Химера

ПРОЛОГ

1986, май

За окном опустился вечер. Мальчик сидел в полутёмной комнате на софе, забравшись на неё с ногами, и, вытянув шею, чутко прислушивался к происходящему на кухне. Совсем недавно ему исполнилось шесть лет, но детским своим разумением он уже отчётливо понимал, что в их семье с недавних пор творится что-то неладное, нехорошее. Он вспомнил, как пару дней назад мама, разговаривая с приятельницей по телефону, в какой-то момент сказала вдруг с надрывом: «Сиротин мой после Мурманска как с цепи сорвался, вторую неделю жрёт без передыху… иной раз думаю, не вызывать ли врачей, до белой горячки ведь дело дойдёт… я, дура, и не подозревала, что он все эти годы просто на замке сидел, за глотку себя держал, а как до приличных денег дорвался — всё, покатился с откоса, в доме каждый вечер ад кромешный…»

В кухне звонко брякнула об пол кастрюлька, и мальчик испуганно вздрогнул. Нет, кажется, отец просто смахнул её с плиты неверным движением. Затем послышался звук рухнувшего на пол тела.

— Э-эх, Сиротин, свинья ты свиньёй… — в голосе мамы проступало уже не увещевание, а лишь безмерная усталость, — ну что, так и будешь на полу валяться или всё-таки попробуем поговорить?

— П-г-в-рим… Мне снизу лучше слышно, — сообщил отец самодовольно.

Да, этот незнакомый неприятный дядька, как ни странно, был его отец, его когда-то горячо любимый папанька. Кажется, ещё совсем недавно они ездили каждую неделю на Протву, и набирали, морща носы, опарышей на заброшенном свинарнике, а потом маленький Славчик, прыгая от нетерпения, тянулся к отцовской удочке — дай, дай я сам! — и тащил из реки, визжа от восторга, трепыхающуюся блестящую плотвичку.

— Машка, стерва! Куды пошла? Развод, значит?! А я-то на северах как вол… три месяца, не разгибаясь… всё до копейки приволок! А ты-ы?.. — ревел бессильно отец на кухне, стуча по полу кулаком, — уши от воблы тебе, а не развод!

Понемногу безутешные отцовы вопли стихли, и мать тихо вошла в спальню, утирая глаза полой халата.

— Не спишь ещё? Спи, сынок, не бойся. Всё будет хорошо, уедем мы скоро от него.

— А куда? К тёте Лене, туда, где большая река?

— Нет, к тёте Лене слишком далеко ехать. К дяде Вене, помнишь его?

— А, который железный дорожник?

Она вымученно улыбнулась.

— Да, железный дорожник. Они хорошие люди — дядя Веня и тётя Надя. Там такой-же тихий городок, как здесь, и речка есть, и поезда бегают. И до Москвы тоже не очень далеко…

Мама ещё что-то говорила, и под тихие эти слова, похожие на колыбельную, он мирно заснул, а потом долго, до самого утра, ехал на быстром зелёном поезде вдоль искрящейся полноводной реки, где плескались и били хвостами мириады радужных рыбок.

А папка — тот, прежний, — от которого пахло не горькой водкой, а одеколоном и душистым табаком, держал его на коленях и гудел над ухом добродушно :

— Погоди, сынка, подрасти немножко, мы с тобой ещё сьездим на настоящую рыбалку, и привезём мамке много рыб. Целый мешок.

— Больших-пребольших?

— Конечно. Таких, что ты на картинке видел. То-то она порадуется за нас…

1986, июнь

Мягкая рассветная тишина, нарушаемая лишь криками петухов, нависла над селом, зажатым с двух сторон изумрудной хвойной тайгой. Село пряталось в туманной ложбине, вытянутой с севера на юг на добрый километр, и туман, сжигаемый первыми лучами солнца, понемногу редел и сползал по скатам крыш скудными, похожими на слёзы, ручейками.

Дорога, уходящая на юг, представляла собой древний, растресканный мозаикой асфальт, и вела она к районному центру; там же, в южной части села, располагалась местная власть, почта, пара магазинов и мини-автостанция. Северная дорога выглядела куда более уныло — разъезженная вдрызг глинистая грунтовка с полуметровыми колеями. Попасть по ней можно было на далёкие полузаброшенные лесоразработки, и пользовались ею в основном редкие лесорубы-нелегалы да охотники-промысловики. Там же, в северной стороне, скрывалась местная достопримечательность: метрах в двухстах правее дороги плотная пихтовая чаща внезапно заканчивалась, и ничего не подозревающего путника охватывала благоговейная оторопь: глаза ловили безбрежную пустоту, а вниз простиралась головокружительная каменная круча, под которой петляла меж циклопических валунов узкая студёная речушка.

В этот ранний час умиротворённое спокойствие на северной окраине села оказалось нарушено: за забором крайнего дома залилась вдруг визгливым лаем цепная собачонка, и четвероногие сторожа соседей тотчас отозвались солидарной разноголосицей. Неурочный шум разбудил хозяев, точнее — хозяйку, вдовую женщину пятидесяти с хвостиком лет по имени Анастасия. Второго жильца, именовавшегося Николаем, хозяином можно было назвать с натяжкой, поскольку обретался он в доме сравнительно недавно и являлся Анастасии не более как сожителем.

Анастасия открыла глаза и с недоумением прислушалась к собачьему хору, а Николай, придавленный вчерашним бражничаньем с проезжими переселенцами у магазина, разлепил тяжёлые вежды не сразу.

— Николаша, слышь, чего там Муха разоряется? — зачем-то спросила она.

— А я почём знаю? Встань да глянь, — буркнул тот в подушку. Сообщение сожительницы не произвело на похмельного Кольку ни малейшего впечатления.

Чертыхнувшись, Анастасия слезла с кровати, босиком прошлёпала в сени и выглянула в дверь. Муха, забавная помесь лайки с дворнягой, чертила по двору полукруг на натянутой цепи, и тявканье её чередовалось временами с каким-то жалобным поскуливанием. Снаружи в глухую дощатую калитку никто не ломился и даже не скрёбся, и недоумение хозяйку дома не покинуло. Спустившись с крыльца, Анастасия плеснула из кадки в лицо холодной водой, цыкнула досадливо на собаку, подошла к калитке, но щеколду открывать не спешила, а приложила ухо и с опаской прислушалась.

— Эй, кого там носит?

Тут недоумение её не то чтобы ушло, но сменилось чутким любопытством, поскольку послышались с той стороны всхлипы и негромкий плач, похоже — детский.

— О господи, — промолвила она после недолгого размышления, — это чей-же ребятёнок в такую рань шастает?

И открыла калитку.

Совсем недалеко, в нескольких метрах, на обочине раздолбанной дороги стояла в одиночестве маленькая светловолосая девочка, в коротком зелёном платьице и, обиженно надув губки, судорожно всхлипывала, видимо, уже устав плакать. Она стояла лицом в сторону недалёкой лесной опушки, но на скрип калитки тут-же обернулась, плакать перестала и взглянула на Анастасию настороженными, совсем не детскими глазами.

Та сделала шаг наружу и, прищурившись, внимательно посмотрела из-под ладони вдоль улицы. Вокруг не было ни души, лишь продолжали волноваться собаки за заборами и оградами. Затем приблизилась к притихшей девочке и присела на корточки.

— Что-то не припомню, ты чья, ангелочек?

Девочка молчала, насупившись, и изредка моргала пушистыми ресницами.

В калитке показался Николай, зевая и почёсывая волосатую грудь, и тоже посмотрел по сторонам.

— Что за шум? Чья пацанка?

— Сама не пойму, пока молчит. Тебя как звать, ребёнок? Чьих будешь?

— Аня, — сказала девочка так тихо, что её едва было слышно.

— Аня, значит, — задумалась Анастасия и пожала плечами, — Коль, у Веремеевых внучку Анькой вроде кличут. Не их?

— Да ну! У тех девка большая уже, в школу скоро пойдёт. Эй, мелюзга, ты немая, штоль? Ты с какого дома? Папа, мама кто?

Малышка по-прежнему безмолвствовала, лишь насупилась ещё больше.

— Ну я не знаю… — сказала Анастасия растерянно и поразмышляла недолго, — садись-ка ты, Коль, на велик, да езжай подымай Кондратьича. Девчонка эта не нашенская. Тут дело ясно — она в лесу от своих отбилась. Я, когда вышла, она в ту сторону глядела.

Анастасия кивнула на убегающую в тайгу грунтовку. Озвученная идея энтузиазма у Николая не вызвала. И хотя закоксованные коварной брагой мозги шевелились со скрипом, он, запустив пятерню во всклокоченную башку, выдвинул свою гипотезу.

— Я знаешь что думаю… Это она от переселенцев тех отстала, что на военном «урале» вчера проездом останавливались. Или удрала. Или они сами её бросили, да чёрт его разберёт. Неоткуда ей больше взяться. Большая была компания, человек тридцать, и детвора точно была, в кузове сидели.

— Да я вчерась сразу догадалась, с кем ты успел набулдыкаться. Я с Косылгана часов в шесть приехала — ты уж складной в дым мотылялся тут по двору. Ладно, чего судить-рядить, айда пока в дом, Аня или как тебя там…

— Не пойду, — подала вдруг голос девочка, погромче, чем в первый раз.

Анастасия беспомощно глянула на Николая, а тот приложил вдруг палец к губам и указал на соседскую избу.

— Одинцовы проснулись. Слышь — Алёна вёдрами гремит? Сбагри ты ей эту проблему, и дело с плеч. Она баба бездетная, сердобольная, вон как они с Володькой кажное лето с пермской племяшкой тетешкаются. Пусть что хошь с ней делает — к себе забирает, к старосте ведёт, в милицию сдаёт… Надоела мне ваша возня, спать я хочу.

Махнув рукой, он повернулся и ушёл в дом.

Соседка Алёна появилась из своей калитки и уставилась на происходящее с нескрываемым интересом.

— Привет, Настя. Ой, какое чудное дитя! К вам гости, что ли, приехали?

— Да какие ж у нас могут быть гости? Вот, пожалуйста, диво дивное с утра пораньше: гуляет по улице ни свет ни заря, непонятно, откуда взялась, чья — не говорит, звать вроде Аня. Зову в дом — не идёт. Что с ней делать — ума не приложу. Ты, Алёна, давно поднялась?

— Да не то чтобы, с полчаса…

— Не слышала случаем — какая-нибудь машина мимо не проходила?

Соседка задумчиво покачала головой, глядя на малышку пристально.

— Нет, не слышала. Собаки-то давненько лают, а я и внимания не обратила: думала, пёс чужой сюда, на окраину, забежал. А дитёнок не наш, точно.

— Колька вон считает — она от вчерашних проезжающих отбилась.

— А чего же они сразу за ней не воротились? Они стояли-то не так уж долго, часа два-три, а тронулись ещё засветло.

Анастасия вздохнула.

— Ну, в общем, чего тут думать, надо её сельсоветовским или участковому сдавать, пусть решают, на то они и начальство, — она чуть помялась, — Алён, может, ты займёшься? Что-то она со мной не очень…

Покладистая Алёна подошла ближе и осторожно взяла нелюдимую малышку за руку.

— Как тебя зовут — Аня, говоришь? Ну айда со мной, не бойся тётеньку… Голодная, наверное. Пойдём я тебя пирожками с вареньем угощу. Любишь пирожки?

— Люблю. Пойдём, — односложно ответила та и, к удивлению Анастасии, с готовностью засеменила вслед за соседкой смешной, немного косолапой походкой.

Вернувшись к себе, Анастасия побродила какое-то время бесцельно по дому и улеглась под бок к безмятежно развалившемуся на кровати Николаю.

— Ну как там, решили вопрос? — спросил тот полусонно.

— Ага, забрала она её. Со мной — ни в какую, а за ней сразу пошла. Такая кроха, а уже с характером…

И долго ещё ворочалась с боку на бок: сон никак не шёл, и почему-то не давали покоя самые разные мысли и домыслы.

— Что ты всё крутишься? — пробурчал наконец Николай недовольно.

— Да бог его знает… На душе как то неспокойно. Коль, а те переселенцы что говорили? Всех оттуда увезли или ещё будут?

— Эти, кажись, последние были. Четыре деревухи, без малого шестьсот человек отселили.

Николай, кряхтя, перелез через неё, сел у раскрытого окошка и закурил папироску.

— Да ну вас, перебили спозаранку весь сон, не было печали…

— Говорят, Коль, там дело не только в том, что военные объект строят. Там в последнее время вроде как люди пропадать стали, да и эта… смертность увеличилась. Потому и отселяют.

— Насть, поговорку слыхала? — меньше знаешь, слаще спишь. Ты бы поменьше верила дурным сплетням. Сочинит какая-нито кумушка в глухой деревне небылицу, с соседкой пошепчется — и понесла сорока на хвосте.

Он смял окурок в старой жестяной банке из-под мармелада.

— Никто нам докладывать не обязан, зачем да для чего зону ту вояки оцепили. Значит, надо так. Ракеты, например, или космическое что… Военно-государственный секрет, понимаешь. Это одно. А второе — перспективы для народу никакой. Они и без переселения лет через пять разбежались бы оттуда сами собой. Её нигде тут нет, перспективы. И чую нутром — с перестройкой этой дурацкой, что Меченый затеял, люди вскорости совсем ошалеют. В город бежать надо, Настька. Любой ценой, верно тебе говорю. Я вот маленько от синьки отойду — и в Березники, к братану на химзавод смотаюсь, нужно начинать мосты наводить.

— Ой, Коль, ты ли это? — рассеянно улыбнулась Анастасия, — твои бы слова, да богу в уши…

Потом с языка её слетело то, что уже добрых полчаса подспудно не давало покоя :

— Почему-то кажется мне, что девчонку эту искать никто не будет.

Николай покосился с вялым интересом.

— С чего взяла?

— Ну сам посуди — если она и вправду от переселенцев отстала, за ней давно бы уже вернулись, тут Алёна верно сказала.

— Тогда откуда ж она взялась?

— Я тут подумала… Может, они с камня сорвались? Ну те, с кем она была… Здесь ведь недалеко, с километр всего. Помнишь, в запрошлом году был случай?

— Да помню — парень с девкой покалечились, альпинисты недоделанные… Нет, Насть, не фантазируй: какой дурак сейчас, в начале июня, когда тайга пустая, будет по ней ночью бродить, да ещё с такой малявкой на руках? Никоим образом не могла она с той стороны появиться.

— Значит — подбросили, тихо и незаметно, — сказала Анастасия убеждённо, — по-другому никак не получается. А вот почему? Знаешь, я ведь, как только к ней подошла, сразу что-то такое почувствовала… Не ребёнок, а колючка. Руками не касается, а — отталкивает…

Николай откровенно ухмыльнулся.

— Настенька, даю совет — выпей стопку и хорошенько выспись, ага? Что-то тебе много чего кажется сегодня.

Она не поддержала его иронию.

— Не смейся раньше времени. Что-то тут неспроста, чует моё сердце.

Вместо ответа Николай вышел в сени, пошурудил там и принёс початую бутылку с самогоном.

— Видит бог — хотел я заначку на вечер оставить, но — вынуждаешь. Хватит голову морочить, давай-ка по сто грамм, и спать.

У Анастасии не нашлось сил для возмущения, и она вяло махнула рукой.

— Алкаш. Ну наливай, что ли. Устала я с тобой воевать…

1999, сентябрь

Чиновница ЗАГСа — молодящаяся дама в розовом костюме, с замысловатой объёмной причёской (шиньон напялила, не иначе, подумали оба) — заполняла, никуда не торопясь, необходимые бумаги, ставила печати и время от времени отвлекалась на служебный телефон. Наконец она подняла голову, посмотрела на сидящих перед ней безразличными глазами служебного робота и протянула паспорта с вложенными в них Свидетельствами о разводе.

— Пожалуйста…

В одно-единственное слово розовая делопроизводительница ухитрилась воткнуть целый калейдоскоп интонаций: насмешку, сарказм, ироничное сочувствие и равнодушное презрение. Ещё бы: очередная, чёрт знает какая по счёту в в её карьере желторотая парочка, не дотянувшая даже до ситцевой свадьбы. Не рекорд, конечно, но, когда семейный стаж исчисляется считанными месяцами, это как то даже неприлично. Так думала чиновница, глядя на закрывшуюся за посетителями дверь. О том, что у неё самой пара мужей в биографии, а ныне в наличии лишь женатый любовник со своими всё более редкими визитами, вспоминать не хотелось. Пустой, суетливый и болтливый до тошноты, но на безрыбье, как говорится, любого стерпишь… Интересно, заявится завтра, как обещал (с тюльпаном и четвертинкой коньяка), или вновь сошлётся на сверхурочную запарку на службе?

Ай, ну вас всех… Она выдвинулась из-за стола и направилась в соседний кабинет, возмущённо стуча каблуками. Рабочий день заканчивался, и пришло время подправлять макияж перед вечерним походом по магазинам.

Молодая пара выбралась из лабиринтов казённого здания на улицу и сразу схватилась за курево. Осень в этом году надвигалась необычно ранняя, сырой воздух пропитался горькими ароматами палой листвы, дрожали от ветра лужи на асфальте, и дворники там и сям ожесточённо шуровали длинными мётлами.

От его взгляда не укрылось, как нервно подрагивают её пальцы: выронила сигарету, пнула её раздражённо и достала другую…

— Хорошо живёшь — на «данхилл» перешла?

— С некоторых пор могу позволить… — ответила она невнятно, но с подначкой.

— Догадываюсь, о чём речь. Долго сказка сказывается, быстро дело делается. И кто он?

— Послушай, Шумилов, какое это теперь имеет значение? Может, о чём-нибудь другом поговорим напоследок?

— Терпеть не могу, когда ты меня по фамилии называешь.

— Вот-вот. У нас каждый раз ругань начинается из-за чепухи, из мелочи, с пустого слова. Наверное, мы попросту устали от однообразия.

— А я думаю, финансовый недостаток нам надоел, — возразил он, глядя под ноги, — все ругаются время от времени, по поводу и без, но мало кто бежит из-за этого разводиться. А вот финансы — это да… Без денег, тачки и отдельной жилплощади мужик надоедает быстро. Я так думаю, все разводы можно смело поделить пополам: одна половина — безденежье, вторая — измены. Под одним стыдливым камуфляжем — «не сошлись характерами». Как у нас сейчас.

— А ещё мы сильны провозглашать задним числом различные умности, — заметила она и бросила чинарик в урну, — так вот и живём: теория правильная, практика похабная.

— Обмен дипломатическими нотами состоялся. Что дальше? — проговорил он с напускным безразличием.

— Ты меня спрашиваешь? Интересный вопрос. Живём дальше, ума набираемся, — сказала она рассеянно, бросила взгляд на наручные часики и посмотрела по сторонам, и он почему-то ощутил странную неловкость. Словно прицепился с разговорами к чужой незнакомой женщине, ожидающей на улице своего законного кавалера.

— Теперь у папы с мамой спрашивай, что делать. В армию скоро забреют? Или косить собрался?

— Не знаю. Как получится. Желания особого нет.

Подкатила, чуть слышно урча мотором и посверкивая боками, синяя «ауди», встала чуть поодаль. Номера «три пятёрки», тонировка на стёклах, сколько человек внутри — не разглядеть. Тесть, теперь уже бывший, собственной персоной. И в прежние-то времена зятька своего не слишком замечавший, а нынче и подавно в упор не видит.

Она сделала шаг вниз по ступеньке.

— Ты, Шу… незабвенный мой, не бегай больше в мужья по такой спешке, мой тебе совет.

— Спасибо, возьму на вооружение, — саркастически усмехнулся он, — а себе что посоветуешь?

— То же самое. Посчитаем это забавным приключением. Или недоразумением.

Она медлила в каком-то раздумье.

— Так что, прощаемся? — прервал он затянувшуюся паузу, — фатер в тачке заждался…

— Не люблю слова «прощай». Слишком театрально.

— Ну тогда до свидания, — пожал он плечами.

— Пока.

Она сбежала по ступенькам, запрыгнула на переднее сиденье, «ауди» басовито рыкнула и вскоре исчезла за поворотом.

Повернув за угол, он по привычке двинулся в южный микрорайон, где почти месяц как остывал их съёмный уголок в одной из немногих в посёлке многоэтажек. На пол-дороге остановился, сплюнул с досадой и развернулся в обратную сторону. Отныне путь был один — на родительскую квартиру.

2000, июль

Поздним утром, когда поднявшееся солнце вовсю золотило сквозь туман и дымку крыши и здания столицы, скорый поезд «Кама» сообщением Пермь-Москва с опозданием всего в несколько минут прибыл на перрон Ярославского вокзала. Открылись двери, и истомившийся в проходах и тамбурах народ хлынул наконец наружу, в специфический коктейль из утренней свежести и городского смога, к которым едва заметно примешивалась терпкая гарь тлеющих подмосковных торфяников.

Плацкартный вагон за номером одиннадцать опустел, и последней на перрон вышла, волоча за собой здоровенный бежевый чемодан на колёсиках, юная девушка, на вид почти подросток, небольшого роста, с дерзкой копной вьющихся рыжеватых волос, одетая в серые вельветовые брючки и лёгкую приталенную куртку. Оглядевшись вокруг с внимательным интересом, она встретилась взглядом с проводницей и сделала ручкой.

— До свидания, Марьвасильевна. Спасибо за пирожки, не дали с голоду помереть.

Та кивнула в ответ.

— Счастливо, удачного тебе поступления…

И размышляла про себя, с умилением глядя вслед удаляющейся юной пассажирке: надо же, какая милая девочка — культурная, начитанная, о чём ни заговори, любую тему поддержит. И ведь не боится одна в Москву соваться! Хотя такие общительные умницы дорогу себе везде пробьют. Лишь бы не испоганилась, не скатилась на дурную дорожку раньше срока. Эх, студентки-абитуриентки, наслышаны мы, какие университеты вы тут проходите, особенно те, кто посмазливее да без царя в голове…

При всём том проводнице почему-то никак не удавалось вспомнить имя вежливой девочки. А ведь как то называла себя: не то Алла, не то Лола. Нет, кажется, всё же Юля…

Хлопнула дверь тамбура, и мысли её прервал скрипучий голос напарницы Шурки.

— Маш, ты вчера постели выдавала, деньги где?

Та обернулась с недоумением.

— Как где? В служебном, в ящике, как всегда.

Шурка сунула сигарету в серые зубы, прикурила и, щурясь от дыма, показала веером несколько мятых купюр.

— Вот эти, что ли? Ну, шестьсот-то здесь, а где ещё тыща?

Марья Васильевна почувствовала лёгкую дурноту и взялась за грудь.

— Да что ж ты такое говоришь? Всё там лежало, до копейки…

— Хочешь сказать — я взяла? — нахмурилась напарница, — а может, тебе лучше будет вспомнить, с кем в служебке пол-ночи чаи распивала?

Незадачливая Марья смотрела оторопело.

— Подожди-ка, подожди… Так то ж студентка, девчушка с чемоданом, что последней с вагона вышла. Да как же она смогла, ключ-то у меня всегда в кармане. Я ведь ни разу из купе не выходила! Если… если только сама дала…

Сказала и подивилась собственному предположению.

Вредная Шурка тонула в клубах дыма и глядела со скептическим сочувствием.

— Маш, ты не заболела? У тебя как с самочувствием?

Запулила окурок в щель под вагон и вздохнула сокрушённо.

— Как же тебя, курицу старую, угораздило так повестись? Какая ещё студентка! Воровка-дальнобойщица она, вот кто. Уж сколько таких навидались. Одно странно — почему сдачу оставила? Небось, пирожки твои понравились. Короче, так: по вокзалу бегать бесполезно, её уж и след простыл. Если своих денег нет — лети по вагонам, девкам в ноги падай, но чтобы через пять минут постельные в целости были, пока Кныш не явился. Он нас за недостачу наизнанку вывернет, ты его знаешь…

Васильевна глянула вдоль перрона: где там — на параллельный путь прибыл очередной состав, и попавшая под подозрение девчонка — умница и образец добродетели — безвозвратно затерялась со своим чемоданом в гомонящей толпе новоприбывших пассажиров.

И пока она, забившись в купе, копалась в скудном кошельке, мысли в её голове роились самые разнообразные: не зря таки рискнула, подсадила под утро тайком от этой грымзы двух зайцев до Владимира, разжилась пятисоточкой… Шурка, конечно, баба склочная, и собачиться с ней — себе дороже, но в денежных пакостях замечена доселе не была, сколько уж рейсов вместе ходим… Как же так могло произойти, у меня перед носом? Ключ — вот он, всегда в левом кармане кителя… стоп, нет его там… ага, в правом. И что сие означает?»

А вот что: ты, дура набитая, тысячную ей действительно сама отдала.

Она откинулась на спинку и закрыла глаза, напрягая память.

Сало, помидоры, пакетированный чай и горка пирожков… Увлекательные разговоры обо всём и ни о чём. Помнится, на вопрос, отчего поднялась в такую рань, молодая пташка заявила, что ей, дескать, как Наполеону, четырёх часов для сна хватает. И дальше — зыбкий мягкий провал, будто выключилась, задремала она на минутку. А когда открыла глаза — ночная гостья уже стояла в дверях с благодарностями за угощение и, кажется, даже успела слегка поддеть: «не проспите, тётя Маша, у вас во Владимире люди выходят…»

Дёрнул же чёрт за язык — обмолвиться о левых пассажирах. И именно до Владимира!

Но главное чудо в другом: какую такую сверхубедительную просьбу смогла сочинить юная пройдоха, чтобы заставить её, заслуженного работника транспорта с тридцатилетним стажем Марию Васильевну Кочемасову без малейших колебаний полезть в неприступные, как золотой запас страны, казённые финансы?

…Между тем девица с чемоданом цвета беж, которую мало тревожил поднятый за её спиной переполох, потолкалась в людском потоке меж двух вокзалов и отошла в сторонку, дабы наметить стратегию и определиться с тактикой. Тысячную купюру, чуть подумав, она спрятала в дальний карман (бумажке этой уготовим роль стартового капитала), затем пересчитала остальную мелочь и усмехнулась. Слабо покорить Москву с тридцатью девятью рублями в кармане?

Пока же, для начала, следовало избавиться на время от громоздкого чемодана, который за последние дни оборвал ей все руки. Покрутившись по сторонам, она высмотрела нужный указатель и направилась к подземным камерам хранения. Там, в душноватом полуподвальном помещении, обнаружилась лёгкая толчея из двух невеликих очередей, и ей пришлось немного обождать, делая вид, что внимательно изучает казённую информацию на стене. Наконец краем глаза она заметила, что одно из окошек освободилось.

Ни тени сомнений, всё получится, сказала она себе и решительно двинулась вперёд, оценивая на ходу выражение лица кладовщика, рослого длиннорукого дядьки, непроницаемого, как бетонные стены его полуподвальных владений.

Спустя несколько секунд осоловелый от однообразной работы приёмщик багажа с нарастающим изумлением, но тем не менее послушно внимал проникновенной ахинее, льющейся из уст какой-то юной нахалки, самоуверенно вцепившейся ему в руку. Она говорила тихо, стараясь не привлечь внимание соседнего окошка, а приёмщик, загрубевший душой на суровой должности, неуклюже пытался вставить что-нибудь вежливое и неуверенно тянул руку назад.

— Уважаемый Сергей… к сожалению, не вижу на вашем бейдже отчества…

— Александрыч. Как у Есенина, — отозвался не лишённый доли эрудиции багажный пролетарий, — чемоданчик сдаём или как?

— Обязательно сдаём. Но сначала не поможете разобраться в простом, но коварном вопросе? — как считаете, что в жизни лучше — унижаться и просить или стырить и молчать?

— Я думаю, второе, — выдавил кладовщик, заворожённо глядя на свою руку, которую ему почему-то никак не удавалось высвободить.

— Вот и я того же мнения, — грустно сказала рыжая незнакомка, внимательно следя за ним, — но сегодня, представьте себе, я уже второй раз за утро вынуждена прибегать к худшей половине упомянутой дилеммы. Я святые книги не изучала и за точность не ручаюсь, но говорится там что-то вроде «возлюби чужого как ближнего своего, и тебе воздастся». Как, говорите, дочку вашу зовут?

— Светлана.

— Она студентка?

— Последний курс…

— Замечательно. Практически самостоятельный человек. А мне вот учиться и учиться ещё. Несчастная абитуриентка трое суток тряслась на поезде из Сибири, поиздержалась до рубля, баул этот чудовищный таскать никаких сил уже не осталось. Вам ведь ничего не стоит подержать его у себя каких-то пару часов?

И она медленно отпустила его пятерню.

— Что ж вы сразу не сказали? — приёмщик вышел из сомнамбулической задумчивости и даже немного оживился, — давайте сюда багаж.

— Ой, как здорово. Я знала, что вы добрый человек. Свободная ячейка прямо у вас за спиной, если не трудно…

Она с усилием приподняла чемодан, и кладовщик, перегнувшись, с готовностью его сцапал, единым махом перебросил назад и вручил девушке бирку за номером 5.

— Премного благодарна, дядечка, — стрельнула та глазками и мигом исчезла из помещения.

Кладовщик-же сел на стул и долго смотрел в одну точку, пока очередной клиент не вывел его из состояния странной заторможенности. Тут у него отчего-то ёкнуло сердце, и он судорожно полез по карманам, а потом проверил ящик кассы.

Отлегло. Померещится же такое среди бела дня — будто бы кто-то очень ловкий, практически невидимый, в считанные секунды выгреб у него перед носом всю утреннюю выручку…

А девица, освободившись от поклажи, вновь оказалась на привокзальной толкучке и принялась бродить меж павильонов в поисках подходящего объекта. Спустя недолгое время она сделала вывод, что ничего путного здесь не выгорит: торговые точки мелкие, проезжий люд слонялся бестолково по павильонам и не давал спокойно подобраться ни к одному прилавку. В залах ожидания ситуация отличалась немногим, за исключением того, что там присутствовала ещё и милиция. Ничего не оставалось, кроме как расширять радиус поиска, и она выбралась на знаменитую площадь трёх вокзалов.

В Москве она оказалась впервые в жизни, совсем её не знала и действовала чисто по наитию. Запомнив месторасположение входа в метро, она направилась в сторону нависающего над площадью путепровода, прошла под ним и вскоре оказалась на улице Каланчевской и двинулась по ней прогулочным шагом. Но и тут невезение продолжилось — по пути попадалась лишь однообразная мелочёвка типа цветочных или табачных ларьков.

Она почувствовала закипающее раздражение: запах денег витал повсюду, он лился с рекламных щитов, проникал из окошек торговых точек и материализовывался в образе роскошных авто, проплывающих мимо с барским высокомерием. Она одёрнула себя и заставила сосредоточиться в дальнейших поисках цели: здесь оно, её везение, надо лишь не ошибиться с выбором и успеть ухватиться за куцый хвост мимолётной удачи. Дальше будет легче и проще.

Девушка перешла на противоположную сторону и пошла, по-прежнему не торопясь, в обратном направлении. И вскоре что-то заставило её остановиться и вглядеться в затемнённое стекло одной из витрин. Магазин «Изделия из кожи» — уютный, компактный и набитый под потолок ходовым товаром: ремни, барсетки, портмоне, дамские сумки и дорожные чемоданы… И, о чудо — ни единого покупателя! Такие моменты случаются, может быть, раз в жизни. Он ждал её, этот кожаный магазин, он предвидел вторжение коварного неприятеля и приготовился к покорной капитуляции.

Она скользнула в полутёмное помещение, закутанное в приятные запахи кожи и парфюма, и стремительно направилась к прилавку, за которым скучала за глянцевым журналом молоденькая продавщица. Действовать предстояло максимально быстро, пока в магазин не нагрянул с улицы сторонний покупатель. Немного смущал тот факт, что в подсобке, за спиной у девчонки, шебуршился кто-то ещё, возможно — второй продавец, но на колебания и раздумья времени уже не оставалось. Хорошая мода пошла у обслуживающего персонала — цеплять на грудь цацки с собственным именем: этот объект также оснащён серебристым бейджиком, дебют общения несколько облегчается.

— Здравствуйте, Евгения. Надеюсь, вы меня запомнили? Я тут у вас замечательную сумочку вчера присмотрела. Если ещё не забрали, я её, пожалуй, возьму, — затараторила она с ходу, шаря взглядом по стене, увешанной кожаной галантереей, — м-м, где же, где… да вот же она! Достаньте, если не трудно, вон тот луивиттончик, вторая слева…

Продавщица, чуть смешавшись под напором юной покупательницы, которую, признаться, видела впервые в жизни, послушно выложила на прилавок стильную чёрную сумочку на длинном ремне, с золочёной гравированной бляшкой и ценником на десять тысяч рублей.

— Восхитительная вещь. Беру, — заявила рыжекудрая, подала тысячную купюру и словно бы невзначай задержала руку продавщицы в своей, — модель просто чудо. Жаль, что китайская…

— С вас десять тысяч, — неуверенно напомнила Евгения и, сама не зная почему, застыдилась своих слов. Китайская поделка, пусть и увенчанная знаменитым брендом, по идее никак не может стоить таких деньжищ.

— Как десять тысяч? — изумилась экспансивная нахалка, словно подтверждая её смутные сомнения, а потом, понизив голос, сопроводила укоризненным назиданием, — китайский «луи виттон», милая Евгения, всегда и везде стоит ровно одну тысячу. Разве вы этого не знали? Так что с вас — девять тысяч сдачи.

Где-то на дальних задворках сознания растерявшейся Евгении ютилось понимание того, что происходит нечто невообразимо неправильное, но тем не менее, с усилием освободив-таки руку, она открыла кассу и молча отсчитала девять тысячных купюр.

— Вот спасибочки, моя благодарность не имеет границ. Отныне я ваш постоянный клиент, — горячо заверила посетительница и ветром вылетела из магазина.

Она смутно помнила, как оказалась на привокзальной площади, и недалеко от входа в метро вдруг ощутила озноб и мерзкую слабость. На лбу выступила испарина, в руках и ногах появилась мелкая дрожь, и она бессильно привалилась к гранитной стене. Осознавая, какую бледную беспомощную статую она сейчас собой представляет, девушка зажмурилась, глубоко вздохнула и похлопала себя по щекам..

Перестаралась, дорогуша, сказала она себе, на сегодня достаточно. Не хватало ещё чувств лишиться посреди столицы. Сказывается отсутствие постоянной практики, ну и нервное перенапряжение, конечно. Теперь будем знать, что перебор с такими шутками влечёт за собой неприятные побочные последствия.

Она оторвала от сумочки ценник и перекинула её через плечо. По крайней мере, одной приличной вещью в украшение к своей поношенной одежонке она обзавелась. Дальнейшее — дело времени, техники и удачи. На данный момент осталась сущая ерунда — разжиться газеткой с обьявлениями о сдаче посуточного жилья. И если повезёт — в шаговой доступности от метро Комсомольская…

2007, июнь

Тяжёлый транспортный вертолёт низко завис над таёжной поляной, почти присел на неё, прибив по окружности растительность к земле. Из распахнувшейся дверки-трапа полетели вниз рюкзаки, а вслед за ними один за другим на траву спрыгнули четверо в мешковатых куртках-энцефалитках — двое мужчин и двое женщин.

Приложив ладони рупором ко рту, один из них прокричал, обращаясь к кому-то из экипажа:

— Гриша-а! Не забудь — через трое суток на этом же месте… Ориентир — двойная лысая сопка в километре к северу.

Винтокрылая стрекоза с надсадным свистом и гулом пошла вверх и в сторону и через недолгое время скрылась за означенной высотой.

Поглядывая вниз, на привычный однообразный пейзаж, на зелёное полотно тайги с проплешинами и каменными россыпями, командир экипажа Гриша Бельжанинов размышлял про себя с ленивым недоумением. Этот ихний Лёха — тип со странностями. На фанатика смахивает. И, кажись, врёт как сивый мерин. На рыбалку они собрались… Вместо того, чтобы отдыхать себе в Перми и спокойно кушать водку в ожидании основного состава экспедиции. На Каме рыбалки — хоть завались, а тут и речек-то почти нет, да и район, по слухам, в последнее время считается заповедным. Непонятно, правда, с какой стати. Ну да ладно, у каждого свои причуды. Заплатил вроде неплохо, как говорится — не мало, но в пределах разумного. Главное, забрать их вовремя следующим рейсом. Случись какая накладка — левая коммерция, пусть и в попутном направлении, выйдёт экипажу боком. Газовиков, арендовавших почти новую милевскую вертушку, при всей их финансовой обеспеченности вряд ли устроит затягивание в сроках переброски обеих партий — вахтовиков и геологов.

…Разобрав поклажу, люди огляделись по сторонам.

— Лёха, ты твёрдо уверен, что это то самое место? — спросил один из мужчин, невысокого роста крепыш с коротко стриженой бородкой.

— Другой такой двуглавой сопки за сто вёрст в округе не сыщешь, — убеждённо сказал второй, тоже с бородой, но выше ростом.

— Отлично, и куда путь держим? — спросила одна из женщин.

— Курс — строго норд-ост. Пересекаем поляну, углубляемся в лес, далее буду вести по памяти, — сказал Алексей.

— А палатку где разобьём?

— Километра через два, за лесом, должна быть заброшенная деревня. Скорее всего, остановимся там или где-то рядом. Я тут лет двадцать уже не появлялся, но ориентиры, думаю, не слишком поменялись.

Вскинув рюкзаки на плечи, компания двинулась мерным шагом в указанном направлении. Вскоре Алексей, шагавший во главе, остановился и пристально вгляделся вдаль, приложив руку козырьком. Затем достал бинокль. Поднявшееся солнце слепило, но уже и невооружённым глазом стало возможным заметить чужеродный элемент в пейзаже.

Негласный вожак группы повёл биноклем вправо-влево.

— Интересно девки пляшут… Кто скажет, за каким чёртом понадобилось огораживать лес в этой глухомани?

— Лёш, а ты помнишь — пилоты обмолвились о каком-то заповеднике, где-то в этих краях? Может, это он и есть? — спросила Лиза, супруга Алексея, смешливая, крепко сбитая брюнетка.

— Ну и ладно, заповедник так заповедник, мы же не сохатых сюда стрелять приехали. Плохо то, что ограде этой конца и края не видать. Что ж, остаётся надеяться на то, что в любом отечественном заборе всегда найдётся неучтённая дырка. Вперёд.

Они пересекли наконец обширную поляну, приблизились к сетчатому препятствию на расстояние нескольких шагов и остановились, поглядывая по сторонам в некотором замешательстве.

Сама преграда не казалась столь уж непреодолимой: редкая металлическая сетка полтора-два метра высотой, натянутая меж стандартных бетонных столбиков. Сетка потемнела от времени, кое-где чуть прогибалась под тяжестью нависающих хвойных лап, и складывалось впечатление, что ограждение это поставлено не вчера и даже не год назад.

— Чудится мне, не заповедник это, друг Лёха. Как то всё слишком серьёзно… — подала голос вторая женщина по имени Мария.

— Шахты межконтинентальных ракет… — добавил её муж Аркадий, то ли в шутку, то ли всерьёз, — ну так что, достаём карту?

— Какие тут ещё шахты, в центре Евразии! — поморщился Алексей и, подняв бинокль, посмотрел в левую сторону, — не надо карты, я и так помню — вон там, в паре километров, будет порядочный обрыв и русло Котьвы. Надо думать, речку-то они не перегородили? Если удастся спуститься — пойдём по берегу. Просто придётся сделать небольшой крюк. Идём, идём, не теряем время.

Мария и Аркадий обменялись многозначительными взглядами, и она сделала недоверчивую гримаску и покачала головой.

— Хорошо, речка так речка, но если в ограде и встретится дырка, мы в неё не полезем, договорились? Не внушают мне доверия такие рукотворные препоны посреди тайги, — сказала она Алексею.

— Согласен, — бросил тот нетерпеливо и двинулся вдоль ограждения.

На всём пути до реки им так и не попалось ни одной прорехи в заборе. Перед самым обрывом из густой травы с шумом взметнулась стая жирных, тяжёлых на подъём куропаток, женщины испуганно пискнули, и Алексей понял, что их малочисленную сплочённую команду не покидает некоторое нервное напряжение.

— Эх вы, старые геологические волки, тоже мне… — попытался он приободрить.

Ограждение и впрямь прервалось, и вниз с высокой глинистой кручи свисал лишь скрученный обрывок сеточного полотна. Внизу вдоль всего берега громоздились округлые серые валуны самого разного калибра.

— Вот и вся проблема. Вниз, правда, лезть не стоит, слишком круто и скользко. Цепляемся за сетку и переваливаемся по краю обрыва на ту сторону. Аркадий, береги видеокамеру, — сказал Алексей и первым подал пример. Лиза перекинула ему рюкзак и перелезла следом.

Вторая пара ненадолго задержалась.

— Аркаша, мне всё более перестаёт нравиться эта затея — перед самой экспедицией лететь неведомо куда, карабкаться через какие-то заборы, и всё лишь затем, чтобы поглядеть и запечатлеть на память некое загадочное сияние… Твой Лёха давно уже помешался на своих уфологических тараканах, но мы то должны смотреть на вещи реально. Приключения потребны молодым, а у нас уже не тот возраст.

— Не соглашусь, Машуня, адреналину все возрасты покорны, — ответил с покладистой улыбкой Аркадий, — нам ли, старым атеистам, грузить себя надуманными страхами, да и какой теперь прок сомневаться да колебаться? Назад пятками не отыграешь, вертушка будет через три дня, так что мы обречены провести это время на свежем воздухе, возможно, даже с пользой. Давай, цепляйся, я подстрахую…

— Вот именно что атеисты. Были бы верующие — десять раз подумали бы. А свежего воздуха у нас и так скоро будет в избытке… — пробурчала Мария и взялась за сетку.

После преодоления преграды Алексей увёл группу от обрыва, они прошли сквозь редкий ельник, вновь выбрались на открытое пространство и невольно остановились, очарованные. Скучноватый, привычный глазу пейзаж сменился вдруг простором планетарного масштаба. Пологие волны голубоватой тайги ниспадали вдаль гигантским ковром и терялись в призрачной дымке алого горизонта.

— Аркаша, доставай камеру. Вид — сумасшедший, — воскликнула Лиза с благоговением. Взглянула на мужа и заметила на его лице некую озабоченность.

— Странно. На этом месте стояла деревня в полсотни дворов. Каких-то двадцать лет прошло, а как корова языком слизала. Даже бугорков не осталось. Удивительная всё-таки способность у природы сьедать в короткие сроки любые приметы цивилизации, — пробормотал тот, щурясь и приглядываясь к чему-то вдали. Потом схватил вдруг бинокль — как показалось, слишком поспешно — и некоторое время вглядывался в одну точку.

— Так, возвращаемся и идём вдоль реки. Найдём подходящую ложбину и там разобьём палатку.

— Ты же хотел у леса…

— Да какая разница? На открытом пространстве даже лучше.

— А куда спешим? — поинтересовался Аркадий, — я нацелился было шикарный панорамный снимок сварганить.

— Успеется, сделаешь потом. Вообще-то нас больше интересует ночная сьёмка.