Либертион

Свобода — величайший миф, созданный человечеством.

И как все недостижимое она прекрасна.

А. Тищенко

Опасные слова

12 мая 2078г.

Солнечные лучи прорвались через тусклую пелену весеннего неба, пролились жидким золотом на полированные крыши автомобилей. Скользнули ниже, туда, где из сумрака пустынных тротуаров вырастали льдистые кристаллы небоскребов, сломались и потухли в их бесчисленных стеклах. Тусклое майское солнце вставало над огромным городом — империей Либертионом.

Тиберий Краун сидел, откинувшись на кожаное сидение своего Мерседеса, и смотрел в окно. Перед его невидящим взглядом проплывали тысячи виртуальных рекламных щитов: «Супербыстрые хлопья на завтрак — любой вкус!», «Суперслим» — минус 3 килограмма в день — только натуральные ингредиенты!», «Молод? Успешен? Богат? Импотенция? Наш препарат вернет эрекцию в считанные дни!», «Виагра. Улучшенная формула — твой дружок будет в восторге!», «Одинока? В клубе «Леди Сафо» ты найдешь свою подружку»… Но мысли Тиберия были далеко отсюда – в кабинете ректора Либертионского государственного университета.

«И зачем она вызывает меня так срочно, перед экзаменом? Могли бы поговорить после того, как я приму всех студентов, исторический факультет так невелик, что много времени это не займет». Осознав, что стоя в пробке, он уже пять минут таращится на плакат, назойливо предлагающий возбуждающее средство, гарантирующее мультиоргазм независимо от области его применения (и Евы и Адамы будут в раю), Тиберий раздраженно ткнул кнопку на плазменном экране. Cтекло послушно потемнело, скрыв улицу от его глаз, и по его угольной поверхности побежала пронзительно-алая рекламная строка. После третьей неудачной попытки отключить рекламу он, наконец, вспомнил, что вчера забыл продлить ежемесячный платеж, и теперь придется смотреть на бегущую строку до конца поездки. Тихо выругавшись, он открыл окно. Усмехнулся: «Раньше люди платили, чтобы что-то получить; теперь мы платим, чтобы что-то не получать».

На воздушной трассе образовалась пробка. Сотни тысяч машин поблескивая лакированными боками, покорно ждали очереди, выстроившись многоцветной лентой. А там внизу, на чернеющих в тени домов тротуарах — практически никого, за исключением редких машин скорой помощи и полицейских патрулей.

— Перейти на ручное управление, — проворчал Тиберий.

«Сейчас нырнуть вниз, сто метров, и ты один мчишься по свободной дороге…»

— Извините, сэр, невозможно. Сегодня пятница, использовать ручное управление вы можете только по выходным, — равнодушно возразил вежливый женский голос в динамике.

— Черт возьми! Совсем забыл.

— Сэр, вы нарушили закон. Согласно статье 13456, пункту 561, ненормативная лексика считается административным нарушением. Желаете оплатить штраф сейчас?

— Какого…, — он вовремя остановился.

— Вы что-то хотели сказать, сэр?

— Нет-нет, ничего.

— Как угодно, сэр.

— Нет, ну что же это, я в собственной машине не могу вслух говорить?

— Вы можете, сэр, но согласно…

— Это был риторический вопрос, — раздраженно перебил Тиберий, — и, да, переведи деньги с карты сейчас.

Он устало откинулся на спинку сиденья. «Нет, надо взять себя в руки. Вот только что по собственной несдержанности потерял двести долларов. И это еще хорошо, что в своей машине выругался. Во сколько обошлось подобное на лекции? Да, в тысячу — треть зарплаты». Он усмехнулся: «Ладно, еще не ляпнул, что именно благодаря грехопадению Адама и Евы человечество возникло, развилось и доросло до того счастья и миропорядка, в котором сейчас пребывает. А хотел. Но такая шутка обошлась бы в шесть лет тюрьмы или принудительный курс терапии у психолога, что куда как хуже. Или за пропаганду разнополой любви уже ужесточили наказание? Вроде что-то такое было на днях в новостях. Надо бы у этой дуры поинтересоваться». Радуясь, что хотя бы мысленно он может обращаться к собственной машине, как ему вздумается, Тиберий уже хотел задать вопрос, но не успел. Автомобиль быстро и плавно снизился у огромной гранитной лестницы, по которой спускались и поднимались многочисленные студенты.

— Мы прибыли к пункту назначения, сэр. Я отправляюсь на парковку, хорошего дня.

— Надеюсь, ты будешь долго искать свободное место, — проворчал Тиберий, выбираясь из автомобиля. Злость на свой несдержанный язык, как обычно, перекинулась на ни в чем не провинившуюся машину. Он быстрой, широкой походкой прошел под гранитную арку Либертионского университета, на которой огромными золотыми буквами сияла надпись: «Единство, толерантность, свобода». Взглянул на наручные часы, вспомнил, что старинные механические ему на работу носить запретили и сейчас его запястье украшал современный смарт. Потратил три минуты, чтобы выйти из социальной сети Bodybook, куда не заходил, виртуальных магазинов, новостей, рекламы и, наконец, увидел время. «Еще двадцать минут до лекции, отлично», — подумал он и стремительным шагом пошел по коридору, игнорируя механическую дорожку, на которой, как обычно, была толпа. «Забавно, — размышлял Тиберий, скользя равнодушным взглядом по юным лицам студентов. — Почти все они после лекций пойдут в тренажерный зал и потратят пару часов на занятия спортом, но целый день до этого будут всеми способами избегать любых усилий и движений. Даже эта дорожка едет медленней, чем я иду, однако же…»

Здание университета было огромным, это был целый город с бесчисленными корпусами, переходами, галереями, напоминавший полированного спрута. И не мудрено, университет был единственным в Либертионе. Как, впрочем, и любые заведения государственной важности — тюрьма, психиатрическая клиника, Суд, Дом правительства. Дойдя до лифта, соединявшего все этажи, он снова уперся в пробку. Смешался с толпой студентов, машинально определяя возраст юношей и девушек. Нет, не по степени зрелости — при возможностях современной медицины человек может и не меняться после восемнадцати. По крайней мере, внешне. Но те, кто был рожден до 2064 года, еще различались по фенотипу, фигуре, цвету кожи. Когда же толерантность и единство окончательно победили гнусные пережитки прошлого, было решено привести человечество к общему удобному знаменателю. «А ведь были же времена, — размышлял Тиберий, — когда рождение человека проходило при помощи биологических родителей и являлось волей случая».

Лифт сожрал очередную порцию ожидавших, и на площадке остался только он и две девушки. Судя по весьма экстравагантной одежде, они были с факультета дизайна. Одну из них, высокую стройную брюнетку, он окинул восхищенным взглядом. Видимо, взгляд этот, скользивший по ее скорее открытому, чем прикрытому одеждой телу был слишком красноречив и недостаточно толерантен. Девушка удивленно и вопросительно подняла на него темные, будто бархатные глаза.

— Очень стильная блузка, — тут же нашелся Тиберий, попытавшись придать лицу приветливо-глуповатое выражение.

— О, спасибо, — она тут же успокоилась и широко улыбнулась. — Очень модно в этом сезоне, «Андрогин» так пишет. А значит, так оно и есть.

— «Андрогин»?

— Да, это же самый известный модный журнал, вы разве его не читаете?

— Нет, — ответил Тиберий, забавляясь ее искренним изумлением и почти испугом.

Возможно, в кои-то веки у Тиберия был шанс узнать что-то о высокой моде, но в этот момент его развязно обняли за плечи и шанс этот был безвозвратно потерян. О чем он, впрочем, не слишком сожалел.

— Тиберий, привет, мой милый!

Розовощекий, пухлый мужчина с притворным радушием обнял помрачневшего Тиберия.

— И тебе привет, Норманн.

Вот не повезло, теперь от него не так просто будет отделаться. С профессором математики Тиберия связывали отношения, которые можно было охарактеризовать как «нежная ненависть». Норманн времени терять не стал:

— Судя по тому, что ты не бежишь пешком на свой шестой этаж, а смиренно ждешь лифта, тебя опять начальство вызывает? Опять провинился?

— Норманн, не нужно перекладывать свой опыт на других.

— Возможно, — мирно и, как бы, невзначай заметил математик, — твоей вины тут нет, просто тебя хотят поставить в известность о закрытии факультета. Что делать тогда будешь?

— Что ж…, может быть, на старую работу вернусь, — небрежно бросил Тиберий.

Розовая физиономия Норманна приобрела приятный зеленоватый оттенок.

— Ты не можешь! Некуда возвращаться, — неуверенно пробормотал он и слегка попятился.

— Ну отчего же. А, кстати, с чего такие мысли? О закрытии факультета? — ровным голосом спросил Тиберий.

Лифт увез девушек, и на площадки они с Норманном остались одни.

— Ну как же, на моем курсе тысяча человек, а у тебя сколько студентов? Десять? — оскалился в сладчайшей улыбке математик.

Удар попал в цель и требовал возмездия. Тиберий как бы рассеянно скользнул взглядом по всему круглому, рыхлому телу Норманна и вдруг театрально застыл, уставившись на его ноги, обутые в леопардовые туфли на высоком каблуке. Незамеченным это не осталось.

— Что? Что не так? — всполошился математик.

— Норманн. Как это возможно? На тебе три вещи с леопардовым рисунком, а носить больше одной — считается очень дурным тоном!

— Ты уверен? — глаза Норманна беспокойно забегали. — В прошлом сезоне это было в тренде.

— А сейчас абсолютно недопустимо. «Андрогин» так пишет, — сурово промолвил Тиберий.

И вошел в подъехавший лифт с триумфом Персея, победившего Горгону Медузу.

Посещение Олимпа

Пятидесятый этаж разительно отличался от своих нижних собратьев умиротворяющей тишиной и пустотой. Интерьер стандартный — черный полированный пол, имитирующий мрамор, хромированные кадки с искусственными растениями. Отдавая дань традициям восточной релаксации, из скрытых динамиков услужливо раздавалось чириканье птичек, сопровождавшееся так называемой фоновой музыкой. То есть невнятной, тихой и не имеющей сколько-нибудь выраженной мелодии. Птички, призванные успокаивать мятущуюся душу, раздражали Тиберия особенно. Однажды, когда ему пришлось провести около двадцати минут в ожидании аудиенции, он искренне жалел об отсутствии какого-нибудь оружия. Но в этот раз обошлось. В приемной никого не оказалось.

— Я к мистеру Дарнли.

Тиберий окинул взглядом молоденькую, но уже весьма надменную секретаршу. Та заколебалась.

— А…. Вас ожидают?

— Да.

Ответ был лаконичным и уверенным, но она с большим сомнением еще раз взглянула на Тиберия, прежде чем подняться из черного кожаного кресла. Права аудиенции удостаивались лишь немногие смертные, члены правительства, меценаты и другие небожители. Тиберий же подозрительно смахивал на профессора, о том говорил скромный недорогой костюм, дешевый смарт и вообще по виду он выглядел как личность весьма подозрительная. Если вообще не на историка.

— Спрошу, — еще раз поколебавшись, сказала она и робко заглянула за массивную дверь матового стекла. — Мистер Дарнли, к вам, гм… — посетитель. Мистер Краун… Вы можете войти.

Секретарша вжалась в дверной косяк, чтобы не задеть даже случайно сомнительного гостя. Не дожидаясь, пока его пригласят, Тиберий пнул медленно отъезжавшую в сторону дверь и вошел. В глаза резануло белым. Ярким, чистым, мертвым и голым цветом. Белым было все: стены, пол, потолок, мебель. За восемь лет его посещений этого кабинета он так и не привык к этой слепой, стерильной холодной белизне. Хоть этот цвет и был принят эталоном дизайнерской мысли и образчиком вкуса, олицетворял чистоту и совершенство нашего идеального века, Тиберия отчаянно тянуло на что-то погрязнее.

— Ну, привет, мистер Дарнли, — впервые за последние две недели искренне улыбаясь, сказал Тиберий, входя в кабинет.

Хотя и норматив обращения к гражданам Либертиона был принят десять лет назад, обратив сексистские «мужчина» и «женщина» в толерантные «феминолибертианец» и «маскулинолибертианец», приведя их к общему знаменателю «мистер», Тиберий до сих пор чувствовал неловкость, обращаясь так к женщине. Если подумать, разве не должна была женская половина общества взбунтоваться против такого гендерного доминирования? Почему «мистер», а не «мисс»? Но странная вещь — столетия женщины стремились уподобиться мужчинам, а никак не наоборот, к тому же и те, и другие всегда предпочитали общество мужчин.

— Лора… Я скучал. Но что за спешка? — Тиберий бесцеремонно развалился в широком кресле, стоявшем возле рабочего стола ректора.

Рука Лоры поспешно нырнула под стол, где, как он знал, находилась кнопка «белого шума» — неслыханная роскошь, право на которую имели только члены правительства. Но ректор университета — фигура не менее значимая, ибо что может быть важнее, чем формирование умов и настроений юного поколения, оплота державы?

— Две новости, — она веско подняла брови.

— Начни с хорошей.

— С чего ты взял, что есть хорошая? Однако к делу. Мы разработали программу, по которой раз в год один студент-выпускник с одиннадцати факультетов, выдержавший конкурс, отправляется на недельную экскурсию в один из старых городов. Пожалуйста, закрой рот, это еще не все. Сопровождать их должен глава исторического факультета, то есть ты. Там будет оборудована база со всем необходимым, в город вы будете выходить только для ознакомления…

— Лора. Ты хочешь, чтобы я был нянькой у десятка недорослей в течение недели?

— У одиннадцати. Лучших студентов университета. Вопросы?

— Только один. Зачем?!

— Правительство хочет, чтобы будущие специалисты могли почерпнуть свежие идеи на гниющем фундаменте прошлого. А заодно убедиться, сколь это прошлое неприглядно.

— Ах, вот оно что…

— Ладно, буду совсем откровенна. Исторический факультет хотели закрыть. Мол, достаточно вводного двухнедельного курса истории в начальной школе. Да-да, не изображай египетского крокодила, пытающегося проглотить солнце. И знал бы ты, чего мне стоило пропихнуть этот проект, да еще деньги под него найти. Ну скажи, — она в волнении посмотрела ему прямо в глаза, — неужели ты воочию не хотел бы увидеть то, о чем так много читал?

Она помолчала, потом тихо добавила:

— Мне удалость убедить Его. И он дал под это деньги.

Вот теперь Тиберию стало понятно, что выбора у него нет. Если проект спонсирует сам император, ни ему, ни Лоре не сойти с этого корабля до, разумеется, удачного завершения путешествия. Но его интересовало еще кое-что.

— Лора, значит, ты виделась с ним?

— Да, — нехотя ответила она.

— Тогда ты знаешь, как он выглядит…

— Знаю. Но, разумеется, не могу это обсуждать.

— А тебе не кажется довольно странным, что в наш современный век, когда принято каждый свой шаг являть миру, такая фигура как император столь тщательно скрывает свой облик и имя? Странный пиар-ход, не находишь?

— Тебя это удивляет? — Лора насмешливо прищурилась, — тебя, историка? Постарайся, припомни, такой, как ты выразился, пиар-ход уже был. И не однажды.

— Что ж, — он криво усмехнулся, голова все еще кругом шла от неожиданной новости, — как говорил такой же старый и облезлый волк-одиночка, как я: «Мы принимаем бой».

Неловкую паузу разорвал негромкий, но назойливый звонок смарта Лоры. Она взглянула, поколебалась и выключила звук.

— Марта? — спросил Тиберий, попытавшись придать своему голосу несвойственную ему деликатность.

Лора расстроено кивнула.

— Опять поссорились?

— Не то что бы, просто…

— Значит, да, — Тиберий в упор смотрел на огорченную женщину. — Брачную лицензию продлевать будешь?

— Наверное, нет.

Она нервно забарабанила пальцами по столу.

— Но вы четыре года вместе! Сейчас такая редкость, когда кто-то хотя бы раз продлевает, а вы уже трижды!

— Давай о тебе, — она вздохнула и поспешила уйти от неприятного разговора. — Тиберий, ходят слухи…

Он расхохотался:

— Да неужели? И какие же? Что я садист и извращенец? Может быть, даже — тайный гетеросексуал?

— Ну не до такой, конечно, степени, но…

— И что прикажешь мне делать? Совокупиться со своим партнером на центральной площади?

— Ну, хотя бы. Нет, я серьезно — сходи со своим парнем в клуб, пусть вас там побольше народу увидит, селфи в кафе, селфи на танцах…

— Может, еще селфи в постели?

— Вообще хорошо бы. Уверена, Пол их тут же во всех соцсетях развесит, если прежде не лопнет от счастья. Ты ведь его не балуешь своим обществом, так? Пойми. Ты и так выделяешься своим внешним видом, ненормальным образом жизни, нельзя настолько плыть против течения! Ну, вот погляди на нас!

Она легко поднялась из-за стола и подвела его, смеющегося, к большому стенному зеркалу. Казалось, мужчину и женщину, отразившихся в его равнодушной поверхности разделяет лет двадцать, не меньше. На себя Тиберий не смотрел, но как всегда залюбовался своей одноклассницей — юное нежное лицо, волосы цвета столь любимого прерафаэлитами льна, причем свои, не крашенные. Женщины почему-то всегда красят свои волосы в какой-нибудь другой цвет, в независимости от того, сколь бы ни был красив их собственный. Она вполне могла бы сойти за германскую Лорелею, если бы не глаза. Переливчатые как яшма, они были не по-романтически проницательны, их строгий, острый взгляд, казалось, проникал в самую душу оппонента, заставляя того себя чувствовать примерно так же, как чувствует себя типичный государственный чиновник на Страшном суде.

— Вот. Полюбуйся на свою седину, морщины, а руки! Ты когда в последний раз был в маникюрном салоне?

— Никогда.

Она вздохнула, посмотрела на него с той нежностью, с которой смотрит адвокат на своего любимого постоянного клиента, чье дело он не может выиграть последние лет пятнадцать, благодаря чему безбедно существует.

— Не буду спрашивать, какие процедуры ты принимаешь по омоложению, просто дам тебе телефон моего доктора.

— Плевать я хотел на омоложение.

Он, все еще улыбаясь, повернулся к ней, взял за руку и спросил уже серьезно:

— Мы сто лет не виделись где-нибудь в приличном месте. Может, встретимся в лесу?

— Только после того, как ты поведешь себя, как хороший мальчик. Обещаешь? И тебе пора — экзамен начинается.

— Да, мама, — не удержался он от дерзкой шутки.

Лора вздрогнула от непристойного слова, но тут же, взяв себя в руки, улыбнулась. Достав что-то из ящика стола, она вложила ему в руку маленький предмет.

— Вот, возьми. Открой через неделю, не раньше. И не сердись на меня. Если сможешь.

Удивленный неожиданным подарком, странными словами, он, хотя и чувствовал огромную благодарность за все, что она для него сделала, все же не смог скрыть досаду, за очередной отказ просто увидеться, поговорить свободно и не важно, о чем…

— Спасибо, — сухо промолвил он и уже повернулся к двери.

— Тиберий. Я ведь все знаю.

Он вздрогнул, медленно повернулся и спокойно спросил:

— Как давно?

— С первой минуты, как я тебя увидела.

Классика мертва, да здравствует классика

Экзамен прошел быстро и без приключений. Поскольку мысли Тиберия были далеко за пределами аудитории, сегодня он был особенно ленив и не любопытен. Никаких каверзных, мучительных по своей сложности вопросов вроде: «Иисус родился до нашей эры или после?» Немногочисленные студенты, посещавшие курс истории, его любили. За глубокие, энциклопедические знания, за искреннюю страсть к своему предмету и даже за его довольно ядовитый юмор. Когда Тиберий, который последние сорок минут уже мысленно бродил по мощеным улочкам Берлина, с облегчением вздохнув, поднялся из-за стола, к нему несмелой походкой подошел круглолицый, светловолосый юноша, нервно прижимавший к груди сверток коричневой бумаги.

— Сэм Беккет? Вы не согласны с оценкой?

— Нет, что вы, сэр, — парень расплылся в широчайшей улыбке. — Просто… Сегодня последний день, возможно, мы уже не увидимся. Ну, как учитель и ученик, я имею ввиду… — он покраснел еще сильнее. — И я хотел на прощание сделать вам подарок.

Тиберий принял сверточек и, еще не сняв бумаги, понял, что внутри. Удивленный и растроганный он посмотрел на своего студента, который, все больше волнуясь, глядел на него восторженными глазами.

— Книга? Настоящая бумажная книга? Сэм, вы с ума сошли. Вам же это, должно быть, в целое состояние обошлось!

— Это не просто книга! Это «Анна Каренина» Лео Толстого. Вы нам про нее рассказывали, и я понял, что вам эта история вроде как интересной показалась, с исторической, разумеется, точки зрения.

— И… — Тиберий недоверчиво смотрел на юношу, — где же вы ее купили?

— В антикварном магазине!

— Легально?!

— Да, а что? — немного смешался Сэм, — мы живем в свободной империи…

— Конечно, конечно, — отмахнулся Тиберий и, все еще не веря такому счастью, рванул обертку. В последнюю секунду в мозг закралось страшное подозрение — очень уж маленькой и легковесной была книга, наверняка издана после сорок второго года, когда редакторам издательств был дан полный карт-бланш на корректуру. И заключалась она обычно в довольно смелом сокращении текста. Все ненужное, лишнее, запрещенное, все, что могло утомить читателя и вызвать скуку, решительно выбрасывалось, оставалась самая суть. Ну а если сути было, что называется, маловато, то добавляли. На свое усмотрение. Словом, снимая упаковку, Тиберий несколько морально был готов. Но не к такому.

На всю обложку, за исключением золотой виньетки, разумеется, была эффектная фотоиллюстрация. Но это бы ладно, рисованные иллюстрации давно канули в Лету, как дорогостоящие и несовершенные. Но вот сцена, на ней запечатленная, вызвала у Тиберия легкий приступ мигрени. В алькове, на смятом шелке простыней вовсю резвились Вронский и Каренин (последнего Тиберий опознал по нелепым, криво приклеенным бакенбардам), а Анна умиленно взирала на них, натурально, а не в переносном смысле, держа над ними свечку. Из вежливости, понимая, сколько денег Сэм отдал за эту профанацию, Тиберий полистал. Книга была не слишком большого объема. Конечно, история создания мира изложена в пятистах словах, здесь же рассматривался предмет куда менее содержательный, но и из шестидесяти страниц, по меньшей мере, двадцать были отданы под фотоиллюстрации. И сюжет их не сильно отличался от обложки. Тиберий приложил титаническое усилие и выдавил благодарную улыбку.

— Спасибо. Я такого… никак не ожидал.

Приняв этот страдальческий оскал за выражение радости и признательности, счастливый Сэм распрощался, и Тиберий, наконец, обрел свободу. «Придется до дома эту мерзость нести. Если тут в урну выбросить, еще чего доброго парнишка увидит». Сунув книгу в портфель с покорностью христианского мученика, влачащего свой крест, Тиберий покинул аудиторию. Проходя мимо урны, призывно скалившей пасть в лифтовом холле, внимание Тиберия привлекло нечто яркое, рыже-пятнистое. Почти все пространство многострадальной урны занимал леопардовый пиджак, сверху покоилась белая сумочка. Полчаса назад украшавший ее леопардовый треугольник был безжалостно оторван, очевидно, вначале Норманн пытался отделаться малой кровью. Представив, как тяжело бедняге будет весь день ходить, рассовав бесчисленные губные помады, кремы, тушь и прочие обычные мужские аксессуары по карманам, Тиберий весело зашагал на парковку.

Сражение в раю

Красивый, неестественно розовый закат окрасил вечернее небо. Тиберий, вынужденно бездействовавший на заднем сиденье, рассеянно смотрел на многоцветный поток машин, бережно и безопасно несущий своих пассажиров домой или к обычным вечерним развлечениям.

«Интересно, сколько из них знают, что над их головами сейчас не настоящее небо? Творение всемогущих дизайнеров, моделируемая иллюзия передает максимально приятные глазу оттенки. Там, в вышине, над сферическим куполом возможно идет дождь и дует пронизывающий ветер, но люди об этом не знают. Да, мы имеем несколько пасмурных дней в месяц, но и их создали потому, что по данным социологов многим нравится умеренно плохая погода. Когда за окном пасмурно, можно уютно устроиться под флисовым пледом, имитирующим шотландскую шерсть, и, сидя перед электронным камином, выпить чашку без кофеинового кофе. Все эти аксессуары были бы совершенно не нужны без пасмурных дней, и никто бы их не купил в современную теплую квартиру, а ведь чем больше вещей покупает человек, тем лучше для производства. Все в наши дни превратилось в суррогат — виртуальные игры вместо войн, аспартам вместо сахара, фальшивые окна в кабинетах офисных клерков, обои с имитацией кирпича, положенные на гипсокартон, стыдливо прячущий кирпичную стену. Или праздники…» Однажды, пребывая в шутливом настроении, он спросил своих студентов: «Чему же, собственно, посвящено Рождество?«И получил в ответ гремучий коктейль из пластмассовых Санта Клаусов, традиции дарить подарки, празднования середины зимы и какого-то Иисуса, который улыбается на поздравительных открытках.

«Впрочем, идеальный мир и не должен быть другим. Есть настоящий мед — значило бы отнимать его у бедных пчелят, натуральное мясо является плотью убиенных животных, а естественное рождение детей чревато их болезнями и несовершенством. Возьмем же все под контроль и будем милосердны более, чем Бог. А коль уж мы уподобились Богу, к чему он нам теперь? Аминь. Мы стали лилиями Господними, что не сеют и не жнут, мы не творим зла, ибо все наши нужды удовлетворены сверх меры».

— Мы прибыли к пункту назначения «Эдем», сэр, — прервал его размышления деликатный голос автомобиля.

Тиберий ухмыльнулся. Машина помедлила на пропускном пункте, ожидая, пока просканируют его пропуск.

«Эдем. Интересно, создатели этого жилого сектора просто руководствовались незыблемыми стандартами менеджмента, обязанного рисовать перед предполагаемым потребителем райские кущи, или обладали утонченно-извращенным чувством юмора? Бесконечные прямые как стрелы ряды домов, одинаковые снаружи и внутри. Ну хорошо, не совсем одинаковые внутри, иначе чем кормилась бы армия интерьерных дизайнеров?»

Ему вспомнился диалог с навязанным Лорой дизайнером, явившимся облагородить его холостяцкое логово. Вначале юноша произнес длинный и внушительный монолог о необходимости сочетать комфорт, современность и оригинальность в его еще девственном интерьере (Тиберий, только что приобретший квартиру, последнее, что намеревался в ней делать, так это городить какой-то дизайн, но увы…). Однако увидев, что с тем же успехом он мог бы взывать к колоссу Абу-Симбел, в надежде пронять последнего сентенциями в области современной дизайнерской мысли, он перешел к делу: «Спальню в какой цвет красим? Рекомендую выбрать между оттенками „снежный блеск“, „горная лилия“, „белые облака“. Вот образцы». Тиберий с минуту рассматривал совершенно одинаковые белые листики. Потом спросил:

— А в черный можно? Спится лучше.

Ужас жреца храма креатива с трудом поддается описанию. Когда Тиберию надоело слушать его стенания, состоявшие из причудливого коктейля восточной философии, современной психиатрии и его личных (весьма поверхностных) познаний в области архитектуры, он поинтересовался: «Разве задача дизайнера не в том, чтобы реализовать желания клиента?»

Оказалось — нет, задача дизайнера состоит в том, чтобы объяснить неразумному клиенту, как именно будет лучше для него, и это необходимо выполнить, не взирая ни на какие возражения. В итоге квартира была полностью переделана, но разницы Тиберий, как ни старался, так и не увидел.

Тиберий припарковал машину в одном из безликих бетонных дворов и с каким-то мстительным удовольствием прослушал ее истерический монолог. «Невозможно найти данную парковку в базе! Нет связи со спутником! Не могу произвести оплату! Сэр, вы нарушили правило такое-то и такое-то. Но я не могу передать данные — нет связи!»

— Вот и хорошо, — нежно ответил Тиберий, — а теперь заткнись, стой здесь и жди меня.

Машина угрюмо смолкла. Тиберий ласково похлопал ее по полированному боку, как строптивого, но любимого коня, и, насвистывая, пошел по разбитому дорожному тротуару. Трудно даже представить, что всего несколько лет назад здесь кипела жизнь, все было молодым и свежим. Эдем. Колыбель империи. В этом огромном, теперь заброшенном, районе прежде жили те, кто построил великий Либертион. Город-империю, великий современный Вавилон, царство разума и свободы.

На перекрестке нужно было повернуть направо, но Тиберий помедлил, глядя на покосившийся указатель «Улица мира. 2 км». В Эдеме улицы еще имели названия, более современный и практичный Либертион их решительно отверг. Там, на «Улице мира», его старая квартира. Надо бы как-нибудь зайти, посмотреть. Наверное, окна разбиты, что весьма вероятно на первом этаже, некогда стриженный газон превратился в джунгли из полыни и дикой мяты. Однако не сейчас, время поджимает, он и так опоздал. Тиберий ускорил шаг.

Как отличаются постаревшие современные дома от их старинных собратьев! Шедевры архитектуры барокко и готики с возрастом только обретают особый, только им присущий, лоск, пыль и патина делают еще более таинственными и прекрасными их точеные рельефы и скульптуры. Современные же здания, лиши их хотя бы ненадолго ухода, становятся похожи на помятые картонные коробки, гниющие под дождем. Их красота прямо зависит от чистоты и блеска, лишь только грязь или малейшее разрушение коснется их прямых и гладких стен, сколь жалкими они становятся. Так старая тарелка майсенского фарфора постепенно становится антиквариатом, ее же пластиковая современная коллега — мусором.

Тиберий, предварительно оглядевшись по сторонам, вошел в неприметный дворик, похожий на тысячи своих собратьев, открыл ржавую дверь и пошел вниз по скудно освещенной грязной лестнице. Чем ниже он спускался, тем громче звучал многоголосый шум и крики толпы. В конце темного коридора огненной пастью Вельзевула горел арочный проход, который венчала фанерная табличка с надписью от руки: «Панкратион. Бои без правил»

Как и любая реклама, даже здесь пустившая свои сорные корни, табличка лукавила. Правила, безусловно, были в этом клубе, куда тайком пробирались по вечерам успешные бизнесмены, юристы, финансисты, словом, люди, созданные для битвы и имевшие несчастье родиться в столь мирное и благополучное время. Правила, и конечно, запреты. Помимо обычного списка табу строжайше запрещались захваты и манипулирования пальцами. В принципе, ничего удивительного, для современного человека — это главная часть тела, самая необходимая для выживания. Не сможешь стучать по клавиатуре — лишишься и хлеба насущного, и друзей, и близких. Удары в лицо так же не приветствовались. Тиберию на это указали особо в первый день его членства. При этом о запрете на удары в пах ничего сказано не было. Что поделать, в наши дни лицо важнее гениталий.

Тиберий вошел в раздевалку, впрочем, не сразу. Дверь буквально не закрывалась, то впуская, то выпуская людей. Мужчины и женщины переодевались вместе, ведь они не должны были вызывать интерес друг у друга. Там он быстро разделся, сменив деловой костюм на шорты и обтягивающую футболку. Сегодня было уж очень людно, он едва нашел место на узкой железной лавке, чтобы поставить портфель.

— Привет, Ворон, — худая, высокая брюнетка крепко пожала ему руку.

Здесь знали друг друга по кличкам. Меньше всего членам клуба хотелось, чтобы хоть какая-то информация просочилась за стены «Панкратиона». Абсолютно все, происходившее здесь по вечерам было решительно незаконно. Владел заведением некто мистер Смит. Маленький, весь какой-то прозрачный, этот человек обладал поистине редким чутьем в бизнесе. Придумав и воплотив в жизнь идею создания тайного бойцовского клуба, он легко и безошибочно находил потенциальных клиентов. Зажатые в тисках деловой этики, вынужденные сдерживать себя, и целый день быть милыми, приятными и добропорядочными, здесь люди имели бесценную возможность на несколько минут стать сами собой. Забыть о кредитах в банке, перестать беспокоиться, достаточно ли громко смеялся, когда начальник рассказывал анекдот. Сам мистер Смит понимал членов своего клуба не более, чем фригидная проститутка своих клиентов, но с тем же успехом извлекал выгоду, рассуждая: «Если люди с удовольствием платят пять сотен в месяц за надежду получить по шее, благослови их небеса. И их чаяния».

В раздевалку вошла плотненькая девушка с мобильным терминалом. «Кто еще не оплатил взносы за этот месяц?» — спросила она. Тиберий положил ладонь на считывающее устройство. Платил он по факту за посещение салона тайского массажа. Как это удалось мистеру Смиту, ведь давно канули в лету легкомысленные времена, когда человек мог бесконтрольно платить за все, что ему вздумается, бог весть, но в чувстве юмора ему отказать было трудно. Когда с оплатой было покончено, он помог Никте, так звали его знакомую, снять накладки с рук.

— Все еще шестиунциевые носишь? Ты ведь не новичок.

— Сменю на такие, как у тебя. Сегодня просто жуть! Одному парню ключицу сломали, сплошные нокауты. Как будто у всех была трудная неделя.

— Так и есть. Ты-то уж знаешь, что на бирже творилось. Ладно, я пошел.

Он кивнул на прощание Никте и направился ко входу в зал, откуда выносили чье-то бездыханное тело. На входе пробка (и здесь!), но едва Тиберий вошел, точнее, втиснулся в переполненный зал, смуглый, коренастый жеребьевщик выкрикнул его имя. Пока Тиберий пробирался к рингу, взгляд выхватил в толпе новое лицо — юношу, по виду — почти мальчика. Женственный, худенький, одет с иголочки, длинные, светлые волосы тщательно уложены, типичный «куколка». Однако ж лицо с ярко выраженными индивидуальными чертами, значит ровесник Тиберия, если не старше. В лапках, точно бурундук орех, крепко стиснул смарт. Тиберий поморщился. Ясно, из «любопытствующих». Мистер Смит принимал в члены клуба не только тех, кто хочет надругаться над ближним, но и желающих на это полюбоваться. Правда, плату за это брал тройную. Но вот странность — обычно на лице таких людей восторг и вожделение, «куколка» же взирал на происходящее с ужасом и каким-то недоверием. Руки у него явно дрожали, лицо — белее мела. Посочувствовать ему Тиберий не успел — на ринг поднялся его противник.

— Бык против Ворона! — радостно заорал рефери.

Бык — не то слово. Весовые категории здесь учитывать было не принято, как и в нормальном уличном бою. Единственным шансом Тиберия было как можно быстрее перевести бой в партер, и он этот шанс не упустил. Повалив рычащего от ярости исполина, Тиберий зажал его плечи «распятием», свободной рукой передавив горло. Обычно этот болевой прием даже самых несгибаемых энтузиастов заставлял постучать ладонью, но этот не сдавался.

— Ну же! — прохрипел Тиберий срывающимся от напряжения голосом, — Или я нажму сильнее.

Но тот лишь ревел от боли и ярости. Секунды застыли в воздухе. И рефери не останавливает поединок. Тиберий ощутил сильнейшее желание дожать, услышать хруст ломаемых костей. Что с ним? Права была Никта, что-то странное сегодня в атмосфере.

Когда судья поздравил Тиберия с победой, его соперник, багровый от злости и пережитого поражения, спрыгнул в толпу, бросив на прощание: «Еще встретимся». Что ж, он не против. Сегодняшний вечер не принес удовлетворения — слишком легкой была победа.

Когда Тиберий вышел из клуба, на улице резко похолодало. Он с удовольствием подставил разгоряченное лицо порывистому майскому ветру и прошептал: «Сейчас домой.., выключить смарт.., сварить кофе…»

«Помогите!» — раздался истошный крик из соседнего двора.

Тиберий вздохнул. Мечты о приятном вечере скоропостижно скончались. В подворотне обнаружился вопящий «куколка», но выглядел он уже не столь презентабельно. Модный плащ порван, из разбитого носа течет кровь. Он не сразу заметил прибытие спасательной экспедиции и надрывался изо всех сил, очевидно, в надежде, что его услышат в местах более мирных и благостных, чем Эдем. Вообще, у него был реальный шанс добиться успеха, Тиберию еще не доводилось слышать дискант такой пронзительности, будто свисток у закипающего чайника.

— Несолидного противника себе выбрали, ребята, — весело крикнул он четверым мужчинам, окружившим трясущегося от страха юношу.

— Он шпионил, — процедил сквозь зубы самый крупный из них, державший «куколку» за лакированную челку.

В это время выглянула из-за тучки кокетливая луна и осветила сцену грядущей трагедии своим романтическим светом. «Бык! И ты здесь», — узнав друг друга в волшебном лунном сиянии, недавние противники просветлели.

— Ребята! Это же наш чемпион. А ну иди сюда, побеседуем.

На этот зов, полный искренней страсти и желания, Тиберий откликнулся охотно. Ничто так не раздувает пламень души нашей, как падение всех запретов. Сначала он себя сдерживал, стараясь просто вывести противников из строя, не калеча. Они же столь деликатны не были, когда Тиберий сломал одному их них предплечье, тот выдал такой поток нелитературной лексики, что оставалось радоваться об отсутствии в Эдеме спутниковой связи. Что бы выплатить штраф, парню пришлось бы продать квартиру. Но когда Тиберий получил удар в лицо обломком металлической трубы, его гуманистические идеи отошли в иной, лучший мир. Гуманизм хорош в более комфортабельных условиях. Приятно, сидя на диванчике в уютном кафе, беседовать о любви и всепрощении и говорить о том, что если бьют тебя по щеке, то следует подставить другую. Если это будет делать полуобнаженная красавица в рамках изящной игры, то да, он не против. А вот четыре озверевших джентльмена в темной подворотне — это неприятно.

К реальности Тиберия вернул окрик: «Ни с места! Полиция». Строго говоря, с места сходить никто и не собирался. Противники Тиберия сделать этого не могли по причинам техническим. Один, лежа на животе, активно зарабатывал себе на грандиозный штраф, сотрясая воздух недобрыми пожеланиями в адрес Тиберия, еще двое не подавали признаков жизни. «Куколка», напоминавший тень даже не отца, а скорее матери Гамлета, тихо скулил у стены, точь-в-точь Лорин бульдог Ланселот, когда у него отнимают печенье. Сам же Тиберий с огромным сожалением медленно разжал руки, осознавая, впрочем, что все сложилось удачно. Вряд ли убийство украсило бы биографию профессора истории. Бык, второй раз за вечер окрасившийся в благородный цвет знамени революции, кашлял, подобно чахоточной аристократке серебряного века, и жадно ловил ртом воздух.

— Сэр, вы едва не совершили убийство в состоянии аффекта.

Тиберий, все еще сидевший на груди поверженного противника, поднял залитое кровью лицо. Повезло. Робот-полицейский протягивал ему руку. Если бы пришлось иметь дело с людьми, сколько сейчас было бы вопросов и проблем. Эти же без эмоций просто делают свое дело. Насколько лучше был бы мир, если бы все просто делали свое дело. Однако, как же они приехали? Ведь здесь даже телефонная связь не работает, и полицейский патруль игнорирует это место, как чумное кладбище.

Когда Тиберия сажали в полицейскую машину, к ним подошел «куколка», шатаясь, как пьяный матрос на палубе.

— Почему вы спасли меня?

— Разве можно было пройти мимо? — слегка удивился Тиберий.

— Спасибо, — тихо промолвил злополучный искатель приключений и в задумчивости удалился.

Цена поэзии

В машине стражи порядка предложили Тиберию ехать в больницу, но он решительно отказался. Сейчас его ум занимало другое — во сколько лет вынужденного отдыха ему обойдется спасение юного безумца? Конечно, это зависело от того, насколько он переусердствовал с теми двумя, которые сохраняли подозрительное спокойствие, находясь в столь неудобных позах на асфальте. Но даже если принять лучший вариант (если они живы), получалось чуть поменьше, чем провел великий волшебник Мерлин, запертый в зачарованной пещере. Но у Мерлина было два неоспоримых преимущества. Во-первых, он был волшебником и наверняка мог наколдовать себе каких-нибудь развлечений, чтобы скоротать двести восемьдесят шесть лет, а во-вторых, он попал в эту прискорбную ситуацию по вине очаровательной колдуньи Нимуэ. Человека хотя бы понять можно. Но здесь! Его размышления на тему актуальной во все времена человеческой глупости были прерваны. Машина остановилась, и полицейские высадили ошарашенного борца с несправедливостью у подъезда его собственного дома. И уехали, пожелав спокойной ночи и скорейшего выздоровления. Постояв на улице минуту с открытым ртом, он пожал плечами и поднялся к себе.

Едва переступив порог, Тиберий понял, почему мужчины в прошлом веке не горели желанием связать себя узами Гименея. Не успел он включить свет, как монитор на стене засветился, и Лора обрушила на него весь свой праведный гнев:

— Ты почему к смарту не подходишь?!

— Разбился, — Тиберий продемонстрировал пустой ремешок на своем запястье.

Лора не слишком смутилась:

— Это не главное! Как мог ты столь безрассудно…

Совершенно ее не слушая, Тиберий поплелся за аптечкой. Хвала современной медицине, завтра он будет почти похож на человека. Вот только открыть шприц с антибиотиком оказалось не просто, только сейчас он обратил внимание на выбитые суставы правой руки. Болел каждый дюйм тела, а в особенности голова, и нотации начальницы не несли в его душу покоя и мира. Особенно мучительно прошла процедура самостоятельного ремонта носа. Украдкой вытерев не санкционированно выступившие слезы, Тиберий спросил, стараясь придать голосу легкость и непринужденность: