18+
Лев Веккер и другие рассказы

Электронная книга - Бесплатно

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 114 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Автор выражает сердечную благодарность всем, кто принимал участие в подготовке и издании этого небольшого сборника рассказов и повестей, начиная с первого внимательного читателя и критика ― жены Маргариты Ивановны, сделавшей много ценных замечаний и предложений и значительно улучшившей этим качество рассказов. Я также благодарен главному редактору сборника и всему техническому коллективу издателей.

Сведения об авторе

Хохлов Александр Андреевич (16.05.1945 ― 12.04.2022) родился в селе Чумай Чебулинского района Кемеровской области в семье педагогов. Отец был директором Чумайского детского дома, мать ― учителем химии и биологии. В 1948 году семья переехала в город Кемерово.

В 1967 году окончил Кузбасский политехнический институт по специальности «химик-механик» и три года там же преподавал теорию механизмов и машин. Увлёкся психологическими механизмами поведения человека и в 1975 году поступил в аспирантуру на факультет психологии в Ленинградский государственный университет. В 1977 году под руководством выдающегося советского учёного Л. М. Веккера защитил диссертацию по психологии восприятия. Кандидат психологических наук, доцент. Организатор первой в Кузбассе кафедры психологии в Кемеровском государственном университете и руководитель этой кафедры с 1989 по 1992 годы.

С 1992 по 2000 год был генеральным директором Кемеровского международного союза «Профессионал», занимавшегося отбором и подготовкой кузбасских кадров по менеджменту, психологии управления и маркетингу.

В последние годы трудовой деятельности работал в качестве заместителя генерального директора по персоналу Кемеровского водоканала.

Писать и печататься начал с детских стихов, которые вначале посвящал своим детям Андрею и Ксении, а позже внучкам Лизе и Майе.

Автор сборников стихов: «Это я несу букет» (1994), «Именины сердца» (2003), сборников рассказов: «Свадьба на излёте» (2007), «Оверлок» (2009). Автор сборников стихов и прозы для детей: «Знакомые босикомые» (2005), «Лесной народец» (2008). «Новогодняя сказка про девочку Лизу, собаку Батяню и ёлку Наташу» (2009), «Хорошо быть вместе» (2023).

Член Союза писателей России с 2012 года. С 2013 года с семьей проживал в Санкт-Петербурге. Рассказы, вошедшие в данный сборник, написаны им в период с 2011 по 2017 год.

1. Друг детства

Кто как обеспечивает своё существование. Кто-то честно зарабатывает копеечку, а кто-то совсем и не зарабатывает, если исходить от слова «работать», а просто ― ворует, отнимая у других. Неистребима многомиллионная армия мошенников разных видов, типов и сортов. И каждое историческое время рождает своих соответствующих этому времени «героев» ― мастеров завладеть чужой собственностью, чужим богатством. Раньше отнимали собственность, теперь «отжимают». Никакого насилия, взлома дверей, выстрелов, заточенной арматуры и крови! Ничего такого! Помните, как у Владимира Высоцкого в песенке про обиженного рецидивиста: «Неправда! ― тихо подойдёшь, / Попросишь сторублёвку… / Причём тут нож? / Причём грабёж? ― / Меняй формулировку!»?

Вот именно ― никакого грабежа, товарищи мошенники, мы сами всё отдадим, добровольно, только предложите что-нибудь позаманчивее, так, чтобы весь свой последний капитал, всю имеющуюся недвижимость вложить в «надёжное дело». Было бы что отдать, а грамотно «попросить сторублёвку» вы и без нас умеете. Главное, не надо суетиться, отдал и сиди, жди, как Буратино, когда вырастут. Небольшой, на полторы страницы, бизнес-план, и новая контора «Рога и копыта» представляет очередного Остапа Бендера. И вы уже, дорогой читатель, мгновенно превращаетесь, не в шутку сказать, в самого настоящего и «равноправного» делового партнёра. Хотите ― в Паниковского, а хотите ― в Шуру Балаганова. Но главное ― ваш проект сулит вам ощутимую выгоду, прибыль капитала и «быстрый возврат» взятых у вас же денег, или на худший случай ― какой-нибудь собственности, например автомобиля или квартиры, «под залог». «Всё окупится, всё с лихвой вернётся!» ― уверяет новоиспечённый Остап Бендер. Зато потом ― полный пакет удовольствий от сладкой, сытой и богатой жизни! И ведь главное ― не надо ничего ни у кого просить, всё по-честному. Развивай свой малый бизнес и процветай себе на здоровье вместе с дорогим твоему сердцу государством. Ну, всем от этого ― только хорошо!

Кое-какой опыт бизнеса к моменту, в котором произошли описываемые события, у меня уже имелся. И положительный, и отрицательный. И не своими золотыми посулами меня подкупил мой новый знакомый «Бендер», Николай, а ― представьте только ― колдовской романтикой летнего лесосплава.


Лето! Солнце! Лес! Река! И неспешно плывущие рядом с плотом брёвна ― рукой подать ― или «отдыхающие» на галечном берегу в ожидании загорелых сплавщиков, сбрасывающих их баграми в прохладную освежающую воду. Что может быть прекраснее этого?! Помните у Бориса Пастернака: «Мы делим отдых краснолесья, / Под копошенье мураша / Сосновою снотворной смесью / Лимона с ладаном дыша»?

Вопрос, как проводить лето, у нас, студентов, никогда не вставал. Это: студенческие лагеря, стройотряды или ― «по найму», дикарями, то есть ― по собственной инициативе и договору подряда. Работа разная: от ремонта коровника в посёлке Ягуновка и до строительства кордона на пасеке, где-нибудь в Успенской тайге. Бывало, по семьсот рублей за месяц получали. На каждого! Но это пришло позже, нужно было ещё научиться работать топором. И как следует. И как тут не вспомнить добрым словом нашего бригадира Булатова Ивана Абрамовича, плотника от бога и нашего сурового мастера-педагога. В шесть утра подъём, в восемь вечера отбой, и всё это время не выпускаешь из рук своих кормильцев ― пилу да топор. Строго Иван спрашивал за работу. «Подъём!!!» ― с трудом пробивается его зычный голос сквозь глухую толщу сладких таёжных сновидений.

А вот в старших классах, ещё не обременённые семейными заботами и летними сезонными заработками, мы любили летом сплавляться по нашей красавице-реке Томь на плотах. Лес, в основном сосна и пихта, откуда-то сверху, от Новокузнецка, не прекращали сплавлять по реке ни днём, ни ночью, и целые стада свежесрубленных брёвен покорно плыли, подчиняясь течению реки, да ещё ― отражателям, сколоченным из таких же брёвен. Строили плоты шириной в восемь-девять брёвен, сбивая их металлическими скобами и оборудуя для удобства недельного сплава. Столько в среднем мы плыли до города Кемерово. И обязательно ― палатка и кровельный железный лист для костра на толстой глиняной «подошве». Дровишки собирали из сушняка по берегу реки да на островах, на которых временно останавливались перевести дыхание и запастись дровами. Еду готовили здесь же, на плоту, на небольшом костре.

Наш водный маршрут, как правило, мы начинаем с деревни Салтымаково, что стоит на правом берегу реки, напротив другой, левобережной деревни с очень сочным и жгучим названием Крапивино. Два-три часа, и плот готов, и мы уже плывём ― возвращаемся в родной город. И все прелести рая всего-то за неделю красочного волшебного не то сна, не то цветного фильма.

Плот управляется легко ― двумя шестами, спереди и сзади, когда нужно оттолкнуться от отражателя или увернуться, чтобы не попасть в «непроходимую» протоку или не сесть на мель. Там, где протока глубокая, а течение стремительное, выручает гребень, управляющий поворотом плота. Ночуем на островах, накатив плот на шест-якорь. Но на берег вечером и ночью не выходим ― комары. На воде их нет.

Днём, ближе к полудню, напитанный солнцем прозрачный воздух открывает взору царскую картину величия реки и её окрестностей. Скорость течения воды небольшая, километра три в час, как при спокойной ходьбе. Но всё в движении, всё плывёт. Река с нами и плотом в одну сторону, а берег, открываясь причудливым боком нашему жадному созерцанию, в другую. И всё происходит плавно, красиво, без суеты, с неспешностью и надёжно скрытым от любопытных глаз замыслом природы. Правый берег крутой, таёжный. Застывший взор не в состоянии охватить огромное пространство, примыкающее к воде.

А вот и Порываевский остров, самый красивый и могучий из всех ближайших островов реки, по крайней мере до Кемерова. Здесь хороша бывает рыбалка. Дождаться бы утра! И мы бросаем якорь и готовимся к ночлегу. Сон на воде уносит и тело, и душу в состояние непередаваемого блаженства и нирваны. Совсем рядом в камышах трубит выпь, опустив в воду свой мощный клюв. Трубит низко, гулко, протяжно, как и положено «водяному быку». Так она приветствует нас и сообщает, что лето уже давным-давно началось, но гостям, как всегда, здесь рады. И ещё она говорит, что ночь будет тёплой, а утренняя рыбалка ― удачной.

Идиллическая картина, нарисованная мной, иногда сменялась на свою противоположность, ситуацию смертельно опасную, когда мы вовремя ― «авось пронесёт» ― не отвернули однажды наш ночной плот от мощного затора из брёвен, который ещё издалека предупреждал всех приближающихся своим шумом и грохотом о грозящей серьёзной опасности. От страшного удара одного из нас сбросило с плота, и он ушёл бы под затор, если бы случайно не зацепился за плот рубахой. Плот протащило через затор, но палатку порвало пополам, и остаток ночи мы рассматривали огромные звёзды прямо у себя над головой и никак не могли прийти в себя от пережитого шока.

Я специально не называю имена тех, кто был с нами. Каждый раз это была новая компания неравнодушных к природе людей, что нас и объединяло в одно целое. Компании менялись. Не менялись лишь река, да таёжный бор вдоль её берегов, да острова, да плот, ― носитель другой, поднебесной жизни. И ещё оставалось и каждый раз множилось какое-то глубокое чувство непередаваемого благоговения и очарования Природой. Её невыразимой красотой!


В подвальчике на улице Весенней продавали пиво на розлив, и я взял пару кружек, и не заметил, как за моей стойкой вырос мужичок в поношенной телогрейке. Слово за слово, разговорились. О том, о сём, впрочем, ни о чём. Как «приплыли» к теме лесосплава, не помню, но название деревни «Салтымаково», откуда приехал только что мой новый знакомый, Николай, высветило в одно мгновение всё старое, доброе и незабытое. Слово оказалось ключевым и определило всё моё дальнейшее поведение «на ближайшее будущее». Жизнь стала ощутимо наполняться смыслом. Каждое новое слово из того же репертуара про речной сплав, плоты и рыбалку гладило и тешило мою оживающую душу, и я всё глубже и глубже входил в сладкое состояние гипнотического транса, отражающее мою полную открытость и предельное доверие своему собеседнику. Очень скоро я только поддакивал, кивая головой, и превратился из «человека мыслящего» в «человека только чувствующего», мышечно парализованного и начисто лишённого воли. Ощущение времени стало исчезать. Но тут, переключившись с Салтымаково, Николай стал рассказывать о себе, и я «очнулся».

Он назвался предпринимателем. Возит лес и продаёт. И сегодня также привёз под вечер полный «Камаз» брёвен, а завтра их продаст. И тут Николай, незаметно превратившись в Остапа Бендера, стал рассказывать о своих планах по развитию бизнеса ― заготовке и торговле лесом. При этом он приглашает к участию и меня. Завтра он идёт в «Соцбанк» и берёт там кредит, просит меня выбрать «для нашего с ним» офиса телефон и факс. Заметьте ― «нашего с ним офиса», а не как-нибудь! И ещё будут нужны деньги, много денег на покупку авто, аренду офиса, зарплату секретарю и для чего-то ещё.

К этому времени, а это конец девяностых, мой собственный бизнес по диагностике и обучению кадров был «обнулён», и я согласился посотрудничать с Николаем. «Салтымаково, так Салтымаково!» Слово-то какое?! Волшебное!

Вот бы только найти, где можно переночевать, не спать же ему в кабине. Где ночевать Николаю? Ну конечно, у меня дома. Где же ещё?! И вот я с новым знакомым на пороге нашей квартиры. Как рассказывала мне позже жена, вот какое впечатление произвел на нее мой «друг детства» из Салтымаково, как я его представил. Она увидела мужичка, стоящего на полусогнутых в коленях ногах, втянувшего в плечи голову и глядящего настороженно: «Пустят ― не пустят?» Поза, заискивающий взгляд, манера невнятно мямлить были какими-то уничижительными и жалкими. Но законы гостеприимства никто не отменял ― и гость был приглашен проходить.

Весь вечер за ужином мы с моим новым партнёром строили планы нашей совместной работы. «Завтра я иду в банк. Мы купим тебе компьютер, позже ― машину. Развернём продажи леса в Китай», ― я слушал, заворожённый перспективой успешного бизнеса.

На следующий день Николай попросил в долг немного денег, пообещав вернуть после посещения банка. В этот день дочь-старшеклассница сдавала в школе экзамен. Сдала на отлично. Наш гость появился вечером с тортом и букетиком цветов и шумно радовался успехам дочки. Женская интуиция подсказывала жене и дочке, что что-то тут фальшиво. Они, оставшись со мной с глазу на глаз, убеждали меня, чтобы я проверил те факты, о которых Николай рассказывал. Я стал присматриваться к человеку, которого только что «подобрал» на улице. Но ничего страшного не увидел ― тяжёлая шофёрская работа. Как я уже говорил, сработал «принцип Салтымаково», как якорь воспоминаний о прекрасном, как пароль входа в доверие. Я упорно продолжал верить Николаю и укорял моих домашних, что им будет стыдно за свои подозрения и недоверие этому хорошему человеку.

Все время, пока «друг детства» гостил у нас, моя бдительная жена прятала на ночь кухонные ножи и острые предметы, ключи и деньги, закрывая квартиру изнутри на все замки. Бедная, после этого она ещё и глаз не смыкала всю ночь.

Утром на третий день мы с Николаем отправились в банк. На автобусной остановке я вспомнил, что забыл дома документы и, попросив его подождать меня, вернулся домой. Когда через десять минут я пришёл туда, где его оставил, на месте его не оказалось. Не было его и через тридцать минут, и через час. Когда я переступил порог дома, жена меня встретила вопросом: «Теперь ты, наконец, понял, что мы с дочкой были правы?» А я всё ещё упирался: «Да он оставил мне номер своего телефона!» ― «Вот и позвони ему сейчас, проверь». На мой звонок телефонистка на коммутаторе ответила, что с этим населённым пунктом у них уже год нет связи. И тут всё встало на свои места! Видимо, моё сознание никак не могло принять то, что меня так легко развели, и я стоял до последнего. Но под тяжестью фактов пришлось сдаться.

Страх тех ночей «спрятанных ножей и ключей» перешёл с жены на меня, когда я глубже осмыслил все риски… Стало стыдно. Зато домашние, изображая мою вчерашнюю обиду за «хорошего человека», посмеялись надо мной от души. Так сыграло со мной злую шутку ключевое слово «Салтымаково», объединившее людей вокруг нашей сибирской матушки-природы. Лето! Солнце! Горы! Лес и река! Какая благодать!

Помню, однажды я услышал про один случай, произошедший с Архимандритом РПЦ Илларионом. Когда-то один из прихожан попросил у него немалую сумму денег, конечно же, пообещав их вернуть. Илларион дал денег просителю. «Он же вас наверняка обманет и не вернёт их», ― заметил кто-то из прихожан. «Возможно, ― ответил Илларион, ― но лучше, если я ошибусь в эту сторону, чем в ту». Но в моем случае есть одно серьёзное отличие. У Иллариона это было чистое пожертвование, а у меня был ещё один мотив, на котором нашего брата и ловят мошенники ― личная выгода, точнее ― её перспектива. И уже запахло несвежим бесплатным сыром мышеловки… Вот тут-то и надо ухо, а точнее ― нос, держать востро, чтобы себя не дать обмануть, что и сделала за меня моя благоверная, обладая тонким чутьём в понимании людей. И я, благодарный ей за это, порадовался за всех нас.

2. Неказистый редуктор

Дело было очень давно, когда я ещё был студентом третьего курса Кузбасского политехнического института в городе Кемерово. Страна приходила в себя после страшной по своим жертвам и разрушениям войны и остро нуждалась в строителях и конструкторах, в горняках и химиках. Именно такие инженерные кадры были нужны, которых и сейчас особенно остро не хватает. Нет, что ни говорите, а в плановой подготовке кадров и в плановом же их распределении после вуза в советское время было очень много полезного. И не было такой безработицы, когда при всём глубоком уважении к твоим двум-трём высшим образованиям, почтенному тридцатишестилетнему возрасту, большому опыту разнообразной работы и безупречному резюме тебя уже никуда не берут. Каких-то тридцать пять лет более или менее нормальной жизни, и ты уже ― не работник, ты ― возрастной хлам, переросток. И ничего не остаётся тебе делать, как только где-нибудь в подземном переходе петь песню Кикабидзе про «мои года ― моё богатство». В тридцать шесть лет ты уже приговорён, и «твоё богатство» тебе уже не поможет, а совсем наоборот ― только помешает. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Но я отвлёкся. Итак, я студент-третьекурсник, а моя специальность ― «машины и аппараты химических производств». А раз так, то делать мне, бедолаге, курсовую работу на кафедре деталей машин. Время приспело.

Эта кафедра была частью кафедры прикладной механики, что располагалась на втором этаже главного корпуса института. Второй частью этой кафедры была кафедра теории механизмов и машин (ТММ). Студенты за глаза называли её «Тут моя могила» или ещё: «Терпи, молчи, майся». Мстили, гады, за все свои мучения.

В то время меня, безусого студента, пригласил в научную секцию ТММ Леонид Абрамович Гольдберг, доцент кафедры и технический интеллигент, одинаково легко цитирующий Гоголя и Аристотеля, Бабеля и Ильфа и Петрова, и я успел познакомиться с кафедрой и с ним поближе. Гольдберг оказался блестящим оратором, умел про «железо» говорить прекрасным литературным пушкинским языком, иногда ― предельно лаконичным, иногда же с некоторым поэтическим витийством. Одну такую его фразу я даже записал и запомнил целиком. Он, обращаясь к огромной аудитории механиков всех факультетов, заполнивших весь актовый зал первого корпуса, однажды посетовал на то, что преподаватели получают обратную связь о полученных студентами знаниях редко, в основном на сессиях, когда уже что-то изменить в учебном процессе кардинально нельзя ―поздно. «…И ваши знания всего лишь два раза в год, наподобие огромных фонтанов, вырываются наружу, бурля и размывая стипендиальные фонды». Беседуя со мной с глазу на глаз, Гольдберг также не снижал свой литературный уровень культуры речи, и когда я однажды взялся ему помочь словесно оформить какую-то мысль (а такое занудство мне не чуждо и до сих пор), он искренне возмутился и категорически отказался от моего нахального предложения: «Что за оракул, если не может ясно и чётко изложить свою мысль!» ― пояснил он свой отказ. А Гольдберг был оракулом.

Так что в итоге трудно сказать, где, в какой области я больше приобрёл знаний и опыта. По проблемам механики, ТММ или ― ораторского искусства и искусства общения, которое мне как преподавателю, психологическому консультанту и тренеру ох как в жизни пригодилось. Спасибо, дорогой Леонид Абрамович, за хорошую науку, великолепный язык и школу общения! Настоящая педагогика ― дело незаметное, спонтанное, и мы в жизни невольно подражаем и учимся у настоящих мастеров и духовных наставников, будь это наши родители, учителя или учёные. Или даже просто интересные и добрые соседи.

В то время кафедрой прикладной механики заведовала Надежда Гавриловна Степанова. Она-то и стала моим первым руководителем курсового проекта по курсу деталей машин. Надежда Гавриловна очень любила цветы, и все свободные помещения кафедры, все углы, ниши, подоконники и полочки были заставлены сплошными рядами разнообразных горшков и горшочков с самой разнообразной декоративной зеленью. Дневной уличный свет с большим трудом пробивался к обитателям кафедры, людям с «механическим» складом ума, но ― живым и любознательным характером. Всё утопало в зелени, как в ботаническом саду, и в соцсоревновании мы занимали первые места по институту. Так было всё красиво! До перехода на кафедру Степанова работала в каком-то конструкторском бюро и была на хорошем счету как специалист. Что послужило её переходу в институт, мне неизвестно. Не исключено, что её идею «ботанического сада» на прежней работе не одобрили. Но здесь, в нашем вузе она оказалась ко двору.

Мне предстояла типовая задача рассчитать в цифрах и начертить на ватмане в двух проекциях и в разрезе (аксонометрия) механический редуктор ― устройство, понижающее скорость вращения вала и повышающее во столько же раз крутящий момент, его силу. Хотя редуктор может с не меньшим успехом работать и в «обратном направлении», на повышение оборотов и соответствующее снижении крутящего момента. Одним словом ― механизм, знакомый любому механику или автомобилисту под названием «коробка скоростей». Вы представляете себе, где я, а где эта самая коробка?

Дело в том, что большинство деталей машин и механизмов имеет форму круга или колеса ― первого великого изобретения человечества, как любил говорить мой первый научный руководитель, Леонид Абрамович Гольдберг. «А второе великое изобретение?» ― спросил я его однажды, провожая на автобусную остановку. «Второе ― ещё ждёт своего изобретателя», ― ответил он, лукаво улыбаясь.

Ну, что же, редуктор ― так редуктор. Надо ― рассчитаем и начертим. Не боги горшки обжигают. А главное ― чего не хватит ― изобретём! Будет ли это второе гениальное изобретение или уже десятое и совсем не гениальное ― время покажет. И я срочно взялся за дело. Никаких научных открытий мне не пришлось делать: всё до последней запятой было внятно описано в специальных методических пособиях и руководствах по механике и коробкам передач. Подставляй свои цифры ― формула сама за тебя сработает и «выдаст на-гора» однозначный единственно-правильный ответ ― «готовый к употреблению» вариант требуемого редуктора. И тут второе удовольствие ― черти его на огромном, белоснежном и гладком листе ватмана, вдыхая тонкий, едва ощущаемый аромат чудесной конструкторской бумаги. Только не ленись, чисто и аккуратно. Что я, как мне тогда показалось, и сделал.

Приношу на кафедру пояснительную записку к проекту и ватман с чертежами, аккуратно свёрнутый в трубочку, торжественно разворачиваю, как праздничный пирог, показываю Надежде Гавриловне. Мол, угощайтесь, дама, получайте удовольствие от красивой работы и небезнадёжной жизни. Смотрите и любуйтесь, ничего для вас не жалко.

И Степанова улыбается навстречу моим чувствам, заражаясь моим мимолётным человеколюбием и, как скоро оказалось, беспричинным весельем. Мы оба улыбаемся, и кажется, что это и есть та главная цель, ради и вокруг которой и затевается великое общение студенчества со своими преподавателями. Так и хочется именно здесь поставить точку и обняться: «Ну, всё понятно, большое спасибо, я пошёл…»

Эх, если бы! Всё рухнуло в одно мгновенье, стоило лишь Степановой глянуть на чертежи моего бедного редуктора повнимательнее. Улыбка тут же испаряется с её лица.

― Что-то не нравится мне ваш редуктор, сэр, ― шутит она, как бы смягчая этим присвоением мне почётного английского титула «сэр» свою негативную реакцию. ― Какой-то он у вас… неказистый получился, нелепый какой-то.

― Как неказистый, как нелепый? ― был я ошеломлён.

― Ну, то есть несуразный какой-то.

― А что такое в нём должно быть «казистым», «суразным» и «лепым»? ― очень остроумно, как мне тогда показалось, спросил я и лихо добавил: ― Железо ― оно железо и есть! ― и уже тихо, в сторону от Степановой: ― Не цветы же принёс!

Но она услышала про своих любимцев ― цветы ― и, похоже, уже вконец рассердилась и расстроилась:

― Да, лучше бы вы цветы принесли, там сам Господь за вас над красотой поработал! ― набирала обороты протеста Надежда Гавриловна.

― А что не так? ― искренне удивляюсь я, переходя уже на более серьёзный тон. ― Чем мой редуктор вас так огорчил?

― Если сказать одним словом, то, пожалуй, пропорциями, ― отвечает она, и голос у неё становится высоким, нервным и каким-то чужим. ― Пропорциями, сэр, ― повторяет она через паузу, второй раз незаконно «присваивая» мне всё тот же титул, словно призывая и меня к такой же высокой и строгой оценке моего труда. ― Вот ещё раз давайте посмотрим на чертёж, ― немного успокоившись, говорит она. ― Разве валы могут быть таких больших размеров для заданной мощности? ― спрашивает она. ― Сравните с размерами шестерён.

― Не знаю, наверное, не могут, ― отвечаю я, и моя уверенность тает на глазах. И уже с огорчением и вынужденной покорностью: ― Вам виднее.

― Просто где-то в расчётах вы, вероятно, потеряли запятую и ошиблись. У меня глаз намётан, ― добавила она, как бы поддерживая себя. ― А тут я гляжу, и словно соринка в глаз попала. Слёзы льёшь ― она не выходит… Аж на душе скверно стало.

И она для верности показала мои чертежи ещё одному доценту кафедры и исторически первому её руководителю Валентине Николаевне Винокуровой, очень обаятельной, умной и весёлой женщине примерно её же возраста, сидевшей тут же, напротив. Во мне затеплилась надежда на поддержку, но Винокурова, даже бегло глянув на чертежи, подтвердила худшие опасения коллеги и была, против моего ожидания, непреклонной. В итоге мою дорогую сердцу работу они дружно забраковали.

Я, конечно, расстроился и надулся, как индюк. Добрые женщины, видя это, взялись было меня утешать, как маленького капризного ребёнка, но поздно. Это им совсем не удалось, и всю дорогу домой я бурчал под нос свои обиды за себя и свой редуктор: «неказистый», «несуразный» и даже ― «нелепый»! Гадкий утёнок рядом с ним просто отдыхает. Вот им бы только посмеяться над бедным студентом, который всю ночь не спал, а пыхтел над чертежами, как проклятый! Придумала же ― сэр!» ― никак не мог я успокоиться. И только на третий день настолько остыл, что сел проверять свою арифметику проекта. Удивительно и очень досадно то, что я действительно по своей несобранности и рассеянности чисто механически потерял запятую, без которой часть железа редуктора «вздулась» в своих размерах, действительно, раз в пять, нарушив естественные пропорции. Степанова как в воду глядела! И я всё быстро поправил. Стало стыдно за детский каприз и тон разговора с профессионалом. Уже совсем перед выходом из дома решил всё-таки заглянуть в «Словарь русского языка» С. И. Ожегова и нашёл там: «Неказистый ― некрасивый, неважный с виду», «Нелепый ― не оправдываемый здравым смыслом, странный, несуразный». «Вот она, эта самая связь «суразного» здравого смысла и благолепия красоты, давно, видно, запечатлённая в родном языке!» ― с радостью подумал я, повернул на улицу Весеннюю и прибавил ходу.

― Ну вот, совсем другое дело, сэр, ― похвалила мои новые чертежи Надежда Гавриловна, которая как будто бы и не покидала этот стул всё то время, пока мы с ней не виделись. И добрая улыбка вернулась на её лицо, отчего оно сразу стало родным и приветливым. А обращение «сэр» не показалось таким неприятным, как в прошлый раз. ― Чертёж говорит сам за себя. Можно даже расчёты не проверять, ― добавила она, но всё же пробежала их глазами. ― Всё правильно, ― поставила она точку.

И вот тогда, в этот момент, пожалуй, впервые в жизни, я ощутил какое-то новое и сладкое чувство своей причастности ко всей этой божественной механике, законам красоты и этим добрым людям, великим мастерам своего дела. «Да! Я прошёл испытание! Я теперь тоже конструктор. Вот, посмотрите! Это мой редуктор. Настоящий! Красивый!»

А Леонид Абрамович Гольдберг, невольный свидетель моей необычной «защиты проекта», важно подняв кверху указательный палец, добавил:

― Запомните, истина и красота ― две стороны одной медали. Правильность не может не быть некрасивой.

И мой будущий коллега и друг по кафедре Володя Ермак внёс свою лепту в моё инженерное воспитание, добавив:

― На твой редуктор в первой версии понадобилось бы в три раза больше металла, чем нужно. А это куда как не экономично.

Вот так и переплелись тогда в один узел законы экономики, конструкторской мысли и божественной красоты, ласкающей профессиональный взгляд.

Но только спустя несколько лет, став ассистентом кафедры механики, я, разрабатывая спецкурс по технической эстетике и бионике, снова столкнулся с «функциональной красотой» и с добрым чувством вспомнил тот неказистый, нелепый и несуразный редуктор и мою наставницу-насмешницу Надежду Гавриловну Степанову. Настоящего мастера своего дела, способного вот так, на глаз, интуитивно, бог знает по каким критериям гармонии и красоты определить дефектность конструкции.

И, конечно, я не мог эту забавную историю не рассказать своим студентам механикам пятого курса, когда уже вёл занятия самостоятельно. Им было интересно. Может быть, спустя пятьдесят лет кто-нибудь из них, например, Анатолий Викторович Карасёв, нынешний декан горного факультета, вот прямо сейчас рассказывает её уже своим студентам или ученикам. Как знать… хотелось бы…

И ещё, наверное, с тех пор, когда меня спрашивают, что я ценю в людях больше всего, я, кроме доброты и порядочности называю два качества. Профессионализм и способность «выкладываться по полной», то есть надёжность человека как дело его чести и достоинства… Если это ещё совпадает и с чувством радости от того, что он делает и как делает, то его жизнь и душа ― вне всякой опасности…

Давно ушёл на пенсию Леонид Абрамович Гольдберг и переехал в город своей мечты, Никополь в Днепропетровской области, поближе к теплу и пиву с раками, которых он так любил, и подальше от суровых сибирских морозов, которые он, серьёзно раненный на фронте человек, мужественно переносил всё это время. Ушли в иной мир и два других моих славных педагога ― профессиональные конструкторы Степанова и Винокурова. Царство им небесное! И благодарность за великую науку познания природы вещей.

Совсем недалеко от района в Санкт-Петербурге, где мы с семьёй теперь живём, постоянно садятся и взлетают самолёты. И я каждый раз думаю, глядя на них в окно ― не имей они, эти самолёты, такую красивую форму и ещё где-то там, внутри себя, такой «казистый» редуктор, ― никогда бы и не взлетели. Без такой-то «железной» красоты.

3. Декан Шутов

Я родился в тысяча девятьсот сорок пятом году, ровно через неделю после Дня Победы, твёрдо убедившись в том, что эта дата уже окончательная и лихое время войны вспять не повернёт. А родился я ― только вдумайтесь ― в первой половине прошлого века прошлого тысячелетия! Я не оговорился ― время летит, и незаметно уносит с собой и века, и тысячелетия… Смотришь на него, на это время, снизу, думаешь ― когда это ещё будет? И будет ли? Ведь мне уже двадцать два! Смотришь на него сверху ― когда это было? А ведь ― было! А тебе только ― двадцать два. И самое обидное, что уже никогда не вернёшься в прошлое физически, чтобы что-то там подправить, хоть чуть-чуть, и потом быстренько вернуться назад как ни в чём не бывало, и сделать вид, что ничего не произошло. Ан нет! Что сделано, то сделано. А вот психологически вернуться в прошлое и попереживать, да «прокрутить» ситуацию, как говорится ― на будущее, чтобы не повторить ошибку, ― сам Бог велел, если при этом не переусердствовать, и не потопить себя в обидах, упрёках и угрызениях совести. Да только плохо мы порой умеем делать это. Особенно ― впечатлительные и совестливые натуры. Одни пытаются безуспешно «выбросить» всё из головы, и хорошее, и плохое. Другие болеют совестью, и прошлое даже на короткое время не отпускает их. Такие и чужую вину готовы взвалить на свои плечи и нести, как крест, на свою Голгофу.

Много всяких историй и событий мы, военные и послевоенные мальчишки слышали от своих старших братьев и отцов, по которым прокатилось страшное колесо самой разрушительной и беспощадной войны. Слышали, переживали и пересказывали друг другу эти непечатные истории, одна страшнее другой.

Окончил я Кемеровский политехнический институт по специальности «химик-механик», куда был приличный конкурс (химия в шестидесятых была в моде) и проходной балл ― 20 по результатам 5 экзаменов. Набрал. Прошёл. На зачислении счастливчиков поздравил сам декан совсем ещё молодого факультета Константин Иванович Шутов, из отряда старой технической интеллигенции, отвоевавшей и победившей в этой самой кровавой в истории войне. А вот поговорить по душам с этим удивительным человеком удалось мне совершенно случайно только спустя пять лет, уже будучи молодым выпускником, «свежеиспеченным» инженером.

Мы столкнулись с ним внезапно нос к носу в городском саду на двадцатидвухлетии Дня Победы. В то время городской сад был, пожалуй, самым уютным и привлекательным местом в городе для молодёжи. Зимой ― каток, летом ― духовой оркестр, вечером танцы под фокстрот, буги-вуги и рок-н-ролл, и уже под конец, на «закуску» ― кровавые разборки между местными и пришлыми пацанами. Где-то там по ночам, на танцевальной площадке, до сих пор заступают по вечерам на дежурство тени моих дворовых друзей, покровителей и заступников Саши Степаненко и Саши Седуна…

Константин Иванович, капитан по воинскому званию, предложил мне вместе с ним помянуть своих боевых друзей ― выпить по стаканчику портвейна, который тогда продавали в «конусах» тут же, на розлив. Дело к тому и шло, и я с радостью согласился (сам Шутов приглашает!), и мы стали в очередь к «конусу», не прекращая общаться.

За глаза Шутова называли в институте «Отец родной». Он всегда открыт общению, но сдержан, участлив к судьбе каждого, кто обратится к нему за помощью, но никогда не лезет в твою душу, он очень добр и порядочен и умеет держать слово. Никогда за всё время обучения я не видел в нём высокомерия или надменности, он был удивительно скромен, и мы, студенты, его не боялись, а глубоко уважали и любили, как отца. Требовательного, но справедливого. Не видел я его ни разу суровым или разгневанным, хотя иногда было видно, что он чем-то огорчён и даже подавлен, но всё это ― внутри себя, никого не огорчая и никому не жалуясь на судьбу. И мне, наивному, тогда казалось, что все деканы всего мира ― вот именно такие, как Шутов, и только такими и должны быть. Человек ― Декан. Человек ― Миссия. Но то, что всё это было замешано на горечи его тяжёлых жизненных утрат и раненой совести, я узнал потом, встретившись с этим замечательным человеком неожиданно.

Выпили за здоровье живых, за добрую и вечную память о погибших и пропавших без вести. Закурили. Помолчали. И тут Константин Иванович рассказал мне историю, которая, по-видимому, никак не давала ему покоя. «Всего насмотрелся на войне, ― тихим, чуть хрипловатым голосом рассказывает Константин Иванович, ― и тяжёлые бои, в которых „не постояли за ценой“, и невосполнимые утраты ― смерть близких боевых товарищей, с которыми плечо в плечо „прошагали полземли“, всё уже в прошлом, всё, казалось, уже пережито, но один случай никак не даёт мне покоя».

Я не запомнил деталей рассказа Шутова ― тоже волновался, но коротко суть его в том, что в одном из последних боёв его боевого товарища тяжело ранило (ему оторвало снарядом левую ногу выше колена, и он истекал кровью). На глазах у Шутова он начал умирать. Временами он терял сознание, временами оно снова возвращалось к нему, и тогда он, скрипя зубами от страшной боли и предчувствуя неизбежное, плакал и умолял капитана спасти его. Санитаров рядом не оказалось, и он был обречён. Что мог сделать Шутов? Перевязать бойцу ногу, точнее то, что от неё осталось? Да, и он это сделал, оторвав рукав от своей гимнастёрки…

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее