Бесплатный фрагмент - Лекарство для тещи

Интернациональный Союз Писателей

Международный (Интернациональный) Союз писателей, поэтов, авторов-драматургов и журналистов является крупнейшей в мире организацией профессиональных писателей. Союз был основан в 1954 году. До недавнего времени штаб-квартира организации находилась в Париже, в данный момент основное подразделение расположено в Москве. В конце 2018 года правление ИСП избрало нового президента организации. Им стал американский писатель-фантаст, лауреат литературных премий Хьюго, «Небьюла», Всемирной премии фэнтези и других — Майкл Суэнвик.

https://t.me/inwriter

https://vk.com/inwriter

http://inwriter.ru

https://web.facebook.com/groups/soyuz.pisateley

Библиотека группы «Стихи. Проза. Интернациональный Союз Писателей» в «Контакте» представляет…

Марат Валеев

Марат Хасанович Валеев родился 26 августа 1951 г. в г. Краснотурьинск Свердловской области. Закончил факультет журналистики КазГУ им. Аль-Фараби (г. Алма-Ата).

Работал в газетах Павлодарской области (районных, областной). В 1989 году был приглашён в газету «Советская Эвенкия» (с 1993 г. — «Эвенкийская жизнь») на севере Красноярского края, в которой прошел путь от рядового корреспондента до главного редактора.

Автор и соавтор более двух десятков сборников юмористических рассказов и фельетонов, художественной прозы и публицистики, изданных в Красноярске, Павлодаре, Кишиневе, Новокузнецке, Оренбурге, Южно-Сахалинске, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Москве. Лауреат и дипломант ряда литературных конкурсов, в том числе «Золотое перо Руси-2008» (номинация юмор), Общества любителей русского слова (номинация проза, 2011) «Рождественская звезда-2011» (номинация проза), «Так было» газеты «Комсомольская правда» (2014), имени Виталия Бианки (2017), имени Михаила Пришвина (2018), «Лучшая книга года» русскоязычных авторов (Германия,2018).

Член Союза российских писателей. Живет в Красноярске.

Лекарство для тёщи

Юмор, ирония, сатира.

Вместо предисловия

Марат Валеев за свою творческую жизнь написал и опубликовал несколько сотен разножанровых коротких произведений. Преимущественно это рассказы, миниатюры, фельетоны, которые увидели свет более чем в сотне альманахов, журналов, газет. Кроме того, он выступил автором и соавтором свыше двух десятков сборник прозы и публицистики.

В этой книге вниманию читателей предлагается лишь небольшая часть юмористических рассказов Марата Валеева. Как правило, они отличаются мягким, добрым юмором и в то же время открытой непримиримостью к человеческим порокам, чиновничьему и вообще любому произволу, помогают воспринимать несовершенство этого мира через призму насмешливого оптимизма и гуманизма. Насколько это верно, предстоит оценить самому читателю.

В добрый путь, друзья, за хорошим настроением, которое, надеемся, будет сопровождать вас все время, потраченное на прочтение этой небольшой, но очень увлекательной книги!

Сын партии

У Зайцева зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Алло, Зайцев? — спросил женский голос.

— Да, я. Кто это?

— Это я, Люсьен.

— Какая еще Люсьен?

— Быстро же ты меня забыл. Люся я, повариха вашей партии. Ну, вспомнил?

— Как же, как же, — залебезил Зайцев. — Разве такое забывается?

Ну и как живешь, Люся?

— Мать-одиночка я, Зайцев, причем — по твоей милости, — сообщила ему Люсьен. — Сына вот родила. Полгодика ему уже. Вылитый ты. Особенно уши. Ну и что будем делать? Я замуж хочу за тебя, Зайцев!

— С ума сошла! — испугался Зайцев. — Я же женатый.

— Тогда давай, Зайцев, помоги своему сыну встать на ноги и пойти, заговорить, влиться в коллектив детского сада, получить образование и стать достойным человеком. Чтобы ты мог гордиться своим сыном, Зайцев! Кстати, пригласи-ка жену свою к телефону, хочу и с ней поделиться радостью…

— Не надо ее радовать, я уже еду, с деньгами. Давай адрес…

Повариха геологической партии Люсьен жила в обшарпанной гостинке. В дешевой коляске посапывал бутуз. Зайцев склонился над ним. Точно, ушки у парня были оттопырены так же, как у него. Но нос напоминал кого-то другого.

— Так ты еще и с Нерсесяном? — обрадованно спросил он.

— Ну, было разок, — зарделась Люсьен.

— А ну-ка звони ему, — решительно сказал Зайцев.

— У меня нет его телефона.

Зайцев полистал свою записную книжку:

— Вот, набирай!

Через полчаса их компанию разделил и Нерсесян.

— Да, нос мой, — согласился он. — Чистая работа…

— Да? А ты глянь на его уши, — ревниво сказал Зайцев.

Нерсесян снова склонился над коляской. Малыш в это время завозился во сне, высвободил из-под одеяльца ножку. Чуть ниже пухлого коленочка темнело большое родимое пятно.

— Ага! — в один голос сказали Зайцев и Нерсесян. — Где-то мы уже такое видели! А ну говори, зараза: у тебя шуры-муры были и с Цыбулей?

— Ох, не спрашивайте, мальчики! — мечтательно прикрыла глаза Люсьен. — Только где он, Цыбуля этот? Давно уже затерялся где-то в степях вильной Украины.

В это время открыл свои глазки малыш. Они были ярко-голубые.

— Николая Петровича, самого начальника партии, глаза! — потрясенно сказал о Зайцев. — Ну ты, Люська, даешь!

— Так начальник же, — пожаловалась Люсьен. — Эх, да если бы я знала, где он сейчас, разве вы бы нужны были мне? Слышала я, подался Николай Петрович куда-то на повышение. А куда — не знаю.

Зайцев и Нерсесян переглянулись.

— Ты обещаешь, что оставишь нас в покое, если мы дадим тебе координаты Николая Петровича? — с затаенной надеждой спросил Зайцев.

— Обещаю! — с не меньшей надеждой ответила Люсьен.

Нерсесян торопливо написал номер телефона на клочке бумаги:

— Вот, звони! Но про нас — ни слова, да?

Люсьен набрала номер.

— Приемная заместителя губернатора по промышленности Николая Петровича Гулеватого, — мелодичным голоском сказала на том конце провода секретарша. — Слушаю вас…

— Вот, папашка, ты и попался! — обрадовано прошептала Люсьен, в то же время отчаянно отмахиваясь рукой от двух других отцов сына партии — чтобы шли восвояси. — Скажите, я могу записаться на прием к господину заместителя губернатора, по личному вопросу?.. Через неделю, в семнадцать ноль-ноль? Хорошо!

— А ты не помнишь, у кого в нашей партии была ямочка на подбородке? — озабоченно спросил Нерсесян у Зайцева при выходе из подъезда гостинки.

— Нет, не помню, — ответил Зайцев. — Да какое это теперь имеет значение? Люсьен теперь хватит одного Николая Петровича.

— Пожалуй, хватит, — согласился Нерсесян. — Ох, не завидую я ему.

— Да уж! Как хорошо, что мы с тобой так и остались рядовым членами партии, простыми геологами…

Алексей Тишайший

Алексей Бобриков относился к категории благопристойных людей. На работу не опаздывал, в общественном транспорте всегда уступал место пожилым. Не пил, ни курил, жену и соседей уважал. С одной стороны — прямо золотой он был, этот гражданин Бобриков. А с другой — скучный и во всем предсказуемый, никому не интересный. И потому звали его за глаза «Алексеем Тишайшим». Пока однажды с ним не случилась эта история.

Пошел Леша выносить мусор в гололед, поскользнулся, упал и вернулся домой с синяком под глазом.

Увидев своего примерного мужа с синяком, Ольга охнула и с какой-то неясной надеждой спросила:

— Неужто подрался, Лешенька?

— Еще чего, — буркнул Алексей и осторожно потрогал распухший глаз. — Поскользнулся на улице. Гололед, а никто не посыпает песком. Непорядок это!

Утром Бобриков, несмотря на травму, был на работе. И тут же столкнулся с непривычной для него ситуацией: на него стали обращать внимание!

— Хорош фингал! — первым сказал Мазыкин. — Неужто ты, Леша, наконец-то застукал свою с этим… Ну не прикидывайся шлангом, все же знают, с кем… Да, если у тебя такой синячище, представляю, что стало с рожей этого прохиндея! Молодец!

Бобриков ошеломленно потрогал вдруг занывший с удвоенной силой подбитый глаз.

— Это я упал, когда мусор выносил, — уныло сказал он в спину уходящему Мазыкину.

— Я всегда говорил, что Бобриков еще тот фрукт! — обрадованно заявил Скворцов. — А то: «Я не пью, у меня свои принципы!» Небось, наелся вчера? И почему в отрыве от коллектива? Был бы с нами, мы бы тебя в обиду не дали…

И тут что-то дрогнуло в душе морально устойчивого Бобрикова.

— Да было дело, — нехотя сказал он под одобрительные смешки сослуживцев. — Иду я, значит, вечерком с одной. Ну, тут подваливают трое. «Дай, — говорят, — закурить. И иди дальше. Без бабы». Ну, я им и дал. Прикурить… Надолго запомнят! Правда, и сам вот подставился…

К концу дня Бобрикова вызвал к себе шеф. Посмотрев на него с нескрываемым любопытством, он сказал:

— Ты, Алексей, вот что. Все понимаю. Сам, можно сказать, такой. Но зачем же так зверски избивать людей? И разве можно тебе-то, с такой чистой репутацией, таскать в ресторан сразу по три девицы? Поаккуратней надо быть, Алексей. Ты меня понял?

— Понял! — гаркнул Бобриков.

— Вот и ладненько! Работник ты хороший. Да и мужик, я вижу, что надо. Кстати, что в субботу делаешь? Приглашаю к себе — моя на неделю сваливает к теще. И пару телок с собой не забудь прихватить. Чур, для меня — блондинку!

Вечером того же дня вдрызг пьяного Бобрикова прямо из дома забрала милиция: сначала он во дворе избил управдома — за гололед, а потом и жену, не объясняя за что.

Теперь уже Ольга ходит с подбитым глазом и всем горделиво говорит:

— А моему-то пятнадцать суток дали. За дебош! Пусть только выйдет, уж я ему, алкашу, задам!..

Противобаб

Отходя в мир иной, Петр Сидорович призвал к себе единственного сына и прошептал:

— Ванюша, я не оставляю тебе ни денег, ни какого другого добра. Сам знаешь, как мы жили.

Иван неодобрительно покивал. Отец его был инженером, вечно что-то изобретал, и эти его изобретения нигде и никем не признавались. В доме была постоянная нужда, за что папашу поедом ели жена и теща. Иван ничего не изобретал, но и его заедали жена с тещей — за то, что мало зарабатывал.

— Но оставляю я тебе, Ванюша, последнее свое изобретение, — тихо говорил Петр Сидорович. — Это психотронный дистанционник. Действует только на женщин. Я ему дал обиходное название противобаб. Успел испытать только на соседке. Получилось. На, пользуйся!

Петр Сидорович достал из-под подушки небольшую коробочку и со светлой улыбкой покинул земную юдоль.

Похоронив отца, Иван забыл об этой коробочке. Он не верил в отцов гений — что бы ни изобрел покойный, все не работало. Но тут Ивана как-то особенно достали жена с тещей — за то, что вернулся с работы с запахом, но зато без премии. Он запорол отчет, за что шефиня, Наталья Викторовна, и наказала его.

Иван вспомнил об отцовской коробочке утром, когда собирался на работу, отыскал ее и взял с собой. Противобаб выглядел как обычный пульт дистанционного управления, с такими же кнопочками. В коробочке также лежала инструкция. Иван углубился в ее изучение. Очнулся, когда услышал язвительный голос своей шефини:

— Иван Петрович, вы свои покупки могли бы изучать и дома. А в офисе надо работать! Ну-ка зайдите ко мне!

Негодующе фыркнув, начальница проследовала в свой кабинет. Иван пошел за ней. Когда он вошел в кабинет, шефиня сердито сказала:

— Вот что, Иван Петрович… Э-э, это вы зачем на меня наставили свой дистанционник? Я вам что, телевизор?

И вдруг Наталья Викторовна замолчала, ожесточение на ее лице сменилось угодливостью.

— Я в вашем распоряжении, Иван Петрович, — покорно сказала она. — Что бы вы хотели?

— Ух ты! Заработало! — поразился Антон. И велел начальнице:

— Отмени-ка свой приказ о лишении меня премии. Да удвой ее размер и распорядись выдать мне немедленно!

— Слушаюсь! — сказала шефиня. — Какие еще будут распоряжения?

— На сегодня все, — отрезал Иван. — Я пошел домой. У меня отгул. На два дня.

По дороге домой он купил коньячку, закусочки. Дома все это выставил на стол под изумленными взглядами домочадцев. Вернее, домочадиц.

— Совсем обнаглел! — возмущенно сказала теща. — Зинуля, доча, посмотри-ка, он пьянку уже на дом начал брать!

— Цыц! — храбро прикрикнул Иван и вытащил из кармана противобаб, направил его на тещу. — А ну, упала, отжалась, старая карга!

Теща побелела и упала. Но отжаться смогла только пару раз — да и куда ей, она ведь в армии не служила! — и тихонько лежала себе на полу, не понимая, что с ней происходит.

— Ты чего сотворил с мамой, козел! — изумленно спросила Ивана жена. — Да ты знаешь, что я с тобой сделаю за нее? А ну, убрал все со стола, и пошел мусор выносить!

— Щас! — глумливо сказал Иван и снова защелкал кнопками пульта. — Ты, глупая старуха, можешь встать и пожарить для любимого зятя котлет. А ты, зараза, иди-ка в спальню, прими там позу и жди меня!

— Есть!

Пока женщины выполняли его распоряжения, ликующий Иван налил себе коньячку раз, другой, третий, слегка закусил и пошел в спальню. Жена исправно стояла в заказанной им позе. Иван глянул на нее, поморщился — себе-то он приказать не мог.

— Вольно! — сказал он Зинаиде. — Присоединяйся к своей дорогой мамаше и приготовьте мне приличный ужин — у меня сегодня праздник. Я скоро буду.

Он взял с собой противобаб и спустился этажом ниже, к одинокой соседке, о которой говорил его папашка… Да, соседка оказалась просто класс!

Когда вернулся домой, стол был уже накрыт. Жена и теща смиренно ждали его.

Распаленный Иван выпил еще пару стопок коньяку.

— Вот вы где теперь у меня! — воодушевленно сказал он домочадицам, показывая пульт. — Отныне что прикажу, то и будете делать! Конец бабовщине в моем доме! Н-ну, ладно, расслабьтесь. Вы-выпейте со мной, поешьте. Я что, зверь к-какой, что ли?

Коньяк и расслабленность сделали свое дело — Иван захмелел и утратил бдительность. В какой-то момент жена зашла ему за спину и огрела скалкой по голове. Иван рухнул лицом в уже остывшие пельмени. Следующим ударом Зинаида вдребезги разнесла лежащий на столе противобаб.

— Где я? — спросил, придя в себя, Иван, и что-то вспомнив, тут же зашарил рукой по столу.

— Не ищи, отказала твоя техника! — злорадно сказала жена, помахивая скалкой. — Зато мой дистанционник — безотказный. А ну, марш спать, пока я тебя снова не отключила! Утром поговорим.

Иван покорно побрел на диван. Уже засыпая, он вспомнил: инструкция и схема сборки пульта остались у него на работе! А по ним можно смастерить новый противобаб. И обязательно забрать его в противоударную оболочку. Чтобы никакая скалка не могла взять!

Дед Мороз из слесарки

К директору школы вбежала взволнованная завуч Валентина Петровна, облаченная в Снегурочку:

— Марьванна, беда!

— Что такое? — оторвалась от каких-то бумаг директриса.

— Вся школа уже около елки! — трагическим голосом сообщила завуч. — Деда Мороза требуют, а его нет!

— Как это нет? — удивилась Мария Ивановна. — Всегда был, а теперь нет.

— Вернее, он есть, — поправилась завуч. — Да толку от него нет. Кашляет наш физрук Мамлеев, и жутко хрипит. Какой из него Дед Мороз?

— Дела-а! — задумчиво протянула директриса. — Ну что же, видимо, придется кому-то из нас брать на себя эту роль… Или вот что. Где наш слесарь Михалыч?

— Да где же ему быть? В мастерской, как обычно, — досадливо сказала Валентина Петровна. — Но разве можно ему доверить такое ответственное дело? Он, похоже, уже с утра выпивший. Ходит, выражается, опять про повышение зарплаты что-то бормочет.

— Так вы скажите ему от моего имени, что если часок побудет Дедом Морозом, да не схалтурит, будет ему повышение зарплаты! — стукнула маленьким кулачком по столу директриса. — Или нет. Скажите, что я его за прошлый прогул премии не лишу!

— Ну, не знаю, попробую, — неуверенно кивнула головой завуч. А из актового зала слышался недовольный и нестройный хор детских голосов: «Дед Моро-о-з, ты где-е?!.»

К ужасу своему, слесаря Михалыча Валентина Петровна застала спящим на продавленном старом диване.

— Егор Михалыч, а, Егор Михалыч… — осторожно потрясла завуч его за плечо.

— О, кого я вижу! — мгновенно проснулся слесарь. — Снегоручка ко мне пожаловала. А почему без Деда Мороза?

— Вы как себя чувствуете, Егор Михалыч? — с большой озабоченностью спросила Снегоручка.

— Чувствую, — согласился Михалыч. — Очень хорошо чувствую.

Он и вправду выглядел практически трезвым. Только блуждающая улыбка выдавала, что Михалыч накануне недурно принял на грудь, и с утра успел освежиться. Но был явно бодр и готов к любым подвигам.

— Ну, тогда я к вам с поручением от директора школы, — решительно заявила Валентина Петровна. — Мамлеев заболел и не может быть Дедом Морозом. И Марьванна сказала, что если вы им побудете часок-другой, вас не будут наказывать за прошлый прогул. Даже, может быть, премии не лишат.

— Премия к Новому году — это хорошо, — оживленно почесал кадык Михалыч.

— Ну, тогда вот вам одежка Деда Мороза.… Вот, впору все пришлось. Дайте-ка я вам носик… Хотя не обязательно, он и так у вас красный. А теперь хоть загляните в сценарий…

— Да на фига! — отвел ее руку с бумажкой новоявленный Дед Мороз. — Я и так смогу. Знаешь, Снегурка, какие я стихи сочиняю? Прямо на ходу?

— Нет, не знаю, — честно призналась Снегурка.

— Щас узнаешь! — пообещал Михалыч, прицепляя ватную бороду.

— Здорово, ребятишки-шалунишки! Вот и дождались вы вашего дедушку Мороза с его занозой! Нет, ознобой. То есть Снегурочкой! А теперь, детишки-оторвишки, давайте проведем конкурс! Я читаю вам начало стихов — вы их заканчиваете. Кто мне больше понравится, тому — подарок! Сейчас, я только микстурки от простудки приму из флакончика… Ух ты! Ну, начали:

В нашей школе очень четко

Правит маленькая тетка.

В школе нет воды и ванной,

И виной тому…

— Марьванна!

— Правильно, Танечка! Вот тебе маечка!

— Егорыч, как тебе не стыдно врать!

— А что, Снегурочка, скажешь, неправда?

— Воды у нас нет только горячей. И не ванной нет, а душевой!

— Душевая с Марьванной не рифмуется! Все, снежная баба, не мешай мне! Ну, детки-обалдетки, продолжим:

В нашем городе глава —

Он всему ведь голова!

Только правит он всем так

Будто б тот глава…

— Молодец, Вовочка! Только вернее было бы сказать «чудак». На тебе, парнишка, шоколадную шишку! Итак, что у нас там дальше?.. Постойте, Марьванна, Ираида Павловна, куда вы меня тащите? Я ведь пока ничего такого не сказал! И у меня еще про Обаму заготовка есть!

— Вот поэтому и тащим, от греха подальше! Нам только международного скандала не хватало. Сиди уж в своей слесарке. Как-нибудь без тебя управимся!

«Ишь ты!..»

— Так это ты, значит, наш новый сосед?

— Выходит так.

— Держи пять! Я значит, Колян. Тебя как дразнют?

— Антон Иванович я.

— Ишь ты! А будешь Антошкой! Пошли копать картошку?

— Извините, вы о чем?

— Это я так. Шутю. Ну что, сосед елку раздобыл?

— Всенепременно.

— Где? На базаре или сам в лесок смотался, хе-хе?

— Знаете ли, я противник непродуктивной вырубки зеленых насаждений. Особенно хвойных.

— Ишь ты! А что же тогда вместо елки у тебя? Пальма в кадке? Шутю, хе-хе!

— Ну, зачем же? Уже лет десять пользуюсь искусственной елкой. Все как новенькая. Рекомендую.

— Не, я люблю все натуральное! Чтобы и хвоей пахло, и иголки чтоб кололись. Ну, ладно, с елкой понятно. А что у тебя, к примеру, на столе будет?

— А вам это зачем, Нико… Колян, то есть?

— Ну, вдруг я решу после курантов заглянуть к тебе в гости.

— Это как? Я ведь вас пока не приглашал.

— И не надо. У нас, Антошка, обычай такой: как по одной-второй-пятой выпили, или сам идешь к соседу поздравляться, или он к тебе. И ты нам этот обычай не ломай, понял?

— Понял, хотя странно как-то… Ну хорошо. На столе у нас будет семь видов салатов…

— Ишь ты! Дальше!

— На горячее будут баклажаны печеные, кабачки тушеные, пельмени соевые, котлеты картофельные…

— Стой, стой! Это же все из травы. А что у тебя будет настоящего? Чтобы укусить, угрызть, хрящиками похрустеть?

— Вы имеете в виду мясное? Нет, этого ничего не будет. Видите ли, мы вегетарианцы.

— Ну, подвезло мне с соседом! А выпить что у тебя будет, ты, травоядное!

— Шампанское, пиво. Но все безалкагольное.

— Тьфу ты! А покрепче что-нибудь? Чтобы по жилам заструилось, петь-плясать захотелось, соседку там под столом за коленку помацать, потом по морде кому-нибудь, чтоб от души!

— Извините, но мы трезвенники.

— Та-а-ак! Слушай, Антошка, в рот тебе горошку! А как ты в наш-то дом попал?

— Да вот из-за таких же соседей, как вы, господин Колян, поменялся. Теперь вижу, что ошибся. Про вас мне почему-то никто не говорил.

— Ну да, я же сидел. Откинулся вот перед самым новым годом.

— А за что вас посадили?

— Да так, морду одному набил… Знаешь что, Антошка, нос лукошком, если тебе сегодня будут звонить в дверь после двенадцати, стучать там сильно, орать, что из милиции или налоговой инспекции, или что пожар начался, ни за что не открывай, понял?

Уколоть жену

— Что-то шея болит, — сказала жена Василия Яськова Люся. — Продуло, наверное. Схожу в поликлинику, проверюсь.

Из больницы она пришла с диагнозом «шейный остеохондроз».

— Хотели положить, — пожаловалась вечером вернувшемся с работы мужу Люся. — Но я отказалась, сам же знаешь, мне отчет на работе надо готовить. Лягу, подведу шефа…

— Не ложись, не подводи шефа, — согласился Яськов. — Но лечиться-то надо.

— Ну, так я и буду, — сказала Люся. — Мне назначили физиопроцедуры. И еще пять уколов.

— Пять — это еще ничего, — поежился Яськов, ненавидящий уколы.

— Конечно, совсем ничего, — подтвердила Люся. — Один я уже сегодня же и сделала. Там же, в процедурной поликлиники. Осталось всего четыре. И сделаешь их мне ты.

— Что я сделаю? — с недоумением спросил Яськов. — Повтори, пожалуйста, что я должен тебе сделать?

— Это не страшно, милый, ты не бойся, — убежденно заявила Люся. — По большому счету, это я должна бояться. Но я не боюсь. Ты ведь все сделаешь как надо, да, милый?

— Какие уколы? — возопил Яськов. — Ты что, с ума сошла? Как это я тебя буду колоть? Я тебя вообще хоть пальцем тронул, сколько мы живем. Я тебя порой обнять-то боюсь как следует, вон ты у меня какая хрупенькая. А тут — колоть тебя иглой. Да не в жисть! И вообще, почему это я тебя должен колоть? Иди вон опять в процедурную. Им за это, между прочим, зарплату платят.

— Да мне двадцать минут только туда добираться надо, потом с полчаса ждать своей очереди — знаешь, сколько там народу? — запальчиво сказала Люся. — А потом еще на работу выбираться оттуда. Это я минимум час-полтора потеряю. А у нас сейчас каждая минута дорога, сам же знаешь.

— Ничего я не знаю! — не сдавался Василий. — Это же надо придумать такое…

— Неблагодарный! — вспылила Люся. — А кто тебя колол, когда тебя радикулит прихватил, а?

— Так ты же сама говорила, что вас в институте этому учили, как медсестер запаса. А нас в университете учили только строем ходить, деревянные гранаты кидать да автомат разбирать-собирать.

— Но это же просто, как… как чихнуть! — продолжала настаивать на своем Люся. — Вот где у нас Прошкин резиновый мячик? Проша, Проша!

Откуда-то из-под стола выскочил семейный любимец Яськовых — полупородистый щенок Проша, уже с детства выдающий себя за немецкую овчарку. Хотя даже невооруженным глазом было видно, что в свое время кто-то из его родни по женской линии легкомысленно закрутил роман с одним (а может, и не одним) из дворовых «джентльменов», и это проявилось на Прошиной внешности: при овчарочьем экстерьере хвост он мог жизнерадостно закручивать в кольцо, да и ушки у него не торчали острыми клинышками, как полагается любой уважающей себя овчарке, а были полуопущенными. И еще его компрометировало белое продолговатое пятно на брюшке. Но Проша ничуть не комплексовал по этому поводу. Вот и сейчас он радостно рычал сквозь зубы, в которых была зажата его любимая и потому неоднократно прокушенная им игрушка — резиновый мячик.

— Проша, дай мне его на минуту, а? — попросила Люся и довольно бесцеремонно вытянула из пасти щенка мяч. — Вот смотри, как это делается, Васенька.

Она взяла фломастер и нарисовала на поверхности мячика крест. Потом распаковала одноразовый шприц и прикрепила иглу.

— Да выключи ты этот дурацкий телевизор, и смотри сюда…

— Ничего я не буду выключать, — пробурчал Василий, боязливо косясь на зловеще поблескивающую иглу. — Черт, какая длинная! Подожди, а почему бы нам «скорую» не вызвать, а? Пусть приедут и уколют тебя.

— Да ну что мы по таким пустякам людей будем отрывать от важных дел. Может, в это время где-то кому-то по-настоящему плохо, а «скорая», вместо того чтобы его спасать, по какому-то пустяку поедет к нам. Тебе не совестно, а? И потом, этот опыт всегда может пригодиться в жизни, согласись.

— Нет, не совестно. И не соглашусь. Мне… страшно, — честно признался Василий.

— Ну что ты за мужик, а? — пожурила его Люся. — Что же тут страшного? Вот смотри: я разделила мячик на четыре части. Так же и ты мысленно разделишь… это… ну, одну мою половинку на четыре части. И колоть будешь в верхнюю четвертушку, которая ближе к краю.

— Мысленно… Как это мысленно? А если я промажу и уколю не в ту четвертушку? — обреченно спросил Яськов. — Можно, я хотя бы так же расчерчу и твою попку?

— Ладно, можно, — чуть подумав, согласилась Люся. — Теперь смотри сюда. Берешь шприц и вот, так легким шлепком, вгоняешь иглу в тело, до упора.

Люся протерла ваткой резиновую поверхность мячика, легко и быстро взмахнула кистью руки и игла шприца, тускло сверкнув, юркнула в глубину мяча.

— Вот, а теперь я осторожно и медленно выдавливаю лекарство… Все! Быстрым движением извлекаем иглу и тут же обрабатываем ранку спиртовым тампоном. Понял? А ну, повтори!

Только с седьмого или восьмого раза у Яськова стало получаться так, как показывала Люся.

— Молодец! Я же говорю, что у тебя все получится, — поощрительно чмокнула она Василия в щеку. — Ну, иди тщательно мой руки, а я пока приготовлю шприц. Ну что ты тявкаешь, Проша? Вот он, твой мячик, на, терзай его дальше.

Щенок, радостно виляя хвостиком, подхватил израненный мяч и умчался с ним куда-то в глубь квартиры.

— Ну, я готов!

В комнату вошел Василий, торжественно неся перед собой, как это обычно делают хирурги перед операцией, тщательно вымытые руки.

Люся прыснула:

— Может, тебе еще марлевую повязку дать?

— Давай ложись, некогда мне тут с тобой, — сурово сказал Василий.

— Ладно, — посерьезнев, ответила Люся. — Ложусь. Шприц, ватка — все на столе. Вооружайся, «эскулап»! Не забыл, как надо делать?

На Люсе был легкий халатик, а под ним, как оказалось, ничего — сразу после укола Люся собиралась лечь спать. Она скинула этот халатик и улеглась на диван лицом вниз. Василий глянул на ее узкую спину, на веером рассыпавшиеся по подушке, по спине светло-русые волосы, на соблазнительно светящуюся кругленькую упругую попку и слегка раздвинутые прямые ножки с узкими щиколотками и ступнями и трогательными ямочками под коленками, и как-то нехорошо засопел. Борясь с внезапно охватившим его желанием, он хрипло прокашлялся, помотал головой и решительно взял в руку фломастер.

— Какую половинку лучше разметить, Люсенька? — сипло спросил он жену.

— А какая тебе больше нравится, ту и размечай, — лукаво сказала Люся.

Василий присел на диван и занес было над возвышающейся попкой фломастер, чтобы сделать разметку для укола. Но, помимо своей воли, уронил фломастер на пол и стал нежно оглаживать спину, бедра Люси горячей, жадной ладошкой, снова шумно засопел…

— Э, э, ты что это? — забеспокоилась Люся. — А укол?

— Сейчас, сейчас я тебя уколю, милая, — забормотал Василий, наваливаясь на жену. — Сейчас, сейчас… О-о!

… — Ну что это такое? — отдышавшись, деланно сердито пожаловалась Люся. — Разве можно тебя о чем-то серьезном просить? Кобель! Полечил жену, называется. Только шея снова заболела! Давай все сначала! Только без глупостей, понял?

— Шея, говоришь, заболела? — оживленно переспросил Василий. — Идея! У тебя болевой синдром!

Он набрал по телефону «Скорую»:

— Примите, пожалуйста, вызов, у моей жены сильные боли!

— Ну вот зачем? — сокрушенно сказала Люся, снова закутываясь в халат. — Мы же с тобой договорились…

В дверь позвонили где-то минут через двадцать. Василий радостно пошел открывать. На пороге стоял симпатичный молодой парень в белом халате. Правую его руку оттягивал тяжелый металлический сундучок с красным крестом на синем боку.

— Где больная? — отрывисто сказал он.

— А… это… Что, у вас женщин на «скорой», что ли, нету? — растерянно и ревниво спросил Василий.

— Да какая вам разница, — нетерпеливо ответил парень и совсем еще по-детски шмыгнул носом — видимо, был простужен. — Не отнимайте у меня время. Где больная?

— Так это… Ей уже легче стало, — пряча глаза, пробормотал Василий. — Вы уж извините. Вот.

Он даже в дурном сне не мог представить, что какой-то другой мужчина может смотреть на голую попку его Люсеньки, а уж тем более — касаться ее. При одной только мысли об этом у Василия противно заныло под ложечкой, а кровь бросилась в голову. Он даже сжал кулаки.

— Как это? — растерялся парень в белом, перехватывая свой сундучок поудобней. — Вы же, получается, сделали ложный вызов. За это вам заплатить придется.

— Сколько? — спросила вышедшая в прихожую Люся. — Здравствуйте, молодой человек. Вы уж нас извините, но мне действительно стало намного легче. Так сколько вам надо заплатить?

— Не мне, а нашей станции скорой помощи, — сердито сказал парень и покраснел под внимательным взглядом Люси. — Я не знаю, сколько это будет стоить, и как вы будете платить. Бухгалтерия наша сама все сделает. До свидания!

— До свидания! — нестройно сказали ему в ответ Яськовы. Василий щелкнул дверным замком.

— А что же ты не оставил этого парня, а? — прищурившись, спросила Люся. — Пусть бы сделал укол. Или ревнуешь, а?

— Ничего я не ревную, — проворчал Василий. — Он же совсем пацан. Не мог я доверить этому желторотику самое дорогое. Иди, ложись давай! Подумаешь, большое дело — сделать укол любимой жене.

— Но только без этих своих поползновений, ладно, милый? Хватит уже на сегодня!

— Иди, болезная моя, иди, — улыбнулся Василий. — Располагайся, пока я руки мою. А там посмотрим…

Пикник

Денек выдался как по заказу: и пятница, и тепло, и работу над заказом смежника закончили накануне, почему и зарплата с утра случилась (первая за последние три месяца!). И коллектив небольшой фирмы ОАО «Эдельвейс» делегировал своего представителя к шефу: мол, давайте, Максим Викторович, устроим детский крик на лужайке. То есть сразу после обеда съездим на пикничок, шашлычков пожарим на природе, пообщаемся в неформальной обстановке, покупаемся-позагораем. Конечно, можно было и без него, без этого придурка М. В. Козловского махнуть на природу. Но, во-первых, очень хотелось урвать халявных полдня, во-вторых, это шеф командовал минивэном, в который влезал весь дружный коллектив фирмы, все восемь человек, в-третьих, этим дождливым летом не всякий раз удавалась такая хорошая погода, так что надо было ловить момент.

Козловский поломался для вида, но в виду смягчающих обстоятельств, как-то: другого заказа пока не было и все равно фирма опять простаивала, и настроение у него было хорошее (никто же не знал, хотя и догадывался, какую он себе зарплату, а еще и премию отхватил из полученных от заказчика денег), да и, наконец, почему бы, в самом деле, не оттянуться на природе без жены и детей, — согласился. Так что с обеда все сотрудники «Эдельвейса» явились на работу полностью в нерабочем настроении, в прогулочном облачении, весело погрузились в минивэн, уже упакованный благодаря стараниям водителя Абаккумова мангалом, вязанкой полешек и парой пластиковых ведерок с магазинным замаринованным шашлыком. В конце салона нежно перезванивались в двух больших сумках бутылки с пивом, сухим красным и мокрой беленькой. И уже через полчаса «Эдельвейс», оживленно гомоня, оккупировал облюбованную лужайку на берегу озера Карасевое.

Весело затрещали дрова в мангале, из стереоколонок минивэна на волю вырвалась музыка, забулькали откупориваемые бутылки, зазвенели сдвигаемые стаканы, пошли тосты. Во главе застолья восседал на раскладном стульчике, как на троне (остальные члены коллектива просто сидели или полулежали вокруг импровизированного дастархана) благодушно настроенный М. В. Козловский и благосклонно выслушивал тосты, каждый из которых, так или иначе, заканчивался реверансом в его сторону. Максим Викторович узнал от Вики Маргариткиной, что он «самый человечный из человечных», Николай Петрович Шевчук открыл глаза присутствующих на то, что их шеф — «гениальный менеджер», но всех переплюнул Шота Магарадзе, заявивший, что с таким «замэчателным чэлавеком «можно хоть в развэдку, хоть по жэнщинам — успэх будэт абэспечэн». Расчувствовавшийся Козловский в длинной и пространной речи сообщил, что заново открыл для себя коллектив и щедро пожелал ему простого человеческого счастья. А потом все решили искупаться в теплом-претеплом озере. Над окрестностями водоема разнеслись крики, хохот, женский визг и шумный плеск воды. Козловский, регулярно посещавший бассейн по абонементу и потому чувствующий себя в воде как рыба, набрал в легкие побольше воздуха и нырнул. А вынырнул аж метрах в пятидесяти, в камышах на противоположной стороне озера. И озорно затих там, решив попугать родной коллектив.

Занятый водными процедурами, «Эдельвейс» не сразу заметил пропажу своего шефа.

— Э, народ, а где Максим Викторович? — обеспокоенно спросил шофер Абаккумов (он купаться почему-то не любил и в воду не полез, а лениво курил на бережку).

— Да вот же, рядом с нами плескался, — весело отозвалась Вика Маргариткина, с визгом отталкивая ногами Шоту Магарадзе, назойливо подныриваюшего под нее и покачивающуюся рядом с ней Нелли Петровну. — Шота, ты не видел шефа?

— Он гдэ-то тут биль, — отфыркиваясь, отозвался вынырнувший темпераментный грузин. И снова нырнул под женскую часть коллектива, жадно топыря под водой бесстыжие волосатые руки.

— Биль, да сплиль! — передразнил его Абаккумов. — Но где же, в самом деле, Максим Викторович? На берег он не выходил, это точно. Черт, неужели… А ну, вы, тише! Слышите, что вам говорят: шеф вошел вместе с вами воду, и теперь его нигде нет.

— Неужели утонул? — охнул Суханкин и мокрые его волосы от ужаса встали дыбом.

— И не хотелось бы верить, но это похоже на правду, — мрачно сказал Абаккумов. — Поныряйте-ка, ребята, на всякий случай, может, сами достанете.

— Ой, я боюсь утопленников! — закричала Вика Маргариткина и пулей выскочила на берег, а за ней торопливо полезли из воды и остальные «эдельвейсовцы».

«Ага, испугались! — обрадовался сидящий в камышах Козловский, бесшумно прихлопывая впившегося ему в шею комара. — Ничего-ничего, поволнуйтесь-ка еще!»

— Ну да, сейчас, буду я еще из-за этого придурка нырять! — неожиданно заявил Шевчук и сплюнул в воду. — Давай, Абаккумов, звони спасателям. А по мне так — пусть покоится на дне. Там и ему место.

— Я не взял с собой мобильник, — сказал, щелчком отправив в воду окурок, Абаккумов. — Ладно, приедем домой, позвоним.

— Утонул Максим, ну и хрен с ним! — вдруг радостно объявил пьяненький Суханкин, и все захохотали.

Козловский не верил своим ушам и от охватившего его гнева даже перестал отгонять настырно зудящих над головой комаров: а как же «самый человечный из человечных», а «гениальный менеджер», а с кем пойдет в «развэдку и по жэнщинам» Шота?

— Плахой биль чэлавек, жадный, — обличающе сказал Шота, обнимая дрожащую Вику за плечи. — Я би с ним в развэдка нэ пашел.

— Уж что верно, то верно, — поддакнула бухгалтерша Нэлли Петровна. — Вот вы три месяца зарплату не получали, а он себе регулярно и зарплату рисовал и премии, и что хочешь… А что мне, что мне-то? Так, для отмазки да чтобы молчала, давал какие-то копейки.

К-козел!

— А я всего неделю отсутствовал на работе по уважительной причине — да вы помните, теща ко мне приезжала, так он меня уволить хотел, — пожаловался Суханкин и всхлипнул. — А куда я пойду, я ж ничего не умею! Вот и отлились ему наши слезы.

«Ну, сволочи, сейчас вы у меня попрыгаете!», — яростно прихлопнул Козловский у себя на багровой лысине сразу десяток опившихся начальственной кровушки комаров. И уже хотел было с ревом вылезти из камышей, как услышал злорадный голос Абакумова:

— А если бы Козловский вдруг вынырнул и сказал, что все слышал, что бы вы стали делать, а, храбрецы?

Над озером повисло тягостное молчание.

— Да нет, уже не вынырнет, — нарушил тишину Шевчук. — Что он, дядька Черномор, что ли, или Ихтиандр какой? Уже не меньше получаса прошло, как он утоп. Нет, кирдык нашему козлу. Раки его уже едят.

— Я би на его мэсте нэ виниривал, — угрожающе пошевелил усами Шота.

— Конечно, зачем человеку два раза тонуть, — согласился Суханкин. — Ну что, сироты, у нас там, вроде, еще осталось чего-то? Пойдем, помянем шефа, будь он неладен, да в город надо, в ментовку, пусть этого утопленника ищут, кому положено…

— Вот только кого теперь нам главк посадит вместо него? — спросила сама себя Вика и мечтательно зажмурилась. — Хорошо бы кого помоложе, да неженатого… Отстань, Шота!

В камышах тихо и злобно плакал Козловский, облепленный комарами и пиявками…

Тетка в Канаде

— Аркадий Петрович, можно?

— Ну чего тебе, Махонькин? Опять будешь просить повысить зарплату?

— Да не мешало бы, Аркадий Петрович. Но я не за этим.

— Или жаловаться будешь, что премию тебе срезали ни за что?

— Да, ни за что!

— Если бы ни за что, ты бы вообще ее не получил, Махонькин. А так тебе все же половину премии оставили. Свободен, Махонькин!

— Да что вы, ей Богу, Аркадий Петрович! Вовсе не из-за премии я к вам пришел.

— А тогда из-за чего? А, ты же спишь и видишь себя завотделом, Махонькин! Но я тебе уже говорил, что это не твое. Не дорос ты еще до этого уровня. Работай над собой, Махонькин, работай!

— Да сколько же можно… И все на одном месте. Вон вы Серапионова уже своим замом сделали, Аркадий Петрович. А начинали мы вместе с ним. Несправедливо это. Но я все-таки не за этим.

— А за чем? Что ты мне голову морочишь?

— Аркадий Петрович, вы, я знаю, все знаете…

— Так уж и все. Ну, выкладывай давай, чего тебе надо.

— Скажите, какой с наследства берут подоходный налог?

— А что за наследство? Откуда? Танечка, принеси-ка нам чаю. Да с лимоном!

— Ну, допустим, пять миллионов. Тетка оставила, в Канаде.

— Долларов?

— А в Канаде тоже доллары?

— Ну да. Пять миллионов канадских долларов! Здорово! Кстати, как тебя… Ну да, Сергей. Сергей, что ты там говорил про повышение зарплаты? Танечка, подготовь приказ о повышении оклада Махонькина на тридцать… Нет, на пятьдесят процентов. А как звали тетеньку вашу, Сергей?

— Какую тетку, Аркадий Петрович?

— Ну, канадскую? Которая с пятью миллионами?

— Да дались вам эти пять миллионов! Вот повышение зарплаты на полста процентов — это я понимаю! Это не по-детски! Спасибо, Аркадий Петрович!

— Да ну, пустяк! Нам с вами, Сергей Ильич, давно следовало подружиться. Кстати, как вы думаете распорядиться этими миллионами?

— Да, собственно…

— Понимаю, понимаю! Еще не решили. Знаете, почтенный, у меня на этот случай есть интересная мысль. Танечка, ну где же там наш коньячок с лимоном? Да приказ не забудь прихватить! Как какой? О назначении Сергея Ильича завотделом. Такие кадры надо ценить!

— Вот спасибо, Аркадий Петрович! А Интернет у меня, как у заведующего отделом, будет?

— А как же. Безлимитный!

— Ну, тогда ладно, я пошел на свое рабочее место. Вы позвоните, пожалуйста, чтобы мне кабинет подготовили.

— Как это — пошел? Как пошел? Мы еще не закончили! Так когда вы будете вступать в наследство, Сергей Ильич?

— Да не я это!

— Как не вы? А кто?

— Да это дочь моя позвонила. Сочинение она пишет, на вольную тему. Фантазия у нее богатая, вот и надумала что-то там про богатую тетеньку из Канады, которая ей оставила наследство. А какой подоходный налог с пяти миллионов будет — не знает. Я думал, вы знаете. Но сейчас-то, раз я завотделом с Интернетом, я это и сам узнаю. Спасибо вам еще раз, Аркадий Петрович!

— Какое спасибо? Какой кабинет с Интернетом? Ах ты, малохольный! Татьяна, а ну-ка подготовь приказ о лишении премии лаборанта Махонькина! Ему не надо, у него, понимаешь ли, богатая тетка в Канаде. Скотина!

Морской попугай Яков

— Купи попугая, мужик! — дернул Сапрыкина за рукав на птичьем рыке пропойного вида мужичок. Перед ним в самодельной решетчатой клетке сидела на жердочке крупная нахохлившаяся птица с ярким, но потрепанным оперением. Попугай угрюмо дремал, смежив кожистые веки, а под одним его глазом отчетливо просматривался синяк — вот такой был большой попугай. А еще огромный крючковатый клюв его был заклеен скотчем.

Сапрыкину не нужно было никакой птицы — он на рынок приходил за червями для воскресной рыбалки. Но эта странная пара его заинтересовала.

— Хм! — сказал Сапрыкин. — А почему вы ему рот… то есть, клюв залепили.

— Да болтает чего попало, — честно сказал пропойца.

— А фингал у него откуда?

— Да все оттуда же!

— Хм! — снова сказал Сапрыкин. — Птица довольно редкая. Откуда она у вас?

— От покойного братана осталась, — сообщил владелец попугая, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. От него даже на расстоянии разило перегаром. — Братан боцманом был, в загранку ходил. Этот всегда при нем был. Да вот братец-то недавно крякнул… То есть, концы отдал. А сироту этого передали мне. Якорем его кличут. Я зову его Яковом. Ничего, отзывается.

Услышав свое имя, Якорь открыл целый глаз, с ненавистью посмотрел сначала на пропойцу, потом на Сапрыкина, как будто хотел что-то сказать. Но лишь закашлялся и снова прикрыл глаз припухшим веком с синеватым отливом.

— Ну и пусть бы жил с вами, — пожалел птицу Сапрыкин.

— Не, мне он не нужен, — ожесточенно сказал пропойца и сплюнул себе под ноги. — Жрет много. И болтает чего попало, якорь ему в глотку.

— И сколько же вы за него хотите? — спросил Сапрыкин, все больше проникаясь к попугаю сочувствием. Да и вообще, птица ему понравилась, и он уже решил для себя, что без нее с рынка не уйдет. Рыбалку можно отложить и до следующего выходного. А вот попугая может купить кто-нибудь другой.

— Да за пару тыщ отдам, — чуть подумав, сказал попугаевладелец.

«Почти даром!» — обрадовался Сапрыкин. А вслух с сомнением сказал:

— Дороговато что-то! Может, он у тебя и не разговаривает вовсе?

— Яшка-то? — обиделся мужичок. — Еще как балаболит! Причем, все на лету схватывает.

— А как бы его послушать? — озабоченно спросил Сапрыкин.

Пропойца вздохнул с сожалением:

— Ну, ты сам этого хотел.

Он вынул попугая из клетки, прижал его одной рукой к груди, а другой осторожно отлепил уголок скотча с клюва.

— Петька, ты к-козел, трах-та-ра-рах! — хрипло завопил попугай. — Где папайя? Где мар-р-р-акуйя? Жр-р-рать давай, алкаш-ш-ш, трах-та-ра-рах!

Находящиеся неподалеку торговцы и покупатели рынка ошарашенно закрутили головами, оглядываясь в поисках источника этого безобразия.

— Папайя, маракуйя! А больше ни хрена не хочешь, якорь тебе в твою куриную гузку?! — затрясся от злости Петька, заученным жестом залепил попугаю клюв и сунул его обратно в клетку. Якорь-Яков возмущенно закашлялся и попытался сдернуть крючковатым когтем скотч — он явно не выговорился, — и тут же получил щелбана от хозяина.

— Тут с утра ни в одном глазу, а ему маракуйю подавай! Да ее в глаза-то никогда не видел, из всех фруктов только соленый огурец и знаю. А ему, вишь ты, огурцы не нравятся. Привык там по заграницам бананы с ананасами лопать! Ну что, мужик, берешь птицу, нет?

Сапрыкину все больше не нравилось малогуманное обращение алкаша с диковинной и, по всему, редкой птицей, и он решил спасти ее от дальнейших мучений и возможной голодной смерти.

— На! — сказал он, протягивая пропойце две смятые тысячные купюры. — А попугая давай сюда.

— Да забери ты его! — безо всякого сожаления толкнул к нему ногой клетку мужичок и, радостно хрюкнув, припустил к ближайшему павильону.

Самодельная клетка была очень тяжелой и неудобной для переноски — и как только этот тщедушный алкаш припер ее на базар? Сапрыкин решил не мучаться и, привязав Яшку за одну ногу завалявшимся в кармане куском рыболовной лески — на случай, если тому вдруг вздумается улететь, — он вытащил его из клетки и понес к троллейбусной остановке на руках. Яшка же отчаянно завозился, зацарапался и, вырвавшись из рук, вскарабкался Сапрыкину на плечо и там успокоился, победно озирая окрестности.

«А-а, видно, покойный боцман так и ходил со своим любимцем по палубе! — догадался Сапрыкин. — Ну, чистое кино». Попугая на плече он оставил, но заходить в троллейбус с ним не рискнул — мало ли какой народ там будет, — да и ехать до дома надо было всего-то пару остановок. Сопровождаемые любопытствующими взглядами прохожих и несколькими пацанами, пытающимися на ходу погладить Яшку, Сапрыкин через пятнадцать минут был дома.

— Господи, это кто? — изумленно спросила жена Сапрыкина Катерина.

— Якорем его зовут! — с гордостью сказал Сапрыкин, пересаживая птицу с плеча на край холодильника. — Но можно и Яшкой. Очень редкий морской попугай… Купил вот по случаю. Будет жить с нами. Разговорчивы-ы-ый! — всех подружек тебе заменит. Ну, поздоровайся с моей женушкой, Якорёшка-дурёшка!

Яшка помотал залепленным клювом.

— А, ну да! — вспомнил Сапрыкин и осторожно содрал скотч.

— Полундр-р-ра! — хрипло закричал Якорь. — Трах-та-ра-рах! Сам дур-р-ак! Где папайя, где мар-р-акуйя, мать твою!!!

— Божечко ты мой! Похабник-то такой! — всплеснула руками Катерина. — Неси его, откуда взял.

— Это он просто голодный, — слабо засопротивлялся Сапрыкин, которому, если честно, хамство попугая тоже мало понравилось. — Сейчас мы его покормим, и он успокоится.

— А чего ты ему дашь? У нас нет ни папайи ни, прости, господи, этой, как ее, маракуйи! — запричитала Катерина. — Раз он морской, дай ему вон селедки!

— Да он морской постольку, поскольку жил с каким-то там боцманом, — объяснил Сапрыкин, роясь в холодильнике. Попугай, склонив хохластую голову набок, заинтересованно следил за ним. — Во, банан нашел! Будешь, банан, Яков?

Попугай взял уже привядший банан крючковатой лапой, клювом умело снял с него шкурку и стал жадно отрывать и глотать сладкую банановую плоть.

— Кайф-ф-ф! — наконец громогласно сообщил он и сытно рыгнул. — Молодец, салага! Тепер-рь бы бабу бы! Ну, иди ж-же ко мне, крош-ш-ка!

И уставился загоревшимся взглядом на жену Сапрыкина, а перьевой хохолок на его голове встал дыбом.

— Так он еще и бабник? — ахнула Катерина и покрылась легким румянцем — то ли от возмущения, то ли от смущения.

— Да ну, болтает чего попало! — криво усмехнулся Сапрыкин, хоть тут же почувствовал острое желание поставить этому мерзавцу в перьях еще один фингал. Где-то там, в глубине его душе заворочался скользкий червь сомнения: что-то с этой птицей неладное. Мало того, что попугай оказался наглым матершинником, его болтовня к тому же еще выглядела вполне разумной, логичной. Но этого никак не должно быть — какие там у птицы могут быть мозги, кроме глупых птичьих? Однако Сапрыкин на всякий случай решил проверить Якова.

— Слышь, ты, урод — еще чего-нибудь ляпнешь непотребное, я тебе второй глаз подобью! — провокационно пригрозил он попугаю. Но тот и ухом, или чем там у него, не повел — как будто и не слышал вовсе своего новоявленного хозяина. «Ну, как я и думал — дурак дураком, — успокоился Сапрыкин. — Но какой все же гад, а?»

Яшка между тем задремал, по-прежнему сидя на краю холодильника. Сапрыкины выключили свет и на цыпочках ушли с кухни.

— Ну и что ты будешь с ним делать? — растерянно спросила Катерина. — Во-первых, никакой кормежки на него не напасешься — вон он чего требует. Во-вторых — он же такой охальник, что от людей просто стыдно будет. Уж и не пригласишь теперь никого, обматерит всех! А дети вот-вот вернутся из деревни — им-то какой пример будет?

— Да прокормить-то не беда, — почесал в затылке Сапрыкин. — Я бы его и к картошке приучил. Но то, что он отморозок — это ты в точку угодила. Такого уже не перевоспитаешь. Да, хоть и жалко, но придется его оставить в деревне у тещи. Завтра же поеду за Колькой с Танькой и отвезу Яшку.

— Да маме-то он на фиг сдался! — запротестовала Катерина. — Выпусти вон его в окно, пусть себе летит на юга, за своими папайями и, как их там, маракуйями, прости господи.

— Теща, я думаю, найдет с ним общий язык, — язвительно сказал Сапрыкин (он имел в виду, что мама его жены, Серафима Григорьевна, в случае необходимости могла завернуть устный аргумент такой впечатляющей силы, что у ее оппонентов тут же пропадала охота вести с ней дальнейшую дискуссию). — Да и поболтать ей будет с кем зимними вечерами.

…Глубокой ночью Сапрыкин проснулся от душераздирающего визга спящей рядом жены и еще чьего-то хриплого вопля. С бьющимся сердцем он включил ночник. На груди у Катерины сидел Яков. Одной лапой вцепившись ей в ночнушку, другой он теребил ее за волосы и хрипло кричал:

— Полундр-р-ра! Где бабки, ш-ш-шалава? Полундр-р-ра!

Сапрыкин ударом подушки сбил попугая на пол и тут же накинул на него одеяло.

— Убью-ю, х-хгады! — приглушенно вопил Яков, пытаясь выпростаться на волю. Вдвоем они еле скрутили озверевшего невесть от чего попугая, заклеили ему клюв и затолкали до утра в плательный шкаф.

Катерина вся тряслась. Она яростно накинулась на Сапрыкина с кулаками:

— Ты кого привел в дом, скотина?

— Не привел, а принес! — вяло отбивался и сам не на шутку перепугавшийся Сапрыкин. — Ну, все, все, успокойся! Уже светает, через пару часов я выеду, и ты больше этого урода не увидишь.

…Теща птицу благосклонно приняла, приняв ее, видимо, за индюка. Чтобы не вызывать у детей вполне законного интереса к диковинному попугаю, он им просто не показал его, а попросил Серафиму Григорьевну, пока они будут собираться домой, закрыть Яшку в птичнике. Позвонив теще через неделю, Сапрыкин между делом спросил:

— Ну, как вы там с Яковым уживаетесь?

— А чего мне с ним уживаться? — Сапрыкин даже на расстоянии удивил, как Серафима Григорьевна пожала полными веснушчатыми плечами. — Я его из птичника вытащить не могу…

— А что он там делает? — ошарашено спросил Сапрыкин.

— Что, что… — хихикнула теща. — У меня как раз перед твоим приездом хорек петуха задавил. Вот твой Яшка у меня теперь заместо него. Такой, слышь ты, знатный топтун — куры у меня аж по два яйца сносят разом!

— Да не может того быть! — потрясенно пролепетал Сапрыкин. — Это же против всяких биологических законов. Он же попугай!

— Сам ты попугай! — рассердилась теща. — Говорят тебе: топчет моих курей, значит, топчет. Да еще орет при этом дурным голосом! Подожди, как же он кричит, язви его… А, вот: «Полундр-ра-ра!» — орет. Так что спасибо тебе, зятек, за ценную птицу!

— Да не за что, — сказал Сапрыкин. И аккуратно положил трубку.

Зона турбулентности

Самолет мелко завибрировал, в иллюминатор было видно, что и крылья у него дрожали, как руки алкоголика в треморе. Пассажиры начали тревожно переглядываться. А самолет вдруг резко накренился и стал терять высоту.

— Падаем! — прошептала Марина.

И хотя стюардесса запоздало, но все же сообщила, что самолет попал в турбулентную зону и всем надо просто пристегнуться и пережить всего несколько неприятных минут, ее никто уже не слушал. Народ-то уже привык к тому, что воздушные суда, большие и маленькие, почти каждый день где-нибудь да падают. А вот сегодня очередь, видимо, дошла и до них.

Марина вопила уже во весь голос:

— Боже мой, мы сейчас упадем!

Ее муж Андрей, и сам трясущийся от страха, попытался как-то успокоить Галину, отвлечь ее от ужасных мыслей. И не нашел ничего лучшего, как обнять и сказать проникновенно:

— Раз уж такое дело, давай простимся, милая!

— А-а-а! — заголосила Марина. — Я не хочу умирать!

— Не бойся, это не страшно совсем, — убеждал ее Андрей. — Хлоп — и все! Ничто ничего и не почувствует.

— Правда? — притихла Марина. — Ты откуда знаешь? Ты что, уже падал? Без меня? Когда это было?

— Давно, — неопределенно махнул рукой Андрей. — В армии еще.

Это точно. В армии он один раз упал. Но не в самолете, а со второго яруса солдатской кровати. Во сне. И было ему тогда очень больно, потому что приземлился он на копчик. Но зачем это сейчас знать Марине?

— Ну ладно, давай прощаться, — согласилась Марина и всхлипнула. — И давай простим друг другу, если кто в чем был виноват.

Андрей подумал и поежился.

— А это еще зачем?

— Ну, так принято, милый, чтобы предстать перед всевышним с чистой душой. Ну вот я, например, виновата перед тобой в том, что на прошлой неделе спрятала твои удочки.

— Зачем? — удивленно спросил Андрей, выуживая из кармана фляжку с коньяком — он увидел, что многие вокруг пьют, курят, а одна рыдающая парочка даже пытается заняться любовью прямо в кресле. В общем, все оттягивались напоследок, кто как мог.

— Ну, чтобы ты хоть одну субботу побыл со мной, — призналась Марина и шмыгнула покрасневшим носиком.

— Тоже мне, грех нашла, — отпив из фляжки, хмыкнул Андрей.

— А что, у тебя есть что-то посерьезнее? — насторожилась Марина.

Слегка захмелевший Андрей подумал, что раз уж им предстоит погибнуть, то зачем скрывать то, что камнем лежит на душе? А так, глядишь, признание и в самом деле зачтется на том свете. Но он все же решил повременить. Тем более что инициатива открыть исповедальню на борту падающего Ту-154 принадлежала не ему, а Марине.

— Давай уж, продолжай ты, — сказал Андрей. — Не думаю, что у такой большой красивой девочки за душой всего лишь такой маленький и безобидный грешок, как припрятывание удочки.

— Дай-ка мне. — Марина выхватила фляжку из руки Андрея и отпила из нее солидный глоток. — Ну, было, было…

— Что было? Говори, ну? — приказал Андрей и заиграл желваками.

— Помнишь, у нас на площадке жил Егор Петрович, отставной майор?

— Ну, помню, — прохрипел Андрей. — И что?

— Так вот, я у него два раза была дома, — потупила заплаканные, с потекшей тушью глаза Марина.

— И что вы там делали?!

— Чай пили, болтали, — пожала плечиками Марина. — Ему очень скучно было, он же совсем один жил.

— Только чай? — недоверчиво переспросил Андрей.

— Ну да, — немного подумав, ответила Марина. — Зеленый… С урюком и изюмом. А теперь ты давай сознавайся, в чем грешен передо мной.

— Да я даже не знаю, — с сожалением поболтал опустевшей фляжкой Андрей. — Мы с тобой и живем-то всего три года…

— Три с половиной, — поправила его Марина и нежно провела по ладошкой по всклокоченной голове. — А детей так и не завели… Хотя это даже хорошо! А то остались бы они сиротами. Или, не дай Бог, с нами тут летели бы в самолете. Даже думать об этом не хочу. Ну, чего ты замолчал? Давай выкладывай свою гнусную подноготную.

— Ладно, — решился Андрей. — Помнишь, у нас как-то засиделась твоя подруга Лина

— Это которая? А, Ерошина Ангелина! Так, и что?

— Ну, и ты попросила проводить ее домой, а сама не пошла с нами, у тебя голова тогда разболелась.

— Ну, и пошел ты ее провожать, дальше что? — Марина сцепила руки и нервно захрустела тонкими пальцами. — Она, между прочим, очень даже ничего, Линка эта. Да, Андрюша?

— Не, ты лучше, — категорично заявил Андрей.

— Ну и в чем тогда твой грех?

— А я ее поцеловал, — сообщил Андрей. И видя, как гневно изламываются тонкие брови Марины, торопливо добавил:

— Да в щечку, в щечку!

— То-то же! — облегченно вздохнула Марина.

И тут раздался ликующий голос стюардессы:

— Уважаемые дамы и господа! Наш самолет благополучно миновал зону турбулентности! Экипаж приносит вам свои извинения за доставленные неудобства.

Все пассажиры закричали «ура!», захлопали в ладоши, кроме той парочки, которая все это время пыталась заняться любовью. И у них наконец-то это получилось, и потому они сейчас никого и ничего вокруг себя не замечали.

Андрей с Мариной крепко обнялись и надолго так замерли.

«Боже, как хорошо, что я не все рассказала Андрею!» — думала Марина.

«Как же я вовремя догадался скрыть горькую правду от Маринки! — радовался в душе в это же самое время и Андрей. — А то ведь сейчас черт знает, что было бы…»

Да, им было, что скрывать друг от друга. На самом деле Марина распивала не только чаи со своим соседом-вдовцом Егором Петровичем. Он ей как-то предложил даже шампанского, и Маринка из вежливости отпила из фужера один глоток. Всего один. Но ведь отпила! В компании чужого мужчины!!

Да и Андрей был хорош! Он покривил душой, когда говорил, что поцеловал Маринкину подругу Лину в щечку. На самом деле это не он ее целовал, а она впилась своими бесстыжими губами в его губы и даже пыталась затащить его к себе в квартиру. Андрей тогда вырвался от нее с большим трудом и настоятельно попросил Лину больше не приходить к ним.

Ну и чего вы смеетесь? Хотите верьте, хотите — нет, но так все и было…

Йети Паша

В прошлую субботу персонал небольшой фирмы ООО «Альфа-Корпорейтед» дружно выехал на корпоративный пикничок. Повеселились славно: пили, пели, потом попарно разбредались по кустам, и кусты в иных местах ритмично, а в других хаотично подрагивали. Что творилось под сенью июльской листвы — можно было только догадаться.

Ну, а когда вволю нагулялись, кое-как собрались и. недружно погрузившись в два микроавтобуса, уже в сумерках укатили восвояси, оставив после себя неубранную поляну со следами пиршества. А еще кого-то забыли под раскидистым шарообразным кустом ивняка, на самом берегу тихо лопочущего ручейка. Это кто-то сладко спал, спрятав голову под лопух и негромко посвистывая носом. Иногда посвист переходил в громкий храп, и тогда спящий вздрагивал от перемены издаваемых им звуков и глаза у него беспокойно бегали под закрытыми шторками век. Наконец, последнее из особенно громких всхрапываний разбудило спящего.

Он открыл мутные глаза, присел и беспокойно заозирался по сторонам, силясь понять, кто он, что он и зачем он. Ярко светила луна, так же негромко бормотал ручей, и вокруг — никого. Что-то вспомнив, мужчина сунул руку под соседний лопух, повозился там и извлек тускло сверкнувшую под луной бутылку водки.

— Ничего, Егор Прокопцов, мы не пропадем! — хрипло рассмеявшись, довольно сказал мужчина. — Значит, оставили меня, сволочи! Одного, на съедение диким зверям… А нам не страшно, вот! Щас вот сориентируемся немного да двинем домой. А еще лучше разведу-ка я костерок, а домой утром пойду.

Прокопцов вылез из своего убежища и направился к давешней поляне, где еще недавно шумело их корпоративное застолье. И вдруг увидел, что там, спиной к нему, кто-то сидит, и чавкает.

«Ага! — обрадовался Прокопцов. — Значит, кто-то еще остался. Неужто Яковенко? Спинища-то могутная — его, ничья иначе».

— Слышь, Яковенко, а почему нас-то не забрали? — хрипло спросил у могучей спины Прокопцов. Чавканье прекратилось, спина зашевелилась, и оборотилась к Прокопцову волосатой физиономией с широкими ноздрями и красными, как угольки, глазами. В мертвенно бледном свете луны субъект этот выглядел как самый настоящий питекантроп.

«Екарный бабай, так это же никак этот, как его… йети, снежный человек!» — вдруг понял Прокопцов и буквально обомлел от страха.