Гвардеец Бонапарта

От автора

Прототип главного персонажа книги — французский актёр театра и кино ОЛИВЬЕ СИУ, выпускник Версальской Академии Театра (Conservatoire d’art dramatique de Versailles) и Академии Киноискусства в Париже (Сonservatoire Libre du Cinema Francais).

Оливье — потомок выдающегося русского поэта Афанасия Фета. Родился близ Парижа в 1973 году, значительную часть жизни провёл на юге Франции, в Монпелье. Ныне же актёр живёт — и уже полтора десятка лет! — в Санкт-Петербурге, работая над сценариями новых фильмов.

На вставке: фото Оливье Сиу.

Материалы биографии и фото актёра предоставлены с его разрешения.

В книге также использован материал мемуаров и воспоминаний

1. Филипп-Поль де Сегюр. Пожар Москвы. 1812 г. «Мемуары графа де-Сегюра (1912)»;

2. Алексей Петрович Ермолов. Записки. «Записки генерала Ермолова, начальника Главного штаба 1-й Западной армии, в Отечественную войну 1812 года». (Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru);

3. Денис Васильевич Давыдов. Военные записки. (Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru).

4. Александр Сергеевич Пушкин. «Полководец», 1835 год.

Николя, актёр из Монпелье, недавний фаворит, замечает охлаждение внимания к себе, — видимо, юношеский запал и броская внешность со временем поугасли… Но он не сдаётся! — Снять фильм о своём предке, гвардейце Бонапарта, осевшем в России… — и вот тогда!.. Но тогда надо отправиться в эту «страну бандитов»!

Струхнувший, Никó всё же свыкается с такой мыслью, чему способствует и семейная реликвия, — рукопись предка о Русском походе Великой Армии, — будоражащая, кстати, не только его воображение…

Вступление

Оливье Сиу, — французу, выбравшему Россию…

Солнечный июльский день 2011 года… Александровка… — небольшой дачный посёлок близ Санкт-Петербурга. Направляюсь к лесу, пытаясь отыскать (или скорее — угадать) мою, одну-единственную тропку, по которой так любил когда-то в этот лес хаживать. Любил… а было это давненько, ещё до 1984 года, после чего в этих местах более и не появлялся. За пролетевшие годы поле, по которому петляла моя тропка, уже застроили: появилось садоводство, два коттеджных посёлка и даже целый малоэтажный комплекс городского типа — и всё это в каких-нибудь тридцати километрах к северо-западу от Питера, близ озера Разлив. Именно, в этих местах, в июле — августе 1917 года, на сенокосе в шалаше скрывался «от ищеек Временного Правительства» вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин (там сейчас мемориальный комплекс под названием «Музей-шалаш В.И.Ленина»).

Своей заветной тропинки я, конечно же, в тот день не отыскал и, удручённый, решил осведомиться об удобной дорожке, по которой ходят в лес теперь. Молодой человек, лет около сорока, как раз стоял на перекрёстке улиц жилого комплекса и присматривал за девчушкой, катавшейся на трёхколёсном велосипедике. Поздоровались… и на мой вопрос он ответил, несколько путаясь в падежах и слегка коверкая слова, — что он не знает, что иностранец, и что приехал в Россию из Франции…

Оливье (а именно, так звали моего собеседника) познакомил меня со своей дочуркой, Матильдой, которой шёл уже третий годик, в чём она, приветливо улыбнувшись, заверила меня без какого-либо акцента.

«А что же Вас заставило, — несказáнно удивился я, — из Франции… да и к нам?! Ведь, у вас там всё в полном порядке, до мелочей! А у нас…»

«Да, во Франции всё отработано, везде порядок, — согласился Оливье, — жить там удобно. А здесь грязновато как-то, неряшливо, не везде всё продумано: скажем, инвалидам в транспорте — ну никак! А если к врачу пойти, так за полмесяца записываться надо. А вначале, как приехал, так вообще, с утра очередь занимал на запись! За электричество заплатить… — ну, такая толкотня, что с утра лишь и возможно! Нет, во Франции везде блеск, всё предусмотрено! Однако в лес, например, там просто так не войдёшь, — сразу спросят, есть ли разрешение, а здесь… — пойди, заблудись даже, и никто слова не скажет! Нет, в России, всё ещё устанавливается, бурлит, клокочет, — живая энергетика! — а там… ни туда, ни сюда… — болото! А о России толком никто ничего не знает; идёт сильнейшая против вас пропаганда — меня, вот, тоже очень долго отговаривали…»

Далее Оливье поведал, что он — актёр, что во Франции творческой личности очень тяжело: со своими идеями и замыслами не пробиться, — так… по мелочи только. Объехал почти всю Европу — та же картина. Был и в Америке, — там уж больно много о равных возможностях, о свободе говорят, а её… — один обман, короче! Здесь же — сразу проявили интерес, пригласили на съёмки… и уже в нескольких фильмах!

Первое время, пока не приобрёл машину, ездил автостопом, — и все останавливались и подвозили! Да! Люди здесь нормальные: помогут, подскажут! Во Франции, в Европе… — не так.

Потом я узнал, что Оливье родился близ Парижа, а затем перебрался в Монпелье, на юг Франции.

Монпелье… — это же один из немногих центров протестантизма в католической Франции, как помнится. «А Вы — католик или протестант?» — осведомился я тут же. «Я, — православный… Моя бабушка из России» — последовал ответ.

И тут мне вспомнился друг студенческих лет, который в «лихие девяностые», отчаявшись «терпеть запахи общественного туалета в своём подъезде», ну и вообще… мечтал перебраться в Швецию (у него были шведские корни). Для этого он, — православный! — даже перекрестился в лютеранство. Но случилось так, что пришлось уехать ему не в лютеранскую Швецию, а в католическую Францию, женившись для этого на старшей себя по возрасту парижанке из семьи русских эмигрантов первой волны. С нею его, имевшего дворянское происхождение (и соответствующую родословную), заочно познакомили в Дворянском Собрании Санкт-Петербурга. Так вот, они, продав свою парижскую студию-живопырку у Булонского леса, откупили целый этаж дома, близ Перпиньяна… — одним словом, в тех же местах, на юге Франции, откуда и Оливье. Вот каковы они, судьбы людские!

А летом 2014 года я вновь увидался с Оливье… — теперь уже моим соседом по Александровке. Он только что снялся в телефильме об Отечественной войне 1812 года. Заговорили о Наполеоне… Тут мой собеседник сел, что называется, на своего конька:

«…Они прут лавиной, а мы отступаем, — говорил он с жаром, — отступаем, и сделать ничего нельзя!»

«Кто это — они?» — спрашиваю не без ехидцы.

«Ну как это кто — французы!» — уточнил Оливье совершенно серьёзно. Тут я, не выдержав, расхохотался. — Да, совсем обрусел мой французский приятель! — Ну, молодец!

Ещё Оливье поведал, что уже начал раскручивать свою идею и подумывает о собственном сценарии, ну а Питер для этого… — короче, вряд ли ещё есть где-нибудь такое место, и что он здесь навсегда… и что у Матильды уже появилась сестрица, Камила… и что это не предел!

«Так ты будешь теперь старшая в доме?» — спросил я Матильду, помнится.

«Да, старшая… Правда, мои родители ещё старшéе… но они у меня совсем ещё глупые: папа много курит и много пьёт кофе, а мама зачем-то пьёт пиво, а ей нельзя, — у неё животик уже большой!»

«Ну что ж, — подумалось, — ты, действительно, старшая в семье, Матильда! Мир же тебе и твоему дому! Удачи вам, русские французы!» — И тут же возникла мысль: а что если…

Вот так и появилась идея создания этой книги.

Часть 1. Франция… — в поисках удачи

1. Тайна аббатства Люнье

Раскрыть сущность реального человека средствами художественной литературы, отобразив хотя бы главные черты его характера, основные моменты биографии и приметы эпохи на примере захватывающей истории вымышленного персонажа, и при этом не впасть в искушение уйти в сторону, лихо закрутив сюжет, — довольно серьёзная задача. Решить её, на мой взгляд, возможно лишь, удерживая на коротком поводу творческое воображение и контролируя его время от времени с помощью авторских вставок и замечаний. Итак… —

Со стороны Монпелье ползли низкие тучи. Сквозь их драные лохмотья временами тускло мерцали звёзды, и верная спутница ночных бродяг нет-нет да и выставляла свой ущербленный фонарь. Верхушки деревьев под порывами ветра, шум листвы… — ну, разве ж это могло создать ощущение уюта?! Мысли путались, настроение… — да что там!

«Итак, завтра всё и решится… — здесь! Благо, не в полнолуние, а то совсем тоска, — тогда уж точно, от нечисти не отмазаться! Ну, доплёлся, похоже, вот и калитка в стене…» — молодой человек, лет этак тридцати, в тёмном широком плаще, в широкополой шляпе с павлиньим пером, в ботфортах со шпорами и, конечно же, со шпагой на перевязи, пробирался, крадучись, вдоль задней стены аббатства Люнье, огибая мощные контрфорсы, и почти уже добрался до цели — чугунной калитки в высокой каменной ограде. Осторожно дёрнул. Калитка не поддалась, закрытая, видимо, с внутренней стороны. «Странно! Вчера же она была открыта…»

В лицо ударил горячий прилив! «Выходит, напрасно пёрся… в такую-то ночь!» Огляделся… — ни железного прута, ни камня! Да что он смог бы сделать камнем?! — Сторожей разбудить! Пришелец опять подошёл к калитке и теперь внимательно стал её изучать. «А что если просунуть руку меж прутьев, у самой ручки…» Изогнувшись, он выполнил своё намерение и нажал на фигурную ручку с внутренней стороны, — бесполезно! Калитка и в самом деле закрыта на замок. — «Всё! Теперь всё пропало!»

Бедняга тяжело опустился на землю. «Кто-то запер калитку… — он осмотрел внешнюю замочную скважину, — вот только снаружи или с внутренней стороны?» Некое подобие догадки заставило его снова просунуть руку… Он вновь подёргал неподдающуюся ручку. Пальцы бессильно соскользнули с неё и…

«Ключ! — сердце учащённо забилось… — Теперь бы только осторожно его повернуть, не выронив из замочной скважины!»

Это удалось. Тяжёлая калитка, скрипнув ржавыми петлями, поддалась, открывая проход в небольшой сад, за которым виднелось пространство двора. «Уф-ф!» И вдруг, в эту самую минуту… —

— Помогите! — резкий, но негромкий крик раздался откуда-то, справа.

Ночной визитёр мигом отскочил от калитки, оставив её распахнутой, и скрылся в густой листве лесочка, подступившего к стенам аббатства. Отдышавшись, он оглянулся, — никого! Лишь неверный свет луны освещал отпертый проход в сад.

«Кто же это мог быть? Сторожа так не кричат. А может, показалось?» — Обстановка и в самом деле располагала к подобным вывертам возбуждённого сознания. Подождав ещё несколько минут, чтобы унять сердцебиение, он снова, крадучись, приблизился к калитке…

Но пришелец не торопился войти в сад, он немного постоял у отпертого входа, позволив себе прийти в себя, — «интересно, кто же её закрыл, оставив ключ в замке? А вчера, ведь, она была открыта! Сторожа так не поступают… А орал кто?».

Он оглядел монастырский сад и открытый двор. «Теперь бы незаметно прошмыгнуть через дворик! А хотя, кто в такую ночь будет следить?! Разве что собственная тень на древних камнях или… этот. Нет, — лучше, всё же, побыстрее преодолеть двор вдоль стены, а там…»

Увы! — голос рассудка, так отчётливо слышимый в бытовых мелочах, остаётся «гласом вопиющего» в серьёзных жизненных ситуациях. Кабы услыхать его ещё вчера… и остаться дома!

Сердце вновь учащённо забилось в предвкушении решающего момента. — «А может, вернуться?» — но этот, уже последний, шепоток разума тоже остался без должного внимания. — «Нет, надо идти до конца, уж коли взялся.» Согнувшись, искатель приключений пересёк сад, пробрался вдоль стены через двор и втиснулся в мрачный проём здания под окнами высокого бельэтажа. Затем он осторожно спустился по склизким, замшелым ступеням в подземелье, — ну как же предательски звякают шпоры, выдавая каждый шаг! — и очутился в кромешной темноте.

Неприятный холодок пробежал вдоль спины: предстоящая ночь в таком месте… мерзкий сквознячок, отдающий плесенью… сырые камни стен, покрытые лишайником… — бр-р! Попытался, было, получше запахнуться плащом, так он зацепился за ножны этой дурацкой шпаги и чуть совсем не сорвался! А тут ещё мерный, настораживающий звук падающих где-то капель! «Да, — обстановочка! Лежал бы себе в тёплой уютной постели под пуховым одеялом, если б… — если бы не завтрашняя дуэль!»

Любитель ночных прогулок в подземельях, достав из сумки трут, кресало и заранее приготовленный факел из просмолённой пеньковой верёвки, ловко высек огонь… И в тот же миг обрисовался низкий сводчатый потолок, стены с нишами, узкий переполненный водосток слева и боковой проход впереди, оживлённые игрой теней от неровно горящего огня.

«Дуэль… Вот завтра всё и решится! Может, лучше было выспаться перед нею, а не шастать по этим мрачным подвалам?» Однако, он не из тех, кого посещает сон в подобные моменты жизни! — Ночной визитёр вдруг поймал себя на мысли о множественном числе «жизненных моментов»… когда, быть может, и остался-то всего лишь один, — последний в жизни! — и криво усмехнулся. «Ну вот, уже и начал входить в образ, пропитываясь плесенью этих стен. Значит, не зря, всё-таки, сюда припёрся!» А если судьба и на этот раз улыбнётся ему, — о, какой пир закатит он для своих друзей в Монпелье, в харчевне мадам Фойе! — «Вот только этот дуралей решил, что непременно на шпагах… Ну да ладно, экая премудрость, — на шпагах, так на шпагах! — Не привыкать!»

Ночной бродяга двинулся по направлению к проходу, намереваясь, оставив его, идти дальше по основному коридору, вдоль водостока. Он знал: этот путь выведет на открытую террасу, что у главных ворот аббатства, близ сада святого Франциска. Вот на ней-то, на террасе холма, южный склон которого сплошь покрыт виноградниками, она завтра и решится… — его судьба! Надо бы хорошенько осмотреться на месте, выбрать узловые точки поединка и постараться их использовать.

Он сделал ещё несколько шагов… — и вдруг! Нет, ни единого шороха не донеслось до его слуха! Но в ещё не освещённом факелом проходе бедолага заметил неровный слабый отблеск! — Некто приближался к проходу с другой стороны, вероятно, по такому же коридору. Холодок пробежал вдоль спины… инстинктивно рука судорожно сжала факел… Первая возникшая мысль — «затушить!» — тут же сменилась другой, уже более разумной: «сперва найти укрытие, а потом уже…» — и, осветив ближайшую нишу, бедняга втиснулся в неё, закрывшись до глаз плащом и спущенной на нос шляпой, и, затушив факел в водостоке, слился со стеной!

Вскоре послышались и глухие шаги, — кто-то, крадучись, шёл по проходу, освещая путь неярким дрожащим светом. Пройдя утаившегося в нише, — тот, едва не вскрикнув от удивления, остался, похоже, незамеченным, — он остановился и шумно втянул воздух. — Вероятно, его смутил запах недавно горевшего факела. Затем он двинулся дальше. По всей видимости, незнакомец хорошо знал маршрут и шёл в обратном направлении, — к потайному выходу из аббатства, к той калитке. «Ах, вот зачем ключ торчал в замке! — …Чтобы закрыть её с внешней стороны и задержать возможную погоню!». Этих мгновений зоркому глазу, привыкшему следить за противником в ходе многочисленных поединков, оказалось достаточно: лицо незнакомца, — такое знакомое! — запечатлелось в памяти, как на фотографии… которая, к сожалению, будет изобретена лишь столетием позже.

«Идти за ним и остановить? — Но тогда… на каком же основании он сам оказался здесь? — Сообщник?» — и тут другая, ещё более шкурная мысль пронзила сознание: «…он же закроет за собой калитку… — на ключ! И вот тогда… эх, зачем оставил его в замкé!» — и цель путешествия была мигом забыта!

Незадачливый визитёр осторожно пустился следом за расчётливым злоумышленником. Это было нетрудно — следовать за блеклым светом и стараясь попадать в такт шагов…

Выйдя во двор, таинственный незнакомец направился, однако, не через сад, к калитке, а, свернув и пройдя вдоль стены здания, скрылся в пристройке церкви аббатства. Следовавший за ним не заставил себя ждать, — он опрометью бросился через двор, юркнул в сад, к калитке, и был таков! Ему даже и в голову не пришло закрыть за собой калитку на ключ…

Заняв «ангард», противники стали медленно сближаться, пытаясь «встать в меру» (достать кончиками шпаг клинки друг друга) и начать «ассо». Сорочка Николя, — плащ и шляпа с павлиньим пером были сброшены ловким и хорошо отработанным движением руки, — его сорочка дразнила партнёра своей белоснежностью, с розоватым отливом утренней зари. Визави же предпочёл остаться в своём неизменном голубом сюртуке.

Кварт левый… кварт правый… терс… — каскад молниеносных ударов обрушился на каждого из участников дуэли!

Фланконад… ангаже… аппель… — да, партнёры в совершенстве знали своё ремесло! — Клинки шпаг, сверкая серебром, оглашали окрестности хрустальным звоном упругой стали.

Аттаке… вольт… купе… — и на белоснежной сорочке Нико расплылась алая полоска! Однако, не растерявшись, Николя Орли вложил все силы в стремительный батман, — звон удара отразился гулким эхом от стен террасы! — и, парировав ответный рипост, изящным кроазе выбил шпагу из рук противника! Тот, потеряв равновесие и оступившись на подвернувшемся каблуке, упал.

— Ну вот и всё, мой милый Поль! — Орли приставил к горлу противника свой клинок. — Один лишь вопрос, — Нико перешёл почти на шёпот, — что занесло Вас, мон сир, этой ночью в подземелья аббатства?

— К-какие подземелья? — Поль, ухватившись за клинок левой рукой в лайковой перчатке, отвёл шпагу противника от своей шеи и, тяжело дыша, поднялся с земли.

— Стоп! Стоп! Экая бездарщина! — прервал сцену дуэли раздосадованный режиссёр. — Вам бы на капустниках играть, а не в кино сниматься! Кто же так фехтует, Поль! — Николя, а с Вами что? Зачем Вы раньше времени даванули на тюбик с вишнёвым соком? А этот Ваш неуклюжий «кроазе»! — Ну что за выдумка, этого вообще нет в сценарии! Так! — Эпизод с дуэлью провален; будем снимать дубль, но только не сегодня, — солнце высокó!

Затем, дав отмашку осветителям, чтобы те сворачивались, он, уже в полголоса, обратился к помощнику:

— Тебе не кажется, мой друг, что Орли… э-э… немного постарел? А ведь, когда-то, ещё так недавно… — юный, дерзкий галл из Монпелье! А теперь, вот… Да и мнит о себе невесть что, вольности несусветные какие-то!

— Похоже… — буркнул помреж, — запал юности, броская внешность… х-м, — молодой, рыжий! — не могут долго конкурировать с настоящим талантом, с жёсткой актёрской дисциплиной. Вряд ли стоит делать на него ставку.

— Да! Я тоже пришёл к такому же мнению. Пожалуй, не будем его более привлекать на главные роли. Разве что в массовках, в эпизодах…

В это время на дороге, что вела к главным воротам аббатства, показалась легковая машина камуфляжной окраски… А часа через полтора, когда уже сворачивали аппаратуру, на съёмочной площадке появился гость, о принадлежности которого легко было догадаться. Цилиндрическое кепи (трудно было бы назвать это фуражкой) — с козырьком и белой окантовкой сверху; чёрный китель с красными треугольными отворотами снизу, белым ремнём, портупеей и погонами того же цвета; синие узкие брюки, заправленные в чёрные лакированные сапоги… — всё это говорило, что киношников посетил офицер национальной жандармерии. Он был высоченного роста, худощав, сутул… и, к тому же, выглядел весьма удручённым. Видимо, случилось нечто из ряда вон!

Учуяв неладное, Николя успел-таки шепнуть Полю:

— Ночью в подвалах аббатства я не шастал и тебя, значит, не видал… — понятно? Да и что тебе там было делать, старина?! — Так?

— Ты опять за своё! — округлил глаза Поль, — ну тáк… раз уж тебе хочется… тем более, что был я далеко отсюда, а где, — не твоё собачье дело!

Жандарм же тем временем отдал распоряжение следовать всем членам съёмочной группы за ним, в сопровождении двух его коллег, — «для ознакомления», — как решил он смягчить истинное значение предстоящей процедуры…

Экскурсия медленно двигалась по территории аббатства. Моложавая кареглазая блондиночка средних лет, — девица-гид, стажёр-выпускник истфака Сорбонны, решившая, видимо, подработать в летние месяцы, — приветливо скаля безупречно-белоснежные зубки, чувствовала себя, что называется, в своей тарелке. — Ни одного англосакса в группе, — все «свои»! — так что нечего упражняться в пиджин-инглиш.

Будущий историк окинула быстрым намётанным взглядом собравшихся, — около двадцати экскурсантов; так… ничего особенного, — и поняла, что эта аудитория схавает всё, что ей будет предложено, и не стóит особо заморачиваться. Помнится, прошлым летом, когда сама ещё была здесь экскурсантом, познавая глубину предстоящего ремесла, она далеко не с первого раза научилась врубаться в детали исторической достоверности, находясь под влиянием личности экскурсовода. Ей навсегда запомнилась лекция старого профессора, посвящённая основам психологии слушательской аудитории. — Старикану пришлось бывать ещё в прошлой, доперестроечной, России, где он наслушался разных баек об ораторах социализма. Кто-кто, а они-то болтать умели!

К примеру, Луначарский (народный комиссар просвещения Советской России), — как поведал профессор, — не упускал ни единой возможности выступить перед любой аудиторией. Когда к нему приезжали с просьбой срочно выступить с лекцией, он молча одевался и, спускаясь к машине, задавал один лишь вопрос: перед какой аудиторией? Всю дорогу молчал… а, поднимаясь к трибуне, задавал второй вопрос: на какую, собственно, тему? — … Ну а блеск его выступлений вошёл в историю! Одним словом, главное, — не что, а как говорить, и… кому.

Так вот, — этим! — лепить можно всё! Экскурсовод вновь глянула на собравшихся и предложила проследовать в сад святого Франциска, что приютился с внешней стороны аббатства, в котором испокон веков культивировались лекарственные травы. Экскурсанты принялись тут же фотографировать, — на смартфоны, планшетники, а то и на профессиональные зеркалки-цифровики с телеобъективами.

Один из членов группы, — и это, как показалось экскурсоводу, был уже не первый его визит в аббатство (не будущий ли конкурент по профессии?), — тоже делал снимки… однако, с совсем других ракурсов: с боковой аллеи, выходившей на террасу, на которой шли приготовления к съёмкам телефильма; со стороны капеллы святого… Особенно интенсивно он начал фоткать, когда экскурсия перешла в капитульный зал, а затем в нартекс, пристроенный к церкви аббатства. Да, — интерес к истории, надо сказать, в последние годы возрастает прямо на глазах! Вот и сама… — не даром же, имея за спиной неплохую и непыльную специальность, нырнула в эту «пыль веков», словно ловец жемчуга, в поисках сокровищ канувших в океан забвения исторических эпох.

Теперь, пожалуй, самое время ознакомить читателя, хотя бы кратко, с аббатством Люнье.

Отметим лишь, что юго-западнее Монпелье, километрах в сорока от него, в коммуне Вилльвейрак расположено цистерцианское аббатство Вальмань, основанное в 1138 году виконтом Безье Раймоном де Тренкавелем. Однако, являясь как бы прообразом аббатства Люнье, оно к нашему повествованию другого отношения не имеет. Итак… —

В нескольких десятках километров к северо-западу от Монпелье, на живописных, покрытых виноградниками холмах расположилось основанное ещё в двенадцатом веке францисканское аббатство, — некогда одно из богатейших на юге Франции. Утопая, почти в буквальном смысле, в виноградниках, оно стало местным центром виноделия, — трудно во Франции отыскать вина с таким чудесным букетом аромата и вкуса! — а когда-то было и складом изысканных раритетов этого напитка.

Вихри девяти веков, — Столетняя война, религиозные столкновения, Великая Французская революция… — оставили неизгладимый след на стенах монастыря! Былого могущества аббатству восстановить так и не удалось: покинутое монахами, оно пришло в запустение и было продано частным лицам.

В 1808 году аббатство приобрёл граф де Ла Форт, последний его владелец. Поговаривают, что граф, имевший отношение к великой эпохе наполеоновских войн, хранил и некую тайну того времени, сокрытую им в закутках аббатства… Так это или нет, однако ныне католический монастырь стал весьма привлекателен для всякого рода любителей древности и приключений. А киношники… — те его просто облюбовали!

Вот и нынешние съёмки фильма проходили именно здесь, в стенах аббатства, — в полном соответствии с правилами, согласованными с администрацией музея-памятника…

— А Вы смогли бы опознать этого любителя древностей среди… — тут представитель жандармерии, достав пачку сигарет из нагрудного кармана, закурил от зажигалки, выпустив колечко дыма, — …ну, скажем, среди группы мужчин… в пять — шесть человек?

Стажёр-выпускница истфака, наморщив лоб, — «фи, какой невоспитанный чурбан, закурить даже не предложил!..», — и сделав озабоченный вид, кивнула, издав подтверждающее «у-гу».

— Ну, тогда за дело! — сухопарый жандарм поднялся со стула, не выпуская сигареты изо рта, и предложил экскурсоводу пройти в другое помещение администрации музея.

Там уже стояли, смущённо переминаясь, не скрывая чувства тревоги, шесть участников киносъёмочной группы. До их сведения в общих чертах уже было доведено, что этой ночью неизвестный злоумышленник, отключив сигнализацию и пробравшись в музей, вывернул плиту в полу одного из залов и, вероятно, похитил содержимое обнаруженного под плитой тайника. Кто и когда соорудил тайник и, главное, что скрывалось в нём, — этого, к сожалению, никому не было известно.

Первые, на кого упало подозрение, это, конечно же, члены съёмочной группы, которые шастали по закоулкам аббатства в поисках подходящих сцен для натурных съёмок. Да, положение группы было не из приятных! Вот и стояла она теперь на опознании.

Нико украдкой поглядывал то на Поля, — он как был, так и остался в длинноволосом чёрном парике с прямым пробором, с наклеенными изящными усиками, — то на девицу, медленно переходившую от одного участника опознания к другому. Поль же пялился то в пол, то на друга.

— В-вот… — неуверенно произнесла экскурсовод, указывая на Поля.

У Николя отлегло от сердца. Значит, его никто не видал в эту злосчастную ночь. Ну а Поль… — да кто ж его просил шляться в этих подземельях?! Другое дело он, — ему же так необходимо было войти в образ перед решающим днём съёмок! Режиссёр, помнится, так и сказал, что если… то придётся искать замену.

Жаль приятеля, конечно же, да своя рубашка ближе… или как там у русских, по словам бабуси. Вот только зря он раскрыл Полю, что и сам был там! Эх, зря! Не проболтался бы…

Ну а если его кандидатуру на роль отклонят? — эта мысль не давала Николя покоя ни днём, ни ночью. Вот и сейчас она приглушила тревогу и за себя, и за поведение друга на допросе. И тут же возникла ещё одна мысль, не менее интересная: а что, собственно, там делал его приятель? Вот это было бы любопытно узнать!

— Вы не ошиблись? — жандармский офицер пристально всмотрелся в побледневшее лицо Поля. — Н-нет… кажется, — пролепетала так же побледневшая стажёр-выпускник истфака.

— Где Вы провели сегодняшнюю ночь, месье? — с грубоватой твёрдостью произнёс жандарм, — Вы понимаете, что я вынужден арестовать Вас?

— Нет-нет, он невиновен! — вдруг раздался крик из соседнего помещения, и в комнату, где проходило дознание, влетела миловидная девица, помощница продюсера по звуку, — эту ночь Поль… он у меня… — она тут же назвала адрес в Монпелье, — это может подтвердить консьерж… и соседка. У неё ночью сработал автомат… погас телевизор… и он ходил автомат включать. Ну что же ты молчишь, Поль?!

Оглушённый случившимся, бедняга как-то обмяк и стал оседать на пол. Его тут же подхватили под руки и усадили в кресло. Парик сполз на бок, усы наполовину отклеились…

— Стойте! Я вспомнила! — У моего экскурсанта были глаза… светлые такие… и… и шрам под глазом… — экскурсовод поднесла палец к своему правому глазу, — а у этого… Да и без парика он… он совсем другой. — Нет, это не он! — уже твёрдо и решительно закончила она.

Жандармы составили протокол, внеся всех участников опознания с их показаниями (не забыв и помощницу продюсера по звуку), и, козырнув, удалились. С Поля взяли подписку о невыезде за пределы Монпелье и его окрестностей. Он, после столь бурного дня съёмок, предпочёл отдохнуть денёк-другой и получил на это разрешение у режиссёра.

Делом о музейном происшествии занялась полиция Монпелье. Правда, никакого дела, собственно, и не было: вывороченную плиту в полу нартекса легко установили на место (она почти не пострадала), ничто из экспонатов музея не утрачено и заявлять, собственно, не о чем, а обнаруженный тайник… — да и тайник ли он, в самом-то деле?! Ну короче, проверив показания помощницы продюсера по звуку (и убедившись в невиновности Поля), дело тут же и закрыли из-за отсутствия состава преступления, а его материалы передали в другие инстанции… Состава преступления на сей раз и в самом деле не было, однако скверно другое, — почерк, место акции… — Всё так похоже на измышления, приведённые в тех бульварных романах, о которых предупреждал Париж…

Уже не единожды из столицы во все закутки Франции направлялись вводные директивы: в стране, возможно, ожидается серия музейных краж. Причём, целью грабителей будут скорее не экспонаты, а музейные архивы, хранилища и тайники! Вероятны также кражи и похищения в архивах соборов, старинных особняках… не следует упускать из внимания и обветшалые склепы замков и заброшенных кладбищ. Вначале всё это воспринималось как серия мероприятий в целях подготовки полицейских кадров и профилактики: дескать, в стране орудует группа высокоинтеллектуального уровня (трудно, пожалуй, назвать их преступниками!), не падкая на дорогие безделушки и даже на антиквариат. Однако, настойчивость этих директив заставила по-другому взглянуть на вещи: а что если к работе полиция подключила экстрасенсов, которые сейчас в такой моде… — ведь, поиски Меча Нибелунгов, Чаши Грааля… а может, сокровищ Тамплиеров или клада Наполеона… — эти поиски никто ещё не отменял!

«Граф де Ла Форт… граф де… пожалуй, это последняя зацепка…» — мысли путались, обращаясь в бесформенную студенистую массу. Барабанная дробь, выбиваемая пальцами по журнальному столику выдавала неготовность к принятию окончательного решения. В сознании же зациклилась, словно затёртая патефонная пластинка, фраза: «…и Сила Мудрости лишь тем подвластна, кто в сумраке ночном способен ждать рассвет!», –выдернутая из воспоминаний графа.

Воспоминания графа де Ла Форт… — скольких же трудов и многодневных бдений в архивах стоило откопать их, эти скупые заметки двухсотлетней давности!

Филипп-Поль де Сегюр, квартирмейстер Главного штаба Наполеона, где-то, в своих записках, упомянул о некоем графе из этих мест, будто бы причастном к походу в Россию, — вот с этого всё и началось.

Филипп-Поль де Сегюр, бригадный генерал, в 1812 году квартирмейстер при Главном штабе Наполеона, — автор записок-воспоминаний «История Наполеона и его Великой Армии в 1812 году». Бытует мнение, что Филипп-Поль де Сегюр был адъютантом Бонапарта, однако генерал-лейтенант Гаспар Гурго, с 1811 года бессменный адъютант Наполеона, счёл записки де Сегюра не имеющими реальной основы и даже вызвал последнего из-за этого на дуэль.

«…И Сила Мудрости…» — А действительно, последний владелец аббатства Люнье, имевший отношение к русскому походу, точнее же, к бегству Великой армии из России, мог бы оставить кое-что интересное для своих потомков, — «…лишь тем подвластна…» — и это «кое-что» следовало, конечно же, искать в аббатстве. Но вот, где именно, в каком из его закоулков, — «… кто в сумраке ночном способен ждать рассвет…» — неужто граф де Ла Форт оказался столь безжалостен к ним, к потомкам, чтобы не оставить хотя бы подсказку, лёгкий намёк?!

План рискованного предприятия, — хотя ничего конкретного пока не обрисовалось, — начал, всё же, складываться. По крайней мере стало ясно, что следовало нанести визит в аббатство и, пожалуй, не один…

Первое посещение музея-памятника, конечно же, было посвящено изучению систем охранной сигнализации. А то как же! — Именно с этого начинались знакомства с шедеврами мирового искусства Перпиньяна, Монпелье, Парижа… и Санкт-Петербурга — если верить этим дурацким книжонкам…

Забегая вперёд, можно уверенно сказать, что результатом этого знакомства стала та лёгкость, с коею тёмными ночами вполне можно было совершенно спокойно шататься, «входя в образ», в подземельях аббатства Люнье, впитывая Дух Истории и ничего не опасаясь…

Во время следующего визита всё внимание было отдано экспозиции музея, — без дураков! Розарий и дубовая рощица монастырского сада, правда, были осмотрены довольно бегло; а вот камин эпохи Возрождения, что в трапезной, фонтанчик для омовения рук возле южного её крыла, а также нартекс, пристроенный к главному фасаду церкви аббатства, — удостоились детального рассмотрения. Всё это было заснято в своё время на цифровик самым тщательным образом и с самых разных ракурсов. Уже дома, при внимательном рассмотрении снимков на компьютере… — короче, на снимке одного из пролётов нартекса, на декоре арки, удалось различить слова под изображением: «Сила Мудрости»…

«…И Сила Мудрости лишь тем подвластна, кто в сумраке ночном способен ждать рассвет!» — эта строка из воспоминаний графа как-то сама собой всплыла из глубин памяти. «Да здесь, пожалуй, не только подсказка, но и прямое руководство к действию, — в темноте ночú! — ай да граф, ай да молодчина!»

Вот теперь стало ясно, что необходимо предпринять. А предпринять следовало ещё один визит. Нет, не последний, — он состоится ночью, после отключения сигнализации, — а чтобы заснять все детали: стены, потолок, пол… и окончательно доработать план.

Через пару дней снимки интересуемого уголка нартекса были получены. Кроме того, удалось найти и довольно удобный способ проникновения в аббатство с чёрного хода, — через калитку, ведущую в сад и, по-видимому, никогда не запиравшуюся. Вернее, она запиралась со стороны сада, но не на ключ (который, несомненно, был бы уже давно утерян), а на защёлку, выполненную в виде ключа. Ну а доступ к системе охранной сигнализации, как и в большинстве провинциальных музеев, осуществлялся со стороны подвала… — Это ещё ранее установил «инспектор-электрик», посетивший аббатство в соответствии с Национальной Программой охраны памятников культуры. Оставалось ждать лишь удобного момента…

Ну а теперь… эти нынешние приготовления к съёмкам лихого исторического телебоевичка, — ах, как это кстати! — для которых актёрская группа, видимо, «поселится» в аббатстве не на один день… — не настал ли теперь этот момент?!

И вот, в ту памятную ночь…

В ту ночь небо заволокли низкие тучи. Они ползли со стороны Монпелье, стыдливо прикрывая своими лохмотьями нагую красу звёздного неба и лишь изредка позволяя луне мельком осветить грешную землю.

Машину удалось укрыть в лесочке близ деревушки, невдалеке от аббатства, и теперь можно без канители пробраться до калитки вдоль стены монастырского сада. Вот сейчас надо свернуть за угол, обогнув контрфорс тыльной стены аббатства и… — Но… но, что это?

У запертой на задвижку чугунной калитки копошилась некая бесформенная масса! Показавшаяся в просвете туч луна тут же придала этой массе очертания человека, не совсем обычно, правда (для двадцать первого-то века), одетого: в плаще, в шляпе с пером… да ещё и со шпагой!

Беззвучный взрыв хохота был вовремя подавлен; и тут в сознании вновь прошелестели книжные страницы: Санкт-Петербург… Каменный Остров… — Там, помнится, при схожих обстоятельствах дело чуть было не провалилось из-за одного актёришки, возвращавшегося ночью в гостиницу навеселе… и в полном, — нашёл же когда входить в образ! — обмундировании лейб-гвардейца Семёновского полка! — Этот, видать, тоже…

И вдруг холодок продрал вдоль спины: «Он же, болван, всё испортит! Сигнализация-то не отключена!» — и решение созрело моментально!

— Помогите! — негромкий крик разодрал темноту; и тут же тень метнулась от калитки к ближнему лесочку! Этого было вполне достаточно: другая тень промелькнула вдоль стены в открытую калитку, согнувшись, прошмыгнула под тенью ограды через монастырский двор… — в подземелье аббатства!

Вот и люк… так… ну всё! — Отключено! — «Уф-ф!» — И только сейчас пришло осознание всей «прелести» происшедшего: «ну, братцы-киношники… теперь вовек вам не отмазаться!»

Тут же возникло жгучее желание проследить за горе-актёришкой, а то и пугнуть его как следует! Для этого нужно выйти во двор. Парик, накладные усики… — и вот он, участник съёмки! — Ну а небольшой шрам… — он в потёмках незаметен. Вот только бы не пересолить. Да, — иногда бывает весьма полезно интересоваться посторонними, казалось бы, мелочами! Ну и вообще… — «работа», конечно же, пройдёт успешнее, если кому-то в это время и в этом же месте приспичит снимать кино.

«А вот и проход. Ба! — Да он уже здесь, похоже, и факел запалил, — входит в образ по всем правилам!» — тут же стук каблуков по камням прохода стал нарочито более отчётлив, а зайчик фонарика так и заплясал по стенам! — «Ага! — притаился в нише и загасил свой дурацкий факел. Пройду мимо него, как ни в чём не бывало… Только бы он сам не выдал себя какой-нибудь выходкой, дуралей… Ну вот, молодец, выдержал… теперь можно и делом заняться.»

Церковь аббатства… Нартекс… Пролёт арки с декором… — Вот она, «Сила Мудрости!». Единственным, что могло здесь привлечь искушённый взгляд любителя чужих тайн, — никогда и ни при каких обстоятельствах музейные экспонаты не должны становиться (этика профессии!) объектом внимания! — единственно привлекательным был пол, набранный из небольших каменных плит квадратной формы, плотно пригнанных друг к другу. Да, придётся повозиться, ничего не поделаешь, — умели раньше строить!

Так… Ближняя к декору плита… Тщательный осмотр, зондирование швов лезвием ножа… — несомненно, под нею пустота! Плиту необходимо сдвинуть. В ушах звенит напряжённая тишина… — ни шорохов, ни шагов! — за дело! Скорее!

Сдвинуть плиту оказалось не так-то легко: пришлось обломить уголок ломиком, а потом действовать им, как рычагом… Далее всё просто, — свёрток из промасленного тряпья… жестяная банка… — Ну, вот и всё!

Длинноволосый парик… другой, третий… контактные линзы… — целый арсенал париков и контактных линз различных расцветок и оттенков! — нет, это ещё сгодится, а вот, накладной шрам, усики… — казалось бы, небольшие детальки, а сколь мужественнее становится лицо! — их в камин (это лишь во второсортных детективах орудия преступления выбрасывают в ближайший мусорный бак)! А на журнальном столике — почти не пострадавшая от ржавчины металлическая банка цилиндрической формы, из-под чая, с плотно пригнанной крышкой. На банке всё ещё различимы чьи-то витиеватые вензеля. Содержимое коробки — всего лишь один, скатанный в трубку лист плотной гербовой бумаги, исписанный выцветшими чернилами красивым разборчивым почерком, по старо-французски.