Хвост Каа

Одноклассник

Над кабинетом с надписью «Невропатолог» загорелась красная лампочка. Я, как водитель со стажем, еще какое-то время продолжала сидеть, не видя привычного сигнала к движению.

— Женщина, проходите! — возмущенно скомандовал пожилой мужчина, сидящий рядом.

Я смущенно улыбнулась, затем встрепенулась и дала по газам в сторону кабинета. Рывком открыла дверь и решительно шагнула внутрь.

Последний раз у невропатолога я была, наверное, в школе на диспансеризации. Да и вообще в поликлинику заглядывала только в случае крайней необходимости, предпочитая при этом платную медицину. К невропатологу у меня вопросов не было вовсе.

Дело было в следующем. Уже больше года тянулись мои безуспешные поиски работы, и вдруг такое удачное предложение: место менеджера в отделении одного из крупнейших и солиднейших банков. Менеджера не простого, а по работе с VIP-клиентами и с доступом к сейфовым ячейкам. Претендентов — море, но выбирают меня. Ведь у меня образование, стаж, опыт, располагающая внешность и умение вести себя с людьми. Все документы уже поданы, осталась маленькая формальность — нужно пройти нескольких врачей в элитной поликлинике, куда прикреплены все сотрудники банка. Здоровье у банковского работника должно быть отменным, а я и не жалуюсь.

Я оказалась внутри кабинета и уже совсем уверенным движением закрыла за собой дверь. Прямо передо мной, за письменным столом, лицом к двери, сидел Трофимов и что-то писал. Я его сразу узнала, несмотря на белый халат, на опущенную вниз голову с характерной интеллигентской проплешиной, на широкое обручальное кольцо на толстом коротком пальце. Врач оторвался от медицинской карты, поднял лицо и посмотрел на меня бесцветными с белесыми ресницами трофимовскими глазами.

— Проходите, садитесь! — сказал Трофимов трофимовским невыразительным голосом.

Я присела к столу, широко заулыбалась и, глядя Трофимову прямо в лицо, громко произнесла:

— ЗдорОво!

Трофимов удивленно посмотрел на меня, как будто ослышался, и сказал, медленно разворачиваясь к компьютеру:

— Здравствуйте! Я вас слушаю. Как ваша фамилия?

— Трофимов, это же я — Ленка Бурякова, — услышала я собственный гогочащий голос, — не узнаешь, что ли?

Трофимов заерзал на стуле, уткнулся в компьютер, застучал двумя пальцами по клавишам и, стиснув зубы, произнес:

— Простите, вы меня, наверное, с кем-то путаете.

— Ну ты даешь! С кем я могу тебя перепутать, здесь же больше никого нет, — не унималась я не своим голосом. — Ну ладно, положим, я изменилась, но ты-то — каким был, таким остался.

— Бурякова, говорите? Диспансеризация. Значит, первый раз у нас? — перешел Трофимов к делу.

Мне вдруг стало не смешно и даже ни капельки не весело. Я судорожно пыталась вспомнить, как зовут Трофимова — моего некультяпистого одноклассника, на шее у которого на переменке катались все мальчишки класса по очереди. Того, который учился с двойки на тройку, ходил в мешковатой неглаженой форме, мыл голову раз в две недели и за партой в классе, как правило, оказывался один, если были еще свободные места. Как же его зовут: Леша, Костя, может, Толя? Хотелось обратиться к нему по имени, чтобы дурацкая ситуация как-то разрешилась, но, кроме Трофимова, в голову ничего не приходило, и ситуация развивалась не в мою пользу.

— Простите, я к вам обращаюсь! Как ваша фамилия — Бурякова? Что-то вас нет в картотеке.

— Да нет же. Я Смелянская Елена Владимировна.

— Ну, так бы сразу и говорили, что вы меня задерживаете! Пришли в поликлинику дурака повалять?

«Точно Трофимов, его занудный тон, человек без юмора, скучища ходячая», — подумала я.

— Это я по мужу Смелянская, а в школе была Бурякова Лена, — объяснила я, пытаясь понять, что происходит.

— При чем здесь ваша школа? Сейчас вы Смелянская? — невозмутимо произнес доктор.

— Сейчас я Смелянская, — уверенно ответила я.

— Слава богу, разобрались! Встаньте, пожалуйста, и подойдите к окну.

Я сделала, как велел Трофимов. Он тоже встал и, взяв со стола специальный молоточек, инструмент невропатолога, приблизился ко мне. Я инстинктивно сделала шаг назад и подумала: «Это он, его широкие бедра, даже халат не скрывает, и ноги колесом».

— Следите за моими движениями, — доктор стал водить молоточком то вправо, то влево, а потом резко поднял его вверх. Я послушно вращала глазами, но все время сбивалась, потому что пыталась получше разглядеть Трофимова.

— Руки вытяните перед собой, глаза закройте. Указательным пальцем правой руки дотроньтесь до кончика носа.

Разволновавшись оттого, что Трофимов отказывается меня узнавать, я промахнулась мимо носа.

— Так. Спиртные напитки употребляете? — как мне показалось, злорадно сказал доктор.

— Употребляю, как и все нормальные люди, — я начала раздражаться.

— Не нужно обобщений. Значит, употребляете, — доктор застучал толстыми сосисками по клавишам. Я вспомнила, как в школьной столовке Трофимов держал этими пальцами бутерброд с колбасой, и мне стало противно.

— Да достану я до носа, вот, смотри! — я вытянула руки, закрыла глаза и несколько раз ткнула себя пальцем в нос.

— Елена Владимировна, успокойтесь! Присаживайтесь! — невозмутимо сказал врач.

Я села на стул возле стола.

— Положите ногу на ногу, — руководил Трофимов.

Я положила. Доктор опять взял молоточек и стукнул мне под коленкой, обтянутой джинсами. Нога подскочила. «Дать бы тебе этим молоточком по темечку!» — подумала я, меняя ноги.

Трофимов, казалось, потерял ко мне всякий интерес и продолжал тарабанить по клавишам.

Я задумалась о работе врачей, что вот вместо того, чтобы поговорить с пациентом по душам, он исполняет гаммы на клавиатуре. А что еще он может, этот Трофимов-троечник? Какой из него врач? А ведь сидит, занял чье-то место. Я вспомнила, как мне не нравился Трофимов в школе, и совсем не жалко было, когда мальчишки выбрасывали его облезлый портфель в окно или прятали в самый дальний угол раздевалки его мешок со сменкой. Однажды и я на уроке рисования внесла свой вклад в это всеобщее издевательство. Я что-то упорно стирала мягким ластиком на листе бумаги, а когда образовалась солидная кучка тертой резины, сложила листок воронкой и вывалила содержимое прямо за шиворот сидящего передо мной Трофимова. Что на меня нашло? Да просто не нравилось, как оттопырился воротник его несвежей рубашки на плохо вымытой шее.

Я вернулась обратно в кабинет. Трофимов заканчивал свою поэму. Вдруг я набрала воздуха и спросила в лоб:

— Скажите, ну вы ведь Трофимов?

— Трофимов, — ответил врач.

— А как вас зовут?

— Павел Иванович.

— Павел Иванович, вы заканчивали 36 школу в районе метро «Университет»?

— Нет, Елена Владимировна! Если вас так это интересует, то я заканчивал 78 школу на улице Героев-Панфиловцев в городе Перми.

Я смотрела круглыми глазами.

— Тогда откуда я знаю, что вы Трофимов?

— Вам виднее, но это не секрет: моя фамилия написана на двери кабинета. Кстати, вы можете быть свободны. Я написал заключение. Терапевт выдаст вам общие результаты обследования. Всего доброго.

Я встала и медленно пошла к двери, периодически оборачиваясь на доктора и шевеля губами «Павел, Павел…». Это имя мне ни о чем не говорило. Выйдя за дверь, я еще минут пять рассматривала табличку «Трофимов П. И.».

На работу меня не приняли. В заключении терапевта было написано, что невропатолог обнаружил у меня какие-то небольшие отклонения и рекомендовал наблюдаться у специалиста его профиля, а возможно, и у психиатра. Только уже не в этой поликлинике.

Не стоит и говорить, что я была в шоке. Так обознаться… Просто поразительно!

Я продолжала бегать в поисках работы, наконец подвернулся неплохой вариант, и я успокоилась. Однажды, сидя в офисе, я блуждала по интернету. Внезапно меня пробило любопытство. Я ввела в поисковой строке «Трофимов Павел Иванович». Не прошло и пяти минут, как я обнаружила своего Трофимова, в белом халате, с проплешиной, уроженца города Москвы, выпускника 36 средней школы и второго медицинского института им. Пирогова, сидящего за столом своего кабинета в той самой элитной поликлинике, в которой мне так и не суждено было лечиться.

Лукашин

Олежка вытянул вперед губы, засвистел и одновременно забарабанил по губам пальцами, производя вибрирующий звук. Танька вскочила со стула и побежала на кухню, а Олежка разразился дурацким хохотом и схватил для обороны подушку с дивана. Через секунду Танька вернулась обратно и в очередной раз кинулась на него с кулаками. Фокус с имитацией закипающего чайника снова удался!

— Я чайничек, я чайничек! — уклоняясь от тумаков, кричал Олежка, в то время как на кухне уже надрывался взаправдашний чайник.

Посиделки длились уже два часа. Было съедено все запасенное родителями на зиму абрикосовое варенье, подбирались к вишневому без косточек.

— Меня от сладкого скоро вырвет! — призналась Светка в том, в чем не решался признаться никто из участников чаепития.

Натали обещала, что некто Лукашин — Светка легко запомнила фамилию по аналогии с героем фильма «Ирония судьбы» — приедет с друзьями и привезет нечто лучше расширяющее сознание, нежели чай с вареньем.

У самой Натали дома случился скандал, вышли наружу результаты несданной зимней сессии. В результате она сидела под надзором строгих родителей и периодически хлюпала в трубку мокрым носом, спрашивая, не приехал ли Лукашин.

Наконец раздался звонок в дверь, и в квартиру ввалилось человек шесть, из прихожей послышался звон бутылок.

— З-з-закусь готовьте! — заикаясь скомандовал Лукашин.

Танька метнулась на кухню. В заграничном ярко-желтом холодильнике царила вполне отечественная пустота. Собственно, вариант был всего один: открыть одинокую банку зеленого горошка и заправить «блюдо» майонезом, что Танька и сделала, использовав для этого хрустальный салатник.

Сели за стол, разлили по стаканам привезенное Лукашиным с сотоварищами ркацители.

«Она улыбается всем, нет только тебе!..» — пел магнитофонным голосом Макаревич.

Одним глотком Светка осушила бокал и глупо улыбнулась Лукашину. Он посмотрел на нее сквозь длинные, почти девичьи ресницы и тонкой струйкой выпустил дым от сигареты. Подвинул ближе пепельницу. Светка наблюдала, ркацители будило воображение. Лукашин поставил кисть руки с длинными красивыми пальцами на стол и стал изображать пятерней странное животное, хоботом которого служил средний палец. Он озвучивал инсценировку. «Животное» подползло к пепельнице, вытянуло хобот и понюхало окурки, издав при этом недовольное мычание. Светка засмеялась и съела большую ложку горошка.

В коридоре звонил телефон, но трубку никто не снимал. «Натали надрывается», — это была последняя светлая Светкина мысль.

Она проснулась утром в спальне Олежкиных родителей после бурной ночи в объятиях Лукашина. В квартире было тихо, на диване в гостиной спали Олежка и Танька. На столе валялись отдельные обмайонезенные горошины, стояла вчерашняя полная окурков пепельница. Лукашина нигде не было. Зазвонил телефон. Светка сняла трубку.

— Алло! Ну наконец-то! — прокричала Натали. — Вы что там, совсем обпились?! Я полночи к вам прорывалась! Представляешь, звонит мне вчера Лукашин и говорит, что они не приедут! Во динамо! Так что и фиг с ним, что меня предки не пустили.

— Он приезжал, — оторопело сказала Светка. — Недавно ушел, еще окурки дымятся.

— Какие окурки? — засмеялась Натали. — Лукашин не курит. Кстати, мы сейчас с ним в кино идем, он уже за мной едет. Предки сегодня добрые!

Светка положила трубку, поставила кисть руки подушечками пальцев на стол, «животное» сделало несколько ползущих движений и понюхало пепельницу, издав утробный звук.

Сильвестр

— Танцуй, хватит валяться! — закричала с порога Анька.

— Что там случилось? — с трудом продирая глаза, спросила я.

— Воду дали, собирайся!

Анька открыла пошарпанную тумбочку и резкими движениями стала бросать в пакет мыло, расческу, шампунь и прочие банные принадлежности. Наконец она схватила с кровати полотенце и направилась к двери.

— Ну, ты идешь? Догоняй!

Я лениво потянулась, опустила ноги на пол и зашлепала резиновыми вьетнамками к покосившемуся шкафу.

— Подожди, иду.

Мы вместе вышли на улицу. Солнце клонилось к закату. Сколько раз я говорила себе, что не стоит спать в это время, тем более в такую жару: теперь весь вечер буду чувствовать себя разбитой. По дорожкам среди южной растительности к примитивному строению душевой стекались отдыхающие с одинаковыми полосатыми полотенцами на плече и с полиэтиленовыми пакетами в руках.

В душевой под долгожданными струями горячей воды плескались студенческие шоколадные тела, белея в полумраке подтянутыми попами и плотными юными грудками.

Обратно мы с Анькой шли с чалмами из полотенец на головах, обе в простеньких ситцевых халатиках в цветочек. Мокрые вьетнамки издавали чавкающий звук. Те, кто прорвался к заветному душу раньше, уже выходили из деревянных домиков-бараков при полном параде: в белых шортах или джинсах и разглаженных под подушкой футболках.

Среди буйной зелени мелькнула компания молодых людей, направляющихся к совдеповскому зданию столовой. Они оживленно болтали, смеялись.

— Аспиранты! — с придыханием произнесла Анька.

— Что за аспиранты? — поинтересовалась я.

— Мифишники. Приехали с палатками, питаются по курсовкам. Они уже не первый год так делают. Вон Арнольд с Сильвестром, видишь?

— Что за странные имена?

Я увидела двух крупных парней мощного телосложения.

— Ты что, совсем от жизни отстала? — Анька засмеялась. — Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне…

— Кто это? — мне было неловко, что я отстала от жизни.

— Ну, известные актеры американские, качки. Видак не смотришь?

— А, да-да, — задумчиво произнесла я. У меня возникло неприятное ощущение, что целая сфера жизни обошла меня стороной. Я не любила этого.

Вечером были танцы. Меня пригласил высокий симпатичный парень из аспирантов в шелковых футбольных трусах и майке-алкоголичке. «Lady in red is dancing with me cheek to cheek…» — неслось из динамика.

Я смотрела в сторону Арнольда и Сильвестра, их все так называли.

Южный отпуск закончился быстро. В конце августа мы вернулись домой. Оказалось, что Сильвестр живет совсем недалеко от меня, в миру его звали Дима. Он пригласил нас с Анькой в гости — жил один. Учился в аспирантуре, квартира двухкомнатная, полностью упакован. Мама — директор музея Ленина.

Дома и впрямь все чики-пики: мебель ништяк — румынская, дорогие французские одеколоны в ванной, каждый день фрукты и овощи с Дорогомиловского рынка. Особенно Сильвестр любил угощать нас вареной кукурузой с солью.

Я наконец-то заполнила пробел и посмотрела, как выглядят те самые Арнольд с Сильвестром из американского кино. Дима вовсе не был похож на Сталлоне, он, скорее, напоминал мне Жерара Депардье.

Запал он на Аньку. Она и впрямь была прелесть: миленькая пухленькая блондиночка с полными губками, никогда не задающая лишних вопросов. Прошла всего неделя, а Дима уже начал уговаривать ее пойти в ЗАГС. Анька азартно хихикала. Почти каждый день она приезжала к нему со своего крутого Чистопрудного бульвара, а он встречал ее в метро. Всегда очень эффектно, например в ярко-желтом спортивном костюме и с желтой дыней в руках. А когда провожал, то тоже устраивал целое шоу. Например, после того как она заходила в вагон, заглядывал внутрь и говорил всем пассажирам: «Если кто-нибудь ее хоть пальцем тронет, будет схвачен и отфигачен!» Двери закрывались, и Анька, красная как рак, ехала до своей станции.

Однажды мы с Сильвестром вдвоем прогуливались до магазина в нашем районе. Он мне сказал: «Мне нужна такая, как Анька. С ней легко, она ни о чем не задумывается. Это ты — кремень, с первого взгляда видно». Я долго думала, хорошо это или плохо, быть кремнем.

Иногда мы собирались у Сильвестра в расширенном составе с его друзьями неизвестного происхождения. Ночью ездили за некой Лидой, по которой сох один из них. Сонная Лида лет 35 в ночной рубашке до пола открыла нам дверь и пробасила: «Меня мама не пускает!» Вот уж чего никогда не могло случиться с Анькой!

Первой подвох заметила я. Слишком многое стало казаться странным. Возникало подозрение, что Дима живет в квартире не один. В шкафу мы с Анькой случайно обнаружили бюстгальтеры четвертого номера. Женские вещи попадались все чаще.

— Предки свалили в отпуск, вот он и отрывается. Пудрит тебе мозги! — с тайным злорадством констатировала я.

— Пусть пудрит! — беззаботно сказала Анька.

Наступил сентябрь. Началась учеба, свободного времени стало намного меньше. Я уже не ездила к Сильвестру, да и Анька отправилась в универ. Они все больше встречались на нейтральной территории, а я с ними и вовсе не виделась.

В октябре Анька сказала, что Дима совершенно серьезно сделал ей предложение. Она познакомила его с мамой, научным сотрудником одного из физических институтов. Обаятельный аспирант быстро завоевал ее сердце. Правда вот Аньку с директором музея Ленина Сильвестр знакомить не торопился. К тому времени я и вовсе перестала следить за развитием событий.

Позже узнала, как расстроилась свадьба. Милый аспирант Сильвестр, он же отчисленный с первого курса студент МИФИ, горе-сынок своих благополучных родителей, был пристроен работать курьером в тот самый МИФИ. Он приехал с документами как раз к Анькиной маме. Такая вот встреча.

Одно так и осталось невыясненным — действительно ли его мама с четвертым номером груди была директором музея Ленина. Интернета ведь не было.

Фредди

До поезда Кельн — Москва оставалось еще три часа, а мы уже позавтракали, выселились из гостиницы, сдали прокатный автомобиль и оставили вещи в камере хранения. Выйдя из здания вокзала, еще раз заглянули внутрь гигантского Кельнского собора, сделали круг почета вдоль всех приделов, мимо алтаря. Садиться на деревянную лавку не хотелось: день был не слишком жаркий, и сырая прохлада не сильно радовала. Хотелось поскорее выбраться назад, на залитую солнцем площадь.

Уходящее лето согрело нас своими последними лучами, обдавая в то же время легкими порывами ветра — привет от надвигающейся осени. Мы побрели по знакомым и незнакомым улочкам, не зная, чем еще себя занять. Но вот впереди показался он — широкий, полноводный, играющий бликами на солнце и с легкостью несущий на себе корабли и баржи великий Рейн. Мы вышли на каменную набережную, немного постояли, в очередной раз замирая от восторга, который всегда охватывает человека при виде бескрайних просторов или неоспоримых сил природы. Потом стали ежиться и кутаться в легкие куртки и шарфы, которые прихватили с собой. Говорить не хотелось, ветер все равно уносил слова куда-то вдаль.

Мы отошли от набережной и очутились на зеленом аккуратно подстриженном газоне, на котором то тут, то там сидели группки людей, в основном молодых: читали, слушали музыку в наушниках, поедали ланч, принесенный из соседних ларьков. Мы расстелили на траве большую куртку, улеглись на нее и, накрывшись тонким, но объемным шарфом, закрыли глаза.

Окунулись в мир звуков чужого, малознакомого города. Сначала это был полнейший хаос: слабый гул голосов, лай собак, гудки автомобилей, доносящаяся откуда-то музыка.

Есть детская песенка из мультфильма «Пластилиновая ворона», в которой поется: «До чего же это интересно — открывать и закрывать глаза». Но я не открывала глаза, даже когда мне было очень интересно: терпела. Постепенно это превратилось в своеобразную игру. Особенно когда все звуки отошли на второй план и лучше всего стала слышна беседа молодых людей, устроившихся где-то у нас за головами. По-видимому, ветер дул как раз в таком направлении, чтобы идеально доносить до наших ушей каждое их слово. Если я все же проявляла чрезмерное любопытство и вяло приоткрывала один глаз, то видела только синее небо над Кельном с быстро летящими кучами белоснежных облаков. Чтобы увидеть молодых людей, мне нужно было бы привстать, оперевшись на локти, и развернуться всем телом. Но приятная истома и то, что я так уютно пригрелась рядом со своим спутником под невесомым шарфом, не давали мне это сделать.

А тем временем я все глубже погружалась в содержание разговора и все более жадно ловила каждое слово. Разговаривали трое, причем по-английски, об этом стоило упомянуть с самого начала, иначе как бы я могла понять содержание беседы. Двое говорили хорошо, с почти незаметным для меня немецким акцентом. А один с произношением, которое свойственно чернокожим людям, смягчающим согласные. Он-то как раз и был главным действующим лицом, рассказывающим друзьям про свою невезучесть.

— Все эти девушки хотят одного: чтобы ты водил их вкусно поесть, дарил подарки, развлекал, спал с ними, но они не видят в тебе человека, — жаловался афро-германец.

— Ну почему? Есть отличные девчонки. Вот моя Марта. Мы с ней уже три года, и она любит меня, — успокаивал один из друзей.

— Марта?! Тебе с ней повезло. Нет, у меня все не так, я уже и не хочу новых отношений. Лучше заниматься музыкой. Хотя плохо без девушки. Я вот тут познакомился с одной, она пару недель морочила мне голову, а потом оказалось, что у нее есть парень, — снова проныл чернокожий.

— Ну и занимайся музыкой, Джимми! Кто тебе мешает? Сейчас Фредди придет, и сразу начнем, — вступил в разговор третий.

В этот момент мой спутник пошевелил пальцами руки возле моей ладони и шепотом произнес: «Сейчас Фредди придет!» Мы синхронно хихикнули, и я поняла, что он тоже играет в игру, которую, как мне казалось, знаю только я. Не глядя, я рисовала себе образы трех парней-музыкантов. Один с дредами и добрым лицом, второй с выбритым затылком и жестким взглядом, третий — выходец из африканского континента с испуганными темными глазами.

Разговор пошел по кругу. Джимми ныл, один друг успокаивал его своей Мартой, второй начинал заводиться, что Фредди никак не идет. В конце концов мы уже тоже начали волноваться. Скоро нужно было отправляться на вокзал, а Фредди все не было. Так хотелось увидеть этого парня, который появится — и все встанет на свои места.

Однако так и не дождавшись своего героя, мы лениво поднялись с земли, отряхнули куртку, я намотала на шею объемный шарф и только тут позволила себе повернуться. На траве сидели трое парней в точности с такой внешностью, как я и представляла. Рядом в чехлах лежали музыкальные инструменты. Только рядом с Джимми была гитара, а не тамтам, как почему-то упорно рисовало мое воображение.

Мы еще раз кинули взгляд на молодых людей, они не обратили на нас никакого внимания. Не торопясь побрели мы в сторону Кельнского вокзала, чтобы сесть на поезд до Москвы. Мысли были уже дома, в московской суете и проблемах, как вдруг на узкой улочке, поднимающейся вверх, мы встретили Фредди. Он шел быстрым шагом, почти бежал, на лице его сияла белозубая улыбка, а под мышкой он тащил какой-то странный ударный инструмент явно африканского происхождения. Да и сам он был чистокровным выходцем из тех мест.

— Фредди спешит к ребятам! — сказал мой спутник.

Мы взялись за руки, и Кельн вдруг показался нам очень родным городом.

Тосканская кухня