруг стола. Адольф изо всех сил пытался соблюдать безопасную дистанцию, при этом движение его носило характер подтанцовки. Лицо товарища Сталина было полно решимости. То было не лицо, а откровение. Видимо, придя к выводу, что надо менять тактику, он решил пойти на военную хитрость, изменив направление своего движения на противоположное. Адольф Шикльгрубер быстро разгадал тактическую уловку соперника, взяв её на своё вооружение.

Иосиф Виссарионович долго гонялся за Адольфом, нет-нет, да и делая в его сторону внезапные, устрашающие выпады.

— Сквозь призму наших с вами взаимоотношений призываю, остановитесь! — отчаявшись нагнать своего визави, воскликнул товарищ Сталин. — Как вам не стыдно!

За всё время «догонялок» воздух в квартире до такой степени сгустился, что время от времени, с интервалом в три минуты, срабатывал сигнализатор газа, установленный на кухне.

— Иди ко мне, Адольф, не бойся, — стал призывать товарищ Коба. — Я тебя не трону. Нужен ты мне, как корове уздечка.

Однако, тот язвительно огрызнулся и стал дразниться всякими неприличными словами, последними из которых были: «Дай русский водка!»

— Ишь ты, тоже мне, — не растерялся товарищ Сталин. — Один такой Марчело Мастрояни нашёлся, так сказать — Петруччи от Веспуччи. На тебе пять суверенов, — и кинул в его сторону пять копеек.

Расчет был прост. Адольф попытается поднять их с пола. Он — Иосиф Виссарионович, мудрый стратег, воспользуется подобным обстоятельством и пленит недруга. Но и тот был не дурак. Не поддался на провокацию и показал товарищу Сталину два кукиша.

— Ну что ж! Раз гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе, — выдал Иосиф Виссарионович.

Он стал на стул, забрался на стол и растопырил руки, намереваясь навалиться на своего противника сверху. Стол не выдержал чрезмерной нагрузки, заходил ходуном, затрещал и вместе с вождём рухнул на пол. Улучив благоприятный момент, Адольф всем своим телом навалился на Иосифа Виссарионовича. Оседлал его и стал одаривать тумаками, приговаривая: « За Гиммлера! За Геббельса! За Геринга с Мюллером! За Бормана с Шелленбергом! За рейхсканцелярию!..»

— Чур, лежачих не бить! — предложил товарищ Сталин, ловко увёртываясь от хищнических кулаков Адольфа.

В скором времени Иосифу Виссарионовичу всё-таки удалось переломить ход борьбы. Он умело, профессиональным движением сумел вывернуться из-под наседавшего и оказаться наверху. Целенаправленно и целеустремлённо работая кулаками, он приговаривал: «Вот тебе поросёнок свинячий, за Москву! За Сталинград! За Ленинград! За Штирлица! За радистку Кэт и пастора Шлага!..»

Со словами: «Гитлер капут!» Адольф сдался на милость победителя.

— Товарищ Всевидящий, — обратился тот к хозяину квартиры. — Отконвоируйте господина Гитлера в Ставку Верховного Главнокомандования.

— Ну, во-первых, у меня нет ружья для охраны и сопровождения столь общественно-опасной личности, — заявил Варфоломей. — А во-вторых, ещё ночь на дворе.

— Да-да, петухов что-то не слыхать, — согласился Иосиф Виссарионович.

«Белое каление» осталось позади, боевой пыл успел поостыть, и оба вождя взяли себя в руки.

— Давайте-ка, уважаемые, покуда суть да дело, дербалызнем по сто для сугреву, — предложил Варфоломей.

— А что? Дело говорит, — поддержал Адольф, довольно потирая руки. — А шпек, яйки, млеко найдётся?

— Извините! Чего нет, того нет! — посочувствовал Варфоломей, извлекая из холодильника начатую бутылку водки и большой солёный огурец. Больше там ничего не было.

Разделив дар земли по-братски, на три равные части, хозяин разлил водку по стаканам.

— За содружество противоречий, антагонистических взглядов и убеждений! — предложил Иосиф Виссарионович свой тост.

— За их всестороннее углубление, — добавил Адольф, поднял гранёный стакан и за полторы минуты осушил мелкими глотками.

Товарищ Сталин и Варфоломей воспользовались залповым приёмом, и заливку горючего осуществили на одном дыхании. Только Адольф всё чего-то мялся в нерешительности и жеманился, нервно поводя плечами.

— Что-то не так? — забеспокоился хозяин квартиры.

— После первой не закусываю, — с нескрываемой надеждой в голосе пояснил Адольф.

— Да ты, дружок, оказывается к тому же ещё и алкоголик, — неодобрительно покачал головой Иосиф Виссарионович.

— Чья бы мычала, твоя бы молчала! — огрызнулся тот. — Сам на себя посмотри. Я на тебя, Йошка, сильно обижаюсь. Так и знай!

— За что, Адик?

Оба даже и не заметили, как перешли на взаимно-ласкательное склонение своих имён.

— Ну почему ты не разрешил мне в 1941 году дойти до уральского хребта, почему? — разгубленно молвил Адольф, и непрошеная слеза ненароком сползла с его щеки в пустой стакан товарища Сталина.

От единожды выпитого Адольф успел изрядно окосеть и распоясаться, забросив брючный ремень в купе с подтяжками за сервант.

— Да потому что до Берлина, в таком случае, тебе пришлось бы драпать в два раза дальше. А тебе это надо было? Не надо!

— А что? В твоих словах есть не малая доля правды, — согласился Адик. — Я как-то об этом даже и не подумал. Исходя из твоих слов получается, что остановив нас под Москвой, ты не только сберёг большую часть моих людей, но и значительно укоротил их обратный путь до родного очага. Спасибо, друг! — и Адик в благородном порыве крепко пожал руку Йошки, сжимавшую ещё не погасшую курительную трубку.

По этому случаю вожди затребовали ещё одну поллитру. Пришлось удовлетворить просьбу. В супермаркете с круглосуточным режимом работы Варфоломей приобрёл бутылку армянского коньяка, а на закуску — прибалтийскую кильку вразвес и полбуханки украинского ржаного хлеба. Только на то и хватило денег. До получки оставалось два дня.

Когда хозяин воротился домой, оба предводителя непримиримых политических лагерей мирно спали на разостланных на полу шинелях, обнявшись словно братья родные.

4.

Сон великих мужей был чуток и недолог. Звук двери, захлопнувшейся полчаса назад, заставил их проснуться, только сейчас. Этого оказалось достаточно, чтобы предстать пред ясны очи хозяина свежими и бодрыми, светлыми и чистыми, как былинка, омытая прозрачными струями прохладной дождевой воды. Правда, у фюрера оказалось неудачно вымытое лицо. Но это всё пустяки и мелочи жизни, как он изволил заявить. При этом добавил, но как-то туманно, что самое главное в сложившейся ситуации текущего момента — оседлать вектор времени, соображаясь с фактором пространства. А где присутствуют эти обе величины, там превалирует жизнеутверждающий консенсус. «Ничего себе!» — подумалось генералиссимусу с Варфоломеем, и они согласились с ним, после чего последний предложил «явленцам» опохмелиться. Те не посмели отказаться, выразив тем самым глубочайшее почтение хозяину квартиры. У обоих возникло желание выплеснуть наружу всё когда-то наболевшее, невысказанное и недосказанное по причине взаимонедопонимания противоборствующих сторон.

Опохмелились. Товарищ Сталин похвалил коньяк, а Гитлер — кильку. Правда, Варфоломей только пригубил спиртное: ему надо было идти на работу. Ещё какое-то время побыв в высокочтимом обществе, дав необходимые инструкции и наставления, он удалился, отправившись зарабатывать себе на хлеб насущный.

Покинутые на произвол судьбы, генералиссимус с фюрером сыграли вничью в шашки, в морской бой, составили Пакт о ненападении, поставили под ним свои подписи и скрепили их кровью. Похвалили Молотова с Риббентропом. Припомнили и обиды, нанесённые когда-то друг другу, но до взаимного рукоприкладства дело не дошло. Всё закончилось мировой, согласно Пакта. По этому поводу дербалызнули ещё по сто, накинули шинельки, натянули на головы форменные фуражки и вышли на улицу.

Обоих сразу же окружила непривычная обстановка. Люди, транспорт, здания, рекламные щиты. Всё это казалось из какого-то другого мира. Оба пожалели, что рядом нет охраны, так как на них стали обращать нездоровое внимание. Это выражалось в следовании за ними вереницы любопытствующих, забегавших вперёд, явно лебезивших и преданно заглядывавших им в глаза. Те, что посмелее пытались выяснить из какого театра оба актёра. Уж не подготовка ли всё это к киносъёмкам или какому-нибудь спектаклю?

— До чего ж, чертяки, правдоподобно играют! — неслось отовсюду. — А грим? Как прекрасно наложен грим. И тени правильно распределены, и каждая на своём месте. Что значит настоящее искусство!

Объяснять обывателям что к чему любимец всех народов с пресловутым и бесноватым фюрером посчитали ниже своего достоинства. Да и сами-то вожди вообще толком не знали и не догадывались откуда явились и куда попали.

— А фюрер-то на чисто баварском диалекте шпрехеет, хотя и австрияка, — тонко подметил какой-то проницательный товарищ справа.

— А генералиссимус! Чего только стоит его прищуренный взгляд на природу вещей? Ну чисто вылитый Иосиф Виссарионович: слова, жесты, мимика, — донеслось слева и по центру.

К полудню «явленцы» проголодались. Пришлось заглянуть в общепитовскую столовую. Обед им ничего не стоил. Весь вид полководцев, манера их поведения были в высшей степени натуральными, убедительными, не наигранными. Даже сама мысль о возможной наказуемости претила взыскивать со столующихся причитающуюся с них сумму. А умяли дорогие гости всё, за милую душу.

— Обед, товарищи, был хороший, — похвалил товарищ Сталин, раскуривая трубку. — Ничего не скажешь. Молодцы! Только вот в первое блюдо надо было побольше перцу с корицей, а в седло барашка добавить белого кахетинского.

— А вот под чёрную икру можно было бы подать французский коньяк, — заявил фюрер. — А то у меня после десятой столовой ложки появилась от неё изжога. А это непорядок. Всех прикажу расстрелять!

Накормили их бесплатно, хотя товарищ Сталин и пообещал, что в ближайшее время счёт будет оплачен из кремлёвской казны.

Побродили по городу, посетили несколько торговых точек и учреждений. Отоварились основательно, капитально и, к тому же, конкретно. Брали в кредит под честное слово, хотя денег никто с них не требовал: исторические личности всё же, хоть, правда, и артисты, но какие!

Уже не вереницы, а разномастные, улюлюкающие толпы плелись вслед героям дня. А те, с ног до головы увешанные покупками, сытые и довольные возвращались по месту своего явления. Когда публика стала уже докучать и досаждать обоим, товарищ Сталин остановился, обвёл всех строгим, уничижающим взглядом.

— Товарищи! Вы мне с господином фюрером создаёте некоторый, и я бы даже сказал, весьма предосудительный с вашей стороны дискомфорт. А это нехорошо. Так нельзя. Это не согласуется с поведенческими нормами простого советского человека. Поэтому я посоветую товарищу Берия разобраться в сложившейся ситуации текущего момента. А пока прошу всех разойтись.

Говоривший, по-видимому, ожидал со стороны любопытствующей толпы реакцию раболепства, неукоснительного повиновения. Да не тут-то было. Реакция оказалась противоположной ожидаемой. Послышались неуместный смех и возгласы восхищения великолепной игрой и непревзойдённым артистизмом. Пришлось выпучить глаза, топнуть ногой, повести бровью и вызвать милицию.

Толпа была рассеяна нарядом милиции и испепеляющими взглядами генералиссимуса и фюрера. Был составлен протокол о задержании двух подозрительных личностей. Но и тут какой-то любопытный блондин достал их всепоглощающим вопросом, на который затруднительно было ответить даже таким выдающимся личностям:

— А как вы чувствовали себя в собственном гробу?

В отделении милиции от задержанных ничего не добились, хотя и у одного и у другого были паспорта образца тысяча девятьсот тридцать седьмого года, удостоверявшие их личности. Как бы то ни было, пришли к выводу, что это артисты, но потерявшие память. Сделали запрос в телевизионную передачу «Жди меня», где дело взяли в производство, сказав: «Ждите!»

Генералиссимуса с фюрером решили отпустить, как говорится, на все четыре стороны. Проводить их по месту проживания изъявила желание милицейская сотрудница в чине полковника Океанида Генерал-Майорова. Вышли из здания участка. При виде задержанных погода нахмурилась, облака сморщились, небо заплакало крупными хлопьями снега. Задул северо-северо-восточный ветер. Прохожие зябко ёжились и прятались в овчинные тулупы. Мимо прошагал какой-то чудак, напевавший: «Собака лаяла на дядю фрайера», затем остановился, как вкопанный, и удивлённо воскликнул:

— Ба-а! Кого я вижу! Остановись, мгновение! Нет, нет, разбудите меня, не верю!

Ну конечно же это был известный, самый главный пародист, находившийся в это время с «Кривым зеркалом» на гастролях и разъезжавший по городам и весям России и ближнего зарубежья.

— Товарищ Сталин — Олег Басилашвили, фюрер — Армен Джигарханян! Угадал? — и он по очереди обнял обоих.

Те никак не отреагировали на приветствие и продолжали шествие. Пародист от обиды выпятил губы и надул щёки.

— Вы уж пожалуйста не обижайтесь на них, уважаемый вы наш, — стала утешать полковник милиции Океанида Генерал-Майорова, несколько поотстав от конвоируемых. — Они чуточку не в себе. Но если б вы только знали, какая у этих людей тонкая, артистическая организация! А склад ума, мышления, модуляция голоса!.. Нет, это прекрасно!

— Оно и видно! — со слезами на глазах не переставала обижаться знаменитость. — Как это можно не узнать меня? — и закусив нижнюю губу, он еле сдерживал рыдания.

В процессе дальнейшего следования повстречались с двумя русскими бабками. Те, узрев до боли знакомые лица, сходу бултыхнулись на колени. Что-то там запричитали, мелко и быстро перекрестились со словами: «Свят! Свят! Свят!». Встали, плюнули вслед удалявшейся процессии и зашагали в туман.

Снегоочистительные, дорожные машины сновали туда-сюда, нагребая на обочины груды снега. Во дворе дома, где проживал Варфоломей, дворники ЖЭКа №117 исполняли танец с мётлами, а при виде двух знаменитостей взяли орудия производства «на караул». Проскакала мимо Верка Сердючка, напевая себе под нос: «Всё будет хорошо, я это знаю», и ускакала в пургу…

Прошли ещё несколько дней, в течение которых происходило ознакомление «явленцев» с реалиями современной жизни. Вот тогда-то, где-то на четвёртый или пятый день, им, прогуливавшимся по городу в сгущающихся сумерках, и повстречался чрезвычайно любопытствующий субъект.

— С непреодолимым вожделением, — начал он, — согласуясь с провидением высшего толка, как существо разумное и благопристойное, стоящее превыше всяческих склок и дрязг, умоляю, скажите, кто вы? Настоящие или артисты? А может быть из загробного мира?

Монолог свой незнакомец произносил стоя на одном колене и протягивая руки к генералиссимусу.

— Встань, коленопреклонный! — приказал Иосиф Виссарионович, чиркая спичкой и раскуривая трубку. — Зачем тебе это знать? И вообще, ты кто такой, дурошлёп несчастный, что так витиевато излагаешь свои мысли?

— Из бульварной газеты мы, из «Приятных мелочей». Состою почётным суверенным членом «Партии Толстолобиков».

— А-а, значит болтун профессиональный, производящий подмену настоящих духовных ценностей ценностями Иуды. Прочь с глаз моих, исчадие «геенны огненной»!

— Не извольте гневиться, достопочтенный Иосиф Виссарионович. Я ваш ярый приверженец. Мысль моя — вкупе с проявлением вдохновения по части совокупления с последующим проникновением, — насквозь пронизывает и усугубляет положение вещей в области психологического настроя и психомоторного контакта.

— Психология — это, прежде всего, наука, изучающая и описывающая особенности узоров человеческой души. А у вас, уважаемый, всё как-то затушёвано, завуалировано. Убористый текст с забористым подтекстом. Так нельзя. Так можно договориться чёрт-те знает до какой раздрапендии, а это уже плохо, — и товарищ Сталин повёл усом, сначала левым, а затем уж и правым. — У вас воспалённое воображение при дремучей, непроходимой глупости.

— Совершенно верно, — согласился незнакомец. — Так вот. После всенародной, невосполнимой утраты, которую мы понесли, когда вы, наш благосклонно-непревзойдённый, отбросив копыта, сыграли в ящик…

Тут всякое терпение Иосифа Виссарионовича иссякло, нервы не выдержали и он, не мудрствуя лукаво, мундштуком курительной трубки ткнул прямо в глаз говоруна.

— Теперь я инвалид! — ойкнув от неожиданности, простонал потерпевший. — Пострадал от сталинского режима и произвола. Фюрер, вы свидетель!

— Никакой я тебе не свидетель, — засвидетельствовал Адольф. — Давай, проваливай отселя, пока я тебе другой глаз не выбил.

— Хорошо, я ухожу, — согласился потерпевший. — Но ухожу задом.

— Можешь и боком.

— Но я горд и счастлив, что увечье моё обусловлено целенаправленными действиями выдающейся личности…

Эта ночь прошла неспокойно. Несмотря на подписание Пакта о ненападении, пресловуто-бесноватый, в ночь с 21 на 22 ноября, ровно в 4 часа 30 минут утра по московскому времени, обрушился всей своей мощью на дрыхнувшего генералиссимуса. Было совершено подлое, вероломное нападение без предупреждения.