Клуб достопочтенных шлюх

Аннета Боунс

1

Аннета замерзла, проголодалась и устала, что, впрочем, никак не мешало ей быть счастливой. Патрик звонил ей вчера — клялся и божился, что никогда и ни с кем ему не было так хорошо, как с ней. Внезапный приступ его нежности был лавиной, что накрыла ее горный хребет — потому как молодой и усатый Патрик был молчаливым и застенчивым, но видит Бог, обнаженным порой он удивлял ее, даже несмотря на предыдущие (и вероятно последующие) позиции Списка. Она даже кротко улыбалась своей знаменитой в определенных кругах полуулыбкой, отводя глаза в сторону и думая о нем — а с ней это в последнее время случалось нечасто.

Список пополнялся довольно часто — и Аннета почти даже гордилась этим. Если бы у нее были подруги в Спрингтауне, то с огромным удовольствием бы она рассказывала им про очередного парня, купившегося на ее очарование и шарм — разумеется, умолчав о масштабах; они бы смеялись над этим вместе, попивая кофе или наполненные лихим градусом фужеры; но нет. Не бывает подруг у шлюх — даже у тех, кто себя таковой не считает. Уж в чем — в чем, а в этом она убедилась за последние годы сполна.

Патрик был последним, но далеко не первым — о первом уже Аннета и думать забыла. Тот парень, кажется, Мик, был только что вернувшимся с войны/тюрьмы/монастыря парнем, давненько не видевшим женщин. Любое тело с отсутствием мужских половых признаков возбуждало в нем если и не желание, то жгучее любопытство, подкрепленное изрядной долей алкоголя и тестостерона. А уж Аннета… молодая еще в то время девушка с изящной талией и грациозной походкой, которая в свои шестнадцать лет сводила с ума чуть ли не каждого! Уж конечно, он запал на нее так скоро, как увидел. А она даже почти не сопротивлялась, сдобренная львиной долей спиртного.

В тот вечер были вечеринка у общих знакомых, коктейльное платье, короткие уговоры и наслаждение в стиле любовной пасторали, пошлой и неземной одновременно. Правда тот парень, Мик, в порыве страсти хватал ее за горло слишком сильно, сжимал ей грудь слишком больно, плевал на нее очень уж красноречиво; отчего она, наверное, расстроилась не так сильно, когда на следующий день он не позвонил. Убивалась, верно; но не расстроилась. Он не позвонил и через день, и через неделю — и красное пятно, растекшееся на зеленой простыне одной из их знакомых осталось просто красным пятном, о которым через годы вспоминаешь с улыбкой. Или, как в случае с Аннетой — с некоей сладкой болью.

— Холодно? Ну, то есть, Вам. Тебе. Да, тебе? — часто моргая глазами, спрашивает у Аннеты долговязый парень на седане. — Поехали? Доброшу так, что не замерзнете. — И, на секунду смутившись, — Замерзнешь.

— Разве сегодня холодно? — поеживаясь, спросила Аннета.

— Я думаю, что в машине всяко теплее.

— И ты довезешь, даже не ожидая приглашения на чашку кофе? — Аннета равнодушно спрашивает его, борясь с желанием подмигнуть. Рано. Схема не должна развиваться быстрее, чем запланировано.

— Даже не думая об этом.

Ничто не ускользнуло от внимания — ни почти выцветшее пятно на джинсах, ни взгляд, опущенный куда–то на асфальт, ни немного сбивчивая речь, с помощью которой водитель хотел поразить эту девушку. На вид ему было около двадцати пяти–двадцати восьми, он не был женат (кольца на пальце она точно не заметила), он — настоящая милаха, пусть и не без известной доли ничтожности, размышляла Аннета. Она со смехом подумала также, что решение согласиться было бы правильным — почему нет? Только что решившись, она напустила на свое очаровательное лицо оттенок грусти — это сработало; водитель сразу же изменился в лице. План был рассчитан заранее.

Он бы подвез ее до дома, накормил бы за весьма скромную плату в виде случайного секса. Она бы была для него из тех, недоступных до самого последнего момента. Была бы наивна и юна, но только для него одного. Путала бы его и стеснялась, скромничала, изредка скрещивая свои руки на коленях. Плакала бы не переставая. Его забота бы разрушила его собственную жизнь — и с наивным и усатым Патриком не пришлось бы ей потеть этой прохладной ночью. Она подметила про себя, что Список и в этот раз помог ей с ночлегом — она шла на встречу с тем, предыдущим; этот же появился из ниоткуда на своем пыльном седане. Она, не думая, решила ухватиться за эту возможность — кто его знает, как долго она будет искать следующего?

Список должен был пополняться — ради опыта и познания жизни, а если даже и нет — то хотя бы просто ради мнимого удовольствия. Это было сложное объяснение — поэтому об этом она редко думала. Все, что у нее было — набор схем и фраз, подходящие под конкретную ситуацию. И в этот раз ее план выглядел так — темные ресницы, полные печалей. Рука, сжатая в кулак. Толчкообразная речь, демонстративное выключение телефона, но не раньше, чем усядешься в машину — можно даже попробовать сымитировать ссору с кем–нибудь; но это было сложно — Аннете попросту никто не звонил. Дальше — просьба прибавить скорости. Заверение, что он никогда ее не поймет — и Николас уже не за рулем седана, а в ее власти, власти женщины, которой не интересен его достаток, увлечения и интересы. Мужчины любят ощущать себя великими, важными — все они такие, считала Аннета. Готовы давать советы и помогать, стать спасителями молоденьких красоток, объясняя своим басом элементарнейшее. И Николас такой — клюнет, так и не догадавшись, чего она вообще от него хочет. А ответ же лежит на поверхности — просто Аннета остановилась на позиции номер 37.

На улице имени Расселфорда она заметила Патрика, замерзшего, и, по–видимому, злого. Бедняга стоял на улице уже больше часа, ожидая ее — не зная, что она и не собиралась приходить. Что искала она не встречи с ним, а возможность найти другую. Что даже если бы не предложение Николаса — она бы не пришла, а отправилась на Палмоди, домой, прихватив бутылочку бренди.

Мимо него пролетел пыльный седан — и, всего на секунду… хотя нет, отгоняет он от себя эти мысли — просто показалось.

— Так что конкретно случилось с тем парнем? Он тебя обидел? — спрашивает ее Николас, засмотревшись на ее лицо под бликами светофора. Не улыбнулся, нет; со знанием поглядел прямо в ее черную душу. А увидев ее лицо, добавил, — Только скажи, если что–то не так…

— Нет, нет, все так, Ники, — торопливо перебивает его Аннета. — Мне просто надо… отвлечься. Мне сейчас так страшно, так одиноко, я… не знаю даже, почему я села к тебе, но мне так нужно выговориться, так нужно…

Послушно прибавив скорость, Ник повез ее к себе домой, потому что она на этом настояла. Вымолила, придумав серьезную ссору — а он, глупый, клюнул; впрочем, как и все. Она не знала, что будет через час, через два или завтра; но кое–что всё–таки знала — он влюбился в нее без памяти.

2

Сытый желудок, гудящая голова, исцарапанные спины — список можно было продолжать долго; эти атрибуты были чуть ли не обязательны в целом контексте философии ее Списка. Аннета, потягиваясь, радовалась тем новым туманным утром — герой же любовник прошлой ночи, сэр Николас Тридцать Седьмой, мирно посапывал рядом, даже не подозревая, что о нем забыли в тот же миг, как бедра девушки обагрились его жизненным соком.

Головокружение и падение в вечность давно стали чем–то забытым, атавизмом бессонной ночи, бравшие начало свое в далеком и туманном прошлом, что еще пару часов назад были самым, что ни на есть, настоящим. Аннета смутно понимала это — как понимала и тяжесть последствий для бледных безбородых юношей и семейных мужчин, решивших угостить или же подвезти загадочную незнакомку в роковой для них самих же вечер. Она понимала, что шантаж был глупостью — тогда как глупость была спасением. В своей новой жизни она непроизвольно разыгрывала высококлассные трагикомедии в чисто английском стиле, опираясь, если даже и не на Ибсена (настоящего англичанина, куда уж), то уж на Стриндберга точно. Разумеется, она понимала, что в конечном итоге ей не понадобятся ни деньги этих людей, ни их забота и внимание; но та утраченная надежда, те разбитые сердца и проклятия вослед — вот ради чего стоило одевать юбочки подлиннее, заводя их в тупик своей ложной непорочностью.

Вершиной айсберга было удовольствие. Само по себе оно, длившееся мгновение, было песчинкой в океане удовлетворения своей новой, свободной и безрассудной жизни — не оно влекло нашу героиню, что бы она себе там не врала. Наслаждением же настоящим и полным было видеть в их глазах боль и разочарование, тоску и… любовь? Эмоции, чувства; неважно. После той, прошлой жизни она хотела быть нужной, необходимой. И она была — играя с другими, дергая за оголенные нервы их прорвавшихся, постаревших душ. Что греха таить — Аннета любила себя за это больше всего другого вместе взятого. Она разбивала чужие жизни, иногда даже не успев позавтракать. Она улыбалась и лгала. Плакала от счастья, имитируя оргазм. Бросала их, не оправдывая ожиданий — смотрела, как они будут себя вести. Если они, жалкие, умоляли — она улыбалась своей полуулыбкой и уходила, не захлопнув на прощание дверь. Если же хмурились и бранились — то она обязательно оставалась еще на какое–то время, продолжая изучать несчастную жертву. Со временем она находила то место, куда посильнее можно ткнуть; правда ли или нет — но Аннета Боунс никогда не знала поражений; уходила она улыбаясь и посмеиваясь, ощущая себя настоящей женщиной.

Расчет и время — вот то, чего у нее было навалом. Удивительно, как в свои девятнадцать она так ловко знала смысл этих непростых понятий; интуитивно, но она знала, как ей поступить.

Она давала слабым время на размышления. Неделю или две, чтобы они уже начинали ее забывать. После — она всегда возвращалась, рыдая и ползая по полу, умоляя простить ее. Один, два, три секса — и она разбивала сердца с новой силой, перекладывая проблему со своих плеч. Никаких сантиментов. Никакой романтики. Холодный расчет и желание мстить каждому, кто осмелился носить между ног краеугольный камень глупости рода человеческого.

Все дело было в нем одном. Но об этом, разумеется, позже — кто же, мои дорогие читатели, открывает все карты сразу?

— ….Эй, доброе утро. — шепчет Ник, приподнимаясь на локте. — Знаешь, я давно так не высыпался. Я ничего не…

Аннета снова потянулась и перебила:

— Ничего. Все в порядке. — в театральном жесте закрыла руками лицо. — я такая дура, Боже!

— Разве это имеет смысл? — просто спросил Ник, придвинувшись ближе. Он накручивал ее прядь себе на палец, пока говорил. — Вчера тебе просто было плохо. Да, так бывает! Послушай, правда, это все так безумно, но мне кажется, что…

Аннета жутко не хотела этих разговоров. Еле заметно она надавила ладонями на свои глаза; умение, приобретенное ей в начале своей так называемой карьеры. Глаза от этого краснеют и слегка припухают — если правильно надавить. Прокашляйся и начни говорить тихо — и большая часть мужчин взволнуются, увидев, как тебе стало грустно.

— Может… просто позавтракаем, Ник? — еле слышно спросила она, заглянув в его карие своими холодными синими. — К черту его. Есть хочу…

Он напрягся увидев глаза; улыбнулся, услышав про еду. Поцеловав ее в макушку, приказал оставаться в кровати — сказал, что ему не впервой готовить самому. Аннета была только рада — она чертовски не любила готовить; ела что попало и где попало. Это, однако, ничуть не мешало ей наслаждаться такими вот утрами — когда довольно симпатичный парень чуть ли не пулей мчится на кухню ради тебя одной.

Глупцы, ха! Воображают, что виноваты и пытаются загладить вину, нанесенные спасением от одиночества. Нет, конечно же никакого парня прошлой ночью не было, приключение с Тридцать Седьмым прошло великолепно, да и Ник был не похож на трясущегося от переполнявших его эмоций юнца; однако что–то в его душе все же было. Что–то светлое — он не хотел нанести раны, скорее переключить внимание было его первой целью; однако банальная доброта не являлась помехой для Списка. Она уничтожит и его, как делала с другими и раньше. Он — идиот, готовящий ей завтрак; он — палач, вытачивающий по своей шее топор.

Оторвав голову от подушки, она села. Привстала, одернула занавеску. Свет проник в комнату, серый, слепящий. Попятившись, наступила на что–то и вскрикнула. Услышала топот ног.

— Ай, черт, Аннета! — вскричал Ник, голый, в одном фартуке. С сожалением сказал. — я не привык к гостям, да и вчера, как понимаешь…

— Но ключ–то можно было поднять! — с досадой бросила она. — Там что… — начала она, показав рукой на дверь, ведущую в кухню. Ник, улыбнувшись и пожав плечами, испарился в направлении кухни, где вовсю подгорал омлет.

Наскоро приняв душ и одевшись, она вышла на кухню, где задумчивая позиция Списка пила остывший кофе.

— Я его спас! — с гордостью улыбнулся Ник. — Но он уже остыл… долго ты.

— Надо было подумать. Извини.

— За омлет? Брось ты. Хочешь, у меня еще остались…

— Да я не об этом. — Увидев обеспокоенное лицо Ника, Аннета чуть не прыснула ему прямо в лицо. Сделав многозначительную паузу и вдоволь посмеявшись про себя, продолжила. — Знаешь, о чем.

— Всегда можно забыть! Понимаешь, если…

— Не получится. Вернусь к нему! Точно вернусь. — с убийственной горечью чуть не прошептала она, смотря в пол.

— А мне что прикажешь?

— Жить? Знаешь, Ник… а, не уверена, что это стоит говорить. Точно, не стоит. Пойду я. — и Аннета Боунс начала вставать.

Ник вскочил, прижав ее к себе. Сказал:

— Ты же не хочешь? Туда, к нему?

— Нет, хочу здесь, но… — Аннета изобразила муку на лице, потом сомнение. С первым объясняться было еще довольно трудно, да даже с пятым, но с тридцать седьмым? Аннета могла разыгрывать постановки, даже не зная запланированных сценариев. — Забудь! — чуть ли не прокричала она и попыталась вырваться.

Она знала, что за этим последует. Это всегда следует за попыткой побега — мнимой и жестокой по отношению к хозяину замка; хотя дракон или же злодей из Ника такой же, как и из нее — принцесса.

Конечно же, она отдалась ему прямо на полу кухни. Ужасном полу, между прочим; пол этот заслуживает описания в первую очередь — даже Ник не так уж и важен, как то, что представляла собой его квартира. Светло–серые обои были еще чем–то привычным, но вот остальное… казалось, будто бы в его квартире жил сумасшедший дизайнер, решивший создать самое ничтожно удивительное из своих творений — а потому не щадящий цветов и расстановок внутри. Кислотного цвета картины в двух из трех комнат квартиры, выкрашенный ярким, кроваво–красным пол, неряшливо расставленные шкафы и полочки, от которых благородную английскую леди стошнило бы прямо на месте. «Но если бы и вправду стошнило, то хуже бы уже не стало», — рассуждала про себя Аннета, пока Ник елозил ею прямо по этому красному полу; оголенную спину, к счастью, от порочных соприкосновений защищал ковер. «Будто бы на скотобойню попала», — с отвращением думала она, переводя взгляд с пола на стены кухни. Она отдавалась просто, охая и ахая, не закрывая глаз — и если бы Ник встретился с ее заинтересованным взглядом чуть раньше, то и развязка у этого удивительного знакомства была бы совсем иной.

Сам Ник, к слову, был человеком не особенно–то и красивым. Он был долговязым и имел то удивительно не запоминающееся лицо, которым наверняка обладают все те, кто стоит в списках шлюх под номером 37. Вытянутое на английский манер, с примесью чего–то лошадиного и рыжеватого — хотя волосы его были черны словно смоль, лицо все равно оставалось лицом рыжего человека. Нет, Аннета была толерантна, и даже чересчур — с удовольствием бы подружилась с негром, предпочитающим мужчин вместо женщин, если бы только такая возможность представилась; такие, правда, словно почуяв, обходили ее стороной. Аннета еще не понимала его душевных качеств — однако ей думалось, что он вряд ли ее удивит; все они на один неинтересный манер, как бы смешно это ни звучало бы.

Они лежали недвижимо, не накрываясь. Чутье подсказывало ей, что необходимо всхлипывать — да, иначе он просто не поверит; услышав эти душераздирающие звуки, он не удивился тому, что девушка повернулась к нему спиной. Он размышлял, что же ему делать дальше — она же беззвучно смеялась, отчетливо представляя его глупое выражение лица. Он сомневался, взвешивая все за и против; наконец решился. День уже почти разошелся, когда в холодной кухне Ник спросил, смотря в потолок:

— Быть может, ты останешься? На время. Я не богат, но какие–то сбережения у меня все же есть. Пока могли бы жить вместе, пока ты не подыщешь…

Аннета крутанулась на локте и чуть ли не с яростью (а она имитировала это лучше прочего) зашипела. Но он настаивал слишком горячо. И она, конечно же, поддалась — не сразу, изобразив сомнение и смятение на своем прекрасном лице. Он был даже счастлив — как же, такая здравая мысль пришла в его голову! Он–то, глупый, и не подозревал, что не его идея возникла среди путаницы беспорядочных мыслей. Она надавила на жалость и слабость, лишь она, только появившись, спутала все разложенные по стопкам карты; это ли не комедия — наблюдать, как человек начинает верить в то, что родилось в стенках другого разума?

В любом случае, он был горд за себя — ни дать ни взять ощущал себя спасителем, а ее принимал за обязанную ему жертву. Или попросту влюбился — кто их, мужчин, разберет? В любом случае, они прожили почти две счастливые недели, деля скромные обеды и жаркие ночи. Сладкими были те дни, пока он не очнулся от этого странного сна.

3

— Но почему было не сказать мне правду?! — ревел Ник, размахивая ее сотовым телефоном. — Зачем это все, ты можешь объяснить? Разве хоть одна порядочная девушка станет так делать? Я, я… не знаю, черт, как смотреть на тебя, ты понимаешь? Как вообще можно верить тебе после этого, ты,…

Аннета устало пыталась вставить хоть одно слово. Чутье подсказывало ей, что она слишком заигралась — так банально она прокололась, так беспомощно придумывала отговорки! Нет, это же надо — сказать Нику, что она уже списалась с бывшим и все решила; после же оставила телефон на самом видном месте. Естественно, из банка пришло сообщение — на имя, мать ее, Сьюзан Доус. Вот он и взъелся, идиот — не смог смириться с тем, что она не назвала ему своего настоящего имени.

— Как, Боже, как? — схватился за голову Ник, закатив глаза. Лицо его налилось кровью — кричал он уже как с полчаса. — За что мне все это? Ты врываешься ко мне в жизнь, заплаканная, обиженная; ты жалуешься мне на своего парня, что обидел тебя и выгнал — и черт меня дери, если бы я не убил его, особенно после той ночи. Но ты! Ты запрещаешь — и отнекиваешься, когда я предлагаю тебе это, с трудом соглашаешься остаться у меня на время, по вечерам я слышу твои всхлипы. Ты! Ты говоришь мне, как тебе повезло, как ты забываешь его, как ты… к черту. Знаешь, что я пережил? Как трудно было мне?! Да я зацепился за тебя! А теперь вот узнаю, что все это ложь — все, начиная от твоего паршивого выдуманного имени.

— А ты не думал, что у меня были на то причины, Ник? — стараясь казаться взволнованной, спросила наконец Сьюзи, которая еще час назад преспокойно была Аннетой. — Не думал, что я просто выдумала себе новую жизнь? Чтобы быть с тем, кто…

— Хватит, Боже, что же ты несешь? — закричав еще громче. Сьюзи заметила, что в глазах его стояли слезы. — Ты, ты… шлюха, вот ты кто. Тебе негде жить и нечего есть. Увидела меня — да придумала все за секунду, наверное, или дольше — плевать! Кричу тут уже сколько — хоть бы бровью повела! Но нет, нет, куда тебе, жалкой — все смотришь да анализируешь меня, думаешь, как бы выкрутиться… не выйдет! Я не хочу тебя видеть больше, не хочу, ты,…

Он не начал плакать, нет; по природе своей он был сильным человеком. Но тут Сьюзи применила свое самое страшное оружие — слезы и эмоциональность. Она закричала, нет, завыла — упала на колени, обхватив его ноги. Тараторила извинения. Говорила, как он неправ — что имя она поменяла действительно лишь потому, что хотела начать сначала. Что никакая она не шлюха, что не использует его и даже немножко любит; клялась и божилась всеми мыслимыми богами, что он неправ, и что ей было ужасно не по себе, от того, что она сразу ему не открылась. Тушь текла по ее красивому лицу, синие, холодные глаза являли собой переплетение цветов — красные прожилки, воспаленные белки. Лицо немного опухло и исказилось. Незаметные прежде морщины появились в уголках губ. Она умоляла, шептала, хватала его руки и целовала, умоляя, умоляя, умоляя… пока своими эмоциями она наконец не подмяла его.

Он смягчился и поверил ей — снова, поцеловав ее в лоб. Отправившись на кухню, они сидели молча, обжигаясь и размышляя, что им делать дальше. Точнее, размышлял только один — Сьюзи знала, как все будет теперь.

Им не спалось. Открывшаяся «правда» о Сьюзи Доус расставила все по своим местам; так ему казалось. Разумеется, он не выдержал тяжести откровения — все подчистую выдал о своей жене, разводе и Клубе достопочтенных шлюх.

История была не такой интересной; банальность в ней перемежалась домыслами и слухами, что, впрочем, никак не мешало Нику говорить почти всю ночь. Нет смысла приводить ее целиком: за всю ночь он почти ничего и не сказал; для Сьюзи же он открыл удивительный мир тайны, мир порока, тот мир, в который ей захотелось попасть. По его словам, он прожил с женой целых два года — ничего не предвещало беды. Их отношения были идеальны, пока однажды он не нашел письмо на охладевшей стороне постели. Что в нем было сказано, он так и не рассказал — важным было лишь то, что его Дороти ушла в некий Клуб достопочтенных шлюх.

Это многое объясняло — то, как он покраснел и задрожал, называя этим нечестивым словом Сьюзи. Объясняло и то, почему он так хотел помочь бедняжке — наверное, его сердце медленно пожирал огонь. Кто их, этих мужчин, разберет? Нас интересует другое — то, как Сьюзи слушала его историю. Вполуха, но только услышав о загадочном месте, живо обрела потерянный где–то к половине второго ночи интерес.

Но почему, могут спросить меня читатели, она так заинтересовалась местом, будто бы сошедшим с пожелтевших страниц книг? Дело было даже проще, чем могло показаться вначале — она была слишком наивно, слишком невинно юна. Ей импонировало самое осознание чего–то, попросту не укладывающегося в привычный размер данной ей жизни; говоря проще, она не ожидала узнать об этом месте — этого не было даже в самых смелых ее фантазиях; а с фантазией у нее, к слову, все было в очень даже полном порядке.

Сам Клуб, чем бы он ни был, являлся пережитком прошлого. Из истории она знала, ну, или думала, что знала, что классический джентльменский клуб являл собой место встречи людей, если и не великих, то в этом величии заинтересованных как минимум. Она где–то вычитала в детстве, что клубы и только они способствовали возникновению многих предприятий, авантюр, волевых решений; в клуб был вхож не каждый и, если уж он там появлялся, то просто обязан был как минимум не ударить в грязь лицом. И вот она слышит про некий клуб шлюх. Нет, дело не в том, что эти самые клубы устарели — по телевизору она недавно посмотрела интересную передачу, где рассказывали о открытии нового. Но безо всяких шлюх. В принципе без женщин — это было несправедливо, но понятно, даже человеку юному и наивному, что моя Сьюзи Доус.

Она видела, как все меняется. Клубы возрождались, один безумнее другого — а участники, сидя за столиками, покуривая и читая газеты — были настоящей элитой утратившего ценности современного общества потребления. Чем–то вроде элиты; нет, все же не ей. Ведь туда были вхожи лишь одни мужчины — сильные да слабые, молодые да старые, утратившие веру и только что начинавшие жить. Было ли это справедливо? Разумеется, нет. Но она отчасти понимала — уже в девятнадцать! — почему женщинам туда вход был заказан.

Это была великая тайна мужского рода, в которую почему–то их не хотели посвящать до поры до времени. Женщины лгали. Обманывали. Отдавались направо и налево, только учуяв выгоду — и потому были неблагонадежными членами. А мужчины, пусть даже из самых низов, были богами нового мира — и вершили свои судьбы, выпуская в воздух клубы дыма. Это было каким–то невероятным правилом; невероятным оттого, что это почему–то работало.

Но Клуб достопочтенных шлюх, по словам Ника, был другим. Он не знал что это за место — но пытался наводить какие–то скупые справки. Непонятно от кого узнал, что он находится где–то в Спрингтауне. Узнал, что туда были вхожи только женщины; сама Дороти, его бывшая, писала, что «встретила удивительную женщину, которая изменила ее жизнь». Прописала в постскриптуме, что очень его любит, но жаждет другого; хочет учиться жить, как живут обитатели тех загадочных мест. Вот и все, что было сказано в том непонятном письме.

Ник как раз говорил что–то про бумаги, что пришли ему на следующий день по почте от адвоката; но Сьюзан уже вовсю занялась своими же мыслями. Клуб достопочтенных шлюх. Клуб шлюх; почетный член клуба шлюх. Слова сами перекатывались у нее в голове — и повторив это раз эдак с тридцать, они уже не были чужими. Засыпая под утро, она уже точно знала, что нужно делать.

***

Наутро она попросила Ника сходить в магазин за молоком, состроив ему милую мордашку, обильно приправленную ароматной специей синевы своих глаз; позже он будет вспоминать их даже дольше, чем он вспоминал Дороти, безобразно сбежавшую в холод нового, солнечного утра. Он оделся и вышел; его не было около часа — задумавшись, он решил купить Сьюзи так же и цветов, проникшись тем, как честно она вчера рассказала свою историю про своего бывшего. Эх, мужчины! Он мог бы задать себе кучу вопросов. Посмотреть на нее с другой, непривычной для его глаз стороны; однако, он не стал этого делать. В глубине души он доверился ей, излив свою белую душу — и потому его разочарование чуть не уничтожило в нем все то, что он так долго строил.

Ей хватило часа за глаза. Она улыбнулась своей известной в определенных кругах полуулыбкой и написала ему прощальное письмо. Ну, как письмо — просто два слова на кусочке бумаги, — а маленькое пятнышко кофе в уголке словно бы ставило необходимую точку. Никаких запятых — только точки, или многоточия, обязательно предшествующие окончанию таких нужных фраз.

На листке было написано всего два слова — «Ты идиот». Без постскриптумов и объяснений, без торжественно звучащих высокопарных фраз. Не лирика, не реализм — действительность, та, о которой теперь не пишут; сама бы Бронте со своими зарисовками не написала бы лучше. Всего два слова — но сколько смысла! Ведь Сьюзи не думала, зачеркивая фразы и прибегая к перекрестному или же кольцевому оформлению; наитие в ее случае было ее главным козырем. Она умела в двух словах унизить так, как другие не умели и в двух тысячах; простота гармонировала с уверенностью и зачатками разума; однако, значение слова «гармонировала» она бы объяснить так, наверное, и не смогла.

Она шла, беззаботно улыбаясь навстречу новому дню. Забот не было, не было предчувствий и ожиданий; просто теперь у Сьюзи, что раньше называлась Аннетой, появилась цель. Для чего и почему — ее не интересовало. Последние несколько лет она попросту осуществляла все, что только задумала, не особенно вдаваясь в размышления.

Однако, Клуб ее и вправду заинтересовал, если вы, мои дорогие читатели, разрешите раскрывать хотя бы по одной карте в пасьянсе хитросплетений ее души. Было в нем что–то эдакое, что тормошило ее и без того волнительную суть — то, что попросту не вписывалось в концепцию ее привычной жизни. Она шла и улыбалась; в душе же, даже где–то в глубинах подсознания, шло внутреннее противоречие; она, сама того не ведая, сравнивала свой беспорядочный список с Клубом достопочтенных шлюх.

Мимо прошла проститутка — повинуясь неизвестным мотивам, Сьюзи спросила ее о Клубе; та, разумеется, ничего не слышала. Вторая попавшаяся — тоже мимо. Так бывает, — утешила себя Сьюз, пожав плечами. Она знала, что он не останется тайным; для всех он пускай остается загадкой сфинкса, но для нее? Нет уж, такому не бывать. И пусть она, даже, замерзшая, обежит всех несчастных простушек Спрингтауна, пусть она и не узнает сегодня или завтра, да и через неделю тоже, пусть ее сомнения одолевают верх, а Список вытесняет фантом этой безумной авантюры, но…

Но она добьется правды. Заслужит своего места под солнцем, пока ее одежда чиста, и не нужно возвращаться на Палмоди, 6 — благо в кошельке еще остаются какие–то деньги. Она узнает, скрываясь по мотелям, убегая от того, что являлось ее настоящей личиной, будет искать, размышляя да принимая неверные решения, но не угасая, как спичка во тьме.

Сьюзи Доус, приехавшая в Спрингтаун около двух лет назад, была такой спичкой. Жила с соседкой почти на самой окраине города, появляясь, чтобы постирать и сменить гардероб. Иногда была отзывчивой и улыбчивой — могла даже месяц или около того жить, неизвестно откуда получив деньги. Но ей было трудно — в этом вечно снующем и безрадостном для такой, как она, мире. Гасла, только выйдя за порог; спичка, что и говорить.

Аннета Боунс же жила по отелям, отдавалась первым встречным и разрушала чужие жизни. Они обе умело сочетались в одном человеке: постепенно открывая завесу то одной из граней, то другой. И когда Сьюзи выходила на порог, она гасла. Не оставалось света — была лишь беспросветная тьма.

Как бы объяснить вам понятнее, дорогие мои читатели? Аннета Боунс и была этой самой настоящей тьмой.

4

Россыпь волос на кушетке — загадочное созвездие каштана и пыли, молодости и совсем еще наивной юности, сосредоточенной в одном лишь пылающем месте. Ахмед сопел, сгибался и разгибался, извивался, словно уж — и по его загадочному арабскому лицу было неясно, хотел ли он доставить удовольствие или нет.

Он был моложе ее — не намного, нет; лет ему было около пятнадцати, ростом был он немного ниже самой Сьюзи. Он быстро смекнул что к чему — волновался, правда, пока она вела его за руку по ступенькам в мотеле, наивного, юного. Смотрел исключительно в пол — слова даже не вытянешь. Было видно, как он сгорал от нетерпения, изредка заглядывая в ее глаза; заметив это, Сьюзи лишь отворачивала от него голову и беззвучно смеялась, удивляясь всему этому. Но она знала кое–что еще: впервые кандидат для позиции Списка был подобран чуть не идеально.

Нужно ли объяснять вам, дорогие мои читатели, что каждая позиция несла какой–то определенный смысл, некое значение, выпестованное прямо в ее сознании и душе? Удивительно, что это было так. Обычно шлюхи не придают значения для тех, кому жадно отдаются на улице, думая что никто не видит; однако, Сьюзи была не такой. Да, поначалу в ее беспорядочности и хаосе не было… структуры, но после десятого или одиннадцатого она появилась. Все прояснилось тогда перед ней — безымянные позиции обрастали смыслом. Строя свои так называемые отношения, она искала определенных, тех, кого не было раньше. Тех, кто был по ее мнению слишком счастлив.

Так и появился Ахмед — позиция под номером 38. Позиция, несущее значение неопытного, влюбчивого мальчика. Но он… он превзошел самые смелые ожидания.

— Ты уже был с девушкой наедине, Ахмед? — спрашивала Сьюзи, остановившись перед дверью. Она улыбалась ему, стараясь поймать его взгляд.

— Д–да, не рас, не рас был я… Я… Да, да! — с ужасным акцентом говорил Ахмед, глядя упорно на покрытый пылью пол.

— Боишься меня?

— Нет. Д–да… Нет, не боюсь, — говорил он, осмелев, но, только взглянув, сразу же опускал глаза. — Немног боюсь. Легка боюсь, Нетта!

— Ты милый, такой маленький и милый. — она дотронулась до его лица, провела по безбородой щеке. Увидела, как все его тело содрогнулось. Он чуть ли не плакал от возбуждения — и это было важнее, чем целая сотня приятных комплиментов. Убрав руку, она спросила. — Ты готов?

— Котов? — удивился он, но, обдумав, посмотрев ей в глаза еще раз и увидев там что–то, прокричал шепотом. — Да! Котов! Котов! Котов!

Она была полна его темной пылью, заполнившей глаза и волосы на его теле, но в голове почему–то крутилась совсем неожиданная мысль, совершенно не связанная ни с его внешностью, ни с ее участием в этой «войне двух камней». В голове были мысли, которые она не формировала — мысли образовывались сами, порочные, грязные. Знала ли Сьюзи, а тем более Аннета что–нибудь о пошлости? Той, о которой писали великие, той, к которой стремились многие? Вряд ли. Но если задуматься, то ее мысли о Клубе достопочтенных шлюх не были пошлостью, уж увольте; алчность обладания правом в него вступления — вот где пошлость наконец брала над нею верх.

Но она и сомневалась. Не так, как когда вы, мои дорогие читатели, вскакиваете и хлопаете себя по лбу, разглядев очевидное, а следом спорите с собой чуть ли не вслух; театрализм такого рода был для Сьюзи неприемлем. Она даже, глупая, не понимала, что сомневается — спихивала все на разносторонность своих желаний. Если бы она хоть немного понимала в литературе, в кино, в живописи и знала бы архетипы сюжетные, то предпочтение несомненно отдала бы борьбе. Ведь в ней это было. Сама того не ведая, она была ареной, в которой насмерть бились две идеи: идея Списка шлюхи обычной и идея Клуба шлюх, но достопочтенных; и борьба была явно неравной.

С одной стороны был Список. Знаете, у некоторых был Альцгеймер, у кого–то рак, у кого–то веснушки или чересчур маленький повод для мужской гордости, от отца к сыну, от сына к сыну сына… и так далее. А у нее был Список, дарующий ей смысл жизни, наполняющий ее тревогами, заботами интересами на целую жизнь вперед. Она даже могла бы быть философом, верите? Если бы только у нее хватило ума систематизировать все накопленные знания о себе и вылить их потоком на прозябающую человечью суть; увы и ах, она им так и не стала. С каждым новым мужчиной (пусть даже и далеким до смыслового фантома позиции Списка) она приближалась к заветному числу, тому, что ей предстояло еще узнать — а подойдя к нему вплотную, она бы наверняка остановилась, достигнув тайн самого бытия. Таков был Список. Жестоким, вгоняющим в рамки и наивным для человека, что захотел бы познать душу шлюхи. А был ли он необходим? Был ли так важен? Скажу так: Аннета была диким зверем, тогда как Список был ее добрым хозяином.

Но Клуб выглядел иначе. Неизвестно почему, неизвестно зачем. Черт, да она даже не знала, существовал ли он на самом деле! Но тем интереснее становилось день ото дня. Тем интереснее было засыпать под композицию фантастичных снов. Искать его, оправдываясь, что затеяла все это несерьезно. И даже не замечать, как с каждой новой минутой эта тайна все больше ее завлекала; видишь ли ты, как становишься одержимой, Сьюзан Доус? Что, что ты там себе напридумывала? Можешь ли ты ответить хотя бы сама себе?

А она отчего–то могла. Ей там были бы рады, отчего–то решила она. Ей, несовершенной и безумно красивой, ей, с пышной грудью и узкими бедрами и слегка резким разрезом глаз. Ей и ее пылкости, граничащей со страстью — с тем, что и сводило всех вокруг с ума. Ей были бы рады даже вместе с враждебным идеям Клуба Списком, ставшим неким ориентиром в неизведанном ею прежде мире порока и греха.

— Дададада! — на одном выдохе приглушенно шептал Ахмед. — Тепе хор… Хорршо со мной?

— Да, безумно! — с закрытыми глазами смеялась про него Сьюзи. Однако мальчик был и правда довольно неплох.

— Хорршо! — почти прокричал он, вгоняя глубже свою арабскую гордость, заставляя ее оазис переполнить ее же пустыню. — Хорршо! Да! Да! Хорршо! О, Нетта! Да!

Она не искала его нарочно; мир подчинялся закону, придуманным Списком Аннеты Боунс. Если бы она закончила факультет английской филологии (если бы она вообще хоть–что–нибудь бы закончила), то написала бы трактат, положение или бы эссе прямо поверх бежевых обоев, обязательно снабдив бы напутствием в виде свода законов Списка. Она не понимала, как это происходит — но судьба, или проклятие Списка вели ее по жизни, толкая в объятия незнакомых ей пока еще людей. Каждый появлялся внезапно — подсаживался в кафе, останавливался на машине, спрашивал как пройти в какое–нибудь место. Сьюзи верила в это — в то, что сам Список подыскивает ей людей; а делая им больно, она выполняет какую–то важную миссию, неподвластную для понимания простушки вроде нее. Казалось, что она — рабыня своего Списка, того, что не противоречил ее же желаниям. Все было подвластно ему — пусть он и существовал только в ее голове: Список говорил ей, как и что делать, как вести себя, как симулировать и имитировать, как лгать и говорить правду; вел, словно собака–поводырь бедную девушку по беспросветной для нее жизни. Список был целой жизнью. Не давал ей умереть от голода и скуки — однако, перемены не заставили себя ждать: просто в Списке не было ни отсылки, ни аллюзии, ни даже простого упоминания о Клубе достопочтенных шлюх.

Ахмед сопел, а она никак не могла взять в толк — хочет она о нем думать или нет. Ее чутье говорило ей, что эта тайна стоит своей разгадки, тогда как рассудок твердил обратное. Она опросила проституток; разумеется, не успокоилась. Вечером того дня, когда она ушла от Ника, ей в голову пришла мысль простая, но тем не менее важная — этот Клуб, чем бы он ни был, не менее важен, чем ее собственный Список. Вот и все.

Она дивилась своей собственной противоречивостью. Она могла день о нем не думать, но ночами… мысль о Клубе заволакивала ее рассудок, витала, подобно облаку, в темной пещере ее разума твердя и твердя без перебоя: найди меня! Иногда она чуть ли не верила, что это просто наивные глупости, а иногда она чуть ли не выла от собственного бессилия: ночами этот Клуб становился навязчивой манией, пожирая ее, безумный демон из фантастических сновидений, на практике выглядевший как дом викторианской эпохи — почему–то именно так, а не иначе. И даже в те ночи, когда она чуть ли не приходила к пониманию самого явления Клуба (о котором, к слову, совсем ничего не знала) — она растворялась в своем неведении, пожираемая собственными мыслями и сомнениями. Клуб или Список? Вот что было объектом ее сомнений. Но не потому, что Клуб был схожим со Списком; нет, не поэтому. Просто Клуб…

Он отчего-то завораживал.

— Я пьяна тобой, Асмед, пьяна…

— Ахмед я, о, Нетта… — с придыханием шептал он.

— Да, да, да, Ахмед, мой милый, маленький, милый, — вторила ему она, сильнее обвивая своими руками его загоревшую кожу и двигаясь, двигаясь, двигаясь. — Только ты, только ты на свете — и больше ничего… А–ах! Сильнее! Боже, боже…

Так продолжалось около получаса. Потом, вспотевшие, они откинулись на жутко скрипящую кровать мотеля. Сьюзи смотрела на него — мальчик был на седьмом небе от счастья. Она даже почувствовала что–то вроде гордости за себя.

Полежав минут так с десять, она наконец решилась. Жизнь дана всего лишь раз — так почему бы не использовать ее по полной?

— Могу я спросить тебя, Ас… Ахмед? Только отвечай честно. — спросила она, приподнявшись на локте. — Хоть и не знаю зачем, но… а, ладно. Мало ли, вдруг что–то слышал.

— Прос… спра… — сморщил лоб Ахмед. Потов, поняв примерный смысл предложения, просиял. — Да! Отвечу!

— Это будет трудно. — еле слышно сказала Сьюзи и подняла свое лицо мальчику. — ты не слышал ни о каком клубе шлюх? Клуб шлюх. — медленно проговорила она, даже не надеясь, впрочем, что он поймет смысл ее слов.

— Шлюх? — с сомнением проговорил он, задумавшись. Видимо, вспоминал что–то: целых две минуты оставался недвижим, пока его рот непроизвольно двигался, проговаривая буквы, слова и, по–видимому, целые предложения. Потом он ответил, но не так уверенно. — Шлюх. Да.

— Да?! — чуть не вскочила Сьюзи, удивившись. Начала его тормошить, задавая новые вопросы. — Кто говорил, Ахмед, когда? Что он сказал? Пожалуйста, мой маленький, ответь! Что это за место, как его…

Но судя по тому, как он посмотрел на нее, она немного сбавила темп. Он же плохо понимал человеческую речь — это было заметно даже ей, несовершенной. Он вполне мог перепутать слова. Вполне мог что–то придумать. Вполне мог услышать что–то по телевизору, исказив первоначальный смысл. Но он наконец ответил — и ответ этот шокировал ее больше, чем она предполагала. У него даже забилась на лбу жилка — так он занервничал, этот маленький и несмышленый человечек, предопределивший ее непростую судьбу.

— Школа. Там, школа… девочка. Поли. Од… адна… — он начал тереть лоб.

— Одноклассница?

— Да, да! Она — Поли. Гаво… гов… казала нам. Шлюх клуб! Шлюх! — Он был готов чуть ли не заплакать — однако увидев ее радость на лице, осмелел. Продолжил чуть более уверенно. — Она… там. В кубе шлюх. Она… знать. Лучш–чше!