Калуга

Калуга — город нереальный. Сколько ни приезжай — все кажется, что это был какой-то странный сон. Ну не может в действительности существовать такой город.

Судите сами. Ничем, казалось бы, не примечательная русская провинция вдруг делается цитаделью освоения космических пространств. Почему-то именно сюда из Боровска переводят Константина Циолковского.

А другой ученый с мировой известностью, тоже космист, Александр Чижевский? Не чересчур ли для небольшого городка?

Простые калужане думают, что нет, относятся к такому феномену как к чему-то само собой разумеющемуся. Потому в магазинах на центральных улицах в одном ряду с шампунями, электроутюгами и посудой стоят «люстры Чижевского» и никого не удивляют.

А неширокие горбатенькие переулочки, которые выводят пешехода в самые неожиданные части города и никогда почти что не пересекаются друг с другом под прямым углом? А дома, стоящие на этих улочках — архитектуры странной, сумасшедшей, неземной? А глубочайший овраг, перерубающий Калугу в самом центре на две части? А древнеримский мост в пятнадцать арок, переброшенный через овраг?

Вам этого мало? Тогда поезжайте в Калугу, продолжите список.

* * *

Первое упоминание о Калуге относится к 1371 году. После чего о ней на время забывают и, по большому счету, вспоминают только в 1606 году, когда Калуга неожиданно для всех становится центром восстания под предводительством Ивана Болотникова.

К тому времени Калуга совершила переезд — ранее город находился выше по речке Яченке, на Симеоновом или Мироносицком городище. Академик В. Ф. Зуев, путешествуя в XVIII веке от Санкт-Петербурга до Херсона, писал: «Городище сие окружено высоким земляным валом с воротами или проездом и глубоким рвом с одной только восточной стороны; с двух же противоположных сторон окружено глубокими буераками и не столь высоким валом, а с четвертой подошел крутой яр, составляющий берег реки Яченки, на котором также виден небольшой вал. В середине оного находятся некоторые ямины, довольно глубокие, но ныне заросшие, которые положением своим одна подле другой кажутся оставшиеся после погребов. Фигура сего городища продолговато-четырехугольная; в длину оно имеет 310 больших шагов, а поперек 150; от валу видны были раскаты, по углам башни, и с трех сторон проезды или ворота. Из ям одна тройная, глубокая, расположена поперек городища, и недалеко от оной имеется другая о четырех ямах и расположена по длине городища».

Да, что касается вопросов безопасности, старое место было несколько удобнее. Но развитию города больше способствовало расположение на судоходной Оке.

Спустя столетие Калуга украшается настолько, что способна в полной мере очаровать заезжего туриста. Один из них, московский батюшка Иван Лукьянов в 1700 году восхищался: «Град Калуга стоит на Оке реке, на левой стороне, на горе, высоко, красовито; немного таких городов в Московском государстве. А города нет; был деревянный, да сгорел, только башня одна с проезжими воротами осталась. А церквей в нем каменных — 11, деревянных — 18. Жильем зело пространен; люди зело доброхотны; приволен зело хлебом и овощом и лесом всяким и дровами доволен; другова поискать такова города в Московском государстве; площадь торговая зело хороша, рядом такожде много, торговых людей весьма много и зело проходцы в чужия земли с купецкими товары: в Сибирь, в Китай, в немецкия земли, в Царь-град».

В 1708 году город вошел в Московскую губернию, а в 1776 году повысил свой статус — было образовано Калужское наместничество. В должность заступил первый калужский губернатор — М. Н. Кречетников. Город преображался на глазах. Исследователь П. С. Щепетов-Самгин писал о том времени: «Возведено было много новых красивых каменных зданий, изменено направление улиц, которые сделались широкими и прямыми, исключая весьма немногие, оставшиеся в прежнем виде; некоторые церкви перенесены на другое место. Ветхие казенные дома старого острога — гауптвахта, канцелярия, воеводский дом — были сломаны, и вместо них по линии от Покрова к рядам, против собора, выстроено огромное двухэтажное здание присутственных мест в виде буквы П, вчерне стоившее казне 200 000 руб., а на месте воеводского дома — большой деревянный дом для наместника. Старые деревянные лавки перенесены были на хлебную площадь, а вместо них выстроен каменный гостиный ряд в готическом стиле. Мясные ряды переведены в Березуйский овраг, а кузницы… к Московским воротам. Московская улица проложена вновь по тому направлению, по которому идет ныне. Поперек города, с запада на восток, проложена Садовая улица, оканчивающаяся двумя круглыми площадями».

Фундаментальнейший комплекс Присутственных мест выстроен был в 1785 году, а в 1788 появился не менее масштабный Гостиный двор. В 1796 году определяется окончательный статус Калуги — центр Калужской губернии. Вскоре после этого в городе появляется прекраснейший архитектурный памятник — дом Золотаревых (ныне — краеведческий музей). А «Большой географический словарь Российской империи» за 1804 год дает Калуге лестное определение: «Жители города Калуги наибольшею частью торговые люди, и хотя не все зажиточные, однако малым промыслом купно взирая на изобилие и дешевизну съестных припасов, живут весьма довольно. Народ весьма здоровый, постоянный, честной и спокойный, женский пол чист, здоров и тих».

(Последнее, пожалуй, можно считать эталоном женственности того времени.)

Тогда же в калужском журнале «Урания» появляется запись: «Ныне сей город весь почти выстроен по опробованному плану весьма порядочно; улицы расширены, а некоторые вновь проведены, которые, будучи большею частию открыты к рекам Оке и Яченке, очищаются от городских испарин, доставляя городу чистый воздух, делая чрез то в оном здоровый для жителей климат; а бдение полиции и исправность пожарных инструментов сохраняют город от свирепости пожаров… Ощутительно калужане с 1777 года переменили как образ мыслей, так и в поступках, и в обхождениях приметно восприяли совсем новое образование: самая одежда, экипажи, пища, пиры и увеселения появились в новом вкусе».

В 1809-м в Калуге появляется целая сеть богоугодных заведений Хлюстиных — явление по тем временам уникальное. Да и по нынешним — тоже. Калуга продолжает хорошеть. Гоголь даже сравнивает город с излюбленным своим Константинополем. Николай I называет Калугу «бесприданной красавицей». А Иван Аксаков пишет: «Что за чудное местоположение Калуги, особенно теперь, при разливе Оки».

В середине девятнадцатого века украшению города здорово способствует правление губернатора В. Арцимовича (везло Калуге с губернаторами). «Кто помнит Калугу до и после управления Арцимовича губерниею, тот может засвидетельствовать, до чего скучен и пуст был наш губернский город в эти два окольные периоды и каким оживлением отметилось это промежуточное, светлое и короткое время, — писал один из современников, П. Обнинский. — Сонный город проснулся, оживился; он стал думать, говорить, действовать, спорить и совещаться в той области человеческого общения, которая живет высшими и чужими интересами, общественными идеалами и нуждами, в которой работают умы и бьются сердца в приподнятом настроении, в которой нет ничего пошлого, злободневного, своекорыстного и узкого, в которой растет и очищается душа человеческая. Сколько новых интеллигентных сил появилось в городе на поприще государ-ственной и общественной службы, как содержательна и интересна сделалась „неофициальная часть губернских ведомостей“, какие жизненные темы завладели беседами в свободный вечерний час! Все ожило и работало вокруг, и воскрешенный обыватель уже не мог оставаться изолированным в этом бодрящем, заразительном и обновляющем движении. Какой-то облагораживающий отпечаток лег на всех и на всем».

Разумеется, не все было так радужно. Оказавшийся в Калуге публицист-народник Н. В. Шелгунов в 1869 году рассказывал: «Есть под Калугой слобода Подзавалье. Хотя она в админи-стративном отношении подчинена 5-му кварталу 1-й городской части, но слобода эта все-таки не часть города, а деревня, тяготеющая к городу экономически и исключительно им живущая. В Подзавалье более 100 дворов и 70 из них живут исключительно сапожным ремеслом. Всех сапожников, взрослых и подрастающих, считается в Подзавалье более 250 человек. Сапожная статистика Подзавалья дает следующие цифры: каждый сапожник может сшить в неделю три пары сапог, а в год не больше 140, следовательно, все Подзавалье сошьет 35 000 пар. Каждая пара дает чистой прибыли от 50 коп. до 1 руб., следовательно, вся чистая прибыль составляет от 17 500 руб. до 35 000; а на каждого отдельного сапожника приходится в год от 70 до 140 руб. Уже из этих цифр видно, что экономическая сторона подзавальского производства не особенно блистательна… Большинство сапожников переколачиваются изо дня в день: чего сегодня выручил, то и проел. Это заставляет их продавать сапоги в лавки или же прямо работать по заказу лавочников, получая от них товар. Лавочная плата 70 коп. с пары, но на каждую пару сапожник делает расходы копеек 20 — гвозди и очищается ему 50 коп… Есть семейства, в которых на одного взрослого мастера приходится трое-четверо ребятишек, которых нужно кормить… Положение таких семейств самое печальное, ибо чем человек беднее, тем все достается ему дороже».

Но экономические трудности случаются во все эпохи и при всех правителях.

В 1876 году Калуге делают очередной комплимент. Автор его — человек с тройной фамилией, князь Александр Петрович Оболенский-Нелединский-Мелецкий. В «Хронике недавней старины» он искренне восхищается: «Город очень красив, улицы камнем вымощенные, широкие, строения много каменного; два купеческих дома такие, что были бы хороши и в Петербурге. В одном из них жила Императрица, а другой назначен был для покойной Елизаветы Алексеевны. В первом (я внутри не был) убранство главной комнаты стоило хозяину, купцу Золотареву, сказывают, 10 000 рублей… На главных улицах тротуары; аллея, обсаженная деревьями, для гулянья; мост каменный и широкий, одним словом, все хорошо, что едва ли есть другой столько же хороший губернский город».

В 1887-м введен в строй водопровод — довольно рано по российским меркам. В 1892 году из Боровска в Калугу переводят учителя математики Константина Эдуардовича Циолковского. С этого момента начинается «космическая» слава города — со всей страны съезжаются ученые исследователи и просто любопытные, желающие поглядеть на «чудака, открывшего причину космоса».

В 1912 году калужский краевед Дмитрий Малинин описывал, как постепенно «раскрывается» город путешественнику: «Приближаясь к Калуге из Москвы… уже со станции Калуга-товарная можно видеть городские строения. Но Калуга с этой стороны лежит на ровной местности, почему и не производит никакого впечатления. Картина совершенно меняется, когда поезд идет с товарной станции к пассажирскому вокзалу по возвышенной насыпи, пересекая три улицы. Тогда виднеется значительная часть Калуги, раскинувшейся на далекое пространство пестрым узором, посредине которого там и здесь мелькают высокие шпили красивых колоколен церквей. Но не успел еще зритель достаточно всмотреться в живописную картину, как уже мелькают вокзальные здания, и поезд останавливается у обширного двухэтажного вокзала. Это новый Калужский вокзал, построенный в начале XX в… Прежний же, небольшой вокзал лежит за путями, против нового вокзала, и теперь в нем помещается несколько отделений железнодорожного училища. Новый вокзал представляет собою большое, обширное каменное на высоком фундаменте здание, со стороны подъезда скомпонованное в трех корпусах, расположенных в известной симметрии. Построен он в смешанном стиле, столь характерном для modern’а, и бросается в глаза некоторой вычурностью. Вокзал очень поместителен и вполне обслуживает надобности пассажиров».

А Ю. и З. Шамурины писали в 1914 году: «Лучше чем всяческие теоретические доказательства, Калуга разбивает установившееся крепко мнение, что провинциальный город — обиталище скуки, собрание нелепых домов, похожих на казармы или ящики, грязных кривых улиц и переулков… Расположена Калуга по берегу Оки, на высоком косогоре. С противоположного берега, также высокого, красива панорама города со светлеющими среди деревьев главами колоколен и церквей, с невысокими домами и протекающей по глубокой долине Окой. В городе хороши правильно распланированные в Екатерининские времена улицы, сады, бульвары, поросшие вековыми деревьями овраги, так неожиданно и красиво нарушающие строгую планировку улиц, придающие городу живописный и уютный вид».

В 1915 году в Калуге появились сразу два автомобиля: один — у губернатора, второй — у председателя окружного суда.

* * *

Увы, в советское время Калуга несколько теряет лоск. Или требования меняются? Эпидемиолог Ю. Вусович пишет в 1930-е: «Калуга производит впечатление заброшенного „беспризорного“ города — скверные тротуары и мостовые с провалами и ямами, разрушающиеся дома и крупные общественные здания (например, прекрасное по архитектуре здание Гостиного двора), поваленные заборы, свалки мусора даже у общественных мест (под городским садом) и по оврагам дают такое впечатление от теперешней Калуги».

Но уже в 1961 году К. Паустовский признается: «В своей жизни я видел много городов и у нас, в Советском Союзе, и на Западе, но ни один город не произвел на меня такого впечатления, как Калуга. Впечатления чего-то родственного, очень культурного и очень русского.

Красота этого города, тонущего в весенней листве пышных садов, великолепие его архитектурных ансамблей и исторических памятников, его оживленная культурная жизнь и широкое развитие промышленности — все это создает хорошую питательную среду для воспитания новой и передовой молодежи».

Город реабилитирован. И овеян космической славой. Ведь тогда же, в 1961 году Гагарин вышел в космос. И в связи с этим событием вспомнили о Циолковском.

Не удивительно, что в 1967 году именно здесь открывают Музей истории космонавтики, присваивают этому музею имя Константина Эдуардовича и начинают принимать туристов уже не со всей страны, а со всего земного шара. С этого момента город окончательно приобретает статус родины всемирной космонавтики.

Улица Кирова

Самая оживленная, освещенная и жизнерадостная — улица Кирова, в прошлом Большая Садовая (скорее всего, названная так из-за садов), или Мироносецкая (по церкви Жен Мироносиц), или Теренинская (в честь богатого купца Теренина). Почему так вышло? Почему именно Киров и именно в Калуге? Какая эзотерическая ниточка связывает первого секретаря Ленинградского губкома партии с городом, где он, похоже, никогда и не бывал? Непостижимо.

Улица примечательна также в градостроительном смысле. В одном из путеводителей дано точнейшее описание: «Всякий, кто мог бы посмотреть на наш город с высоты птичьего полета, обратил бы внимание на гигантскую двухкилометровую гантель, протянувшуюся с востока на запад и образованную улицей Кирова и двумя круглыми площадями на ее концах Победы и Мира».

Так и есть: главная улица Калуги упирается концами в две огромные круглые площади. Добро пожаловать на главную калужскую «гантель».

Начинается она с площади Мира. До 1941 года здесь находился калужский театр, а сейчас — памятник Циолковскому, на закладке которого присутствовал сам Сергей Павлович Королев.

С театром связана одна занятная история. В 1775 году Екатерина Великая приехала в город знакомиться с жизнью своих верноподданных. Год случился неурожайный, однако наместник Иван Никитич Кречетников распорядился, чтобы по краям дороги, по которой следовала матушка-императрица, стояли копны сжатого хлеба. Триумфальные ворота, поставленные в честь того события, украсили ржаными и овсяными снопами.

Екатерина Великая прознала про обман и изъявила желание посетить городской театр, притом потребовала, чтобы актеры сыграли комедию Я. Б. Княжнина «Хвастун», как раз и обличающую пускание пыли в глаза высокому начальству. Преподала, так сказать, изящный урок.

Тогда театр еще находился на улице Тульской (нынешней — Кутузова), где размещался в бывшем частном доме, пожертвованном одним купцом. Вскоре дом обветшал, и новое здание было возведено на Сенной площади (теперь — Мира). В 1836 году он сгорел, какое-то время спектакли давали в Загородном саду, но в середине столетия для театра снова отстроили помещение, все на той же Сенной. Спустя 9 лет сгорело и оно, и в 1875 году появилось еще одно, весьма фундаментальное, на том же месте. А площадь переименовали в Театральную. Здесь играли Федотова, Яблочкова, Дальский и иные знаменитости той эпохи.

Калужский театр отличался прогрессивностью. Здесь, например, давали грибоедовское «Горе от ума». Правда, удалось устроить только два спектакля. После чего губернатор Смирнов получил из столицы депешу: «С разрешения г. генерал-адъютанта гр. Орлова имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство приказать означенную пьесу как воспрещенную по Высочайшему повелению для представления на провинциальных театрах, немедленно исключить из репертуара Калужского театра, и с тем вместе не благоугодно ли будет Вам, милостивый государь, сделать распоряжение, дабы на театре не было представлено пьес без предварительного разрешения оных цензурой III отделения».

Что поделать? Пришлось подчиниться.

«Ревизора», впрочем, ставили свободно. В частности, в 1846 году в Калугу прибыл на гастроли актер М. С. Щепкин. Тут же оказавшийся И. С. Аксаков сообщал в письме: «Вечером отправился в театр… Давали „Ревизора“. Щепкин играл по обыкновению очень хорошо».

Все-таки избирательна была цензура того времени.

* * *

Перед театром располагалась биржа калужских извозчиков с выборным старостой, который собственно извозом не занимался, а только лишь следил за выполнением простейших цеховых законов. Главный из них касался очередности обслуживания. Определялся он по жребию — каждый извозчик клал в головной убор свою помеченную денежку (к примеру, гнутую или надломленную), и староста по очереди вслепую доставал из шляпы эти своеобразные «фанты».

За нарушение полагалось наказание, накладывалось и приводилось оно в исполнение незамедлительно — староста бил провинившегося извозчика кнутом по спине.

* * *

Однако не только театр и биржа заполняли это место. В 1895 году на Сенной разбил шатер зверинец рижского антрепренера Клейберга. Калужане с удовольствием смотрели на диковинные номера, которые демонстрировали братья меньшие. Особенное впечатление производили дрессированные львы, понукаемые дрессировщиком Г. Бурчинелли. Он клал своему воспитаннику голову в разинутую пасть, чем приводил в ужас трепетных калужанок. Но ведь кроме калужанок есть еще и калужане. Один из них, конюх Семен Кузнецов забузил:

— Не верьте! Вас обманывают. Никакой это не Генрих Бурчинелли, а Юрка Буртыкин. А лев — вовсе не лев, а типа кошки, только великан. Сейчас я ему покажу.

И просунул руку в клетку. А лев, не будь дурак, начал ту руку пережевывать. Один студент, присутствующий при этом колоритном зрелище, скончался от разрыва сердца. Все остальные получили массу эмоций.

Поддержание порядка в зале — особая история. Полицейские, судя по всему, проявляли такую бдительность и рвение, что приходилось их даже останавливать. В частности, в 1893 году калужский полицмейстер издал такое указание: «Его Сиятельство г. Начальник губернии изволил приказать, чтобы в мое отсутствие в театре дежурный пристав занимал бы мое место в первом ряду кресел, а не в столе, если же я лично присутствую в театре, то пристав занимает свое место, но все-таки не остается в фойе или буфете во время представлений, а лишь во время антрактов обходит коридоры и прочие помещения, наблюдая за порядками, с поднятием же занавеса садится на положенный ему по контракту стул 4-го ряда у прохода. Предписываю точно соблюдать мои указания».

Видимо, «Начальнику губернии» до смерти надоела рожа пристава, то и дело появляющаяся то в дверях зрительного зала, то среди кулис.

Тут опять же вышел перекос, приставы расслабились чрезмерно. Спустя четыре дня последовало новое распоряжение: «Во время представления пьесы «Блуждающие огни» имел место случай, который мог окончиться очень печально, и только благодаря смелости пожарного служителя 2 части Смирнова не произошло пожара. На подъемной верхней рампе одна из ламп распаялась (от загрязнения горелки). Керосин весь вспыхнул и стал падать на сцену в виде огненных хлопьев, очевидно, и немногочисленная публика, и дежурный помощник Пристава думали, что это так следует по ходу пьесы, но когда я, быстро пройдя за кулисы, увидел, что произошло, то ужаснулся: лампа пылала на большой высоте между несколькими висящими декорациями, и до нее можно было добраться только по колосникам (тонкие бруски), рискуя свалиться.

Пожарный Смирнов быстро сбежал по бруску и, ухватясь за веревку, шапкою и руками погасил огонь. Смирнову назначаю в награду три рубля, а ламповщика предписываю привлечь к ответственности».

Так недавний наказ не усердствовать и соответствующее название пьесы — «Блуждающие огни» — усыпили внимание полиции.

* * *

Главной же заботой полицейских (применительно к театру, разумеется) оставался надзор за репертуаром. И время от времени полицмейстер выговаривал режиссеру: «На первых трех представлениях товарищества артистов под Вашим управлением мною было замечено, что комики (особенно Дмитриев) позволяют себе прибавлять очень много фраз, которых в текстах пьесы нет, имея в виду, что по существующим законоположениям это, безусловно, воспрещается. Считаю необходимым предупредить Вас, милостивый государь, чтобы на будущее время артисты не прибавляли от себя ничего, а в костюмах и игре не выходили из рамок приличия под страхом ответственности по суду и совершенного прекращения спектаклей».

Можно, конечно, предположить, что полицмейстер-самодур, дабы подстраховаться (да и власть свою продемонстрировать), придрался к фразам, которые иной и не заметил бы, но что-то подсказывает — не так все просто. А упоминание «рамок приличия» и вовсе наводит на мысль, что господин Дмитриев был тот еще скабрезник.

С 1911 года, по словам краеведа Д. Малинина, площадь начали приводить в культурный вид. Вместо возов с сеном и контаря (своеобразного безмена. — АМ) разбили сквер для прогулок.

Но не так страшен был контарь, как всевозможные общественные беспокойства. В начале двадцатого века театр стал ареной не только сценической, но и политической. Калужский губернатор А. А. Офросимов сообщал директору Николаевской гимназии и председателю педагогического совета женской гимназии Н. В. Панкратову: «1905 г. ноября 22. Секретно. Воспитанники калужских средних учебных заведений, после происходивших 22 и 23 минувшего октября беспорядков в г. Калуге, прекратив хождения свои толпами с красными флагами по улицам города, за последнее время опять стали вести себя вызывающе. Так, 18 сего ноября в городском театре, где не было ни одного надзирателя учебных заведений, ученики после 4-го акта шумно требовали играть марсельезу, что, однако, не было исполнено. После спектакля, расходясь по Садовой улице, ученики пели революционные песни и, видя, что это для них безнаказанно, 20 ноября позволили себе вновь произвести беспорядки, а именно: около шести часов вечера на Никитской улице группа учащихся, человек 30–40, запела революционные песни. На место немедленно был выслан разъезд казаков…»

Но не в панкратовских силах было остановить революцию.

Кстати, несмотря на склонность калужан к бунтарству, футуристов Маяковского и Большакова откровенно прокатили. «Калужский курьер» сообщал, что на их выступления с лекциями и стихами публика отреагировала «холодно и до преступности безразлично. Мало того, что на две объявленные лекции публика не захотела оказать честь гастролерам, но и собравшиеся в количестве 3–4 десятков человек на первой лекции ничем не реагировали на вызов футуристов… На вторую лекцию пришло десятка два. Игра не стоила свечей, и футуристический спектакль, то бишь доклад, подлежал отмене. И только благодаря любезности лично присутствовавшего в театре г. Чукмалдина, принявшего на себя убыток, вторая лекция состоялась. Она прошла более оживленно, нежели первая… Он (Маяковский) импонирует хорошей дикцией и плавностью речи. В тоне слышится убежденность, сплетающаяся с самообожанием… Маяковский просто… не признает авторитетов и для него старые классики — обуза, которую надо снять с плеч современности во что бы то ни стало… „Я диктую России законы поэзии“. „Я учитель, и вам у меня, а не мне следует у вас учиться“».

Словом, поэт Маяковский в своем выступлении лишь подтвердил репутацию «прославленного футуриста из стаи московских скандалистов». А Большаков — так и вовсе «скромный юноша, закатывающий глаза и захлебывающийся от упоения в передаче футуристической поэзии».

Директор калужской гимназии писал полицмейстеру: «Имею честь довести до вашего сведения, для зависящих с вашей стороны распоряжений, что учащимся г. Калуги закрыт доступ на 12 и 13 апреля в городской театр на лекции футуристов К. Большакова и В. Маяковского».

То ли дело — фокусы со львами.

* * *

Вскоре власть «переменилась», и вместе с нею изменилась жизнь театра. Спектакли стали ставиться другие, события же начались ранее немыслимые. Например, однажды подошел к директору вооруженный человек и протянул ему бумагу. В той бумаге значилось: «Дирекции Гор. театра. Президиум Совета Раб. С. и К. Депутатов поручает предъявителю сего тов. Ассен-Аймеру в гор. театре вечером 30 дек. с. г. организовать спектакль или бал-маскарад со сбором в пользу невинно расстрелянного отв. Гордиенко за политические убеждения. Президиум предлагает Вам принять меры к тому, чтобы в этот вечер гор. театр был предоставлен в распоряжение названного товарища для указанной цели. Президиум предлагает товарищам артистам помочь своим выступлением в этот вечер за вознаграждение по согласованию с устроителем вечера тов. Ассен-Аймером».

Несмотря на дикость «предложения», отказаться было невозможно. Естественно, артистам ничего не заплатили, ограничились лишь благодарностью от имени Реввоенсовета.

Увы, в 1941 году сгорел и этот театр (он был, кстати, деревянный). Новое здание, уже из кирпича, выстроили на новом месте, а на площади установили памятник Циолковскому, на постаменте — знаменитое высказывание: «Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет все околосолнечное пространство».

* * *

Слева — самая крупная в городе гостиница, справа еще совсем недавно возвышался кинотеатр с типично калужским названием «Космос». Кстати, культурные традиции площади (точнее, сквера) Мира имеют весьма завидный стаж. На месте «Космоса» раньше стоял дом некоего Мартынова, в котором с 1909 года действовал Литературно-художественный кружок. В нем участвовали далеко не последние люди страны, в частно-сти детский писатель Смирнов, автор некогда культовой повести «Джек Восьмеркин — американец».

А комплекс зданий под номером 9 — бывшие Первая полицейская и Первая пожарная части (впрочем, пожарные автомобили базируются тут и по сей день). Вопреки логике и ожиданиям, содержался тот комплекс весьма безобразно. Полицмейстер Е. И. Трояновский жаловался городскому голове: «Имею честь покорнейше просить распоряжения Вашего о командировании господина городского архитектора для тщательного осмотра крыши на здании 1 части и определения причины постоянной ее течи при бесконечных, но бесполезных починках. Помимо особого одолжения, которое Вы окажете лично мне, приказав устранить эту неисправность, переделка крыши нужна настоятельно для сбережения городского здания. Это единственный дом в городе (из тех, которые я знаю), где крыша течет 14 лет постоянно и приходится во время всякого сильного дождя выносить всю мебель в коридор, спасать рояль, подставляя все ведра и тазы, а так как при этом две горничные не успевают собирать в ведра воду с окон при боковом дожде с ветром, то приходится всем членам моей семьи принимать участие в спасении имущества и хорошего пола в приемных комнатах. Надо полагать, что очень скоро провалится и весь потолок, который не мог не сгнить.

Кроме того, прошу попутно приказать осмотреть и переделать единственную кладовую в моей квартире, которую я освободил от имущества еще зимою, так как г. архитектор вполне справедливо предупредил меня о возможности ее падения вследствие образовавшихся сквозных трещин, постепенно увеличивающихся».

Личная кладовая не должна никого удивлять. Ведь служебная квартира полицмейстера располагалась здесь же, в помещениях Первой части.

* * *

Обязанности здешних полицейских описать трудно, чего только в них не входило! И «за неисправное содержание тротуаров неупустительно составлять протоколы для привлечения виновных к ответственности». И «усилить наблюдения за чисткой дымовых труб». И активно пресекать «всякого рода восхваление преступного деяния, равно как распространение или публичное выставление сочинений либо изображений, восхваляющих такое деяние».

На все сил не хватало. Как-то раз, к примеру, губернатор города Калуги князь Николай Дмитриевич Голицын, проезжая по одной из улиц, увидел полицейского, который тщетно пытался выудить из лужи пьяного согражданина. А рядом с ним вовсю шумела драка.

Ясное дело, что Голицын выскочил из экипажа и устроил полицейскому приличествующую моменту выволочку. На что тот спокойно ответил:

— Ваше сиятельство, так я же этим, в луже, раньше занялся, чем те начали. Ну не разорваться же мне. Отволок бы в сторонку, а уж затем… Сами знаете, ваш сиятельство, у нас не забалуют-с!

Голицын плюнул и поехал дальше. А добравшись до резиденции, направил городскому голове Цыпулину письмо: «Полиция не соответствует требованиям города Калуги, чему служат доказательством безобразия на улицах, совершенные в последнее время смелые кражи со взломом, оставшиеся, несмотря на мои личные настояния, без обнаружения виновных. Преподав полицмейстеру некоторые общие руководства и указания по исполнению чинами городской полиции своих обязанностей, я тем не менее не могу отнести всецело к вине состава этой полиции такое неудовлетворительное положение служебной деятельности их, а усматриваю, главным образом, недостаточность комплекта городовых и несоответствие современным требованиям штатов чинов гор. полиции».

Писатель Борис Зайцев вспоминал совсем уж отвратительное зрелище: «Мне было одиннадцать лет, я носил ранец и длинное гимназическое пальто с серебряными пуговицами. Однажды, в сентябре, нагруженный латинскими глаголами, я сумрачно брел под ослепительным солнцем домой, по Никольской. На углу Спасо-Жировки мне встретился городовой. На веревке он тащил собачонку. Петля давила ей шею. Она билась и упиралась…

— Куда Вы ее тащите?

Городовой посмотрел равнодушно и скорей недружелюбно.

— Известно куда. Топить.

— Отпустите ее, за что так мучить…

Городовой сплюнул и мрачно сказал:

— Пошел-ка ты, барин, в…

Я хорошо помню тот осенний день, пену на мордочке собаки, пыль, спину городового и ту клумбу цветов у нас в саду на Спасо-Жировке, вокруг которой я все бегал, задыхаясь от рыданий.

Так встретил я впервые казнь. Так в первый раз я возненавидел власть и государство».

Знаменитый баснописец Иван Андреевич Крылов, в отличие от той собачки, чудом избежал расправы со стороны здешней полиции. Он сидел в каком-то кабачке и играл в карты. Поначалу выигрывал, потом перестал. Спустил весь выигрыш, затем все, что при нем было. Деньги небольшие, «карманные», но все равно обидно.

Иван Андреевич не являлся заядлым игроком, потому патологического желания во что бы то ни стало отыграться не испытывал. Вылез спокойненько из-за стола, да и вышел во двор. И тут увидел, как подъехала кибитка с несколькими людьми в длинных плащах. По звучащим переговорам стало ясно: это полицейские, нагрянувшие в кабачок с облавой на картежников.

Крылов тихонечко, дворами-переулочками улизнул и, выйдя на другую улицу, уже в открытую направился к себе домой.

А не отвернись от него вовремя фортуна, нажил бы куда больше неприятностей, чем проигранная мелочь.

* * *

Калужская полиция еще задолго до правления Голицына была довольно далека от идеала. Один из его многочисленных предшественников, А. Г. Казначеев писал: «Полиция по своим способностям, направлению и образу действий обнаруживала во всем непризнание действий жизни и пригнетала ее формами. Оплачиваемая недостаточно сравнительно с новыми учреждениями, заваленная делами, отпиской, а более всего соблюдением ничего не гарантирующих формальностей, она преимущественно заботилась о них как о лучшем средстве обеспечить себе безответственность… Во всех делах первым вопросом представлялся, как бы отстранить дело или ходатайство под предлогом отсутствия какой-либо требуемой законом формальности?.. Во всем старание угодить начальству, влиятельным и нужным лицам. В пользу последних допускались отступления от формальностей, для всех других непреодолимых. Не говоря уже о распространенном повсюду взяточничестве, казнокрадстве и карьеризме… Об обязанностях, долге и общественной пользе никто не заботился».

Казначеев лично выступал перед полицией:

— Прежде всего, конечно, требуется честность, полная, безграничная честность. Затем нужно постоянно помнить, что полиция существует для обывателей, а не обыватели для полиции… Касательно исполнения дел вообще, я не допускаю так называемых отписок… Нужно дело, нужно действительное исполнение. Сказанное мной — не одни только слова. Опыт скоро докажет вам, что я настойчиво требую исполнения выраженных мною условий.

А полицейские, похоже, стояли перед ним, вытянувшись во фунт, и думали что-нибудь вроде «мели, Емеля, твоя неделя».

* * *

Пожалуй, что действительно серьезной и ответственной была лишь работа у сыскного отделения. Для него даже издали соответствующую директиву: «Надзиратели сыскного отделения и городовые обязаны: 1) ознакомиться с планом города и местно-стью; 2) установить квартиры лиц, занимающихся преступными делами; 3) установить их знакомства и родственные связи; 4) установить лиц, занимающихся покупкой краденого, их местожительство и методы сбыта принятого; 5) должны знать все тайные дома терпимости и лиц, занимающихся тайной проституцией; 6) иметь строгое наблюдение за лицами, освобожденными из разных заключений; 7) по обнаружению лиц, проживающих без паспорта, разыскиваемых судебными властями и занимающихся преступным деянием, задерживать немедленно лишь тогда, когда имеются против него улики; 8) пользоваться всякими слухами и в пределах города таковые негласно поверять; 9) все добытые сведения два раза в день (во время утреннего и вечернего рапорта) представлять начальнику сыскного отделения письменно; 10) в случае получения сведений о нахождении где-либо тайной типографии, бомбы, склада оружия — об этом немедленно и лично докладывать начальнику отделения; 11) отправляясь для розыска (обыска) в дом, надзиратели сыскного отделения должны от местной части брать околоточного надзирателя или городового, смотря по важности обыска, но допускается эта акция и без сообщения — в экстренном случае; 12) составленные протоколы предъявлять начальнику сыска; 13) каждый надзиратель должен иметь записную книжку с отрывным листом (если ему понадобится доставить в сыскное отделение кого-либо, писать в листке имя и адрес и передавать ближайшему городовому для исполнения); 14) надзирателям и городовым в удостоверение своей личности иметь при себе билет за подписью полицмейстера и начальника сыскного отделения».

Разумеется, все эти правила в первую очередь касались именно сотрудников сыскного.

* * *

Главной же бедой калужских полицейских было, похоже, финансирование. В частности, в 1910 году до них не дошли деньги, выделенные госбюджетом. В связи с чем исполняющий обязанности помощника полицмейстера Готвальда писал г-ну Разумовскому, городскому голове: «По закону 31 января 1906 года штаты городовых Калужской городской полиции изменены с увеличением содержания в размере 13 100 рублей в год. В настоящем году от казны города пособие на полицию отпущено только 6550 рублей, но и те, согласно требованию МВД, подлежат удержанию в уплату городского долга казне за содержание полиции. Между тем, ввиду того, что еще ниоткуда не поступало дополнительного содержания городовым, израсходованы на этот предмет другие ассигнования, как то: содержание личного состава, канцелярские, сыскные. Так что не имеется сумм не только на выдачу 20 октября жалования личному составу, но даже нечем рассчитывать увольняемых теперь городовых. Ввиду изложенного, покорнейше прошу Ваше высокоблагородие сделать распоряжение о взносе в казначейство в мое распоряжение на содержание городовых по закону 1906 года 13 100 рублей с получением настоящего отношения».

Удивительно, но пропавшие деньги сумели найти.

Да что там деньги, когда проблемы были буквально со всем. Губернатор Офросимов писал полицмейстеру: «Что касается полицейских будок, то 13 лет назад я застал их еще достаточное количество, стоящих, по большей части, по концам улиц; те будки были старинного восьмиугольного типа с печью посредине, последняя была так велика, что оставляла по сторонам пространство по аршину ширины, занятое нарами, куда ложились спать, жить могли только двое, ночуя по очереди. Все упомянутые будки за старостью и негодностью были уже оставлены, а служили лишь ночными притонами для бездомных гуляк, которые могли быть легко задавлены, почему я потребовал уборки их и замены новыми. Управа предпочла временное назначение квартирных денег по 2 руб. в месяц, оставив только выстроенные новые будки: у Смоленской заставы, у Каменного моста и у дома Губернатора. Желая придти на помощь городу и городовым, я построил на засыпанных мною рву у Мясных рядов и пруда у церкви Жен Мироносиц две новые будки хозяйственным способом без всяких ассигнований со стороны Управы, употребив на это все годное от разобранных старых и все старые телеграфные столбы, отстоявшие к тому времени установленный пятилетний срок. Третья большая будка-казарма на две половины для 8-и городовых построена мною же арестантским трудом на углу Нижней Садовой улицы на месте, которое в данное время Дума постановила продать».

Вот такие «будни» полицейских будок.

* * *

Приходилось следить и за нравственностью личного состава. На этот счет 22 декабря 1910 года вышел специальный приказ калужского полицмейстера. В нем для начала велено было выдать к Рождеству старшим городовым по 15 рублей, а младшим по 10. А дальше строго-настрого указывалось, что если кто из городовых повадится ходить по домам с поздравлениями, уволен будет без права вторичного поступления в калужскую полицию.

Действительно — сегодня кланяешься, поздравляешь, лебезишь, пьешь вынесенную тебе рюмку смородиновки, закусываешь сушкой, прячешь застенчиво в карман подаренный тебе в честь праздника целковый, — а на следующий день идешь утихомиривать расхулиганившегося по пьяни благодетеля.

Нехорошо.

Спустя несколько лет другой калужский полицейский высказался еще более определенно: «25 сего декабря в день праздника Рождества Христова я буду принимать поздравления чинов полиции с праздником в полицейском управлении до начала литургии. С поздравлениями на квартиру ко мне прошу чиновников полиции не беспокоиться являться. Точно так же и взаимные поздравления с праздником чины имеют принести в полицейском управлении, чтобы не ездить друг к другу по квартирам. Этот обычай уже отжил свое время, и теперь наблюдается стремление в обществе не соблюдать его».

Действительно: семья — семьей, а служба — службой.

* * *

Огромное внимание в городе уделяли внешнему виду полицейских. В частности, в 1884 году калужский губернатор направил в полицейское управление весьма серьезный документ: «во-первых, что срок введения новой формы обмундирования чинов полиции не указан, а потому форма эта может быть вводима постепенно, по мере изношения старой;

во-вторых, что по форме обмундирования 10 марта 1867 г. классным чинам полиции были присвоены сюртуки при брюках навыпуск. Ввиду того, что об отмене ношения этих сюртуков в Высочайшем повелении 15 марта 1884 г. не упомянуто, представлялось бы возможным разрешить чинам полиции носить означенные сюртуки при брюках навыпуск, но не во время исполнения служ. обязанностей, равным образом может быть разрешаемо городовым ношение в летнее время кителей и белых брюк, если со стороны гор. общественных управлений не последует возражения относительно принятия на свои средства расходов по заготовлению означ. предметов обмундирования;