Бесплатный фрагмент - Любовь и метафизика

От автора

Все тексты, представленные в книге, написаны за очень большой промежуток времени. Самый ранний, если не ошибаюсь, датируется 2003 годом. Есть и рассказы (в большей степени), и стихи (в меньшей). Все тексты я писал исключительно для себя, не рассчитывая на то, что кто-то когда-то их прочтет. Поэтому в каждом из них максимум автора, максимум моих внутренних переживаний и эмоций. Написаны они в очень отличные друг от друга периоды моей жизни, посвящены разным музам. В чем-то они похожи, в чем-то — сильно отличаются.

Благодаря убедительности слов одного человека, сейчас я решил опубликовать их для широкого круга и посмотреть, что из этого получится. Ранее все они были опубликованы на сайте proza.ru, в том числе часть — под псевдонимом Эрнеста Обломова. Кем-то они читались, но откликов почти не было. Один, правда, был два года подряд номинирован на премию «Писатель года» Союзом писателей, который, как я понимаю, этот портал рецензирует. Это рассказ «Остров счастья».

Далеко не всегда я вычитываю собственные тексты, поэтому местами могут встречаться опечатки. Прошу отнестись снисходительно к таким мелочам. Есть вопросы к конструктору, в котором я верстаю книгу — иногда он по своему усмотрению убирает интервалы, разрывы строк, отступы в абзацах и вообще живет своей жизнью. Ну и кроме того, прошу не оценивать весь сборник по одному отдельному рассказу. Если не понравился один, попробуйте начать хотя бы еще пару. Напомню, все они написаны за семнадцатилетний период. За это время менялось видение мира, менялись взгляды, отчасти менялся стиль.

По большей части, как мне кажется, тексты грустные. Поэтому любителям хэппи-эндов будет непросто. Основные темы — поиск себя, любовь, одиночество. Иногда — через метафизику (или фантастику, или эзотерику — кому как удобнее). Забавно то, что когда я стал перечитывать старые рассказы перед публикацией, я удивился. Кажется, десять — пятнадцать лет назад я знал подсознательно (или бессознательно) то, к чему сейчас сознательно с большими усилиями прихожу.

В любом случае, я рад каждому читателю. Приятного чтения.

Les Souvenirs

Я встретил ее в один из тех тихих сентябрьских вечеров, когда уже чувствуется приближение настоящей осени, но лето все еще не покинуло тебя. Солнце уже почти село, и все вокруг было озарено его последними лучами. Она шла по бульвару спокойно, не торопясь, и так красиво, как умела только она. Казалось, ничто вокруг не интересует ее. Она была целиком погружена в свои мысли, и никто на свете не был ей нужен в этот момент. — Привет, — сказал я без улыбки. — Здравствуй, — ответила она и улыбнулась. — Как ты? — Ничего, спасибо, а ты? Все пишешь? — Да, понемногу. Готовлю новый сборник. — Покажешь? — Обязательно. Мы стояли посреди бульвара и молча смотрели друг на друга. Я помнил, какой она была три года назад. Тогда она носила другую прическу, одевалась проще и скромнее и почему-то казалась ниже ростом. — Пойдем куда-нибудь, — предложил я. — Здесь рядом есть хорошее кафе. Ты никуда не торопишься? — Ну, полчаса у меня есть. И я с удовольствием проведу их с тобой. Кафе было из недорогих, и я любил там сидеть за кружкой пива, думая о чем-нибудь приятном. Я всегда приходил туда один и никогда не приводил туда своих знакомых. Это место было единственным, где я на самом деле мог побыть в одиночестве, если мне надоедали шумные компании. Здесь не нужно было веселиться, если тебе не хотелось, не нужно было острить и выслушивать пошлые шутки знакомых, каждый из которых был твердо уверен, что он и есть тот маленький винтик, без которого весь мир рассыплется на кусочки. И здесь я очень любил писать. Утром — за чашкой черного кофе, вечером — за кружкой светлого пива или бокалом красного вина. Мы вошли в так хорошо знакомый мне залик этого кафе. Называлось оно, кажется, «Шале», но отделано было под немецкий фахверк. В помещении был полумрак, пахло кухней и немного табачным дымом, и, как обычно, посетителей почти не было. Я жестом пригласил девушку за свой любимый столик у окна. Она села, закинув ногу на ногу. Господи, как она прекрасна! Еще прекраснее, чем была тогда, три года назад. Сейчас в ней чувствовалась какая-то уверенность и смелость. Я смотрел на нее и не мог заставить себя отвернуться. — Ты прекрасна, — сказал я ей. — Спасибо, — она улыбнулась. — И ты изменилась. Стала совсем другая, чем тогда… — Давай не будем, — оборвала она меня. Ей совсем не хотелось вспоминать, что было тогда. Мы помолчали. — Что ты будешь пить? — я, наконец, прервал молчание. — А что ты можешь посоветовать? — Я бы с удовольствием выпил вина. Здесь есть отличное испанское вино. «Solorca», кажется. — Не возражаю. Я подозвал официанта и заказал бутылку вина. — Вера. — Да? — Ничего. Просто вдруг захотелось произнести твое имя. Она отвернулась и стала смотреть в окно. По бульвару шли люди. Сидя за этим столиком в одиночестве я любил разглядывать гуляющих людей. Это было интересное занятие. Можно достаточно много узнать о людях и о жизни, просто сидя вот так за столиком и глядя в окно. Иногда появлялось ощущение, будто смотришь в аквариум, где все рыбы разные, но в то же время их невозможно отличить друг от друга. Как рыбы в аквариуме зоопарка не подозревают о существовании рассматривающего их посетителя, так и эти люди не подозревали о моем существовании. Но ощущение аквариума приходило лишь изредка. В остальное время я просто наблюдал за людьми, пытаясь угадать их проблемы, их мысли. С одними это было несложно. Другие — заставляли задуматься. Третьи просто ставили в тупик. Официант принес вино, бокалы и пепельницу. Пока я разливал вино, Вера достала из сумочки сигареты и закурила. — Все еще куришь? — Да. — А я вот бросил. — Что случилось? — Не знаю. Иногда курю сигары. Когда есть деньги. К сожалению, такое бывает не очень часто. — А я никак не могу бросить. Сигареты иногда очень помогают, знаешь ли. Лекарство от одиночества. — Знаю. Но я нашел лучшее лекарство. — Расскажи, мне интересно. — Я пишу. — А я вот курю. — Вижу. — Ни черта ты не видишь. Когда она стряхивала пепел, я заметил, что ее рука чуть заметно дрожит. — С кем ты сейчас? — тихо спросил я. — Ни с кем. Зачем мне кто-то нужен? Мне замечательно живется одной, — я понял, что это неправда. — Так гораздо проще. — Да. Наверное. — И намного интереснее. — Не спорю. Вера зло посмотрела на меня. Потом вдруг снова улыбнулась. Я всегда обожал ее улыбку. — Ты стала больше улыбаться. Три года назад ты почти никогда не улыбалась. — Давай не будем вспоминать, что было три года назад. Я тогда была дурой. Ее злили воспоминания. Меня тоже. — Тогда нам стоит притвориться, что ничего не было, — я поднял бокал. — Будем считать, что мы только сегодня познакомились. За знакомство. Вино было теплое, терпкое и очень приятное. В молчании мы выпили еще по бокалу. Вера взглянула на часы. — Мне нужно встретиться с одним человеком, — она бросила в сумочку сигареты и зажигалку. — Это ненадолго. Потом я буду свободна. Приходи. Помнишь, где я живу? — Помню, — еще бы я забыл. — Я приду.
После ее ухода я еще долго сидел, уставившись в стену. Я вспоминал. Мы познакомились с Верой почти три года назад, в конце сентября, в какой-то шумной компании. Один из моих знакомых представил нас друг другу. Весь вечер мы сидели за столом рядом. Мы говорили обо всем и ни о чем конкретно. В тот вечер я понял, что влюбился. Никогда раньше я никого не любил, и это чувство было для меня новым и необычным. Жизнь вдруг наполнилась смыслом, мир обрел краски, я был счастлив. После вечеринки я проводил ее домой. Она, не говоря ни слова, поцеловала меня в щеку и ушла. Два дня я не мог спать. Мой знакомый — тот, который нас познакомил — рассказал мне о ней. Тогда она жила с преуспевающим дельцом, он сделал ей предложение, и в скором времени они должны были пожениться. Меня это мало волновало. Я был уверен, что любовь открывает все двери. Это было моей большой ошибкой.
Вспоминая все это, я допил вино и заказал коньяку. Людей за окном стало больше. Я посмотрел на часы, они показывали без четверти девять. Рано. Я заказал еще коньяку.
Я сходил с ума от любви к Вере. Мои знакомые не узнавали меня. Один из них сказал мне, что Вера спит, чуть ли ни с кем попало. Я безумно любил ее, я не мог в это поверить, и едва не ударил того человека. Через несколько дней после нашего знакомства с Верой я устроил вечеринку у себя дома. Единственной моей целью было — увидеть Веру. Мы выпили довольно много, и когда все вышли на балкон курить, а мы с Верой остались одни в комнате, я поцеловал ее. Она ответила на мой поцелуй. Мы ушли в спальню, но я не хотел, чтобы все было вот так просто.
Часы показывали пять минут десятого. Я расплатился и вышел на улицу. Было прохладно, уличные фонари желто горели над головой. До дома Веры можно было доехать на трамвае, но мне очень хотелось пройти пешком. Вино и коньяк бродили в моей голове, было легко и приятно. Хотелось петь. Я был очень рад, что встретил Веру. И я был счастлив, что она не забыла меня, и что я сейчас иду к ней. Я шел и размышлял, как все-таки мне вести себя с ней. Мне было непонятно, чего она хочет. Мне вообще всегда трудно было понимать женщин. Зная Веру, я не мог угадать, что у нее на уме. Она могла пригласить меня как старого друга, просто посидеть и поболтать. И ничего между нами не было бы. А могла и захотеть переспать со мной. В этот вечер я предпочитал второе. Я не видел ее почти три года и был уверен, что забыл все, что между нами было, все свои чувства. После нее у меня было много женщин, и, хотя ни к одной я не испытывал таких чувств, как к Вере, они помогли мне отвлечься от моих страданий. Поэтому мне просто хотелось провести с ней ночь. Рядом с домом Веры я зашел в магазин и купил две бутылки шампанского, коробку конфет и фрукты. У входа в ее подъезд я остановился и глубоко вздохнул. Здесь, на этом самом крыльце три года назад, почти в такой же вечер мы стояли обнявшись. Я клялся ей в любви, а она тихо плакала, уткнувшись мне в плечо. Небо было чистым, светила луна, дул легкий ветерок. Мы не могли расстаться друг с другом. Вера говорила, что не может бросить своего жениха, что она его любит, что она любит и меня, но его — больше. Это была неправда, и я знал это. Но по многим причинам она боялась бросить налаженную, спокойную и беззаботную жизнь. Ведь тогда у меня не было ничего, и я ничего не мог ей предложить. Кроме любви, конечно. Наверное, она боялась всего этого. И своих чувств. Несколько дней подряд я приходил к ней, но ее сестра, которая тогда жила вместе с Верой, говорила, что Веры нет дома и неизвестно, когда она будет. Звонить тоже не было бесполезно. Тогда я покупал цветы и оставлял их сестре, чтобы она передавала их Вере. На цветы я не скупился и очень скоро влез в долги. Потом, не имея денег даже доехать, я ходил к ней пешком. Я жил на другом конце города, и дорога в одну сторону отнимала не меньше часа, но мне было все равно. Один раз я пришел только для того, чтобы кинуть письмо в почтовый ящик. В письме было пылкое и путаное объяснение в любви и стихотворении, посвященное ей. Как я узнал позже, это письмо не произвело на нее никакого впечатления. Мне были неприятны эти воспоминания. Я открыл дверь подъезда и вошел, вдыхая его резкий запах. Лифт, нужный этаж, дверь направо. Вера открывает дверь. Она в домашней одежде, но в ней она выглядит ничуть не хуже, чем в самом шикарном своем вечернем платье. Обтягивающие светлые бриджи, светлый топ, голый живот, стройные ноги, отличная фигура, глаза, волосы, плечи… Я не мог оторвать глаз. А она смотрела на меня и улыбалась. Было видно, что она довольна произведенным эффектом. — Заходи. — Ты прекрасна, — сказал я, входя в квартиру. — Ты повторяешься. — Ты же знаешь, что я могу повторять это бесконечно. — Не забывай, мы только сегодня познакомились. — Все равно. — На первом свидании неприлично говорить так откровенно. — Мне плевать. — Ты пьян. — Ни капельки. Как она была прекрасна! Я смотрел на нее, когда она доставала бокалы, и когда она ставила их на журнальный столик в гостиной, когда она села в кресло напротив, и когда она закурила. Она завораживала. Я хотел ее. — О чем ты сейчас пишешь? — спросила она, привычным движением затушив окурок в пепельнице. — Как обычно. О любви, об одиночестве, о радости, о грусти, — я никогда не любил говорить о своих стихах. Даже с Верой. — Прочти что-нибудь. — Не хочу. — Ты пьян. — Теперь ты повторяешься. — Плевать. — Я не пьян, но скоро буду. Я хочу быть пьяным сегодня. Я открыл шампанское и разлил его по бокалам. Оно радостно искрилось в ярком свете ламп. Я встал и выключил свет в комнате. — Сейчас, — Вера вытащила из шкафа высокую свечу в красивом подсвечнике. — Можно сказать, поэзия. Я промолчал. Она позволяла себе такие колкости только в хорошем настроении. Мы выпили — второй раз за вечер — за знакомство и улыбнулись друг другу. Потом выпили за любовь — серьезно. Потом снова с улыбкой — за Веру. — Ты стала чаще курить. — Я знаю. — Прекращай. — Иди ты… Молчание. Я смотрю на нее, она сидит в кресле, вся напряжена, опустив глаза на кончик сигареты. Потом вдруг, будто что-то решив для себя, расслабившись, откидывается на спинку кресла. — А у тебя есть кто-нибудь? — тихо спросила она, подняв глаза на меня. — Кроме тебя никого. — Прекрати, я серьезно. — Я тоже. Только ты. И только сейчас. В дрожащем свете свечи ее светлые волосы казались золотыми, а большие карие глаза блестели, как два драгоценных камня. Я хотел ее, но решил не торопить события. Мы допили первую бутылку шампанского, и тогда я почувствовал себя достаточно пьяным. — Давай потанцуем, — предложил я. — Давай, — шепотом ответила она. Мы встали и включили музыку, тихо и ненавязчиво. Вера обняла меня за шею, и я услышал запах ее духов, такой же спокойный и ненавязчивый, как музыка. От этого запаха я совсем потерял голову. Не в силах больше сдерживаться, я притянул Веру к себе и поцеловал. Она прижалась ко мне всем телом, и, как сквозь сон, я услышал: — Я хочу тебя, — и глубокий вздох.
Мы лежали в постели, обнявшись, счастливые и усталые. Приятно было чувствовать себя усталым и счастливым, и чистым, как после душа. Мы молчали, но все еще слышал ее страстный шепот, чудесный аромат ее тела, видел ее обнаженный силуэт на фоне окна, когда она встала, чтобы одеть пижаму. Я был безумно счастлив. И я снова стал вспоминать.
Вскоре после того, как Вера попросила меня больше не приходить к ней, один человек, которого я тогда считал другом, сказал, что мне нужно было переспать с ней, когда была возможность. А через несколько дней он сам переспал с Верой на какой-то вечеринке. Я ничего не сказал этому человеку, потому что я считал его своим другом. Я внезапно вспомнил своего знакомого, назвавшего Веру распутницей, вспомнил, как чуть не ударил его. Зря я тогда сдержался.
Когда я вернулся из прошлого в спальню Веры, она уже спала. Я нашел под одеялом ее ладонь и накрыл ее своей. Сквозь сон Вера тихонько сжала мою руку. Я уснул счастливый. Мне снились сны. Я опять был там, а точнее тогда. Мы снова познакомились с Верой, и я влюбился. И я пил, пытаясь не слушать, что говорят о ней люди, которых я считал друзьями. Я снова каждый день приходил к ее двери с цветами и отдавал их ее сестре. А потом мы стояли у ее подъезда, по ее щеке катилась слезинка, луна освещала ее лицо, и я думал, что так бывает только в фильмах. И я снова почувствовал разочарование и пустоту, узнав о том, что она спала с моим другом. Я ощущал почти физическую боль, и мне было горько и обидно. И я перестал приходить к ней и больше не звонил. А когда наступила настоящая осень, с холодным дождем, ветром и слякотью, мы встретились снова.
Я проснулся рано утром. Вера спала, отвернувшись от меня. Ее голова лежала на моей вытянутой руке. Лежать так было неудобно, и я стал потихоньку вытаскивать свою руку из-под головы Веры. Она зашевелилась, и я, боясь разбудить ее, замер. Вера не проснулась. Я вытащил руку и встал с кровати. За окном было великолепное утро. Очень давно я не чувствовал себя утром настолько счастливым. Потом я посмотрел на Веру. Она спал, повернувшись на бок, и лучи только что взошедшего солнца падали на ее лицо, и казалось, что оно светится изнутри. Мне очень захотелось поцеловать ее, но я боялся, что это ее разбудит. К тому же, сказал я себе, все эти нежности ни к чему. Это была замечательная ночь, и я испорчу все своим желанием иметь больше. Но мне все равно очень хотелось поцеловать Веру, и я решил, что поцелую ее, как только она проснется. Я сел на краешек кровати, но потом вспомнил, что Вера любит поспать подольше. На полках книжного шкафа стояло много книг, но мне совсем не хотелось читать. Я чувствовал себя невероятно счастливым, хотелось петь, танцевать, делать что-нибудь хорошее. Поэтому я забрал из гостиной бокалы и пустую бутылку и отнес их на кухню. Бутылку я поставил на пол рядом с дверью на балкон, а бокалы помыл и насухо вытер. Захотелось курить, и я стал искать сигареты. В кухне их не было, в гостиной лежала пустая пачка. Я хорошо знал Веру и знал, что где-то должна быть неначатая пачка. Но я не стал ее искать. Мне не хотелось шарить по чужим ящикам, чтобы перебить вкус радости вкусом сигарет. Потом мне захотелось чаю, но в чайнике было пусто. Я не хотел шуметь и сел на стул у окна. Был выходной день, и вместо спешащих на работу людей на улицах царила пустота. Весь мир вокруг был каким-то очень чистым и тихим. И золотым, как волосы Веры вчера вечером при свете свечи. А может быть, мне просто так показалось. Резко зазвонил телефон. Мне захотелось разбить его, чтобы он не мешал спать Вере. Но вместо этого я вошел в спальню и осторожно коснулся плеча девушки. Она резким движением поднялась с кровати и, морщась, подошла к телефону. Бросив в трубку пару коротких фраз, Вера вернулась в спальню и легла, повернувшись ко мне спиной. Я ждал, что она что-нибудь мне скажет, но она молчала. Я тоже отвернулся и стал смотреть в окно. Через какое-то время я услышал, что Вера встает. Я продолжал стоять, не оборачиваясь. Вера молча оделась и вышла из комнаты. Потом мы сидели на кухне и пили чай, и Вера сказала, что у нее болит голова. Я понял, что мне лучше уйти.
По дороге домой я не мог ни о чем думать. Мне было слишком хорошо для этого. Я говорил себе, что получил то, чего давно хотел, и что теперь у меня этого уже никто не отнимет. И мне не надо большего. Но она сказала мне, перед тем как я ушел, что позвонит, когда ей станет лучше. Я удивился. Это было уже нечто новое. Тогда я мог только мечтать о том, чтобы она мне позвонила. Дома я не знал, чем себя занять. Я не мог спать, несмотря на то, что почти не спал этой ночью. Я не мог читать, не мог смотреть телевизор, мне не хотелось писать. Чувства переполняли меня. Стоило мне присесть, глаза закрывались сами собой, но сон не приходил — я видел ее. Ее лицо, волосы, разметавшиеся по подушке, закушенная от страсти губа — все это стояло у меня перед глазами. А еще я слышал ее тихие стоны и страстный шепот, и чувствовал ее жаркое дыхание и неповторимый аромат ее тела, тепло ее рук и биение сердца. Когда становилось невозможно переносить эти видения, я вставал и ходил по квартире до тех пор, пока мне это не надоедало, и я не садился снова. Ближе к вечеру мне очень захотелось услышать ее голос. Я ждал ее звонка, но она все не звонила. С каждой минутой ожидание становилось все более невыносимым. Мне жутко хотелось курить. Со скоростью спринтера я сбегал в магазин за сигаретами, боясь пропустить звонок. Вечером я с удивлением обнаружил, что от прекрасного утреннего настроения не осталось и следа. Я стал раздражительным и нервным, и уже почти не отходил от телефона. В пепельнице не осталось места для новых окурков, но я не мог заставить себя встать и почистить ее. Когда у меня уже почти пропала надежда услышать Веру, нервы стали понемногу успокаиваться. Я достал из бара бутылку виски, подаренную мне кем-то из знакомых, взял стакан и сел в кресло, лицом к окну, чтобы видеть ночное уже небо. Луны видно не было, звезды с трудом проглядывали сквозь легкие облачка, зарево городских огней светило звездам в лицо. Мне стало грустно. Она не позвонит. И большой глоток обжигающего виски. За твои чудесные карие глаза, Вера! И еще глоток. За твои золотые волосы, Вера, дорогая! И еще пара маленьких глотков. За тебя, моя Вера. Нет, не моя. Но у нее никого нет. Ну и что? Она моя. С чего бы это? Я ее люблю. Неправда. Нет, люблю больше всего на свете. Не любишь, это только страсть. Я люблю ее. Ты забыл ее. Я думал, что забыл. Она не захочет быть с тобой. Неужели для нее эта ночь ничего не значила? Не тешь себя нелепыми иллюзиями, конечно нет. Господи, как же я пьян.
Наутро жутко болела голова. Оказалось, что я выпил больше половины бутылки виски, вдобавок я целый день ничего не ел и измотал себя переживаниями. Но алкоголь сделал свое дело — я смог выспаться ночью, не терзаясь воспоминаниями. И я был даже рад, что голова болела так сильно — это хоть немного отвлекало от мыслей о Вере. После завтрака я сел писать, но не смог выдавить из себя ничего, кроме пары строф дешевой тоски и жалости к самому себе. На душе было отвратительно. Телефон зазвонил во второй половине дня. С замиранием сердца я снял трубку. Это была Вера. Ощущение счастья вчерашнего утра вернулось ко мне. Но ее голос был каким-то странно бесцветным и чуть-чуть грустным. Она говорила со мной, как обычно говоришь с человеком, с которым какое-то время общался достаточно близко, но потом вдруг у вас не осталось общих тем для разговора, и вы перестали интересовать друг друга. Вера сказала, что вчера она целый день отвратительно себя чувствовала, пыталась заснуть, но не могла. Поэтому и не звонила. А в конце разговора сказала, что как-нибудь еще позвонит. И положила трубку. По опыту общения с Верой я сделал вывод, что она поблагодарила меня за хорошо проведенную ночь, но ничего серьезного ей не нужно. Как-нибудь. Какая многообещающая фраза. Это значило, что Вера и сама не знает, позвонит ли она мне еще когда-нибудь. Откинувшись на спинку дивана, я почувствовал полное опустошение. Только что, минуту назад, жизнь имела смысл. Даже тогда, когда я ждал ее звонка, когда я пил виски и терзался сомнениями. Даже тогда жизнь имела смысл. Теперь мне было нечего ждать. И ничего не ждало меня в обозримом будущем. На меня опять нахлынули воспоминания.
Мы снова встретились поздней осенью, во время холодных дождей и сырого ветра. Знакомый пригласил меня свой день рождения. Я немного опоздал, и когда пришел, все были уже в сборе. Наша компания сидела на крытой террасе знаменитого летнего кафе в городском парке. Здороваясь с именинником, я окинул взглядом всех присутствующих и вдруг заметил ее. Вера сидела рядом с каким-то молодым человеком, который оживленно рассказывал ей о чем-то. Я принес себе стул и сел недалеко от них. Вера заметила меня и молча кивнула, здороваясь. Затем она отвернулась и что-то сказала своему соседу. Молодой человек, смущенно улыбаясь, удалился. Я сел на его место. — Зачем ты его прогнала? — спросил я, закуривая сигарету. — Он дурак. Целый час рассказывал о своих родственниках. — Тебе не было интересно? — Заткнись. Пока я был трезв, мне хотелось подколоть ее. — А ты рассказала бы ему о своем бизнесмене. — Глупо с твоей стороны. — Прости. — Мы разошлись с ним. — Ты прогнала его, потому что он тоже дурак? И он тоже любит рассказывать о своих родственниках? — Не язви. Если бы только знал, как мне сейчас паршиво. — Паршиво одной? — мне стало жаль ее. — Просто паршиво. Если бы я знала из-за чего, я бы уже давно нашла средство против этого. Угости меня сигаретой.
Вечером пришел мой старый знакомый, которого я не видел очень давно. Он принес большую бутылку коньяка, и мы приятно провели вечер, разговаривая о пустяках. Это было хорошо для меня. Пустая болтовня отвлекла меня от мыслей и воспоминаний. Когда знакомый ушел, я лег на диван и почти сразу заснул. А утром появилась идея. Я решил позвонить Вере сам. Но не сегодня. Весь день у меня был занят. Я должен был отнести свой новый сборник редактору, сходить в типографию, переговорить с парой человек. Вере я позвонил на следующий день. — Привет. Какие у тебя планы на завтра? — я боялся, что она откажет сразу же. — Никаких. — Тогда приезжай завтра ко мне. — Хорошо. И все. Вот так просто. «Хорошо». Вера была опытной женщиной и, конечно, она знала, для чего я ее пригласил. И для нее это было вот так просто. На следующий день я купил шампанского и конфет. Ее любимых. Купил дорогих сигарет и навел порядок в квартире. К моему удивлению Вера приехала вовремя. Она вошла в комнату, безумно красивая, улыбающаяся, и где-то глубоко в подсознании у меня промелькнула мысль о том, что может быть мы, наконец, сможем быть вместе, что наши отношения для нее больше, чем просто пара хорошо проведенных ночей. Я включил свою любимую музыку, очень тихо. Потом мы выпили немного шампанского, сидя в разных углах дивана. На кухне лежала коробка конфет, но я совершенно забыл о ней, глядя на Веру. Она говорила о ком-то из наших общих знакомых, но мне была неинтересна тема разговора. Я просто сидел и слушал ее голос, следил за ее красивыми чуть полноватыми губами. А потом Вера вдруг замолчала, и я понял, что она хочет меня. Но я знал, что теперь — сегодня — это от нас уже никуда не денется, и не торопился. Мы поболтали еще о чем-то, потом я долил шампанского в бокалы, придвинулся к Вере и обнял ее за плечи. Она прижалась ко мне, но я продолжал просто смотреть на нее. Я был пьян. Но не от шампанского. Меня пьянил аромат ее волос, цвет ее больших глаз, тихий голос. Тогда я взял ее бокал и поставил его на пол около дивана, рядом поставил свой. Я притянул Веру к себе и поцеловал, и она открылась мне навстречу, и поглотила всего меня, и я стал ее частью. А потом, когда мы встали, чтобы перейти в спальню, я задел ногой бокал, и тот, упав, разбился. Я сказал: — На счастье. — Ты уверен? — спросила Вера. — Я хочу, чтобы это было так. Мы ушли в спальню, и любили там друг друга. Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, хотя я знал много женщин. Не знаю, сколько часов мы провели в спальне, но это было время страсти, безумия, счастья и наслаждения друг другом. Была уже ночь, когда Вера сказала, что ей нужно идти. — Зачем? Оставайся у меня. — Не могу. Мне нужно домой. — Но почему? Уже очень поздно. Останься. — Я должна ехать домой. Я не стал ничего больше спрашивать. Мы оделись и вышли покурить на балкон. Я был снова безумно счастлив, свежий ночной ветер освежал и бодрил, и не чувствовалось усталости. Вера обняла меня за плечи. Я поцеловал ее — сначала в щеку, а потом в губы. В темноте я увидел, что она улыбается. Мне очень хотелось сказать что-нибудь ласковое, но я словно онемел, мне просто не хватало слов. Потом мы ехали в трамвае, и Вера очень нежно обнимала меня, положив голову мне на плечо. Она смотрела куда-то вдаль и улыбалась. Я тоже посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел. — Почему ты улыбаешься? — спросил я тогда. — Просто так. У меня очень хорошее настроение. А что странного? — Я не привык видеть тебя улыбающейся. Три года назад ты больше грустила. — Не хочу об этом говорить. Когда мы вышли из трамвая, Вера взяла меня за руку. Ее ладонь была маленькой, мягкой, теплой и нежной, и какой-то необыкновенно уютной. И мне никак не хотелось выпускать ее, когда мы подошли к ее подъезду. Мы поцеловались. — Позвони мне завтра, — шепнула она. — Конечно, — и поцеловал ее еще раз. По пути домой я почувствовал себя невероятно усталым, как будто после десятикилометрового кросса. И хотя я никогда не бегал десятикилометровый кросс, я был уверен, что устал именно так. В голове крутились в беспорядке сотни разных мыслей. Вера восхитительна. Нужно хорошо выспаться. Я не смогу заснуть. Интересно, который час. Как я счастлив! Так непривычно, что она просит ей позвонить. Я ее люблю. Не, не нужно снова портить все. Позвоню ей завтра вечером. Неужели у нас наконец что-то получится? Она великолепна. Но как же я устал, я с трудом стою на ногах. Но в эту ночь я так и не смог заснуть. Я привел свои мысли в порядок и пытался понять. Что будет, если я предложу ей встречаться? Я очень хочу, чтобы мы были вместе. Господи, помоги мне, дай нам шанс. Только не стоит торопиться. Я опять могу все испортить, как тогда. Но ведь то, что было сегодня, что-то на самом деле для нее значило? Не то, что было в спальне, а то, что было после. Ее нежные объятия, улыбки, ладонь, доверчиво укрывшаяся в моей. Я был уверен, что это уже о чем-то говорит. Я так хотел. И еще — она попросила меня позвонить. К утру меня снова стали мучить воспоминания.
В разгар вечеринки, когда все гости разбились на небольшие компании, мысли утратили связность, а язык уже отказывался успевать за ними, я придвинулся ближе к Вере и обнял ее. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Ее взгляд обжег меня, но я не понял и не хотел понимать его смысла. Я потянулся к ней, чтобы поцеловать, но она резко отвернулась, а потом положила голову мне на грудь. Я поцеловал ее волосы, ощущая их чудесный запах. — Зачем? — сказала она, поднимая голову. — Я люблю тебя, — ответил я. — А я думала, ты все понял, когда перестал звонить. — Я люблю тебя, — сказал я снова. — Мне пора, — Вера встала. Она ушла, не сказав мне больше ни слова. С тех пор мы ни разу не встречались. До этой осени.
Я собирался позвонить Вере вечером, но днем меня охватило нетерпение — я подумал, вдруг она захочет пойти прогуляться. Она подняла трубку не сразу. Голос был сонный — видимо она проснулась только недавно. — Не хочешь сходить куда-нибудь вечером? — мой собственный голос показался мне каким-то далеким и странным. — Нет, я занята сегодня. — А завтра? — Не знаю. Наверное, тоже. Она просто не хотела меня видеть. — Когда мне позвонить? — я хотел спросить, звонить ли мне вообще когда-нибудь еще, но не смог. — Звони когда хочешь, — ее голос опять был бесцветным. Мы попрощались, и я повесил трубку. Иногда женщины просто ставили меня в тупик. Я не знал, что и думать. Если бы она сказала мне не звонить ей больше, я бы понял ее. Конечно, мне было бы тяжело, но я смог бы понять. Ей явно не хотелось со мной встречаться, но все же она сказала, чтобы я звонил, когда захочу. Вера знает меня достаточно, и если она так сказала, значит, она этого хотела. Не может быть, чтобы она думала, что я ей не позвоню. Я не мог собраться с мыслями. Дни, проведенные с Верой, были слишком хороши. Это не могло продолжаться долго. Следующие несколько дней я провел в разных компаниях. Каждый вечер я напивался, отвлекаясь от мыслей о Вере. Сначала это помогало. А потом появились муки воспоминаний. Стоило мне покинуть вечеринку, как яркие картины, вызванные памятью, набрасывались на меня, словно стая голодных прожорливых гиен. И я не мог им сопротивляться. Но теперь я вспоминал не то, что было три года назад — я вспоминал последние дни. И две ночи, проведенные с Верой. Через три-четыре дня меня стало тошнить от шумных гулянок, и вечерами я оставался дома. Начались дожди, стало грустно и мрачно. Слова приходили сами собой, мне оставалось только успевать их записывать. Стихи получались мрачные, наполненные тоской, осенним дождем и безысходностью. Со времени последнего разговора с Верой прошла неделя, и я решил сходить к ней. Все-таки не было даже намека на разрыв отношений. После той, первой ночи, она тоже говорила со мной по телефону, как с чужим. Я утешал себя. В глубине души я знал, что никаких отношений никогда и не было. И разрывать тоже было нечего. Но я все-таки поехал к ней. Вера открыла дверь и улыбнулась, увидев меня. У нее были гости. В гостиной играла музыка, кто-то громко разговаривал. Вера вышла ко мне и прикрыла дверь, опершись на нее спиной. — Я не вовремя? — Да нет, ничего страшного, — она устало улыбалась — А я хотел пригласить тебя куда-нибудь. — Я занята. — Понятно. — Нужно было сначала позвонить. — Извини. Я стоял и смотрел на нее. Она была без макияжа, но так ее лицо выглядело еще милее и приятнее. — Я занята, — повторила Вера. — Ухожу. В тот вечер я опять напился с двумя старыми приятелями. Утром я чувствовал себя отвратительно: голова гудела, меня слегка мутило, постоянно хотелось пить. Мысли разбегались, как стайка мальков при приближении акулы. Я вспомнил, что вчера вечером говорил приятелям о Вере. Они пытались что-то мне советовать, но мы были очень пьяны, и я не слушал их. Стало противно и стыдно, как будто я рассказал что-то непотребное о своей сестре. Потом я подумал о гостях Веры. Там были мужчины. А что, если она переспала с кем-нибудь из них? Ведь для нее все просто. При мыслях об этом я чуть было не задохнулся от ярости и ревности. Я изо всех сил ударил кулаком в стену. Это не помогло. Я вышел на балкон и закурил. Руки немного дрожали, и я с интересом посмотрел на опухающие костяшки пальцев. Не докурив, я выбросил сигарету и подошел к телефону. Четыре долгих гудка я стоял, вцепившись одной рукой в столик, а другой сжимал трубку так, что, казалось, она сейчас лопнет. — Алло. — Привет, Вера, это я. — Я поняла. Тишина. — Как вчерашний вечер? — Так себе. Все напились и расползлись по домам. На душе стало немного легче — Вера не стала бы врать. — Ты свободна сегодня? — Нет, у меня полно дел, — ее голос был холодным, но жег сильнее огня. — Может быть, ты освободишься к вечеру? Выпьем мартини. — Нет. — Почему? — Ты слишком любишь задавать вопросы. — Что поделаешь… Я понял, что это бесполезный разговор. — Хорошо, я понял. Ты знаешь мой номер. Звони сама, когда захочешь. — Обязательно. — Тогда счастливо. — Пока. Я осторожно положил трубку и сел в кресло. Она мне больше никогда не позвонит. Господи, только не это, только не так! Пусть она мне позвонит еще раз. Я дам ей все: любовь, радость, ласку, счастье, внимание — все, что она захочет. Но я знал, что она мне больше никогда не позвонит. Это был конец. Теперь уже точно навсегда. Мне было очень хорошо с ней. Наверное, ей тоже. Но она решила уйти, оставив меня в недоумении. Я до сих пор не мог ее понять. Она ушла, не оставив ничего на память о себе. У меня не было ни одной ее фотографии, ни одной вещи, принадлежавшей ей. Правда, у меня осталось кое-что, с чем я никогда не смогу расстаться, даже если очень захочу. Фотографии могут порваться или выцвести, а вещь — просто потеряться. А то, что у меня осталось, будет со мной до конца жизни. И я поклялся себе хранить это в чистоте и свежести, что бы ни происходило вокруг меня и внутри меня. Этой вечной вещью были воспоминания. Les Souvenirs.

Февраль 2003

Дар

Говорят, когда не о чем писать, пиши об этом. Но я-то знаю! Мне есть, о чем написать. Только никто мне не верит. То есть вообще никто.
Дело в том, что у меня есть способность. Многие назвали бы ее даром. Но для меня она стала проклятием. Уже почти двадцать пять лет она не дает мне жить. И за столько лет ни один человек мне не поверил.
А суть моей способности в том, что я могу видеть судьбы людей. Нет, не всю их жизнь; только ближайшее будущее. Вот иду по улице, смотрю — женщина. И сразу вижу картинку: вот она приходит домой, готовит ужин, смотрит телевизор, на следующее утро идет на работу. Вот идет навстречу парнишка. И я вижу, что он придет к своей подруге, ну и… все остальное.
Вроде бы ничего страшного, да? Вся беда в том, что я вижу судьбы не всех людей. И только изредка — хорошие судьбы. Гораздо чаще — почти всегда — я вижу, если с человеком произойдет что-то плохое в ближайшие часы. Неважно что: машина собьет, или нападет кто-нибудь. Да что угодно! И всегда ярко, во всех подробностях. Это уже само по себе страшно. Представьте: видишь, парень в машину садится — и тут же картинка, как через час его мозги с глазами отдирают от лобового стекла. Не справился с управлением. И как головой ни крути, глаза ни закрывай — все равно картинка эта перед тобой. Но и это еще не самое плохое.
Дар этот, проклятье мое, начал у меня лет с десяти проявляться. Ну я сначала не понимал ничего, думал — галлюцинации. И никому ничего не говорил, боялся в психушку попасть. Тогда, как раз, у нашего соседа белая горячка случилась — он все по двору за немцами гонялся. В десанте, кажется, в войну служил. Приехала машина, дядечки в белых халатах его туда засунули и увезли. Родители между собой шептались, в психушку, мол, его забрали. Вот я и боялся, что со мной то же самое будет. До пятнадцати лет боялся. И молчал. А в пятнадцать лет увидел, что отца машина собьет. Прямо возле дома, по дороге в пивнушку. Жутко мне тогда стало. Начал я его упрашивать не ходить никуда. Он сначала не понимал, стоял только и глазами на меня хлопал. А потом я ляпнуть додумался, что картинку видел. Отец минут пять смеялся. Потом слезы с глаз вытер, дыхание перевел и говорит: «Какие ж тут у нас во дворе машины? Раз в год если проедет…». И ушел. Его правда была. Жили мы на окраине, машин тога в городе еще немного было. Да только как раз в тот вечер занесло к нам дурака какого-то пьяного. И отец как раз дорогу переходил. Все, как я говорил, вышло. Мать наш тот — последний — разговор слышала. Потом все на меня смотрела как-то странно. Но не говорила ничего. А через несколько месяцев я увидел, что у нее инфаркт будет…
После этого начал я людей сторониться. Жил один, учиться, работать пытался. Родственники помогали. Все равно, нет-нет, да увидишь что-то, хоть из дому не выходи. Стал пытаться помогать. Сначала предупреждал. Рассказывал, объяснял, убеждал. И все без толку. Кто ж поверит такому?.. Друзей совсем не осталось, психом меня считали.
Как-то раз, лет пять назад, девчонку встретил. Молодая такая, красивая. Вдруг раз — картинка: она в подъезд заходит, а на нее сволочь какая-то в маске нападает и насилует. Само собой, предупреждать я ее не стал — на меня же еще и в милицию донесет. Пошел за ней, палку по дороге подобрал, думал отбить. А ночь уже почти была — темно. Я девчонку догонял, и впопыхах споткнулся — голову разбил и руку сломал. И пока эта тварь девчонку в подъезде насиловала, я в ста метрах без памяти лежал.
Еще через год увидел, что сосед мой сверху — мужик хороший, мой одногодка — с балкона сорвется, когда окна менять будет. Я в этот день к нему пошел, сказал, что день рождения у меня. Он ко мне пришел, посидели, водки выпили. А потом покурить вышли. На балкон. Рядом стояли, разговаривали. Вдруг он зашатался, сигарету выронил и — вниз головой на асфальт. Я и рот открыть не успел. Врачи говорили, что давление у него то ли упало, то ли подскочило, голова закружилась, он равновесие потерял.
После этого я и стал задумываться: а могу ли я вообще что-то сделать? Не только эти два случая в моей жизни были. Пальцев не хватит посчитать, сколько раз я пытался что-то сделать, как-то помочь. И ни разу не получилось. Или мне что-то мешает, или случается по-другому. Но все равно случается. Правда выходит, что от судьбы не уйдешь.
И вот это-то бессилие и есть самое страшное. Видишь, знаешь, а сделать ничего не можешь. Другой бы на моем месте давно бы привык и на картинки внимание бы обращать перестал. А я так не могу. Каждый раз, когда беду вижу — всегда помочь пытаюсь. Каждый раз хочется верить, что все-таки получится что-то изменить, предотвратить смерть, спасти от увечья. И никогда не выходит.
Я всегда после такого домой прихожу — сразу полный стакан водки выпиваю. Трясет всего слезы на глазах, кулаки так сжимаешь, что пальцы потом разогнуть больно. И водка не очень-то помогает. Трясти перестает, зато потом всю ночь плачешь.
Вчера вот последний случай был. Он-то меня и доконал. Не могу так больше жить. Страшно и больно. И еще — обидно.
Иду утром на работу, настроение вроде бы неплохое. Неплохое — это когда меня от картинок моих не трясет. А возле школы нашей автобус стоит, полный детишек, лет по семь-восемь, на экскурсию куда-то. Смотрю я на него и вдруг вижу, как этот автобус на крутом повороте с дороги вылетает. А дорога по горке идет. И катится тот автобус с нее, переворачивается… Я непроизвольно глаза зажмурил. Инстинкт человеческий, хоть и не помогает. Нет, думаю, не должно этого быть, нельзя так. Знал, что бесполезно, чувствовал, а все равно побежал. В автобус заскакиваю — водителя нет, только учительница молоденькая сидит с детьми. Кричать, упрашивать, чтобы она детишек из автобуса вывела и никуда их не возила? Бесполезно. Кто будет слушать неопрятно одетого лысеющего толстячка? Нужно было что-то делать. И, как назло, в голову ничего не приходило, — картинка еще перед глазами стояла.
Что делать? Идеи все дурацкими казались. Да и были они дурацкими. Сломать что-то в механизмах, в двигателе автобуса? Так я в жизни ни к каким двигателям и близко не подходил. А так еще сломаю что-нибудь не то, еще хуже будет. Автобус угнать? Тоже смешно: как его завести, а потом еще им и управлять?
Так я и стоял в дверях автобуса, и вид, наверное, у меня был дикий. Помню, и учительница, и дети на меня смотрели со страхом. Я обернулся и увидел водителя — сразу понял, что это он: форменная темно-синяя куртка, ключи от замка зажигания в руке. Он шел от здания школы — невысокий, чуть старше меня, в очках. Я еще подумал: кто ж очкарику такому детей везти доверил.
И тут мне в голову стукнуло: нужно что-то с ним сделать, покалечить, чтобы он не смог вести автобус. Я кинулся к нему. Одним ударом я повалил его на землю. Никогда не был боксером, но в этот удар я вложил всю ненависть к своему дару, к необратимости судьбы. Водитель упал набок, ударившись головой об асфальт. Его очки отлетели в сторону, стекла покрылись трещинами. Я успел ударить его, лежащего, еще два или три раза, когда меня схватили двое охранников, выбежавших из школы.
Они скрутили меня и оттащили в сторону. Я попытался вырваться, но это было так же бесполезно, как драться черенком от лопаты против бульдозера. Пока один из охранников держал меня, второй помог водителю подняться, поднял и протянул ему очки. Я безвольно обвис на руках державшего меня. Перед глазами стояла картинка, яркая и четкая, во всех деталях: по узкой дороге спускаясь с горки едет школьный автобус; за рулем — водитель в разбитых очках; перед крутым поворотом одна линза высыпается из оправы; водитель часто моргает и щурится, пытаясь сфокусировать зрение на расплывающейся дороге; поворот; автобус летит, кувыркаясь, по склону горки. Все. Я заплакал. Сквозь слезы я видел, как автобус тронулся. Снова я оказался бессилен. И даже больше. Сейчас я не мог сказать с полной уверенностью, как бы все обернулось, не разбей я очки.
Спустя два часа, сидя в отделе милиции, я услышал по радио о крупной катастрофе: водитель школьного автобуса, ехавшего на экскурсию, не справился с управлением. В числе погибших — пятьдесят два ребенка, учитель начальных классов и сам водитель. Домой меня отпустили часа через три. Никто и не подумал связать катастрофу с моим нападением на водителя.
Когда я вернулся домой, мыслей уже не осталось. Осталось только воспоминание: лица детей в окне автобуса, удивленно и со страхом глядящие на меня, скрученного охранником. Почти всю ночь я просидел в темноте на диване, в полном ступоре смотря в темноту. Ближе к утру я уже знал, что должен сделать. И когда, наконец, я это понял, мне вдруг стало легче. Проходя из гостиной в кухню, чтобы написать это письмо, я случайно заглянул в зеркало, и на меня нахлынула волна образов. Еще никогда я не видел картинок о самом себе. И никогда картинки не наплывали волнами одна на другую, показывая бесконечность вероятностей. Вот я иду в предрассветных сумерках по высокому мосту, изредка глядя вниз; вот я на своем рабочем емсте, выполняю какую-то обычную работу; я в гостях, а вокруг полно людей… И что-то еще и еще. Бесконечность вариаций моей судьбы. Но как же так, если я всегда видел только один — непредотвратимый — исход? Выходит, я видел только окончательно определенные варианты. Я же пока еще не был до конца уверен в своем решении. Отсюда и волны вероятностей. Я перевел взгляд на окно в кухне. Луна еще стояла высоко, но до рассвета оставалось не слишком много времени. Значит, классик был прав: человек — сам творец и хозяин своей судьбы. Воистину. И во веки веков, аминь.
Я снова посмотрел на свое отражение в зеркале. Осталась лишь одна картинка. Не знаю, кто найдет это письмо. Не знаю, как отнесется к нему: засмеется или задумается, сложит и спрячет в карман или выбросит в мусорное ведро. Но постарайтесь запомнить, что даже неосторожное движение пальцем — в будущем может привести к катастрофе. На этом прощаюсь с миром людей, надеюсь, что вне этого мира мне ничто не помешает существовать (или не существовать) спокойно.
Убитый Даром.

* * *

В холодных предрассветных сумерках зимней ночи по длинному пустому мосту шел человек. Невысокий и полный, всем своим обликом он противоречил этому воскресному рассвету. Слегка опираясь на поручни ограждения, человек не спеша шел к середине моста, иногда поглядывая вниз, на свинец воды, колышущийся в ста метрах под ним. Ледяной ветер резкими порывами заставлял полы его плаща биться крыльями за спиной. Тонкими черными крыльями. Дойдя до середины моста, человек остановился. Посмотрев на небо, он глубоко вздохнул и поставил одну ногу на перила. Когда он поднимал вторую, новый порыв ветра снова поднял полы плаща в воздух, опутав их вокруг ног мужчины. Тот потерял равновесие, пытаясь его восстановить, замахал руками, цепляясь за воздух, и с коротким негромким возгласом упал вперед. Еще одним порывом ветер немилосердно швырнул его вбок, на опору моста, сломав позвоночник. Через секунду беспомощное тело рухнуло на выступающий над водой фундамент опоры, а затем медленно скатилось в холодную речную воду, плотно сомкнувшую над ним свои свинцовые волны.

17 ноября 2005

Изольда

Всю дорогу до дома вокруг меня происходило что-то странное. Прикуриватель в машине уже оказывался раскаленным, стоило только протянуть к нему руку; светофоры начинали моргать желтым, как только я подъезжал к перекрестку. Я оставил машину на парковке — двигатель долго не хотел глохнуть — и вошел в подъезд дома, который терпел меня вот уже десять лет. Я посмотрел в раззявленную в диком восторге пасть лифта, готового, казалось, поглотить неосторожную жертву и смаковать ее как леденец, гоняя от щеки к щеке.
Не чувствуя в этот вечер в себе желания стать лакомством бездушного монстра, я решил подняться по лестнице.
Второй этаж. И я слышу резкий запах старого дома. Лестница, которую не убирали лет сто. Пищеварительный тракт и клоака, нагло глядящая тебе в лицо экскрементами годов своего существования. Третий. Из-за облупленной деревянной двери орет телевизор. Четвертый обдает меня кислым неаппетитным запахом дешевой стряпни. Пятый, шестой.
За полпролета до своего этажа я останавливаюсь, чтобы посмотреть в окно. Подо мной, внизу, лежит город, серый и неопрятный, задыхающийся от собственной пыли, он упирается трубами заводов в гордое темно-синее вечернее небо. Трещина в оконном стекле, покрытом грязными разводами, разрывает город пополам. Сердце города безнадежно разбито. Где я мог это слышать?
Когда я открыл дверь, свет в моей квартире уже горел. Но был он тускло-холодным, неживым, нереальным. Я вошел в гостиную. Девушка сидела в кресле в дальнем углу комнаты, около окна. Мертвенно-бледная кожа, ярко-красные губы, длинные волосы цвета зимней безлунной ночи и ярко-зеленые глаза. И два черных кожистых крыла, покоящихся на спинке и подлокотниках кресла.
Она улыбнулась. Красивое лицо и жемчужно-белые зубы, почти сливающиеся цветом с кожей. Крылья чуть приподнялись и снова опали, когда она заговорила. 
— Ожидание успело утомить меня, — голос был высоким, с нежным бархатистым тембром.
Не знаю, что случилось со мной. Я должен был быть удивлен, испуган… Эти крылья… Но я просто достал сигарету и, закурив, сел на диван. 
— Кто ты?
Девушка засмеялась, запрокинув голову. Ее смех. Звонкий и мелодичный, он вызывал морозную дрожь во всем теле. 
— Меня зовут Изольда. Слуга Люцифера. Его рабыня. 
— Чего ты хочешь от меня? Почему ты здесь?
За окном садилось солнце. Его огненный шар бросал сквозь стекло последние лучи, и в их свете бледное лицо девушки ошеломляло прекрасной строгостью черт. Улыбка не сходила с ее губ. 
— Мой господин послал меня заключить с тобой договор, — наши глаза на секунду встретились, и ее взгляд пронзил меня раскаленной иглой. — Мы знаем все о тебе. Твоя главная слабость — женщины. Ты не можешь существовать без их внимания. Они дарят тебе вдохновение. 
— Напоминает «Фауста», — я затушил сигарету в пепельнице. — И ты хочешь купить мою душу. 
— Именно. Рада, что ты так быстро меня понял. Ценою будет любовь любой женщины, которую ты захочешь. Когда она надоест тебе, выберешь другую. И так до бесконечности. 
— До конца жизни, — поправил я Изольду. 
— До конца жизни.
Она сидела в кресле, необычайно красивая девушка с восхитительной улыбкой и пронзительным взглядом зеленых глаз, и только крылья за ее спи-ной придавали всему происходящему оттенок нереальности. 
— Я должен подумать. У меня есть время? 
— У тебя есть время до утра. Если ты не возражаешь, я останусь здесь. 
— Оставайся.
Я закурил еще одну сигарету. Женщины на самом деле играли в моей жизни главную роль. Они были моим стимулом к работе и моим вдохновением. Нет, я никогда не был мачо, умеющим соблазнить любую. Я легко влюблялся, и так же легко моя страсть уходила. Если со мной рядом не было женщины, я писал о тоске по любви. Если женщина была рядом, любовь говорила сама за себя.
Но больше всего меня притягивал процесс. Знакомство, флирт, первый поцелуй, первая ночь вместе. Драйв. И я охладевал, когда адреналин заменяло спокойствие.
Почему я сказал, что мне нужно подумать? Я должен был отказаться сразу же. И дело вовсе не в том, продам я душу дьяволу или кому-то еще. Просто тогда моя жизнь станет скучной. Они — всей своей Преисподней — не понимают сути. Какой мне толк от женщин, если я смогу иметь любую? Я понимал это с самого начала. С первых слов Изольды. Но все же что-то заставило меня оттянуть решающий момент.
Ее красота? Может быть. Я надеялся, что она останется, пока я буду думать, и я не ошибся. Я посмотрел на нее. Девушка сидела в той же позе, что и раньше — расслаблена, но в то же время готова взмахнуть крыльями и улететь. Ее глаза были полуприкрыты, и я не мог понять, видит ли она мой взгляд. 
— Изольда? — она подняла веки и вонзилась в мою душу чернотой зрачков, обрамленных в зеленую бездну. — Тебе доступны радости простых смертных? Алкоголь, например? 
— Когда я прихожу в мир людей, ко мне возвращаются все возможности человека. Я ведь тоже когда-то была смертной. 
— Что же случилось? — спросил я, доставая из бара коньяк и бокалы. — Как ты заработала эти чудные крылья? 
— Это тебе знать необязательно, — мой вопрос явно не обрадовал девушку.
Я протянул ей наполненный бокал. 
— Ладно. Я просто поинтересовался. За знакомство, — я отсалютовал ей своим бокалом. — Прости, у меня нет ничего к коньяку. Придется пить так. 
— Ничего. Обойдусь как-нибудь. 
— Скажи, почему послали именно тебя? Почему не старуху с косой или какое-нибудь десятиголовое чучело, при виде которого я пришел бы в ужас? 
— Я должна послужить залогом договора. Ты можешь провести со мной ночь, которую никогда не забудешь.
Заманчивое предложение. Теперь, когда солнце село, свет в комнате уже не казался таким тусклым, и я мог лучше рассмотреть девушку. Она была одета во все черное. Плащ, ниспадавший струей шелка с ее плеч, был рас-стегнут, открывая атласную рубашку. Под рубашкой, в такт дыханию девушки, вздымалась точеная грудь. Крутые бедра и стройные ноги были обтянуты брюками, расширявшимися книзу. 
— Нравлюсь? — в ее голосе проскользнули игривые нотки.
Промолчав, я долил коньяка в бокалы. 
— Тебе нравится возвращаться в мир людей? 
— Иногда. Бывает, я получаю от этого удовольствие. Чаще — беспокойство. 
— Какое беспокойство? Что ты имеешь в виду? 
— Ты слишком любопытен.
После коньяка голос Изольды потеплел, взгляд больше не пронизывал насквозь. 
— Мне интересно. Не каждый день встречаешь слуг дьявола. Кем ты была до?.. 
— До того, как стала рабыней Люцифера? — девушка задумчиво опусти-ла глаза. — Это было очень давно. Слишком давно. Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Я купила души сотен смертных, но ни один из них не задавал таких вопросов.
Она подняла свои чудесные зеленые глаза, и я увидел в них тоску. 
— Куришь? — я протянул ей сигарету. 
— Никогда не пробовала. 
— Попробуй. Вряд ли слуге дьявола есть смысл беречь здоровье.
Изольда непривычной рукой взяла сигарету и, прикурив, тут же закашлялась, но сигарету не потушила. Я улыбнулся ей. 
— Не слишком ты похожа на ту, что покупает души. 
— Просто ты, — она сделала ударение на слове «ты». — Слишком любопытен
С каждым мгновением Изольда становилась все более похожей на обычную молодую девушку. Невероятно красивую, но — смертную и близ-кую. Доступную. Она сидела и рассматривала блики света на пустом бокале. Я взял коньяк и подошел к девушке. Наполняя ее бокал, я коснулся ее руки. Нежная бархатная кожа. Но холодная, как лед.
Сев в угол дивана, я поднял свой бокал. 
— За тебя.
Она улыбнулась — совсем по-человечески — и кивнула. 
— Ты не похож на остальных. 
— Это комплимент? 
— Это правда. 
— Ты купила сотни душ. И каждому ты говорила то же самое? 
— Нет. 
— Каждому обещала незабываемую ночь? 
— Какая тебе разница? 
— А сама ты получала от этого удовольствие?
Не знаю, что на меня нашло, но я уже не мог остановиться. 
— Прекрати. 
— Или ты ничего не чувствуешь? Просто делаешь свою работу… 
— Хватит! 
— Это цена твоих черных крыльев? Что… 
— Заткнись!
Она смотрела на меня, а в ее глазах стояли слезы. Я отвернулся. Когда-то одна девушка сказала мне, что я могу довести до слез даже исчадие ада. Как же она была права.
Я снова посмотрел на Изольду. Она сидела, опустив голову, закрыв лицо ладонями. Крылья безвольно свисали за ее спиной. Я подошел и, встав пе-ред ней на колени, отнял ее руки от лица. 
— Прости, я не хотел…
Девушка подняла на меня глаза и, обвив мою шею руками, прижалась губами к моим губам. В одно мгновение мы оказались в объятиях друг друга. В комнате погас свет.
И не стало больше одежды. Наши руки вели нас, указывая дорогу друг к другу. Мои губы наслаждались холодным бархатом ее тела. Она гладила мои волосы весенним ветерком длинных пальцев. Мы принадлежали друг другу. А потом мы слились в единое целое. Мы стали друг другом, не оставив себе ничего, превратившись в легкое облако, меняющее форму под дуновением ветра. Мы любили друг друга, оттягивая сладостный момент, сплетаясь в невероятные, неземные сочетания звуков, вкусов, запахов и форм. На-конец стон, разбивший наше тело пополам, долгожданной радостной болью и грустью.
Луна освещала нас, лежащих на полу рядом, улыбающихся и счастливых, охмелевших от безумия любви. Моя рука скользила по ее нагому бедру, выше к талии, еще выше — ласкать высокую грудь.
Изольда говорила. Бесконечные моменты близости сломали барьер, за которым много лет пряталась ее боль. Много — очень много — лет назад она продала свою душу ради тщеславия, ради желания жить в умах и сердцах своей неземной красотой, даже после смерти. Но Люцифер обманул ее, оставив в воспоминаниях людей обезображенной ревнивым любовником. Потом он предложил ей вернуть красоту и дать крылья; ценой была — вечная служба.
Я прижимал ее к себе, чувствуя ненавистные крылья. Наверное, это была лучшая ночь в моей жизни. 
— Что ты чувствуешь? — спросил я, когда Изольда перестала говорить.
Девушка отвернулась от меня к окну. 
— Боль. Грусть, что не могу вернуться в мир людей. Тоску по своей жизни. По человеческой жизни, — она говорила задумчиво и тихо. — Но с то-бой мне хорошо. 
— И ты не можешь освободиться от власти Люцифера? 
— Конечно нет. Тот, кто стал его слугой, остается им навечно. 
— Изольда, как я хотел бы, чтобы ты стала обычной девушкой. Мы мог-ли бы быть… 
— Нет. Давай не будем говорить о том, чего быть не может.
Она снова повернулась ко мне, положив голову мне на плечо и обняв меня. 
— Скажи, что будет, если я откажусь? — спросил я, гладя ее волосы. 
— Не знаю. Ты просто забудешь, что видел меня и будешь жить дальше. 
— Забуду тебя и больше никогда не увижу? 
— Да. 
— А если соглашусь? 
— Как я и говорила, сможешь иметь любую женщину, которую захо-чешь… И я смогу иногда приходить к тебе. Молчание. Необъятное пространство маленькой комнаты, наполненное оглушительными звуками тишины. Величественная, совершенная, неземная красота девушки из Преисподней. Ее чудесные зеленые глаза, холодная кожа и черные крылья. Полная луна за окном, покрытая старческими пигментными пятнами. Город, пытающийся распороть своими трубами нежное тело неба. Разбитое стекло в подъезде и пасть лифта. Недопитый коньяк. 
— Я согласен, — медленно проговорил я. — Ради тебя. 
— Ты выбрал верное решение, — прошептала девушка, и в лунном свете ее лицо исказилось чудовищной улыбкой. Гримасой торжества.

Про гармонию

(Эрнест Обломов)

«Мир умирает, люди похожи на тлю, Пыль на телеэкране важней того, что я смотрю, Любовь — прокисшие щи, мечта — помойное ведро, И ожидание чуда тянет камнем на дно. Здесь в общем нечего делать кроме того, чтобы жрать, Здесь страшно быть убитым, но страшней убивать, И очень хочется руки на себя наложить, но… Я буду жить!» /Dolphin/

Общество потребления — это зло? Ты серьезно? Да кто об этом не слышал. Это одна из самых обсасываемых тем десятилетия. Но вот сколько человек на сотню его хаявших нашли в себе силы порвать с этим злом? Конечно, для большинства — это просто мода. Любим мы обмусолить интеллектуальные темы за бутылочкой вискарика (такого, знаете, чтоб до тыщи, а то еще сок купить надо, да пару бургеров в макдаке). Некоторые, конечно, даже понимают, о чем речь идет. Но как до дела — так страхи, родительские установки, детские травмы, ответственность, импотенция, обязательства… Так, в общем, и остаются сидеть на жопе за офисным компьютером, втихую матюкая постылую работу, серость, правительство, жену, пробки, а тут еще сосед новую машину купил, дурака-начальника, усталость, идиотов-подчиненных, цены, дождь, снег, жару.
Ага, тут в последние годы поднялась и опала волна дауншифтеров. Такие ребята, которые послали все нахуй, уехали путешествовать по миру автостопом, а потом вернулись и рассказали всем, как это круто. Как полезно покидать зону комфорта. Это дает толчок. Развивает. Воспитывает. Гармонизирует. И далее по тексту. В каждом случае получается такой восторженный копипаст.
Нет, путешествовать — оно, конечно, заебись. А еще прыгать с парашютом. Лезть на охуевшую в своей высоте и крутости скалу, с макушки которой тебе по лбу ебашат камни. А еще потом можно вернуться (это если успешно прошло) и всем рассказать о том, как ты крут. Выложить фотографии в блог и учить тех, кто еще пока не решился. Только при чем здесь гармония?
Наоборот, получается такое противостояние. Как Навальный против Путина. То есть он как бы вроде и есть, и вроде оппозиция. Но рыпается он, рыпается, из зоны комфорта выходит (на зону там, например), а система как стояла, так и стоит. Потому как ей похуй. Ей это как тете Зине, продавщице из мясного, на муравья жопой сесть. Так что и себя не потешил, и к кормушке не попал. Кругом подстава и враги. Политику, конечно, ну ее нахуй. Просто картинка ясная и доступная для иллюстрации. С путешественниками оно так же ведь. Из зоны комфорта вышел, поболтался по миру, как говно в проруби, фотографий наделал. Вернулся. И давай по новой свое личное общество потребления строить. А гармония где? В пизде — как была, так и осталась.
Я это все к чему. Любая мода — это продукт общества потребления. В том числе и мода ругать общество потребления. А значит — такое же зло. А гармония была, есть и будет. Только не всем ее в себе найти удается (да, дружок, она внутри сидит). Что такое гармония, спрашиваешь? А хуй его знает. Наверное, когда можешь позволить себе заниматься тем, чем на самом деле хочешь. Когда можешь создать себе условия для этого. Когда можешь остановить мгновение и насладиться им, потому что оно такое одно — как в детстве, когда ты смотрел на стену комнаты, красную в свете заката, и казалось, что это длится бесконечно. Когда радуешься и снегу, и дождю, и жаре. Потому что, сука, если тебе холодно, или мокро, или жарко — тебе повезло: ты еще живой. Ты не родился с гидроцефалией где-нибудь в Анголе и тебя не скинули со скалы на корм крокодилам или кто у них там. В твой дом не прилетел снаряд просто потому что ты живешь рядом с границей Палестины и Еврестана.
Остановись на секунду. Выкинь из головы все сопли про то, как тебе плохо живется, какой ты несчастный, работа скучная, друзей нет, жена пилит. Забудь на мгновение про грандиозные планы купить новый телефон через два месяца или поменять машину в следующем году, про карьерный рост, когда лет через пятнадцать твоего шефа отправят на пенсию. Не думай ни о чем. Закрой глаза, вдохни и выдохни. Ощути дыхание, прислушайся к стуку сердца, услышь, как поют птицы. Даже если это машины едут по дороге, брызгая на тебя грязной жижей. Погрузись в это. Ощути себя здесь. Сейчас. Нет ничего, кроме этого момента. Это единственное время, когда ты существуешь. Тебя нет ни завтра, ни вчера. Только сейчас. В этот момент. Открой глаза и оглянись вокруг. Что бы ты ни увидел, это прекрасно. Потому что оно означает, что ты существуешь. Это уже много. Я так думаю, что восьмидесяти процентам землян повезло меньше, чем тебе — со всяким там голодом, нехваткой воды, тропическими болезнями, противопехотными минами. Попробуй задуматься ненадолго и оценить это. Представь, ты можешь вытащить из кармана телефон и позвонить близким. Или друзьям. Если уж совсем туго, можно прикинуться клиническим дебилом и позвонить на незнакомый номер. Есть шанс, что тебя там выслушают по-человечески и с жалостью. Мы ж не звери все-таки, хоть и общество потребления.
Ты можешь включить интернет и найти любую музыку или книгу. Ты можешь путешествовать с огромными скоростями, а не на телеге. В конце концов, ты можешь создавать внутри себя любые миры… И вот это уже первый шаг на пути к гармонии. Найти ее ты можешь, не вставая с кресла. А путешествия, зона комфорта и прочая хуйня здесь ни при чем.

А если по какой-то причине ты все еще чем-то недоволен, то можешь сам поехать в Анголу и прыгнуть к крокодилам. Нахуй такая жизнь, правильно?
Вот такой, сука, лонгрид получился. Но то, что ты на него время потратил, не самое худшее в твоей жизни.

Жизнерадостное

В выходные одежды одет
Над своею могилой стою
С рюмкой водки в дрожащей руке
Я себе отходную пою
И не знаю, когда же мне лечь
В темноту этой ямы сырой
Чтоб хватило времени мне
Изучить себя самого.

20 марта 2012

Жизнь как любовь

Небо. Это ведь океан. Вернее, поверхность океана. Его гладь. Земля — дно. Все города, горы, поля — всего лишь ландшафт дна. Голубая поверхность, разноцветное дно. И потоки воздуха — подводные течения. Летом — теплые, даже жаркие. Зимой — холодные. Подчиняясь своим неписаным законам, обитатели дна перемещаются вместе с этими потоками, вопреки им, но все же не умея существовать без них. Поверхность земли — дно мира.
Солнечный свет, преломляясь в воздухе, доносит свои лучи до самого дна, согревая ползающих по дну живых существ. Солнечный свет голубым небом отражается в ее прекрасных зеленых глазах; а она своими чудесными зелеными глазами смотрит на небо, не в силах оторвать взгляд.
Кто она?
Кто-то называл ее ангелом. Значит, она — ангел? «Дай вещи имя, и она будет существовать». Но будет ли вещь тем, чье имя она носит?
Кто-то называл ее дьяволицей. Иногда те же самые люди. Значит, она — дьявол?
Она сама не знала, кто есть она.
Стоя на одной из возвышенностей океанского дна, на крыше высокого здания, на самом краю, она смотрела на небо. На поверхность океана. Здесь она чувствовала себя ближе к солнцу. Первичному источнику жизни. Источнику же и смерти. Такому же, как и многие другие вещи, кажущиеся такими дружелюбными, но на самом деле таящими в себе опасность.
Она посмотрела вниз. Асфальт. Далеко внизу. Серая шкура убитой морской змеи, засохшая, огрубевшая. Зачем он? Люди придумали его для собственного удобства. Асфальт ровнее простой земли. По нему удобнее передвигаться. Но если упасть на него с высоты этой крыши, он принесет смерть.
Кто она? Зеркало лужи на крыше показало ей картинку. Высокая стройная девушка. Красивая. Одна из ярчайших представительниц донных жителей.
Кто я? В который раз она задавала себе этот вопрос. И в который раз не могла дать себе на него ответа. Так приятно быть ближе к солнцу. Так приятно чувствовать его лучи на своих плечах, на лице, руках. Первые дни весны. Подводный ветер ласково теребит ее легкое платьице. Слишком легкое для первых дней весны.
Зачем я здесь? Этот вопрос пришел к ней впервые. Загородил ей дорогу. Дорогу куда? Вперед. Но что впереди? Асфальт. Впереди и далеко внизу. Она, как настырного мальчишку, взяла вопрос за руку и отвела далеко в сторону. Чтобы не мешал.
Кто я? Девушка не знала любви. Единственное, чего ей не довелось испытать в жизни — любовь. Страх, влечение, страсть, скука, радость, счастье, веселье, боль — все это она испытала не раз. Но не любовь. Просто она не верила…
Многие признавались ей в любви. Но она не верила ни одному из них. Считала, что для одних — это способ удержать ее; для других — заблуждение.
Зачем я? Вопрос, уведенный в дальний угол сознания вернулся, потеряв часть себя. На этот раз он понравился ей больше. Зачем? Зачем я? Зачем все?
Все. Мир. Океан. Течения. Волны. Поверхность-небо. Зачем? Сложно…
Зачем я? Она доставляла радость людям. Она приходила неожиданно, дарила себя. Тот, кто обладал ею, был счастлив. А разве дарить счастье и радость — не есть удел ангела? Но разве ангел не должен любить?..
Потом она уходила. Внезапно, не давая опомниться. Как будто бы ее и не было. Все, что было — сон. Иллюзия. Внезапно появиться, внезапно исчезнуть. Так, может быть, она и есть иллюзия? Но она существовала на самом деле.
Те, кого она оставила, проклинали ее, надеясь на возвращение. Ненавидели ее и были готовы упасть к ее ногам. Несмотря ни на что хранили воспоминания о ней, как самое святое. Называли ее дьяволом. Дьявол? Но разве дьявол может сострадать?
Так кто же я? И зачем? Дарить радость… В этом все же была своя корысть. Она сама была счастлива. До тех пор, пока ей было интересно. Уходила, огорчала и огорчалась сама. Сострадала. Приходила снова. Но никогда не возвращалась. Ибо нельзя вернуть однажды пройденное, пережитое. Стать тем, кем был минуту назад.
Она устала от жизни. Долгое время она пыталась найти любовь. Разочаровалась. Продолжала искать. Перестала верить. И все равно продолжала искать. Наконец устала. Подняла глаза в небо. Заплакала. Захотела быть ближе к солнцу.
А что там, вверху, за этой голубой, манящей океанской поверхностью? Другой мир, быть может? Мир солнца… Вдруг там есть то, что называют любовью?
Стоит только сделать одно движение. Шаг вперед. Или лучше вернуться к центру крыши, разбежаться, раскинув руки крыльями. Чудесными тонкими плавниками. Шаг навстречу солнцу. Потом бесконечный миг полета. Асфальт. Что потом? Снова солнце? Только уже ближе, роднее. Или вечный мрак, ничто?
Странно, она никогда раньше не задумывалась о смерти. Смерть была для нее чем-то далеким; тем, что случается не с ней. Тем, что с ней никогда не случится. Вера молодых в собственное бессмертие. Она никогда не боялась смерти. Даже сейчас, стоя на самом краю. На самом краю жизни. Тонкая грань между все и ничто. Один шаг. Или неосторожное движение.
В лицо дунул холодный поток ветра. Весна не успела еще полностью расправить свои крылья.
Девушка сделала шаг назад. А что, если вместо солнца будет такой же холод? Или если не будет ничего? Зачем тогда… Зачем смерть? Умирать могут больные и старые. В смерти их облегчение. Зачем умирать молодым? Только ради другой, лучшей жизни. Но есть ли она?
Девушка сделала еще один шаг. Назад. Повернулась. Подошла к пятну воды, показавшем ее портрет на фоне голубой бесконечности. Улыбка. Бесконечность. И мгновение. Жизнь.
Она снова подняла голову. Посмотрела на солнце. Зажмурилась, перевела взгляд на город. Жалкая попытка завоевать место под солнцем. Или быть ближе к солнцу. Но никогда — не быть равным солнцу.
Воспоминания. Детство. Друзья. Веселье и жизнь с улыбкой на лице. Старше. Радости и огорчение. Большие события и мнимые обиды. Объятия, поцелуй. Поцелуй на только что выпавшем снегу. Объятия в тени дерева, спасаясь от летнего зноя. Страсть. Близость. Снова объятия. Жар, словно обнимает солнце. Обиды, потери, страх. Поцелуй. Слезы. Счастье. Улыбки. Воспоминания.
Она снова подошла к грани, на которой стояла всего минуту назад. Зная твердо, что не переступит ее. Зачем нужно это ничто? Вокруг океан. Кипящий океан жизни. Зачем это ничто? Холод и забвение… Если есть любовь. Есть жизнь. Ведь жизнь и есть любовь.

20 марта 2006

Тоска

Гнетущая тоска.

И пыль лежит забытья

На белизне листа.

Внутри себя закрыт я.

И комнаты глаза пустые

Луною смотрят на меня.

В углу, заросшем паутиной

Пугливо жмется тишина

Точка невозврата

(Эрнест Обломов)