12+
И снова о классике

Бесплатный фрагмент - И снова о классике

Эссе

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 150 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее
Ирина Глебовна Серебренникова

От автора

Человеческий ум пытлив и любознателен. Всё окружающее его неведомо и интересно, всё для него загадка. И к разгадке этих тысяч, миллионов больших и маленьких загадок стремилось человечество на протяжении всего своего существования.

Человек по природе своей творец. Познавая, изучая, он не может не создавать. Великое свойство созидания присуще людям, и это выделяет их из всего окружающего мира.

Человек по природе своей художник, и во всех его творениях в той или иной мере присутствует художественное начало. Гений одних дал нам бессмертные полотна, звуки, образы, покоряющие умы и сердца, художественный вкус других незаметно украсил нашу жизнь. Нет такого человека, которому было бы чуждо чувство прекрасного, нет и не может быть, потому что прекрасное в самой жизни, в природе, во всём, что окружает нас.

В «Рассуждении о науках и искусствах» на вопрос Дижонской Академии: «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов?» — великий мыслитель XVIII века Ж.-Ж. Руссо дал отрицательный ответ.

Было бы неоправданной смелостью полемизировать с одним из выдающихся просветителей. Но можно ли согласиться со всеми доводами? Это значило бы признать их правоту и утвердиться в парадоксальной мысли, что науки и искусства повергают народы в рабство, закрепощают их, развращают нравы.

«Необходимость воздвигла троны, — науки и искусства их утвердили».

Утвердили? — Потрясали троны, низвергали властителей, будили дух и волю, объединяли и вели за собой самых лучших, самых смелых и просвещённых представителей своей эпохи.

Убийственный смех Мольера, смелый вызов Радищева, обличающие полотна передвижников, страстные звуки «маэстро революции» Джузеппе Верди, — вот что заставляло бледнеть тиранов и поработителей.

Вспомним «Марсельезу» Руже де Лилля, гения одной ночи, как назвал его Стефан Цвейг. До каких высот поднимается художник, осененный великой идеей свободы и независимости!

Не блеск и роскошь дворцовых залов, не напыщенная важность «великого» короля, а Свобода на баррикадах вдохновила кисть Делакруа. А Греция, вдохновенная Греция, давшая нам образцы творений столь высокие, что вряд ли возможно подняться до них, Гимн свободному человеку, сильному и прекрасному, идеи добра и справедливости, подвиги ради освобождения народа находим мы в древнем эпосе и классической скульптуре.

Просвещение вывело человека из тьмы, рассеяло мрак, окружавший его. Образование и воспитание изменило его манеры, научило сдерживать порывы, обуздывать желания. Человек уже не действует по первому побуждению, а обдумывает свои поступки, предвидя их последствия. Но можно ли сказать, что

«… в нравах воцарилось пошлое и обманчивое однообразие, и кажется, что все умы отлиты по единому образцу?»

Образование расширяет кругозор, оттачивает мысль; знакомство с искусствами развивает художественный вкус. Человек просвещенный богат духовно; он интересен для окружающих. И это богатство человек ставит превыше всего.

Уважение к достижениям народов, к вершинам ранней цивилизации — одна из лучших традиций просвещения.

И не столь трудно под маской добропорядочности английского посла, выломавшего скульптуры Парфенона — бессмертные творения Фидия, пережившие 25 веков, узнать хищную лапу гитлеровцев, этих варваров XX века, разоривших янтарный кабинет в Пушкинском дворце.

Спасение сокровищ Дрезденской галереи русскими солдатами — не лучший ли это пример высокой морали?

Настоящий художник связан с народом, творит для него и в творчестве своём прислушивается к голосу народа.

Жизнь, чаяния народные, его горести, радости, его представления и мечты — вот благодатнейший и благодарнейший источник вдохновения художника.

Живительные силы этого источника находим мы в поэзии Пушкина и Роберта Бёрнса, прозе Толстого и Диккенса, полотнах Репина и Рембрандта, музыке Глинки и Бизе.

Постановка и разрешение общечеловеческих проблем: любви, дружбы, чести, сопротивления злу, торжества разума и справедливости обессмертили творения Шекспира.

«Держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести её истинное лицо и её истинное — низости, и каждому веку истории — его неприкрашенный облик», — это понимание задач театра, вложенное Шекспиром в уста Гамлета, можно смело перенести на все виды искусства.

Для каждого поколения свойственно стремление к новому. Проходят века, меняются формы, стили. Но лучшие традиции искусства, его задачи остались прежними.

«Воспроизведение жизни, её объяснение, произнесение приговора».

К этому определению Н. Г. Чернышевского добавлю: воспитание молодого поколения, провозглашение передового будущего.

Художник должен быть впереди своего времени, чтобы не остаться позади.

I

Как хороши, как свежи были розы…

Судьба одной строки

Есть поэтические строки, которые не только остаются в памяти встретившихся с ними однажды, но и вызывают поэтический отклик собратьев по перу.

Такова строка:

«Как хороши, как свежи были розы…», известная, в основном, по стихотворению в прозе И. С. Тургенева. Строка эта заимствованная, в чем писатель сразу и признается, не называя, впрочем, первоисточника.

Тургенев — не единственный литератор, чье внимание привлекла эта первая строчка стихотворения И. П. Мятлева «Розы».


I. Иван Петрович Мятлев (1796 — 1844)


Человек богатый и родовитый, прожил свой век завсегдатаем светских и литературных салонов, где пользовался славой присяжного остряка, автора забавных куплетов, эпиграмм, шуточных импровизаций.

Наибольшую известность получила его сатирическая поэма «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границей — дан л’этранже», написанная в период с 1840-го по 1844 год. В поэме с неподдельным юмором высмеяны характеры и нравы среднедворянского общества.

Мятлев-лирик писал романсы и элегии. Самое лучшее и памятное из лирических стихотворений — «Розы» — создано в 1834 году. Элегия начинается восторженным описанием роз, столь любезных сердцу лирического героя, взлелеянных и оберегаемых им.

Однако заветные цветы сорваны и преподнесены прелестной деве, достойной этого дара. Она — царица в венке из свежих цветущих роз, вокруг нее вьются радость и любовь.

Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.

В этой строке появляется что-то тревожащее. «Казалось» — выражение неуверенности; «рок» — не может сулить долгого счастья, напротив, он — носитель неотвратимой беды.

Действительно, две заключительные строки звучат трагически:

И где ж она? … В погосте белый камень,

На камне — роз моих завянувший венок.

II. Иван Сергеевич Тургенев (1818 — 1883)


На склоне лет создал единственный в своем роде цикл «Стихотворения в прозе». Из пятидесяти одной миниатюры, написанной в период с февраля 1878-го по июнь 1882 года, одна из наиболее проникновенных вдохновлена первой строчкой мятлевской элегии:

«где-то, когда-то давным давно тому назад я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти:

КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ…»

Этот стих стоит в заглавии и проходит рефреном от начала до конца миниатюры.

Пожилой одинокий человек в ненастную зимнюю пору мысленно обращается в прошлое, в годы юности.

Перед ним появляется пленительный образ девушки с простодушно-вдохновенными задумчивыми глазами, следящей из окна летним вечером за появлением первых звезд. И весь дом, наполненный когда-то веселым шумом семейной деревенской жизни: молодые добрые голоса, звуки старенького пианино, воркотня патриархального самовара…

Тем печальнее возвращение в сумеречное настоящее. Дом холоден и пуст. Все умерли, умерли… Единственный товарищ — старый пес — жмется у ног хозяина.

Как хороши, как свежи были розы…

В этой строке, такой лиричной, такой запоминающейся, звучит печаль; в ней — заданность, предопределенность конца.

Розы хороши и свежи, но они были хороши, были свежи. То есть, это строка — воспоминание о том, что было. Поэтому так остро воспринимается их нынешнее состояние. Розы увяли — это неизбежно, и вместе с ними утрачено все, что было когда-то, подобно цветам, прекрасным и свежим.

В мятлевской элегии это умершая возлюбленная лирического героя. Для Тургенева — короткое цветение и свежесть роз, одиночество и близость ухода.


III


Выйти из атмосферы обреченности, заданной мятлевской строкой, попытался поэт, известный нам под инициалами К.Р. (великий князь Константин Константинович Романов — 1858—1915).

Личность, разносторонне одаренная, К.Р. был не только поэтом, но и актером, музыкантом и переводчиком.

Для офицеров Измайловского полка им были организованы «Измайловские досуги» — своего рода литературно-музыкально-театральное объединение. К состязанию «Измайловских досугов» на тему из «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева и появилось в декабре 1886 года стихотворение К.Р. «Розы».

Примечательно, что, не чураясь мятлевской строки, поэт развивает тему Тургенева — тему своей собственной судьбы в ауре прекрасных свежих роз.

Три строфы четко разграничивают время: было, есть, будет.

Первая строфа — обращение к молодости, безоблачной и беззаботной жизни, когда благоухали цветы, сияла луна, пел соловей и т. д.

«КАК ХОРОШИ ТОГДА, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ!»

Настоящее не столь безоблачно. Поэт упоминает о бедах и печалях, встретившихся на его пути. Но эти скорби не погасили в нем оптимизма.

Большая часть второй строфы — это обращение к подруге («мой друг»): не унывать, взглянуть на прекрасный божий мир, душистый сад, снова увидеть

«КАК ХОРОШИ ТЕПЕРЬ,

КАК СВЕЖИ ЭТИ РОЗЫ!»

В третьей строфе надежда на счастливые перемены звучит еще увереннее. За выстраданное воздастся сторицей, вернется то, что уже было раньше: расцветшие долины, кроткая луна, соловьиный рокот. И, как заключительный аккорд:

«КАК ХОРОШИ ТОГДА,

КАК СВЕЖИ БУДУТ РОЗЫ!»

Так из символа печали и мрачных предчувствий свежие розы превратились в символ надежды, чистой непреходящей красоты, которой не грозит увядание.


IV


Одно из светил Серебряного века Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев — 1887—1941), провозглашенный «королем поэтов» 27 февраля 1918 года на поэзовечере в Политехническом музее в Москве, — также внес свой вклад в историю знаменитой строки.

В марте 1918 года он навсегда покинул Россию и в 1921 году принял эстонское гражданство.

Во второй половине своей жизни Игорь Северянин возвратился от изысканно-иронических поэз к изначально провозглашенному им «примитиву» и «открытости».

«ЧЕМ ПРОЩЕ СТИХ, ТЕМ ОН ТРУДНЕЕ…»

«КЛАССИЧЕСКИЕ РОЗЫ» были написаны в 1925 году и вошли в сборник стихов того же названия, выпущенный в 1931 году в Белграде.

Вряд ли можно назвать случайным рождение этого шедевра. Тема утраченной родины становится одной из главных в творчестве поэта — полубеженца, полуэмигранта.

Эпиграф к стихотворению — первая строфа мятлевской элегии. Чисто формально оно пересекается с «розами» К.Р.: три строфы, три времени — были, ныне, будут.

Но лаконизм, простота, ясность соединены с такой глубиной мысли; трагизм с таким светлым оптимизмом, что к этому небольшому стихотворению хочется возвращаться снова и снова. Стихи положены на музыку уже в наше время (композитор Олег Иванов) и вошли в репертуар лучших современных исполнителей.

В стихотворении Игоря Северянина собственная судьба поэта переплетена с судьбой страны, его родины, неотделима от нее. В нем и грусть по ушедшему, когда в сердцах людей роились ясные грезы, и короткая констатация трагических перемен в стране. Цветы превратились в «розы воспоминаний о минувшем дне». Кстати, розы эти — не увядшие; они также хороши и свежи, как раньше.

Проходит время, и появляется надежда на возрождение страны. «ВЕРНУТЬСЯ В ДОМ РОССИЯ ИЩЕТ ТРОП…»

Но самому поэту уже нет места в этом новом доме. Как многие творцы, он предчувствует свою кончину. И снова поворот — его не будет, но страна не отвергнет поэта. Она помнит о нем, любит его и достойно почтит его память.

«КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БУДУТ РОЗЫ,

МОЕЙ СТРАНОЙ МНЕ БРОШЕННЫЕ В ГРОБ!»

Эти строки выбиты на могильном памятнике поэта, которому не грозит забвение, на Александро-Невском кладбище в Таллине.


V


Все любители поэзии, без сомнения, должны быть признательны И. Мятлеву за то, что свое элегическое воспоминание о рано оставившей его возлюбленной он начал такой проникновенно-щемящей строкой.

Эта строка, вдохновившая И. С. Тургенева, сопровождает горькие размышления писателя об уходящей жизни тихой печальной мелодией и придает «Стихотворению в прозе» лиризм и поэтичность.

Конкурсный опыт К.Р., поэзия которого грешит вторичностью и изобилует «общими местами», интересен, однако тем, что автор воспротивился минорности строки и попытался повернуть ее на мажорный лад, «не дал розам увянуть». И в этом смысле предварил северянинские «классические розы», ставшие, по моему мнению, апофеозом, строки

«КАК ХОРОШИ, КАК СВЕЖИ БЫЛИ РОЗЫ…»

Молитва

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть,

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

В этом удивительном произведении Михаил Юрьевич Лермонтов не приводит текста молитвы, не называет того, к кому она обращена. Читателю представляется возможность воссоздать в своем воображении моление, в котором «созвучье слов живых» дышало бы святостью, обладало силой благодатной.

Само по себе обращение к литературному жанру молитвы представляется явлением необычайным. Поэт беседует не наедине со Всевышним, поверяя ему свои сомнения и упования. Не повторяет слов молитвы в Божьем храме вместе с другими молящимися. Но исповедально обращается к миру себе подобных, им адресует поэтические страницы, доверяет свою боль, переживания, надежды и ожидает понимания, поддержки и ответного сочувствия.


Дмитрий Веневитинов (1805 — 1827), активный деятель кружка «любомудров», за год до своей ранней смерти обратился в стихах к невидимому хранителю души. Его желание, его чаяние — уберечь свою обитель, свою душу от обольщения, лени, зависти, лжи и коварства, воспитать в ней «огонь возвышенных страстей» («Моя молитва», 1826).

Вот еще одна молитва М. Ю. Лермонтова. Она полна нежности и любви. Поэт вручает Божией матери, «теплой заступнице мира холодного», достойную душу невинной девы.

В тяжелые для России годы Первой мировой войны голоса русских поэтов вливаются в общий хорал молитв русских людей о жизни воинов, о победе на поле брани.

Такова «Молитва матери» Сергея Есенина, в которой соединены и тревога за жизнь солдата, и гордость за его ратный подвиг.

Поистине трагического звучания полна «Молитва» Анны Андреевны Ахматовой. Ради Отечества поэтесса готова на непомерные жертвы: ей не страшно перенести годы недуга, потерять друга и даже ребенка, лишиться своего «таинственного песенного дара», лишь бы

Туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

В шестидесятые годы ХХ столетия Булат Шалвович Окуджава создал свою «Молитву Франсуа Вийона». Обращение к Господу, прозвучавшее от имени поэта средневековой Франции с подкупающей подлинностью интонаций Вийона, оказалось понятным и близким нашим современникам.

Это он, вечно голодный бездомный Франсуа, просит дать «каждому, чего у него нет». Это он, изгнанный отовсюду и немало претерпевший от сильных мира сего, смешивает сарказм с великодушием: «дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть». И кто, кроме автора «Баллады повешенных», мог обращаться к Всевышнему с казалось бы недопустимой просьбой: «Каину дай раскаянье!»

Поистине единые устремления и гуманизм высокого поэтического духа не знают границ времени и пространства, преодолевают национальные и конфессиональные различия.

И если Вийон верит:

Наш вседержитель благ, я это знаю,

И с верой сей мне жить и умереть,

то и Окуджава заканчивает свою молитву утверждением:

…верит каждое ухо тихим речам твоим,

Как веруем и мы сами, не ведая, что творим.

Уже в нашем, ХХI веке свою молитву сотворил поэт Евгений Макаров. Это, прежде всего, покаянная исповедь человека, понимающего сколько вреда принесено людьми окружающей природе их варварским отношением к лесам и обитателям лесов, их губительными проектами преобразования (реки вспять, смрадные заводы и т. д.).

Высок эмоциональный накал «Молитвы прощения». Речь идет уже о нравственном падении людей, их бездуховности. Автор осознает и свою собственную причастность к тем прегрешениям, тем черным деяниям, что были совершены в нашей стране в прошлом веке и не изжиты до настоящего времени. Он чувствует личную ответственность за то,

…что жили без забот,

За всех бомжей и всех сирот,

За опустевшие деревни,

За наш язык забытый, древний…

Последнее тем более актуально, что «Молитва прощения» появилась в печати в 2007 году, объявленном Годом русского языка. Обращаясь с покаянием к Святой Руси, поэт самым большим грехом считает забвение дороги в Храм, забвение Бога. Сотворенная молитва очищает душу, дает уверенность, что просьба будет услышана:

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

(М. Ю. Лермонтов, 1839 г.)

Два стихотворения о любви

Русская поэзия полна звуков любовной лирики, которая воспевает удивительное чувство, приносящее столько надежд, радости, а порой и разочарования.

Восхитительные поэтические портреты возлюбленных, тончайшие нюансы душевных движений влюбленных, искренность чувств от мимолетных увлечений до той любви, что выпадает человеку один раз и остается с ним на всю жизнь.

Этот год знаменателен двумя датами в культурной жизни страны: 215 лет со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина и 200 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова.

Вспоминаются два лирических стихотворения поэтов, так по-разному выразивших свои чувства, но в одинаковой мере вызывающих и в наше время восхищение и сопереживание.


А. Пушкин

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем…

Всего восемь строк признания, прощания и… благословения. Сознавая, что любовь в его душе угасает, поэт отваживается на это признание — единственное — первое и последнее. Как бы мимоходом он упоминает о своих переживаниях:

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим…

Но это не главное — поэт заботится о том, чтобы своим признанием не потревожить, не опечалить ту, которую любил и еще любит:

Я не хочу печалить вас ничем.

Так бережно может обращаться к женщине человек, который знает цену любви, умеет беречь и хранить воспоминание о ней.

В заключительных строках душа поэта раскрывается полностью:

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Это не крик боли — это обращение ко Всевышнему с мольбой о счастье все еще любимой, апофеоз благородства и возвышенности чувства, данного богом единственному существу на земле — человеку.


М. Лермонтов

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье…

Эти строки обескураживают. Поэт отдает должное красоте той, что сейчас перед ним, но не допускает мысли о своей влюбленности в нее.

В этих строках нет ни нежности, ни теплоты — это скорее констатация факта. Почему же поэт обращается к ней?

Кажущееся сходство красавицы с подругой юных дней воскрешает в его памяти горькие воспоминания о молодости, «погибшей молодости», о прошлом страданье, которое не покидает его.

Но напрасно он вглядывается в прекрасное лицо, долгим взором вникая в ее глаза, — перед ним лишь копия, далекая от оригинала.

…не с тобой я сердцем говорю…

…………………………………….

В твоих чертах ищу черты другие…

………………………………………..

В глазах огонь угаснувших очей…

Эта почти мистическая картина поражает безысходностью.

Можно сострадать поэту, но нельзя ничем помочь, не найти слов, которые принесли бы утешение.

Мучительное сознание невозвратимости прошлого остается до конца жизни поэта — стихотворение написано летом 1841 года незадолго до его гибели.


Два стихотворения о любви…

В моем представлении они дополняют друг друга. От благоговейного чувства и обращения к небесам до неизбывного страдания и верности памяти навсегда ушедшей возлюбленной.

Второе «Я»

Двойственность человеческой натуры издавна привлекала внимание писателей и поэтов, этих «инженеров человеческих душ».

С одной стороны — восторженное восприятие окружающего мира, созидательное творчество, любовь ко всему живому; с другой — неприятие действительности, попрание нравственных устоев, гётевский дух отрицания.

Два человека в одном, их противостояние друг другу, скрытая борьба по воле авторов предстали перед читателем.

А. С. Пушкин в стихотворении «Демон», написанном в 1823 году в южной ссылке, дает характеристику злому гению, который вторгается в душу молодого человека и отравляет её ядом сомнения.

Современники Пушкина видели в демоне реальное лицо, даже называли Александра Раевского. Но сам автор отверг такое толкование демона и интерпретировал свое произведение по-иному. Незрелое молодое сердце, доступное всему прекрасному, соприкасается с «вечными противоречиями существенности», влияние которых навсегда уничтожает лучшие надежды и «поэтические предрассудки души» (А. Пушкин. «О стихотворении «Демон»).

В небольшом стихотворении начертаны и отличительные признаки недуга и его губительное влияние на нравственность общества.

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

В туманном октябрьском Петербурге уже в XX веке поэт А. А. Блок встречает странного незнакомца («Двойник»). Это стареющий печальный юноша, его шепот — жалоба на усталость и бесцельность шатаний в промозглом тумане. Поэту, который сам тоскует об ушедшей молодости, о потерянной возлюбленной, начинает казаться, что этот незнакомец знаком ему.

Быть может, себя самого

Я встретил на глади зеркальной?

Какой безысходностью, предчувствием беды веет от этой встречи! От блоковского «Двойника» короткая нить к «Черному человеку» С. А. Есенина.

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

Сентябрь, осыпающиеся листья, свист ветра над пустым полем и черный человек, являющийся поэту ночной порой. Непрошеный гость читает скандальную книгу жизни поэта. Мальчик из крестьянской семьи, «желтоволосый с голубыми глазами», превратился в прохвоста и забулдыгу. Изящный юноша, поэт, у которого было много прекраснейших мыслей и планов, теперь всего лишь

…жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

Вся окружающая обстановка полна внутреннего драматизма: где-то плачет зловещая ночная птица, слышен деревянный стук копыт невидимых всадников, а рядом опять черный человек. Он нагоняет страх, он судит, он обличает. Судит тех, кто считает счастьем «ловкость ума и рук», обличает фальшь и лживость «изломанный жестов».

В стране «отвратительных громил и шарлатанов» высшее искусство — казаться простым и улыбчивым даже при самых тяжелых утратах. Черный человек старается быть объективным:

Я не видел, чтоб кто-нибудь

Из подлецов

Так ненужно и глупо

Страдал бессонницей.

Да, подлец не мог бы так безжалостно обнажить темные стороны своей жизни, стать для самого себя «черным человеком» и в ярости разбить зеркало, в котором отразился он сам.

«Черный человек» — трагическая исповедь С. А. Есенина незадолго до его гибели.


Герой стихотворения В. С. Высоцкого, не прибегая ни к каким иносказаниям, открыто заявляет о своих странных вкусах и запросах, о своем втором «я».

Во мне два «я» — два полюса планеты,

Два разных человека, два врага.

«Второе «Я»

Тот, кто «живет от первого лица», интеллигентен, мягок, без словаря читает Шиллера, даже в мыслях не позволяет себе лишнего.

Зато второе «я» имеет обличье грубого, злого, нетерпимого мерзавца. Измельчавший «демон» грызет стаканы, бьет витрины и лица прохожих, за что и получает положенный «срок».

Тот, кто «живет от первого лица» возмущенно и страстно отрекается от своего двойника:

Мне чуждо это «ё» моё второе!

Нет, это не моё второе «Я»

Загвоздка в том, что, пытаясь задавить в себе «мерзавца» наш герой не уверен, то ли второе «я» он давит, которое нужно; нет ли здесь ошибки?

В. С. Высоцкий точно рисует реалии нашей действительности, которые и по сей день своей несуразностью вызывают боль и обиду за нас самих.


В шутливом стихотворении О. В. Юркова проблема двойственности получила неожиданное освещение. Автор раздвоился.

В первый раз меня зарисовали…

…………………

Есть бумажный я, и я живой.

Превратился в двойняшку самого себя, нарисованного. Но живого человека отделяет от рисунка целая пропасть. С годами она становится все глубже, в ней исчезают труды, большие и малые дела — все то, что изменило и привнесло время.

Тот, бумажный, остался «тенью птицы». Автор надеется «преодолеть тягостный разрыв», даже изобретает способ, простой и действенный. Его можно найти в сборнике О. Юркова «Яровая борозда».

И последнее. Хватит ли у нас самих смелости заглянуть в собственную душу? Что из прожитого мы примем безоговорочно? От чего отречёмся?

Одинокие паруса

День рождения Михаила Юрьевича Лермонтова (15 октября) для меня такое же значимое событие, как 6 июня.

Поэтому я сразу обратила внимание на статью Дмитрия Шеварова «Осенние паруса», с помещенным в ней автопортретом поэта.

Дмитрий Геннадьевич Шеваров — журналист, публицист и прозаик, автор нескольких книг. В «Российской газете» он ведет рубрику «Календарь поэзии».

Статья, которая привлекла мое внимание, опубликована в номере 191 (неделя с 26 августа по 2 сентября 2010 г.) и открывается такой знакомой строкой «Белеет парус одинокий…».

Немного рановато? Но лермонтовский парус был написан именно 2 сентября 1832 года.

И тот одинокий парус, жестоко преследуемый бурями во мгле на жизненном море, вышел из-под пера Александра Сергеевича Пушкина тоже осенью 17 сентября 1827 года.

И парус Ивана Алексеевича Бунина «Высокий, белый и тугой» удаляется от берега на закате осеннего дня 14 сентября 1915 года.

Вот уж, поистине, «осенние паруса»!

И никак не лишний и, несомненно осенний парус, безрассудный и трагический, нашего современника Владимира Семеновича Высоцкого:

Парус! Порвали парус!

Каюсь…

«Беспокойство»

Обо всем этом более подробно и красочно написал автор статьи.

«Есть у русских поэтов такие пересечения и совпадения, которые очевидно не случайны, но рационально объяснить их нельзя» — размышляет Дмитрий Шеваров, и в унисон его мыслям я вспоминаю стихотворение современника А. С. Пушкина Николая Михайловича Языкова «Пловец»:

Смело, братья! Ветром полный,

Парус мой направил я!

И не страшно, что крепчает ветер, и вал грозит увлечь ладью с гребцами в бездну:

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Прекрасное слово «помужествуем» — сильное, твердое; в нем желание испытать себя, в нем жажда преодоления и победы настоящего мужчины. Награда за мужество — блаженная страна там, за далью непогоды, где

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда заносят волны

Только сильного душой!

И возвращение к парусу — этому символу стойкости и надежды:

Смело братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой.

Какие звонкие, энергичные и жизнелюбивые стихи 26-летнего поэта!

А вот еще одно стихотворение: «Думы беглеца на Байкале». Автор его, Дмитрий Павлович Давыдов (1811 — 1888), между прочим, племянник легендарного Дениса Давыдова, этнограф, поэт, учитель. Долгие годы он жил в Сибири, работал в Северо-Восточной Сибирской экспедиции, изучал нравы, фольклор и быт народов Сибири, издал «Русско-якутский словарь». «Думы беглеца на Байкале» — стихотворение, в несколько измененном виде ставшее народной песней, не только рассказ о каторжнике, совершившем удачный побег из Акатуйских рудников. Это небольшой географический экскурс в суровый край с упоминанием городов Шилки и Нерчинска, реки с красивым и строгим названием Баргузин и, наконец, славного моря — привольного Байкала.

Герой ведет борьбу за жизнь со всем окружающим миром. Ему страшны и прожорливый зверь, и горная стража, и пуля стрелка. Но было и другое: бежать пособил старый товарищ; крестьянки кормили хлебом, «парни снабжали махоркой».

Почуя волю, беглец ожил и с обретением свободы творил чудеса изобретательности. Через реку пускался на сосновом бревне, для плавания «по морю» обзавелся отличным судном — омулевой бочкой. А парус? Где же парус? «Парусом служит армяк дыроватый». Сила духа, упоение свободой и с таким парусом приведет к родному селению.

Славное море — привольный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка…

Ну, Баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко!

Античность в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

«Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин».

Оценка, данная гению Пушкина Ф. М. Достоевским, отражает присущие поэту свойства русского национального характера — способность к перевоплощению, «всемирную отзывчивость».

Начиная с первых произведений, которые исследователи-пушкиноведы относят к 1813 году, его поэзия — творческий отклик, порожденный вечно молодым искусством античного мира.

Подобно К. Н. Батюшкову, Пушкин знакомился с поэзией древних греков по переводам, легко усвоив тон «изящного эпикуреизма». Главные темы его ранних стихов — дружба, любовь, наслаждение жизнью, восприятие жизни во всей полноте с ее светом и тенью.

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем.

Право, нам таким бездельем

Заниматься недосуг, —

убеждает поэт своего приятеля, атеиста и вольнодумца Е. И. Кривцова. Весь сонм богов греческого Олимпа слетается на страницы пушкинских рукописей и не последнее место занимает бог виноделия Дионис (в римской мифологии Вакх).

Знаменитая «Вакхическая песня» — гимн вину, солнцу и разуму:

Поднимем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Жизнеутверждающее начало, неприятие своего ухода и полного забвения звучит в одном из поздних стихотворений Пушкина, известном теперь каждому школьнику стихотворении «Памятник», идея которого восходит к римскому поэту Горацию:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит…

В своем стремительном развитии Пушкин быстро преодолевает узкие рамки первоначальной школы «изящного материализма», поднимаясь до высокой элегичности романтического плана. Этому способствовали решительные перемены в его жизни, новые впечатления от роскошных пейзажей Кавказа и Крыма, чувство радостного обновления и свободы. Правда, это чувство с самого начала отравлено самой причиной перемены — ссылкой. Поэтому обращение Пушкина «К Овидию», высланному когда-то из Рима в те же места императором Августом, кажется совершенно естественным. Сострадая Овидию, понимая его слезы, поэт поверяет печальные картины, отраженные в унылых элегиях, где изгнанный певец «свой тщетный стон потомству передал».

Но для Пушкина, жителя севера, «скифские берега» не кажутся мрачной пустыней, а свод небес туманным, как «гражданину златой Италии». Светлый оптимистический пушкинский взгляд на жизнь озаряет строки, заканчивающие элегию. Воспоминания об ушедших не угасают, в сердцах потомков природа затрагивает сходные струны — значит, жизнь неистребима.

Трагические события декабря 1825 года нашли отзвук в стихотворении «Арион», где миф об Арионе — греческом поэте и музыканте переведен в современный Пушкину план.

Буря разбила челн, и все, кто так дружно напрягал парус, погружал в глубь волн весла и сам кормщик у руля — все утонули, И только таинственный певец живым выброшен на берег грозою.

Я гимны прежние пою…

В этой строке весь смысл иносказания. Друзья поэта погибли, но сам он жив и не изменил своих убеждений, остался верен их идеалам. И в тридцатые годы Пушкин обращается к наследию античности; среди произведений, написанных в это время, переводы из Катулла и Анакреона — «Подражания древним».

Глубокое понимание значимости античного словесного искусства для развития русской литературы выражено в восторженном отзыве на перевод Н. И. Гнедичем величайшего произведения древности — гомеровской «Илиады»:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи.

Старца великого тень чую смущенной душой.

В заметке по поводу выхода перевода «Илиады» в свет в 1829 году Пушкин писал: «С чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие года жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская „Илиада“ перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем дать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность».

В первом в русской литературе романе в стихах «Евгений Онегин», романе реалистическом, обращение к античности получает новое направление; образы греческой и римской мифологии и литературы играют особую роль в изобразительном арсенале поэта и способствуют решению новых задач.


Среди главных героев романа первое место принадлежит самому автору — молодому поэту, «истинному эллину» по открытому и радостному восприятию окружающего мира:

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал…

Заметим, между прочим, что название «Лицей» восходит к названию района на окраине древних Афин, где был расположен знаменитый гимнасий и где читал лекции величайший ученый древнего мира Аристотель. Пушкин, воспитанник царскосельского Лицея, признается:

Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал…

Это признание принимается сочувственно: любой юноша предпочтет занимательнейший роман римского классика Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» обличительным речам и философским диалогам сурового республиканца Цицерона, потрясавшего своими выступлениями римский сенат. Хотя поэт здесь, наверняка, лукавит — читал он и Цицерона и Плутарха и особенно поэтов — лириков: Овидия, Горация, Катулла. Не потому ли «Близ вод, сиявших в тишине», ему стала являться муза? И какая именно? Среди девяти муз, покровительниц искусств и наук, перечисленных греческим поэтом Гесиодом в поэме «Теогония», где он систематизировал мифы о происхождении богов, целых четыре покровительствовали поэзии.

Музой молодого Пушкина была, конечно же, Эрато — муза любовной эротической поэзии — «ветреная подруга» поэта, за которой «буйно волочилась молодежь минувших дней и которая резвилась, «как вакханочка».

Позднее ее заменила Евтерпа — покровительница лирической поэзии, явившаяся «барышней уездной»

С печальной думою в очах,

С французской книжкою в руках.

Со временем свои права заявит и Каллиопа — муза эпической поэзии; вернее, поэт сам обратится к ней в конце седьмой главы:

Благослови мой долгий труд,

О, ты, эпическая муза!

Но до этого так далеко! Юноша-поэт купается в море светских удовольствий. Он — непременный участник дружеских пирушек, где благословенное вино «сверкает Иппокреной» — струей легендарного ключа, вдохновлявшего поэтов.

Автор — восторженный театрал, воспевший русскую Терпсихору (музу танца), балерину Истомину, окруженную толпой лесных богинь-нимф. Ее полет легок, как полет пуха из уст бога ветров Эола. Поэт любит балы, он влюблен во всех красавиц и сравнивает их с вечно юными мифологическими богинями: девственной богиней охоты Дианой и румяной богиней цветов Флорой. А ножка Терпсихоры вызывает в нем прекрасные и грустные воспоминания о глубоком чувстве, о часах и минутах, проведенных рядом с НЕЙ у предгрозового моря.

Берега Тавриды, увиденные Онегиным во время путешествия, рисуют воображению автора (именно автора, а не его героя) сцены самопожертвования Ореста — потомка Атрея (Атрида) и его друга Пилада. Юноши попали в страну тавров, и, по местным обычаям, один из них должен был быть принесен в жертву богине охоты Артемиде. Каждый из друзей, желая спасти другого, предлагал в жертву себя, и только заступничество сестры Ореста Ифигении, жрицы Артемиды, спасло им жизнь.

Именно сам автор слушает «немолчный шепот» морской богини Нереиды. Он вспоминает грозного Митридата, последнего Понтийского царя, побежденного римским полководцем Помпеем; Митридата, который не вынес горечи поражения и здесь, на берегах Тавриды, покончил жизнь самоубийством.

Совсем другие чувства вызывает у поэта русская деревня. Среди полей и лугов он понимает, что

…рожден для жизни мирной.

Для деревенской тишины.

Огромный сад представляется ему приютом задумчивых лесных божеств дриад; он бродит над пустынным озером, сам себе предписав ничегонеделанье (far niente). Но утверждая: «Летучей славы не ловлю», поэт, может быть, невольно обманывает себя. Позднее он замечает:

Без неприметного следа

Мне было б грустно мир оставить

и надеется, что сложенная им строка не потонет в Лете-реке забвения, которая поглощает стихи бездарных поэтов.

Вряд ли автор действительно мог иметь подобные опасения. Просто годы берут свое — приближается полдень жизни. Если ранее он объявил себя врагом Гимена, покровителя брака, поскольку

В домашней жизни зрим один

Ряд утомительных картин,

то к тридцати годам его идеал меняется:

Мой идеал теперь — хозяйка,

Мои желания — покой,

Да щей горшок, да сам большой.

Прощание с юностью — прощание с аллегорическим поэтически условным миром, с классицистическим каноном.

«Я классицизму отдал честь!

Хоть поздно, а вступленье есть», —

заканчивает поэт седьмую главу романа.


Если автор романа — «истинный эллин», принимающий жизнь во всем ее многообразии и радующийся этому многообразию, то главный герой Евгений Онегин — полная ему противоположность. Этот баловень судьбы,

Всевышней волею Зевеса

Наследник всех своих родных,

берет от жизни все, что она предлагает ему, и хандрит от пресыщенности и безделья. Крылатая фраза, злободневная до сего времени:

Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь —

отражает степень образованности героя романа, который, не утруждая себя серьезным изучением наук, «коснулся до всего слегка». Немного латыни — ровно столько, чтобы разобрать эпиграф и поставить в конце письма «vale» (будь здоров). Пикантные эпизоды из жизни известных деятелей прошлого, начиная с легендарного основателя Рима. Два стиха из поэмы Вергилия «Энеида». Имена легендарного создателя «Илиады» Гомера и греческого идиллического поэта Феокрита, которых при случае можно «побранить», или римского сатирика Ювенала — о нем уместнее «потолковать».

Вполне достаточно, чтобы прослыть в свете умным и образованным молодым человеком!

Зато сколько сил отдано изучению «науки страсти нежной», воспетой Овидием Назоном в поэмах «Наука любви» и «Лекарство от любви»; сколько внимания уделяется собственной внешности, сколько ухищрений, чтобы стать подобным

…ветреной Венере,

Когда, надев мужской наряд,

Богиня едет в маскарад.

Автор не единожды подчеркивает разность между собой и своим героем. Театр, этот храм искусств для поэта, для Онегина — место, где нужно появляться, потому что в свете модно быть «почетным гражданином кулис» и считается хорошим тоном обшикать героинь трагедий Федру и Клеопатру.

Для поэта сцена — волшебный край, балет —

…русской Терпсихоры

Душой исполненный полет.

Реакция Онегина на балетные представление прямо противоположна:

Балеты долго я терпел,

Но и Дидло мне надоел.

Пушкин любит деревню, называет ее «прелестным уголком», где

…друг невинных наслаждений

Благословить бы небо мог.

Онегин уже на третий день понимает,

Что и в деревне скука та же,

Хоть нет ни улиц, ни дворцов,

Ни карт, ни балов, ни стихов.

Жизненный опыт только добавляет скептицизма и углубляет равнодушие к окружающему и окружающим. От скуки — дружба с Ленским, от скуки — визит к Лариным. Как небрежно, свысока сказано:

Ах, слушай, Ленский, да нельзя ль

Увидеть мне Филлиду эту,

Предмет и мыслей, и пера,

И слез, и рифм et cetera…

Простенькая сельская барышня Ольга Ларина никак не могла быть отождествлена с фракийской царевной, героиней греческого мифа. Филлида, не дождавшись в назначенное время возлюбленного, покончила с собой и была превращена богами в миндальное дерево. Прибывший жених, сраженный горем, обнял ствол, и миндаль… расцвел.

В словах «Филлиду эту» звучит явная насмешка, как и в пренебрежительном «et cetera». Это не случайность, а покровительственно-равнодушное отношение к юноше и предмету его обожания, как и последующее поведение Онегина на балу у Лариных. Не в этой ли небрежной просьбе — начало трагического финала — дуэли?

А как высокомерен Евгений в сцене первого объяснения с Татьяной Лариной!

Какое любование собой и какая выспренность выражений:

Скажу без блесток мадригальных:

Нашед свой прежний идеал,

Я верно б вас одну избрал

В подруги дней моих печальных;

какой менторский тон:

Учитесь властвовать собою,

и уж совершенно неуместно:

Судите ж вы, какие розы

Нам заготовит Гименей

И, может быть, на много дней.

Таков Онегин в первых главах романа. Рисуя портрет своего героя, Пушкин часто обращается к античной мифологии и истории, что характерно для литературной традиции того времени. Но автору удается таким образом внести в описание элементы сарказма, придать ему иронический тон.

Владимир Ленский изображен в более мягкой, сочувственной манере. Юноша — выпускник Геттингенского университета вернулся к родным пенатам (домашним богам, родному дому). Пылкий мечтатель, восторженный поэт-романтик. В нем много от самого автора романа. Владимира сопровождают музы:

И муз возвышенных искусства

Счастливец, он не постыдил:

Он в песнях гордо сохранил

Всегда возвышенные чувства.

Ленский влюблен; любовь его чиста и безыскусна. В милой простодушной Ольге Лариной восторженный взгляд поэта находит тысячу достоинств, которых и нет на самом деле. В альбом Ольге он рисует

…сельски виды,

Надгробный камень, храм Киприды.

Изображение храма богини любви Афродиты на острове Кипр, у берегов которого богиня родилась из морской пены (отсюда ими «Киприда»), рядом с надгробным камнем — аллегорический рисунок «любовь до гроба».

В этой аллегории и в упоминании реки забвения Леты завуалирована краткость жизненного пути Ленского. Юноша предчувствует свою гибель и предвидит, что его скоро забудут:

И память юного поэта

Поглотит медленная Лета.

Ленскому вторит автор: усыпленный Летой, поэт уже не смутится вестью об измене молодой невесты, отдавшей свою руку и сердце другому.

Музы, храм Киприды рядом с надгробным камнем и река забвения Лета — эти античные образы помогают читателю увидеть, понять и, может быть, полюбить поэта; по крайней мере, посочувствовать ему, как сочувствует сам автор.

Главная героиня романа Татьяна Ларина заметно отличается от своей сестры. Обе они воспитывались в деревне в помещичьей семье, хранившей

…в жизни мирной

Привычки милой старины.

Но Татьяна казалась девочкой чужой в своей семье.

Патриархальный уклад жизни сформировал ее характер, отношение к вопросам нравственности и морали, а любовь к французским романам развила природную мечтательность. Оттеняя задумчивость и молчаливость героини, автор рисует ее озаренной лунным светом — лучом Дианы. Влюбленная в Онегина, Татьяна

…об нем …во мраке ночи,

Пока Морфей не прилетит,

Бывало, девственно грустит…

Диана предстаёт здесь божеством Луны. Диана и Морфей — бог сновидений — как бы закрывают таинственным покровом любовь героини. Вместе с матерью Татьяна уезжает в Москву «на ярмарку невест», где попадает в атмосферу светской жизни, столь чуждой её натуре.

Автор резко меняет тон, описывая родственниц Татьяны, «младых граций Москвы», и их развлечения.

Если в первой главе романа театр — «волшебный край», то характеристика театра, где побывала героиня, явно отрицательна.

Но там, где Мельпомены бурной

Протяжный раздается вой…

………………………

Где Талия тихонько дремлет

И плескам дружеским не внемлет…

Размышляя о путях развития русского театра, Пушкин писал в «Набросках предисловия к „Борису Годунову“»: «…я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой, а не придворный обычай трагедий Расина».

Что же касается Талии — музы комедии, то ее «дремота» — намек на запрещение постановки комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

Резкий отзыв автора отражает и восприятие самой Татьяны, которая «волненье света ненавидит» и которой чужда всякая ходульность и искусственность.


Явление героини в восьмой главе

…равнодушною княгиней,

…неприступною богиней

Роскошной царственной Невы, —

изменение чисто внешнее. В душе она осталась прежней Татьяной.


«Если должно сказать о тех достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описанная и в необыкновенном искусстве немногими чертами обозначить весь предмет», — писал Н. В. Гоголь. Вот примеры. «Друг Марса, Вакха и Венеры», — таков портрет декабриста Михаила Лунина в десятой главе романа.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее