Из живых ключей твоих, Россия

Из живых ключей твоих…

Из живых ключей твоих, Россия,

Вышел удивительный народ!..

Смерть его косила — не скосила,

Поглощая жизни каждый год.

Как его не били, не пытали, —

Выбить невозможно русский дух, —

Дух славянский, самой крепкой стали,

И к тому же легкий, словно пух.

Терпелив к обидам и невзгодам,

Он к другим на помощь приходил,

Отправлялся в дальние походы,

Впредь у Бога помощи просил.

Жизнь отдать за Родину, за веру

Доблести считалось образцом.

Часто отдавалась жизнь без меры,

Становилось меньше молодцов.

Тело слабо — раковина в вере,

Как болезнью вызванная плешь…

Властью завладели лицемеры.

В русском духе появилась брешь!

Может брешь исчезнет, но не сразу,

От нее останется рубец.

Только не по чуждому приказу —

Дух рождаем волею сердец!

Дух растет, и снова тело в силе.

Этот путь намечен, Богом дан.

Из живых ключей твоих, Россия,

Снова возродится дух славян!

Мужичище ты — деревенщина!

Часто приходится слышать о том, что русская ругань не имеет себе равных, что она обогатила нецензурный язык всех племен и народов. Следует сказать, что предки наши в домашнем обиходе редко прибегали к бранным словам. Слышите? Бранные слова, брань… Корень этих слов связан с битвами.

Сходились враждебные силы на поле брани. Не сразу бойцы бросались в бой. Нужно было распалить себя до готовности… За иллюстрацией обратимся к исторической хронике времен существования Киевской Руси. Шел 1018 год. Между сыновьями князя Владимира, прозванного в былинах Красным Солнышком, Ярославом и Святополком вражда за престол разгоралась. Потерпев поражение от брата в 1016 году у городка Любеч, и, приняв ледяное купание в водах замерзающего озера, Святополк, отогревшись в хоромах польского короля Болеслава, решил еще раз попытать воинского счастья. Как полководец, Святополк ничем себя выдающимся не проявил. Руководство объединенными войсками принял на себя польский король Болеслав, прозванный Храбрым. С войском Ярослава поляки встретились у реки Буг. Долго стояли по обе стороны реки, не решаясь ее перейти. По обычаю тех времен поляки и русские кричали друг другу через реку оскорбления. Бойцы обеих сторон терпели. Но, когда один остряк-новгородец прокричал, что проткнет колом брюхо толстое Болеславу, король, действительно мужчина чрезмерно упитанный, оскорбился несказанно. Самолюбивый польский король бросился на коне в воду. Вслед за своим королем реку Буг форсировали и польские рыцари. Новгородская рать, возглавляемая Ярославом, была полностью разбита. Разгоряченные польские всадники рубили спасавшихся бегством русичей. Сам Ярослав с четырьмя спутниками успел сбежать в Киев, а потом перебрался в Новгород. Оскорбления были катализатором гнева. Бойцы той и другой стороны, понимая, что гнев является тем состоянием, которое пересиливает страх смерти, оскорблениями друг друга доводили до бешенства, поднимая свой воинственный дух. Отсюда, слова, употребляемые ими, получили название бранных слов. Все мог снести боец, многое мог простить, но никогда не мог простить оскорбление, затрагивающее честь самого близкого, самого дорогого существа, а им была мать. Вот откуда в наш быт вошли слова, называемые нами матерщиной. Широкое распространение этих слов — свидетельство небывалого падения нравственности. В древности нанесение оскорблений этими словам представителю одного и того же рода, племени сурово наказывалось, вплоть до изгнания, что равносильно было смерти. В племенах шло расслоение, появилась «знать», от знакомого всем слова значимость. Представитель знати искал слова, которыми мог безнаказанно для себя оскорбить менее значимого в племени человека. В былинах, — а они пришли к нам из глубин времен, — можно слышать такое выражение: «Мужичище ты, деревенщина!» Для меня, выходца из деревни оно не оскорбительно, поскольку подчеркивает и усиливает много значащих для меня слов. Мужичище, — от слова муж, — превосходная степень, подчеркивающая некоторую грубость, а, следовательно, и силу. Ну, а слово «деревенщина», я думаю, в комментариях не нуждается. Произносящий его подчеркивал свою изнеженность, утонченность, более подходящие женщине, чем мужчине. Отсюда у таких лиц появилось позднее желание лишать растительности свое лицо — бриться. Вспомните, как воспринимали люди русские лишение их бород по указу Петра Великого? Сколько слез это стоило? Всей семьей оплакивали потерю бороды. Потерять ее было равносильно сраму великому.

Крестьян срам этот не коснулся, императором было дано им разрешение носить бороды.

Славянин

Я — русский, славянин, курянин,

Не голубых кровей, а красной,

Я — государственный крестьянин,

Души открытой, страстной!

Служили предки батюшке царю,

Пахали, сеяли, государя кормили,

За них и за себя судьбу благодарю,

Средь нас предатели не были.

По зову государя и в поход!

Зачем? Куда?.. не стоило бояться,

На ворога скликается народ, —

«Не посрамим земли российской, братцы!»

А там уже судьба, кому как повезет,

С почетом ли вернется из похода,

Иль меч головушку кудрявую ссечет,

Что делать? Так угодно Богу!

Мой предок князю Игорю служил,

Был верен господину до конца,

И в битве буйну голову сложил,

Испив водицы из реки Донца.

А так, смиренный был народ,

Хоть не богато жили, не роптали,

А чтоб крестьянский продолжался род,

Детей помногу русичи рожали.

Своим отцом и дедами горжусь,

Судить ни одного я не имею права,

Их кровью, жизнями Святая Русь

Превращена в великую державу.

Стыдитесь осуждать своих отцов,

Вы им обязаны не только жизнью,

Не их вина, в конце концов,

Что вы так дурно служите отчизне.

Какой смысл спорить теперь о том, откуда и когда пришли на землю нашу предки наши? Возможно, что они исстари проживали по берегам Десны и Сейма. И имя племени моему — древляне. Корень слова этого — дерево. Может, потому, что леса непроходимые были здесь? А может потому, что древнее других были? Опять слово слышится, в котором корень дерево. Думаю, что правильнее — первое положение. В основе названия характеристика местности была. Скажем, на месте нынешней Белоруссии жили родственники древлян — дреговичи. Слово «дрягва» означает — болото. Соседи с юга величались полянами, от слова «поле», степь. Городов прежде у славян не было. Люди вели два образа жизни. Одни занимались скотоводством. На месте они не сидели. Вечно в движении, которое зависело от состояния трав. Где остановились, там и становище, «стан», значит, ставился. Сравните это слово со знакомым вам «станица». Мои предки оседлый образ жизни вели, селились. Отсюда и слово — селение, село. А какой строительный материал есть в лесу? Только — дерево. Отсюда и слово пошло — деревня. Огородили деревню оградой, деревня городом стала называться. А жили там, и там прежде люди одинаковых занятий. Вот, когда у горожан земли стало мало, они к занятию ремеслами перешли.…

Кто мы?

Простой я — русский человек, —

(Не возникал вопрос).

Мой род крестьян из века в век,

Русь поднимал и нес!

Связавши с ней свою судьбу,

Мы не играли в труса,

Сражались за нее в бою,

Гордились тем, что — русы!

Теперь так много россиян, —

И глаз разрезы узкие, —

Таких далеких от славян,

Их называют русскими

Давно у русских доли нет,

Мы в праздники — герои,

А в остальные много лет,

Все русские — изгои!

Сгубило нас — «абы, кабы»,

И те ж — «Авось, небось!»

И стали русские — рабы,

А господа — вопрос? —

Я слышу часто слово — «Русь»,

Оно — в пучине бед.

Но, в ней, признаться не боюсь —

У власти русских нет!

У каждого народа есть территория, на которой проживали его предки. В истории немало случаев, когда территория приобреталась путем насильственного захвата. К сожалению, этот способ приобретения не изжил себя и в наше время. Насилие над людьми по этому признаку стало инструментом политики, приобретающей порой черты грубого, оголтелого национализма. Предки мои не жаловались на отсутствие земли. Они были государственными крестьянами, подати платили только церкви и царю.

Положение крепостных было совсем иным, их можно было продавать в списке с мебелью, обменивать на собак. Они составляли собственность помещика, и он мог делать с ними, как ему благорассудится.

Крепостные

Ну, почему мы все такие?

Идет прогресс, идет расцвет!

А мы, в России — крепостные,

И выхода иного нет.

Царь Александр нам дал свободу,

Но, что свобода без земли,

И нашу рабскую природу

На поводке всегда вели.

По хуторам, по отрубам,

Потом загнали всех в колхозы,

А муки здесь, и муки там,

Мы проливаем пот и слезы.

Свобода есть, но нет земли,

А землю дали, нет свободы,

И оторваться от земли,

Не дали нашему народу.

И, наконец, к тому пришли,

К истокам. Все начать сначала?

Нет ни свободы, нет земли,

Есть просто сказка про мочало.

Накопление недовольства крестьян своим положением время от времени выливалось в выступления, перерастающие в открытые бунты. Для подавления их использовались крупные воинские соединения. Участвовал в подавлении восстания Пугачева и такой прославленный полководец, как Александр Васильевич Суворов.

Кто испытал крестьянский гнев,

Тот ярости народной не забудет —

Жестокости, цинизма беспредел…

Вина того, кто гнев селян разбудит!

Причина: вековая зависть,

Бесчинства, унижение, грабеж.

Межу переступил, — к чему лукавить, —

Начнется бунт — костей не соберешь!

Ломают все, летят со стен картины,

И превращают мебель на дрова.

На миг крестьяне разогнули спины.

Что дальше будет? Трын-трава!

И мрамор древний, вазы из Китая,

И многих поколений тяжкий труд —

В обломки раззяренный превращает,

На мир озлобившийся люд!

Семья помещика, до одного убита,

И челядь разбежалась, кто куда.

Горит поместье, пламенем обвито,

Да, это — настоящая беда!

Глянь на мои просторы

Но, если оставить все мрачные стороны человеческой жизни, пребывание в естественных природных условиях само по себе — величайшее благо. Недаром зажиточные люди стремятся покинуть стены самых цивилизованных городов, и выехать, хотя бы просто на берег реки…

Какой ты раз мне говоришь

Про горы, да про горы?

Прошу тебя, спускайся вниз,

Глянь на мои просторы.

Взгляни на быструю реку,

Взгляни на эти хаты,

Не часто встретишь на веку

Таких земель богатых.

Какие чудные сады,

Цветы белее снега.

Оглоблю, скажем, садишь ты,

А вырастет — телега!

Землей своею дорожу,

Не знаю я иной,

Дороже золота, скажу,

Мне горсть земли родной!

Я на чужбине — тут же грусть

По родине, поверь мне?

Ничто мне не заменит Русь,

Красот моей деревни.

К сожалению, представители моего народа отвратительно относятся к памяти предков. И, если, потомки дворянских родов еще знают что-то о своей родословной, пусть и не до глубоких седин времени, то потомки крестьянских семей о том, кто был их дед, тем более прадед — не знают. Я, чтя память того, чью фамилию ношу с гордостью, посвящаю несколько строк ему…

Памяти Котельникова Иосифа

Глухая ночь. На ветлах шапки гнезд,

Под ними не найти следов могилы.

А в черном небе россыпь ярких звезд

И бледный диск полночного светила.

Давно ограды нет. Церковный холм

В венце кустов и буйных сорных трав.

Там, в стороне, забитый в землю кол,

Да в метре от него зияющий провал.

Мир запустения и памяти людской, —

Здесь хоронили прежде именитых,

В духовной жизни и мирской,

А ныне незаслуженно забытых.

На их могилы не кладут цветов,

Не ведомы потомкам их могилы,

Лишь стрекотня цикад, ночные крики сов,

Да песни ветров, скорбных и унылых

Слышны. Живым тебя не видел, дед,

Ты в мир иной ушел, а я родился

Минуло в моей жизни много лет,

Но я тобой особенно гордился.

И, если бы, перешагнув рубеж времен, я мог.

Прийти к тебе и низко поклониться,

Тебе — строитель церкви и дорог,

Почетный мещанин из Рыльска.

К сожалению великому, судьба жестоко обошлась с местом захоронения деда моего, построившего в деревне моей красивую церковь, похороненного в ограде ее за эту заслугу.

На месте церкви той и небольшого сельского кладбища проложена теперь асфальтированная дорога. Вот — образец отношения власти к памяти своих сограждан!

Не всегда жизнь встречает приветливо появляющегося на свет нового человека, тем более, тогда, когда тому захотелось познакомиться с миром раньше положенного времени. Ни природа, ни родители не готовятся к такому акту неповиновения. Если в городе любопытного недоношенного ждут многие неприятности, то, что говорить о селе, которому нужны сильные, крепкие люди. Со слабыми не церемонились нигде и никогда. Слабых в древней Спарте живыми в пропасть бросали. Мне еще здорово повезло, что родился в глубинке российских просторов, на которых тогда не покушались на жизнь младенца, глубокомысленно говоря: «Бог дал, Бог и возьмет!» Родился я в деревне, где самого рождения ребенка всегда ожидали с радостью, даже тогда, когда семьи были многодетными. Правда, рождение девочки встречалось без особенной радости. Знали, что вырастет девушка, в чужую семью уйдет. К тому же и придание за ней следует давать. А это — разорение, и только! Иное дело мальчишка. Рождался новый работник, руки, и ноги которого никогда в крестьянском хозяйстве не были лишними. Но какой, скажите, пожалуйста, из хилого, болезненного ребенка вырастет работник?..

Не ждали

Рожденье одного — судьбы подарок,

Другого — непредвиденный скандал,

В февральскую пургу рожден недаром,

В семье меня никто не ожидал.

Мир встретил далеко не лаской,

Хотя я на него, пожалуй, не в обиде, —

Все новое встречается с опаской.

А я явился в неприглядном виде.

Лицо морщинисто, головка с кулачок,

Кишечник четко виден через кожу,

И на спине седых волос пучок,

Мать обомлела на родильном ложе

Позвали предсказательницу в дом.

Та, губы долго пожевав, сказала:

«Нет, не жилец! Вишь, воздух ловит ртом?

Подобного уродца не видала!».

С душевной болью с нею согласились,

Не согласился с ними только я,

За жизнь цеплялся, что хватало силы, —

Какою б не была, она была моя.

Один беду встречает прямо, грудью,

Другой — покорно подставляет спину.

Мне постоянно приходилось трудно —

Пытался отыскать истоки и причины…

Один любовью окружен с рожденья,

Другому — подзатыльники, тычки.

Жизнь одного — приятное скольжение,

Другому на пути — загуленки, сучки.

Все постигалось мною потом, кровью.

Я об удаче даже не мечтал…

И за любовь свою расплачивался болью,

Но от того любить не перестал.

Возможно, глянет свет в мое оконце, —

Ведь для чего-то создан я, рожден?

Кого-то ласково одаривает солнце,

А я всегда под проливным дождем.

Вот и появился на свет раб божий, чтобы, прочертив деяниями своими жизненный путь, и закончить его. Местность, где я родился, на всю жизнь след яркий, красочный в душе оставила.

Сторона моя

Ты с буранами повенчана,

Да с морозами приличными,

Сторона моя бревенчатая,

С деревянными наличниками.

По утрам с густыми росами,

С непроглядными туманами,

Да с кудрявыми березами,

Да с дубами великанами,

Да с потешными боями,

Да с цепами молотильными,

Да с гармошками, баянами,

Да с застольями обильными

Разудалые ребятушки,

Русокосые красавицы,

Ты, Россия, моя матушка

Хлебосольством своим славишься.

И с печалью безутешною,

Душу Богу исповедую,

Прочь умчится тьма кромешная,

Снова будешь ты с победою.

Крестьянин

Как родинка, мое село

На теле матушки — России,

Жива страна, оно цвело,

Зеленым цветом, красным, синим.

Живучи жители села,

Вцепились крепко в землю корни,

Куда бы жизнь ни завела,

Село живет, Россию кормит.

Селянин не меняет мест,

Сорвешь с земли, и он завянет,

Несет покорно тяжкий крест,

Недаром и зовут — крестьянин.

Заступник матушки — России.

Со страстью будет защищать

Ту землю, что его взрастила.

Что детям должен передать.

Он жизнь отдаст за землю эту,

Ведь в мире нет ее красивей.

И сколько будет жить планета,

Столь вечной будет и Россия.

За жизнь мою я пережил немало приключений, больше неприятных по сути своей. О некоторых я помню из рассказов тех, кто видел мое появление на свет и события его сопровождающие. Так как по слабости своего состояния я не мог брать грудь матери, просто не хватало сил сосать молоко, мне его каплями направляли в рот. Сил слизывать его с губ своих мне еще хватало. Но, однажды попытка накормить меня окончилась полным провалом. Капли молока стекали с губ моих на подбородок, а язык мой не высовывался. Решили, что я умер. Узнав о моей «смерти», бабушка сказала:

«Отмучился! Богородица приголубит тебя, безгрешное дитя, и будет для тебя родимой матерью».

Похоже, судьба готовила для меня иной путь, чем раннее перемещение на землю успокоения.

Русак природный

Русак природный я

Родился я на Сейме,

Россия — родина моя,

Кто стать меж нами смеет.

Утратив ум, не до конца,

Ведь даже глупый знает,

Отчизну, близких, мать, отца,

Никто не выбирает.

Терпенья мне не занимать,

Моя страна терпела,

Я жизнью должен доказать,

Что право нашее дело.

Я стою на берегу Невы, облицованной в камень. Строгая красота ожерелья реки приковывает взгляд к себе, но холодна величавая река, не дотянешься рукой до воды, непроглядна толща ее, серой тяжелой массой кажется, не теплом от нее веет, как не веет теплом от бездушного каменного изваяния.

Прохладен камень, раскален…

Без скульптора бездушен.

Тот красоту увидит в нем,

Рукам его послушен.

Все лишнее снесет резец,

И явит изваяние,

Но душу не вдохнет Творец.

Нет творчества страданья.

Скопление творений рук

Как памятник могилы.

Не испытал создатель мук,

И слез над ним не лил он.

И форма есть, и камня блеск,

Но взгляд к себе не манит,

Хоть, внешне, кажется, все есть,

Шедевром труд не станет.

Иное дело река, на правом берегу которой я родился. Пусть и не слишком широк Сейм, пусть и глубины его не велики, но он близок и ласков. Воду его можно пропускать через пальцы ладоней своих, в него можно погрузить уставшие ноги. Его вода поит и кормит мое село Жадино. В нем мы купались, в нем полоскали белье женщины, в нем по брюхо стояли коровы и пили, довольно пофыркивая, лошади в жаркую погоду. Над водой, над цветами кувшинок повисали стрекозы. По поверхности скользили жучки-водомерки. Заросли тальников, ольхи и черемухи подходили к некоторым домам моего села. В зарослях этих находили приют соловьи. Соловьиные трели по ночам были такими громкими, что приходилось закрывать окна, — младенец, лежавший в люльке, подвешенной к потолку, уснуть не мог. Влюбленные, утомленные поцелуями, лежа в объятиях друг друга, долго внимали чудному пению курского соловья. Мала пичуга, невзрачная на вид, а на тебе, как поет, заливается! Соловьев, распевающих у нашего дома, я не помню уже. Но память сохранила крутой спуск к реке. Он начинался узким проулком, заросшим крапивой, потом шел вдоль берега по самому его краю, потом поворачивал вниз узкой тропинкой. В стороне, за огородами стояли старые амбары. Сбежать по тропинке вниз, было делом нескольких минут. Река здесь расширялась, бесшумно задевая о берега, тихо текла. Кругом было просторно, вольно, молчаливо. Берег был с крутым обрывистым дном. Купаться здесь можно было тем, кто хорошо плавал. Все свободное время от учебы и работы по дому, которой в каждой сельской семье было немало, дети проводили у реки. Плавать учились так же естественно, как и учатся ходить. Правда, о стилях плавания понятия не имели, просто подгребали под себя воду и, двигая ногами наподобие того, как это делают лягушки. Переплывать реку в самом широком месте приходилось, держась за гриву коня. Только чуть шевелишь ногами, струи воды обтекают могучую грудь коня, чуть скосит животное глаз на тебя и плывет дальше. Велик и могуч Сейм, вот только бы знать, где он начинается? Откуда и куда пыхтящий дымом катер тянет вереницу груженых барж за собой? Где заканчивается Сейм, многие дети знали от родителей своих. Сейм вливал свои чистые светлые воды в красавицу Десну. У места впадения располагалось большое село с названием «Великое Устье». Так хотелось ребенку пойти вдоль берега Сейма навстречу течению в поисках истока реки. Но, пройдя несколько километров, убеждался, что река оставалась такой же широкой, как и у родного села, и конца, и края ее не было видно. Неудовлетворенный и усталый, голодный возвращался домой. Сейм после такого похода казался еще более широким и невероятно глубоким. Впрочем, и сравнивать его было не с чем. Старики сказывали, что в омутах реки водились огромные сомы. Их обвиняли в исчезновении водоплавающей птицы, скорее всего, напрасно. Напротив села располагался большой остров, называемый жителями села «Зарекой». Остров был густо поросший деревьями и кустарником. В половодье его заливало водой, пополняя рыбой небольшие озерца воды. Достичь острова было трудно, ловлей рыбы взрослые занимались редко. Только время от времени, приезжающие на отдых в село горожане организовывали поездки на «Зареку», опустошая бреднем рыбные запасы озер. Добычей становились ведра карасей. Щуки не давались, перепрыгивая сеть. Местные мальчишки и мечтать не могли о рыболовной снасти. Примитивные удочки, изготовленные из ивовых прутьев, конского волоса и самодельных рыболовных крючков были редкими. Но рыболовами дети становились рано. Для ловли рыбы использовались подол рубахи, старенькие кошелки и плетеные из ивняка корзины. Для ловли такой примитивной снастью собирались небольшими группами. На мелких местах двое мальчишек, стараясь не громко шуметь, тихонько подводили к берегу снасть, остальные начинали топтать ногами в кустах и осоке. Добычей становились обезумевшие от страха и прыгающие в снасть (корзину или рубаху) язи, окуньки, лини, налимы и пучеглазые раки. Но чаще попадались зеленые лягушки, некоторые из них достигали огромных размеров. К северу и западу от села шли леса, преимущественно осинники. Отправлялись туда летнею порой большими группами. Собирали ягоды и грибы. Взрослые, прежде чем согласиться на поход в лес, долго внушали поросли своей правила поведения, главным из которых было требование не отрываться от массы, — для этого использовались звуковые сигналы. «Ау!» — долго слышалось в лесной чаще. Пустыми из лесу не возвращались. Добычу видно было издалека. Чтобы показать свою удачливость, верх лукошка украшали самые крупные и красивые боровики. Лазали и по соседским садам, чего уж грех таить. Делалось это не из-за нужды, поскольку яблони и груши росли у каждого деревенского дома. Ребятня охотилась и за маковыми головками, особенно в период молочной спелости, когда мак в меру мягок и сочен. Хороший теплый летний дождь тоже приносил немало забав с собою. Строились небольшие запруды, да и просто бродить по лужам — само удовольствие. Но грозы пугали людей: и детей, и взрослых. Детей оглушительный грохот небесных барабанов и сверкание слепящих молний, взрослых — возможность пожаров. В деревнях пожары после гроз были нередким явлением. Погорельцы в одночасье становились нищими, с вытекающими последствиями из этого положения. Сколько их бродило по городах и селам с протянутой рукой, и с просьбой помочь хоть чем нибудь?

Мир ребенка ограничен местностью, где он проживал. Он был необычайно огромен, заканчивался где-то далеко за зубчатой стеной синих лесов, откуда несла свои воды река. В 12 километрах от села находился город Рыльск, расположенный вблизи устья речки Рыло, впадающей в Сейм. Сказывали старики, будто бы из краев наших княжеская дружина в Половецкие степи ходила, воевать какого-то хана. Из похода того никто живым не вернулся.

На Сейме невеликий городок,

Но славный, по старинным меркам.

Пути идут на Запад и Восток,

И имя Рыльска не померкло.

Шли русские князья на Кончака

Добыть себе добра и славы

Дорога, правда, долгая была

Через поля, холмы, дубравы.

Знамение дано — конь князя захромал,

А это — вестник неудачи.

Но князь и слова не сказал,

По-прежнему вперед дружина скачет.

Князь Игорь их приветливо принял,

Хотя Путивль и город небогатый.

Когда к груди своей прижал

Племянников, двоюродного брата.

Потом опять знамение пришло,

Дорогу русичам перебежал косой.

И солнце потемнело и зашло

Закат кровавою налился полосой

Лик солнца заслонен средь бела дня луною.

Испуганные лошади храпят,

Тела дрожат, натянуты струною,

Но русичи молчание хранят

Поход князей на Кончака

Окончился огромной неудачей,

Хоть с той поры прошли века.

А слово о полку сегодня плачет

Шли русские полки на Кончака.

Добыть себе добра и славы,

Казалось им, победа так близка —

Вот только бы поспеть на пир кровавый?..

* * *

Дружина Рыльская млада и невелика,

Хоть с виду, — парни молодцы,

Не нюхали еще и фунта лиха,

Их провожали матери, отцы.

Всплакнув, крестили на дорогу,

Зазнобы каждого стояли тут

И говорили: «Трогай с Богом,

Пусть будет праведным твой путь!».

Дружинников нетраченые силы,

Бунтует в жилах юных кровь,

Невесты, оставаясь, голосили,

Вернется ли назад их пылкая любовь?

Блестят кольчуги и шеломы,

Меч за спиной, копье в руке.

И цвет волос под цвет соломы,

Да и глаза, как синь в реке…

Кругом раздолье, буйны травы,

Дружина движется вперед.

Где состоится бой кровавый?

Кто будет жив, а кто — умрет?

И захирел бы Рыльск, если бы не монахи из болгарских земель сюда не пожаловали. Построили те монахи монастырь. Потянулся и люд на колокольный звон монастырский. Городу повезло, — может, в том и немалая заслуга монастырской братии была? Не тронул его монгольский хан Батый. То ли не приглянулся ему городок на Рыле, то ли некогда ему было — на Киев спешил… Кто теперь скажет? Опасность над Рыльском нависла еще раз реальная, когда монгольские полчища хана Ахмата на виду у города появились. Забили набат колокола городских храмов и монастыря. Сельский люд кинулся под защиту деревянных стен города. На кострах, — так назывались в древние времена сторожевые башни, — горожане дежурили, костры жгли, чтобы знак округе подать о великой печали своей. От мала и до велика, готовились боем встретить врага, к мирянам и монахи присоединились, из тех, что помоложе был. Не способные оружие в руках держать, смолу в огромных котлах до кипения нагревали. В монастыре и церквях молитвы неслись к небу, к Господу Богу нашему о защите града малого от воинства поганого. И услышала Божья Матерь, заступница люду русского, упросила сына своего, спасителя Христа помочь. Ушли окаянные монголы, города не тронув. Понеслись звоны звонкие, звоны радостные со всех звонниц. А вот позднее, когда видимого врага не было, стал город хиреть. Обошла его стороной железная дорога, как и многие другие, прежде славные, города русские.

С половецким станом бился рус,

Перед ханом на колени не упали,

По смерти души их принял Иисус,

А на земле легендой они стали.

Со смертью князя город не упал.

И Сейм, и Рыло город умывали.

Защитником монах, священник стал,

На Бога нашего в молитвах уповали.

Сюда, спасаясь, иноки пришли

Болгарских православных христиан,

С собою мощи Иоанна принесли,

И был заложен православный храм.

На взгорье городок — чудесный вид,

Холмы, дубравы, меловые горы.

Извилистою лентой Сейм блестит.

Среди лугов — зеркальные озера.

На заливных лугах — стада коров, овец

И табуны коней пасутся.

Такую красоту создал здесь Бог-творец,

Покинул, хочется опять сюда вернуться!

Но время шло, нал Русью вновь беда,

С востока черной тучею накрыло,

И в Сейме стала розовой вода,

Она такой же стала в речке — Рыло.

Народ наш от врага не убегал,

Рубаху чистую, на шею крест — и в битву,

За веру и Россию погибал,

Пред боем створив молитву.

А городок и вся земля окрест

Руки Батыя так и не познала,

Над Рыльском был благословенен крест,

А вот далече — вся земля стонала.

Батыем город был не покорен,

Монголы не вошли, не покорили.

Здесь не было смешения племен.

Здесь Богу люди истово служили!

Звонили по утрам колокола,

Широко двери открывали храмы.

Под сенью Бога мирно жизнь текла

Душевные залечивались раны!

Под стены города войска привел Ахмат,

Рыльск хану не открыл ворота.

Бил колокол отчаянно набат

Шли город защищать, и смело, и охотно.

Был город вновь Спасителем спасен,

От Рыльских стен ушли татары

Под звонкий колокольный звон.

Монастыря и храмов старых.

И вера та чудесною была

Враги Спасителя не сокрушили стены.

И это — не красивые слова,

Не знали здесь предательства, измены.

Не уклонялся Рыльск от добрых дел,

Под урожай ума закладывались грядки.

Купец из Рыльска Шелехов сумел

Оставить свое имя у Камчатки!

Родная сердцу русская земля

Тебе я песнь пою и не лукавлю,

Не видеть красоты твоей нельзя.

От всей души тебя я славлю!

Село строилось на возвышенном правом берегу реки с таким расчетом, чтобы талые воды разлившегося широко Сейма не заливали крестьянских подворий. Учитывалось и то, чтобы строения и не слишком удалялись от берега реки. Поначалу улица села строго следовала изгибам речного русла. Когда люди научились копать колодцы, можно было и нарушать это правило. С кручи по узкой тропинке, спускающейся к реке в поредевших зарослях ивняка, перевитого хмелем, передвигаться следовало, хорошо изучив все выступы и углубления, созданные для облегчения спуска. В теплое время года делать это было нетрудно, — и дети, и взрослые ходили босиком. Ноги наши не требовали обуви. Купались мы без одежды. В воду можно было сползать, скользя голыми ягодицами по мокрому глинистому краю берега реки. Но лучше всего было прыгать с деревянных мостков, с которых производился забор воды. Только редко эти мостки оказывались свободными. То одна, то другая молодая баба, сделав два наклона коромыслом, зачерпывала ведрами прозрачную, чистую воду. Ловким движением она поправляла на плече коромысло и, не торопясь, удалялась, покачивая широким ладным станом. Полные белые икры вдавливали стопу во влажный прибрежный песок. Левый берег Сейма низок. Тут росли черный ольшаник, ива, осина, черемуха. А на сухих песчаных возвышенностях сосны.

По берегам Сейма на вязах, липах, дубах, как небольшие сережки, дуплянки висят. Рядом с ними золотистые щурки дежурят. Щурки — птицы красивые, но нетерпимые теми, кто пчеловодством занят, щурки пчел едят. Пчелы излюбленное лакомство для птиц. В дуплянках дикие пчелы живут, мед с цветов собирают. Раньше профессия была собирателей дикого меда, бортниками звали их. Кажется, существованию диких пчел больше беды нанесли люди, сельским хозяйством занимающиеся, чем щурки и собиратели дикого меда.

Избы деревенские, точно сестры родные, отличаются лишь размерами. Правда, те избы, что богаче, и стены имеют покрасивее, бревна их не выпирают, как ребра скелета динозавра, а бревнышко к бревнышку так плотно прилажены, лезвие бритвы между ними не просунешь. Изнутри бревна тесаные, гладкие, янтарем желтым отливают, такие стены принято перед праздником великим ножом скоблить, кипятком поливая. А в избах бедных бревна корявые, между ними пакля кусками торчит. В щелях тех полчища клопов государства свои образовали. В войне с хозяевами изб перевес, а знать и победа, всегда на стороне клопов была. У самых богатых дома кирпичом красным обложены, окна в них высокие, да широкие, блеском стекол красуются. На стенах висят в тонких деревянных рамках фотографии многочисленной родни. Время от времени хозяйка снимает их со стены, смахивает тряпочкой пыль и подолгу рассматривает слезящимися глазами. В красном углу горницы в тяжелой раме, в ризах висит темное с трудом различимое лицо. Над ним нимб виден. Значит, это лик святого. Только какого?.. В простенке часы-ходики висят с гирей на цеапочке. В форме сосновой шишки. У бедных окна маленькие, подслеповатые, вместо случайно выбитого стекла, пучок соломы или подушка торчит. Да, что говорить про богатых, полы у них деревянные, у некоторых даже крашеные, дорожки из рядна постелены, а в сенях на полу рогожа постелена. Чтобы в горницу грязи не носили, разувались в сенях… Чистота и строгость в таком дому. Зайдешь в такой дом по делу, стоишь столбом безмолвным у порога самого, боясь движением лишним что-то нарушить. Зыркнет глазами ледяными в незваного гостя, холодом от взгляда того по всем членам волны расходятся. Хозяин, тот и головы не повернет в сторону пришедшего — стоит ли расходовать взгляд-то на мелочь всякую. Не дай Бог, пришел во время неурочное, когда хозяева за стол сели. Запахом щей с говядиной все пространство заполоняется. Ситный хлеб, нарезанный, горкой на столе высится… Ком в горле у пришедшего возник, дух невольно перехватывает. Чтобы не задохнуться, приходится долго слюну глотать. А она, проклятущая, как назло рот заполняет. Нет, тут за стол пригласить не догадаются. Ждешь, когда хозяин внимание на тебя обратит, да, толкнув локтем хозяйку, скажет: «Узнай, что этому надо?» Но такого оборота событий долго приходится ждать, с ноги на ногу переминаясь. А обедающие не торопятся. Медленно перемещаются ложки по воздуху, еще медленнее двигаются челюсти. Продержав в покорности долгое время, до чаепития самого, наконец, смилуются, и хозяйка, вытирая тыльной стороной пухлой руки влажные, жирные от мяса губы, и еще раз окинув взглядом тебя презрительным, вроде вошь последнюю, скажет резко: «Ну, что тебе?»

«Да, вот мать прислала…»

Договорить не дадут, прерывают: «Не вовремя ты тут появился?.. Ну, ладно уж, возьми там, в углу сумку! Да не забудь сказать матери, пусть долг на жнивах отработает!» Берешь сумку, забрасываешь на плечо и уходишь, думая: «Ведь была приготовлена сумка с мукой, зачем так долго измывались?»… Одно хорошо, что вне дома богатея хлебаешь полным ртом воздух, насыщенный всеми запахами деревни.

Богатый крестьянин, а значит — кулак!

Таким называется словом.

Когда приглядишься, тут — что-то не так?..

Какая богатства основа?

Кого-то ограбил? Кого обманул?

Добыл все крестьянской смекалкой?

Без пая оставил бедняжку, вдову?

Честь, совесть отправил на свалку?

Теперь от соседей с поклоном почет,

Над ними богатством возвышен!

А тайно зовут тебя: «Сволочь и черт!»

И злоба в затылок твой дышит!

Твой дом под железом. Амбар под замком.

Ты крепкий хозяин — кулак!

Ты сам на селе себе власть и закон!

Тебя не согнешь просто так!

А время идет, и беда за спиной.

Но скрыто во мраке все это

И в ссылку отправят с детьми и женой!

Решат твою участь «Советы!»

Сколько раз село возрождалось, никто не знает. Создания летописей село не удостоилось. Местных Несторов-летописцев земля Рыльского уезда не родила. Горели избы, подожженные ударом молнии. Как спички горели. Горели и во времена татарских набегов. Молниеносных набегов следовало ждать по весне, когда вырастала высокая трава. В зеленом корме нуждались татарские всадники. В зиму не совершались набеги. Ожидать нападения следовало и с западной стороны, где Литва с Польшей козни против Руси замышляли.

Набат гремит, и мечется село,

Нет крепостной стены и земляного вала.

Откуда супостата принесло?

Был мирный день, и словно не бывало?

До города добраться, не успеть,

Осталось слишком времени немного.

Куда жену, детишек малых деть?

Опять приходится надеяться на Бога.

А супостат не ведает креста,

И на него не действует молитва.

Придет он даже с именем Христа,

И с православным начинает битву.

Что может в битве выставить село?

И из чего создать селу защиту?

Оружья нет, так издревле велось.

Со всех сторон село врагу открыто…

Кто взял косу, а кто-то взял топор…

Но большинство собралось в божьем храме.

Кто их спасет, ведь с давних пор

От войн село носило только раны?

Стучат копыта многих лошадей,

Налет молниеносный крымцев.

Добро они хватают и людей,

И некуда крестьянам бедным скрыться!

Одно осталось — спрятаться в лесу,

Но путь туда врагом отрезан.

Крестьянин в руки взял косу,

Но сбит конем, и саблею зарезан.

Его сосед стрелою поражен,

Навылет грудь его пробита.

Сгоняет враг детишек малых, жен.

Защитники села, до одного, убиты.

Храм подожжен, пылает, весь в огне.

Стенания, несутся вопль и крики.

Татарин лихо скачет на коне,

Священника глава торчит на пике.

Полыхают крестьянские избы. Черный дым заволакивает голубые небеса, и солнце проглядывает сквозь горький дым кроваво-красным пятном, словно гневом наливается. Враг уходит прочь, тащит за собой множество пленников, которые будут проданы на невольничьих рынках Крыма. Оставшиеся в живых крестьяне, успевшие спрятаться от татар, принимаются за работу. Рубят избы. Ставят церквушку малую. Возрождается земля. Мы привыкли славить князей, да царей по именам, забывая, что все живут они от стола крестьянского. Восстанет из пепла село, ведь оно — основа государства российского. Так было, и так будет, пока живы на Руси будут крестьяне!

Село мое

Вода в реке, как чистая слеза,

На правом берегу белеют хаты,

Небес высоких, чистых бирюза,

Плывущих облачков лохматых.

Макитры на плетнях и кувшины,

И струйки дыма от костров.

Под ветром клонятся вершины,

Дерев. Собачий лай, мычание коров.

И мак, завялыми головками поник,

Рукою человека вырван, сломан.

Повсюду слышен петушиный крик,

Гусей и уток кряканье и гомон.

От ивы косо распростерлась тень.

И по траве густой кузнечик скачет.

И к вечеру клонится летний день.

И роза лепестками горько плачет

Жужжаньем пчел и ос наполнен сад,

Цветов разлив благоухает,

Их нежный, тонкий, пряный аромат,

Разносится вокруг и тает.

Пролился дождик, лучшего не надо,

По лужам прыгай босиком и пой,

Гармонь звучит. Вечерняя прохлада,

И комаров летящих звонкий рой.

Усталое село уснуло, ночь добра,

И четки тени хат видны,

Как будто бы отлил из серебра.

Окрасил листья свет луны.

Живет село трудовой жизнью, обычной, серой, повседневной. Кто огородиной занимается, кто скотиной, кто трудами в крестьянском подворье. Все — при деле, даже дети малые. Только те, кто головой не достают до края стола, могут распоряжаться временем своим. Они его проводят по- разному. В коротких рубашонках, позволяющим безошибочно определить пол каждого, сидят в песке, пересыпают его из руки в руку, или деловито ковыряют палочкой землю.