Мирное небо

1
Цинизм

Вера

Сквозь сон я почувствовала, как меня кто-то трясет за плечо, потом услышала голос дочери.

— Мам, перевернись, у тебя уже вся спина красная.

Я открыла глаза и перевернулась на спину. И правда, печет.

— Я долго спала? — спросила я Еву.

— Час точно, и храпела, — с улыбкой сказала она.

— Не ври, я не храплю.

— Иногда храпишь, и очень сильно.

Окончательно проснувшись, я подняла голову вверх, солнце стояло в зените.

— Давай переляжем под зонтик или пойдем пообедаем? А то так точно сгорим. — Предложила я Еве.

— Я уже поела пока ты спала, так что давай под зонтик, если ты сама еще не проголодалась.

Я встала с лежака и огляделась. Обеденное время было самым интересным. Мы с Евой были на отдыхе в Бенидорме. Она обожала Испанию, а я обожала Еву, поэтому мы каждый год почти десять лет неизменно ездили в Испанию. Мы ездили отдыхать два раза в год, первый раз на ее выбор, второй на мой. Благодаря тому, что одна из поездок была на мой выбор они были разнообразнее. За что она так сильно любила Испанию непонятно. Ни мне, ни ей самой. Ее сюда манило магнитом, она чувствовала себя здесь как дома. Она даже выучила испанский язык, хотя она у меня получилась с математическим складом ума и языки давались ей очень тяжело. В отличие от меня. Я полный гуманитарий, и языки, это как раз то, что дается мне легче всего. Как-то я сказала Еве, что мне проще было выучить китайский в мандаринском наречии, чем таблицу умножения.

— Смотри, уже собрались голубки, — сказала я, устроившись под зонтиком.

Ева никогда не уставала от этого шоу, я поливала мужиков дерьмом, а она слушала и смеялась до слез. Сейчас, во время сиесты, на пляже собиралась определенная категория людей — голодающие модели и шикарные мужчины, так мы прозвали их с Евой. Шикарными мужчины считали себя сами, а некоторые даже были ими. Они были похожи на распушившихся петухов, и вели бои из разряда «кто круче». В это время все нормальные люди уходили с пляжа, детей вели в отели на дневной сон, и сами мамаши спали в это время, или опрокидывали заслуженный бокал с горячительным. В ходу была Сангрия, они начинали пить ее еще на пляже до завтрака, называя компотом. Люди пожилые и в возрасте тоже уходили во время дневного зноя. В это время на пляже было меньше всего народа и этим пользовались женщины, которые искали себе пару на ночь, а может и на весь отпуск. Женщины были разных возрастов, национальностей и цвета кожи. Все были при макияже и бижутерии, больше всего мы с Евой смеялись над теми, кто лежал на полуободранном стареньком шезлонге видавшем виды в туфлях на высоком каблуке. Часто они были в широкополых летних шляпах. Эти были голодающими моделями. Они ели в обед свои пол помидора и пили черный кофе, некоторые из них выташнивали и это в приступе булимии. Они лежали на своих потертых шезлонгах и улыбались. Шезлонги были потертыми потому что мы с Евой всегда останавливались в недорогих отелях, они ей тоже нравились по неопределенным причинам. В некоторых мебель была настолько старой, что мне казалось, что она помнит еще Изабеллу Кастильскую. Но Ева обожала эти захолустные отели. Так вот, эти голодающие модели были «слишком шикарными» для таких мест, но видимо денег на большее у них не было. Это был парад позора, им только табличек не хватало с надписью «выбери меня». Но стоило к даме подойти кавалеру, как те тут же начинали набивать себе цену и делали неприступный вид. Они лежали, втягивая и без того прилипшие к позвоночнику животы, что-то шептали и хлопали ресницами. Многие из них не блестали красотой, не спасала даже тонна макияжа, и за тех, кто посимпатичнее начинались бои без правил.

Шикарные мужчины втягивали свои волосатые сальные брюшки и играли несуществующими мышцами. Они поливали себя водой из баклажек, вероятно считая себя бесконечно сексуальными в эти моменты, а потом закуривали кубинские сигары, стоя рядом с такими же облезлыми лежаками. Не знаю кто выглядел смешнее и нелепее, голодающие модели или шикарные мужчины.

— Смотри, пошел. Левой, правой, левой, правой. Втяни живот чудила, может тогда она не обратит внимания на твою редеющую шевелюру. — Начала я тихо, чтобы меня слышала только Ева. — Не, мужик, она тебе точно не даст, ей уже побежал за коктейлем накачанный негритос. Тут без вариантов, что у нас дальше? А вон, посмотри на дедка. Ну куда ты, старый хрен? Эта бабка раздавит тебя своими сиськами! Интересно, у него еще стоит?

— А вон тот, гляди, вроде бы ничего? — спросила Ева, указывая на сексуального испанца, разыгрывающего из себя Бенисио Дель Торо.

— Уверена, у него воняет изо рта. Сейчас проверим. Давай уже, выбирай себе жертву. О! Хочешь негритяночку? От нее от самой воняет, может она и не заметит.

— С чего ты взяла, что от нее воняет? — удивилась Ева.

— С того что она черная, все расы пахнут по-разному, может мы для кого-то воняем. Я читала одну статью, в ней предполагалось, что у них высокий уровень тестостерона в крови, что у женщин, что у мужчин, поэтому от них попахивает, а на такой жаре от нее не может пахнуть майскими розами. Я не расистка, ты же знаешь, это всего лишь биология. Смотри, идет. Девочка, съешь лимончика, а то даже наблюдать не интересно. Он прошел мимо! Вот дура, перестаралась с улыбкой. Идет к розовой шляпе.

Я замолчала, так как не слышала, о чем они говорят, и застыла в ожидании. Парень присел на лежак к модели в огромной розовой шляпе, наклонился ближе, что-то шептал ей. Она отвернула от него лицо и слегка скривилась.

— Я же говорила, что у него изо рта воняет!

Ева залилась смехом.

— А вон тот? — указала она на очередного шикарного мужчину.

— Урод.

— А тот?

— Ногти грязные.

Ева тыкала пальцем в разных представителей сильного пола, а я комментировала.

— Лошара. Жиробас. Зубы желтые. Член маленький. Не умеет плавать. Странно смеется. Старый пердун, слышала, он даже только что перднул! Нищеброд. Не говорит по-английски, с его польским акцентом ему только дрочить до конца отпуска. Ногти на ногах длиннее, чем у меня на руках. Женат, хоть бы обручальное кольцо снял, придурок. Слабак. Не из нашего века. Заучка. Слишком волосатый. Ноги кривые.

Я могла кидать такие оценки хоть целый день, это веселило Еву. И всегда, под конец моим тирадам она задавала один и тот же вопрос:

— Ну неужели ни один тебе не понравился? Неужели нет мужчин без недостатков?

— Нет. Они все конченые уроды, — ответила я в этот раз, почему-то сегодня на меня накатила лютая ненависть ко всем мужикам на планете. — Нет, не слушай меня. Твоя престарелая мамаша несет феминистский бред. Не все мужики козлы, далеко не все. Просто я самый циничный человек на Земле.

— Ты не престарелая, не говори так. Несмотря на голодающих моделей на каблуках, многие из мужиков хотели подойти к тебе, но ты их окидывала таким взглядом, что грех не сбежать.

— Хорошо, я еще не престарелая, но слушать меня все равно не надо. Я всю жизнь боюсь своим цинизмом убить в тебе веру в любовь и мужчин. Достоинства искать так же легко, как и недостатки. Только не мне, и только не в мужиках. Мое время прошло, поэтому я могу позволить себе брызгать ядом. Но ты нет, у тебя еще вся жизнь впереди.

— Когда ты уже прекратишь так говорить? Тебе всего сорок три, помнишь, в том фильме говорили, что в сорок лет жизнь только начинается? А ты говоришь, что твое время прошло.

— Не начинается она в сорок. Она начинается тогда, когда ты начинаешь ощущать жизнь, эмоции, свободу. Вот тогда начинается жизнь. Но жизнь так многогранна, что глупо ограничивать ее наличием мужика. Мир так великолепен, что дух захватывает, мужик в нем лишь капля в море. Но эта капля у тебя обязательно должна быть. Поэтому не слушай меня. Никогда не учитывай моего мнения о мужиках познавая жизнь. Это всего лишь мнение одного человека. Притом не самое правильное.

— Может ты когда-нибудь расскажешь мне, что с тобой стало? Ведь ты не всегда была такой циничной.

— С чего ты взяла? Я всегда была циничной тварью.

— Мне тетя Даша рассказывала.

— Дать бы ей по шее за это! Подруга еще называется. Нечего мне тебе рассказывать.

Рассказывать было не нечего, а слишком много, и рассказ был бы слишком долгим и грустным, а я не любила когда моя доченька грустит. Я любила ее больше всего на свете. Когда она была маленькой я всегда представляла какой она будет когда вырастет. А выросла она в очень симпатичную девушку. Неделю назад ей исполнилось пятнадцать лет. Она была умна и красива, любопытна и эмоциональна. Я видела в ней себя в молодости. Только бы не прожить ей такую жизнь, что прожила я. Отчасти я с этим хорошо справилась, ей уже досталась неравнодушная мать. Я пыталась компенсировать ей отсутствие отца как только могла. Я всю жизнь из кожи вон лезла только бы она была счастлива. Когда ей исполнилось тринадцать она сказала, что я лучшая мама на свете. Такое признание от подростка наивысшая похвала. Тогда я поняла, что справляюсь.

После окончания сиесты мы пошли на прогулку. В Бенидорме мы были уже не первый раз, и весь этот маленький городок уже был исхожен вдоль и поперек. Мы зашли в магазинчик за хамоном и колбасами, мы всегда привозили их домой в огромном количестве. Войдя в холл отеля, я почувствовала, что пакет, в котором были покупки, вот-вот лопнет. Так и случилось, у пакета лопнуло дно, и по полу рассыпались мои бесконечно вкусные колбасы, ногу с хамоном я успела ухватить за копыто. Ева заливалась смехом. Мы собирали с ней колбасы, валяющиеся по немытому полу и смеялись. Собрав все я поднялась с колен и прямо перед собой увидела красивейшего молодого мужчину. В руке он держал палку колбасы, которая закатилась за кресло, на котором он сидел. Глаза его скользнули в мое декольте, но тут же вернулись к моему лицу. Он молча отдал мне колбасу, слегка улыбнулся и вернулся на место.

— Gracias,Спасибо (исп.) — сказала я ему в спину.

— Да не за что, — ответил он по-русски.

На следующий день мы улетали домой. Ева грустя прощалась с Испанией.

— Котенок, ты надумала на счет дальнейшей учебы? — спросила я, — ты обещала, когда отпуск закончится, ты примешь решение. У тебя остался последний год в школе, и если ты хочешь поступить в МГУ нужно будет усиленно учить. Я знаю, что ты у меня умница, и все знаешь лучше этих старых хрычей ректоров, но это МГУ, а о твоем дедушке после его смерти уже все благополучно забыли.

— Я хочу быть астрофизиком, там есть такой факультет. Правда, проходной балл высокий. Мам, я так боюсь, что не поступлю.

— Поступишь, ты умная, а этим тварям уже и взятки не нужны, если бы вопрос был только в деньгах мы бы даже не разговаривали об этом. Но им нужны знания, а они у тебя есть.

— У них таких умных как я полный университет. Ты и сама это знаешь.

— Я пойду к одному дедушкиному другу, я уже узнавала, он как раз выходит из отпуска в конце августа. Он какая-то важная шишка в МГУ, его послушают, от него всего-то и надо замолвить за тебя словечко.

— А если он откажет?

— Не откажет! Я буду перед ним на коленях ползать, и не вставая с колен отсосу его старческий член если понадобится, но ты будешь учиться в МГУ! Я тебе это обещаю!

Учиться в МГУ было мечтой Евы, и я готова была душу дьяволу продать, лишь бы исполнялись ее самые заветные мечты. Я смотрела на дочь и у меня горели глаза. Она подошла ко мне и крепко обняла.

— Нет мам, я не хочу, чтобы ты унижалась, я сама сдам вступительные экзамены, все будет хорошо.

— На счет отсоса я пошутила, — с улыбкой сказала я.

Ева ничего не ответила, она знала, что я сделаю совершенно все, только бы ее мечта исполнилась. Интересно, я бы и правда это сделала?

Наше с Евой столь откровенное общение стало нормой уже давно. Как-то я пришла домой в стельку пьяная, что было крайне редко, я знала, что Ева у подруги и останется у нее ночевать. Но она оказалась дома, так как подруга приболела. Ей было одиннадцать. Я спьяну начала разговаривать с ней в своей обычной манере, до этого я никогда не выражалась при ней. Наутро она сказала, что очень любит меня, и то, что я общалась с ней так, как я общалась только со своей лучшей подругой Дашей, для Евы стало моментом близости. Как ни странно она не брала с меня пример, в отличие от меня она была, я бы даже сказала очень интеллигентной девочкой. Видимо это досталось ей от моей матери. Сраной аристократки. На людях я всегда вела себя хорошо, и ей никогда не приходилось краснеть за меня, но дома из меня лился поток брани.

2 Инвалидное кресло

Встретиться с другом моего отца из МГУ мне так и не удалось из-за его болезни. Начался учебный год, и перед осенними каникулами Ева сказала, что нашла одну стажировку в Германии. Втайне от меня она подала на нее документы, и ее принимали. Стажировка длилась десять месяцев, и проходила в Лейпцигском университете. Там она занималась бы всякими научными расчетами по запуску космических спутников. После этой стажировки для нее были бы открыты двери любого ВУЗа Москвы. Жадных немцев интересовали только деньги. Тест на стажировку нужно было пройти на месте, но проходили далеко не все. Ева нарыла где-то в интернете тесты с подобными вопросами и хорошо прошла его. Вопрос был только в деньгах.

— Ты же знаешь, что я заплачу любую сумму, — говорила я дочери, когда та рассказала мне эту новость. — Давай поедем туда на каникулы и все разведаем?

— Да, я это тоже хотела попросить, спасибо, что предложила.

— Тогда решено, едем в Лейпциг!

В Берлине было тепло, и мы устраивали долгие прогулки по городу. Мы решили, что пробудем неделю в Берлине, а в Лейпциг съездим на поезде, они ходили часто и ехать было чуть больше часа.

Я набилась на аудиенцию к директору университета. На мое удивление им оказался старый друг моего отца. Они вместе работали в МГУ, а потом, когда распался СССР, он уехал в Германию. Я хорошо помнила его, он мне нравился. Мы долго с ним беседовали, в то время как Еве разрешили посмотреть кафедру физики и даже «потрогать» оборудование. Он также с теплом относился ко мне и помнил как одну из лучших и самых дерзких студенток.

— Если бы не твой отец тебя бы вышибли из университета еще на первом курсе, — смеялся он.

Да. Я была действительно очень дерзкой, совсем не по-советски дерзкой. Мое поведение было просто из ряда вон. Много лет спустя я поняла, что все это было криком о помощи. Я была невидимкой для своих родителей, точнее для своей матери. Я родилась в 1972 году, я родилась в одной стране, а живу в другой не меняя квартиры. Мой отец работал в МГУ сколько я себя помню, он был профессором и преподавал иностранные языки. От него ко мне перешел талант лингвиста. Позже и я поступила на иняз в МГУ. Отец был очень спокойным и несколько безвольным человеком. В нашей семье за старшую была мама. То ли он сам по себе был бесхребетным, то ли мама настолько забила в нем мужика и хозяина, что он просто смирился с отведенной ему ролью второго плана. Он был добрый и любил меня, но мама пресекала любые его попытки показать мне свою любовь. Он был совой, но мама была жаворонком, и поэтому папа вставал вместе с мамой в шесть утра и клевал носом над газетой, сидя в кресле-качалке до обеда, а потом пытался заставить себя заснуть, ложась спать в десять часов вечера. Мама все это прекрасно видела и знала, но таким уж она была дебильным человеком. Она была законченной эгоисткой, и все вокруг должны были жить в ее ритме, ее морали, соглашаться с ее мнением, безусловно, единственно верным. Другого мнения, отличного от ее просто не существовало. Она всю жизнь прожила, считая себя во всем правой. Она была кардиохирургом, и времени на семью у нее было мало. Она все писала какие-то научные работы, делала операции на сердце каким-то шишкам, к ней даже приезжали из Европы за лечением. Помимо того, что мама была эгоистичной, она была очень жесткой. Никаких соплей, мало эмоций, иногда она напоминала мне деревянную куклу. Она всегда была при прическе, легком макияже, с коротко остриженными чистыми ногтями, при выглаженной блузке и безукоризненной длины юбке. Мама была заложницей идеологии СССРОсновной идеологией в СССР являлось учение Марксизма-Ленинизма. Целью провозглашался коммунизм — устройство общества, характеризуемое высшим развитием производительных сил. Дорогой же к этой цели являлся социализм — принцип распределения, у которого: «от каждого по способностям, каждому по труду» в рамках плановой экономики, и задача: воспитание человека с коммунистическим сознанием. Массовая идеология внедрялась всеми мыслимыми способами: через СМИ, через агитационную и воспитательную работу партийных ячеек в школах, институтах, на предприятиях, через введение цензуры, через работу службы безопасности по выявлению и привлечению к ответственности политически несогласных. Советский строй — особый период в истории государственности России. Согласно Конституции СССР 1936 граждане СССР не зависимо от национальности, расы рассматривались как одна равноправная единая семья.. А в СССР секса не было, все были равны, родина превыше всего и так далее. Она очень хорошо знала, что такое хорошо и что такое плохо. Моя мама это человек, живущий в спичечной коробке морали, где ничего было нельзя. «Нормальные люди так не делают!» часто говорила она мне. Я слышала эту фразу по сто раз на день. «Ну значит я ненормальная!» также по сто раз на день отвечала ей я. Все во мне противилось ее нормальности, ее зажатости, ее дебильным рамкам. Я искала поддержки у отца, но он, боясь быть наказанным мамой, лишь разводил руками, мол, ты же понимаешь, что я просто не могу быть на твоей стороне?! Я понимала. Но мне так хотелось, чтобы меня поддержали, хоть раз. Нет, поддержка это не про мою семью. Все что я делала, говорила и думала было априори неправильным и безнравственным. «Ванечка никогда бы так не сделал!». Это я тоже слышала по сто раз на день от матери. Ванечкой был мой старший брат, он умер в Афганистане в 1983 году. Тягаться с покойником конечно бесполезно, тем более он умер героем. Он был идеальным сыном, с той же въевшейся в самый корень мозга советской идеологией, что и у мамы. Ваня никогда не огорчал ее, не ставил в неудобное положение, хорошо учился, был активистом в комсомоле, лучшим в армии, а в итоге даже посмертным героем. Куда мне до него? Он умер, и уже никогда не совершит какую-нибудь глупость, чтобы я сказала «вот видишь мама, даже Ваня не идеален».

Мама очень не хотела девочку, вообще второго ребенка не хотела, я не входила в ее планы и мешала карьере. Думаю, когда она увидела меня, после моего рождения, первой ее мыслью было «куда бы выбросить этот кусок мяса?», а папа навсегда был отлучен от постели. Прямиком из ее утробы я попала в инвалидное кресло морали СССР. Мало того что я родилась девочкой, так я еще и не хотела быть «нормальной». Всю жизнь мама изо всех сил пыталась втолкнуть меня в свою спичечную коробку, подогнать под себя, и ее бесило, что этого у нее так и не вышло. Каждый день, глядя на забитого в угол отца, я говорила себе, что никогда эта ведьма меня не сломит. Может я и не была настолько уж неправильной, просто я все делала назло ей, и выходило, что я стала жуткой хулиганкой. Мне очень хотелось, что бы она меня любила, или хотя бы не запрещала делать это отцу. Мне очень хотелось, что бы она увидела, как я нуждаюсь в этой любви. Она знала все о сердце человека. Все, кроме того, что в нем и есть душа. О душе она не знала ровным счетом ничего. Хоть раз пропусти она замечание о длине моей юбки, и она, эта длина, стала бы больше, ну или хотя бы не становилась меньше. Она обнимала меня иногда, на день рождения и новый год, восьмое марта, но это были объятия памятника, холодные и безэмоциональные. Ее совершенно не интересовало, что было у меня на сердце, о чем я думала, о чем мечтала. Ее интересовало лишь то, насколько это хорошо и правильно.

Я талантливый человек, но все мои таланты зарубались на корню. У меня замечательный голос, но меня не пускали даже в школьный хор, аргументируя это тем, что приличным девочкам негоже выставлять себя, нечего лишний раз обращать на себя внимание. Я очень хорошо рисую, на это обратил внимание мой школьный учитель ИЗО, и хотел пригласить меня учиться в художественную школу на полдня, не отрываясь от обычных школьных занятий. Он водил меня по музеям и выставкам с группой таких же одаренных детей, как и я. Когда однажды он пришел к нам домой, чтобы поговорить с родителями о художественной школе, мама выгнала его взашей. Художники зарабатывают копейки. Это был ее железный аргумент. «И вообще, почему ты всегда стараешься выставить себя напоказ?». Вероятно, мама, потому что я хочу, что бы на меня хоть кто-то обратил внимание, что бы хоть кто-то гордился мной, хоть кто-то не говорил мне каждый день о том, что я никчемное существо, и конечно же не напоминал мне каждый день о том, что я не Ванечка. Я ходила в театральный кружок втайне от родителей, и одна наша постановка выиграла первое место по Москве! Об этом печатали в одной газете, там была фотография нашей труппы, и имена и фамилии всех ее участников. Я надеялась, что хоть теперь мама скажет что-нибудь положительное. Когда она взяла в руки эту газету, она какое-то время молча смотрела на нее, потом резюмировала «актриса погорелого театра», и выбросила ее в мусорное ведро.

Образ никчемного отца так крепко засел у меня в голове, что мне казалось, что все мужики такие вот вялые, бесхребетные и ни на что не способные. Наверное, цинизм зародился во мне еще тогда. Мне было смешно слышать, когда парни говорили «я же мужчина!». Они говорили это с такой гордостью. А чем гордитесь? думала я, тем, что у вас между ног болтается то, чего нет у нас? что, кстати говоря, выдает ваше стойкое отношение к женщине. Я бы не радовалась тому, что все вокруг видели бы признаки моего сексуального желания.

3
Кусок печени

Николай Семенович, директор Лейпцигского университета, сказал, что примет Еву на стажировку без экзаменов и даже на стипендии, то есть платили бы за стажировку не мы, а нам. Но при одном условии. Я один учебный год, тот, что Ева будет на стажировке, буду преподавать у них немецкий язык для иностранного населения. В университете были подготовительные курсы для тех, кто намеревался поступить туда, но многим требовалось подучить язык, так как все тесты на немецком, все преподавание и книги на немецком, вообще все на немецком. А преподаватель их в декрете, и им сложно найти квалифицированного специалиста на эту должность, тем более на временную работу. Сейчас у них работает один профессор, но как раз через год он уходит на пенсию, и им придется искать человека. Я действительно была идеальным кандидатом на эту должность. Во-первых, я свободно владела девятью языками, и еще на шести могла более или менее изъясняться и понимать собеседника. Во-вторых, у меня был преподавательский опыт, так как после окончания университета я три года работала в Санкт-Петербурге преподавателем английского и французского языков. В-третьих, мне не нужна была постоянная работа, и я не стремилась бы занять эту должность на постоянной основе. Если бы я была нормальным человеком, как мечтала моя мама, я бы до потолка прыгала от такого предложения. Но я не была нормальным человеком, и эта перспектива не представлялась мне радужной.

Я привыкла к свободе, и последние семнадцать лет работала сама на себя. Я переводчик, и работаю дома, перевожу на разные языки разную литературу, в основном научные труды, учебники, иногда художественную литературу и сценарии, пьесы. Я, как и папа, сова, вообще я сильно на него похожа, начиная от внешности, талантов и заканчивая режимом дня. Мой режим это ночь. Я могу сидеть неделями за работой, обложенной всякими выписками, книгами, переводами, пустыми тарелками, сидя на диване в крошках от позавчерашней булки и фантиках от конфет. Когда Ева начинает раздевать меня, потому что я три дня подряд не переодевалась, я понимаю, что пора сделать перерыв и ложусь спать. Я могу спать сутки, а потом помыться, переодеться и опять засесть на свой уже вычищенный диван за работу. Я работаю тогда, когда у меня есть для этого настроение и вдохновение, так как я все же творческий человек (как ни старалась мама из меня выбить это). Я не привыкла работать из-под палки и каждый день по определенному графику, с двумя выходными в неделю. Я содрогнулась при мысли об этом. А потом содрогнулась при мысли о том, что Николай Семенович хоть и хорошо ко мне относился, но все же мог принять мой отказ за личное оскорбление, и не принять Еву на стажировку. Мне пришлось согласиться.

— Мам, ты будешь нормальной?! — с удивлением спросила меня Ева, когда я рассказала ей итог моей беседы с директором.

— Да, котенок, для тебя я даже готова быть нормальной.

Ева прижалась к моему плечу как-то грустно и уставилась в окно. Мы возвращались на поезде из Лейпцига в Берлин. На одной из остановок зашла девушка с маленьким ребенком. Ребенок начал капризничать, а потом заревел во всю глотку. Я наблюдала за мамашей и поражалась этим немцам. Мамаша была готова сквозь землю провалиться, так ей было стыдно. Что она только ни делала, чтобы успокоить ребенка, и все время извинялась. В Германии не принято доставлять окружающим беспокойство, там даже мыться после девяти вечера нежелательно, дабы не нарушать тишину, и не мешать тем самым соседям.

— Господи, как же я буду здесь жить? — тихо сказала я сама себе, и не заметила, что сказала это вслух.

— А может все-таки поговорить с ним? — спросила Ева, печально глядя на меня. — Может он и не подумает не брать меня если ты откажешься у них работать?

— Нет. Мы не будем рисковать. Не переживай, это всего десять месяцев, я как-нибудь выдержу. Только убираться будешь ты, я не понимаю, как можно пылесосить днем, — с улыбкой сказала я.

Вся моя жизнь была по большей части ночью, и мои соседи привыкли к тому, что иногда по ночам я шумлю. Хотя звукоизоляция в нашем доме хорошая. Мы с Евой живем в шикарной (по моему мнению) четырехкомнатной квартире, в сталинском доме с лепниной, на Соколе. Эта квартира была главным и самым ценным приобретением моего отца. После смерти своих родителей, которые жили в Австрии, он продал все имущество и купил эту квартиру и много всего еще. Его родители были зажиточными людьми, а зажиточных людей в революцию раскулачивали, и те, кто успел, убрались из России в другие страны. Мой дед, которого я никогда не видела, очень любил Россию-матушку, но и деньги свои тоже очень любил, он привил любовь к России, к родной земле моему отцу. Папа был их с бабушкой единственным ребенком, и того бабушка родила в сорок два года, когда они уже и не мечтали иметь детей. Дед постоянно говорил о России, и отец влюбился в страну, в которой никогда не бывал. Дед умер от рака, и бабка пошла вслед за ним через два месяца. Раньше говорилось, что человек умер от тоски по другому. Интересно, от чего же они умирали в действительности? После похорон матери, мой отец решил съездить в Россию, там и познакомился с моей мамой, влюбился и через месяц женился на ней. Вот так мы с Евой получили нашу шикарную квартиру. Я обожаю архитектуру, и наш старый дом обожаю. От него пахнет историей. Одну комнату, которая служила раньше папиным кабинетом, гостиной и библиотекой одновременно, я оставила в неизменном виде. Теперь это мой кабинет, Ева, шутя, называет его моей помойкой. В какой бы замечательной стране я ни была, в каком бы райском уголке нашей великолепной планеты мы с Евой не отдыхали, я всегда скучала по дому. По приезду домой я первым делом всегда вхожу в свой кабинет и вдыхаю запах старых книг.

— Я познакомилась со своим будущим куратором, — сказала Ева, когда девушка с орущим ребенком вышли на очередной станции. — Представляешь, он русский, и очень симпатичный.

— Я его не видела, но могу слету придумать ему какой-нибудь недостаток, — с улыбкой сказала я.

— А давай теперь играть в другую игру, я буду показывать на мужчин, а ты будешь называть их достоинства, а не недостатки?

— В такие игры я играть не умею.

— Ну ведь ты же любила раньше? Расскажи про кого-нибудь.

— Хочешь, давай расскажу про твоего мудака отца? Ты же ничего кроме его имени не знаешь о нем.

— Ты говорила, что не любила его.

— Да, не любила, мы с ним просто трахались. А почему ты, кстати, никогда о нем не спрашивала?

— Мне дедушка рассказывал, и тетя Даша. Боюсь, если ты начнешь о нем рассказывать, то захлебнешься собственным ядом.

Мы с Евой одновременно громко рассмеялись. На нас обернулась тетка лет пятидесяти. Она одарила нас таким взглядом, что мы с Евой тут же заткнулись.

— Привыкай, — сказала я Еве, — мы в гребаной Германии.

— Ты ненавидишь его, моего отца?

— Нет. Мы просто разные люди. Но он бросил меня, когда был мне так нужен, когда был тебе нужен, за это я ему спасибо не скажу. Но в общем, он человек неплохой.

После многих любовных разочарований, укрепившись в той мысли, что все мужики козлы и слабаки, я перешла с ними на отношения чисто интимного характера. Секс, сходить в кино, возможно выпить вместе, это то, что я могла предложить мужчинам, не более. Отношения в нормальном их понимании для меня были обузой. Все мужики как дети, только взрослые, а я не готова была слушать вечное нытье, готовить завтраки и гладить рубашки. Мне с лихвой хватало секса и кино. В один прекрасный зимний день я забеременела от очередного своего любовника, звали его Леша. Он был веселый и целеустремленный карьерист. Серьезных отношений ему так же не хотелось, так как заниматься ими ему было некогда, а слушать вечные упреки о том, что его никогда не бывает дома, ему не хотелось. Но никто не отменял здоровую потребность в сексе. С такими мужчинами я легко шла на контакт, так как знала, что они не будут посягать на мою свободу. У нас был частый бурный секс и редкие веселые вечера за стаканчиком горячительного. Он не лез в мою жизнь, а я в его, и все было отлично. Если бы я не забеременела, мы наверно не один год так провели бы. Но я забеременела спустя полгода наших отношений.

В раздумье, что же делать с такой неожиданностью, я приняла решение оставить ребенка. Мне было почти двадцать восемь лет, замуж я категорически не собиралась, а у Леши была хорошая наследственность. Он был очень умен, красив, имел хорошее здоровье и вкус, не имел наследственных болезней и не претендовал бы на отцовство. На всякий случай я решила ему ничего не говорить о ребенке. Сказала, что помирилась с бывшим и схожусь с ним. На этом наши отношения закончились. Когда Еве было два с половиной года, у нее обнаружилась острая печеночная недостаточность, и ей необходима была пересадка печени. Несмотря на то, что маму и ее медицинские заслуги помнили, и многие ее бывшие коллеги старались мне помочь, очередь на пересадку подвинуть не удавалось. Мне было предложено пересадить ей не целую печень, а ее часть. Такие операции в России начали делать совсем недавно, и это меня ужасно пугало. Идеальными донорами были родители, Леша подходил Еве больше чем я, у них была одинаковая группа крови.

Возвращаясь в тот прекрасный зимний день, когда я узнала о том, что во мне бьется новая жизнь, я вспоминаю, как изменилась моя собственная жизнь. Она поменялась совершенно. Я как будто остановилась и оглянулась вокруг. Все было как в замедленной съемке, и звук почему-то выключили. Никогда в своей жизни я не задумывалась о том, что буду чувствовать, когда забеременею. Это было удивительно. Шел снег, я сидела на лавке возле женской консультации и просто смотрела вперед. На улице почти не было людей. В какой-то момент мне вдруг показалось, что я сижу верхом на земном шаре. Я вдруг почувствовала себя богиней. Во мне новая жизнь, и я даже десять минут назад слышала звук часто бьющегося крошечного сердечка. Это чудо. Что может быть удивительнее возникновения жизни? Что может быть удивительнее возникновения этой жизни в моем собственном животе? Да, каждый день зачинаются и рождаются дети по всему миру, и мы привыкли к этому словно к простуде. Каждый день кто-то рождается, и каждый день кто-то умирает, это круговорот жизни, ничего особенного. Так думала и я, до того момента, как эта жизнь возникла во мне. Мне казалось, я чувствую, как моя кровь протекает сквозь непонятный комочек, который скоро станет походить на головастика, а потом и на человечка. С каждым вздохом мне хотелось вдохнуть больше кислорода, чтобы хватило нам на двоих. Меня вдруг охватила такая радость, я сидела и улыбалась. А потом включился голос разума. Я недолго взвешивала все «за» и «против». Спустя пятнадцать минут сидения на лавке я вскочила с нее, боясь простудить мою крошечку. Еще месяц назад я не могла и подумать о том, что бы стать матерью, а сейчас не могла уже помыслить мою жизнь без этого божественного создания в моем животе.

— Пап, лучше сядь, — сказала я отцу, вернувшись домой, он был в кабинете.

— Твоей матери уже шесть лет как нет в живых, а ты все вытворяешь чудеса? — с улыбкой спросил он. — Ты давно уже не удивляла старика, должно быть у тебя что-то важное.

— Очень важное, ты станешь дедушкой.

Отец так и открыл рот.

— Раз ты мне об этом говоришь, значит решила оставить ребенка. И замуж ты конечно не собираешься?

— Да, ты хорошо меня знаешь.

Папа сел в кресло и задумчиво тер подбородок. Я села на стул стоящий рядом со столом и ждала, пока он переварит новость. Минут через пять он расплылся в улыбке.

— Ну что ж, значит будет внук, или внучка. Я думал, что не доживу до этого момента. Надо же как получается, дожил. — Он помолчал с минуту, а потом добавил, — не хочешь замуж, значит не пойдешь, вырастим малыша сами, да?

С того момента, как я вернулась в Москву из Питера наша жизнь стала другой, мы с отцом сблизились, он наконец-то проявил свое родительство и очень помог мне пережить ужасную историю в которую я попала в Питере. Вот уже на протяжении двух с лишним лет мы жили с ним душа в душу, и проживем так еще четырнадцать замечательных лет.

Когда мне сказали, что отец Евы наиболее подходит для пересадки, я незамедлительно отправилась к нему. Был разгар рабочего дня, недавно он получил новую должность, и уже стремился к следующей ступеньке карьерной лестницы. Он был очень удивлен, увидев меня в своем новом кабинете. Никогда раньше я не была у него на работе. Ему я тоже предложила сначала присесть. У него не было времени, вот-вот должно было начаться какое-то важное совещание. Но я не могла ждать, моя дочь умирала, и я вывалила на него все разом. Он сидел как громом пораженный, переваривал новость о том, что у него есть двухлетняя дочь.

— Послушай, давай ты потом переваришь это. Сейчас мне нужен всего лишь кусок твоей печени. Просто скажи да.

— Ты с ума сошла, Вера?! Просто кусок печени? Ты вообще понимаешь, что говоришь? О чем меня просишь?!

— Понимаю. И понимаю, что нельзя делать вот так, как я. Ты бы никогда не узнал о том, что у тебя есть ребенок, если бы не крайняя необходимость.

У него зазвонил телефон, его присутствия требовали на совещании.

— И как теперь прикажешь мне работать?

— Как-нибудь отработаешь, ты же умный, — с улыбкой ответила я. — Мне нужен ответ, подумай до конца дня. Если откажешься, я отдам ей часть своей печени, но лучше твоя, меньше вероятности что ее организм отторгнет ее. Операция будет в любом случае в ближайшие дни, потому что у нее просто нет времени. Я не прошу тебя быть отцом, мне просто нужна человеческая помощь, моему ребенку.

Он удалился на совещание, а вечером позвонил домой. Папа подошел к телефону, полминуты он кивал головой, а потом положил трубку.

— Он не может, — сказал отец.

— Он что, даже не позвал меня к телефону?

— Нет. Он сказал, что у него нет времени на объяснения и разговоры, просто просил передать тебе, что он не может, что почитал об этой операции, а ее мало кому делали, и он боится, и все в этом духе. Извинялся.

— Пусть в жопу засунет себе свои извинения!

— Ну а чего ты ждала, дочь? Если бы у вас хотя бы были нормальные отношения, а так… он ведь даже не знал, что у него есть ребенок.

— Не защищай его! Он трус и слабак!

В заботе о своем здоровье все мужики делятся на две категории. Первые, это те, которые с температурой сорок идут на работу, и говорят «херня, само пройдет». Этих даже рак не пугает. Я не знаю глупость это или просто наплевательское отношение к своему здоровью, но Леша к этой категории не относился. Он относился ко второй категории, к тем, кто кидается писать завещание с температурой тридцать семь и два, кто кричит, что он смертельно болен, если его вдруг прохватил понос. Эти бегут к врачу по поводу и без, на них платные клиники делают немалые деньги. Леша был не прочь помочь мне и нашей дочери, но как представил, что его самого разрежут, откромсают у него долю его родной и горячо любимой печенки, его кинуло в дрожь. Нет уж, видимо подумал он, раз я сама могу сделать это, то он никогда не пойдет на такие рискованные авантюры.

Я не знаю, на что рассчитывала, когда шла к нему, я просто должна была сделать это и все. Но его отказ сильнее укрепил мой растущий цинизм и отвращение к мужскому полу. Он даже не смог мне лично сказать нет. А если бы трубку взяла я, он что, бросил бы ее? Фу. Мужская слабость вызывала у меня рвотный рефлекс, да и до сих пор вызывает. Все в своей жизни я делала сама. Никогда и никто мне ни в чем не помогал, за исключением одного случая, но мне пришлось очень дорого заплатить за это, своей жизнью. Но это было всего раз и давно, и кажется уже не со мной. Я выросла с осознанием того, что помощи ждать неоткуда, и если я сама не сделаю, то за меня никто не сделает.

Переведя на разные языки не один научный труд по психологии, я начинала понимать суть всех своих проблем — это моя семья. Мать, которая не дала мне ничего кроме чувства неполноценности и синдрома отличницы, и отец, пример мужчины, который не участвует в твоей жизни, и никогда тебе не поможет. Мужчина в моих глазах был просто пресмыкающимся.

Однажды я шла из магазина, в обеих руках тяжелейшие пакеты с продуктами, я как всегда не рассчитала свои силы. Вдруг, проходящие мимо меня два молодых парня предложили мне помочь донести пакеты. Первое, что пришло мне в голову, это то, что они сейчас возьмут мои продукты и убегут с ними, украдут их. Помню, я одарила их таким взглядом, что они от меня аж отпрянули. А потом, придя домой, я думала о том, до чего же я дошла. Эти мальчики просто хотели мне помочь! У какого нормального человека возникнет мысль о том, что у него хотят украсть продукты??? Да, мама, я же ненормальный человек. Я не могу положиться на другого человека, особенно, если это мужчина. Это дикое недоверие к людям удивляет меня саму, я как Маугли в джунглях, как дикий забитый звереныш, привезенный в зоопарк.

Я делала сама исключительно все. И не принимала никакой помощи. Я не допускала даже мысли о том, что бы ее принять. Просить помощи??! Да я лучше съем свои ботинки. Как-то у меня телефон упал за диван, и я непременно должна была его достать. Диван я отодвинула, телефон достала, но вот назад диван я задвинуть не могла, у меня просто не хватало физической силы. Это надо было видеть, как я пыталась его задвинуть назад. Оказалось, что ножка дивана зацепилась за трещину в старом паркете. Я билась над диваном почти час. Я прервалась на слезы от бессилия, сидела и кляла на чем свет стоит всех ублюдско-уродливых мужиков за то, что их нет рядом, чтобы помочь мне. Наревевшись, я встала и все же сдвинула диван с места, вырвав с нутром паркетину.

Я была мужиком в юбке. Все мужчины казались мне слабыми, даже действительно сильные не были сильнее меня. Я со всеми мерялась яйцами, и у меня они всегда оказывались больше. Мне казалось, что я смогу ужиться только с тем мужиком, который будет сильнее меня. Но я ошибалась. Я смогла бы ужиться только с тем мужиком, с которым я просто не захотела бы бороться и соперничать, доказывать, что я круче.

Мне было противно слушать женский бред о принце на белом коне, который прибежит, убьет дракона, и спасет тебя из башни. Я сидела в своей башне и пила с драконом на брудершафт, говоря ему «фас», и он дышал огнем на любого осмелившегося посмотреть в мою сторону мужчину. Я могла сигануть в окно этой самой башни, и приземлиться на четыре лапы, как кошка, отряхнуться и пойти в вольное путешествие. Но в башне мне как-то уютнее, тут все родное и привычное, и дракон всегда на подхвате.