Кроссовки для Золушки

Сорок бочек мерзавцев

Почему я решила написать про Ленку? Сама не знаю. Но не потому, что думаю о ней день и ночь и уж конечно не для самовыражения.

Если мне захочется выразить себя, то я пойду и налеплю вареников с картошкой, а убивать время лучше всего перед телевизором –- так, по крайней мере, я думаю сегодня.

Чувство долга — вот что наверное взяло меня за шиворот и подтянуло к компьютеру. Потому что быть знакомой с Ленкой и не написать о ней — это попросту подлость, а я женщина порядочная, подлости делаю редко и без всякого удовольствия.

Но я не о себе, я о Ленке. Чтобы ее представить, смешайте мысленно леди Макбет, короля Лира и королеву бензоколонки, а получившуюся смесь поселите на улице Строителей. Ну как, представили? Если нет, могу добавить, что о мужчинах она говорит много и с энтузиазмом, а результат этого энтузиазма довольно скромный: парное катание в одиночку — так я называю этот вид любви.

Впрочем, наблюдать его пришлось недолго — всего один семестр. Ко второму Ленка с однокашников переключилась на посторонних мужчин — их я не видела никогда, но много слышала. А еще у Ленки был законный муж, предмет ее гордости поначалу и фантастическая скотина, как выяснилось чуть позже.

Правда, когда они с Ленкой расстались, к его моральному облику прибавилось еще несколько черт — честный, щедрый, суперсексуальный. Но термин не пропал зря — фантастическими скотами оказывались один за другим все ее последующие любовники, которых она называла коротко и энергично — е… ри.

Эти самые е… ри отравляли ее существование кто как умел — начиная с тех, кто не звонил после первой ночи, и кончая теми, кто звонил ночь напролет, чтобы обозвать ее нехорошим словом. Кроме того, они выбивали ей окна, двери и зубы, а вдобавок еще и бросали.

Так я на ленкином опыте убеждалась, что устройство личной жизни — это спорт смелых и подходящее место для подвига, а потому старалась держаться от этого места подальше. Но по телефону мы вместе кипели праведным гневом и на мелочи типа работы и хозяйства времени не тратили. Мы разрабатывали тактику и стратегию борьбы за счастье.

Например, после любви, по ленкиному оригинальному рецепту, следовало тут же бежать на кухню — курить и читать газету. Зачем? Чтобы продемонстрировать очередному мерзавцу свою полную от него независимость — неужели не понятно?

А потом Ленка достигла творческой зрелости — ее страдания сгруппировались вокруг одного-единственного типа с диковатой фамилией Спунцель.

Этот Спунцель был всем гадам гад. Он жрал специально для него приготовленные отбивные и студни (по телефону Ленка описывала мне процесс приготовления: надо варить свиные ноги двенадцать часов, потом добавить к ним куриные и луковую шелуху для цвета), после чего попрекал отсутствием девственности и выгонял на улицу в мороз.

Обычно это случалось ночью, и Ленка каждый раз звонила и сообщала, что стоит одной ногой на подоконнике — вот только договорит и камнем вниз. Словом, это была большая любовь.

Тем не менее, того, что случилось дальше, лично я никак не ожидала. Спунцель сделал Ленке предложение. Самое настоящее — руки и сердца. Он ел сухую колбасу, а когда прожевал, спросил: пойдешь за меня замуж? Обещаю тебя больше не бить!

Ленка рассказывала об этом плача от счастья, и, выразив нечто среднее между восхищением и возмущением (а что бы интересно предпочли вы?), я решила: если и неправда, то хорошо придумано, у нас в редакции не каждый так сможет.

И Ленка вышла замуж. Но не за Спунцеля, а за молодого человека, с которым познакомилась в ЗАГСе, подавая заявление. Вся процедура заняла три дня, после чего моя подруга с головой ушла в долгожданное личное счастье.

Хотите — верьте, хотите — нет, но этот молодой человек оказался хорошим человеком. Я его, правда, тоже не видела, но Ленка мне подробно описала. Он спокойный, веселый и предприимчивый. Не бедный. Любит готовить, а Ленка — нет, еще одна новость. И он совсем не урод.

А обманутый Спунцель понял, наконец, какое сокровище потерял. Он плачет, грозит, умоляет вернуться, звонит по телефону и в дверь — и поднимает ленкины акции на недосягаемую высоту. А вы говорите, чудес не бывает. Смотря с кем — вот что я вам на это отвечу.

После этого Ленка долго не звонила. Что, в общем-то, логично — радости на всех не напасешься, в отличие от горя. Но через полгода вновь раздался ночной звонок, и Ленка орала словно в добрые, старые, незамужние времена: «Эта сволочь такая скотина — ну просто фантастическая! Выбирай, говорю ему — или между нами все кончено!!!»

И я ей как всегда посочувствовала:

— Все они мерзавцы, когда дело доходит до нас.

Повисла пауза.

— Ты что, с ума сошла?! — спросила Ленка, не снижая градуса. — Я же не о нем, а о ней…

Оказывается, у ее нового мужа есть мать.

Версаль

Лежу. Смотрю в потолок. В энный раз пытаюсь понять: отчего же я все-таки одна? Наверное, я слишком хороша для этой жизни.

Представляете, стоит за околицей на пригорке небольшой такой Версаль. Стоит, двери нараспашку — я жду вас, друзья, я весь ваш! Пейзане продолжают сосредоточенно латать заборы и белить хаты.

Но вот кое-кто, набравшись смелости, приближается ко дворцу и, оглядевшись на всякий случай, бочком входит внутрь.

Версаль счастлив: наконец-то дождался своего часа — его оценят, его заселят!

— Ничего квартирка, площадь хорошая. Туалет, ванна — так. А где антресоли, консервацию куда ставить?

— Я не знаю, но места много, что-нибудь придумаем — оправдывается Версаль. — Смотрите, какие клумбы, и какой закат!

— Не-е, то не годыться. Ни сарая, ни погреба… А я у себя в огороде уже и скважину пробил, и мотор поставил. И вообще, шо то за хата — ни забора, ни собаки. Зашел, посрал… Нэ трэба!

Исчадье ада

Бабушка Нина была из тех глубоко больных женщин, которые благополучно эксплуатируют все, что движется, «ад меа вэ эсрим»Традиционное пожелание дожить до 120 лет, а на вскрытии приятно удивляют патологоанатомов.

«Интеллигентная дама, — говорили о ней косметички и педикюрши. — Меньше пятерки не оставляет».

Как бы вам ее описать… Есть люди-алкоголики, есть наркоманы, а бабушка подсела на скандалы. Довести до белого каления, до истерики и битья головой об стену было ее единственным развлечением. Она не пела, не играла на фортепьяно и не разгадывала кроссворды. Не вышивала крестиком. Не готовила вкусные блюда. Она убивала словом.

Слова бывали разные. Например, такие: «Когда я умру, тебя никто на порог не пустит. Тебя будут гнать отовсюду и бить смертным боем, как собаку». И такие: " Люди любят меня за то, что я люблю людей». И еще такие: «Лю-у-у-уди, сосе-е-е-еди — на по-о-омощь!»

И люди прибегали и приводили милицию. Но бабушку они не заставали — она тихо трусила в свою комнату и запирала дверь на замок. Вся радость общения доставалась нам с дедом.

Бабка гордилась своим умным мужем на вынос. А дома открыто презирала и заставляла выполнять самую грязную работу — избивать ребенка, к примеру. Но дед был совершенно не приспособлен к таким подвигам — бабушке приходилось вмешиваться и наказывать меня собственноручно.

Бабку с дедом свел его отец — очень уважаемый в Екатеринославе человек. Харизма Якова Бенционовича, мудреца и учителя, седобородого красавца, была так велика, что женщины и девушки влюблялись до самой его смерти.

Бабушка Нина, которую тогда звали Нехамой, приехала из провинциального Чернигова и поступила в университет. Была ли она красивой, по фотографии определить трудно. В любом случае современным канонам ее внешность явно не соответствовала. И я не возьмусь судить, родилась ли она той, кого я знала — или исчадьем ада сделала ее жизнь.

Бабушка была спортсменкой — бегуньей и прыгуньей. В конце двадцатых спортивное общество «Маккаби», где она состояла, назвали сионистским врагом, и бабка угодила за решетку. Именно там она и встретила своего будущего свекра: Яков Бенционович, первый чемпион Екатеринослава по шахматам, сидел в той же камере.

О том, что происходило в тюрьме, я не имею ни малейшего представления: было ли это многолюдное помещение или они там находились вдвоем, как долго это продолжалось, какие отношения между ними сложились…

Думаю, она влюбилась в Якова Бенционовича — как и множество юных дев нашего города. А он… Он решил, что барышня с таким властным характером — это ровно то, что нужно его младшему сыну, застенчивому юноше с глазами пойманной птицы и ярко выраженной склонностью к философии.

Так девушка из местечка попала в семью любимого мужчины — на правах невестки.

Про жену Якова Бенционовича я знаю немного: ее звали Рахель, и она не умела ни читать, ни писать. Бабку мою, которая к тому времени из Нехамы превратилась в Нину, Рахель очень сильно не любила. В 1941-м, когда перед ней стоял выбор, ехать с невесткой в эвакуацию или же остаться под немцами, она выбрала второе.

Прабабушку Рахель расстреляли в Красноповстанческой балке, где находится сегодня Ботанический сад — вместе с одиннадцатью тысячами других евреев.

Дед в это время был на фронте. Он ушел добровольцем и в 1942 году вступил в партию. Не из любви к коммунистам, а чтобы выжила семья: у жены и детей беспартийного шансов было значительно меньше. По крайней мере, он так думал.

На войне дед встретил русскую девушку по имени Маша и захотел с ней остаться. Но жена узнала об этом, подняла на ноги все военное командование — и деду пришлось вернуться. Процесс превращения в зомби был завершен.

Бабка обожала болеть. Она лежала, закатив глаза, и стонала: «Ы-ых, как мне дурно, как мне дурно!» Иногда выходила из образа: «Федя, ты колонку выключил?» — Получив положительный ответ, откидывалась удовлетворенная на подушки и продолжала: «Ы-ых, как мне дурно!»

Бабушка Нина умерла в 85 лет от перелома шейки бедра. Вскрытие показало, что она была совершенно здорова. Сказать, что я ее не любила — значит, ничего не сказать.

Про зависть

Ни один из опрошенных мною людей не признал, что ему знакома зависть.

Итак, я уникальный обладатель напрочь отсутствующего в природе чувства… Детально описанного, тем не менее, в классической литературе. Надо полагать, классики тоже были завистниками — welcome to the club!

Впрочем, часть респондентов заявили, что им свойственно чувство справедливости: например, они считают несправедливым, что богатство (должность, родители, муж и т.д.) достались этой дуре, которая и распорядиться им толком не умеет!!!

Мой друг Эрик

Эрик был странным и непредсказуемым человеком. Его первый брак продержался ровно три дня. Эрик очень возмущался, что молодая жена интересуется, куда он идет поздно вечером и когда вернется.

«Вообразила, что я ее домашние тапочки!» заявил Эрик и незамедлительно развелся.

Своего отчима он описывал так: «У него все признаки умного еврея, кроме ума».

Кстати, будучи сам наполовину евреем, Эрик своеобразно относился к взаимосвязи между иудаизмом и христианством. Он был уверен почему-то, что крещеный еврей без всякой очереди попадает в рай. Ни в Торе, ни в Евангелии об этой «мивце»скидке при продаже я не нашла ни слова.

На вопрос, намеревается ли он отдавать взятые взаймы деньги, Эрик отвечал надменно, как английский лорд: «Не вижу в этом необходимости».

А из всех эпитетов, которыми длинного, нескладного юношу награждали друзья и враги, больше всего любил определение «членистоногий». Наверное думал, что это синоним полового гиганта.

Мы, максималисты…

Мы, максималисты, этого никогда не понимали!

Мы, максималисты, вешали бы таких на площадях, предварительно сварив в кипятке.

И остались бы в результате без искусства. И науки, и культуры, и вообще одни…

Вот представьте: люди двадцать пять лет живут вместе, справляют серебряную свадьбу. Много всякого пережито — но приходит слава и наступают хорошие времени. А потом жена тяжело заболевает…

Муж не навещает ее в больнице: боится заразиться. Она звонит и звонит — он не приходит. А без любви и заботы трудно сражаться с онкологией.

Когда жена умерла, Марк Бернес велел домработнице перемыть все, к чему прикасалась больная. И очень скоро женился на юной красавице.

А песни его такие прекрасные и трогательные: «До тебя мне дойти нелегко — а до смерти четыре шага».

Благословенны бегущие отсюда

«Брухим а-баим»Добро пожаловать — это стандартное приветствие красуется на въезде в Бат-Ям. А на выезде я бы написала «брухим а-борхим» — благословенны бегущие отсюда.

Я работаю в новостях и едва ли не каждую неделю пишу о том, как там кого-то грабят и убивают. Один ревнивый полицейский на днях застрелил свою жену и ее любовника, а потом направил оружие на себя.

«Шекспир, блин», — подумала я, а вернувшись домой, увидела, что во дворе сидят «шиву». Эта несчастная фам фаталь была, как выяснилось, родной сестрой соседа снизу. «Повсюду страсти роковые, и от судеб защиты нет»…

И я приняла этот непафосный город и полюбила его светлое море, бесконечные пустынные пляжи, трогательные домишки с крышами набекрень, напоминающие Гурзуф и Алупку, и непохожих на меня людей — которые, в сущности, ничем не хуже похожих.

Кто-то просыпается под шум волн, кто-то — от крика муэдзина, а меня будит гортанный вопль: «Элинор!» Так назвал одну из своих бесчисленных дочерей сосед Шломи. Тот самый, который все время строит и на замечания отвечает «Я спалю этот дом!».

Или водитель маршрутки — жертва двойного обгона. «Сволочи, маньяки», — комментирует он с размеренной интонацией былинного сказителя. И ласково пассажирам: «Не волнуйтесь, я тут самая большая сволочь».

А потом хасид Дани — толстый, добрый, в белой шапочке с загадочной надписью «хасамба» — открыл мне глаза на мир. Он делился впечатлениями от поездки в Умань на могилу своего учителя, а я спросила: почему вы так безобразно себя там ведете — хулиганите, скандалите, новости заполняете?

Видишь ли, ответил Дани, все требуют от человека быть совершенным — учителя, начальники, раввины. И только раби Нахман из Брацлава хочет, чтобы мы были самими собой. Вот и стараемся.

Навещал, обольщал, обнищал…

Этот человек писал чудные стихи и закатывал роскошные скандалы — как буквально итальянский жиголо.

Его любили бухгалтерши, бизнесвимен и даже одна женщина-журналист. Что неудивительно, ибо в России времен перестройки поэт все еще значил гораздо больше, чем поэт, хотя и уступал гангстеру, сутенеру и даже средней руки предпринимателю.

Детей у него не было. «Я хочу сам есть первую клубнику», — так он объяснял эту свою особенность.

О жене отзывался хорошо. Даже слишком хорошо — о живых так не говорят.

Теперь он живет в Нью-Джерси. Скандалов не катает — некому. Клубники в суперах завались — круглый год и недорогая. Детей тоже можно приобрести, но на эмигрантское пособие не купишь и самого завалящего дауненка.

Да и годы уже не те — пора подумать о душе, о городе-курорте Майами, об «принять ислам» наконец.

Кончай ее, Хозе…

…Цунига — это древний и уважаемый дворянский род, а торреро — не менее почетная и очень прибыльная профессия.

И значит фабричная девчонка Кармен, символ безрассудной и неуправляемой страсти, на самом деле целенаправленно окучивала золотую молодежь. Ее любовниками были лейтенант Цунига и тореадор Эскамильо.

Но не сложилось как-то…

Не ходите в чужие жизни

«Пэрис Джексон, дочь покойного короля поп-музыки Майкла Джексона, дебютирует в этом году в качестве актрисы: ей поручена одна из главных ролей в комедийном триллере».

Хорошо живет дочь Майкла, думаю я. А потом читаю дальше:

«У Джексона трое детей — Пэрис, Принс-Майкл и Бланкет. Пока певец был жив, они не ходили в школу и практически не общались со сверстниками. Пэрис тяжело восприняла смерть отца и пыталась покончить с собой, после чего мать и бабушка поместили ее в специализированное учреждение».

Пожалуй, не так уж и хорошо…

Ночь с Кобзоном

Когда Иосиф Кобзон приехал с концертом в родной Днепропетровск, поговорить с ним хотел весь город.

Я работала в частной газетке под названием «Торговый дом братьев Дубинских», где интервью никто не организовывал — пробиваться к знаменитостям приходилось самой.

Поздним вечером после выступления я стояла возле его гримуборной в толпе народа, которую пытались отогнать охранники.

Заняла позицию у полуоткрытой двери — чтобы мэтр обратил внимание, если эти дюжие ребята распустят руки.

«Зря стоишь, — говорили они — он тебя не примет». «А это мы еще посмотрим, кто тут профессионал», — нагло отвечала я.

И, улучив минутку, протиснулась в щель с криком: «Иосиф Давидович, у меня к вам пять вопросов!»

«Три», — поправил он.

«Три меня не спасут — надо пять!»

«Чем торговаться, уже бы спрашивала».

Мы проговорили часа два. Он был теплым и надежным, этот всесоюзный крестный папа, и в его мафию очень хотелось вступить.

А материал я назвала так: «Ночь с Кобзоном». Читали хорошо.

Недвижимость

Моя приятельница Оля замужем за испанцем Мигелем. Она удивительный человек — и не потому, что обожает животных, увлекается верховой ездой и не любит города. Хотя для коренной москвички это странно, чтобы не сказать подвиг.

Оля, в отличие от других теток, спускает свою агрессию не на бывших мужей и свекровей, не на проклятую Америку и даже не на Путина. Предмет ее ненависти — теория эволюции. Мысль о том, что все красоты и чудеса, которые наполняют нашу жизнь радостью, получились случайно, приводит ее в ярость.

И особенно возмущают Олю какие-то черви, которые, как утверждают британские ученые, едят попой, какают ртом и являются нашими предками.

Оля и Мигель — домовладельцы. Они живут в скромной «финке» — ферме акров на тридцать, увитой виноградом и фигами, украшенной курами несказанной прелести, а также лошадьми и шиншиллой. Рядом с ними обитает некий маркиз — простой и хороший мужик, обладатель восьми сотен гектаров. Это случается с людьми, даже с простыми и хорошими.

Оля уверяет, что когда человек покупает дом, время его жизни замедляется, становится густым и тягучим, а потом и вовсе останавливается. Именно поэтому собственные дома называют «недвижимость».