Крайний Север

В далекой северной стране…

В одной далекой-предалекой северной стране, где всю осень и всю весну над заснеженной землей сияет двурогое солнце, а нескончаемой зимней звёздно-морозной ночью молчаливое небо полыхает всеми цветами радуги, живут маленькие человечки сихиртя. Там, посреди бескрайней тундры, из одиноких ледяных холмов по древнему обычаю каждый день они выводят на прогулку покрытых рыжевато-коричневой длинной шерстью мамонтов с очами сияющими, как летящие голоса журавлиного клина.

Сихиртя — смешные, суетливые человечки, заглядывают в эти глаза, словно в темные тундровые озера с мшистыми бурыми берегами, и умолкают. И проплывает над застывшими белоснежными облаками высокое серебристое небо. И поют сихиртя свои волшебные песни. И ездят они верхом на мамонтах по широкой, раскрытой, как ладонь доброго человека, земле.

А потом, когда мамонты нагуляются, а двурогое солнце отправится отдыхать туда, где кончается небо, маленькие бабушки и дедушки сихиртя собирают вокруг себя внучат и начинают рассказывать им волшебные сказки о далеких-предалеких южных странах, где растут пальмы, кричат попугаи и шумит теплое изумрудное море.

Ребятишки сидят у костра, слушают сказки и смотрят, как в отблесках пламени возникают и вновь исчезают диковинные огненные картины: то ли тигры рычат, то ли верблюды бредут по пустыне, то ли ещё что-то…

И слушают. И засыпают.

Удивительное это место — земля. Всё у неё есть: и небо живое, и солнце двурогое, и страны — дальние, диковинные…

Туманы тунгусские

Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные — лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит — то в небо подымет, в облака-тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет…

Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки-красавицы. Ожерельями-плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки-самоцветы — сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы…

Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой завороженные, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы…

Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие — бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие…

Утечет время, вьюгами завьётся — снегами уляжется, унесёт путника далеко-далёко от сибирской реки. И вдруг, ненароком, вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится-нагрезится: и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской…

Три солнца

Многие, кто не был в Заполярье, когда говорят о нём, рисуют в своем воображении картины полярной ночи и загадочного полярного сияния, представляют себе белых медведей из кинофильмов и бескрайние ледяные поля.. Всё это так. Но я хочу сегодня рассказать о том, чему сам был свидетелем, и что меня поразило, поскольку ничего подобного прежде и представить себе не мог.

Небо в Заполярье… низкое. Это чувствуется сразу. Облака плывут — чуть не стелятся над землёй. Звёзды тоже кажутся более близкими, что ли. Впрочем, вроде это можно объяснить тем, что Земля на самом деле вовсе не шар, а, как выражаются ученые, геоид. То есть, землеподобная по форме. С полюсов она сплюснута, как бейсбольный мяч. И до центра Земли от полюса на 21 с лишним километр ближе, чем от экватора. Впрочем, я лично не замерял, вычитал где-то.

Ощущение того, что до неба здесь — рядом, меня на Севере никогда не покидает, как и сейчас, потому что пишу я эти строки именно здесь, в Заполярье. И проверить свои ощущения тоже нетрудно: достаточно посмотреть в окно, где… увы, неба в данную минуту вообще не видно: метель разыгралась. Извините.

Кроме тех особенностей Севера, о которых знают все, мне посчастливилось наблюдать такие, о которых… Вы видели когда-нибудь на небе одновременно три солнца? 28 октября 2006 года с самого утра стоял крепкий, под сорок градусов, мороз. Небо было ясным, солнечным. Я обратил внимание на то, что недалеко от солнца в небе пылал странный огненный столб. Мы с водителем собирались в дорогу на «Ниве».

Позвал водителя, показываю ему рукой. Удивляется. Отходит в сторону, потом машет мне: по другую сторону от солнца тоже огненный столб в небе. Просто из-за крыши дома я его с той точки, где стоял, видеть не мог. Оба столба чуть косоватые — дугой к светилу.

Поехали. В преддверии полярной ночи солнце над горизонтом поднимается невысоко, и потому светлое время суток длится недолго. Солнце со своими широко раздвинутыми огненными дугами по обе стороны от себя сопровождало нас всю дорогу. И очень оно мне напоминало собой по форме шоферскую баранку, сверкающую над горизонтом. Фотоаппарат был с мной, так что снимки есть, но больше одного кадра за один выход из машины сделать ни разу удалось: батарейки в теплолюбивом фотоаппарате замерзали моментально, а его маленький коварный экран тут же услужливо сообщал, что питание на исходе.

Самое же незабываемое небесное явление в тот день ожидало нас на закате в маленьком тундровом поселочке. Над грозным багровым горизонтом полыхали три огненных зубца гигантской королевской тиары. Они были почти одинаковой величины, как три драгоценных рубина! Центральный «камень» имел почти правильную форму ромба, а боковые — форму вытянутых в противоположные стороны от солнца треугольников.

Всё это можно было наблюдать почти до самой темноты, пока свет солнца окончательно не исчез вдали…

Но на этом мои встречи с необычным северным солнцем, к счастью для меня, не завершились! В ночь с 14 на 15 мая 2009 года я находился в вагончике посреди тундры возле одной из буровых. После полуночи в вагончик заглянули двое рабочих ночной смены и позвали меня посмотреть на солнце. Дело в том, что в это время даже в половину первого ночи солнце ещё сияло над заснеженной тундрой. Увиденное заставило меня бежать за фотоаппаратом.

Небо, как пирог, всюду было покрыто ровным слоем облаков кроме той части, где над горизонтом сияло каплевидное солнце, более всего напоминающее собой пламя свечи. А на довольно значительном расстоянии слева и справа от него сверкали две грандиозные радуги! Вернее два радужных столба. Тундра в тех местах всюду почти идеально плоская, и, чтобы сделать кадр получше, я инстинктивно начал искать хоть какое-нибудь возвышение, отправившись к строящейся деревянной вертолетной площадке. Впрочем, никакого особого эффекта это не возымело.

Когда светило окончательно опустилось за горизонт, над ним в небе до самых облаков вдруг поднялось бледнеющее сияние по форме очень напоминающее изображения атомного «гриба» на месте взрыва. Через некоторое время оно растворилось в воздухе.

Однажды я рассказал об этих случаях своему тестю, северянину, заядлому рыбаку и тундровому охотнику. Он ничуть не удивился, а сообщил мне о случае на охоте, когда ему довелось наблюдать в небе не три, а… девять солнц одновременно! Девять! И все они сияли над заснеженным горизонтом! Я полагаю, что это чистая правда. Не только потому, что мой тесть никогда не приукрашивает виденное им, но и потому, что вижу в этом математическую логику. Если бы у каждого из трех солнц, которые видел я, было бы ещё по два отражения справа и слева от каждого, то солнц на небе было бы ровно девять!

Видел я и другие чудеса с солнцем в низких северных небесах. В середине марта того же 2009 года самосвал, в котором я ехал по зимнику завалился в сугроб на обочине. Вышли, начали откапывать. Когда уже вызволили машину, я обратил внимание, что солнце, висевшее низко над горизонтом пересеклось небольшим плоско вытянутым облачком. В результате в небе над тундрой засверкал настоящий огненный крест! Лучи солнца сверкали строго в четырех направлениях: влево-вправо и вверх-вниз. Настоящее крестное знамение!

А в начале апреля 2010 года будучи в таежной Эвенкии мне пришлось сильно сожалеть о том, что не захватил с собой фотоаппарата. Впрочем, даже если бы он и был при мне, не факт, что я успел бы сообразить и сфотографировать небесное явление, просуществовавшее буквально несколько десятков секунд. В небе над тайгой висело марево безликой облачности, из которой в том месте, где должно было быть солнце, вдруг пробился свет в форме мерцающего треугольника, и пространство под этим треугольником осенилось светом пирамидальной формы! Над миром прямо в воздухе возникла неярко светящаяся, но явно видная, призрачная гигантская пирамида, накрывшая собой изрядную часть тайги вместе с сопками и заснеженным лесом.

Солнце весной в тундре до того яркое, сверкающий всюду снег до того режет глаза, что все водители дружно предпочитают ездить только по ночам. И ещё: в это время всё местное население, включая тех, кто разъезжает на снегоходах и оленьих упряжках, и шагу из дома не сделают без темных «пляжных» очков. Так и рассекают по тундре, словно по пляжам знойного Рио-де-Жанейро. Вот оно какое — северное солнце! Непредсказуемое…

Про снег

А снег бывает разным. Очень разным. В морозную и сухую погоду посреди тундры он течет точно так же, как текут пески в пустыне. У тундры с пустыней много общего зимой. Снег — холодный и сухой от мороза напоминает песчинки. Он так же, как песок, режет лицо, когда ветер дует навстречу. Он так же змеится и течет над поверхностью, буквально на глазах перемётывая свежую дорожную колею, с лёгкостью растворяя в себе следы человеческие. А стоит появиться препятствию на пути текучего снега, как он образует возле них такие же сугробы, какие песчаные бугры возникают возле преград благодаря бесчисленным летучим песчинкам в далекой жаркой пустыне…

И как струящиеся в пустыне пески невольно рождают в душе ассоциации с песочными часами и вызывают к жизни мысли о бренности всего сущего, так же и текущие по тундре снега пробуждают в нас схожие настроения…

Змеится, струится, свивается и развивается мелкий снег в поземке. Но стихает ветер. Появляется в небе морозное солнце. И снег начинает искриться и кувыркаться в воздухе. Искры снега порхают, играют в воздухе, словно мелкая летняя мошкара. В особо же тихую морозную погоду искорки снега плавают в солнечном воздухе, как в бокале шампанского. Иногда он просто сыпется с чистого неба: идёт слепой снег точно так же, как летом бывает слепой дождь!

А когда начинается пурга, то струи снега вздымаются, неистово кружась, образуя снежные водовороты и смерчи. Белесое холодное пламя метели затмевает всё вокруг. Языки этого снежного пламени, как живые, жадно тянутся к корпусам мчащихся в белесом мареве грузовых автомобилей. Наступает ночь, и в свете фар, словно в сияющих тоннелях среди окружающей темноты, яростно плещутся, кружатся, фонтанируют сверкающие брызги снега.

Если же мороз небольшой, но идет снег, а вокруг темнота, то кажется, что кто-то незримый едва прикасается к щекам, оставляя на них ощущение влажных губ, ощущение поцелуев. Снег становится рыхлым, пушистым, невесомым, нежным. В него проваливаешься, как в сон. Хлопья снега летят из небытия на свет ночных городских фонарей, летят отовсюду, странным нескончаемым белым листопадом. Он падает на наши куртки и шубы и тает, исчезая на глазах, словно и не было ничего…

Но чуть проснется мороз, и падший снег тут же становится плотным и скользким. Теперь из него не вылепить снежка. Он жёсткий, как оплавленное стекло. Под ногами он фактически становится льлом. Это мёртвый снег. С карнизов свешиваются застывшие прозрачные острые пики бывшего снега — сосульки. Об такой снег можно и порезаться.

И снова дрожит, бьётся в конвульсиях пурга, разбрасывая по-над землёй снежные летучие сети. И тянет, и тянет их за собой, будто пытаясь выловить ветер, струящийся, бьющийся в тонких сетях позёмки…

Снег течет по земле всю зиму, словно время в песочных часах. И исчезает однажды, когда наступает весеннее тепло. И возникает снова — в призрачных глубинах осени. Возникает и снова течёт и течёт, как песок, отмеряя уходящее и возвращающееся, ускользающее от нас вечное время.

Тасу-Ява

Шумят вдоль реки берега белоносые от первого пролётного снега, текут, кричат куда-то, будто пылью побитые — птицей мелкой, запоздалой, ждут зимы. И словно нет берегам конца. И нет без них — реки.

Берега, берега… нежно-трепетно несли вы реку-матушку, несли, несли да и упустили в самом-то конце. Развели свои руки-крылья широко, раздольно, щедро, по-нашему, эх, и выпало сокровище, соскользнуло меж рук в море, как в небо. И морем стала река. Морем студёным, текучим — с волнами прыткими бурыми, белогривыми.

Далеко-далеко виднеются ещё позади смутные берега. Растерялись они. Расплескали себя, сырые, ветряные, неразумные. Суетятся по самому краю воды насупленные рыбаки в суровых резиновых сапогах, в плащах непромокаемых. Сеть вытягивают на песчаный плёс.

А возле них чайки ненасытные глазастые так и шныряют, так и шастают. Ждут своего часа. И только лишь ссыплется на мокрый песок рыбья мелочь, которую люди не берут, только отойдут от неё рыбаки, как тут же налетает жадная прожорливая крылатая толпа. И начинается яростный кипучий вороватый бой за добычу.

Печальные, пустынные, одинокие берега озираются вокруг, сутулятся откосами на сквозном ветру и всё несут, несут свою драгоценность, реку северную рыбную стылую — в жемчужных мурашках, в бесчисленных низких островах с кустиками, зайцами и вздрагивающей зяблой сырой травой.

Берега земли Тасу-Ява — долгие-долгие, как олений бег по тундре — от чума к чуму, от стойбища к стойбищу, от озера к озеру, от одного священного холма до другого… Всё дальше и дальше уводит олений след от вечной реки, всё ближе к древнему, как ненецкий бог Нум, мудрому небу, низко склонившемуся над матерью-тундрой, осыпая её быстрыми звёздами ранней осени…

На Севере всё — ближе к небу. И реки, и берега, и звери, и люди… Такова Тасу-Ява испокон веков. И дай нам Бог сохранить всё это на земле и в сердце своём.

Маруська

Занесло меня как-то декабрьской ночной метелью в старенькую гостиницу в маленьком тундровом поселке. Гостиница без особых удобств — всё в коридоре, общее. Обшарпанное. Заслуженное. В советские ещё времена отстроенное. Типовое — для колхозников, раньше такое в каждом городе возле рынка было, и везде одинаково называлось — «Колос» почему-то.

Но выбирать было не из чего. Возвращался я из тундры, после многочасовой изнурительной тряски в попутном «Урале» среди бесконечных безлюдных снегов. Очень хотелось спать, вытянув ноги горизонтально. Что я и сделал через пару минут после того, как заселился в комнату.

Просыпаюсь утром от резких нечеловеческих вскриков в коридоре. Что такое? Выглянул. Никого. Опять вскрик. Заметил, что доносится он из помещения напротив чуть наискосок. Перед ним вывеска на стене: «Кафе «Мечта». В такой глуши — и целое кафе! Ну, конечно. — мечта и есть. С утра особенно. Умылся и пошел в это самое «кафе». Захожу. И кто тут кричал с утра?

Перед ближайшим столом стоит на стуле и, раскачиваясь, держится за его спинку обеими мохнатыми руками обыкновенная мартышка. То есть, натурально — обезьяна. И не где-нибудь там, в джунглях, а здесь, в дикой тундре! А мартышка, оказывается, прибежала требовать с поварихи законного завтрака. И меня вперед себя пропускать, между прочим, не намерена!

Да, я-то особо и не возражал. Забавное существо. Повариха (она же официант, она же вахтерша, она же и швейцар-вышибала) рассказала короткую историю об этой любительнице утренних завтраков в кафе.

Приезжали недели две назад в их поселок какие-то киношники молодые. Вероятно, зимнюю природу снимать. Что тут снимешь полярной ночью-то? С ними и эта обезьянка была. Зачем взяли её в такие холода — совсем непонятно. Чтоб не скучно было, наверное. Пропьянствовали пару дней и уехали. А животное некормленое, естественно, на улицу сбежало. Никто из парней о ней с похмелья и не вспомнил.

Вскоре нашли Марусю (так её здесь сходу «окрестили») два пацана-школьника из дома напротив. Нашли и сюда принесли. К кормежке ближе — в «кафе». Оказывается, сидела несчастная дрожащая Маруся на заборе возле помойки, облаиваемая всеми местными собаками. Видимо, пыталась поживиться на помойке, да не успела. Она ведь для северных собак кто? Дичь. Экзотическая, конечно, но — только дичь, не более того.

Пожалели люди обезьянку, пригрели, выходили от стресса, прикормили, а дальше как быть — никто не знает. Но умереть не дадут. Это я точно знаю. Не такой у нас народ на севере, чтобы живой душе не помочь. Спасибо, люди добрые, за ваше сердце. Фильмов они снимать не умеют, конечно, но зато и в беде никого не бросают. Проверено, правда, Маруська?

Не от мира сего

Снова и снова разглядываю фотографии, сделанные мной в начале прошлого лета и сейчас, позавчера. Фотографии одного и того же места: что это? На что похоже? И как это назвать, чтобы передать то ощущение, которое невольно возникает при взгляде на него? А ощущение однозначно: передо мной нечто из «не отсюда». И как оно сюда вообще попало? Больше всего своим силуэтом оно напоминает огромную говорящую голову, с которой сражался Руслан из пушкинской сказки «Руслан и Людмила». Представьте себе: плоская, как бесконечный стол, тундра во все стороны света, а посреди неё — то ли гора, то ли холм, то ли огромный бугор — нечто, не имеющее вокруг себя никаких географических аналогов, ни «братьев», ни на намека ни на какую возвышенность. Всё вокруг ровно и гладко. И вдруг — бах: пуп земли торчит.

На Аляске его называют «Пинго», в Якутии — «Булгунях», а здесь, на Ямале — «Седэ». Ни в европейских тундрах, на на Дальнем Востоке — его нет. Я обнаружил его примерно в пяти километрах юго-восточнее тригопункта Нягуся. В июне при съёмке с вертолёта он помимо размеров и высоты выделялся на фоне окружающей желтовато-красновато-светлозелёной растительности сочным темно-зелёным цветом своих трав, кустарников и деревьев. А зимой стало виднее, что одна его сторона, как шерстью мамонта, покрыта лесом, а другая — лысая. И что в его очертаниях проглядывает конус со стертыми гранями пирамиды.

Мы привыкли к тому, что если есть возвышенность или гора, то рядом непременно есть нечто такое же. Если растет дерево, то и лес (или сад) где-то рядом. А тут это не работает. Гора есть, но вокруг до самого горизонта нет никаких, абсолютно никаких возвышенностей, даже намека на них нет!

Ненцы рассказывают о том, что жили раньше в тундре сихиртя, люди небольшого роста, со светлыми глазами. Сихиртя обладали многими умениями, не свойственными современным ненцам, так, например, они умели плавить металл и изготавливать украшения из него. А потом земля перевернулась, или случился потоп, и теперь сихиртя живут под землей и пасут там мамонтов. Лишь иногда по ночам они выходят на землю…. В сумерках из-под земли слышны порой их удивительные песни, не похожие ни на чьи иные. Сихиртя обладают волшебными вещами, да и сами зачастую способны творить настоящие чудеса. Обитают они на первом уровне подземного мира — в холмах… Они умеют строить искусные жилища там, под холмом, укрепляя их деревом и перекладывая дерном так, что рядом пройдешь и всё равно не заметишь. Учёные выдвигали предположения о том, что это — народ, родственный современным саами… Специалисты допускают наличие такой народности в глубокой древности — в качестве доисторического населения тундры. Кстати, о мамонтах: возраст останков мамонтов, живших на острове Врангеля, сравним с возрастом древнеегипетской цивилизации, так что не слишком давно всё это и было. Если бы некие народы жили в ту эпоху неподалеку от мамонтов, то… Пасти мамонтов? Почему бы и нет? Слонов же одомашнили.

Существует предположение о внеземном происхождении «пинго-булгуняха-седэ». На фотографиях с Марса, полученных при помощи достигших этой планеты спутников, видны образования, происхождение которых возможно было точно таким же, как и наблюдавшейся мной горы посреди ровной тундры. Наледь от не выходящей на поверхность подземной (и подмарсианской) воды, успевая замерзнуть, вспучивает породы, находящиеся выше, и всю поверхность через серии трещин. Марсианские наледи по сути являются глетчерами, питание которыхо, как и в случае с «седэ», происходит не за счет атмосферных осадков (снега), а за счет давления из глубин планеты.

По мнению исследователей «булгуняхов» булгунняхи в тундре — по-видимому, свидетели других физико-географических условий, чем те, которые господствуют в настоящее время в окружающей их местности. Для меня это тоже очевидно: «сие — не от мира сего».

Снежные куропатки

Кого можно встретить зимой в безлюдной заснеженной тундре? Ну, в первую очередь и чаще всего — снежных куропаток. Удивительные существа! Совершенно не боятся никакой движущейся техники. Ладно, допустим, что у гусеничного вездехода слишком большая скорость для того, чтобы среагировать раньше, а не выпархивать стаями прямо из-под грохочущих гусениц. Пусть это не так, ибо снежная куропатка на самом деле — птица шустрая, однако, мы сделаем такое ошибочное предположение. Но вот движется тяжелый бульдозер, все знают, как он передвигается: у него скорость пешехода, да и грохочет так, что земля трясется впереди на сто метров минимум, а снежные куропатки опять же — выпархивают чуть ли не из-под многотонного ножа. Слышат, видят и не боятся совершенно. Вот они, у покрытого льдом зимнего озера: бегают жизнерадостно возле прибрежных захлебнувшихся снегом кустов и березок, почками кормятся. Именно бегают, а не летают: точно — белоснежные куры на птицефабрике, только ростом помельче и размерами тоже.

А выйдешь из вездехода, чтобы уж в упор сфотографировать: мигом вспорхнут и исчезнут в снегу за ближайшим бугорком. Подойдёшь, начнёшь их высматривать: ни души! Снег ровнёхонький. Так умело прячутся в нём: ни следа, ни лунки не разглядеть. Зато по весне, а весна в тундре в июне начинается, приходилось мне встречать снежную куропатку сидящей в гнезде, свитом прямо на вершине ржавой запорной арматуры старой разведочной буровой скважины. Сидела настороже, но никуда так и не улетела. Потомство своё берегла. Материнский инстинкт.

А вот лебедь белая тогда же, весной, при моем приближении не выдержала, покинула гнездо с пятью крупными яйцами. Впрочем, отлетела она недалеко, и как только я отошёл в сторону шагов на двести, вернулась обратно — досиживать.

Ещё зимой, особенно почему-то ночью, попадаются под слепящие фары вездехода зайцы и полярные совы. Сверкнут совы глазами и тут же пропадают в темноте, а зайцы — шибко быстро разбегаются. По этой причине ни тех, ни других мне так и не удалось ни разу толком сфотографировать, увы. Хотя видеть их приходилось довольно часто.

Белоснежные красавцы-песцы сами к человеческому жилью приходят, тявкают по ночам, переговариваются. Лишь бы собак поблизости не было. Не любят они собак. Людей почти не боятся, а собак не любят. Почему приходят? Там, где селятся люди, всегда есть чем поживиться песцу. В этом смысле они — не гордые. И косточке помоечной поклонятся, не побрезгуют. Голод — не тётка.

Про северных оленей много сказано и написано. Мне они встречались и в упряжках, и пасущимися у стойбища, и бегущими вдоль зимника. Особенно запомнилось, как однажды, посреди ночи, когда я в уазике-«буханке» торопился на утренний рейс в аэропорт из маленького тундрового посёлка, огромное оленье стадо растеклось поперек дороги, словно стадо обычных овец: ни пройти, ни проехать. И сигналили им, и кричали на них: без толку. Упрямцы рогатые. Впрочем, я не опоздал и на них давно уже не сержусь, только вспоминаю то зрелище: полярная ночь, пурга и сигналящий уазик, окруженный бесконечным молчаливым оленьим стадом. Свет фар и тени оленьих рогов в снежной замяти… Красота!

Ненцы

Как только ни называли их раньше: и дикарями, и самоедами, и туземцами. А про бедных чукчей сколько анекдотов насочиняли, сколько напраслины возвели… Кто? Мы — напыщенные самодовольные обыватели, сидящие в тепле и холе, пользующиеся всеми благами цивилизации и ни черта не умеющие, ни на что в тундре не пригодные, ничего в ней не смыслящие. Так чем же мы кичимся? Невежеством своим?

Умный народ — ненцы, немногословный, спокойный и осторожный: не всякому чужаку души свои доверят, горьким опытом наученные. «Нен» на их языке означает «человек». То есть, ненцы в переводе на русский — просто «люди». А раз так, то все люди на земном шаре — тоже ненцы, не только маленький, гордый северный народ.…Живут ненцы, если они не городские и не поселковые, в стойбищах семьями. Семьи, проживающие в одной местности, образуют общины. Тундра только с виду кажется нелюдимой. На самом деле, стоит лишь начать строительно-монтажные работы на будущей буровой, как уже едут к буровикам на нартах и снегоходах местные общинники: знакомиться, рыбу или оленину везут на продажу. А если уж ты сам — перелётная птица, прокладываешь дорогу к новым местам, то, образно говоря, стоит тебе чихнуть, как вся тундра уже знает, что ты заболел.

Каслать — значит «кочевать», странствовать по тундре со своими оленьими стадами в поисках драгоценного дымчато-седого ягеля — мха, которым питаются олени. И перемещаются чумы ненецкие по надымским, пякяхинским, ярсалинским и иным ямальским тундрам из века в век. Здесь, в мыскаменной тундре на берегу озера Юндо зимой далёкого 1933 года родилась Елена Григорьевна Сусой — в народе её называют теперь «мать Ямала». Недавно ей исполнилось 80 лет. Помню, как эта настороженно встретившая меня хрупкая мудрая женщина, вдова знаменитого ненецкого поэта Леонида Лапцуя и директор музея-квартиры имени его, послушав мои стихи вдруг вся изменилась, открылась сердцем, начала рассказывать о своей судьбе и запела. Да, она начала петь народные ненецкие песни с такой душой, так проникновенно, что даже меня, незнающего языка, пробрало. Удивительно ёмок и многозначен ненецкий язык: одно и то же по написанию слово, произнесённое с разной интонацией, может иметь совершенно разные смыслы. Елена Григорьевна — кандидат педагогических наук, заслуженный учитель Российской Федерации, автор множества научных трудов, продемонстрировала мне стихотворение из книги Леонида Лапцуя на родном языке — всего из трёх или четырёх строчек, а затем — перевод того же стихотворения на русский язык в другой книге поэта. Стихотворный перевод занимал полторы страницы! Столько понадобилось хорошему профессиональному переводчику для того, чтобы хотя бы приблизительно передать смысл коротенького по объёму, но очень глубокого по содержанию ненецкого стихотворения!

До сих пор помню о первой встрече с удивительным человеком, Григорием Петровичем Ледковым. Мне нужно было срочно с ним увидеться по делам, и он согласился принять меня у себя дома, несмотря на неурочное время. Я увидел скромного ничем не кичащегося человека в домашней обстановке: старенькой квартирке с деревянным бугристым от сырости полом, с духотой сотни раз промороженного и размороженного влажного дерева, с бельевыми веревками для сушки детского (у Григория трое детей — тогда они были совсем еще маленькими). А ведь он к тому времени имел уже два высших образования: педагогический университет им. А. И. Герцена в г. Санкт-Петербурге по специальности «учитель истории и культурологи» и Санкт-Петербургский государственный университет по специальности «юриспруденция», был автором научных монографий… Умный проницательный и одновременно добрый взгляд, правильная интеллигентная речь. Прошло несколько лет, и вот совсем недавно я случайно увидел его в новостной телевизионной передаче. Увидел, узнал и искренне рад тому, что Григорий Петрович ныне депутат Государственной Думы России от Ямала. За год с небольшим работы в Думе он внес на рассмотрение более 20 законопроектов, в том числе — об утверждении методики возмещения убытков, причиненных в результате нанесения ущерба исконной среде обитания коренных малочисленных народов Российской Федерации. Верю, что человек, на себе испытавший тяготы жизни и работы в условиях Крайнего Севера, никогда не предаст интересы своего народа.

Семьи ненецкие поразительно неприхотливы в быту. Никогда не забуду, как однажды полярной ночью напросилась к нам в вездеход семья из пяти ненцев: он, она и трое ребятишек — мал, мала, меньше. Им срочно нужно было на своё стойбище. Взяли, конечно. Едем. Часа через три стучат в кабину вездеходчика: пора выходить. Выпустили из вездехода. Стал я озираться вокруг: ни огонёчка, никакого жилья, никакой тропинки, только снега и снега повсюду. Куда же они? Открыл дверцу кабины, кричу вслед: «Куда же вы идёте? Тут ведь нет ничего!» Глава семейства обернулся и отвечает с улыбкой: «Спасибо, что подвезли! Тут нам уже недалеко — всего километров 15 и мы дома!» То есть, для них — пятнадцать километров, как для нас — булочная за углом. Сейчас я такому уже не удивляюсь, привык.

Ненцы умеют быть благодарными за любую оказанную им услугу, это приятно осознавать, особенно когда вовсе никакой благодарности и не ждёшь. Так, однажды, в конце короткого ямальского лета пожилому седовласому ненцу Вячеславу Валентиновичу Салиндеру срочно понадобилось попасть на своё стойбище в тундре у рыбного озера. Нашему рейсу это было по пути, но вертолетчики сразу предупредили, что посадка не запланирована, потому вертолёт только присядет, не заглушая двигателя, на несколько секунд, чтобы человек успел выйти.

Подлетаем к озеру, вот оно — стойбище. Опускаемся. Салиндер спрыгивает и бежит к чумам. Ветер от винтов вертолёта — страшенный. Трава вокруг бьётся в конвульсиях, приозёрные кусты прижало к земле. И вдруг замечаем, что Вячеслав Валентинович опять бежит в нашу сторону — уже с тазиком, а его родня машет руками, делает знаки, мол, стойте, не улетайте. Полный таз свежих отменных крупных чиров — рыбы сиговой породы передал нам тогда ненец. Просто так, в благодарность.

Когда ведешь себя не насмешливо и заносчиво, мол, дикари, самоеды, а общаешься с ними так, как они того и заслуживают, то есть, по-человечески, тогда даже самые замкнутые по природе своей натуры отвечают тебе тем же. Люди чувствуют каково отношение к ним. Ненец Еля, каславший с семьёй по Пякяхинской тундре, любил сам заглядывать вечерами к нам на огонёк буровой, попить чайку с конфетами. Рассказывал о недавней службе в армии, сидя в своей самобытной малиновой ненецкой малице, делился музыкальными записями. Особенно ему нравились эстрадные песни Елены Лаптандер на ненецком. И даже рассказывал местные легенды. Главное: чтобы слушали…

Вот пересекают зимник на «Буранах» двое ненцев — Пётр и Кирилл. Торопятся в стойбище. В теплых совиках (национальная зимняя одежда), но лица открыты, усы у обоих побелели от инея. Мороз-то не шуточный. Увидели нас, остановились. Подъезжаем, зовут в гости, тут недалеко — у них там около трехсот оленей пасётся. Благодарим, делимся с ними спичками и едем дальше. А на душе — тепло.

Доводилось мне бывать и в отделе по делам коренных малочисленных народов Севера администрации Тазовского района и на правлении Тазовского районного отделения ассоциации «Ямал — потомкам!» и в местной школе-интернате, где учатся юные ненцы — дети, которым я дарил свою книгу «Ненецкий пантеон». В ней в стихотворной форме повествуется о мире героев традиционного ненецкого мифологического пантеона, о представлениях ненецкого народа о мироустройстве, уходящих корнями вглубь веков, и о благих деяниях выдающихся представителей ненецкого народа («Золотые страницы ненецкого народа») … Ибо путь в ненецкий пантеон согласно народной традиции открыт для всех, кто достоин этого по делам своим.. И с кем бы ни общался: ненцы всегда отвечали добром на добро, искренностью на искренность. Будь то директор школы-интерната Мария Аркадьевна Веникова или председатель родовой общины «Ярэйковская» Артур Леонидович Тёр, или заместитель главы районной администрации Омпа Еревич Яптунай, или президент окружного общественного движения «Ассоциация коренных малочисленных народов Севера ЯНАО «Ямал — потомкам!» Роман Хасавович Яндо — со всеми ими у нас всегда находились общие волнующие жизненные темы для разговора. Они не чванятся, они такие какие есть. Глядя на сделанные в тундре фотографии, вспоминаю, как однажды, по весне, Тёр, эколог по профессии, показывал мне гнездо с яйцами желтогрудой трясогузки, а потом — и снежную куропатку, высиживавшую птенцов, осторожно так, чтобы не спугнуть чуткую птицу…

Простые, но удивительные люди с неповторимыми судьбами: оленеводы Дмитрий Тэсидо и Семён Салиндер, писательница Надежда Салиндер, знакомившая меня не только со своим творчеством, но и с миром шаманского искусства, гыданский художник Валерий Яндо и салехардцы косторез Виктор Ядне и художник Игорь Худи, яркий самобытный журналист — заслуженный работник культуры Хабэче Хываревич Яунгад и многие, многие ещё… О каждом можно, да, и нужно, наверное, написать отдельно. И все они — ненцы. То есть — ЛЮДИ. Настоящие.

Спящий зимник

Пролетаем на вертолете над зимником. В нём, словно тёмные личинки гусениц в бесконечном белом узком пенале, мирно стоят Камазы-длинномеры. Середина дня. Почему стоят? Спят. Почему спят? Потому что опытные водители-дальнобойщики на зимнике днём всегда спят, а неопытные, или по приказу далекого городского начальства, которое, возможно, тундры и не нюхало, или просто сами без царя в голове — те едут. Особенно в ясную солнечную погоду, когда уже точно: лучше всего лечь спать.

Почему? Потому что солнце! Всюду — солнце, и всюду — нестерпимо сверкающий солнечный снег! И никакие темные очки от этого уберечь не могут. Перед глазами водителя за несколько часов монотонной снежной дороги всё превращается в сплошную сияющую пелену. Он перестает видеть свой путь, глаза воспаляются, краснеют. В них начинаются нестерпимые рези, и наступает так называемая «куриная слепота»…

А вот по ночам — наоборот. При свете фар рельеф дороги выделяется очень четко, каждый комок снега отчетливо различим на всем протяжении гладкой на сотни тундровых верст белой скатерти снега. Ночью зимник в тундре — оживленная десятками огней проезжающих по нему грузовых машин, вездеходов, тракторов и бульдозеров пульсирующая транспортная артерия.

Наш вертолет удаляется. Всё правильно. Пусть спят. Целее будут и водители, и их машины, и сами грузы. Ночь наступит: ещё набегаются…

Комариная слава

Самая радость для некоторых насекомых в тундре — появление человека в безветренную, моросящую, теплую погоду или в солнечную, но тоже влажную, с рассеивающимся туманом. Имел «счастье» убедиться в этом вчера и сегодня.

Всё, что может двигаться в воздухе и кусать, с огромным воодушевлением устремляется на любые покрытые и непокрытые одеждой части тела. Любой свободный миллиметр на человеческом теле становится чудесным лакомством для кровососущих. Сопротивляться бесполезно: место десятков павших тут же занимают свежие полчища страждущих. Конкуренция огромна!

Эскадрильи слепней чёрными бомбардировщиками без устали вьются над головой. Тысячи торжествующе звенящих комаров пикируют на меня со всех мыслимых и немыслимых углов атаки. Их штурм поддерживается множеством всякого рода муховидных особей разной боевой раскраски. Имен этих кусачих существ я, увы, не знаю, но то, что у них весьма плотоядные намерения — убедился.

Всю вышеперечисленную воздушную армию я всё-таки отношу к разряду рыцарского воинства, идущего в битву за мою кровь, так сказать, с открытым забралом. Их посягательства для меня, разумеется, не очень приятны, но, по крайней мере, они открыто рискуют самым дорогим, что у них есть — жизнями! Я ведь кое-кого и прихлопнуть могу, потому что вижу врага, что называется, в лицо. Мало того, комары сами трубят о своем присутствии непрестанным звоном и писком.

Это мужественные воины. Конечно, их совсем не обязательно любить, но не уважать — трудно. Особенно, если сравнить их поведение с поведением самого опасного и при этом почти невидимого противника. Что такое комариный укус? Ну, чешется в каком-то определенном месте после него. И всё.

Мошкара настолько мелка и прожорлива, что после нее у человека не чешется в одной точке, а дико зудит вся поврежденная кожная площадь. Вся — сплошняком! Зудит и опухает. Живого места на теле жертвы мошкара не оставляет. А саму её едва видно. Так и идёшь по тундре в сероватом облаке, отбиться от которого или хотя бы на секунду разредить его нет ни малейшей возможности. Мало того, эти твари просачиваются в любую крохотную миллиметровую щелочку в одежде.

Но есть на свете ещё более подлые кровососущие летучие грызуны! Называют их мокрецами. Мокрец практически не виден. Ростом это злобное животное — меньше миллиметра, меньше точки на бумаге от шариковой авторучки. Является он в сырых местностях (а таких здесь — с избытком) в сумеречное время. При ярком солнечном свете его нет. Но достаточно и получасового его присутствия, чтобы в местах его пребывания на теле можно было заметить полное отсутствие кожи. Он её выгрызает. Но сам хищник при этом — почти никогда не страдает, поскольку его попросту не видно.

Вот почему я, изрядно покусанный, пою сегодня славу комарам — благородным воздушным разбойникам! Комары — храбры и неистовы в неравном бою с человеком. Они, как и положено рыцарям, предупреждают о нападении. Они всегда готовы честно погибнуть за свои комариные убеждения! А лягушкам — и в пищу годятся. Так что в круговороте жизни у комара есть своё достойное место.

За краем моря

Торжественно и плавно, словно продольная трещина на лобовом стекле автомобиля, пересекает одинокая чайка светло-голубое, почти белесое, пространство выгоревшего августовского неба над синевато-изумрудным морем. А люди глядят и глядят…

Радостью или печалью, или чем-то ещё, вовсе необъяснимым, но пронзительные крики чаек волнуют душу всегда, особенно там, где их самих и не видно, только голоса. Особенно на рассвете…

Да что ж они так истошно кричат? Что ж они душу-то мне выворачивают? Это раньше когда-то было : «над седой равниной моря». Теперь иначе, теперь над мусорными баками да над помойкой возле тундрового поселка. Их уже и не чайками зовут. Иное прозвище нашлось — халеи, помойные птицы… Этим чтобы плодиться и процветать — моря не надо.

Тащат рыбаки сеть к берегу. А чайки рыбу у них тащат. Бдительные. Всё рассчитают, не лезут на рожон, но и спуску не дают, стоит только зазеваться. Оставят люди рыбью мелочь на берегу, чуть отойдут в сторону и… начинается извержение белоснежного облака чаек над пищей, делёж беспощадный, беспредельщина.

Есть такая восточная средневековая поговорка: «Убейте его! У него нет друзей!» Смысл её ясен: лучшая характеристика личности — её отношение к людям. Если у человека за всю его жизнь не появилось ни одного друга, значит, вот такой вот он человек, что никому от него никакого добра нет, только зло. А зло надо искоренять. Ради добра людям. Но когда следишь за белоснежным кипящим комом дерущихся чаек, убеждаешься, что количество в качество не переходит. Чаек много. Очень. Только друзей здесь нет. Одни враги. Все для всех враги. Наблюдаешь и радуешься мысли о том, что люди — не птицы. По крайней мере, не эти.

Образ чайки — образ мечущейся, страдающей, одинокой души в её кратком полёте над вечной стихией времени. «Море времени». Есть такое выражение. Что если и в буквальном смысле время — это море? Огромное, безбрежное. Летит чайка-душа над бездной моря и всё пытается разглядеть: что в нём? И что там, за краем моря? И есть ли он — этот край?..

Сынок

Снова звоню домой жене. Отвечает. Через несколько мгновений слышу голос сына: «Папа! Папа!» Ему скоро два года. Затем связь начинает прерываться какими-то помехами. Треск. Пиканье нажимаемых кнопок. И всё. Связь обрывается. Звоню снова. Повторяется то же самое. И так — несколько раз подряд. Наконец, удается спросить: — Что там у вас происходит? «Твой сын целует телефонную трубку», — отвечает жена. Чувствую, что плохо вижу. Это слёзы…

Северные чудики

Замечательные люди живут на Севере! Ни на кого они не похожи! Не каждый их поймёт. Вот идёт женщина — в шубке, в фирменных высоких зимних сапогах на точёных остреньких каблучочках по жестокому морозу. Размашистым шагом. Явно с работы. Темнотища. Ночь полярная. Идёт, ни в чём не сомневается. Ничегошеньки не боится. Подходит к шикарному огроменному джипу с затемнёнными окнами. Хрясь — нежным кулачком по стеклу:

— Можно? … твою мать!

И оттуда, из джипа, радостный такой, даже нежный, широкий мужской голос в ответ:

— Можно-можно! Мать твою …!

Какая широта души, а?! Ведь про маты оба даже не задумываются. Да, ну? Какие ж это маты? Это ж — любовь жаркая, северная, до гробовой доски! И ругань эту вовсе руганью не воспринимают — оба! И счастливы оба! Вот так вот. Хотя, может, они и незнакомы даже? Не знаю, не знаю…

Захожу в магазин, поесть беру: того-сего, по мелочи. Продавщица считает

— С Вас 187 рублей.

Достаю :пятитысячную купюру, других денег при себе нет. А у продавщицы явно нет сдачи. Что делать будем?

— Да, ладно, — машет она мне рукой, — идите!

Отворачивается и уходит вообще. Вот такой вот народ. Северяне…

Вешаю почтовый ящик в общем коридоре на первом этаже рядом с другими. У меня — новенький, ровненький. А соседские — все какие-то погнутые и частью облупленные. Следующим вечером вижу печальную картину: мой почтовый ящик избит донельзя, металлическая дверка выгнута внутрь явно целенаправленными ударами, били скорее всего ногами. Свежая краска, увы, облуплена и покоцана.

М-да, думаю: что же дальше-то будет? А дальше — ничего. Всё как у всех, ящик больше никто не трогает. Мало того: давно уже замечаю, что и писем чужих никто неделями не трогает. Ничьих писем. Даже, когда они не в ящиках, а так просто — рядом лежат. На полочке. И квитанций на получение переводов денежных — тоже никто не трогает. У северной логики, даже хулиганской, нет прямых путей.

Выхожу однажды из аэропорта, беру такси. Цены местные знаю. Спрашиваю для порядка:

— Сколько?

Заламывает двойную цену. Начинаю спорить. Таксист — ни в какую не сбавляет. Ну, и чёрт с тобой! Сажусь в машину. Едем. Дорогой разговорились. О том, о сём, о жизни, о семье. Подъезжаем к дому. Лезу в карман за деньгами, а он… машет рукой: — Какие деньги? И не думай даже! Мы же свои — северяне!

Так и уехал. Ни копейки не взял… Ну, что за люди? Где ж таких чудиков ещё встретишь?

Колея

Вот она: длится и длится бесконечно — снежная колея зимней дороги. Она делается из снега, растолканного грейдерами и примятого тяжеленными волокушами «Кировцев». Всюду только снег. И дорога тоже из снега…

Есть общее в поведении водителей, пробивающих зимник: сами водители могут быть какими угодно разными, но есть одно, в чем все они поступают совершенно одинаково. Ни одного исключения из этого правила я не встречал…

У любого пути есть начальная и конечная точки. Разумеется, водитель знает, откуда он выехал и понимает, куда ему следует прибыть. Но самой дороги-то нет! Я показываю ему путь в безбрежной многосоткилометровой снежной целине. И этот факт, что никакого пути впереди нет, что это мы обязаны его проложить, совершенно выбивает его из обыденности.

Он не знает чего опасаться, и потому постоянно ноет, нудит, ворчит, внутренне паникует. Он не в себе. Он то и дело снижает скорость, он радуется каждой непредвиденной остановке, он, как говорится, выбит из колеи! Как так? Надо ехать, а ехать некуда, колеи-то привычной нет! Некоторые начинают спорить со мной, им вечно кажется, что мы заблудились и едем не туда! А куда ехать «туда» — они сказать не могут. И это их бесит и пугает.

Но не об этом я хотел сказать, а о том, как ведут себя водители в следующий раз: после первого благополучно пройденного от начала и до самого конца пути. Как бы они ни критиковали пройденную трассу, какие бы сомнения ни выражали… после того, как путь пройден, абсолютно все водители ведут себя одинаково: отныне и навсегда они ездят именно этим путем по собственной колее! Никаких отклонений ни вправо, ни влево!

Они могут продавить и изнахратить колею так, что по ней можно будет идти, как по окопу, но с колеи не сойдут ни на пядь! В крайнем случае — пророют колёсами параллельную колею. Всё руганное прежде забыто. Нет ничего лучше своей собственной на раз уже приведшей к успеху колеи. Никакими клещами их с неё теперь не выдрать.

Истинно говорю вам: водители могут быть самыми разными по интеллекту, по характеру, по чему угодно, но это правило для всех незыблемо, как скала.

Тундровые миражи

Любой, кто хотя бы раз оказывался в тундре, наверняка ощущал некую особость, непохожесть ни на что прежде виденное — не только её природы, но и самого пространства, в котором она находится… Необыкновенно низкое небо: иногда кажется, что космос начинается сразу за стелющимися облаками, да и до самих облаков — вроде как рукой подать. То, о чем я хочу сказать, в общем-то, сложно назвать миражами в классическом их смысле. Это скорее именно неадекватное восприятие действительности под влиянием пространства и времени, в которых находишься.

К примеру, едешь глубокой ночью при свете фар в вездеходе по бесконечной заснеженной равнине, и вдруг впереди возникает огромная — до небес гора, а слева — другая, а справа — третья: по-марсиански гигантские, явно непреодолимые ни одним живым существом горные ландшафты — с безумными пропастями и вершинами. Что это? Откуда? Как теперь выбираться? Продолжаем движение прямо в горную стену, надвигающуюся на нас, и поднимаемся по ней вверх по вертикали, как это ни жутко себе представить. Наверху останавливаемся, оборачиваем фары и видим, что за нами остался совершенно незначительный по высоте бугор или край овражка. А впереди — ровное белое пространство без всяких горных признаков.

Ранняя осень. Летим в вертолёте над желто-красно-зелёно-коричнево-бурой тундрой. Летим невысоко. Внизу под нами — отдельные высокие лиственницы огненного цвета и золотистые берёзы. Озадаченно гляжу и размышляю: откуда здесь взялись такие высокие деревья? Вертолёт садится. Выхожу и тут же понимаю, что виденное мной несколько мгновений назад — никак не соответствует действительности: даже самые «могучие» лиственницы на деле ростом чуть выше меня, а березки — и вовсе карликовые. А смотрел я в вертолете на землю — через раскрытый иллюминатор, так что никакого искажающего воздействия стекла на зрение не могло быть. Да и коллеги мои видели то же самое. Удивительные люди, кстати говоря: седовласый буровик Сергей Никифорович, бодро, как мальчишка, несмотря на свои пропорции, скачущий по тундровому кочкарнику, или начальница геологической службы Анастасия Борисовна с озорной сверкающей сережкой в ноздре (между прочим, у неё — взрослая дочь) … Опытные, серьёзные люди, много лет проработавшие в тяжелейших условиях Крайнего Севера. Это они, северяне, совершают здесь порой невозможное, такое, чему любые показные телевизионные шоу с преодолениями препятствий, которые транслируются на всю страну… в подмётки не годятся! Горжусь ими точно так же, как своим земляком Фарманом Салмановым, когда-то на свой страх и риск приведшим в тюменские болота свою геологоразведочную партию и в результате открывшему для страны уникальные по запасам залежи нефти и газа. А ведь никаких указаний «сверху» у него не было! И если бы он ошибся — головы ему не сносить. Но он не ошибся…

С нами в вертолёте — Михаил из организации со странным названием ООО «Страйк». Миша — мужик здоровенного роста, в теплой куртке и штанах камуфляжного цвета, загорелый и весь обкусанный местными кровососами — комарами и мошкой. Всё прошедшее лето он и его коллеги жили в палатках и занимались вроде бы странным, но непростым делом: сеяли траву в тундре. Это называется «биологическая рекультивация». Берется кусок тундры, испорченный деятельностью человека — бурением, например, — перекапывается вручную лопатами и засеивается травой. Миша — очень жизнерадостный человек, так и сыплет анекдотами, да и с голоду не даст умереть никому: пирожки и вода всегда с собой.

Источником необычных оптических явлений в тундре иной раз бывает и сам человек. Помню, как однажды поздней ночью (или ранним утром? На часах была половина пятого) на промороженной февральской дороге между тундровыми посёлками Газ-сале и Тазовским встретилось автомобилю, в котором я ехал, бескрайнее стадо совхозных оленей. В воздухе висел морозный туман. При свете фар, скользящем по оленьим головам, в тумане возникло бесчисленное количество огромных шевелящихся теней от оленьих рогов, настоящий призрачный лес! Потрясающее зрелище!

Когда, прокладывая зимник посреди ночного мрака, долго всматриваешься в снежную целину тундры перед собой, всякое начинает мерещиться. Кажется, что и снег оживает, шевелится, создавая причудливые мгновенные образы из фантастического мира. Мне лично виделась серебристая ледяная голова оленя, возникшая прямо из снежной целины, поглядевшая на приближающийся вездеход и растворившаяся в том же снегу…

Летающая земля

Иногда посреди неба в облаках встречается неизвестная земля. Парит она над землёй нашей бесшумно — с травой, с лесами и озёрами своими… А потом исчезает куда-то… Если летать высоко и быстро, на самолётах, к примеру, то такое вряд ли когда заметишь. Тем более, что по какой-то вероятно очень убедительной причине почти всегда и вылеты и прилёты приходятся на самое сонное время суток. Пассажирам не уснуть бы стоя, до кресел бы добраться: нет им дела до неба за иллюминаторами. Расселись и — баюшки. Но если не сразу заснёшь, то во время набора высоты за бортом своего воздушного корабля увидишь бескрайние армады ярко сияющих звёзд — не вверху, а внизу — на ночной земле. Этот земной роскошный звёздный ковёр будет раскачиваться под тобой, то вздымаясь с одной стороны самолёта, то громоздясь в вышину — с другой… Бесчисленные сказочные городские огни! Сначала — близкие и яркие, затем — всё тусклее… Но полностью они так и не исчезнут во тьме, их сменят огни деревень и посёлков, речных кораблей, ночных полустанков и поездов. То реже, то чаще, но так и будут они плыть далеко внизу — до самого рассвета.

А землю посреди неба легче всего наблюдать с вертолёта. Летит он невысоко и обычно в светлое время суток, до земли — всего ничего: несколько сотен метров. Облака рядом — рукой подать. И вот иногда, если погода безветренная, а вертолёт медленно опускается, вдруг среди дымчатых облаков появляется земля! Настоящая! С лесами и перелесками, с изумрудными лугами и быстрыми ручьями, даже с коровами и пастухами, или — с оленями и чумами, если это где-то на севере случилось… По — всякому бывает. И плывёт всё это тебе навстречу. А вверху — облака. А внизу — тоже облака! Вот же диво-то дивное!

Только потом начинаешь понимать, что это недвижная прозрачная вода огромного озера так зеркально отразила в себе небо с облаками, что само озеро показалось продолжением неба. Наверное, именно так и рождаются мифы о летающих островах? Но то — всего лишь острова, а тут — вся земля как бы поднялась в воздух и поплыла навстречу! И я это видел сам, запомнил, вам рассказал. Может, и вам повезёт, увидите ещё не такое…

Стужа

Глянешь за окно, а там ничего не видно. Стужа. То ли дым, то ли туман висит: сплошная хмарь. Очертания домов, людей, машин, сугробов, заснеженных деревьев — словно покрыты толстым полу-призрачным слоем блекло-серого инея цвета вечных сумерек…

Улицы обезлюдели. Всё время хочется спать, даже на ходу — в движении. Звуки сделались ватными, словно смёрзлись. Чем дышать — не понятно. Носом — леденеют ноздри, ртом — во рту становится холодно так, что нестерпимо ломит зубы. Иногда в морозном тумане мелькает торопливая темная фигурка пешехода, устремившегося к редкому автомобилю или автобусу. И всё. Опять никого…

В полдень сквозь белесую муть проглядывает солнце — идеально ровный белый кругляш — без лучей, без всякого сияния вокруг. В тундру никто не едет. Даже сумасшедшие…

В интернете пишут: «По ощущениям — минус 58». Интересный термин придумали: «по ощущениям». Всё живое словно замерло в ожидании. Главное — пережить, переждать. Когда-нибудь стужа непременно кончится. И начнется жизнь!

Гора Мертвецов и Проклятые Острова

«Если идти от Горы Мертвецов всё время прямо на северо-северо-восток, то можно добраться до берега моря как раз напротив Проклятых Островов»… Подобная фраза кажется целиком взятой из какого-нибудь фантастического романа ужасов. В юности своей сроду бы не подумал, что это имеет какое-нибудь отношение к реальности. Однако, имеет. Я был на Горе Мертвецов. Посёлок Тазовский до 1947 года назывался Хальмер-Седэ, что в переводе с ненецкого и означает «Гора Мертвецов». А Проклятые Острова существуют и поныне. Находятся они в Карском море неподалеку от посёлка Гыда. Попасть туда можно именно так, как я сказал вначале — надо идти прямо на северо-северо-восток по голой тундре от Горы Мертвецов.

Июньская зима

Июньские снега рыхлые, мяклые, вроде как последние. Сверху снег, снизу вода. Падают снега белой крупой, мелкими окатышами, мечутся, будто крутят легкую новогоднюю канитель, застревают возле каждого приглянувшегося уголочка, прячутся за любой трещинкой-щелью. А то прикидываются ледяной коростой на асфальте. Но только тронешь ногой — сразу размокают вокруг ботинка. По рекам вода течет — верховодка. Лёд под ней притаился, умываются ледяные поля талой водой, не сходят с места, словно приклеились к берегам.

Плывут по небу мутно-серые снеговые июньские тучи… Налетит промозглый ветер, снесет с них охапки свежего снега, и снова несутся снежные хлопья к земле, струятся позёмкой вдоль стылой промороженной за зиму полярной тверди.

Дождь над тундрой

Словно вылетев из седла и стремительно падая, колышется дождь на ветру, рассыпаясь на брызги, шорохи, шелесты и шлепки… И длится это с раннего утра до самого вечера, и длится, и исчезает внезапно, так же, как началось. Подобно целующемуся с небом колокольному звону, дождь растворяется в лужах, распластавшихся по тихой земле, пропитанной свежей влагой, И следит он несметными сияющими тоскующими глазами за удаляющимися облаками и солнцем, вспоминая все свои шорохи, шелесты и шлепки, как вспоминают бурные годы юности. Но не будет прощания. Не будет… Ибо уже восходит, стелется ночной туман и тянется в даль бескрайнюю…

Красная тундра

Коротка осень в тундре! Но краше этого времени года нет у неё. Поутихла мошкара, не слышно разбойного комариного писка. Расцветает тундра жизнерадостными яркими красками, не как коротким летом, когда всё вокруг только зелено, нет. Осенью она становится цветной. Красной — от алого до вишнёвого и кирпичного. Жёлтой — всех оттенков от бледно-желтого, почти белого до оранжевого (особенно при свете солнца!) Зелёной, ещё летней — от нежно-салатового до тёмно-изумрудного. Бело-голубоватой — от ягеля. И все эти сокровища многоцветья перемешаны порой так затейливо, что невозможно оторвать взгляда от этакой красоты! А по зеркалам рек да озёр — то здесь, то там — парные жемчужные пятнышки — лебединые семьи. Смотришь на красную тундру и понимаешь, почему слова «красный» и «красивый» — родственные, одного корня. Смотришь на жёлтую — солнышку радуешься, словно раздарившему земле свои тёплые лучи… С вертолёта всё видно, как на ладони. Не зря Пушкин признавался в любви к осени: «Очей очарованье!» Действительно, так. Жаль, что не довелось ему видеть осенней тундры. Вот где уж точно: очарованье очей! Глядишь, глядишь на этот сплошной ковёр, а глаза — совершенно не устают. Словно некий безумно гениальный живописец устроил гигантскую бесконечную выставку картин. И в каждой — своя изюминка. И ни одна не повторяет другую… Жаль, коротка осень: только долетели до вертодрома, как потемнело сырое небо, замелькали в воздухе быстрокрылые снежные «мухи». Но надежда ещё не сгинула: авось, к утру потеплеет, и вернётся ещё на раз попрощаться к людям красная тундра?

Как тундра снегом укрывается

Неделю назад в городе выпал снег. Сразу подумалось: каково сейчас в тундре? Только что была она красной, цветной, как яркий осенний сон, а сейчас? И так вышло, что сегодня как раз понадобилось лететь с вертолетчиками-«аргонавтами» ещё раз. Маршрут выдан. Полетели. Почему «аргонавты»? Потому что на борту воздушного судна красуется гордое имя легендарного древнегреческого корабля — «Арго».

Изменилась тундра. Словно поседела за несколько прошедших дней. Реки и озера местами хрустально поблескивают первым ледком. Небо, хмурившееся сплошной облачностью все последние дни, прояснилось ненадолго, поражая глубокой голубизной. Но тени облаков — то тут, то там виднеются на заснеженном лике земли. Вызывающе яркие, с еще не опавшими желтыми мягкими иглами, лиственницы на снежном фоне поражают своей красотой и одинокостью. Сверху видно каждую отдельно, не как с земли.

Недолго солнышко землю радовало. Снова заволокла, затянула светлую даль мутно-серая вьюжная хмарь. Буквально на глазах окончательно побелела тундра. Только кое-где ещё остались темные окошечки мелких озер. Зима пришла…

Живое небо

Небо живёт какой-то своей особенной жизнью, при которой мы как бы даже присутствуем, но всякий раз умудряемся либо не замечать очевидного, либо игнорировать, отмахиваясь заботами о более насущных земных делах и делишках, о которых по прошествии времени, оказывается, и вспомнить-то нечего…

В конце декабря стояли крепкие морозы. Потом резко потеплело градусов на двадцать, а меньше чем через сутки — так же резко похолодало. Причем, буквально на глазах, практически в течение часа. Была самая середина дня. Я ехал в машине, приближаясь к городскому массиву, когда заметил седую облачную стену впереди, которая зримо, как живая, надвигалась на городские здания, накрывая их плотным непроглядным туманом от края и до края окоёма. Не до земли, а до уровня второго этажа. И не до неба, а чуть выше городских высоток. Плотная белесая движущаяся облачная стена! Буквально через минуту автомобиль оказался под ней. Колоссальное и жутковатое зрелище, словно некая громадная живая субстанция беззвучно и стремительно плыла по воздуху по каким-то своим небесным делам…

Несколько вечеров подряд примерно в одно и то же время наблюдал я ещё одно интересное явление: в густеющей мгле чувствовалась мельчайшая снежная пыль — в огромных количествах, какими бывают облака обычной пыли во время песчаной бури где-нибудь в жаркой аравийской пустыне. Но здесь — Крайний Север, здесь всё — другое, абсолютно противоположное жарким странам. Но не это главное, а то, что от этой снежной пыли, висящей в морозном воздухе, исходило тихое шуршание и потрескивание, как от электрических искорок. Образно говоря, выражение «трескучий мороз» в этот момент для меня имело самое непосредственное значение: воздух потрескивал от невидимых ледяных «искорок» и всюду шелестел, словно шевелился… удивительное явление!

Позавчера проснулся среди ночи от гула, идущего с неба к земле. Ни самолетов, ни каких-то видимых оптических явлений в темном густом небе не наблюдалось, а гул был неземной, протяжный, непонятный. Небо жило какой-то своей особой невидимой и неведомой нам жизнью… И что мы знаем об этой жизни? Ничего.

Волшебные розы тундры

Чтобы в тундре розы сами собой цвели? Да, слыханное ли это дело? А вот я их видел. И не где-то, когда-то, нет, я сегодня их видел, сегодня — 21 июня, в тот же день, когда пишу эти строки, видел своими глазами! И цветут они по всей тундре. И ни конца им, ни края нет… То непростые розы — волшебные. Руками их не сорвать, в вазу не поставить, а вот увидеть — пожалуйста, каждый может! При одном-единственном условии: надо оказаться в летящем вертолете.

Снег в тундре только-только сошёл, обнажив присмиревшую за долгую зиму буровато-серую землю. Рыхлый, одряхлевший, во многих местах тонкий, просвечивающий, лёд ещё покрывает бесчисленные озёра. А из них стебельками, образуя причудливые орнаменты, тянутся всюду мелкие речушки и ручьи, покрытые притулившимися по склонам, прячущимися от неутомимого незакатного солнца снегами…

И вот если оказаться в это время над тундрой, то оттуда, с неба, глазам откроется удивительная картина: вся земля — от горизонта до горизонта — покрыта прекрасными белоснежными розами! Озёра, ещё не свободные ото льда, — как застывшие бутоны. Старый подтаявший лёд во многих местах вобрал в себя озёрную воду, и потому основной белый цвет бутонов пропитан разнообразными, зачастую неожиданными оттенками — зеленоватыми, голубоватыми, желтоватыми, розоватыми, любыми, какие только можно и даже нельзя представить себе!

Отчалили, ушли в синеющее безбрежное далеко, глубокие, словно зимние сны, льды крупных широких рек. А здесь, у озёр, всё ещё висят над ручьями проседающие ярко — белые сугробы, в точности повторяя собой каждую извилинку, каждую речную морщинку. И оттого кажется сверху, что ручьи и речки — это нежные стебли огромных роз — с шипами ложбинок и овражков на них…

И когда видишь с неба, как усыпана этими нерукотворными, незримыми с земли волшебными розами вся тундра, то чудится вдруг, что и у нас, людей, всё будет хорошо, и что беды наши однажды пройдут, а то и вовсе минуют нас, и что все ошибки простятся, а все заблудшие вернутся домой…

Ведь если даже в этих вчера ещё пустынных и диких, суровых краях цветут нерукотворные розы, значит, кто-то непременно нас любит. Любит бескорыстно, не требуя ничего взамен, любит и прощает всех, даже тех, кто не хочет об этом знать…

Мохнатый пассажир

Есть на тихом севере Туруханского края местечко такое — Ванкором называется. Когда-то этого названия никто и знать не знал, а теперь спроси хоть кого — каждый хоть краем уха да слышал. Открылось в тех местах большое нефтяное месторождение. И теперь там много народу работает.

А вот дорог туда проезжих отродясь не было. Лес вокруг да болота на сотни километров. И поскольку грузы разные для работающих постоянно нужны и не всё подъемно для авиации, то и построили люди к тем местам временную зимнюю автодорогу из снега, полили её водой, чтобы снег в крепкий лёд обратился, чтобы надольше её хватило для перевозок. и начали по ней ездить грузовые машины.

Дорога долгая, нередко шоферам приходится ночевать прямо в кабине. Куда тут денешься, если вокруг на сотни верст порой никакого жилья? Всякое случается в рейсе. Вот и появилась вскоре среди водителей такая легенда: есть, мол, на дороге место, где стоит возле неё песец и ждёт проходящей машины. И если водитель останавливается и открывает кабину, — песец тут же в неё заскакивает, садится на пассажирское сиденье и смотрит вперёд. Машина отправляется дальше уже вместе с пассажиром. И так — до определенного места, когда вдруг зверек начинает беспокоиться, всем видом своим требуя, чтобы его немедленно выпустили. Дверь кабины открывается, песец спрыгивает и исчезает за сугробами.

Но и это не всё! На обратном пути можно снова встретить того же песца-«автостопщика», ожидающего у обочины «попутки»! И история повторяется, но теперь уже в противоположном направлении.

Так ли это было — проверить не могу, но песцов на буровых видел своими глазами предостаточно. И не раз. Кормятся они возле людского жилья. Сами приходят. Правда, при одном условии: если рядом с жильем нет собак. А появятся собаки — и не поминай лихом! Уходит песец. Хотя я думаю, что недалеко уходит. За человеком ведь глаз да глаз нужен. Какой же песец человека без присмотра оставит?!

Гыданская щука

Тонким янтарным слоем, словно растительное масло, просачивался из-под земли и растекался по небу искристый солнечный свет. Над дремлющей красновато-черной тундрой мягко сквозило незримое весеннее время. И вот, наконец, далеко-далеко, на самом горизонте пробилось и расцвело красноватое полусонное солнышко.

Побежали его лучи по плоским ледяным полям посреди полуоттаявшего озера, просверкали, гарцуя, по гребням озерных обрывов на северной его стороне, где доживали, хоронясь от июньского тепла, остатки лежалого зимнего снега, и унеслись в неяркую тундровую даль.

Ещё не осмелела, не подняла головы звенящая мошка, не распоясались комары, не разыгрались назойливые слепни. Не успели пока. Короткое благодатное время покоя над всей тундрой. Именно в такой вот день возник над озером Долгим быстрокрылый вертолёт. Выгрузились из него двое парней в новеньких энцефалитках, вытащили из чрева воздушного судна по рюкзаку и пошли, пригибаясь от вертолётного ветра, к ближнему берегу, свободному ото льда. Впрочем, на Севере энцефалитных клещей, слава Богу, нет. Видимо, на складах, где выдаётся полевая одежда, изучением подобных тонкостей не слишком увлекаются. Выдали — и выдали.

Находится Долгое чуть восточнее среднего течения реки Варнгэяха, Варнгэ — по-ненецки значит ворона, а яха — река. Следовательно, Варнгэяха — Воронья река. Течет она с запада, с Гыданского полуострова, в сторону Енисея. А из озера берет начало ручей, впадающий в Хэяху, речку, которая ниже и позже сливается с той же Вороньей.

Худощавый дылда Сергей и приземистый азиатски круглолицый Васёк — два дудинских эколога. Поводом посетить Долгое стала чья-то срочная надобность в отборе анализов воды. Вертолет за ними должен был вернуться через час-полтора — после залета на ненецкое стойбище семьи Тэсидо, перебравшейся недавно вслед за своими олешками в низовья Варнгэяхи. Однако, была у парней ещё одна потайная идея: успеть хоть малость порыбачить на открытой воде Долгого.

Идея-то была, а вот подготовиться к ней времени не хватило, как всегда. Задание свалилось, будто снег на голову, и собирались наспех. Всё ж таки по крючку-тройничку в заначке оказалось, леска, хотя и толстенная, но у Васьки тоже нашлась. А вот ни грузил, ни поплавков — не обнаружилось в помине ни у того, ни у другого, сколько они ни перетряхивали свои пузатые старенькие рюкзаки. После суматошных поисков, перемежаемых поглядыванием на часы, удалось обнаружить на берегу полусухую полутрухлявую доску, оторвать от неё подсохшую часть и разделить эту часть на два импровизированных «поплавка» чудовищных размеров и несуразной формы.

Грузила изобразили из двух старых гаек непонятно-ржавого возраста. Роль живицы-молодицы приняла на себя дважды отмороженая в дудинских холодильниках корюшка, увы, явно подрастерявшая положенные ей ароматы свежего огурца.

На поиски и изготовление удилищ времени вообще не оставалось, потому ребята решили обойтись без них и забрасывать леску с руки, «закидушечным» способом.

Серега, впрочем, уныло считал такую «рыбалку» — делом дохлым, проигрышным и… не спешил. А вот Васька — нет, Васька невозмутимо и упорно, несмотря на нудные причитания товарища, собирал снасти, затем он раскрутил их над головой и забросил в суровые северные воды озера.

Кажется, прошло лишь одно мгновение после того, как несчастную корюшку поглотила озерная пучина. И вот уже изменившийся в лице Сергей визжит под руку Василию очевидное: «Клюёт! Тащи!» Ошарашенный подобной скоростью событий Васёк тащит. После некоторых совместных усилий на берегу появляется довольно приличных размеров щука, пляшущая из стороны в сторону по белесому ягельнику.

Улыбающийся Василь наклоняется над добычей, дабы вынуть из пасти щуки заветный крючок, и тут же с удивлением обнаруживает, что ни на какой крючок щука и не думала попадаться. Она, как завзятая собака, просто не отпускала от себя добычу — несчастный искалеченный трупик дудинской корюшки.

Мало того, попытка Василька отнять у неё честно ею добытое, была расценена явно неприветливо настроенной озерной хищницей как посягательство на личное имущество со всеми вытекающими отсюда последствиями. А именно: щука, набросилась на обидчика с такой яростью, что Васёк был вынужден отскочить в сторону.

В последующие несколько минут парни настолько увлеклись неожиданным конфликтом с разбушевавшейся щукой, что едва не прозевали приближающийся, уже вовсю стрекочущий вертолёт.

У пилотов график жёсткий, ждать некогда. И растерявшиеся, очумелые экологи бегом, хватая на ходу свои пожитки, ринулись от сверкающего на солнце озера Долгого к грохочущему, разгоняющему вкруг себя ледяные вихри с кусочками мха и мелкой прошлогодней листвы, вертолёту. И осталась геройская щука, которой всё ж таки «прилетело» несколько ударов сапогом, в прибрежных мхах рядом со своим последним трофеем…

Много всякого случается на земле. Через боль и страдания, через ошибки и неудачи приходит к нам порой опыт жизни. И что такое в масштабах Вселенной это маленькое, нелепое, а для многих, увы, вроде бы даже забавное событие, произошедшее на берегу заполярного озера? Наверное, так и есть оно для кого-то…

А мне вот жаль, нестерпимо жаль того, что всё так нехорошо, неловко получилось. Ну, что такое щука? Всего лишь рыба…

Но ведь и она — живое существо! Ведь так? И пусть это существо можно убить, даже не задумавшись о том, что оно живое, просто так убить, ни за что и ни для чего, пусть, вот только убийство — это ведь всё равно не победа. У живого можно отнять жизнь, но невозможно одержать победу над тем, кто никогда, никогда, никогда не сдаётся…

Течет река мимо города

Течет река мимо города. Дует ветер навстречу. Мигает река от ветра отражениями ночных огней, хлопает ресницами волн, шумно вздыхает. Разбежалась и прошла через ветер.

И опять течет река мимо города. А навстречу солнце. Рассвет. Жмурится река белобровыми туманами. Ёжится рябью спросонья. Просыпается, прыгает по перекатам, блестит золотинками на солнышке навстречу новой заре.

А вот и день.! И течет весь день река мимо города. Падают, отражаются в ней гранитные набережные. А за ними — высотные здания-подростки и длинноносые строительные краны А дальше и выше — зеленые холмы со смешными мохнушками кустов и деревьев. Улыбается терпеливым рыбакам на дальнем причале. Смеётся синяя река, радуется небу голубому. Волнуются в ней отражения. Перемежаются облаками. Волнуется река в порту, разглядывая длинные железные баржи, белые теплоходы, снующие всюду катера, замирая перед величавыми крылатыми парусниками…

О путешествиях мечтает, о дальних странах. И снова течет река мимо города. И наступает вечер. И течет вечер, как река. И не кончаются в ней вечерние и ночные звёзды. И летят, и летят через неё мосты с берега на берег.

И не кончатся мосты, и не кончатся звёзды, и набережные, и дома, и паруса, и туманы. Волшебная река. Всегда течёт мимо города, никогда не кончается.

Ледяное солнце

Ах, солнце, солнце! Говорят, что ты слепишь глаза, что бываешь ты жёлтым, красным и даже ярко-оранжевым… Кого ты можешь слепить, хиленький белесый кружочек в голубовато-призрачном ореоле дымчатых облаков? Разве что какого-нибудь унылого крота? Но кроты здесь не живут и не жили никогда. Любая луна в ночном небе гораздо ярче тебя. Ты пребываешь где-то там, в заоблачном мире, где почти не видно нашего заснеженного острова, обитающего в морозном мареве вдалеке от Большой Земли — среди ледяного космоса заунывного ветра. Но, однажды, мы увидим тебя и таким, как о тебе говорят. Мы верим в это, ведь некоторое время назад тебя и вовсе не было в небесах. Никакого. А теперь, пусть хиленькое, но ты уже есть.

Ощущение севера

Самое первое ощущение от Севера — очень низкое небо. Если в ясный солнечный день отвернуться от солнца и посмотреть в противоположную часть безоблачного неба: первое впечатление — темно, как перед дождём, словно в той стороне не чистейшая лазурь, а густая влажная мгла, словно и нет нигде в мире никакого солнца. Хотя оно тут же, позади вас, и вовсю сияет вам в спину.

Север дарит ощущение чрезвычайной близости космоса, близости к чему-то невероятно громадному, не имеющему ни начала, ни конца. И в то же время — здесь всё рядом. Любое чудо — обыкновенная повседневная реальность. И первое обыкновенное чудо — солнце. Оно здесь любое. Любой формы: я видел квадратное солнце, ромбовидное, ушастое, столбовидное, крестовое, овальное, каплевидное… Какой чудак придумал, что солнце — шар? Солнце — такое, каким оно может выглядеть.

На Севере быстро привыкаешь не удивляться. Кто считает, что может ночью спокойно выспаться, если все окна его комнаты смотрят на север? Зря он так считает. Летом на Севере по ночам солнце шпарит по окнам вовсю именно с северной стороны! Прямо в лицо тому умнику с Большой Земли, безнадёжно пытавшемуся заснуть. А самый чёрный «африканский» загар лица (и куриную слепоту) на Севере можно получить не летом, а весной — с марта по май. Пока всюду лежит снег, бесконечно отражающий и умножающий бушующую солнечную энергию света.

На Севере облака низкие-низкие. И земля нередко сливается с ними в облачном тумане. Они тоже могут быть любыми. Например, как волосы человека, вставшие дыбом — вертикально… Грибы на Севере просто роскошны: таких сумасшедше-громадных грибов и в таких несуразно больших количествах на квадратный метр — в любую сторону движения грибника я прежде нигде не видел. Их не то, что искать не нужно: от них деваться некуда! Причем, речь не о скромных сыроежках, а о подберёзовиках да крепконогих подосиновиках… Впрочем, не только грибники, но и рыболовы рискуют Здесь лишиться рассудка. Не знаю, где ещё можно наблюдать за тем, как рыба, причем крупная, набрасывается и вешается на голый (безо всякой наживки!!!) крючок. А здесь был тому свидетелем. И не раз.

А как звенит северный воздух слышали? В абсолютной безветренной тишине, в люто-морозную погоду. Он шуршит, слово пересыпается песок времени или падают мелкие невидимые звёзды…

Удивителен Крайний Север. Нигде нет такого…

Вот оно какое

Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно — живое. Такое же живое — как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом.. А вот — прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвётся окончательно. И тогда сияет, как улыбка.

Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет.