Бесплатный фрагмент - Глаз Дракона. Хранитель

Посвящается моей дорогой подруге Татьяне Першиной в её двенадцать лет

«Когда глаз перевернёт закон,

Когда мальчик не взойдёт на трон,

Когда вампир получит власть,

Магия должна пасть…»

Великое пророчество

ПРОЛОГ

Мыс, выхваченный из темноты ночи ровным светом созревших трав, озарили сотни вспышек телепортаций. Это высшие маги собирались закончить летнее торжество жатвой. Резкие яркие всполохи сменил мягкий перелив. Светло-жёлтое зарево сделало синь прозрачной.

В окру́ге витали приятные запахи положительных эмоций: сладкие нотки радости, мятные ароматы восторга; облепиховые — интереса; пьянящие, чуть терпкие — ликования; холодные и стремительные, как весёлая метель, — смелости; хвойные — воодушевления. В эту ночь и ему разрешили побывать в настолько отдалённой части острова вне подземелья, решив, что пребывание среди людей пойдёт на пользу дикому в навязанном обстоятельствами обществе получеловеку.

Он не решился попросить кого-нибудь принять себя в помощники: ученики, как и прежде, хоть и интересовались им, не задерживались близко надолго, боясь пробудить жадный гнев, который затаился под кожей, делая вид, что яд, заполнивший плоть, правда противостоит ему. Взрослые, казалось, забыли о его присутствии, окунувшись в работу. Получеловек, кому позволили стать участником действия, забрался на цветок повыше и стал с грустью обозревать веселье магов, пропитавшее собой всю Силу окрестностей.

Растения выглядели деревьями, стремительно набрав за последние месяцы в высоту. Адуванчики, драгоценный ингредиент противоядий и ядов, показали миру долгожданные цветы — пышные белые шары метров по пять в диаметре. Могущественные высшие на поляне выглядели букашками.

Старшие ученики и преподаватели разделились на небольшие группы, разобрали шесты и разбрелись по всему лугу. По вековой традиции работы начинали с наивысших точек: специальным шестом дотягивались до основания семечка и с лёгкостью доставали его. На каждом цветке так расчищали совсем немного места, которого хватало для двоих. Все старательно и аккуратно (никто не хотел оказаться в небе, переусердствовав) спускали парашюты первых семян вниз помощникам.

Корзины, заготовленные впрок, горой высились вдалеке. Каждая из них — не меньше просторной комнаты, зато и заполненные семенами Адуванчиков (ради созревания которых тут все и собрались) такие почти ничего не весили.

В стороне от увлечённого наблюдением, по меркам носителей Силы, опасного магического существа, в труд включались первогодки, дети, преимущественно из их мира, считавшиеся самыми младшими в этой ночи. Хотя сегодня звание младшего могло было быть присвоено ему. По двое новобранцы затаили дыхание, подняв глаза к своему первому официальному заданию — цветку, какой устроил обоих цветом сияния.

Соня и Саша, одна из двадцати шести пар, отыскали единственный, наверное, во всех мирах, шар, чья сердцевина мерцала то тёплой жёлтой, то нежно-синей красками. Неожиданная черта заворожила девочек. Толи цветок оказался исключительным, толи директриса схитрила, как-то повлияв на него, когда ей надоело ждать конца спора, не понимал никто. Факт, он менял цвет.

— Здо́рово! — недовольно огласила Саша, не опуская подбородка. Девочка была не в силах поверить, что глаза не подводят её. — Если я напишу об этом, никто точно не поверит мне! Смотри на него внимательнее, если ты своей рукой подпишешь, что наш Адуванчик такое вытворял, меня не посмеют назвать выдумщицей на этот раз! — девочку не редко именовали так, чаще, конечно, вполне заслуженно. Она слишком увлекалась догадками, развёртывая из безобидной мысли не то, что слона — целую систему миров, строго подчинённых первой художественной детали. — Ты меня услышала? — тормошила девочка Соню за рукав по привычке.

Та в этом не нуждалась: она не спала и не смогла бы, если бы и захотела, потому что запуталась в сетях восторга не меньше.

— Ага, — выдохнула Соня. — Давай сюда свою ручку, я потом буду думать, что это — сон.

Она отобрала записную книжку и, не смотря, черканула пару слов, пролистав несколько пустых листов вперёд, чтобы оставить место для Сашиного описания ситуации.

Когда подготовительная работа завершилась, заиграла торжественная мелодия, условленный сигнал: первогодки должны подняться, а все остальные приготовиться смотреть инициацию. Новоприбывшие с почётом станут носить статус учеников.

Подруги переглянулись. За несколько секунд немого разговора было решено, что Саша полезет наверх первой, ненамного отрываясь от Сони так, чтобы могла страховать её. Та боялась сорваться, не заметив мига, когда дар смешал бы реальность с воображением.

Девочки стали подниматься по листьям Адуванчика, особым образом прикреплённым к стеблю. Пока Саша удивлялась их плотности и упругости, на полусогнутых ногах раскачиваясь то на одном, то на другом зелёном мостике, Соня шла с трясущимися от страха коленками, крепко схватившись за руку подруги, надеясь, что так её успеют подхватить. Она пожалела, что согласилась на уговоры Саши, решив забраться наверх, а не остаться в качестве помощника внизу, пусть и пропустила бы церемонию.

— Ты чувствуешь это, чувствуешь?! — в упоении восклицала Саша. — Невероятно! Почему они только раз в году цветут?! Не хочу, чтобы эта ночь кончалась!

— А я ой как хочу, — дрожащим голосом выговорила Соня, — давай спустимся, пока не поздно…

— Ни за что! — выкрикнула Саша, поддавшись своему восхищению. Она захохотала от счастья: — Ты чего? Испугалась? Ты испугалась? Это так весело, ещё немного и мы будем наверху, только наши двадцать шесть пар, ты хочешь подняться последними и уступить всё торжество им? Побежали скорее!

Девочка настолько искренне радовалась, что действительно не замечала боязни подруги и, ненароком, заразила её своей смелостью.

Соня поймала ритм и, следуя Сашиному порыву, ринулась вместе с ней по спирально-закрученным вокруг стебля листьям. Опередив остальных, подруги добрались до финальной лестницы. Так они называли вырезанные в ножке цветка проёмы для подъёма к чашелистикам, длинным листочкам, застывшим вокруг шара в виде колец, которые выступали дорожкой к наивысшей точке Адуванчика — их цели.

Девочки чувствовали, с какой теплотой, каким радушием направлены на них взоры: все радовались дебюту. Крепко сжимая ладони друг друга, Саша и Соня шествовали по ступенькам чашелистика к подготовленной нише.

Саша помогла Соне первой спрыгнуть внутрь на сияющую сердцевину, не дожидаясь, когда на подругу снова накинется страх. Цветок Адуванчика пошатнулся, Соня вскрикнула, но жаловаться не стала: она была внутри в безопасности: ряд семян с пушистыми зонтиками окружал её. Девочка прыгнула следом и чуть не закричала от восторга: в момент, когда она приземлилась, шар мигнул жёлтым.

— Ты видела? Он стал жёлтым, жёлтым! — закричала Саша, прерывая холодную церемониальность. — Цветочек наш, как я рада! Это лучшая ночь лета, ты уже хочешь скорее следующий год? Я так хочу! Мы с тобой как будто в центре всех миров!

Широкая улыбка в очередной раз озарила лицо девочки. Всепоглощающим взглядом она впитывала каждую деталь обстановки, охватываемую рассеянными лучами света. Они мягко ложились на их одежду, их волосы и зонтики семян, оттеняя красоту творения. Свет, совершенно особенный, изменялся как небо, прорезанное лучами заката, окрашивая округу плавными переходами от жёлтого к синему и наоборот не через зелёный, а прозрачными золотовато-бежевыми, розово-сиреневыми и фиолетово-голубыми переливами. Пушистые стебельки зонтиков, казалось, изнутри были пропитаны светом. Кусочек неба между ними казался бездонной пропастью тёмного колодца, наполненного искрами подводного костра.

Миры сконцентрировались здесь, в крохотной нише цветка, Саша вдруг стала серьёзной:

— Сонь, мы начинаем учиться с этой минуты, — объявила она проницательно, — запомни. Когда мы будем выпускаться, этот день будет таким далёким.

Соня кивнула, почему-то она была уверена, что и тогда они будут близки. В её зрачках отражалась подруга, с которой они вступали в мир сказки, пусть и знакомый раньше, теперь воспринимавшейся по-другому. Они становились его частью, частью Света и магии. Силы, подавляемые на лугу, мерно бурлили внутри: теперь они неотделимы.

Тихая мелодия заиграла снова: время начинать жатву.

— Кто первый? — спросила Соня, неосознанно отступая, как бы уступая право подруге.

— Давай вместе, — радостно предложила Саша, заметив смятение. Они вдвоём и нет первых.

Девочки взялись за семя и вытолкнули его вверх. Оно подлетело и плавно стало спускаться к помощникам, готовым сре́зать зонтик и сложить семечко в своеобразную поленницу. Девочки сразу взялись за следующие, а остальные носители, все, кроме помощников, стали подниматься к другим цветам. У них есть только одна ночь, чтобы собрать урожай. В разговорах, прервавших торжественное затишье, затерялась мелодия, всех заняло общее дело.

— Удивительно, ты почти не спишь, — заметила Саша, — это, наверное, последние такие деньки.

Соня кивнула, дар забирал себе всё больше её сознания. Скоро, она не сможет не «спать», находиться в состоянии близкому к бодрствованию (девочка сможет видеть с закрытыми глазами, говорить, двигаться), а принадлежащему сну. В нём придётся учиться всему почти с нуля, зато Силы смогут проявлять себя свободно.

— Нужно успеть насмотреться на твои глаза, — засмеялась Саша, было понятно, это её истинный план на ближайшие дни.

— Ага, полюбуйся, — повернулась с ней Соня, и спросила сразу же: — всё, хватит? — она закрыла глаза и засмеялась, сквозь веки смотря, как Саша недовольно надулась.

— Нет, ни за что не хватит! — весело выкрикнула она. — Зачем тебе такие красивые глаза, если они обречены прятаться всю жизнь, поделись! — Саша драматично вздохнула страданием. Впрочем, порыв продлился недолго. Девочка обеспокоенно спросила, как бы между прочим: — Интересно, как он там? Ты не видела?

Подруга покачала головой. Озорство вмиг покинуло их, хоть Саша и не хотела такого результата.

— Нужно было самим его позвать в помощники, — с сожалением озвучила Соня мысль, зависшую меж ними.

— И пусть бы он отказался, — добавила Саша, — может, получилось бы его уговорить? Хотя бы остаться поблизости, а не уходить ото всех.

Печаль расползлась несильно, почему-то девочки в одно и то же время вдруг оступились, их Адуванчик качнулся. Подруги переглянулись в замешательстве. Никто из них не прыгал, не раскачивал бутон и не делал ничего другого, чтобы цветок вдруг дернулся, никто из помощников не сделал бы так намеренно. Если семян осталось бы меньше, тот, кто работал наверху, мог упасть. Да, предосторожностей здесь приняли много: от магической сетки — единственной, очень слабой магии, которую тут позволялось использовать (семена портились от присутствия инородной Силы, поэтому, что иронично, на торжестве вступления в число обученных носителей, ни единой капли магии не было), до мягкой подушки из зонтиков, которая накапливалась за время работы (уже на этапе подготовки сам собой выстилался первый слой). Пока несобранных семян оставалось достаточно, выпасть из Адуванчика было почти невозможно: семя с лёгкостью вырывалось, если взяться за него у самого корня, зато схватившись чуть выше, сколько ни старайся, вытянуть не получится.

Девочки остановились, подтолкнув сорванные зонтики вверх. Семена немного подлетели и вернулись, хотя должны были опуститься на землю. Саша схватилась за тонкий стебель:

— Ты чувствуешь? Как странно, мы как будто на воде стоим.

Чашелистики, до этого окаменевшие вокруг шара, обмякли и вернулись на прежнее место. Соня с ужасом наблюдала за ними. Что это значит? Девочка обеими руками ухватилась за зонтики, те чуть прогнулись и выровнялись. Шар покачивало.

Два маленьких огонька впорхнули через верх к девочкам в нишу и несколько раз облетели их, заливаясь смехом. Это заботливые феи, как крохотные колокольчики, лепетали на своём языке. Они покружились и разлетелись в разные стороны. Девочки безмолвно наблюдали за происходящим. У них перехватило дух, они начинали понимать, что происходит. В это время феи перелетели несколько раз от стебелька к стебельку и, что-то крикнув, вынырнули вон.

Семь пушистых зонтиков медленно возносились в ночь. Подруги подняли за ними глаза: невозможно… Лёгкий порыв ветра подхватил взлетающий цветок так, если бы был мощнейшим вихрем: Адуванчику и такого хватало. Перерезанный примерно посередине стебель был слишком высоко, чтобы кто-то из помощников успел его схватить. Успехом стало бы разрешение проблемы без Силы. Отпущенные проказницами зонтики, унесённые ветром на десятки метров в сторону, помогли ветру. Саша и Соня, вместе с цветком, поднимались в небо.

— И кто назвал их заботливыми! — выкрикнула Саша. — Стой, стой, Соня, стоп, — замахала рукой девочка, — никакой паники, слышишь? — было ещё не ясно, кто из подруг испугался больше. Кажется, Саша успокаивала саму себя. — На поляне нельзя использовать магию, как только кто-нибудь из учителей отойдёт от Адуванчиков, нас отсюда снимут.

Соня, зажмурившись, кивнула, пытаясь сдержать порыв магии, отозвавшейся на страх. Если сейчас кто-то из подруг использует Силу, цветок упадёт, уничтожив половину урожая.

Внизу началась суматоха: кто-то спускался, кто-то выяснял, есть ли в цветке дети, несколько учителей спешили выйти из зоны запрета магии, другие пытались прекратить неразбериху и успокоить учеников, в среде которых царили оживление от восхищения и удивление, разошедшееся задорной волной. Ничего похожего на страх, не промелькнуло, дети знали, что никто не пострадает и это нормально одному-двум цветкам взлететь раз в пару лет. И всё равно не могли сдержаться: они застали зрелище.

Ветер сносил девочек в сторону от поляны. Когда они приближались к её границе, ножка цветка, неровно срезанная особым родом природной Силы, поднялась до высоты бутонов.

Старшеклассники, выглянувшие из одного из крайних Адуванчиков, спохватились первыми. Они знали, как можно разрешить дело без магии, и оказались ближе других. Девушка забралась напарнику на плечи и длинным шестом, которым вытягивали из верхушек цветов семена, постаралась ухватиться за полую ножку парящего Адуванчика. Они оба подзывали учеников с соседних бутонов, которые и так спешили на помощь: человека три забиралось на сердцевинку, несколько пар на разной высоте готовились перехватить шест на лестнице, кто-то остался на земле. Шест проткнул одну из стенок, заставив цветок покачнуться. Саша с Соней вскрикнули: шар ухнул вниз и выровнялся. Он вдруг остановился. Девушка спрыгнула и дала схватиться за орудие другу и нескольким подоспевшим помощникам. Они дружно потянули шест на себя. Цветок поддался, он стал рывками спускаться. Хруст, как маленький гром, заставил ободряющие выкрики замолкнуть. Стебель не выдержал: тонкое дерево в металлической оправе разрезало его, Адуванчик продолжил подниматься. Оставалось всего несколько минут, бутон попадёт в зону, где потоки сильнее, и его отнесёт под самый купол…

Замершего в отстранении мальчика, отыскавшего на поляне уголок темноты, тронул шум, пожаром расходившийся от мага к магу. В нос ударил резкий всплеск чувств и эмоций: расплавленный сахар забавы, медовый завороженности, острый азарта.

Получеловек очнулся от уныния, сковывавшего его неукротимым льдом, какой закрывал доступ к воле кому-то внутри него. Он распахнул свои глаза иными, голубой свет вырвался из зрачков. Если бы рядом кто-то был, он бы заспешил убраться. Символ его осквернения пугал и самых могущественных носителей, потому что был предвестником: не человеческая часть проснулась.

Горький ореховый запах страха испугал его. Он знал, кому такой принадлежит. Руки крепко сжали лист Адуванчика, мостик, на котором он сидел. Получеловек прислушался к ощущениям, его спокойствие и холодность, залог безобидности, разрушились ударом беспокойства. С ними что-то случилось? Желание отгородиться от реальности, чтобы утихомирить заискривший пепел изнеможённого пожарами тела, отклонилось. Нужно успокоиться иначе, убедиться, что всё под контролем других, тех, кто не уничтожит половины собравшихся в попытке совершить что-то ради света. Не может такого быть, чтобы кто-то на острове попал в беду.

В тревоге он напряжённо вглядывался сквозь свет в переполох на лугу. От его рук по зелёному листу, как яд, расползалась тьма, он чернел и понемногу отмирал. Вслед за чьей-то поднятой рукой взгляд получеловека проследовал к парящему Адуванчику. До слуха донеслись вскрики знакомых голосов. Страшная догадка подтвердилась, внутри Саша и Соня, люди, которых он мог назвать хоть чуточку близкими здесь. Они в опасности. Голова отозвалась болью непонимания: почему все радуются? Почему никто не спешит на помощь? Диссонанс внёс паники, чьи шипы разрывали нити совладания.

Заражённый тьмой разум не позволял заметить преподавателей, какие, по инструкциям, спешили освободить подруг, как только цветок выйдет из зоны запрета магии. Проклятье не давало вспомнить, что в такой части мира, в этом доме тысяч детей, нет места привычной опасности. Сущность начала красть контроль, удачный расклад позволял ей не вступать в открытое противоборство. Мысль, что девочкам не позволят упасть, пусть при этом хоть весь урожай будет погублен, вытеснялась упорно. Злой блеск коварной усмешки мельтешил на грани сознания. Его подстрекали к действию.

Недовольство закипало, и из него родилась необходимость. Он должен спасти их.

Мальчик спрыгнул с мостика, пролетел восемь метров и приземлился так, будто спрыгнул с табуретки; ноги не почувствовали боли, тело уже готовилось. Свирепость нарастала, маскируясь так, чтобы он не смог её различить.

Получеловек всей своей частью души стремился защитить тех, кто был, как и все, добр к нему, и, в отличие ото всех, своим видом, не требовал ответов, тех, кто не боялся его. Он побежал к лесу, некоторые деревья которого не сильно превосходили высотой цветы.

Для него искусно подменяли восприятия. Пока в скрытой от него части сознания некто забирал власть над телом, подготавливая клетку разуму мальчика, он попал в ловушку воспоминаний. Порыв спаси, сохранить жизни Сони и Саши, оказался настолько сильным, что кое-кому в их, сейчас общем, сознании, удалось, хоть он и был ослаблен ядом, раздуть из беспокойства раздражение, а из него злость и агрессию. И, в итоге, создать достаточно пищи для того, чтобы выйти на свет из прочных оков сопротивления.

Итак, мальчик окунулся в прошлое. Нет, не в ту его часть, которая преследовала кошмарами долгие дни, и не в ту, что была запечатана после оживления кое-кого и его проклятья. Ему виделись перерывы между напряжёнными, выматывающими тренировками, на которых он учился противостоять кое-кому и использовать его способности. Получеловек смотрел в воспоминаниях на тех, кого сейчас пытался спасти.

Это из-за девочек он решил, что может позволить себе использовать сверхчувства и некоторые потенциалы внутренней сущности: улучшенные зрение, слух и обоняние, регенерацию и силу. На занятиях, которые некто не хотел ему показывать, он овладевал новыми возможностями тела, стремился подчинить силу. Он учился быть быстрым и ловким, сдерживать вспышки агрессии и, следующие за ними, обращения. А вот нюх развивал на их встречах.

Тысячи новых запахов накрыли мальчика, как только он пришёл в себя. Они возникали из ниоткуда и ни с чем материальным не соотносились. Нескольких дней в темнице хватило (на свободе он мог бы соотнести это скорее), чтобы понять, что ароматы, а, иногда, зловония, зависели от настроения существ вокруг, их ощущений и эмоций.

Мальчик стал следить за собой (единственным, кто жил в темнице катакомб и был доступным для наблюдения). Он удивлялся, как быстро привыкал к запахам своих эмоций, как они превращались в ненавязчивых спутников, готовых всплыть по одной мысли, и как посещения приносили какофонию новых, неизведанных. Получеловек не мог не заметь, что запахи чувств каждого различаются: когда был уверен в настроении временного собеседника и вспоминал закреплённый за собой аналогичный, запахи разнились.

Со временем он начал примерно различать рода ароматов и отличать их. А чтобы различать тонкости неповторимых носителей информации, разум требовал большего мастерства, чуть ли не виртуозность. Чтобы считывать изменения сквозь такое понимания мира, он всегда спрашивал. Посреди любого разговора, самого тягостного молчания, он спрашивал. И никто из них не считал это странным. Все здесь развивали свои дары, особенности и Силы и помогали другим в этом. Здесь каждый из них находил дом… Но не он, нет, получеловек не мог себе такого разрешить. Страдание выкинуло его из приторного забытья.

Он на мгновение вынырнул в реальность: сердце стучит часто-часто, ноги несут к заветной цели. Да только он уже не главный… Склизкий страх налипал. Отрезанная часть сущности вырвалась! Мышцы теперь другие, выносливые и выдерживают любую нагрузку. Кости стали больше, сдвинулись и уплотнились, выросли клыки и когти. Шерсть, пропитанная тьмой, покрывала тело. Как он не почувствовал всех этих изменений? Когда успел обернуться? Почему не почувствовал разрывающей боли, когда тело его, человеческое слабое тело, разрывалось изнутри всем этим? Почему метаморфозы случились естественными по одному лишь велению кого-то другого? Неужели, тело теперь принимало эту мерзкую сущность?

Всё произошло почти мгновенно. Сущность набросилась на сознание с яростью, стараясь подавить мальчика, засунуть обратно вглубь и не дать помешать… убивать. Они забирались на дерево, срезая когтями кору. Все движения выходили чересчур мощными. От прыжков деревья шатались так, как если бы некрепко стояли в земле или стали игрушечными. Существо перепрыгивало с одного на другое, следуя за цветком. С луга слышались крики: теперь там всё были напуганы, даже учителя. Они боялись его. Боялись, как и должны были всегда. Должны были бояться и убить. Давно убить.

Мальчик пытался выбраться из клетки. Это его тело. Он хозяин. Он сильнее. Нельзя позволить сущности навредить другим. Нельзя! Только не снова!

Проклятая сущность была сильнее.

«Убить! " — кричало тело и поражённое сознание. Оно бежало к самым дорогим ему людям, оставляя всех остальных магов на потом. Успеет разобраться и с ними.

Мальчик кричал в клетке, бился о её стены, рвался наружу, разрезая себя чужой силой. Затуманенное сознание барахталось, пытаясь освободиться. Каждая секунда крала его волю. А они были к нему добры? Может, издевались? Может, всё это было игрой? Вдруг им нужно позволять ему свободу, чтобы создать видимость покоя, а потом уничтожить? Разве не только они: мальчик и кто-то внутри него, могут доверять друг другу? Защищаться? Они же могут стать одним целым, и все их порывы будут общими.

Дурманящие мысли просачивались в темницу, не давая трезво размышлять. Скверна не отступала.

«Ты видишь, — шептала она, — Я делаю то, что ты захотел. Без меня ты не сможешь никого спасти, я — твоя сила, а не опухоль».

Нет, это не правда, сущность — паразит. Но и он не лучше. Беспомощный, жалкий. Он слаб, это правда. Он тьма, он монстр, ошибка, сломанная марионетка, кровоточащая рана. Он…

Мальчик сопротивлялся, он учился сопротивляться, он может. Может! Надрывался, трепыхался, боролся. Он сражался с тьмой, пожирающей его, порождал свет, пусть это и оставалось бессмысленным: тьма тушила лучинки, заливала угли слезами беспомощности, топтала огонь ногами презрения. Он недостоин, он жалок, он провалился на дно мироздания, ненавидимый даже собой. Свет — последняя надежда, отчаянная. Попытаться всё изменить, всё исправить…

Борьба была неравной, как и всегда. Ему удалось вынырнуть и ухватиться за мир. Пальцы утягивали за собой полотно реальности. Остаться. Выдержать. Руки плавились в пожаре тела, огненный смерч опалил лицо. Его трясло от напряжения. Стоять.

Они забирались на тонкие ветви верхушки, трещавшие под громадным весом чудовища. Адуванчик отделял один прыжок. С цветка слышались крики, кто-то пытался помочь ему выбраться из клетки, достучаться к истинной душе.

— Ты сильный, слышишь?! Я знаю, что ты не причинишь нам вреда! Ты учился!

— Мы верим в тебя! Пожалуйста, поверь и ты тоже!

Мальчик сжал лапы на ветвях, прекратить, прекратить! Существо, смяв сопротивление дуновением, прыгнуло. Отравленный тьмой воздух претил. Весь остальной мир отступил за неважностью. Он не мог своих подруг… Когти вцепились в стебель и тот просел под весом чудовища. Саша и Соня, хоть и не хотели, хоть и сдерживались до этого, чтобы не провоцировать оборотня сильнее, закричали. Они повалились на сердцевину и, схватившись за руки поднялись. Девочки должны быть сильными, чтобы помочь ему, своему другу. Не оружию, не малодушному, не слабому — другу, кто боролся наперекор всему.

Цветок погибал, его свет тускнел, он медленно опускался, чудовище забиралось наверх.

— Пожалуйста!

«Убить! Убить! Убить! Убить!» — кричала сущность.

Её жадный аппетит дорос до исступления.

«Нет! Нет! Не смей!» — кричал мальчик в попытке заглушить дикие вопли.

Сознание не поддавалось. Они были разными и ни один их порыв не совпадал. Они никогда не будут заодно. Скверна — не сила. Он не мог позволить проклятью убивать. Не мог…

Когти прорывали чашелистики, как ветошь. Саша и Соня верили в него. Зонтики отрывались как невесомые паутинки. Верили в его волю. Цветок рухнул… Девочки и мальчик внутри закричали. Нельзя было проиграть! Нельзя! Нельзя!

Лапы тянулись к жизням, чтобы погубить их, уничтожить и этот свет. Мальчик прорвался к сущности и напал на неё. Нельзя. Нельзя. Нельзя! Сущность засмеялась. Жалкий. Беспощадная воля выбила из него силу и прижала ко дну. Прорва — их дом. Уничтожать — их цель. Замолчи.

Невозмутимый поток Силы подловил их троих: полу-оборотня, Сашу и Соню.

Тёплая рука легла на плечо чудовища.

— Ты справишься, — произнёс добрый голос. — Мы справимся.

Тело его обмякло и стало уменьшаться. Они…

«Приближается очередной солнечный (в любом случае, именно такой я заказывала) день на нашем — для обычных людей необычном, а для нас таком родном — острове. Вы, верно, хотите спросить: «Кто вы, если не люди?» или «Чем остров может быть необычен для нас, «обычных людей», которые (в большинстве своём) хоть раз в жизни да бывали на острове, в крайнем случае, все о них читали, или слышали, или видели на фотографиях и в фильмах?» Перед тем, как отвечу на эти вопросы, хочу, чтобы их стало больше (как коварно), а для этого расскажу ещё кое-что.

Сегодня, двадцать первого июля, выдастся знаменательная ночь. Всё вокруг пропитано возвышенной торжественностью. Весь мир замер в ожидании, затаил дыхание и напрягся, готовясь к такому огромному всплеску Силы, который должен окропить собою сегодня. (Интригует? Не отвечайте «нет»! )

Для начала, этой ночью цветут самые редкие цветы на Земле. Их семена настолько ценны для всего магического сообщества, что детям ещё до поступления в их особый первый класс, предоставляют возможность участия в жатве. ВСМС этого не одобряет (в его одобрении при принятии своих решений директриса никогда не нуждалась). Хотя Совет не имеет власти над нашей школой, его рекомендации остаются чуточку весомыми. Согласно его распоряжению участие остаётся добровольным, при этом, ни один ученик ни разу не пропустил праздник. Это собрание — одно из значительных событий лета, поверьте мне. Традиция проводить жатву среди высших магов такая же древняя, как и традиция использовать разного рода защитные поля для охраны городов, поселений и отдельных земель.

Редкие цветы на нашем острове — отнюдь не редкость. Столько видов растёт бок о бок, что это заранее кажется выдумкой, но я не выдумываю, честное слово! Как столько эндемиков из разных миров умудряется расти на одном небольшом острове, не отличающемся разнообразием климата? Магия. В прямом смысле этого слова. Сила мисс Харингхтон позволяет каждому из них жить в нужных ему условиях.

В нашем мире почти нет мест, где могли бы цвести «Адуванчики» (и, да, я не ошиблась в написании, ведь говорю не про какие-то обычные одуванчики). Людские и наши такие цветы немного похожи, наверное, только в случае, когда не нужно указывать на масштаб. Адуванчики высотой примерно в семь-восемь метров (не знаю, стоит ли говорить, что они выдерживают вес взрослого человека?). Если бы кто-нибудь умудрился сорвать побег, когда тот оставался полным семян, легчайший ветерок сразу унёс бы беднягу в дальние дали, откуда ему было бы сложно вернуться. Цветут Адуванчики сразу белыми, пропуская стадию жёлтого цветения одуванчиков. Сердцевина каждого походит на прожектор, сияющий неповторимым оттенком. Вместе поляна освещает, не хуже солнца, как минимум четверть острова. (Я так волнуюсь, когда думаю про их сияние! Как часто сердце моё стучит и замирает. Говорят, это зрелище воистину невероятно!) Учеников привлекают к событию непременно, потому что сами учителя не справляются: всё за одну ночь собрать не помогает и магия. Может, и могла бы, да Адуванчики не приемлют слишком значительную её часть: ведут себя как капризные дети. Правда, от цветов многого и так никто не ожидал. Интересно это оказалось. Ускорение циклов для многотысячелетних цветов — привычная практика в сотнях магических миров, не пришлась по душе только Адуванчикам. Впитав в себя Силу, они не пожелали возвращаться к прежнему состоянию: никакие обратные заклинания тут ничего не поделают. Десять часов цветения уступает десятилетию, как на их родине, зато год на созревание превосходит аналогичные десять тысяч лет, поэтому решили и не пытаться ничего вернуть.

Следом замечу, сегодня, ко всеобщей радости, нам разрешается ночью выйти за крепостную стену и не возвращаться в постели до утра (не представляете, насколько эта новость будоражит меня!). Не то что бы за нами пристально следили в другие дни (я уверена, директриса на многое закрывает глаза), просто стойкий дух авантюризма зарождается в то самое время, когда все шалости становятся законными. Потому что именно в это время они могут превзойти любые пределы.

Почему выходить по ночам обычно нельзя? Из-за катакомб, входы в них разбросаны всюду. Не всегда выбранный путь оказывается верным, а постоянно вытаскивать детей из подземелья для директрисы не самое увлекательное занятие. Почему, казалось бы, не выбираться самим? Можно, если суметь не зайти в особые антимагические места (таких немало). К тому же, многие коридоры соединены межэтажно, проще говоря: дырой в полу; подобный полёт не самый приятный и безопасный. Хотя, скорее всего, основной причиной нужно считать то, что директриса, таким образом защищает округу от детей: наша неконтролируемая Сила может натворить что угодно. (Должно быть, это — главное, как-то я не подумала…)

Остров, вернёмся к нему. Мы, живущие на таких островах всю жизнь, никогда не удивлялись тому, что я сейчас скажу, для вас же, людей, это что-то нереальное. Хотя о чём с вами можно говорить, если вы всем своим существом сознательно отказываетесь от возможности существования высших сил и вообще Силы? Приготовьтесь: чем необычен наш остров? Он летающий. И не нужно сейчас говорить, что я лгу, это — сущая правда! Я понимаю, для вас это звучит как детская глупость, потому что вам никогда не открывали завесу тайны. Конечно, наш остров никто не видит (значительная часть нас решила, что людям вовсе не обязательно знать что-то большее чем то, до чего они додумались сами), специально для этого он закрыт облаками. Порой, однако, из-за невнимательности некоторых из нас, имя которых начинается на «С», случается так, что остров видят люди, чаще дети: они умеют воображать…«» — девочка хотела продолжить написание текста в своей записной книжке. Этот толстенький блокнот ей поручили закончить до начала учебного года. Приходилось немало трудиться, чтобы заполнять его чем-то действительно стоящим, а не любой чушью, лишь бы скорее переворачивать листы. На этот раз разогнавшийся процесс прервала возмущённая реплика подруги:

— Я не специально заснула! — легонько толкнула та самая девочка на «С» ту, что писа́ла.

В обиде она отвела фонарь в сторону, чтобы свет не попадал на блокнот, для этого даже отвлекаясь ото сна. Её звали Соней, и ей давно исполнилось тринадцать лет, только этот возраст ничуть не мешал ей обижаться на всякие пустяки. Хотя это спорный вопрос: считать ли подобные высказывания пустяками?

Соня входила в число тех, кому посчастливилось учиться в Облачном замке, самой лучшей школе высшей магии во всех мирах. И заявление это не было преувеличением. Школу заслуженно именовали так. В ней же училась и её подруга, лучезарная, чересчур активная и иногда перебарщивающая со словами.

— Да, да, Соня, — вернула девочка руку Сони в положение, где та держать фонарь как нужно, — я знаю, — не отвлекаясь, ответила написавшая такое безобразие о своей дорогой подруге.

Сама-то она чувствовала бодрой. Это не её варварски разбудили в шесть утра, когда все нормальные люди — по мнению Сони, конечно — должны ещё спать! Солнце не хотело посещать их в такую рань, озаряя всё и всех своим присутствием, а вот Соне почему-то приходилось.

— Между прочим, твоё имя тоже начинается на, А-ах, — зевнула Соня, кутаясь в свою огромную и мягкую, словно облако в детских мультфильмах, кофту, выглядевшую необъятной. Впрочем, как и вся остальная её одежда: на два, три, а то и четыре, размера больше от тех, что ей подходили. Закончив зевать (долгое и важное занятие), Соня выдохнула не менее длинное: — «Э-с»!

— Да, знаю я, знаю: тогда была наша смена, — согласилась Саша, оторвав свои жёлто-зелёные глаза от блокнота и смерив недовольным взглядом Соню. Хотела бы она заглянуть в её глаза необычайно яркого цвета морской волны, но они оставались закрытыми. Поэтому девочке удалось полюбоваться только синими мешками, великодушно поселившимися навеки на веки под глазами Сони. — И вообще, — громче добавила она, постоянно засыпающей подруге, — ты мешаешь мне писа́ть, скоро солнце взойдёт, держи фонарь ровнее, темно ведь!

— И, и… апчхи! Зачем тебе это? — поинтересовалась Соня, приоткрыв на мгновение один глаз, чтобы понять, куда ей нужно направить свет фонаря.

Она тут же зажмурилась обратно, наслаждаясь жизнью в своей голубо-белой пижаме, как обычно выражалась о её одежде директриса.

— Ка-ак заче-эм? — протянула Саша, чуть, по привычке, не укусив колпачок ручки. Вовремя заметив за собой это (она пыталась избавиться от такого ритуала размышления), девочка ретировалась. — Я что тебе… — ясная догадка посетила её ум в этот момент, почему она, прищурившись, вымолвила: — а-а, ты что спала?

— Нет-нет, я всё помню, — возразила Соня, прикрывая рот ладошкой, чтобы в очередной раз зевнуть, отодвинув миг, когда она могла бы окунуться в царство Морфея.

— Спала, спала, эх ты, одним словом — Соня!

Девочки засмеялись. Соня, как ни странно, не считала свою дружбу с Сашей обременительной. Пусть та ярко одевалась, заставляя её порой щуриться от переизбытка цвета. Пусть никогда не давала поспать по утрам, вечно находя, чем им заняться. Непонятно, разумеется, откуда она брала эти дела, особенно когда всё, казалось, было переделано по сотне раз. Унывать по таким пустякам — не дело Саши. Пусть была выше на полголовы, что становилось особо неприятным в моменты, когда та замирала напротив лучей света, и девочке приходилось смотреть и на них, поднимая лицо к лицу подруги. Однако, занимая такую важную (наверное, наибольшую) роль в её жизни, Саша умудрялась всегда избегать конфликтов, особенно если это были споры о сне и частой «ты меня совсем не слушаешь» теме.

— А кто сегодня дежурит? — всполошилась Саша, вспомнив о механизме облака из-за разговора о дежурстве. — Соня, ты что спишь? Соня? Соня! Вставай! — выкрикнула привычные слова Саша, без злости или раздражения, лишь для того, чтобы привлечь её внимание.

— Что? — в это время она зевнула, и получилось, как: «Что-о-о?»

— Говорю: «кто дежурный на механизме облака?»

— Не знаю, — отмахнулась Соня. Понимая, что Саша так просто не отстанет, всё-таки припомнила: — вчера, кажется, Ритка и Рома были, а что?

— О, п, р, с, — бормотала Саша, перебирая буквы, — с? С! Соня, буква «С» — это мы! — вспорхнула девочка, на ходу закрывая свой блокнот и вставляя ручку в специальную петельку в нём. Саша промолвила последнюю фразу, хватаясь за голову. Ох, как не хорошо вышло, что они обе совсем забыли про дежурство! Саша торопливо глянула на свою подругу. Девочка, и сидя на камне, умудрялась спать в промежутках между репликами. — Бежим: рассвет скоро. Если заметят, нас тут оставят! — встряхнула она Соню за плечи, повторяя последнюю фразу от начала до конца.

— Ой, точно!

Соня спрыгнула с камня, чуть не выронив из руки фонарик, пока пыталась не задеть им Сашу, стоявшую несколько ближе, чем она предполагала. Девочка еле устояла на ногах: ей помогла вовремя подоспевшая подруга. Короткие волосы той, в темноте выглядевшие ржаными, подпрыгнули и вернулись на место, в попытке, как им казалось, помочь хозяйке удержать равновесие. Несколько цветочных побегов потянулось к девочкам, тоже стараясь помочь тем не покатиться по крутому склону вниз к лесу. Отмахнувшись от цветов, из-за спешки, Саша подняла свою сумку, отряхнула её, поторопила Соню, занимавшуюся тем же, только гораздо медленнее. Побеги в грусти отодвинулись от девочки, стараясь показать, как им больно от такого отвержения. Совесть не позволила Саше так это оставить, поэтому она прошептала цветам извинения и, схватив руку Сони, потащила её к башне: они действительно опаздывали.

Девочки бежали с холма, на вершине которого высилась крепостная стена (за ней в полумраке притаился замок), в центр управления облачного механизма. В место, которое помогло им подружиться, образовав такую невозможную, как могло показаться с первого взгляда, парочку друзей. Как глупо это вышло, они находились недалеко от центра, смотрели на него почти в упор, когда сидели на камне, где Саше в этот раз захотелось пописа́ть об их школе. Они и не подумали, что там никого нет. Заметить этого не составляло труда: свет не бил из окон — нехарактерно такому позднего времени; туман ещё прятался где-то глубоко среди деревьев в низине, почему-то не добравшись до подножья холма, хотя уже бы и должен. Подруги бежали, иногда хватаясь за ветки кустов или стволы одиноко стоящих деревьев: сбега́ть не по специальной тропе опасное и нелёгкое занятие. Нужно было быть осторожными. Только и делать, что глядеть под ноги, чтобы не наступить на россыпь камней, которые, если их побеспокоить, покатились бы, и падение стало бы неминуемым. Несколько дриад выглянуло из леса, они всегда были любопытными, а тут ещё и два шумных человеческих ребёнка несутся куда-то прямо по заросшему склону холма, здороваясь с их сёстрами, выбравшими себе более одинокие места проживания. Несколько дриад помахали своими руками, изящными ветвя́ми с еле проклюнувшимися из почек листьями, узнав девочек. Некоторые склонили свои головы, причёски на которых складывались из невиданных композиций цветов, какие нравились их владелицам больше всего. Саша крикнула им:

— Тёплого утра!

Девчушка-дриада, душа совсем маленького деревца, кинула Саше жёлтенький цветочек, чьи лепестки походили на искусные кружева платья знатной особы. Девочка на бегу поймала тот и признательно прижала к своей груди: «Спасибо», — означал этот жест. Соня, по-своему здороваясь, распахнула глаза и посмотрела на улыбающиеся фигуры девушек. Это означало, что они действительно важны для неё: выход из состояния полудрёмы для девочки был, пожалуй, подвигом. Почему? Из-за её особенной способности не спать всё время дня и ночи было затруднительно.

Миновав спуск, Соня, понятное дело, на ровнейшем месте оступилась — её сон часто становился причиной подобных казусов — и, потянув за собой Сашу, упала на мох, так удачно оказавшийся рядом. Подруги повалились в мягкую нору. Саша испугалась сначала: падали так долго, что ей показалось, будто они провалились в один из коридоров катакомб. Это оказалось бы совсем некстати сейчас. Нет, это была всего лишь подушка из голубого мха. Несколько заботливых фей, существ не больше фаланги человеческого мизинца, светившихся изнутри, с недовольством взлетели, что-то высказывая им на своём языке. Для подруг он звучал как перезвон колокольчиков. В ближайшие дни им стоило ожидать неприятностей: такие крохотные феи считались злопамятными и коварными. Хитрость этих проныр не знала границ. Кто и почему назвал их заботливыми? Для Саши всегда оставалось загадкой: заботиться ни о ком они не собирались, а вот творить беспорядки были рады всегда.

Пока Саша барахталась, пытаясь собрать все вывалившиеся из сумки вещи, Соня (уловив момент, когда той было не до неё) спокойно уснула, поудобнее разместившись на такой «кровати». Будя подругу и пытаясь дотянуться до твёрдой поверхности, Саша, не замолкая, повторяла, что они опаздывают на дежурство, и что благодаря этому опозданию могут и не попасть на ярмарку, а она «ой как не хотела бы пропускать это магическое мероприятие». Она кое-как выбралась самостоятельно и вытянула Соню; девочки побежали дальше: Саша с истинным воодушевлением: готовая на многое ради предстоящего путешествия, Соня, сетуя на подругу: та же решила именно сегодня написать «многообещающий текст, что точно понравится мисс Харингхтон», — как выразилась Саша.

Подбегая к покосившейся башне, Саша отметила, что верхушки деревьев начинали светиться: это лучи солнца коснулись их; значить это могло лишь одно: теперь оплошность не останется незамеченной. Скрестив пальцы, желая лишь, чтобы на этот раз всё сошло им с рук, Саша направилась вверх по лестнице. Она предчувствовала неладное. И не ошиблась.

— Опаздываете, девочки.

В центре управления ждала директриса. Женщина сидела в кресле одного из дежурных. Выбирать ей было не из чего, потому что эти два стула и были всей мебелью здесь. Центром управления служила старая, ни разу не реставрировавшая, ничем неприметная башня, недалеко от замка. Круглая и довольно высокая, она вынуждала своих посетителей добираться до единственного помещения, прямо под её крышей, по длинной лестнице-серпантину. Директриса уверено нажала несколько кнопок, приводя облако в норму, и повернулась к опоздавшим. Женщина находилась здесь не слишком давно. Несмотря на то, что должного уровня тумана не набралось до сих пор, никакого беспорядка не случилось: никто их не разыскивал, да и сама директриса не выглядела так, словно собирается их ругать.

— З-с-здравс-твуйте, — задыхаясь от марафона по лестнице, выговорила Саша, — что вас привело сюда в такую рань? — поинтересовалась она, делая паузы, чтобы вдохнуть воздух: утренняя пробежка к башне оказалась слишком выматывающей.

Только сейчас девочка заметила, что они с Соней выглядели не лучшим образом. Мох, в котором они побывали, оставил свои следы: несколько красно-оранжевых листочков с кустов поблизости и сами стебельки мха покрыли всю их одежду, запутались в волосах. Они будто потанцевали с дриадами в самой гуще леса. Саша постаралась отряхнуться с видом уверенного в себе человека, не видящего в этом ничего ненормально. Движения её выглядели неуклюже, она заметила, как мисс Харингхтон, их директриса, почитаемая женщина, положив руку на губы, сдерживала улыбку.

— Хотела убедиться, что нас снова не увидит полгорода, — произнесла та совершенно спокойно, — что опять приключилось? Наверное, — помогла директриса, — Соня потеряла свои ключи, и вы были увлечены их поисками в чьей-то берлоге? — мисс Харингхтон всё-таки не смогла сдержать усмешки, кажется, вид девочек её повеселил. — Может быть, феи позаботились об этом? Как же глубоко ты зашла в лес, чтобы найти проказниц? А мы ещё и не выдвигались в поход, наверное, вам не стоит отправляться со всеми, а то каких бед себе нацепляете…

— Нет, я ничего не терь… Ай! — попыталась возразить Соня, наполовину пропустившая мимо ушей слова директрисы, Саша вовремя наступила ей на ногу, мол, скажи, что так и было — А-а-а ключи, да.

— Да нет, в походе мы ведь будем вместе с преподавателями, а значит, нам ничего не грозит. Феи, в последнее время стали слишком близко подходить к границе леса, вы бы с ними поговорили. Я ведь продолжаю делать задание, которое вы мне поручили, а для сбора материалов места в замке мне не хватает, так что понимаете, — Саша невинно похлопала ресницами, и добавила: — Вы убедились, что мы всё помним, мисс Харингхтон, теперь можете отдохнуть, мы обязательно со всем сами разберёмся и вовремя будем на месте сбора, честное слово, поход очень важен, а что если вам не хватит всего четырёх рук, чтобы урожай Адуванчиков собрать? Нет, отставлять нас решительно нельзя, — подытожила девочка, махнув рукой.

Она скривилась: из рукава её выпал жёлтенький цветок, какой подарила дриада. Хорошо, конечно, что он нашёлся, а то Саша уже забеспокоилась, что потеряла его. И не совсем хорошо: этот цветок приземлился прямо на колени мисс Харингхтон.

— Да, — поднимаясь с кресла, сказала она, протягивая бутон Саше, — пожалуй, теперь я спокойна, потому как оставляю остров под охраной уважаемых дриадами дев. Следите за лью́хинсоном, этот цветок не любит, чтобы его оставляли без внимания. Не теряй его, Саша, — произнесла директриса и телепортировала.

Девочка с облегчением выдохнула, опускаясь на только что освободившееся кресло: в этот раз им действительно повезло.

— Про восход написать не получилось, — размышляла Саша, поудобнее усаживаясь в своё кресло и ныряя в записную книжку с головой. Порой она не могла различить говорила ли что-то в реальности или у себя в мыслях, писа́ла или произносила какие-то слова. Когда она впадала в такое чудесное состояние на пике своих способностей, думать о подобных мелочах не приходилось: смущаться от её слов доставалось не ей, а окружающим. Поэтому, всё-таки вслух, она продолжила: — (а я так хотела, про все эти далёкие деревья, озаряемые солнцем и милых жужжащих пчёл…), напишу хоть про сам замок.

«Вы когда-нибудь задумывались над тем, откуда у людей возникают легенды, сказки или удивительные истории о множестве богов, чародеев, магов, волшебников и странных людей?

Нет? Слушайте. Много лет назад, когда люди были обычные, не такие как сейчас, меж ними стали возникать — (как их только не именовали) «ведьмы», «колдуны», «порождения дьявола», «нечистые»… одним словом — необычные, такие особенные люди. Некоторые считали их богами, другие бесами, потому особые люди отгородились от обычных. Они собирались вместе и поднимали в небо острова. Сначала особые не скрывались, и их города бороздили просторы света туда и сюда. Потом даже такое изгнание стало недостаточным: стоило родиться тому, кто мог управлять Силой, и ещё до того, как его забирали на остров, до того, как магическое сообщество могло бы узнать о нём, его подвергали преследованиям и предавали огню. Жестокие были времена, страшные и несправедливые времена. Люди всегда разоряли их острова, убивали всех, кто жил там, если каким-то образом удавалось им добираться до неба. А им удавалось. Тогда особые придумали для защиты механизм облака. Редкостью стали острова в небе, потом и вовсе затерялись они где-то, и людям стало казаться, что они выдумали всё это. Особые радовались: наступила их мирная жизнь в месте, где они могли, не скрывая своего происхождения, наслаждаться светом или обращаться к тьме.

(Не слишком ли много раз я написала слово «особый»? Мисс Харингхтон не одобрит. Надо будет потом заменить — задумчиво вывела слова на полях Саша. Действительно странно, что оно прицепилось к кончику её ручки и не хотело отставать, занимая собой любую удобную нишу. — Дурацкие различия! Надо же было так придумать: опасные особые люди, которые со своей неправильной Силой будут приносить одни разрушения? М-да, так много существ из-за этого пострадало, пустые стереотипы, вот что это. Но это и наша история. Жалко и глупо, что она такая; её не переписать, как, например, мой блокнот. Не исправить, — мысли унесли девочку куда-то далеко, она то и гляди успевала кое-как за ними следовать. — И это хорошо. Не здо́рово, — она употребила это слово автоматически, оно, в зависимости от ситуации, значило самые разные понятия и как паразит заразило её разум, — если бы кто-нибудь пришёл бы и вдруг сказал: а не было вот этого, никто магов не обижал. А как не обижал, если обижал? Принижать память об их печальной доле — неправильно, несправедливо. Да, помнить важно, есть и ещё кое-что важнее — всеми силами стараться не повторять того, что плохого случалось в истории. Раз оно уже там, пусть там и остаётся, нечего ему делать тут, в настоящем и будущем. Нечего, — это слово она обвела несколько раз. Оглядев лист, Саша поняла: бо́льшую его часть теперь занимало не её описание замка, а это размышление. Она оставила место: нужно будет позже к этому вернуться, и снова обратилась к краткому и не совсем точному пересказу истории магического сообщества. Если выражаться точнее: очень относительному, больше личному художественному повествованию.)

На островах строили поселения, затем замки, города, мегаполисы. Наш остров — один из таких.

Замок стар и величествен.

Его несколько раз перестраивали: нужно было сделать из здания школу со всем, что только могло понадобиться нескольким тысячам учеников. Без сомнений главное строение, можно сказать, сердце нашей учёбы — главная башня (кабинет, приёмный зал и дом нашей директрисы). Три коридора от которой расходятся к учебным корпусам и общежитию. Два из них, отрытые, украшенные орденами, рядами колонн, и три учебных корпуса заключают собой пространство внутреннего двора. Огромный магический фонтан, стоящий посреди него, выглядит прекрасным ночью, а цветы, растущие там, мне и слов сейчас не хватит, чтобы описать. Кроны деревьев из разных миров (я ещё не успела узнать, каких, но в нашем такие точно не растут, я уверена) вдохновляют меня своей уникальностью. Форма их листьев, цвет, температура, запах — всё это такое особенное. В замке столько залов, где можно бродить и отдыхать или спрятаться ото всех (почему нет), что их и сосчитать нельзя.

Огромная галерея всего в нескольких сотнях метров от главной башни прямо по коридору (это совсем незначительное расстояние в нашей школе) содержит в себе всю историю Облачного замка. Там очень и очень много фотографий, на большинстве присутствует мисс Харингхтон, на каждой она выглядит так же, как и сейчас. Потому что она живёт много веков, не старея. Она помнит всё обо всех своих учениках, как их звали, что они любили есть и кучу другого, потому что она всем сердцем любила и любит детей и умеет находить с ними общий язык как никто другой.

У нас есть настоящий театр, хотела бы я написать, что он прямо из древней Греции, не могу сказать, что и не оттуда. Мисс Харингхтон застала такие, и у себя дома, — тут Саша одумалась и зачеркнула слово «себя», а сверху исправила: «нас». Это был их общий дом, — построила точно такой же.

На острове есть всё, что только можно себе вообразить, для того, чтобы дети, живущие здесь, оставались счастливыми. Счастливыми и занятыми делом. Мастерские, кружки́ и всевозможные секции, ради которых можно построить отдельное здание на любой вкус, занимали бо́льшую часть школы. Самое, конечно, интригующее меня место — заброшенный корпус. Почему он не используется, почему нам нельзя туда ходить? Не люблю загадки, которые не могу приступить решать. Как-нибудь я туда доберусь. Обещаю.

Круг высокой крепостной стены отгораживает нас от леса, как я упоминала, чтобы мы не навредили ему. У леса текла своя жизнь, таинственная и чарующая. Его делила на две части река, а со стороны школы расположилось ещё и глубокое озеро, окружённое домиками, где мы иногда могли оставаться, и постройками разных секций, какие нуждались в водных пространствах хоть летом, хоть зимой. Деревня учителей — тоже интересная часть острова, там обычно селятся великие маги или колдуны, которых мисс Харингхтон приглашает преподавать из любой точки мира и из других миров.

Большой холм, окружающий стены (скорее, следует называть его рвом, пусть так повелось, что все именуют его именно холмом), отделяет территорию замка от одной оставшейся за его стенами башни. Мост, позволяющий не совершать опасные пробежки, какими мы с Соней иногда балуемся, чудесен, его держат атланты и кариатиды, венчают сотни скульптур небывалой красоты. Он захватывает дух своей возвышенностью.

Мне, определённо, больше нравится ходить не по дорогам, а везде, где их нет. Там веселее.

Не могу перечислить всего: слишком много ушло бы на это страниц, а мне их не хватит. Смело могу утверждать, лучше нашей школы ничего нет на свете.

Облачные замки — всегда оставались самым надёжным убежищем для таких, как мы. И по сей день к нам прибывают люди из разных стран и миров, мы не похожи, мы все уникальны, нас объединяет лишь одно, мы — особенные!»

— Как-то мрачновато вначале, — прокомментировала Соня, изредка поглядывающая в блокнот подруги, чтобы та не написала чего-нибудь лишнего о ней.

— Прямо дух захватывает, ах, напишу-напишу! — сказала Саша, всплеснув руками в знак того, как она захвачена этим самым духом. — А что там с облаком? — уточнила она между прочим, не отрываясь от своих записей.

Иногда Соне приходило в голову, что оторвать её от писательства может только какая-то «супернеобычайная» катастрофа. В какой-то степени она была права. Почему «в какой-то»? Её подруга, явно, не упустила бы шанса в момент этой самой катастрофы написать о ней что-нибудь грандиозное самой первой.

— А-а-х, — зевнула Соня, — всё в норме.

Девочка чуть задремала, подумав, что долгожданный покой, пусть и в этом не совсем удобном для сна кресле, наконец, настигнет, как её бессовестно потревожили.

Прозвучал взрыв, старая башня чуть ли не подпрыгнула вместе с ним, вытряхнув из неведомых всем закромов облачка пыли.

— Что? Я не сплю, — подскочила Соня. — Что это было?

— Я, — запнулась Саша, откашливаясь от пыли, какую опрометчиво набрала вместе с воздухом, — я не знаю! Бежим, это где-то в замке! — она указала на окно: над крепостной стеной начал подниматься дым…

Когда Соня и Саша прибежали за стену, недалеко от входа они увидели толпу школьников. Вечером стали бы прибывать остальные ученики, которые должны были участвовать в жатве. Сейчас в замке были только первогодки, совершившие свой первый поход по острову несколько дней назад: их готовили к событию, и дети, что либо остались на лето, либо те, что по тем или иным обстоятельствам оказались в разгар каникул в школе. Все стояли около загонов с пегасами, толпились и пытались пройти вперёд, бурно обсуждая что-то.

— Что случилось?! — крикнула Саша, пытаясь перекричать гвалт учеников.

— Что ты говоришь? — отозвался высокий черноволосый парень. Саша подошла ближе к нему и достаточно громко повторила:

— Я говорю: «что тут произошло?»!

— Новенький что-то взорвал, — усмехнулся парень.

Они-то оба прекрасно знали, о ком идёт речь.

— Что опять? — не сдержала удивления Саша, подумав: «А в нём даже нет Силы!»

— Да, опять… — указал старшеклассник в сторону мастерских, откуда к ним бежал загадочный мальчик с длинными рыжими (а лучше сказать: ярко-красными, а лучше, огненными) волосами.

ГЛАВА 1 Нечто, и большие неприятности из-за него

«Кажется, игра началась…»

Из письма к мисс Харингхтон от автора, который пожелал остаться неизвестным

К середине августа зачастившие дожди решили дать городу передохну́ть и просохнуть. После тёмных, грозовых дней, выглянуло из-за своего укрытия, осознав, что здесь не так уж и плохо, нежно-голубое небо. Такое высокое и глубокое без вялых туч. Сами они обещали не возвращаться ещё какое-то время до наступления осени, когда не могли этого не сделать. Мокрой вате, нависшей над городом, видимо, надоело созерцание одного и того же места, почему она решила переползти на другое. Может, у него вышло бы раззадорить её, развеять застоявшуюся скуку. Пока же тучи оставались тяжёлыми, словно сверху на них что-то давило, и своим уходом порадовали не себя, а кое-кого другого, кому такие изменения, как оказалось после, пошли на пользу.

Хорошее расположение духа застало Таню ещё в постели. Девочка проснулась рано, родители только уходили. Солнце еле-еле выползло из-за горизонта, во дворах царил сырой полумрак. Закрытые высотками те ещё не прознали, что пришло утро. Как бы там ни было, новый день давно гостил, приблизив собой долгожданную осень. Таня улыбнулась, протянув руку навстречу тёплым лучам. В пустой квартире, залитой светом, царила тишина. Толика грусти витала в мыслях девочки. Она с замиранием сердца ждала конца этого странного лета, которое, казалось в начале, должно было стать чередой весёлых происшествий. Ей не нравилась эта мечта. При этом итог выглядел притягательным: шестой класс звал её не столько учением, сколько встречей с друзьями после долгой разлуки.

Таня мерно собиралась: заправляла кровать, готовила завтрак, приводила себя в порядок. Её жизнь шла привычным монотонным чередом. Дни, медленно протекающие один за другим, не бывали заполненными событиями или эмоциями. Только и оставалось, что считать их, вычёркивая из сетки календаря. Девочка никогда раньше так не делала, сейчас же такое странное занятие веселило её, разбавляя скуку и уныние. Дни однозначно не были плохими, маленькие радости находились в каждом, многого, всё же, не хватало. Не хватало её лучшей подруги, названной сестры, Даши; не хватало захватывающих приключений, какие та вечно выдумывала. Не хватало сказки, которую она забрала с собой в летний лагерь, расставшись с ней на целый месяц, который, очень не хватало, чтобы закончился. После этих, слепившихся в тонкую полосу медлительности и сонливости дней, девочка сможет встретиться с дорогими ей людьми и сообща сломать эту крепость застоя. Стены её были толстыми, а самые значительные пинки и удары ими воспринимались, как постукивание муравьиной лапкой.

Чего не хватало больше? Общения. Понимания. Поддержки.

Сама Таня никогда не верила во всякие там магические штучки, зато она так привыкла к искренней вере подруги, что в какой-то степени заразилась ею. Нет, верить не стала, хотя надеялась, что сама неправа.

Спокойные дни теперь казались вязкими ловушками, кравшими её время и тормозившими ход бытия, мало чего давая взамен. В принципе, её всё (пока она об этом не задумывалась, но вскоре могла бы огорчиться, оглядываясь назад) вполне устраивало. Таня не подозревала, что скоро её жизнь изменится, причём, не по её желанию. Всё началось, как ни странно, сегодня, в такой чудный денёк, когда она решила срочно что-то менять в этом однообразном мире, куда сама себя загнала.

Таня распахнула окно, ветер, жаркий, обдал её лицо и отхлынул, застыв. Город свежел после омовения, жизнь в нём бушевала: цветники, полные астр, хризантем, гладиолусов… — пыхали своими огненными цветами. Пели птицы. Только воздух, какой-то вязкий и плотный, навевал дурноту. Девочка нахмурилась: предчувствие неприятное. Поколебавшись, она всё же решила: сидеть дома в этот просвет меж грозами — преступление. Пусть что-то точит изнутри, как упустить возможность и не реализовать полученный шанс? Хотелось походить по грязи и лужам, разросшимся, казалось, до размеров небольших лесных озёр. Оставаться в четырёх стенах она больше не могла, поэтому намерилась погулять и заодно зайти в магазин. Не много, конечно, хоть что-то должно было положить начало новому пути? Таня не спеша наслаждалась городом, одновременно старым и каким-то незримым образом изменившимся. Улицы и проспекты сияли, девочка не могла оторвать глаз от фасадов, облаков, рядов деревьев. Внешне не случилось больших перемен, а что-то внутри замечало их: трубило об этом, порождая восторг в глубинах сознания. Может, оно само поменялось и теперь находило отражения этого во всём мире? Улыбка не сходила с лица девочки, делавшей первые шаги по какому-то незнакомому, загадочному, миру.

Девочка щурилась: глаза отвыкли созерцать чистое, слепящее небо. И как только все эти слои лохматых туч сумели так быстро разбежаться?

Мокрые стены домов, не успевшие получить свою долю солнечных лучей, напоминали о зябких неделях в квартире. Ветер срывал с крон последние капли прошедшего дождя, и те окропляли собой асфальт до упора пропитанный водой. Казалось, если его удалось бы свернуть, как ковёр, из него можно было выжать целое море, вышедшее бы, правда, вовсе не солёным. Таня представила, как, закатив рукава, исполинских размеров великан занимается этим, шагая по улицам города. Словно никто, кроме неё, не видит этого, парадно причёсанного мужичка в белой, расшитой цветами, подпоясанной рубахе, усы которого изящно закрутились для такого шабаша. Словно люди не замечают его раскрасневшихся от тяжёлого труда щёк, и того, что у них прямо из-под ног куда-то девается дорога. Словно грохот от его шагов в их ушах звучит лишь надоедливым шумом очередной стройки. И этот проказник, решивший, точно, организовать ещё одно море, заметив на себе Танин взгляд, приветливо подмигнул ей, мол, давай сохраним это в тайне? Девочка засмеялась, да, это всё в духе её подруги. С чего это она вообразила такое?

Выбранная дорога оказалась той самой, по которой они с Дашей отшагали всё детство, каждый камень окрасив выдумкой — унылое напоминание: её лучшей подруги, невыносимой выдумщицы, нет дома. Которую наделю. Тане захотелось поскорее убраться отсюда, причём успеть прежде, чем тучи не вернулись в её мысли. Смутный белёсый туман и так витал внутри. Девочка чувствовала себя плохо, очень одиноко. Всё её общение в последние несколько месяцев сошло на нет, телефонные разговоры и переписки не приносили удовлетворения. Пустяковые дела застряли в горле, от них уже тошнило, а ничего вразумительного в голову не приходило. Если вдруг какое-то стоящее занятие и захватывало Таню, оно тут же исчезало, соприкоснувшись с её апатией или с кучкой незначительных причин, мешавших его осуществить. Изменений требовало всё её нутро; активных действий, переживаний — жизни. Хотелось иметь цель, двигаться к ней, строить лучший мир. Таня решительно сжала кулаки, она стремилась вперёд, не замечая, как быстро движется. Озарение, впитанное вместе с утренними лучами света, снизошло на неё. Пустяковая истина застигла девочку врасплох, заставив с неодобрением взглянуть на ближайшие недели. Поменять хоть что-то может только она сама, не стоит ждать помощи, чужого вмешательства или конца лета. Тут родилось желание. Оно ещё не до конца оформилось, выглядело как какое-то смятое полотно, чьи необработанные края растрепались и цеплялись за всё подряд. Девочка замедлилась, прислушиваясь к себе. Что-то вот-вот должно произойти.

Грядёт.

Когда она, петляя, не только по дороге, но и мыслями, обошла несколько домов и почти вернулась — к месту, где чуть своей крохотной ладошкой не помахала целому великану, — сделала несколько шагов, как что-то заставило её остановиться. Таня замерла, не понимая, что происходит. А что-то точно творилось. Время застыло, она откуда-то знала это. Яркий свет озарил округу, по крайней мере, ей так почудилось, и забрался внутрь. По венам растеклось неведомое до этого времени тепло, расплескалась радость. Разрасталось чувство единения, оно, как набегающая на берег волна, окатило все камешки одинокости и утянуло их в пучину за пределами её, оставив белую пену спокойствия. Таню осенило: какой замечательный шёл день, и этот момент чудесный, и как хороша жизнь, любая жизнь, такая невообразимо разная и упоительная. У девочки будто выросли крылья, и ей захотелось творить, создавать что-нибудь доброе и наслаждаться этим. Таня стояла в чужом дворе, на промокшем насквозь в небесных слезах асфальте, помнившем касания тысяч ног, и это затхлое место вдруг показалось ей раем. И она почувствовала, как живёт и растёт всё и вся: каждый листочек, каждая птица тут — словно была центром чего-то огромного и ждущего её где-то там, вдалеке, пока скрывающегося от ненужных глаз родного Нечто.

Когда наваждение закончилось, Таня не могла понять, что она тут делает, вспомнить, что сегодня за день? Почему стоит без движения в полном ошеломлении? Что такое ей привиделось, когда погода успела измениться?.. И где она сейчас вообще? Потом оглядевшись, узнала свой район, заметила в руке сумку для покупок и вспомнила: идёт в магазин. Только вот, почему остановилась, девочка никак не могла припомнить. Смутные мысли кружили в голове. Сомнения не могли оставить её ни на мгновение. Она коснулась чего-то внеземного, одновременно пугающего и манящего, это понятно. Было ли всё на самом деле? Или разыгралось воображение из-за мыслей о подруге? Хороший получился вопрос. Такого же хорошего ответа у неё не находилось.

В темноте серебрились миры. Крошечные, как пылинки, они витали в Образе. Он, давно отступившийся от дел, оставивший надежду, решил сдаться. Слишком долго ждал, слишком много позволил. Инертное забвение настигало. Сознание ещё работало, по привычке присматривалось к пылинкам, побуждало их двигаться, приближая к себе, скорбно любовалось ими, ища своё. Раньше он верил, оно тоже его искало. С каждым веком он принимал: всё закончено. Все его потуги напрасны, свет истёк, куски разлетелись на недостижимое теперь расстояние. Ничего не созидаемо больше.

Привычную суету усыплённого усталостью своего стремления, закрывающего свои чувства от миров, потерянного, разбередило небывалое действие. Ударная волна покачнула мириады миров. Они сошли со своих мест и проплыли мимо. Их раскидало по сторонам. Миры затихли в отдалении, их сияние притупилось.

Задребезжал иной свет. Дальние дали разверзлись этими лучами, призывая его мощь вернуться. Удивление разбудило его. То, чего он жаждал, оказалось в мирах. Силы сжались, концентрируясь в его ядре. Воодушевление возвысило его над мирами. Оковы затрещали. Гром оглушил Образ, все сущности соприкоснулись с ним. Пали запреты. Борясь с напором противящейся реальности, он начал движение. Закон пошатнулся.

Снова их пути пересеклись. Снова вмешалось сердце? Снова настигло начало.

Таня не могла решиться. Каким путём возвращаться? Хотелось ещё раз оказаться в переулке, где она почувствовала себя безмятежно. Не хотелось быть там, потому что что-то подсказывало, там не безопасно.

«Посмотреть? Нет, нельзя. Почему? Почему так страшно туда идти? Я не могу вернуться. Нет, это глупо, обычная улица, ничего сверхъестественного! Пойду, точно иду. Нечего выдумывать всякое», — уговаривала девочка сама себя, чтобы перестать бояться.

А чего Таня боялась, вовсе не понимала, только вот руки тряслись, и сердце колотилось как сумасшедшее. Что-то ждало её, пело приятные для души песни, притягивая, и таило в себе тысячи секретов, будто за спиной прятало яд, который заботливо готовилось подлить в напиток, утолив её жажду чего-то большего и лучшего. Будто улыбка на лице, которое она ни разу в жизни не видела, хотя почему-то всю жизнь заранее знала, была искренней до бесконечности, но коварной. Будто самый чистый свет оказывался тьмой. Будто… Слишком много скрывалось непонятно где и несло в себе незримо что.

Таня осторожно шагнула на дорогу, где всё произошло. Она чувствовала себя странно, крадясь вдоль стены и оглядываясь. Девочка будто скрывалась или следовала за кем-то. Ничего выдающегося заметить не удалось: обычный проход. С правой стороны — пятиэтажный дом, а с левой — дом в пять этажей. Одинаковые строения, вид из квартир которых не составлял интереса: видно было лишь окна квартир напротив. С хорошим воображением и скукой, несомненно, представить, что окна — немое кино, не сложно. Разбитый асфальт, с ямами, из которых кое-где проглядывала зелёная травка, точно такой же, как и в остальных местах, где та смогла пробиться сквозь цивилизацию. Ничего, что девочка не смогла бы найти в любом другом месте, не было. Непонятное чувство глубоко внутри, кричащее об исключительности прямоугольника земли, огороженного стенами, перед ней, не замолкало. Что оно значило?

Девочка удивлялась: ей не хотелось отсюда уходить. Таню тянуло присесть на травку, несмотря на то, что та росла почти в болоте, и ждать чего-то. Чего-то важного, как ей казалось.

В заботах прошло оставшееся лето. Таня занималась своими делами, каждый день ходила гулять: дышать свежим воздухом в полном одиночестве, хотя теперь ей казалось, что она ни на мгновение не оставалась одна. Словно то самое незримое и прекрасное неизвестное существо повсюду сопровождало её. Переулок стал главным пунктом её пребывания. Нечто притягивало её к себе, но больше показывало себя таким, каким открылось в первый раз. Никакой свет не заливал весь мир, и секунды, вместе с ним, не уносились из памяти. Таня часами могла сидеть около асфальта, на траве, и мысли её озарялись благодатью. Линия асфальта превратилась в слишком родной и тёплый край специально для неё. Иногда это ужасало, как бы там ни было, девочка не могла ничего с собой поделать: ноги сами несли её, мысли сами кружились только здесь, всё сознание жило в трепетном ожидании чего-то.

Сидя здесь, она ощущала невероятный духовный подъём, сила зарождалась в её душе, наполняя решимостью и отвагой. Девочка видела незамысловатые сцены из детства, большую часть которых не помнила. Часто, приходя домой, она говорила: «Мам, а помнишь?..» или «Пап, знаешь…» И заводила длинные приятные разговоры. Её жизнь начала меняться, рок подкинул на этот раз нечто действительно магическое. И пусть она не осознавала этого ещё, девочка уже стала частью чего-то огромного и пока жутко опечаленного, однако приобрётшего надежду. Хорошую надежду.

***

— Да, мисс Харингхтон, вызывали? — голос прозвучал растерянным.

Огромные двери главной башни распахнулись. Они потянули за собой воздух, и невероятных размеров тюль, движимая им, устремилась внутрь, словно была живой. Директриса не глядя махнула рукой: она была слишком взволнована — не могла думать ни о чём, кроме обстоятельства, согласно которому преподаватель истории прибыл сюда. Тюль, выполненная невероятно мастерским образом, как воспитанный щенок, сразу же отринула, вернувшись на место. Женщина стояла в белоснежной рясе, видимо, недавно вернувшись из Совета; тема, что там обсуждалась, касалась, кажется…

— Заходите, Дмитрий Александрович, — произнесла она, поворачиваясь лицом к мужчине. Мисс Харингхтон находилась в смятении.

— Новости? — Дмитрий сделал несколько шагов и остановился, бросив недоумевающий взгляд на стол.

Длинный свёрток из красной антимагической материи не внушал доверия к его содержимому. Скорее, наоборот: отвращал и делал это с больши́м успехом. Видя отстранённый взгляд директрисы, он не стал интересоваться: кажется, та и сама не выбралась из глубоких раздумий по поводу этого. Собственные догадки отнюдь не радовали мужчину. Отбросив мысли о свёртке, преподаватель направился к мисс Харингхтон. Лишь когда он, обойдя длинный стол, приблизился к окну, женщина тихо произнесла:

— Он поднимается быстрее, чем мы могли предположить.

В замке об этом деле знали двое. Они и собрались сейчас в кабинете директрисы, чтобы решить, что делать. Действовать требовалось быстро и без ошибок. Был ли у них хоть один шанс против такого могущего противника, как Он? А Он надвигался, с невообразимой скоростью пробираясь через мириады миров, измерений и отражений, к своему новому повелителю. Кем был этот ловкий и скрытный хозяин? Как ему удалось, обойдя запрет самого ВСМС, пробраться на недоступную территорию городского стража, и остаться вне поля зрения самых сильных советников, ищеек и даже ангелов и демонов? Это был некто внушающий дрожь: обладать такой Силой и без Него…

Дмитрий Александрович сжал кулаки, чтобы постараться сохранить самообладание, вопрос его, всё же, прозвучал резко:

— Когда?

— Если всё будет продолжаться такими темпами: первого сентября.

— Завтра, — подытожил он. Положение складывалось не выигрышное. Их союзник, кому выпало провести операцию опережения: перехватить Его до того, как Он сможет встретиться с хозяином, задерживался. Выбор кандидатур сузился, а он и так был предельно мал. Располагая догадками о том, что у директрисы всегда есть несколько запасных вариантов, спросил: — Кого послать?

— Думаю… — мисс Харингхтон и правда на несколько мгновений задумалась, словно ещё не знала, кого отправить на это опасное, но чрезмерно необходимое задание. Она оглядела Дмитрия Александровича с ног до головы, наверное, проверяя, цел ли он? И, выходило, преподаватель истории прошёл эту проверку, потому что директриса ответила: — вас.

— Хорошо, мисс Харингхтон, телепортирую в полночь, — кивнул Дмитрий Александрович.

Он, пусть и надеялся, что их союзник успеет, готовился заменить его. Конечно, в степени опасности с поимкой неконтролируемого оборотня, сравниться дело не могло, ошибок здесь допустить нельзя.

— Нет, — окликнула историка мисс Харингхтон. Она догнала его и, взяв за локоть, повторила: — нет. Часам к семи, Он появится чуть позднее. Ведите себя незаметнее, пожалуйста, можете спугнуть.

Директриса верила в его силы, хотя понимала, что, скорее всего, первый бой они не смогут не проиграть. Рока не избежать, наперекор чему попробовать стоило. В любом случае, они могли бы завербовать нового повелителя в свои ряды. Однако вот, не будет ли он изначально за их противников?

***

Долгожданное, пусть и чуть меньше, чем приближение чего-то иного, первое сентября настало. Таня поднялась в пять часов утра и никак не могла заснуть от волнения. Её ожидал насыщенный день, девочка мечтала о нём, а теперь не могла и представить, как всё обернётся? Будут ли её надежды оправданы? Она, наконец, встретит своих друзей, почти два летних месяца проторчавших в отдалении от неё. Таня сможет жить как прежде. Девочка чувствовала такое воодушевление, что не волновалась о том, что из-за этих ожидавших её событий придётся сократить время пребывания с тем чем-то.

А сможет ли её жизнь стать прежней? Так ли сильно она этого жаждет? Как-то плавно вливалось в её мысли осознание, что сегодня — последний день, когда она вот так сможет наслаждаться, сидя на траве меж зданий, непонятным Тем.

Лёгкая грусть сопроводила её сборы на праздник, с этой же, но отяжелевшей, грустью она написала на листочке, который оставила на кухонном столе, такие полуправдивые слова: «Мама, я забыла тебя предупредить, мы с девочками решили встретиться в семь и пойти в школу вместе. Люблю тебя. Я ушла, Таня». С этой же печалью она оглядела себя в зеркале, серые глаза её наполнились слезами. Они стали словно не её глазами, и слёзы были чужими. Что это за безобразие такое? Нужно брать себя в руки. Таня быстро утёрла слёзы, смахивая своей ладонью всю тяжесть и боль кого-то иного. В этот момент что-то изменилось, крохотная искорка прошла сквозь её сердце, и мир стал другим. Только не сейчас, где-то в другом месте, где-то в другом времени за гранью понимания. Всё это было ничтожно и чуждо. Её ждала чудесная встреча с чем-то новым и, как теперь уже казалось, более доброжелательным, чем она думала раньше — вот, что стало важно.

Как только Таня дошла до заветного места, села не как обычно, а, сняв портфель, положила тот на асфальт, заняла место рядом (обычно она садилась прямо на траву, но сегодня не хотела портить школьную форму).

«Три минуты седьмого посидеть можно до половины девятого», — размышляла она.

Девочка смотрела на примятую траву, где ещё вчера располагалась. Какими далекими сейчас казались те мгновения, словно она и сама теперь была иной. Вдруг Таня увидела между травинками золотое сияние. Ненавязчивое, подмигнувшее ей лишь несколько раз и замершее, оно ждало её. Так долго ждало. И Таня, оказалось, ждала.

«Может, монета?» — проскользнула у неё глупая мысль, ей почему-то захотелось смеяться от того, насколько нелепо прозвучала эта догадка.

Таня протянула руку к сиянию и… достала маленький круглый камешек.

Он переливался золотыми и жёлтыми цветами, и испускал ровное яркое сияние. Этот камешек завораживал её, Таня не могла оторвать взгляда. Чудесные картины проносились перед ней: огромные небесные острова, дивные леса, каких не существовало на Земле, неизвестные ей животные, огромные разноцветные моря, океаны и их обитатели, очаровательные существа, славные и безупречные…

Времени до будильника оставалось много, девочка не планировала уходить отсюда, пока её не посетила пугающая мысль:

«Спрячь меня…» — ей показалось, что это — желание камня. Недолго думая, она засунула его в карман.

До этого момента Таня была так увлечена своим занятием, что и не заметила, как рядом появился кто-то. Спохватилась она вовремя: по дороге, дальше вниз, шёл какой-то мужчина. Встретить его, сидя прямо посреди дороги с камнем в руках, не хотелось. Почему-то раньше она не задумывалась о том, что тут могут ходить люди, когда проводила время здесь. Её щёки загорелись румянцем, невыносимо смущало, что она раньше не беспокоилась о такой элементарной проблеме. Вспомнить ни одного раза, когда бы мимо проходили люди, девочка не могла, казалось, таких моментов и вовсе не было. А такого быть не могло, раз уж и она порой пользовалась этим проходом, значительно сокращавшим путь жителям близлежащих домов. Словно на время, пока она находилась здесь, проход скрывался ото всех других. И почему-то ей подумалось, что так оно и было. И почему-то это осознание никак не удивило её.

Спешно собравшись, Таня поспешила убраться прочь, не придав значения тому, сколько времени, и не заботясь, что в школе придется полчаса точно оставаться одной. Впервые за долгое время, она почувствовала страх. Мужчина, следовавший за ней, выглядел подозрительно. А потом и вовсе перестал как-либо выглядеть. Девочка не могла и догадываться, что он следил за ней с того самого момента, как она пришла сюда. Что успел специально спуститься вниз по улице, чтобы не выглядеть слишком подозрительным, и немного подняться обратно, делая вид, что он, как обычный прохожий, решил сократить свой путь.

Девочке больше не хотелось оставаться здесь, её связь с этим местом оборвалась. Поэтому Таня поспешила к школе, чтобы оторваться от этого странного человека. Она не понимала, почему его образ расплывался перед её взором. Черты лица плавно преобразовывались, одежда находилась в бесконечном метании: меняя свои причудливые формы и цвета. Тане стало жутко. Ноги сами начали спешить, чтобы убежать от него как можно дальше. Что было не в порядке? Толи он, толи сама Таня начала сходить с ума. Мужчина, а девочка могла с уверенностью заявить, что это был именно мужчина, пусть и не знала, почему так думала, ещё какое-то время шёл за ней, а потом куда-то пропал посреди улицы. Растворился в воздухе. Исчез. Подсознание подсказывало, что, скорее всего, случилось что-нибудь более реальное, например, он повернул в другую сторону или, возможно, зашёл в подъезд.

Не один он беспокоил её. Что-то зловещее пряталось где-то совсем близко, так близко, что, казалось, могло без особых усилий схватить девочку в любой момент. Хуже лишь то, что такое зловещее что-то пряталось не одно. Словно тысячи глаз наблюдали за каждым движением Тани и хотели разорвать на кусочки весь мир из-за того, что никак не могли увидеть её.

Одно успокаивало: близкое душе Нечто теперь рядом с ней. Не давая убежать от давления злобы, её телом управлял кто-то другой, гордо подняв её голову к небу и запрещая рукам трястись. Таня видела всё через пелену незримого пространства. В голове бродили чьи-то чужие мысли. Ощущение, что она была отнюдь не тем, кто был нужен Ему, стойко сковало её душу. А это — страшнее любых чудовищ. Она была не Его, а Он не её — лишь воля случая свела их и теперь жалела об этом.

Таня долго потом пыталась понять, что это было и почему мысли её поглотил тот ужас, только так и не смогла выяснить, почему этот кто-то вселил в неё сомнения. Всё ждало впереди.

***

Как только Дмитрий вошёл в кабинет, стены слабо засветились зелёным. Он не обратил на это внимания: защита от подслушивания ничуть не смутила мужчину. Разговор предстоял тяжёлый: настолько большого отклонения от нормы даже директриса предположить не могла. А мужчина должен стать тем, кто сообщит ей пренеприятные новости.

— Не удалось? — спросила мисс Харингхтон, заранее зная ответ.

Если бы всё прошло успешно, Дмитрий Александрович вернулся бы через несколько минут после отбытия. Надежда на то, что его преследовали, пытаясь отобрать Его, а мужчина отбился, оставалась. Однако этому предположению суждено было остаться предположением. Их союзник, может, и успел бы перехватить Его до встречи с хозяином, которого обычно именовали Хранителем. Историк был отнюдь не безнадёжен в этом плане, сохраняя шанс исполнить дело. А всех их обвели вокруг пальца. Видимо, желая покинуть свою ссылку, Он использовал запрещённый сейчас влеко — один из приёмов влечения, что полностью подавлял волю подверженного воздействию существу. После Войны Мира, да, о таких законах он не знал, потому что стал ссыльным до неё, множество подобных, раньше широко используемых способов воздействия на мир были запрещены законами. И они сами виноваты в том, что не учли этого фактора. Мисс Харингхтон осознала, что Он использовал влеко, когда было поздно что-либо менять: Дмитрий Александрович уже отправился на задания, а Он появился в их мире.

— Нет.

Историк прошёл к столу и сел напротив женщины. Длилось молчание. Мисс Харингхтон отложила ручку, потому что должна была первоочерёдно выяснить итог, с которым им предстояло работать. Она сцепила руки, положив их перед собой на бумаги. Пробежалась глазами по кабинету, одновременно смотря на мир и ничего не замечая. Директриса спокойно проговорила:

— Хорошо, я так и думала, Дмитрий Александрович. Слишком поздно я сообразила, что Глаз использовал влеко. Это моя вина, я неправильно рассчитала время. Теперь у него новый Хранитель. Ничего страшного, союзник прибудет вечером и встреча должна состояться сегодня, я бросила клич, как только вспомнила о законе, который нарушил Глаз.

— Хранительница, а не Хранитель, если точнее, — Дмитрий Александрович надавил пальцами на переносицу — у него начинала болеть голова.

Каждая его фраза звучала как приговор. Каждое слово представало лезвием топора, бьющем по плахе. Лицо мисс Харингхтон вытянулось.

— Что? — переспросила она.

— Оливия, — он протянул руки к директрисе, накрыв её кисти своими. Дмитрий Александрович чувствовал, насколько сильно она поражена таким поворотом. Мужчина видел, как выражение её лица становится отрешённым, а мысли начинают наполнять голову. Эмоции медленно отступали: никакие тысячелетия жизни с людьми, никакое воспитание не могли подавить в ней сущность сердца. Прежде, чем Дмитрий убрал свои руки, погасив в ней некую незначительную долю крайности, оставив ей этим немного человеческих эмоций, он договорил: — такое случилось впервые, я понимаю. Хранительница, это достоверно. Через пару часов об этом будет знать всё магическое сообщество, дальше — больше.

— Кто эта женщина? — ровным голосом спросила Оливия, уверенная, раз Глаз выбрал себе мага Хранительницу, то она обязательно должна быть достаточно натренированной и мудрой.

Дмитрий покачал головой:

— Девочка. Ей от девяти до четырнадцати лет. Учится в сорок шестой школе. Я проследовал за ней к зданию.

Дмитрий выпрямился, посмотрел на бумаги под руками Оливии, документы из Совета. Он откинулся на спинку стула и ожидал вопроса. Отбить от девочки тёмных магических существ вышло не сразу. Силы в нём почти не осталось, мужчине хотелось отдохнуть после этого насыщенно сражениями утра.

— Надеюсь, она вас не заметила? Да и…

— Нет, не заметила, — прервал её реплику Дмитрий Александрович, — внешность вот, — продолжил он и подал директрисе листок. Девочка с длинными тёмными волосами, карими глазами и прямым носом, нечёткими очертаниями лица была запечатлена там. Скорее, это являлось чем-то по типу фотографии, на какой не был настроен фокус, и запечатлённая смазалась, потому что двигалась из стороны в сторону очень быстро. Только школьная форма на ней выглядела чёткой, только в такой ходили все ученики, а фигура, как и лицо, была не ясна. Остального по листку определить оказалось невозможно. — Как и всегда, внешность Хранителя изменялась. Это — самая частотная вариация. Может, отнимем?

— Дмитрий Александрович, я думала, вы знаете свой предмет, — подняла одну бровь директриса.

Она подумала, что он не знает главной загвоздки тут, и никак не могла предположить, что́ он сказал по-настоящему. Потому что такого от историка ожидать не могла.

— Да, вы правы, я знаю, поэтому предлагаю…

Оливия не дала ему закончить. Дмитрий знал, что директриса не согласится на такой подход, но должен был сказать. Должен был стать тем, кто предложит это, чтобы она сама никогда не задумалась о таком исходе.

— Даже не думайте! — выкрикнула мисс Харингхтон, поднимаясь. Возмущение бушевало, всё внутри неё протестовало против его слов. Волна злости нахлынула резко: — Она ещё ребёнок! — и затихла так же быстро. Оливия поняла, зачем он это сказал.

— Я понял, — Дмитрий устало улыбнулся, всё-таки его жест в начале позволил ей не стать первородным сердцем, какими становились сердца в моменты сильного потрясения. Первородные сердца были справедливыми, а эта справедливость могла их победить: в таком состоянии она рассудила бы дело не в пользу девочки. Мужчина, с улыбкой на лице, не пытаясь переубедить её в своих поступках, продолжал: — мисс Харингхтон, её нельзя там оставлять.

Директриса на минуту задумалась, присаживаясь обратно за стол и складывая листы с большими печатями ВСМС в стопку перед собой.

— В сорок шестой говоришь? — не переспросила, а размышляла вслух Оливия. Дмитрий сразу уловил эти нотки и не стал повторять. — Помнишь Лидию?

Историк на секунду задумался, говорит она об одной из учениц или о ком-то из их знакомых? С памятью Оливии на людей было сложно тягаться, от этого же порой сложно было понимать, о ком идёт речь. Вспомнив, о каком городе они говорят, понял, что директриса имеет в виду городского стража. И, чтобы убедиться, спросил:

— Сцитию?

Сцитиями называли существ, которые профессионально занимались противоядиями. А Дмитрий Александрович имел в виду одну конкретную сцитию, члена ВСМС, Облачную Лидию. И он не прогадал.

— Она там директор, — кивнула Оливия, — надо бы связаться…

***

День выдался радостным: захватывающие встречи закружили Таню. Она забыла о камне, совсем как о сне, исчезающем из-за слишком яркого начала дня.

Он сбежал из её мыслей, растворяясь где-то на самой границе сознания. Он забрал с собой все воспоминания о проведённом лете и все разговоры об этом крал ещё до того, как они собирались начаться. Девочка не догадывалась, что вокруг неё прямо в этот день выстраивается другая стена. Крепче и мощнее той, какую она с друзьями начала разбирать. Незримое вмешательство переворачивало её жизнь с ног на голову, пока она сама, не замечая того, верила: всё возвращается в положенное ему русло.

Её занимали обычные переживания. Как построятся отношения с новыми учителями, почти весь состав которых решили сменить в этом году? Как отделаться от соседства с хулиганом, куда её посадили, как того, кто мог бы подавать правильный пример? Как вытерпеть до начала следующего дня, в котором она сможет снова увидеться с Дашей. Та сегодня занялась ритуальным для себя делом: пошла выбирать кружки́, где ей бы захотелось провести пару недель в этом году. О ней, как думала Таня, должны были ходить легенды: Даша посетила абсолютно все секции и другие места для проведения досуга в их городе и соседних по нескольку раз, причём ничем серьёзным это ни разу не закончилось. Сама Таня держалась стабильнее: несколько лет училась в музыкальной школе. Хотя пару раз под напором подруги ходила с ней на разные активности, пусть нигде и не задержалась надолго. Её же занятия фортепиано начинались только с конца следующей недели, в чём сохранялся особый шарм. Девочка скучала по стенам классов, в каких рождалась музыка, и с долей приятной истомы предвкушала своё возвращение.

Таня без раздумий добралась до дома самым коротким путём, минуя место, что манило её весь прошедший месяц. Она в нём больше не нуждалась.

Девочка погрузилась в свои обычные дела: лето закончилось, с ним ушло и то, что спасло её от странного, нового для неё, чувства ненужности. Казалось, то преследовало её всегда, и лишь тогда стало явным, а сейчас зарылось в мишуре, позволяя девочке полюбоваться оболочкой ненадолго.

Этот промежуток бездействия закончился уже скоро — на следующий день, когда неотвратимый механизм заработал.

На последнем уроке незнакомая учительница, слишком загадочная в плохом смысле (от неё, почему-то, веяло угрозой, хотя самой Тане не хотелось так это воспринимать), проводила с их классом беседу. Девочке стало не по себе, когда та рассказывала, что не следует брать на улице вещи, которые были оставлены или забыты другими. А если взяли, то следует рассказать об этом взрослым. Воспоминания о золотом сиянии сами собой всплыли в голове. Интересно, входили ли своеобразные камни в категорию «предмет, который был оставлен на улице для того, чтобы принести вред»? Вряд ли. Словно зная, о чём подумала Таня, учительница спросила: «Никто не хочет ничего рассказать?» — и сурово посмотрела прямо в её глаза. Девочка вздрогнула.

«Почему на меня? Наверное, мне показалось, — мысленно постаралась Таня успокоить саму себя. — Она смотрела на всех. Нет, точно не на меня…»

— Слушай, Кать, что ведёт эта учительница? — услышала Таня свой голос, когда все расходились по домам, а та удачно проходила мимо её парты.

Девочка сказала это быстрее, чем узнала, что говорит она. Внутри расцвело желание как можно меньше встречаться с этой женщиной. Катя, к кому она и обратилась, была тем человеком, который враз выучил всех учителей. Этому способствовало и то, что её мама работала учительницей (одной из немногих оставшихся после смены коллектива). И то, что у неё была превосходная память, распространявшаяся, правда, только на какие-то не особо важные пустяки, вроде чьего-то дня рождения или даты встречи с человеком, который здоровается с ней, в лучшем случае, два раза в месяц.

— Лидия Владимировна? — переспросила Катя (Таня кивнула, застёгивая свой портфель: уроки закончились — все собирались расходиться. Кажется, когда представляли выступающую, это имя прозвучало). Катя, мотнув головой из стороны в сторону, на всякий случай проверяя, нет ли той самой Лидии Владимировны рядом, два её хвостика — излюбленная причёска, несколько раз взметнулись в такт её движениям, забавно подпрыгивая. Той не оказалось, поэтому девочка со спокойной душой объявила: — Она наш новый директор.

— А-а, — протянула Таня, роясь в памяти. Нет, такой директрисы она не знала, — ладно, спасибо, — девочка машинально обняла подругу, протянувшую к ней руки, голова её была занята другим. — Я пойду, увидимся завтра, — растерянно прошептала она, надела на плечи портфель и вышла из класса, смущённо оглянувшись.

Смятение завладело ею. Какое-то двойственное чувство преследовало её. Когда Катя сказала, что женщиной была директриса, что-то знакомое — какой-то поверхностный образ — всплыло наружу. Глаза отказывались верить, что эта женщина тот же человек, какой занимал эту должность вчера, она видела её впервые в жизни. Тёмно-вишнёвое каре, видимо, за день отросло до пояса и сменило цвет на тёмно-коричневый. Нижняя часть лица изменилась до неузнаваемости, разрез глаз стал иным, хоть цвет их и сохранился.

«Как я могла забыть? Она выступала на линейке. Странно… Показалась мне совсем другой… — задавалась вопросом Таня, и сама отвечала на него: — Конечно, я забыла. Много новых людей… Но директор! Ладно, я накручиваю себя. Забыла, с кем не бывает?» — сбивчивые мысли никак не хотели собираться вместе.

Голова почему-то начала болеть, и какой-то сладковатый запах донёсся до её носа.

— Эй! Осторожнее! — отрезвил её чей-то выкрик и несильный удар плечами, которыми они случайно столкнулись.

Таня, увлечённая размышлениями, врезалась в кого-то; не удивительно: в коридоре собралось слишком много спешащих куда-то детей. Ей зачем-то вспомнился день, когда она впервые остановилась среди многоэтажек, и смутный образ закружился в памяти. Вскользь девочка коснулась разгадки, что же случилось тогда? Она обернулась. Парень тоже обернулся, удивившись своему резкому тону. На долю секунды Тане показалось, что его глаза светились ярко-голубым цветом. Незнакомец улыбнулся, мол, извини, я немного погорячился, и пошёл дальше, дождавшись ответной улыбки девочки. Её губы неосознанно растянулись, словно она сказала: «Ничего, с кем не бывает, я не злюсь». Тане почудилось, что какая-то странная связь в этот момент образовалась между ними, что эту улыбку девочка увидит ещё не один раз. Но, пройдя пару метров, она поняла, что ни капли не запомнила, как выглядел тот мальчик. В мыслях она пыталась прокручивать его образ:

«Примерно моего возраста, волосы — точно не блондинистые; голубые горящие глаза… Стоп. Это безумие!»

***

— Как насчёт варианта Б? — поинтересовался Дмитрий, когда мисс Харингхтон вернулась из очередного экстренного заседания постоянных членов Совета.

На нём объявили, что Глаз вернулся из ссылки, снова оказавшись в их мире, почему следует в кратчайшие сроки найти нового Хранителя и призвать его к служению обществу. На официальном уровне тоже началось масштабное движение. Появление Его не оставило равнодушным ни одно магическое существо. Многие надеялись на Него, на Его защиту или на Его Силу, которую, так же, надеялись присвоить. А это значило лишь одно: теперь они должны быть первыми, кто вступит в контакт с неопытной девочкой-Хранительницей.

— Думаете, стоит? — с сомнением спросила Оливия, переводя свой взгляд на красный антимагический свёрток.

Он таил в себе страшную Силу, защищал собой мир от опасности своего первого осквернения Силы истинного света. Он скоро должен был отдать её в распоряжение получеловеку. Он скоро должен был решить его судьбу.

— Мне кажется, — историк развернулся на стуле к свёртку, он надеялся, что там не та, недавно пропавшая вещь, взбудоражившая всё магическое сообщество, — лучше перестраховаться, мисс Харингхтон.

Ему казалось, что он лично стал причастен к тому, что вещь из свёртка получит свободу. Он не ошибался.

— Пожалуйста, позовите Тима.

— Тима Стефенсона? — на усталом — не выражающем до этого ничего, кроме озадаченности и готовности вступить в бой незамедлительно, несмотря на свою истощённость — лице историка читалось удивление. Он не удержался и выкрикнул: — Он ходячая катастрофа!

Доверять этому мальчику ту самую вещь было равноценно подписанию ему смертного приговора.

— Дмитрий Александрович, по-моему, я просила его позвать, а не выразить ваше мнение о нём, — голос директрисы прозвучал низким: усталым и не услышавшим бы ни единого возражения.

— Да, извините. Но вы уверены, что именно его (Тима Стефенсона, его?!), — добавил Дмитрий тише, зато эмоциональнее, — вы хотите отослать на такую операцию?

— Мне кажется, или я уже озвучила вам своё решение? — Оливия снова становилась отрешённой. Несмотря на это некая доля возмущения проступила на её лице: — Не сделаю же я вас мальчиком лет десяти! — впрочем, она сразу взяла себя в руки и улыбнулась Дмитрию Александровичу с надеждой: — Желания быть полезным в нём много, вот и посмотрим, во что это нам обойдётся, порой, полезнее этого желания ничего не найти, сами знаете. Так что, я буду ждать здесь, — окончательно объявила директриса. Мисс Харингхтон, конечно, надеялась на лучший исход, но и в правильности своего решения не сомневалась: она всегда будет неподалёку, а вот с мальчиком обстановку необходимо срочно менять.

***

Таня смотрела вслед мальчику, не разбирая, как тот выглядел и во что был одет, и зачем ей на него смотреть? Она коснулась кармана на штанах, где лежал камень, и обомлела.

«Ого! Горячий?! — рука ощущала раскалённый жар, и нога тоже начинала его чувствовать. Девочка машинально попыталась вытащить камень, и, к радости, одёрнула себя вовремя: — Нет, тут его доставать нельзя».

Она опрометью бросилась к двери в конце коридора, за которой, почему-то была уверена, точно никого не будет. Зайдя, Таня оглянулась. Узкое длинное помещение поглотило её, скрыв от всех лишних глаз. Девочка нащупала на стене выключатель и нажала на него. Светодиодные лампы загудели — всё залилось ярким светом. Угрожающего вида комната оказалась подсобкой для хранения географических карт и всевозможных таблиц, которые вырисовались на стенах и прекратили походить на ошмётки чего-то внеземного. Таня резко вытащила камень, вскрикнув:

— Ай! — тот обжог ей руку — девочка выронила его.

Он поскакал по полу и очутился в самом дальнем углу помещения. Всем своим видом давая понять, что хочет, чтобы Таня пошла за ним, так ей казалось. Девочка неосознанно направилась к нему. А когда подняла по спине пробежала дрожь от страха.

«Беги…»

ГЛАВА 2 Городской страж, неконтролируемый оборотень и вампир

«Прошла неделя с тех пор, как с нами на острове живёт один мальчик. Он самый странный из всех, что я знаю. Возможно, потому, что я его совсем не знаю! Ужас, что творится на этом острове?! Сколько бы я не пыталась и с какой бы стороны не заходила, (не получается у меня!) не могу вытянуть ни у кого ни слова! Беспредел… Ничего, я всё равно всё узнаю, или я не Саша Берк!

Его зовут Тим, ему всего двенадцать лет! (Представляете? В нашу школу берут только с тринадцати! Неужели он перевёлся из Рассвета? Никогда раньше такого не случалось!)

Тим симпатичный (я бы сказала, красивый). У него длинные, ниже лопаток, огненно-рыжие волосы и глаза ясно-голубые. Он довольно высокий, примерно как я ростом, у него широкие плечи, но, как мне кажется, немного худощавый. Ещё Тим носит необыкновенные очки: с правой стороны оправы тех находятся две поменьше дополнительные линзы. Зачем это ему? Они нужны для его увлечения изобретательством? Хотела бы я знать.

Мисс Харингхтон сказала нам о нём лишь то, что бы мы ни в коем случае:

а) не давали ему предметы, которыми можно покалечить себя или других, особенно ножницы;

б) не спрашивали у него про его прошлое;

в) ни за что не раздражали и не злили его;

Для своей же безопасности.

Понимаете?! Для безопасности! Ну и ну… Что же это такое? Чем он опасен? Да… Это точно самая загадочная личность в нашем замке…»

Из дневников Саши Берк

«Беги», — прошелестело в её голове.

Тане показалось, что это — приказание камня. Она, широко раскрыв глаза от испуга, пристально смотрела на остывший голыш, не подававший никаких признаков «жизни». Девочка не хотела, но уверила саму себя: это он сказал. Это его желание (или приказ?). Все мысли вмиг разбежались. В её голове появился кто-то ещё. Этот кто-то просил, а, может, вынуждал её бежать. Таня почувствовала, как в ней нарастает безудержный страх, необъяснимая тревога расползалась по всему телу, заставляя колени и кисти подрагивать. За дверью послышалась какая-то возня — вот о чём её предупреждали: опасность, угроза, смерть.

Девочка находилась в самой обозреваемой комнате. Она судорожно пыталась сообразить: куда ей деться? В этой комнате находились только карты и таблицы, висящие на стенах. Не было больше ничего.

«Ни стола, ни шкафа, ни кучи какого-нибудь хлама… — пыталась размышлять Таня, мечась из стороны в сторону. — Хлама. Точно, хлама!»

Она, как только зашла, обратила внимание на огромную карту мира в пол, примерно её роста. Следует навесить рядом карт, скрутить большие и поставить рядом, сотворив относительно надёжное эфемерное убежище.

«Сейчас же!» — чужой грозный голос прогремел в сознании, торопя.

Голова откликнулась приступом боли. Таня сжала виски руками.

Голос помогает ей или собирается навредить?

Времени не оставалось! Таня отодвинула край карты, чтобы найти за ним спасение, с опасением оглядываясь на дверь. Тихий щелчок привлёк её внимание, звук походил на такой с каким отпирают дверь. Только вот замо́к она не запирала. Проход, защищённый дружественной силой, поддался другому, неведомому и злому воздействию, и открылся. Дверь предельно медленно начала распахиваться. Глаза плохо различали движение, зато какое-то отдалённое предчувствие заявляло: если Таня сейчас не уберётся отсюда, ей конец.

Девочка шагнула за карту, пошатнувшись. Кое-как она устояла на ногах: за кромкой картона таился невысокий порожек, с которого она случайно сошла, не видя в полумраке этого. Не только этот сюрприз преподнесла оборотная сторона «мира», в этой темноте её ждала и ниша примерно того же размера, как она сама. Таня вжалась в стену, стараясь слиться с ней, чтобы не выдать себя. От кого она пряталась? Зачем? Этого девочка не знала, охватившее всё её существо переживание не давало и секунды на размышление. Таня чувствовала себя рыбой, пытающейся уклониться от острых крючков чьих-то удочек, из которых и состоял сам поток, куда она вошла. Девочка чуть не выдала себя криком: в спину ей упёрлось что-то твёрдое. Она оглянулась: дверная ручка. Дверная ручка в стене!

В комнату, крадясь, кто-то вошёл. Раздалось шипение. Противное, клокочущее что-то пришло сюда за ней. Оно в ярости заметалось по комнате, не понимая, почему, чувствуя нужную Силу, стоя на её хвосте, не может увидеть того, что ему нужно.

«Дверь. Скорей», — пронеслось в голове у Тани мягче, чем в прошлый раз: только лёгкое головокружение на пару мгновений замедлило её.

Она паниковала. Не из-за голоса, а в испуге от гадкого существа, которого пока не увидела. Одних звуков: царапающих стены, сдирающих обои и карты, выламывающих доски пола — хватало, чтобы представить себе длину когтей этого и что оно хочет сделать с ней.

Девочка толкнула стену от себя настолько осторожно и беззвучно, насколько позволяло её положение. Из ручки выросла настоящая тайная дверь (оборотная сторона её доказывала это своим видом), за которой таилось больше десятка высоких пыльных ступеней. Коридор оказался таким узким, что в нём не удалось бы хоть немного расставить руки в стороны даже Тане. А она в свои двенадцать оставалась отнюдь не самым большим человеком, плечи такого, наверное, и не влезли бы сюда, вынудив своего обладателя передвигаться боком. Лестница выглядела старой, судя по всему, на неё никто не ступал со времён создания школы или и того раньше. Кто знает, что за туннели или катакомбы могли тут располагаться? Ступеньки, выстроенные из дерева, явно прогнили.

Притворив за собой входную дверь, Таня шагнула с лестничной площадки на первую ступень — та протяжно скрипнула, возникая против такого наглого действия. Девочка поежилась. Оставалось надеяться, что её не услышат. Она замерла, оценивая обстановку снаружи, и услышала то, что заставило волосы на её затылке встать дыбом:

— Он б-пыл сд-тес-сь, — пробрюзжал кто-то, — мы с-чувс-сьтвов-фаль-ли.

Камень засветился ярче — Тане пришлось спуститься ниже, обувь её на несколько сантиметров проваливались в гнилую древесину. Наверху раздавалось однообразное шипение, слов которого разобрать не получилось. Таня прошла несколько ступеней, прежде, чем оглушительный грохот заставил её пригнуться, испугав колени девочки настолько, что они не хотели выпрямляться, вынуждая хозяйку стоять на присядках. Разум же, понимая, как выгоден шум, ловко уговорил те помочь ей сохранить и их самих и всё остальное тело в целости. Пользуясь грохотом, девочка быстро добралась до конца лестницы, не слушая протестующие вопли мёртвого дерева. Таня толкнула вторую загадочную дверь, отделявшую её от воли, а та… А та оказалась запертой. Сверху что-то подобралось к двери на начале лестницы и принялось кровожадно раздирать её на кусочки…

***

— Здравствуй, Тим, я — Лидия Владимировна, академик магических наук и спец по части противоядий, по совместительству — владелец и директор этой школы. Мне нужно провести короткий инструктаж, но я уверена, что мисс Харингхтон не отпустила бы тебя без него, поэтому давай обсудим только нашу с тобой часть миссии, а потом всё остальное. Я, правда, очень извиняюсь перед тобой, за несколько минут до твоего прибытия стало известно о созыве Совета. Ты это знаешь, если бы не он, директриса никогда не отправила бы тебя сюда одного. Начали, как обычно они с постоянных членов, так что я могу уделить тебе пару минут времени, пока меня не прижмёт регламент, — как только Тим вошёл в кабинет и присел на стул перед Лидией, она начала говорить, не дав ему и поздороваться. Мальчик всё понимал, поэтому терпеливо ждал нужного момента. — Судя по описанию, Хранительница чуть старше минимального возраста, который нам сообщили, и младше высшей границы, и учится классе в шестом-седьмом. Я немного больше, чем наши дорогие преподаватели Облачного замка разбираюсь в детях помладше, поэтому понимаю, что ей точно не десять или девять. К тому же, ещё вчера я проверила всех старших девочек — на них ни единого следа магического воздействия. Шестые и седьмые классы им пропитаны. Глаз не такой глупый, это верно, пусть сам чуточку сузил нам круг поисков. Может, он рассчитывает, что мы сумеем его найти. Нам несказанно повезло. Во втором классе с шестиклассниками учился один мальчик, он перевёлся к нам на год и ушёл в другую школу. Теперь мы разыграем всё так, словно он, то есть теперь ты, вернулся. Совету лучше тоже знать только эту версию, — упомянула директриса, — а иначе твоё появление вызовет слишком много ненужных вопросов. Вряд ли тебя об этом спросят лично, конечно. Помни, что в любой момент ВСМС может послать своего советника (а пропуски, разрешения на вход, одобряет само собрание) для выяснения разного рода обстоятельств. Поэтому постарайся не выдавать себя, пока тебя не признают не только как неконтролируемого, но и как члена магического сообщества. Тебя будут звать Васильев Тимур Петрович. Твоя мама — педиатр, Елена Дмитриевна, папа — адвокат — Пётр Олегович. Всё остальное придумай сам. Жить будешь у меня, вот адрес и ключи. Мне сегодня нужно будет кое-куда съездить во время, когда у тебя закончатся уроки, так что добраться тебе придётся самому. Не волнуйся, тут недалеко, я объясню дорогу, и постараюсь вернуться как можно скорее. Вы обсудили план?

— Да, — ответил Тим, потеряв надежду на произношение приветствия со своей стороны. После такого длинного монолога ему оно показалось неуместным. — Сначала нужно выяснить, кто Хранительница.

— По тому, как описывает Дмитрий Александрович, у неё тёмные волосы, а живёт она где-то в районе зоны воздействия Глаза из межмировых пространств. Это немного, всего пару километров в диаметре. Многие, конечно, отпадают, но одиннадцать девочек в шестых и три из седьмых живут в этом районе воздействия. У меня есть три основные кандидатуры, от которых чувствуется наибольшее количество Силы Глаза. Я склоняюсь к тому, что Хранительнице должно быть двенадцать. Остальных мы тоже проверим, не спускай глаз с тех, что я тебе сейчас покажу. Смотри: Оля и Наташа из А-класса, и Даша из Б. Когда будешь рядом с Хранителем…

— Да, я знаю, мне будет плохо или неуютно: Глаз Дракона быстро распознаёт тёмную магию и пытается её уничтожить.

— Да, — утвердительно и твёрдо кивнула Лидия Владимировна, затем мягко добавила, взяв его за плечо: — Тим, будь осторожен.

— Ладно.

Тим опустил глаза на фотографии. Вот к кому он должен подобраться в первую очередь. Кто-то из этих улыбающихся ему с фотографий девочек, не осознавая этого, навлёк на себя и остальных огромную беду. А ему нужно всех их защитить. Может, это станет последним, что он успеет сделать за свою жизнь. Может, это сможет принести ему искупление за его непростительный поступок.

Первая встреча Тима и городского стража, у кого он должен оставаться на время проведения миссии, закончилась раньше, чем должна была и с учётом Совета. А планы Лидии и её отправка туда оказались в одно мгновение отменены. В кабинете начала противно завывать сирена.

— Это что, пожар? — Спросил Тим, названный обстоятельствами Тимуром Петровичем. Он повертел головой в попытке найти источник звука; не сумел это сделать: того попросту не существовало.

— Нет, Тим, — Лидия была ошеломлена, не думала она, что когда-нибудь это случится, — кто-то забрался в мой кабинет.

В зеркале появилась мисс Харингхтон в своей белой рясе, быстрее, чем Лидия, среагировавшая на сигнал:

— Да, Лидия? Что произошло?

Оливия подумала, что директриса земной школы, запустив сигнализацию, решила пробиться через запрет на магию в зале заседаний, потому что замок на двери в её тайный кабинет был напрямую связан с женщиной. Не зря она покинула ВСМС. Да, Хранителя ещё не начали искать, а вот кабинет Лидии был, действительно, варварски взломан кем-то, кто по силе не уступал мисс Харингхтон. С таким противником одной Лидии было не совладать.

— В мой кабинет прошёл кто-то. Может, из учеников, если с замком что-то случилось. Боюсь, это Хранительница. Только Глаз Дракона смог бы пройти через замо́к. Там слишком много опасных вещей, если Глаз привёл её за ними, я ничего не смогу спасти.

— Это правда. Я буду через несколько минут. Попытайтесь выяснить, кто она. Не подвергайте себя опасности, — вымолвила мисс Харингхтон, и зеркало, покрывшись на секунду мелкой рябью, вернулось к своему обычному состоянию.

Это не удивило ни мальчика, ни директрису, которую больше беспокоило проникновение в её кабинет. Со дня наложения защиты ещё ни разу оповещение не срабатывало, и она надеялась, что не услышит его никогда.

— Тим, останься, — коротко бросила она мальчику, телепортируя.

— Хорошо, Лидия Владимировна, — ответил он, когда она исчезла.

Мальчик остался один в кабинете директора в самой обычной людской школе. Последние пару месяцев он и надеяться не мог, что увидит Землю перед своей смертью, а теперь ему выпал шанс не только побывать на ней, но и стать учеником здесь. Однако, какой ценой…

***

Дверь не желала поддаваться ни на угрозы, ни на мольбы. Камень начал нагреваться и резко мигнул светом в момент, когда Таня изо всех сил ударила по двери плечом — с тихим скрипом раздражения, нежелания пускать, та открылась. Из тёмной комнаты потянуло запахом сырости.

Камень светился ярко, так, что обстановку стало видно на несколько метров вперёд. Картина предстала не из лучших… Прямо над её головой, в левом углу дверного проёма, свисала огромная паутина. Насколько девочка могла видеть, паутина нависала отовсюду: на потолке, во всех углах, на шкафах с книгами (кому пришло в голову хранить книги в таком сыром месте?). Выбора не было — Таня ступила в комнату и закрыла за собой дверь.

«Хорошо бы её подпереть чем-нибудь», — подумала она.

Предугадывая её желание, камень засветился так, что стало видно всё помещение. По-видимому, это был чей-то кабинет. В центре его стоял большой письменный стол, заваленный бумагами, а между ним и выходом, посреди комнаты, почему-то, (то, что надо!) стул. Таня подпёрла им дверь и огляделась. Невероятное зрелище предстало перед ней. Девочка недоумевала: если ближе к углам пыль и паутина заполняли собой, буквально, всё пространство, то в сердце комнаты, на письменном столе, было относительно чисто. Туда не осмелилась опуститься ни одна пылинка, там не свисали белые гирлянды паучьего изготовления. Всё это было до жути странно, но лучше уж оставаться в таком месте, чем с тем, кто, не раздумывая, убьёт её.

Таня, минуя шкафы, осматривая проходы меж ними, стараясь найти какой-нибудь запасной выход. Она подошла к столу, оставляя за собой цепочку следов на пыльном полу. На том тоже лежали какие-то потрепанные книги, старинные свитки и круглый медальон, девочка сначала приняла его за компас. На нём был вытеснен ворон с раскрытыми крыльями, из которых сыпались перья, а в средине упрощённо (по сравнению с остальной композицией) выцарапано большое глазное яблоко, чей зрачок был, как у змеи, вертикальным. Украшение было не больше её ладони, его же убранство было настолько проработано до самых мельчайших деталей, что и не верилось, что такое может существовать. Рядом с медальоном лежал толстый справочник, открытый на странице, где изображался точно такой же кулон. Видимо, он описывался там, надпись была на каком-то странном, наверное, древнем языке, так что Таня не смогла разобрать того, что там написано. Зато она полюбовалась завитками букв, выписанных с неподдельным мастерством. Человек, которому принадлежал этот кабинет, верно, был очень умным, раз разбирался в этом.

За столом стояло кремовое кресло. В противоположном двери углу кабинета и у стен разместились книжные шкафы. Некоторые корешки книг выглядели старыми и ветхими, другие же, блестели так, будто их купили только вчера, на некоторых оставались отпечатки пальцев (как, интересно, пыль умудрилась покрыть и вертикальные поверхности?), а другие, обделённые вниманием, казалось, зажили своей собственной жизнью в полумраке. Сразу за столом, чуть левее кресла, на что сначала не обратила внимания Таня, стоял громадный аквариум, в котором жили вовсе не рыбки. В нём сидел огромный, мохнатый паук. Хорошо, что Таня не боялась их, хотя таких больших ещё в жизни не видела.

«Паук, странно… так вот чьих это рук… лапок дело», — подумала девочка.

Сверху отдалённо слышался шипящий голос и доносился громкий шум — кто-то продолжал громить подсобку. Девочка не осмеливалась подойти к двери, чтобы прислушаться к голосу чудовища и узнать, чего он хочет. Таня посмотрела на руку, её до сих пор занимал камень, он, как и раньше, светился, хоть говорить ничего не собирался. Она должна переждать, пока кто-то сверху убедится, что к ней ему не добраться, или ей нужно постараться самой отыскать выход? Или ей это всё мерещится? Может, она во сне? Если так, стоять и ничего не делать слишком глупо, поэтому девочка пошла к одному из ближайших шкафов. На некоторых полках с книгами стояли баночки со странным содержимым, привлёкшие её. В одной хранилась веточка какого-то растения, чьи плоды выглядели как маленькие звёзды. Баночка светилась, хоть её стекло было тёмно-синим, маленькие звезды сияли так, что она казалась прозрачной. Они блестели и переливались разными цветами поверх своего основного — серебряного. От веточки веяло неведомой силой. Привязанная к горлышку прямоугольная бирка гласила: «плоды Триста́ра». Рядом стояла баночка чуточку побольше, она еле умещалась на довольно просторном расстоянии от книг до края полки. Здесь на само́й крышке виднелась пометка: «Зеброве́сие». Заполняли её сухие крупинки, будто диковинного чая: одни белые, другие чёрные. Они чередовались слоями, как окраска зебры.

Таня хотела рассмотреть и другие баночки, они, почему-то, не хотели открывать своё содержимое на расстоянии. Камень не дал ей этого сделать. Он потянулся к медальону, лежащему на столе. Девочка удивилась такому движению и пыталась держаться подальше. Значит, сон? Она не знала, зачем ему туда, письмена в книге выглядели зловеще и пугали её.

Существо наверху затихло. Таня насторожилась и засунула камень обратно в карман: если бы не он, она бы уже добралась домой, и никто не загнал бы её в эту комнату с единственным выходом — наверх, к чудовищу. В кабинете стало темно, не совсем, конечно: те маленькие звёзды в баночке всё ещё светились, хоть и не ровно: то загораясь, то затухая. Таня чувствовала камень, он был тёплым, не обжигая как раньше. В полной тишине, неожиданно что-то прогремело, будто шкаф сбросили с лестницы. В дверь забарабанили.

— Мы сь-снаем ты там, Х-гранить-тельниц-с-са. Отд-тай Г-клас-с Драк-кона или с-сдохь-хни!! — прокричал кто-то из-за двери. Девочка почти физически ощущала ненависть, которую это существо к ней питало. Наверное, оно с кем-то её перепутало, у неё не было никакого Глаза Дракона, да и она сама Хранительницей не была.

Таня стояла, не дыша и боясь пошевелиться, чтобы ничем себя не выдать.

«Чёрный шкаф, третья полка сверху, восьмая книга справа. Подними; выход», — снова услышала Таня в мыслях.

Уверенная, что найдёт там выход, девочка беспрекословно повиновалась голосу. Она тихо подошла к чёрному шкафу и подняла нужную книгу. Слева рукописи подвинулись на место той, какую она убрала, и показалась круглая дверная ручка. Теперь дверная ручка нашлась и в книжном шкафу, на этот раз девочка не удивилась. Таня повернула её — дверь-шкаф распахнулась. За ней оказалась маленькая каменная лестница, и ещё одна дверь. Как в тумане Таня поднялась и вышла на улицу, не осознавая себя, словно каждый новый шаг забирал воспоминания о происходившем. Она оказалась на заднем дворе школы. Как только сделала несколько шагов от выхода, обернулась, и не увидела ничего: дверь таинственно исчезла, будто появилась только для того, чтобы Таня спаслась, после чего ушла обратно в небытие.

***

Не прошло и трёх минут с тех пор, как Тим начал ждать возвращения директрисы. Он терялся в догадках. Если это Хранительница с помощью Глаза проникла туда, значит, его задание сейчас закончится, не успев начаться, и мальчику придётся искать другое место, где он мог бы исполнить условия посоха? Ему стало страшно, он день назад обрёл новую цель для продолжения своей жизни, а сейчас должен от неё отказаться? Сможет ли он снова не впасть в уныние от безнадёжности своего положения?

Войти в ещё более горькие мысли мальчик не успел: перед ним, на столе, появилась чаша с чем-то похожим на чёрно-белый чай, уложенный в виде длинных, извилистых полос чередующихся цветов. И две пустые чаши поменьше, с запиской в одной из них: «перебирай в одну чашу белые, а в другую чёрные. Сиди молча и не подавай вида, что слышишь нас, спрячь записку». Тим, прочтя, сразу сунул маленький лист в нагрудный карман рубашки и, напустив равнодушие, как только умел, расслабив мышцы лица, приступил за указанную ему работу.

Лидия Владимировна в гневе ворвалась в кабинет, хлопнув входной дверью, таща за собой что-то непонятное, точнее кого-то. Это было низкого роста существо, где-то с полметра в высоту, похожее на двух мужчин. Их туловища существовали отдельно, а две ноги срослись, заключив обоих в невольничество друг по отношению к другу. Оно выглядело ужасающе, не из-за ног. На нём был надет грязный и во многих местах разорванный мундир похожий на костюм наполеоновских времён. По возрасту выглядело оно лет на шестьдесят пять. Оба лица его были вытянуты вперёд, благодаря двум выступающих передним зубам у каждого, оно очень смахивало на двух крыс, чуть менее волосатых, чем обычные и крупнее их привычного размера. От существа веяло ужасом. Хуже был только приторный гнилой запах, исходивший от него. Тиму стало не по себе, его чувствительный нюх сыграл с ним злую шутку: в горле словно собралась слизь от этого запаха, и несколько рвотных позывов заставили его несколько поддаться вперёд. Он сдержался, чтобы не подводить Лидию Владимировну.

— Сейчас я всё расскажу о вас вашему хозяину! — вскричала директриса.

Тим удивился, он не ожидал, что та милая женщина, с которой он познакомился совсем недавно, может так правдоподобно изображать гнев и так страшно злиться.

— Мы ис-с-ск-гали Г-клас-с! — прошипело оно, растягивая согласные и разговаривая обеими головами одновременно.

— Конечно! Откуда в моей школе взяться Глазу Дракона?! Я бы узнала об этом первой! — искренне возмутилась та.

Тим подумал, что она могла бы стать хорошей актрисой. Он тоже неплохо справлялся со своей ролью: сидел и делал вид, что старательно пытается перебирать чёрно-белые крупинки, хотя больше внимания уделял разговору. А если бы он видел, что делает, наверняка бы удивился происходящему. В чаши он клал одноцветные крупинки, но в его руке, каждая из них становилась наполовину бело-чёрной, а в чашах возвращалась к состоянию одноцветности, выбирая какой должна стать здесь белой и чёрной. Таким образом, выходило, что в каждой чаше сохранялся баланс цветов, пусть Тим и выбирал только одни в первую и только иные во вторую.

— Не нужно мне ваших оправданий, я доложу графу, что вы хотели украсть моего Ямба! — продолжала Лидия Владимировна, хотя существо не возражало ни секунды до этого.

— Нет-ть, — возмутилось оно, понимая, что за такое обвинение, пусть граф и будет знать, что оно ложное, им несдобровать, — мы ис-ск-гали Г-клас-с! С-слеть-кь прив-фёл с-сют-ка!

— Сейчас я у него и спрошу, какой след привёл вас в мой кабинет!

Зеркало — в котором до этого появлялась и мисс Харингхтон, скорее всего узнавшая о том, что помощь Лидии больше не нужна, и не пришедшая из-за этого — покрылось дымкой и через секунду в нём отразилось лицо вампира. После чего масштаб изображения уменьшился так, что того стало видно по пояс. Всё было, как полагается: бледная кожа, чёрные волосы, к слову, достаточно длинные, ниже лопаток (как у Тима раньше), собраные в хвост (в отличие от того, который носил мальчик — завязанный низко, а не высоко). Два клыка виднелись поверх бледной нижней губы. Он, явно, не ждал, так скажем, «звонка». Вампир выглядел завораживающе красивым, хотя что-то в нём отталкивало. Он был довольно молод, наверное, ему было всего столетий двадцать. На столе, среди разных видов бумаг, стоял бокал, с тёмно красной жидкостью, Тим мог бы поспорить, что это, не что иное, как человеческая кровь. Конечно, по договору конца восемнадцатого века она была запрещенной; у влиятельных вампиров её всё ещё можно было найти. Говорят, кто-то пытался заниматься поиском и наказанием нарушителей, организацию быстро прикрыли: официальная версия — несостоятельность (если честно, из-за недостачи сотрудников, кстати, сразу после открытия: после нескольких проверок, никто не пожелал себе бо́льших проблем).

— Отвратительный день, граф, — поприветствовала вампира Лидия Владимировна. Такая форма вошла в лексический запас тёмных достаточно давно: они исказили людское «добрый день» и, сначала шуткой, а потом и серьёзно, стали использовать его на постоянной основе.

— И вам того же, — на автомате проговорил вампир, а после поинтересовался, задвинув клыки: — по какому поводу беспокоите? Неужели мой заказ готов?

— Нет, — возразила Лидия, — я почти об этом. Пара ваших гончих разгромила комнату для карт в моей школе и хотела забраться ко мне в кабинет! Они хотели украсть моего паука! Сказали, что это ваше личное, — она подчеркнула это слово язвительной интонацией, — поручение! Что вы на это скажете?

— Да, я давал им поручение. Не выкрасть вашего паука. Как же тогда выполнение наших заказов? На меня бы ополчилась половина магического сообщества, которого наш золотой Ямб обслуживает. Не знаю, зачем они залезли в ваш кабинет; думаю, что мы с ними разберемся. Пожалуйста, телепортируйте их ко мне.

— Я хочу, чтобы они были строго наказаны, — сердито проговорила директриса. Она глянула на Тима, он не заметил этого, потому что сидел спиной к ней, и на секунду медленно закрыла глаза: женщина радовалась, что у мальчика выходит строить вид крайней занятости. Когда она распахнула те, в них сиял озорной огонёк забавы.

— Несомненно, такое не обговаривается.

— И чтоб ноги их в моей школе больше не было!

— Конечно, — граф, наконец, оторвал взгляд от бумаг. Взял в руку бокал и, медленно потягивая содержимое (после первого же глотка клыки снова выдвинулись), обвёл глазами кабинет несостоявшейся актрисы. И, наткнувшись на Тима, чуть не подавился. — Новый ученик? Не помню, когда в последний раз вы брались за обучение.

— Надо же кому-то передавать знания… на всякий случай, — ответила Лидия Владимировна, интонацией выражая: «жалко будет терять столь важные умения, если меня вдруг не станет».

— Какой такой случай? — со смешком спросил вампир. — Рано ещё списывать себя со счетов. Не завидую я этому парню, видно, серьёзно провинился? — полюбопытствовал он.

— Вздумал со мной спорить о происхождении параллелей, — ответила Лидия Владимировна первое, что пришло ей в голову

Вспомнив про гончих, одну из которых она всё ещё держала за ткань воротника, отпустила их и махнула рукой — кабинет озарила ярко-красная вспышка вынужденной телепортации. Обычная сопровождалась, как правило, неяркой вспышкой (по сравнению со вспышкой вынужденного), а цвет зависел от мага, создававшего телепорт, у Лидии, например, он был синим.

— Да вы просто зверь, Лидия. Горжусь! Адская пытка, — со смехом произнёс Граф. — Вы ведь не говорили с ним о Зеброве́сии? Ничтожная трава лучше человека знает, что баланс нельзя нарушать. Вам бы тоже стоило немного поучиться быть жестокой, колдунов в лёгких условиях никогда не учат. И какова будет цена? — спросил граф, имея в виду количество Силы Тима.

Говоря про магическую или колдовскую Силу, члены магического сообщества любили подчёркивать это слово особой интонацией и писать его с заглавной буквы.

— Велика. Вы заработаете себе сильного соперника. Из него выйдет могущественный колдун.

— Могу помочь с прошением, — предложил вампир. — Это нелёгкое дело, могу вас заверить. Вы знаете, я сам частый гость в канцелярии Совета по поводу признания учеников домашнего обучения теми, кто действительно имеет то же образование, что и выпускники школ.

— Я запомнила; не сейчас. Сначала я хочу обучить его сама, не всем дисциплинам, моему делу.

— Говорят, джины на юге Зондинии готовят восстание, — перевёл тему граф, поняв, что его совета в этой сфере не ожидают. — Карстаг собирается помочь Северянам. Такими темпами от Южных почти ничего не останется. Их популяция придёт в упадок. На мой взгляд, не разумное решение со стороны магистра.

— Не разумно говорить об этом так. Вас могут легко предать, — сказала Лидия Владимирова.

— Волнуетесь за меня? — улыбнулся вампир.

— Вы слишком высокого мнения о себе. Я под защитой архимагов. Просто не хочется терять главного заказчика. И, да, Карстаг давно не магистр, и тем более, давно не человек…

О Тиме во время разговора граф не беспокоился. Вампир знал закон обучения на своём опыте. Если ученик ослушается приказа или подслушает, хоть одну фразу, его ждёт наказание похуже, чем перебирание Зеброве́сия. Это — не жалкое обучение у магов.

Насколько понял Тим из дальнейшего разговора: Лидия Владимировна — очень сильный светлый маг (она в несколько раз превосходит возможности магов своего возраста), имеющий тесную связь с миром тёмной магии и колдовства. А граф, кого она называла Алларом, один из тех, с кем им придётся, пусть и не сейчас, бороться, в главном противостоянии за свет, которое начал Он.

ГЛАВА 3 Подруги-близнецы и загадочный толкователь снов

«Дорогой Лукас ван Фан, положение затруднительное… Я беру на себя всю ответственность за Тимофея Стефенсона (неконтролируемый lupinotuum pectinem). Прошу, скажи, где оно? Совет ни за что не одобрит. Тимати сможет, я не видела прежде более достойного кандидата. Если он не сумеет, ты знаешь, что сулит ему наш договор с оборотнями. Мальчик укрыт в моём замке. Долго их это не сдержит, прошу, скажи где?»

Из письма Оливии Харингхтон к Лукасу ФрансХристиану ГеоргОганесу Николасу Леонарду ван Фану

Таня резко села на кровати. Она с облегчением осознала, что находится в своей комнате, и опустилась обратно на подушку.

«Сон? — удивилась девочка, — Неужели, сон?»

Таня помнила его во всех деталях: и как увидела мальчика со светящимися глазами, и как обожглась о камень, и жуткую скрипящую лестницу, чьё-то гадкое шипение, загадочный чёрный шкаф. Такое с ней происходило впервые, не отпускало ощущение, что она действительно видела и ощущала всё это. Её тело ещё не забыло неприятное чувство дрожи от ужаса. Чудно́ оказалось увидеть настолько правдоподобный сон. И она ясно осознавала, каким в действительности выдался вчерашний день. Помнила рыжеволосого мальчика, с которым столкнулась на первом этаже, уходя домой. Заурядный путь через парк, возвращение домой и привычные для этого времени года дела.

Сон чувствовался таким реалистичным, что без препятствий смешивался с действительностью. И Тане казалось, что у рыжего мальчика вполне могли светиться глаза, а она — зачем-то, зайти в подсобку с картами. Единственное, в чем точно была уверена девочка — то, с чего всё началось: камень. Она подошла к шкафу, достала штаны, какие вчера носила и… в их кармане взаправду лежал маленький камешек. Обычный голыш — ни тёплый, ни светящийся. Таня покрутила его в руках и вскользь ощутила шероховатую линию на его гладкой поверхности. Она поднесла камень к лицу — поняла, что это — тонкий вертикальный скол. Вытянула руку с тем: с такого ракурса камень походил на глаз змеи, или ящерицы, или кошки.

«Как на том медальоне и в книге, — подумала девочка, вспоминая выцарапанный рисунок на украшении, к какому камень хотел приблизиться. — А если это был не сон? Нужно сегодня проверить: есть ли в самом деле тот кабинет…»

«Оставь меня…» — Таня уронила камень в полку с её вещами, из которой и достала его: она не ожидала, что ещё раз сможет услышать этот голос.

Всё это происходило в реальности? Он умеет говорить? Камень?

«Почему?» — спросила она.

Такой разговор ей не нравился. Ощущение, что она спит до сих пор, не покидало.

Камень молчал. Таня осторожно, словно тот был живым и мог выпрыгнуть оттуда к ней в руки, задвинула полку на место. И, не поворачиваясь к ней спиной, медленно отошла обратно к кровати. Что теперь делать? Это воображение? Сон? Чья-то шутка? Могла ли она с этим что-то сделать? Девочка залезла на кровать с ногами и замерла, боясь приближаться к шкафу, а значит — выходить из комнаты, потому что тот стоял рядом со входной дверью. Оставалось надеяться, что кто-нибудь из родителей, или Даша, с которой она должна была пойти вместе в школу, зайдёт в комнату и поможет ей выбраться. Тане и хотелось подтверждения того, что с ней всё в порядке и камень действительно разговаривает. И очень не хотелось провоцировать его на разговор, ведь, если он может говорить, значит, он умеет и нечто большее?

Девочка вдруг ясно увидела череду образов, которые, не видела, а именно ощущала в момент их первой связи. Он представился самой искренней и доброй, но коварной и угрожающей улыбкой. Что-то крепко связывало этот камень с ней. Казалось, у неё внутри хранился достаточно острый нож, чтобы раз и навсегда разрезать цепи, сковавшие их. Этот нож был мельчайшим желанием, коротким взглядом, жестоким словом. Лишить себя саму этой части? Могла ли она так поступить? Уничтожить крохотную долю бытия, ничтожную, зато такую родную. Таня, ей казалось, смутно помнила, заранее знала, этот образ. Этот голос, все его намерения, желания и страхи. Мог ли этот камешек уничтожить её своими страхами? Задушить своими намерениями? Отобрать жизнь желаниями? Нет. Девочка твёрдо знала, что такой нож есть только у неё. Что единственный, кто может всё спасти или разрушить — это она. Что Он не раз возвращался к ней, после каждого жестоко поступка. Что она успела когда-то далеко не в этом мире и даже не в этой жизни причинить ему так много зла и боли, которые, тем не менее, оставив след на его образе, никак не изменили его нутро. Так и оставив Таню вершителем, а его — жертвой её ножа.

«Потому что так надо…» — вдруг ответил голос, прервав поток мыслей, развеяв какую-то древнюю память и вобрав её обратно в себя. Таня снова вернулась к реальности, и снова всё это показалось глупым сном.

— Хватит тратить на это время! — выкрикнула девочка, поднимаясь. Она решительно направилась к шкафу, распахнула его и оказалась лицом к лицу с камнем, который своими руками подобрала совсем недавно. — Бред какой-то… — полушепотом произнесла Таня, беря его в руку.

Вес голыша, казалось, увеличился; его полупрозрачная натура хранила в себе тысячи секретов и невиданную силу, род которой был незнаком девочке, хотя тоже казался родным.

— Не спишь уже? — спросил, входя в комнату, отец Тани. — Ну и хорошо, я как раз шёл тебя будить. Завтрак готов.

Девочка, не заметив, как тот постучал, услышала его вопрос и быстро сжала руку в стремлении спрятать (неужели защитить?) камень. Она еле заметно покачала головой. Каким же образом ему удавалась так на неё влиять? И почему она хотела к нему прислушаться?

— Скоро буду, — ответила Таня, улыбнувшись.

Девочка решилась: сегодня обязательно проверит, есть ли в школе та самая комната, куда она во сне попала. И, если есть, будет понятно — всё, что случилось там, было отнюдь не сном.

Поспешно собравшись и сунув камень в ящик письменного стола, уступив голосу, Таня вышла на завтрак. Девочка верила: в этот день она разоблачит его.

***

— Пап! Папа! Ты не представляешь, какой мне приснился сон, — наполовину проснувшись, прокричал Тим. — Я стал оборотнем, убил тебя и обрезал волосы, ужас! Представляешь, я там так много учился сражаться, и девочка, Саша, очень милая, помогала мне осваиваться в магической школе! И ещё там были летающий замок, и две сумасшедшие тетки, и вампир в зеркале! Пап! — позвал ещё раз Тим и открыл глаза.

От увиденного они широко распахнулись; сон отскочил, испуганным зайцем. Комната, где он очнулся, была чужой, ни капли не знакомой ему. Мальчик оказался в закрытом пространстве, ограниченном невысокими синими стенами. Только одно маленькое окно подтверждало приход утра. Страх перехватывал дыхание, мальчик старался бороться с этим, медленно и глубоко вдыхая и выдыхая воздух раз за разом. Нельзя кричать, нельзя шуметь — пока нельзя. Первым делом Тим прильнул к оконному стеклу. Он разглядел за ним какие-то незнакомые высотки, загораживающие основную массу света. В полумраке этого помещения парень не мог понять, что случилось, как он оказался здесь? В каком-то далёком от его дома районе или, может, в другом городе. Тим, стоя у окна, оценивал обстановку. Никаких препятствий для его передвижения, по крайней мере явных, не было, сама обстановка казалась жилой: бельё на постели выглядело безукоризненно выглаженным, на письменном столе аккуратно ждала хозяина стопка школьных учебников для шестого класса, пачка тетрадей и чей-то пенал. Книжный шкаф, стоявший вплотную к стене, упираясь в подножье кровати, меньше всего заинтересовал мальчика в складывавшейся ситуации. На тумбочке, что бросилось в глаза, кто-то оставил очки, какие Тим почти не снимал на острове, из своего сна. У кровати валялись комнатные тапочки его размера, словно сам парень прошлой ночью скинул их и оставил так, не поправив. Тёмно-синий шкаф привлёк внимание Тима: он был закрыт — внутренности оставались загадкой. В зеркале на его дверце отражался сам мальчик в синей, чуть большеватой, пижаме. Взгляд его метался по комнате, пока не задержался на себе. Казалось, он сильно похудел, как после долгой болезни. Тим взялся за голову, не веря отражению, в ушах зашумело, дышать нормально больше не получалось. Он с ужасом дрожащими руками схватился сначала за горло, скорчившись в беззвучном крике, и, не желая верить в происходящее, ощупывал свои, теперь короткие, волосы. Пальцы хватались за концы рыжих прядей и тянули вверх, словно так могли вернуть им прежнюю длину. Почему? Кто их срезал? Как он посмел? За что?

Мальчик, держа ладонь на горле, будто так мог помочь себе дышать, ещё раз в отчаянии глянул в окно, нет, там слишком высоко, выбраться так не выйдет. К разочарованию парня, окно отрывалось как по маслу, зато на улице — ни одного человека, что мог бы прийти к нему на помощь. Кричать снова Тим не решился: так получилось бы проверить, нет ли кого в соседних квартирах, и так он и привлёк бы к себе внимание кого-то, кто кроме него находился в этой квартире. Мальчик, насколько мог тихо, приблизился к шкафу, пытаясь не смотреть на себя: горько было осознавать, что его волос, которые он не стриг с самого раннего возраста, теперь нет. Что кто-то без сердца лишил его их, единственного, заставшего при жизни …, единственного, что уже было, при их первой и последней встрече. Не верилось. Не принималось сознанием.

Внутри шкафа не оказалось ничего полезного. Да, там нашлась одежда, много одежды, сшитой как под него. Тим быстро надел первое, что попало под руку, обулся, заметив в коробках на нижней полке подходящую по размеру обувь, на случай, если ему удастся выбраться на улицу. Мутное отражение в стекле книжного шкафа напоминало об утрате. Парень на секунду повернулся к комнате. Нет, никаких средств связи тут не было. Ничего, что можно было бы использовать как оружие тоже.

Единственный путь к выходу был где-то за дверью, перед которой оказался Тим. Моля её не оказаться запертой мальчик надавил на ручку. Главное сейчас — минуя хозяина дома, оказаться на улице, а там, на свободе, он в любом случае как-нибудь сумеет отыскать свой дом. Хоть бы только с его отцом было всё в порядке, остальное его не волновало. К удивлению, дверь поддалась. Мальчик, приоткрыв её, выглянул наружу. Там никого не оказалось, зато путь, который ему требовалось проделать, стал больше в несколько раз: в реальности квартира была внушительных размеров, разительно отличавшихся от тех, что он рисовал в своей голове.

Узкий коридор, плотно забитый дверьми самых причудливых форм, цветов и размеров, стал следующей локацией его «тюрьмы». Причём, те жались так близко друг к другу, что комнаты, прятавшиеся за ними, должно быть, были у́же той, где очутился Тим, как минимум в половину. Один конец коридора заканчивался тупиком, второй, ближний к парню, венчался заветной дверью в подъезд. Только вот на этом относительно коротком прямом пути к спасению мальчика подстерегало самое огромное и явное препятствие: дверей через пять развёртывалось неограниченное стеной пространство, где находился некто, либо занимающий такое же положение, как парень, либо заключивший его здесь. Оставалось лишь рискнуть.

— Чего крадёшься? — спросил взрослый женский голос, звучавший ласково, без злости или угрозы, интересуясь этим так добродушно, будто Тим и владелец этого голоса были старыми товарищами.

«Не повезло», — подумал Тим.

— Заходи скорее, будь как дома, не стесняйся, — предложил голос.

Не понимая, почему ему это говорят, Тим не придумал ничего лучше, чем, сделав уверенный вид, попытаться ускользнуть от женщины, на мгновение зайдя на кухню (он определил, что это именно кухня, увидев несколько кухонных тумбочек и холодильник), и сразу же рванувшись к двери. Приток адреналина сейчас помог бы это осуществить. Только плану не суждено было сбыться: придав лицу уверенности, мальчик твёрдым шагом сделал несколько недостающих шагов к кухне, а, как только заметил, кто там находится, растерял всю решимость:

— Вы?!

Женщина широко улыбнулась ему:

— Да, я, — ответила она спокойно, повернувшись к нему.

Вафельным полотенцем, что держала в мокрых руках, та, не отрываясь от занятия, насухо вытирала большую стеклянную миску. Её изумрудные глаза сверкнули неподдельной радостью, когда она увидела Тима.

— Вы?? Та самая женщина из моего сна?

Тим тронул рукой голову, проверяя, короткие ли у него ещё волосы. Мир перед глазами начал темнеть, а в ушах появился еле заметный шум, становившийся громче и громче. Его волосы короткие, прямо как во сне, где он их собственноручно подстриг после того, как убил своего отца… Неужели всё, что он видел — не сон, неужели, он — убийца?..

— Какого сна? Расскажешь? — полюбопытствовала женщина из сна, не замечая, как Тим сделал несколько коротких шагов к стене, ища дополнительную опору.

Ноги отказывались держать такого его, тело противилось хранить в себе душу чудовища.

— Я ещё сплю? — спросил Тим ослабевшим голосом.

Он дрожал и плохо слышал сам себя. Его сознание, казалось, наблюдало за всем этим откуда-то издали. Мир исказился, давил на него, пытаясь вытеснить из себя. А все предметы наоборот отъезжали, стыдясь находиться рядом. — Где мой отец? — пытался узнать мальчик, чтобы опровергнуть собственное жестокое предположение. Он хотел выбраться из ямы, выраставшей под его ногами, тянулся к верху, а оттуда его уже забрасывали землёй.

— Тим, он…

— Откуда вы знаете моё имя, что я здесь делаю?! — парень не получал ответа ни на один свой вопрос. Он был оставлен в земле, похоронен заживо собственными руками.

Только после этих вопросов и того, как Тим, внимая мышечной памяти, начал пытаться разорвать несуществующими сейчас когтями свою грудь, Лидия Владимировна, оказавшаяся той самой женщиной из сна, сообразила, что происходит с мальчиком:

— Сночары… — прошептала директриса. Она оперативно избавилась от мешающих рукам вещей и, подбегая к опустившемуся на колени мальчику, со знанием дела, размышляя вслух, объявила: — Надо найти бабочку.

Она опустилась на пол рядом и, пока Силой пробиралась к себе в кабинет, где держала несколько нужных экземпляров, схватила Тима за руки, с трудом удерживая их на месте, чтобы он не причинил себе вреда. Лидия с печалью смотрела на лицо мальчика, понимая, что эта бабочка сейчас сделает и о каких событиях вернёт память. На секунду она засомневалась: стоит ли давать ему пережить это ещё раз? Нужно ли Тиму знать, что́ его вынудили сделать? Можно ли дать этому ребёнку испытать ту адскую судьбу во второй раз? Как ей досадно было принимать, что она не властна решать это. Как злилась она на Глаз — а Лидия была уверена, что это он устроил для того, чтобы защитить свою новую Хранительницу — это он виноват в том, что мальчик во второй раз должен будет хлебнуть целую пригоршню мерзких мучительных образов, которые подарило ему насильственное проклятье его души.

Появившаяся бабочка состояла исключительно из голубого света. Она взмахивала своими крылышками, искря, кружа перед лицом мальчика, чтобы разрушить чары. Лидия держала на руках его обмякшее тело и плакала: ему вновь виделись все события, произошедшие с того дня, когда Тим стал причастен к миру магии и Силы. Крылатое создание осы́пало красные волосы парня синими огоньками, оставило на его щеках два холодных прощальных поцелуя и, сев на его нос, растворилось, пытаясь заглушить боль снизошедших воспоминаний. Искры впитались в мальчика, заспешили в его сущность и завершили дело, ради которого погибла бабочка, отдавшая себя для снятия чар. По щеке Тима заскользила светящаяся голубым слеза, позволившая ему вернуться во внешний мир из мира своего сознания.

Мальчик дернулся и открыл глаза. Увидев перед собой Лидию, у которой он теперь жил, поклявшись отыскать и защитить нового Хранителя, не смог сдержаться от слёз, которые, приведя с собой плотный ком в горле, не позволили ему выразить того, что он хотел:

— Я… Я… Это ложь… Я… — пытался вымолвить хоть что-то он. Слова застревали внутри, не желая вылезать из него наружу. — Лидия Владимировна, я…

— Тсс, — протянула Лидия, пытаясь показать, что она всё понимает. — Тихо, — произнесла она шёпотом. — Тим, ничего страшного, не пытайся оправдать себя, всё в порядке, извини меня, я должна была почувствовать эту волну чар. Прости, — повторила она, помогая ему сесть и смотря, как внутри него снова зарождается решимость.

Он был так не похож на неё, он был таким сильным.

С благодарностью кивнув, показывая, что ему лучше, Тим, опустив голову, на несколько секунд замер, а потом рывком поднялся.

— Простите, — сказал он директрисе, — пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, — он не хотел и не собирался признавать Лидию Владимировну виновной в случившемся, принимая её «прости». — На несколько минут мне показалось, что он жив, — голос Тима охрип. — Что мой отец жив, и я… — мальчик запнулся. Даже сейчас, когда он поклялся жить и приносить миру пользу в его честь, ему было слишком сложно говорить об этом.

Лидия порывисто обняла Тима так крепко, как никогда и никого не обнимала. Этот маленький волевой мальчик, потрясающий своим усердием, нуждался в поддержке больше, нежели самое слабое в мирах существо. Заслуживал этого.

— Извините, — отстранился Тим, не выдержав такого трогательного понимания; он был благодарен за то, что она не отвергала его извинения. — Я переоденусь и выйду к завтраку, — пообещал мальчик, удаляясь в свою новую комнату.

— Что это было? — за завтраком спросил Тим, ненадолго возвращаясь к теме утреннего происшествия. — Я имею в виду почему?.. — ему хотелось узнать, чем было вызвано такое внезапное изменение его памяти.

Оказаться на несколько минут снова обычным человеком, не подозревающим о магии и не потерявшим всё то, чего он лишился, было прекрасно. Переживать снова всё то, что он сделал, ещё раз — невыносимо.

— Это сночары, Тим. Их накладывают, если хотят, чтобы человек забыл о Силе во всех её проявлениях в своей жизни. Они, как бы покрывают все такие события особой пеленой, смешивая их со сном, и позволяя голове самой достроить жизнь такой, какой её, вероятнее всего, увидело бы существо, чью жизнь измяли Силой. Правда, сночары очень ненадёжны: их можно с легкостью снять с немагического существа, а на искусных носителей Силы, меня, например, они не могут оказать воздействия, — пояснила Лидия Владимировна, украдкой следя за эмоциями мальчика. Она пыталась тщательно подбирать слова, чтобы не задеть его. — Хотя, если бы сночары наложило не живое существо, а артефакт или…

— Почему вы называете это чарами? — спросил Тим, пытаясь по привычке из-за волнения поправить свои длинные волосы, и, конечно же, не найдя их, со смущением опустил руку на стол. — Разве это — не тёмная магия?

— Хороший вопрос, Тим, — постаралась ободрительно улыбнуться Лидия. Они разговаривали на тему, которая как раз входила в её специальность — противоядие от сночар. Поэтому она постаралась сфокусировать внимание на этом, пропустив неловкий жест Тима мимо глаз. — Эта магия тёмная, да, но она используется для благих целей (не всегда правда), поэтому и считается чарами. Вот представь, в твоей жизни произошли ужасающие события из-за Силы… — Лидия в испуге замолчала. В его жизни не сложно было собрать дюжину таких событий. Она стушевалась, заметив, как мальчик на мгновение скривился: — То есть… я не хотела сказать такое, извини…

— Ничего, — произнёс Тим доброжелательно, а про себя подумал:

«Успокойся. Тебе нужно сдержаннее реагировать на разговоры о прошлом».

— Хорошо, я продолжу… Если сночарами пользуется кто-то, имеющий достаточно сильный артефакт или амулет, если этот артефакт или амулет разумный, чтобы самому использовать такую магию… Если это Глаз, мне кажется, это он, то нас с тобой задело одной из крайних волн. В эпицентре даже я не вспомнила бы себя. Думаю, новый Хранитель не будет и подозревать о своей необычной находке, пусть сам Он рассказал ей что-либо. Как можно дольше камень будет стараться не выдавать себя. Зато, как говориться: нет худа без добра: у нас есть первая зацепка. Как можно осторожнее ты должен разузнать у девочек, чьи кандидатуры мы выбрали, не видели ли они волшебных снов, — подумав, она осторожно добавила: — или кошмаров.

— Да, я понял.

***

— Алло, да, сейчас выйду, — ответила Таня в трубку, обув только одну туфлю, и, отключившись, крикнула родителям: — Мам, пап! Я побежала, меня Дашка заждалась.

— Хорошего дня! — отозвались они разом.

Таня вздохнула, оставлять камень, правда, не было ошибкой? Не в смысле не брать с собой, вообще хранить его дома?

Таня сбежала по лестнице с четвёртого этажа, ей хотелось возместить духовное возбуждение движением. Это помогло немного отвлечься от внутренних сомнений. На улице, около подъезда, ждала Даша, девочка порой слишком похожая на неё, её лучшая подруга. Не в стиле Тани задерживаться и опаздывать, ей по душе приходить заранее и ждать остальных, чем становиться причиной подобных казусов.

Объяснять незнакомым людям, что они не сёстры — самое бесплодное занятием на свете: им никогда и никто не верил. Девочки не раз, опуская формальности, представлялись родными, беря себе фамилию Тани: Светлячковы. Они не только выглядели почти идентичными, их вкусы на музыку, книги, одежду и многое другое совпадали. Мнения, конечно, почти всегда расходились, зато одновременно запеть одно и то же, синхронно отвечать, одеться, не договариваясь, почти вещь в вещь — обычное дело. Сегодня, правда, эта синхронность оказалась нарушена. Дашины волосы были заплетены в две косы, Таня думала сделать их тоже вчера, но после сегодняшней встряски нашла силы лишь кое-как завязать себе хвост, подруга надела штаны, а она, по понятным причинам, не осмелилась их трогать и взяла юбку. Тем не менее, верх их совпадал, и они в один голос произнесли:

— Привет!

Смеясь и обнимаясь, они обе подытожили:

— Как обычно.

Девочки направились в школу, обсуждая два прошедших месяца лета, когда они почти не виделись. Со дня их встречи большую часть времени говорила одна Даша, а Таня внимала каждому её слово, не упуская возможности уличить в приукрашивании. Даша не признавала свои выдумки приукрашиванием и плела лапшу от души, самую вкусную и красивую, с такой и на ушах не стыдно было ходить. И Таня с гордостью не снимала её, не пытаясь оспорить существование этой воображаемой лапши. Видя, однако, что подруга слишком активно подыгрывает ей, Даша решила узнать, как та проводила свои «не красочные без неё» будни:

— А как твоё лето? Ты что, отмалчиваешься?

Да, они каждый день разговаривали летом, переписывались и, казалось, должны были знать всё о том, как и что случалось чуть ли не до того, как это должно было произойти. Как это бывало, порой вспоминать о том, что приключилось всего пару часов назад — оказывалось нерешаемой задачей. К тому же, живое общение с его непередаваемыми эмоциями всегда оставляло за собой приоритет. Кто не захочет повторить историю, которую все уже слышали, когда есть подходящий случай поведать её снова?

— Я? — переспросила Таня. Ей не хотелось отвечать на эти вопросы. Она и сама не понимала, что пошло не так в это лето и когда в первый раз начались неудачи.

— А что, я что ли? — поинтересовалась Даша, наигранно сердито уперев руки в боки.

Из неё выходила плохая актриса, почему подруги захохотали. Смех не длился долго, Таню тяготил её ответ, он был таким же неважным, как и лето, о котором и вспоминать не хотелось. Единственное, что привнесло туда приятных ощущений, Некто, оказавшийся всего лишь камнем. Хотя, не всего лишь камнем — очень пугающим, непонятным, странным камнем или, лучше было сказать — её разыгравшимся воображением? В любом случае, упоминать этого не хотелось. Может, сон всё ещё продолжался? Может, всё ей почудилось? Может?

— Я дома сидела… — призналась Таня. — Вы все разъехались, а моих завалили работой, — она махнула рукой. Хотелось бы ей всё это изменить; лето прошло, упустила она свой шанс. — Там какая-то накладка вышла, все планы на отпуск отменились, ты знаешь. Пару недель лило как из ведра, эти дожди, я так устала от них, не хочу и думать о том, что их сезон снова придёт. Хоть в середине августа и началась хорошая погода, никто так и не вернулся. Ты была у бабушки, девочки — кто где. В наш, пропитанный скукой город, никто не заглянул. А что я одна? Гуляла через раз. Та́йга не дала бы мне впасть в уныние, но… ты знаешь, почти год прошёл. Не хочу другую собаку.

Даша сжала её руку:

— Что ты не написала мне? Я бы приехала, родители запросто пустили бы меня!

Таня улыбнулась глядя в её горящие карие глаза, они — одно из немногих отличий: Танины были серыми.

— Поэтому и не говорила, — пожала плечами девочка, показывая насколько это элементарно. — Ты бы приехала, а я бы не простила себе того, что испортила и тебе лето.

— Дура́чка, — по доброму исковеркала обзывательство Даша, — Ты бы не испортила мне лето, знаешь, как я скучала? — она остановилась и обняла подругу, на ухо ей сказав, кривляя голос: — Ещё и писала всё время: «Всё хорошо», «Гуляю», эх ты!

Таня засмеялась, вот такой была её выдумщица подруга: и в огонь, и в воду, и на край света — куда угодно ради неё.

— Стой, а как же Аня и Катя? — спросила Даша, недоумевая: — они должны были приехать. У них же мама преподаёт.

— Их мама приехала, а они остались. Зачем им сюда? Тут не погуляешь: лужи по щиколотку. Брр, — Таня продемонстрировала, как было зябко, вызвав этим смех подруги. — Снилось что-нибудь интересное? — спросила Таня, переводя тему.

Ей хотелось поделиться с кем-то своим сумасшедшим сном. Даша — подходящая для этого кандидатура: она яростно любила всё непонятное и магическое. Причём, чем непонятнее, тем ближе это, по её меркам, к настоящему приключению.

— Нет, — покопавшись в памяти, сказала она с досадой, — а тебе?

Подруга надвинулась на Таню, предвкушая интересную историю: та никогда сама не начинала подобные разговоры, если ей нечего было рассказать чего-то стоящего. Девочка только этого момента и ждала, поэтому красочно описала всё, что хранилось в голове, умолчав, пожалуй, только о событиях сегодняшнего утра.

— Только не рассказывай никому, ладно? — закончила Таня, когда они заходили на территорию школы.

— Хорошо… — пообещала та. — Ах, вот бы увидеть этого мальчика со светящимися глазами, — мечтательно произнесла Даша, закружившись с невидимым партнёром в прекрасном танце и невинно хлопая ресницами.

— Даша! — окликнула Таня подругу, припоминая, что та не должна говорить об этом.

— Да, всё-всё, сдаюсь, — сказала Даша, подняв руки вверх в знак покорности.

Ещё с самого утра подруги услышали новость: загадочный новенький из шестого-А может толковать сны!

Было ли это ещё одним поводом не лучшим образом относиться к параллели? Определённо. Снова будут полгода хвастаться из-за ничего! Их задиры запросто могли заставить ненавидеть себя всего за несколько минут.

Это было так нечестно! В А-классе и так числилось двадцать человек, как и в В, этого мальчика должны были зачислить в их, Б-класс. Более того, Тимур во втором классе учился именно у них! Перевёлся, конечно, тоже примерно из-за этого. (Там случилась какая-то туманная история, в которой никто так и не стал разбираться. Говорили, что мальчик был родственником бывшего директора, отношениям семей которых сложно было позавидовать. Из-за какого-то странного скандала семье Тимура пришлось переехать, а директора сменили, Таня, правда, никак не могла припомнить на кого, это не имело большого значения. Главное — почему он не вернулся к ним? По слухам, он был достаточно приличным мальчиком, а значит — А-класс его не достоин.)

Каждую перемену целая толпа собиралась у класса загадочного толкователя. Оставалось радоваться только тому, что они учились на втором этаже, а хвастуны на третьем. А там толкались все: от детей из первого, до тех, кто учился в одиннадцатом. Каждый хотел увидеть мальчика, слухи о котором разлетелись по всей школе меньше чем за перемену, и, если получится, спросить у него и о своём сне, что сделать было непросто: слишком длинная очередь выстроилась там давно. Конечно, немало среди заинтересованных в зрелище находилось и тех, кому было просто нечем заняться или очень хотелось развлечь себя хоть чем-нибудь в этих начавшихся нелёгких школьных буднях. Даже половина Б-класса, несмотря на вражду, с раннего утра влилась в толпу.

Даша тоже, было, хотела пойти туда, и, как назло, забыла все сны, которые когда-либо видела. В расстроенных чувствах она ушла послушать толкования для других. Бесспорно, и Таню хотела увлечь с собой, та наотрез отказалась, ссылаясь на то, что будет повторять литературу.

Так легко отделавшись от подруги, девочка решила всё-таки сходить в загадочную комнату и поискать дверь в стене. Вдруг, окажется, что это — не сон вовсе?

Быстро спустившись на первый этаж, девочка огляделась — никого. Кто из душного здания ушёл на время перемены на улицу, кто на третьем этаже веселился у новой знаменитости, кто остался в классе, не веря в бредни о толкователе и своим терпением заслужив себе глоток свежего воздуха в пустом помещении — все занимались своими делами, не обращая внимания на тёмноволосую девочку, пришедшую на зелёный этаж. Изначально он назывался так из-за зелёных обоев, занимавших собой все стены длинного коридора и нескольких рекреаций, оставляя только холл, столовую и спортзал свободными от его владений. Пару лет назад их, конечно, заменили, «кличка» же закрепилась за этим местом, а после, чтобы он не только так звался, а и соответствовал заявленному статусу, на нём один из пустующих долгое время кабинетов заняли небольшой оранжереей.

«Может, от подколов о нашем «невыдающемся» классе не отвертеться, зато из-за этого лжетолкователя никто не увидит, чем я здесь занимаюсь»», — подумала она.

И начала искать кабинет для карт, по очерёдности открывая все двери (кроме ведущих в классы, в которых она была уверена) на первом этаже. Из головы вылетело, какой именно был ей нужен и где он спрятался. Полагаться в поисках на сны значило мучиться со множеством вопросов, на которые ни у кого в мире не имелось ответа.

«Странно, — говорила Таня сама с собой. — Четыре года училась на этом этаже и не знаю, где тут эта комната…»

Разнообразные подсобные кабинеты, давно пустующие классы и две раздевалки –вот куда ей удалось заглянуть. Что привлекло внимание девочки, так это три запертых двери. Наверняка за одной из них скрывался кабинет, в котором нуждалась Таня. Девочка остановилась в задумчивости, уйдя из мира в свои мысли. Как достать ключи? Сможет ли она это сделать? Мимо неё пробегали стайки младшеклассников: скоро будет звонок.

— Здравствуйте, — донеслось до девочки, когда она каким-то образом оказалась около второго класса. Когда Таня уходила в свои мысли, ей становилось сложно ориентироваться в пространстве и соображать о внешнем мире. Она обернулась. Перед ней остановилась женщина лет двадцати пяти. Таня, войдя обратно в себя (в прямом смысле этого выражения), удивилась ей. Не потому, что женщина поздоровалась с ней без особого повода, а потому, что видела девочка её в первый раз. Внешность той пусть и не была нестандартной до ужаса, но не могла не запомниться тем, что ярко выделялась на фоне остальных. Её ярко-рыжие волосы, отливающие красным на свету, собранные в аккуратный пучок, насколько это позволяла их жёсткая волнистая структура, её изумрудно-чёрные глаза, которые, казалось, сияют лучше любых драгоценностей, глубокие скулы — не могли не произвести впечатления. — Ждёшь кого-то?

— Э-э, — протянула Таня, не ожидавшая встречи с кем-либо, — здравствуйте, — вспомнила она, что нужно поздороваться в ответ. — Э-эм, — девочке не характерно было так заполнять паузы в своей речи. Пытаясь зачем-то придумать, почему она оказалась около входа в один из вторых классов, загораживая дорогу женщине, что, как поняла Таня, обратилась к ней из-за этого, — вообще-то да, — сообразила она, что сказать, и с убеждённостью в важности этого дела продолжила: — Тут учится младшая сестра моей подруги, мне надо ей кое-что передать, — Таня и сама не поняла, зачем ей врать, уже сказав неправду, не смогла отступить. — Извините, я, наверное, мешаю вам пройти, — зато было не поздно отступить в сторону, освободив дорогу, что и сделала девочка, произнеся это.

Таня не знала, откуда у неё вдруг появилось смутное чувство замешательства, словно дежавю. Будто она видела эту, по виду учительницу, только никак не могла вспомнить, когда и где. Что она ведёт? Может, это кто-то из нового состава учителей? Если да, почему Таня не видела её раньше? Казалось, невозможно пропустить её: такой тип людей сразу бросается в глаза и запоминается. Хотя, может, женщина не участвовала на линейке? Решив, что это так, Таня на секунду успокоилась. И тут же усомнилась в своей догадке: образ её был слишком знакомым, даже голос напоминал чей-то, что она слышала совсем недавно.

Когда прозвенел звонок и у Тани появилась причина, которую она могла использовать как предлог ухода, девочка сказала:

— Ой, я, наверное, пойду, у меня урок…

Её смутило, что они обе так долго стояли в молчании, и никто из них, почему-то, не решался разорвать зрительный контакт первым.

— А как сестра подруги? — спросила женщина совершенно серьёзно, без насмешки или иронии, так, будто это взаправду важно для неё, что какая-то девочка искала чью-то сестру. — Подожди здесь буквально секунду, как её зовут?

— Нет, не надо, спасибо, я потом передам, — попыталась выйти из положения Таня: сестра была реальной, младшей сестрёнкой Даши. А что ей говорить?

Она ляпнула про сестру, совсем не подумав об этом, лишь вежливо ответив на заданный ей старшим вопрос.

— Что ты такое говоришь? — не понимая, что заводит Таню в неловкое положение, не различив её маленькой лжи, упорствовала та. — Всю перемену тут её ждала.

— Её зовут Кристина — сдалась девочка, испуганно осознав, что женщина заметила её действия на этом этаже. Таня не знала, почему, её миссия казалась чем-то глубоко сакральным, и пусть в ней не было ничего нарушающего правила, ей казалось, что об этом никто не должен узнать.

— Кристина… — повторила женщина шепотом, чтобы запомнить. — Сейчас, — произнесла она улыбнувшись. Её улыбка была действительно доброй.

Постучав, женщина вошла во второй класс. Ситуация складывалась нелепая, было поздно изменять её.

— Садитесь, — услышала девочка через закрытую дверь голос женщины.

— Да, Лидия Владимировна? — обратилась к ней классная руководительница Кристины, Светлана Юрьевна.

— Можно Кристину на минуточку?

— Конечно.

Через несколько секунд вышла Кристина, удивленная тем, что вместо Даши (кто кроме неё мог попросить её в коридор?) увидела Таню, она застенчиво улыбалась.

— Кристина, — обратилась к ней девочка, — Даша просила передать тебе, что её занятия сегодня не отменяются, и, если хочешь, мы можем пойти домой вдвоём.

Таня не выдумывала, подруга, правда, упоминала, что останется после школы для работы в очередной секции. А предложила пойти домой вместе исключительно по собственному желанию: на её взгляд, странно было бы вызывать ту с урока, чтобы просто сказать, что Даша не сможет забрать её. За два года обучения в школе Кристина привыкла к подобному и прекрасно знала дорогу, какой и добиралась обратно, если сестра занимала себя чем-нибудь.

— Хорошо, — кивнула она, приняв предложение и расплывшись в застенчивой улыбке. — После секций буду ждать около выхода.

— Договорились, — ответила Таня и улыбнулась в ответ. — Всё, теперь можешь идти на урок.

Кристина хотела постучать, чтобы вернуться в класс, она подняла руку специально для этого. Её опередили: в этот момент как раз выходила, как её назвала Светлана Юрьевна, Лидия Владимировна, держа красную папку, которой раньше не было при ней.

— Проходи, — сказала женщина Кристине, уступая ей. — О, ты ещё здесь, — обратилась она к Тане, — не могла бы ты мне помочь?

— Конечно, — согласилась она.

— Идём, нужно достать несколько карт, это в том кабинете, — махнула рукой Лидия Владимировна в сторону крайней двери коридора, одну из запертых. К тому же, она упомянула карты, почему Таня с радостью осознала, как легко удастся пробраться туда.

Через несколько минут они стояли около заветной двери. Достав из кармана пиджака связку ключей, женщина выбрала самый маленький и старый из них, и вручила его Тане. Девочка окинула взглядом его и замочную скважину и выяснила, какой стороной вставлять ключ. Прорезь располагалась необычно: не вертикальной или горизонтальной, а шла диагональю вниз справа налево. Таня сделала два оборота и толкнула дверь. По сюжету её сна, та должна была открыться.

«Значит, это был сон. Я точно помню, что дверь открывалась внутрь», — подумала девочка с долей облегчения.

Тогда она дёрнула дверь на себя — та снова не поддалась. Девочка вопросительно взглянула на учительницу, коей её определила. Рыжеволосая женщина показала семь пальцев.

— Сколько?! — удивлённо воскликнула Таня, после чуть спокойнее добавила: — Семь оборотов?! Точно? — спросила она, поняв, что та не шутит.

Лидия Владимировна одобрительно кивнула.

Таня прокрутила ключ ещё пять раз. Послышался характерный щелчок, замок открылся. Девочка лёгким прикосновением руки открыла дверь, внутрь… Её взору предстала знакомая длинная подсобка с картами. Толи из-за страха она попятилась назад, толи манеры проснулись, и она уступила проход Лидии Владимировне, Таня и сама не поняла. Факт остался фактом: девочка сделала несколько шагов в сторону.

Почему-то ей вспомнилась фраза Кати: «Лидия Владимировна? Она наш новый директор».

Эта рыжеволосая женщина не какой-нибудь новый учитель, она — директор! Снова. Снова Таня забыла? При последней встрече Лидия Владимировна была другим человеком. Её смуглая кожа, карие глаза и очень волнистые и пышные волосы — всё противоречило облику той. Это не входило ни в какие рамки реальности. Ладно бы только так, Таня понимала, можно покрасить волосы, надеть линзы, но как можно за день сделать пластическую операцию? Сейчас скулы, а раньше — немного пухлые щёки, сейчас прямой нос, а тогда — с горбинкой. А ещё веснушки, сегодня они есть, но их не было! Не говоря уже о цвете кожи, раньше смуглая, а сегодня как у Белоснежки… Или Таня сошла с ума, или на неё уже наступал склероз? Из раздумий её вывел нарастающий шум. Гул светодиодных ламп.

Таня заглянула в кабинет. Всё в точности как в её сне. Громадная карта, где она оступилась и нашла дверную ручку посреди выбеленной стены. Её девочка и собиралась найти, как знак реальности своих воспоминаний.

«Вот бы увидеть, есть ли там дверная ручка», — подумала Таня, чуть ли не скрестив пальцы, чтобы это помогло её желание получить своё воплощение.

Директриса, взяв несколько средних по размеру карт, попросила её:

— Таня, сними, пожалуйста, вот эту, — указав на самую большую карту в этом кабинете. Ту, именно ту карту, за которой, по версии правдоподобного сна, расположились вдали от глаз лестница и загадочный кабинет.

Наверное, от того, что девочка настолько сильно желала узнать, будет ли там дверь, она не заметила, как директриса назвала её по имени, хотя Таня не представлялась.

Девочка сняла карту со стены, и, ожидая оправдания своих надежд, заглянула за неё… Вот ниша, а как же дверь? Дверной ручки не оказалось. Таня вздохнула, и, как ни странно, от облегчения. Хоть и досадно, что это — всего лишь сон, зато не хотелось бы встретить монстра. Пусть и желала доказать себе, что с ней всё в порядке, пусть лучше ей, хоть от одиночества, причудился этот голос, чем какое-то незримое чудовище стало бы преследовать её в жизни, даже если бы камень при этом указывал бы ей на то, как спастись.

Так удачно совпало, что класс, в который спешила директриса, соседствовал с шестым-Б, а по дороге их догнала учительница литературы, что вела урок у Тани, почему она, придя много после звонка, никуда не опоздала.

На четвёртой самой большой перемене все дети, по обычаю, шли в столовую на обед. Как только прозвенел звонок, сообщающий об окончании урока, подруги вышли из класса и, вместе со всеми остальными, направились в столовую. Даша продолжила восхищённый рассказ о рыжеволосом мальчике, Тимуре, и его толкованиях.

— А ещё, представляешь, он сказал Свете, отличнице из А-класса, — уточнила она для большего эффекта, — что она получит двойку на математике. Мы, конечно, посмеялись над ним, мол, Свет нашей науки и получит два? А оно сбылось, вот она только что двойку-то и получила. Это, получается, он, правда, умеет толковать сны? Ты как думаешь?

— Ага, обязательно, — подтвердила Таня с иронией, — а ещё он может летать и ходить по воде, не смеши мои подковы. Врёт он всё.

— Нет у тебя никаких подков, — надулась Даша, — а если врёт, то почему сбылось?

— С кем он сидит? — спросила Таня, заранее зная ответ и пытаясь показать Даше, на чём правильно расставлять акценты своего внимания.

— Со Светкой, — буркнула Даша, осознав, зачем задан этот вопрос, если она и так упоминала это раньше.

— Видишь, сидит он с ней, и двойку получила она, странное совпадение, тебе не кажется?

— Да ну тебя, — отмахнулась от неё девочка. В отличие от Тани, в свои двенадцать лет, Даша крепко верила в чудеса. И не разрешала никому разрушать свои иллюзии.

Почти дойдя до столовой, девочки, как назло, столкнулись со Светой и её компанией. Внешность девочки, совершенно не отвечающая её натуре, выглядела истинно солнечной. Её рыжие волосы, окружающие ангельское лицо, были не настолько насыщенными, как у женщины, с какой Таня до урока ходила за картами: чуть оранжевее русых. Они хотя и возвышались подругами Светы чуть ли не до идола, которому требовалось поклоняться, ничего настолько выдающегося собой не представляли. Глаза жёлтого цвета и ярко-коричневые веснушки всегда становились поводом для прозвищ. Подруги называли девочку «поцелованной солнцем», а все остальные — Свет нашей науки. По мнению же большинства, Света виделась невыносимой сплетницей и задавакой, несмотря на заработанный статус отличницы. Особое удовольствие ей доставляло подшучивание над «чокнутой Дашечкой», как она называла подругу Тани. Света была популярна, не то, чтобы положительно популярна, но из-за этого такие издевательства всегда происходили на публике: собрать ту для неё не было проблемой. Правда, только без присутствия Тани: она могла (и всегда делала это) дать отпор.

— О-о, — протянула Света, предвкушая первую в этом году стычку, — а вот и наша чокнутая Дашечка. — начала она, а её подруги засмеялись. Несмотря на злостный характер девочки, Даша старалась никогда не отзываться о ней негативно. Пусть становилась мишенью для острых стрел её слов, живым манекеном для битья оскорблениями, она никогда не становилась жестокой в отношении кого-либо, никогда не пыталась причинить ответную боль. — Как проходят дела в твоём выдуманном мирке? Как там Дедушка Мороз со снежной дурочкой поживают? Баба Яга тебе ещё мозгов не наколдовала? Глупая, не-вы-но-си-мо глу-пая, — повторила она, разделяя слова на слоги. — Наша странная, ненормальная, выскочка. Признайся, ты просто хочешь выделиться, делаешь вид, что лучше нас всех, да? Помешанная на бреде, своей чепухе. Нравится разговаривать со своими выдуманными шутами в твоём мирке? Нравится казаться святой?

Даша растерялась, не ожидая такого стремительного разворота событий, Таня же рядом стоит. Пока Света продолжала ядовито смеяться над Дашей, публика продолжала расти. А Света в этом году, видимо, осмелела настолько, что готова была обижать чем-то не полюбившуюся ей девочку даже при её подруге, которую раньше старалась избегать.

И все вокруг молча наблюдали, позволяя этому происходить. Ни одна струна их души не оказалась задета, а если и была, то не на столько, чтобы возникло желание помочь тому, крохотному ничтожному существу, кто так на него похож. Потому что, раз задевает, раз не нравится, подумают, что и ты не правильный, значит и тебя ждёт подобная участь, почти бежит по следам. Стояли и те, кто просто решил отрешиться от общества, считая, что этим никому не навредит, хотя больше таких проходило мимо. Никто не говорил ни слова против, ни единого защитника не появилось рядом, тут собрались только нападающие и безразличные. И не понятно, кто из них — хуже, нападающие, пытающиеся так защититься от мира, вылить свою боль не в то русло, в неправильное, потому что им не помогли найти нужное, а может потому, что они не захотели помощи. Обиженные, сломанные и злые. Или безразличные, что закрылись от мира по тем или иным причинам или те, что считают подобное нормальным.

Даша почувствовала, как давят на неё эти люди. Они стояли так плотно, что ей не удалось бы выбраться. Горло сдавило, что-то стало на пути воздуха и мешало свободно дышать. Она ощутила себя такой маленькой, затравленной, ненавидимой всеми. Разве может она быть неправильной? Заслужила ли своим отношением к миру такое отношение?

— Что, Дашечка, язык проглотила? Где же твой серый защитник, цербе́р?

На Дашины глаза наворачивались слёзы. Одного слова хватило бы, чтобы она заплакала. Все это предвидели и замолкли, ожидая последнего удара. Жестокие, некоторые из них жаждали, алкали той боли, того страха, какие роились вокруг.

В душной, знойной тишине раздались одинокие аплодисменты. Все обернулись. Это выступила из-за спин толпившихся Таня.

— Закончила, появившаяся от аллергии y Солнца? Вроде отличница, а знаний меньше, чем у пятилетнего ребёнка. Правильно говорить не «снежная дурочка», а Снегурочка. Успела усвоить или произнести по слогам? — (Света молчала), — Сне-гу-ро-чка, — медленно, напоказ активно используя мимику, повторила Таня. — Запишите кто-нибудь для неё, пусть потренируется на досуге, по ней видно, что она не поняла. И ещё, правильно говорить це́рбер, и он не защитник, а трёхглавый адский пёс. Он охраняет вход в ад, знаешь, что это? Ничего, не у всех в мире такие глубокие познания в самом элементарном, ты там обязательно побываешь. И тут ещё спорный вопрос кому из присутствующих здесь больше нужны мозги. Не волнуйся, в следующий раз, когда мы будем у Бабы Яги, я обязательно постараюсь достать их для тебя, — развела руками Таня.

Света сжала кулаки настолько сильно, что костяшки её пальцев побелели. Если бы не зрители, она давно бы вцепилась Тане в горло. Как могла какая-то из ненавистных «близняшек» (какими именовали Дашу и Таню) прилюдно оскорбить её?

— Да я, да ты… Ты… Как? — задыхаясь от злости начала Света, слыша, как люди из толпы тихо смеются над Таниными фразами, направленными против неё.

— Я вижу, разговор окончен, литературный язык тебя покинул? Пока, Светик, нам пора идти, — она отвернулась от негодовавшей девочки, сделала шаг, а потом, будто вспомнив, остановилась и произнесла:

— И да, я бы не советовала тут оставаться, если её шестерёнки переварят полученную информацию, всё рванёт. Хотя этого, понятное дело, ещё долго не случится…

— Я.. Да, я… Да я тебя…

— Идём, Даш, — обратилась Таня к подруге, — наша Светочка, зависла; поговорим потом, когда её смогут остудить, а я есть хочу.

Таня и Даша развернулись и направились в столовую, под громогласный смех собравшейся ради интересного зрелища.

— Таня! Тань, — около входа в столовую догнала девочек Катя, их общая подруга и по совместительству одна из наблюдателей словесной перепалки Тани и Светы. — Слушай, и недели не прошло с начала учебного года, а ты в ударе! — похвалила она Таню, широко улыбнувшись. — Это же надо было такое придумать, от аллергии, — сказав это, Катя захохотала, а Таня усмехнулась.

— Так, а почему от аллергии? — влезла Даша, не совсем понимая, чем это выражение так понравилось Кате. Девочка пришла в себя и стала снова порхать в мечтах, будто забыв все обиды.

— Как почему? — начала отвечать вместо Тани Катя: — В том смысле, что солнце её не поцеловало, а чихнуло на Светку, от этого она и рыжая, да? — обратилась она к Тане.

— Да, — подтвердила та.

Теперь и Даша засмеялась.

— Ну ты даёшь Дашка, до тебя доходит как до жирафа, — вновь захохотала Катя.

— Да ну тебя, — тоже смеясь, отмахнулась девочка, когда они втроём садились за стол их шестого-Б класса, самый крайний слева, пятый из первого ряда.

К самому концу обеда, когда весь их класс почти разошёлся, к девочкам подсел Тимур.

— Привет, — поздоровался он, улыбнувшись, и смущённо убрав руку от своих огненно-красных волос. Его голубые глаза напомнили Тане о мальчике из её сна и она, вдруг, подумала, что именно его видела вчера, а ночью, когда спала, именно он приснился ей, наверное, из-за впечатления от волос такого цвета. — Я — Тимур.

— Да, конечно, наш загадочный толкователь из А-класса, — подсказала Катя, заинтересовавшись таким обстоятельством. Он подсел к трём девочкам, что единственные остались за столом с каким-то определённым намерением, по иному и быть не могло.

— Так быстро расходятся новости? А ты — Таня, да? — обратился он к девочке. — Я тоже о тебе наслышан.

— Да неужели? — язвительно отозвалась она. — И что обо мне интересного говорят?

— Да я не в том смысле… — замялся мальчик, — Ладно тебе, нам не обязательно воевать раз мы в параллелях.

— Слушай, — резко начала она, поднявшись со своего места, — если ты решился защищать нашу рыженькую, — Таня насмешливо оглядела парня: он тоже был практически рыжим, хотя, как она подметила, больше походил на директрису, чем на Свету в этом плане. Она по цветам находилась ближе к жаркому оранжевому оттенку, а Тим к холодным: алому, белом, голубому, — то давай в другой раз, у меня нет настроения на споры.

— Да, нет, вообще, это здо́рово у тебя получилось, — заметил он, как бы между прочим. Таня с отвращением посмотрела на него, пока мальчик продолжал: — Кстати, я так и не узнал, как вас зовут. Хотите я вам потолкую? Что интересного снилось?

— Давай, — как можно спокойнее сказала Катя, по ней всё равно было видно, что она еле удержалась от того, чтобы не подпрыгнуть, хлопая в ладоши. — Я — Катя, а это — Даша.

— Извините, мне надо идти, — Таня забрала свои тарелки и быстро зашагала прочь.

Ей было неприятно слышать похвалу подобному. Как можно настолько жестокосердечно издеваться над другими людьми? Быть подстрекателем подобному, молча и чуть ли не с жаждой крови смотреть на это, смеяться? Всё это было так противно, так низко и подло. Вокруг словно находилось так мало людей, которые ощущали эту злобу, исходящую от толпы, словно так много грязи заняло собой места людей, и самое страшное — детей. С этим мальчиком, даже если он и был, по слухам, приличным человеком, её дружба не задалась с самого начала. Казалось, здесь точно не может быть места никакой дружбе.

— Тань… — хотела остановить её Даша, но та ушла, не став слушать. — Извини, она бывает немного заносчива.

— Так как там насчёт снов? — попытался сгладить обстановку Тимур, выдавая всё так, словно ничего и не произошло. — Даша, снилось что-нибудь необычно в последнее время? Может быть, волшебное?

— Наприме-ер, — протянула, почти пропела, девочка, — про мальчиков со светящимися глазами или волшебные комнаты под школой? — быстро выпалила она, понимая в процессе, что нарушает слово, данное лично ею Тане.

— Ого, — выдохнул мальчик, не ожидая такого напора от неё. — Да… — подтвердил он и не успел закончить фразу, как девочка перебила его своей:

— Нет, не снилось, — сказав это, Даша быстро поднялась из-за стола и побежала догонять Таню, оставив мальчика на Катю.

ГЛАВА 4 Япосох, жажда смерти и отказ

«1000 г. до н. э.

…И воздвигли великую статую Дракона из священных артефактов не на небе, не в океане, не в отражениях, не в параллелях, а на нашей Земле. И чтоб не поддавалась искушению ни одна магическая раса — поставлен он у людей, в Срединных землях. <…>

980 г. до н. э.

…Всё больше набегов совершалось на священного Дракона, Совет решил уничтожить статую. <…> И был Дракон уничтожен, и все самые могущественные артефакты, созданные за историю миров, канули в Лету <…>

880 г. до н. э.

Лишь через столетие выяснилось, что одна часть священной статуи Дракона уцелела. При создании левый глаз Дракона был подменён одним из мастеров. На поиски самого сильного артефакта, существующего сейчас во всех мирах, брошены все силы всех рас…»

Из «Летописи Совета». Перевод Лукаса ван Фана

В кабинете Лидии Владимировны ничего не изменялось, потому что продолжало таить так много скрытого смысла, что в этом океане загадок невозможно было заметить изменений. Привычный холод встречал при входе, несмотря на жару на улице и духоту во всём остальном здании. Как обычно свет лился из ниоткуда, а все предметы оставались привычно синими. Вещи, которые, казалось, никоим образом не могли удивить людей, у носителей раскрывались новыми красками, приобретая не только вторую жизнь в магическом сообществе, но и столько полезных свойств, сколько им не смог бы приписать и самый находчивый выдумщик. Например, зеркало, заполняющее небольшое пространство между шкафами со всякой всячиной, справа от рабочего стола директрисы. Чего здесь может быть необычного? У кого не находилось дома зеркала? Конечно, оно должно быть для самых понятных нужд. О таком его предназначении знает любой человек. Маги и колдуны не могут принять такую вопиющую точку зрения. Если бы в их присутствии кто-то начал рассуждать, что оно нужно, чтобы исправлять свой внешний вид, смотреть, как сидит одежда, или идёт ли к лицу новая причёска, что оно необходимо как предмет декора или интерьера, чтобы добавлять света в помещение, зрительно расширять его, и остальную подобную чушь, его бы подняли на смех в магическом сообществе. Особо чувствительные особы могли и оскорбиться от такого варварского обращения с такой замечательной реалией, и от обиды с самыми чистыми намерениями просветить — настучать по необразованной голове, забитой какими-то глупостями.

Если задать носителю Силы вопрос: «Как можно использовать зеркало?» — можно получить ровно тысячу и один способ (это не выдумка, по подсчётам высших магов их именно столько). Самый примитивный и распространённый — сделать средство связи. Именно этим свойством пользовалась Лидия Владимировна, вызывая так мисс Харингхтон и молодого графа. Чуть сложнее приспособить зеркало для использования как пункт телепорта, средства для передачи предметов и коридор в любую параллель или отражение, предмет для вызова духов, демонов и прочих, и прочее.

Мальчик пришёл в кабинет директрисы после встречи с Дашей в столовой, чтобы поделиться информацией о Хранителе. Кажется, он его, то есть её, нашёл. Конечно, «мальчика, со светящимися глазами» и «волшебной комнаты» не совсем хватало для определения девочки Хранителем. Зато такой вариант, явно, превосходил варианты Оли про то, как она спрыгнула с обрыва, и Саши про рыбалку. И был тем более значительным, чем отсутствие снов в последнее время у других кандидатур. Тим заподозрил, что «мальчик, со светящимися глазами» — он сам. Где и когда она могла его увидеть таким — большая загадка. Не заметить очевидного мальчик не мог. Когда у него случались приступы гнева, контролировать себя не удавалось: глаза светились холодным ярко-голубым цветом — это — напоминание, что за короткий промежуток времени, в котором он был полноценным (а не получеловеком, как сейчас) неконтролируемым оборотнем, мальчик убил не одного человека. «Волшебная комната» претендовала на роль второго кабинета Лидии Владимировны, куда Хранительница пробралась накануне. Да и, когда он подсел к Даше, у него начала кружиться голова. Это тоже о многом говорило: камень, потакая стороне, как бы заранее выбранной Хранителем, пока тот сам не высказал предпочтения, не переносил тёмную Силу и скверную магию, почему старался ограничивать от них высшего светлого мага, кем должен был быть его хозяин.

Полчаса назад Лидия Владимировна воспользовалась одним из чудесных свойств зеркала: по коридору отправилась в третью параллель, куда недавно перенесли Совет, потому что его здание на Земле реконструировалось. Тиму пришлось ожидать её здесь в одиночестве в холодном помещении: не так давно Лидия Владимировна принесла сюда старый фолиант, а ему: «…требуются условия, в которых он хранился на своей родине!..» — непреклонно заявила директриса, когда Тим спросил о температуре.

Теперь мальчик имел право вести себя свободно (сейчас за ним не наблюдал вампир), он с интересом рассматривал комнату, пытаясь ближе узнать директрису: ему ещё долго предстояло работать с ней. Впрочем, первое впечатление, сложившееся у Тима, было вполне положительным.

Хоть мальчику вчера не удалось удовлетворить своё любопытство: посмотреть на живого, конечно же, в переносном смысле, вампира (он твёрдо понимал, что ни в коем случае нельзя переводить на него взгляд, выказывая, что Лидия не лишила его этой возможности. Он твёрдо определил для себя, что с вампирами лучше не надеяться на личную встречу, иначе, она может оказаться последней), Тим решился воспользоваться своей привилегией, тем, что он остался один, и восстановить ту историческую несправедливость: рассмотреть кабинет.

Никакой особой помпезности в обстановке кабинета не находилось. Хотя, непременно, синий, любимый цвет Лидии, как определил Тим, оставался и вне дома директрисы главной звездой. Если бы она могла, то, наверное, всю школу покрасила в него, но оттенок, которому она отдавала предпочтение в полосе синих был слишком тёмным для этого. На стенах красовались тёмно-синие обои, с непонятной для Тима абстракцией, выглядевшие не хуже истинного произведения искусства, может быть и являвшиеся им. На них расположилась пара модульных картин. Первая изображала пустующее кафе на какой-то изумительно красивой улочке в разгар солнечного дня. Вторая — звёздную ночь, на фоне которой таинственно сияли нехарактерные Земле цветы из полупрозрачной воды, а посреди озера на небольшом острове росло дерево. Его внушительный ствол заполнял своими лучеобразными ветками, расходящимися от него лишь у самой макушки, всю верхнюю часть картины, вокруг него, на загадочном балу парили маленькие, мерцающие (как художнику получилось изобразить это мерцание настолько правдоподобно?) огоньки, смотревшиеся на фоне такой громады крошечными точками. Мальчик восхищался с самого первого взгляда на неё, и продолжал делать это после: заходя в кабинет, всегда первым делом обращал свой взор к ней поражаясь мастерством художника. Почему-то, рассматривая полотно, Тим не мог отделаться от ощущения, что всего пара шагов разделяет его от другой реальности, завораживающей своей призрачной таинственностью. Тим знал: это шикарное дерево — реально существующий замок фей, а огоньки — его преображённые обитатели. Ему до боли хотелось хоть на миг оказаться там. Он решил для себя, что, если сумеет выжить, обязательно посетит мир цветочных фей, чтобы увидеть торжество этих маленьких огней.

Центр кабинета занимал рабочий стол Лидии Владимировны, а его центр –фоторамка с детской фотографией директрисы. Девочка в красном платье, украшенном орнаментом крупного белого горошка, держала в руках корзинку земляники. Лидию было не узнать. Причём, при любой её внешности: хоть директриса и могла кардинально изменять её, она никогда не возвращалась в такую вариацию, в какой любила бывать в свои ранние годы. Белые прямые волосы до плеч, чёрные глаза, милые ямочки на щеках, небольшая россыпь веснушек, белоснежная кожа — это осталось в детстве, недосягаемом времени сейчас. Хотя эта фотография и стояла на этом месте всегда, директриса своим взглядом обычно избегала её. А если вдруг удавалось задержаться на ней, лицо искажала гримаса боли. Тим понимал это чувство, он и сам его испытывал, когда тревожные мысли о прошлом будоражили сознание. В этом они были похожи.

«Прошлое должно оставаться в прошлом», — говорила в таких случаях Лидия, тяжело вздыхая и глядя прямо в глаза Тима, пытаясь узнать, что у него на душе. В ответ Тим всегда молчал.

Рядом с рамкой приютился маленький, как Тим узнал после, вечно цветущий кактус, выросший, словно специально, таким образом, что на нём удобно размещался медальон Лидии в форме сердца — ещё одно грустное, но нужное ей воспоминание. Мальчику было интересно узнать, что там, внутри металлического сосуда скорби, такого же, как и рамка. Он не посмел прикоснуться к нему, почему оставалось лишь гадать, оставаясь в мире без ответа.

Своё место на столе нашли и много рабочих моментов: папки, бумаги, ручки и карандаши, учебники, а́тласы, поспешно оставленные в беспорядке хозяйкой при вызове в Совет. Большинство из них были, очевидно, разных оттенков синего. Уже какое-то время находясь рядом с директрисой Тим всё не переставал удивляться богатой палитре синего, сформированной вещами Лидии. И её умением, находить всё это в нужном ей цвете.

За столом уместился стул директрисы и напротив — два для посетителей. Для тех же стоял маленький, конечно же, синий, диван у окна и стеклянный журнальный столик. Позади стола директрисы размещались и три белых шкафа: один — для книг, второй — для документации, третий — для особо нужных магических принадлежностей, которые должны быть под рукой у любого мага. Ещё два шкафа, заполняющие собой свободное пространство меж углами комнаты и зеркалом, в реальном мире казавшиеся совершенно обычными, хранили в себе нечто, недоступное даже зрению Тима: слишком сильная защита на них была наложена. На двух широких подоконниках и ещё в нескольких местах на полу, в синих горшках росли цветы, кстати, тоже приспособленные для магических нужд. Люди и подозревать не могли, что простые Алоэ или Домашняя роза не заменимы в магии, никто не собиралась открывать им эту тайну.

Всё подробно рассмотрев, Тим, как и в прошлый раз, задумался, он не мог не возвращаться к этой теме каждый день, если он выживет:

«Что будет дальше?»

Раз он нашёл Хранителя, это значило только одно — его ожидают длинные, заполненные опасностями недели слежки, защиты и подготовки того, потом он, наконец-то, всё сможет ей рассказать. И тот факт, что Даша, по слухам, верила в чудеса, не облегчал его положения: не просто принять подобное. Легче знать, что где-то это есть, чем самому окунуться в такую реальность. Магический мир не такой, каким его привыкли видеть. Конечно, здесь — масса всего нового, необычного, красивого, зрелищного. Грань между добром и злом широка, даже люди видят эту пропасть, а между светлыми и тёмными магами или магами и колдунами — хрупка, их оделяет одно только действие. В мире, где всё двояко, где поступок лапушки-светлого-мага вызывает тошнотворное отвращение, а — тёмного, заставляет задуматься над тем, насколько добр ты сам, восхищаясь жестом злого-демона-скверного, они все — такие же люди, как и любой из обычных людей, пусть на первом месте у них зафиксирован статус носителя Силы — им тоже свойственно ошибаться.

Больше мыслей о неизвестности будущего и предстоящей работе с Хранителем удручали мальчика только мысли о том, что теперь Япосох — его реальное оружие. Что с этого момента уже не будет манекенов, на которых можно потренироваться, не боясь принести ущерб живому, не будет возможности начать приём заново, если он ошибётся, не будет никого, кто мог простить ему неотвратимую ошибку. Факт использования Япосоха, как средства избавления от проклятой внутренней сущности, проявляющей себя неконтролируемым оборотнем, тоже не слишком воодушевлял. Сама мысль, представление о той злобе и ненависти, обрушивавшихся на него, лишь он касался оружия, заставляли Тима вздрагивать от ужаса. А в скором будущем ему придётся не только держать в руках Революцию, но и использовать этот осквернённый посох, в это же время думая, что то, что он делает, идёт во вред окружающим. Если хоть одна мысль о том, что это деяние — во благо, промелькнёт у Тима в голове, если он хоть на секунду засомневается в своей силе сдержать своё внутреннее исчадие наказания, данное ему невыразимой обидой сошедшего с ума от горя колдуна, древнее проклятье обрушиться на мальчика. С Япосохом мог бороться не каждый взрослый носитель Силы, подумать только, Тиму придётся делать это в двенадцать лет! У было важное отличие от обречённых выполнять условия Революции (Посоха Вильгельма Неправого, или же Япосоха), этот запрещённый теперь тёмный артефакт, их заставляли использовать принудительно: прибегая к обману или прямому насилию, а Тим выбрал свой рок сам. Он прекрасно помнил тот момент незадолго до его отправки на Землю, и во всех деталях помнил их с мисс Харингхтон разговор.

А происходило всё это в жаркий и неожиданно облачный день в самом конце августа. Практически три месяца Тим находился на острове, и сколько бы и у кого бы то ни было не спрашивал, мальчик не мог добиться вразумительного ответа. Он всё чаще ловил на себе сочувственные взгляды окружающих, знающих, что́ его ждёт в итоге.

Был ли у него шанс снова стать человеком? Мог ли он воспользоваться этим шансом? Несмотря на всю заботу, которую ему выказывали, на долгие разговоры с Сашей и Соне й, относившихся к нему, как к своему лучшему другу, причём, наисвятейшему во всех мирах; и хорошее расположение остальных детей, пусть они и старались избегать его, боясь вызвать вспышки гнева мальчика и этим навредить сильнее. Чем больше яда Тим принимал, тем короче становилась его жизнь.

Узнав, что мисс Харингхтон вернулась после продолжительного отсутствия, Тим, не имея больше сил терпеть, заявился к ней в кабинет:

— Прошу вас, избавьте меня от этого или убейте. Я чувствую, как слабею с каждым днём. Я уже не могу сдерживать мои приступы. Я не могу спать, я не закрывал глаза хотя бы на пять минут уже четыре дня. Я терплю действие яда, видя как мои руки дрожат, если я пытаюсь поднять что-то тяжелее стакана. Как вы и хотели, я продолжаю заниматься с Александром Анатольевичем, и, можете спросить у него, последние тренировки моё тело буквально пытается его убить. Посадите меня в подземелье, заприте меня на десять замков, поставьте магический барьер, пожалуйста, уберите меня от детей, я слишком сильно боюсь сорваться. Я сегодня накричал на Сашу, я схожу с ума, моё сознание разрывает на части. Пожалуйста, дайте мне хоть единый шанс изгнать проклятье из моей души или убейте… Пожалуйста, — Тим заплакал, его покрасневшие от недостатка отдыха глаза, давно опухшие, снова засветились голубым светом. Мальчик закрыл лицо руками, надавив на веки, пытаясь прекратить свечение: ещё несколько капель раздражения, и его тело не сможет выдержать нагрузку и перевоплотится.

— Я понимаю, — директриса сняла свой чёрный плащ и сразу же сожгла его.

Если бы Тим посмотрел на тот, он бы первым делом заметил кровь, которой он был вымочен до крайности. Мальчик не взглянул на одежду мисс Харингхтон, смотря во время своего монолога только в изумрудные глаза той. Женщина, подойдя к нему, помогла мальчику сесть на стул, соседствующий с её креслом. Она выпустила из кончиков своих пальцев немного светлой Силы, позволив Тиму вернуть самообладание. То, что она собиралась сообщим ему, вовсе не было чем-то утешающим:

— Пока я не могу ничего сделать.

— Вы хотите сказать, я обречён? — Тим на мгновение поднял голову к ней, проводив взглядом её фигуру, садящуюся напротив. И тут же опустив её: обречён. Вот, значит, какой выход готовила ему судьба. Что ж, похоже, мальчику придётся принять это. Но, пока он не услышал ответ, раз и навсегда выносящий ему приговор, Тим, всё ещё надеясь, спросил: — Нет ни единого способа во всех мирах, который бы мог помочь мне? Ни подходящей Силы? Ни одного артефакта? Ни существа, уничтожившего бы скверну?

— Есть, — произнесла мисс Харингхтон устало. Она так много времени потратила на изучения этого вопроса, так много раз прочитала одно и то же, пытаясь отыскать хоть намёк на благой исход, что могла без труда часами рассуждать на эту тему. Что и сделала, не зная, как подобрать слова для главного. Как рассказать ему о вещи, что может спасти его с вероятностью в один процент и с вероятностью в девяносто девять — уничтожить тело, извратив до неузнаваемости его душу. — Если человека укусил оборотень, нужно убить того, кто это сделал — преобразование тела прекратится. И ещё сотни подобных способов для случаев с подобными обстоятельствами, только одно но…

— Меня не кусали, — тихо произнёс Тим вместо директрисы. Он прекрасно знал это, прекрасно осознавал безнадёжность своего положения, когда его ждала только смерть: либо убили бы его, либо убивать бы стал он.

— Верно, — кивнула мисс Харингхтон, переводя взгляд на красный антимагический свёрток, который с собой принесла. Насколько же угнетающая там заключалась вещь. Потоки её Силы доставали директрису и здесь, хотя сам свёрток лежал почти в четырёх метрах от них и состоял из лучшей в известных мирах антимагичской материи. — Теперь, если прокляли человека, тут сложнее…

— Есть же способ победить проклятье? Должен быть! — выкрикнул Тим, сжимая кулаки от беспричинно выплеснувшейся злости. Он оставлял на своих ладонях глубокие раны, а кровь не успевала выступать, потому что те зарастали: приближалось новое полнолуние, хотя воздействие от предыдущего прошло всего пару дней назад.

— Конечно, пара тройка средних по силе артефактов помогла бы. Но прокляли не тебя, а твою скрытую сущность, такое почти невозможно исправить.

— Обречён, — выдохнул Тим. Его желание продолжать жизнь, и так улетучившееся в последнее время, ещё больше упало, хотя, казалось, дальше было некуда. Обречён.

«Правильно, — подумал Тим, — такие как я не заслуживают быть на этом свете.»

— Не унывай, Тим, — мисс Харингхтон коснулась Тиминой руки, пытаясь установить контакт. Директриса не могла говорить с ним, не понимая, что тот чувствует, о чём мыслит. Она понимала, что своим размышлением не делает лучше для мальчика, женщина всё ещё пыталась отыскать нужные слова. — Я сказала: почти.

— Значит… — Тим поднял взгляд и больше не опускал глаза.

Раз она может предложить спасение, пусть оно будет в его гибели, мальчик готов выслушать того, кто так много сделал для него. Он подумал, что, раз она тянет, значит, не хочет говорить ему, что выход — это конец. И был рад даже этому: только бы не причинять вреда никому вокруг кроме себя самого.

— Да, Тим. Значит, есть надежда, — голос мисс Харингхтон был добрым и звучал так, словно она ещё не решила, стоит ли ей делать задуманное. — Сначала, нужно узнать, как он это сделал: намеренно превратил тебя в оборотня или просто осквернил твою сущность, изуродовав её самым ужасным способом? В нашем, — она употребила «нашем», а не «твоём», на что не мог не обратить внимания мальчик. Он на секунду улыбнулся: такой была мисс Харингхтон, сердцем, не отделявшим себя от окружающих и не делившим беды на свои и чужие: — случае есть два пути. Если первый вариант, возникает вопрос: «Почему не смог защитить себя?» Есть несколько предположений. Допустим, он не знал твоей сущности и не предполагал, что ты волк. Тогда всё ясно: на теле, найденном в ту ночь, сохранилось множество защитных и отпугивающих предметов, кроме таких, которые сдержали бы волка, — (Тим слушал затаив дыхание, словно в первый раз, хоть и сам мог пересказать эти слова, он замер, надеясь не пропустить часть с решением.) — Есть и второй вариант — он погиб, чтобы мы не так быстро смогли снять проклятье. А возможно, желал, чтобы это сделать было невозможно. Смерть того, кто наложил проклятье, делает его почти нерушимым.

— Почти нерушимым… — шёпотом повторил Тим ненамеренно.

— Есть один способ… — мисс Харингхтон глубоко вздохнула: как бы она не старалась отдалить этот разговор, время его пришло.

— Какой!? — Тим поднялся со своего места, не в силах перенести такие эмоции пассивно. Он может быть спасён! Широкая улыбка озарила его лицо — он может выжить! — Я готов на любые условия. Пожалуйста! Что угодно, это не важно, пожалуйста, говорите, говорите, не молчите, не мучайте меня!

— Это будет непросто, — объявила директриса спокойно. — Я не думаю, что не имею права тебе это предложить…

— Я сделаю всё, пожалуйста, — Тим умоляюще сложил ладони, смотря прямо в глаза мисс Харингхтон.

Он взлетел на седьмые небеса от счастья. Ему хотелось петь и прыгать по всему кабинету Оливии: он может быть спасён!

— Смотри, — мисс Харингхтон указала на длинный свёрток на столе. Она говорила медленно, всё ещё раздумывая над своими действиями. Директриса подала ему руку, предупреждая о телепортации, Тим с восторгом схватил ту — они вместе телепортировалась к красному свёртку. — Это, посох Власти, — Мисс Харингхтон осторожно, не касаясь того, что лежало внутри, развернула свёрток, задержав свою руку на обёртке на несколько долгих секунд.

Тим физически почувствовал, насколько важен этот миг, пусть в то время, он не понимал, почему. В память его надолго вступил весь этот решающий для его жизни разговор и этот предмет, принёсший ему немало зла и спасения. Посох, открывшийся его взгляду, в длину составлял почти два метра. Вершину его представляла собой часть человеческой руки, от локтя до кончиков пальцев, держащая толи каплю воды, толи не раскрывшийся бутон розы. В любом случае, конец голубо-бирюзового камня (или чего-то другого, мальчик не совсем мог определить материал) был чересчур острым. Капля-бутон походила на воду, являясь полупрозрачной, и, в тоже время, зеркальной. (Тим больше склонялся к тому, что этот артефакт — капля, поэтому, дальше этот камень будет зваться именно так.) Казалось, если дотронуться до неё, внешняя оболочка, сдерживающая воду, лопнет и капля станет лужицей на столе директрисы. В месте, где рука срасталась с деревом шеста, по коже той бежала сеть мелких трещин, словно она была мрамором, что, разбившись, так и застыл на своём месте. Рука Тима непроизвольно потянулась к капле. Почувствовав приближение тёмной Силы, которая, пусть и дремала, но скрывалась за обличьем милого мальчика, капля начала светиться. Этот манящий свет, стремительно распространяясь вниз от своего источника, заставил трещинки сиять. Голубой холодный свет, пробежавшись по всем сколам древка, отразился в зрачках мальчика, навсегда поселившись в глубинах его сознания. Вокруг посоха начали вырастать неосязаемые колючие стебли светло-синей Силы. Они оплетали шест, руку (маленькие лианы опутали каждый пальчик неизвестной фигуры) и саму каплю. Прекрасная спираль опоясала Япосох, придав ему ещё большего шарма. Пальцы руки еле заметно пошевелились: она была живой.

— Не дотрагивайся! — (Тим от неожиданности одернул кисть (в других обстоятельствах он ни за что этого бы не сделал: соблазн велик), но не отвёл глаз. Так хотелось узнать, что за чудо перед его носом, что руки сами тянулись к загадочному предмету.) — Непросто отвести взгляд, так ведь? Тим… Тимати Стефенсон! Посмотри на меня немедленно. Тим! — мисс Харингхтон магией усилила последнее слово. Оборотень медленно сражаясь с притяжением посоха, поднял глаза. — Лучше нам отойти… — женщина, аккуратно взяв мальчика за плечо, развернула его и легонько подтолкнула, мол, да, нам стоит отойти.

— Да, извините… — виновато улыбнулся Тим, зашагав к стеклянной лестнице в середине помещения.

Мисс Харингхтон, идя рядом, немного подкорректировала его курс — они направились, обходя длинный стол, по кругу к тому месту, от которого телепортировались.

— Как я говорила, посох Власти, его ещё называют посохом Вильгельма Неправого, первого тёмного мага. И…

— Япосохом. — перебил её Тим.

— Да. У него много имён. Ты о нём что-нибудь слышал? — спросила мисс Харингхтон, не ожидавшая, что пытливый ум мальчика успеет найти и поглотить из книг информацию и о запрещённых тёмных артефактах.

— Я читал о нём… — подтвердил Тим. — Как вы его достали? — (мисс Харингхтон не ответила. По её лицу было видно, что и начинать она не намерена.) — Он… — мальчик запнулся, собирая мысли в кучу. — Это запрещённый артефакт, ещё с тысяча шестьсот тридцать пятого, кажется. При его последних использованиях пропало сорок четыре существа, семнадцать были магами. Использование Япосоха возможно только при согласии всего магического сообщества, другими словами — невозможно. Там ещё что-то было о впитывании скверной магии. Говорилось, что только сильный человек может выжить при использовании Япосоха… Не было про то, как.

— Япосох забирает себе всю скверную магию или иную тёмную Силу, какая есть в человеке или другом существе. Процесс занимает разное количество времени. Зависит от того, сколько у, так скажем, «пользователя» этой, нужной Революции, Силы. Как сработает с тобой? Из-за того, что ты сам не носитель и не магическое существо, Япосох поглотит в себя твою внутреннюю сущность, — Тим хотел задать вопрос, но мисс. Харингхтон не дала ему оборвать свою мысль и продолжила, показав жестом, что он должен подождать. — Да, забрать её полностью невозможно, именно поэтому у оборотня останется с тобой связь. Любая физическая связь оборвётся сразу, ты не будешь ощущать постоянного давления инстинктов, тебе не нужно будет больше принимать яд, но ваши сознания сейчас капля разорвать не сможет. Так же, как и раньше, тебе придётся сдерживать всплески эмоций, чтобы не позволить оборотню завладеть твоим сознанием, подавить его. Может, делать это станет легче, тогда не расслабляйся, если прекратишь сопротивление, на всю выстроенную защиту можно будет не надеяться, он её проломит. Думаю, на время сущность затаится, сделает вид, что исчезла, не доверяй этому чувству пустоты в её темнице твоего сознания. Если оборотень сможет подчинить себе твою волю и вызвать Япосох, где его основная часть будет заключена, он сможет вернуть телу способность оборачиваться. Тогда не знаю, к чему это сможет привести. Скорее всего, сущность станет сильнее, пробыв внутри Капли, и даже мы не сможем вызволить тебя из этого состояния, как это вышло сделать в прошлый раз. Яд не поможет, полнолуние перестанет влиять. Не знаю, как долго это продлится. Япосох сможет полностью вобрать в себя твою внутреннюю сущность только тогда, когда ты истратишь все запасы светлой Силы одного из твоих предшественников. Я не могу сказать, как много её будет, ты не сможешь почувствовать, когда её запасы подойдут к концу. Ты понимаешь, насколько это рискованно? Вильгельм Неправый создал Япосох для этого, чтобы забирать себе тёмную Силу других существ и, если выйдет, устранять их самих, убивая Каплей. Распоряжаться ей мог только он один. И до этого момента это — всё ещё так, — сделала отступление она, — старый революционер не побеспокоился, что после его смерти наследие, какое он собирал, никому не достанется: только того, кто опорочил магию, слушалась Розовая капля. Вильгельм находил колдуна, которому завидовал, и посылал ему Япосох с письмом, где говорилось, что Вильгельм восхищается его навыками и величием и желает, чтобы тот принял от него скромный подарок. Как ты мог заметить, Япосох очень притягателен, правда, только тем, у кого есть тёмная сторона. Чаще всего, колдуны, даже самые сильные, не могли дочитать до середины и касались посоха. Тут обрушивалось проклятье. Посох забирал в себя всю Силу колдуна, ведьмы, оборотня или другого тёмного существа. «Пользователь» вынужден был добровольно отдать чары и истинную магию. Вильгельм обошёл это. Колдуну следовало потратить всю свою светлую Силу на тёмные дела. С условием: никого нельзя убить, если бы он убил, хоть одного, Япосох в очередной раз бы подпитался скверной магией или колдовством, которые забрал бы вместе с «пользователем». В обратном случае существо сохраняло все свои способности, кроме способности преобразовывать Силу во тьму, и освобождалось. Вот это шанс — потратить всё и никого не убить. Условие исполнялось нечасто: не каждый мог бороться со злобой, наполнявшей душу. Эти чувства: ненависть, отвращение, желание мстить всем, кто на свободе, исходят от тех, кто оказался слабым, от тех, кого поглотил Япосох…

— Ложь!! — вывел Тима из задумчивости пронзительный крик. — Она лжёт! Это всё — неправда! — вскричал срывающийся голос у него в голове. В глазах мальчика начало темнеть, медленно и всё сильнее и сильнее. Мир начал меркнуть, зато пелена ужаса успела занять его место. — Ложь, ложь, ложь, ложь! — в такт знакомой для Тима зловещей мелодии выкрикивал целый хор голосов.

С каждым разом, как звучало это слово — мальчик чувствовал нарастающую пульсирующую головную боль. Радужки Тима засветились отрешённым голубым оттенком, он широко открывал глаза, но кроме тьмы ничего не попадало в них. Этот хор наслаждался своим положением, эффект от слов выходил больше, чем тот мог предполагать, а это его веселило.

— Неужели ты решил обмануть нас, Тим?! — прозвучал другой голос, более грубый и напористый. — Ответь! Не будь тряпкой! — слова принесли новую порцию боли: всё его тело пронзила судорога.

Мальчик пытался вдыхать глубже, а воздух, казалось, не доходил до лёгких, заставляя его задыхаться.

— Обмануть каплю можно, обмануть нас нельзя! — этот голос принадлежал женщине.

Тим сильно ударился обо что-то головой, через большие усилия он смог сконцентрировать внимание и увидеть, что этим «чем-то» был пол, на который он упал. Просветление посетило его всего на один миг, после чего оставило прозябать во тьме дальше.

— Тим, прости нас, Тим, тебе больно? — спросил его жалостливый, но насмехавшийся над мальчиком голос старичка.

Тима тошнило, чувство жа́ра, охватившего всё внутренности, заставляло руки невольно царапать грудь в порыве, наверное, вспороть её и достать разбушевавшийся огонь. Он вдруг почувствовал себя оборотнем в ту страшную ночь. Эти движения были до боли в душе знакомы. Думать об этом не удавалось: голоса не успокаивались.

— Отомсти им, Тим, мсти за свои мучения! Она знала, знала, что ты станешь таким! Что сущность твоя будет осквернена, и не попыталась предотвратить этого, — каждое слово заставляло мальчика биться в агонии: его захлёстывали новые волны, а всё, что ему оставалось, — тонуть в них.

Вскоре голоса слились, кто-то умолял, кто-то ругался, кто-то угрожал, обещал… А после Тим и вовсе перестал понимать их. Он не мог различить реальность, шум голосов звучал не в ушах, он путешествовал по всему телу. По венам и капиллярам, проходя в самые отдалённые его уголки, даже собственный мизинец осуждал его. Тело взбунтовалось против сознания. Не сознания сотен существ, вторгшихся без разрешения, а сознания Тима — его законного владельца.

— Тим, — выделился тихий голос из этого адского хора, причинявшего ему столько боли, повергшего мальчика в пучины отчаяния.

Ему показалось, что голос принадлежал ребёнку. Беззащитному мальчику, забытому кем-то здесь.

Тим узнавал в нём себя: одинокого, оставленного страдать, не в силах изменить хоть что-то. Он собрал всю свою оставшуюся, ещё не сломленную волю в кулак и попытался сосредоточиться, чтобы снова услышать его.

— Тим, — прозвучало чуть громче, — Тим, ты меня слышишь? — интонация удивления пронизывала вопрос. Голос пропитался усталостью и скорбью: они буквально сочились из него.

— Да, — ответил Тим и сам не понял, сказал это вслух или про себя. — Кто… Кто ты? — каждый звук, произносимый им, казался незначительным, настолько, что он не мог различить: подумал ли он вообще об этом или нет? О голосе и говорить было лишним.

— Меня зовут Лир и… и мне очень больно, Тим… — на последнем слове он всхлипнул. — Помоги мне, Тим, помоги мне…

— Ч-что я могу сделать?

— Мне больно, потому, что я… я защищаю тебя, и… и поэтому, ты ещё… ж… живой… — тихая, порождающая ощущение, что она совсем скоро угаснет вместе с хозяином, просьба ранила Тима.

Ему стало плохо, эта боль не шла ни в какое сравнение со всей предыдущей — ужаснее в тысячи раз. Он не сможет выдержать, если из-за него снова погибнет кто-нибудь. Сначала мама, потом отец, тот колдун и ещё семь не повинных ни в чём людей, оказавшихся не в то время не в том месте, магов, пытавшихся его спасти.

Тим не вынесет ещё одного потрясения. Он еле как сумел выкарабкаться из последнего, отказавшись от всего, что было у него хорошего и прижимая как можно сильнее к себе все шипы жизни. Он отказался не только от своего прошлого, себя самого, но и от любого будущего. У него его не будет. Тим решил разорвать связь со всем и не вязать новые нитки. Ему не хотелось иметь пути спасения. Мальчик ждал кары. Не хотел, когда она придёт, причинять неудобства хоть кому-то ещё. Он отвернулся от непонимания, непринятия, своей боли. А когда не осталось ничего…

Прошло несколько минут томительного молчания, Тим всё пытался дозваться того мальчика, у него ничего не выходило. Он слабел, угасал, растворялся во тьме. На время разговора боль и голоса немного утихли, а сейчас возвращались вновь. Голос самого Тима уже ничуть не выделялся из общего фона; и он сам не мог разобрать его, ни как звук, ни как мысли. Всё превратилось в ничто. Больше его не будет, вдруг подумалось мальчику. Собрав все силы, что остались, Тим крикнул в эту неясную пустоту:

— Что я могу сделать?! Я сделаю всё, что угодно, пожалуйста, скажи!

— Всё, ты готов на всё? — отозвался слабый мальчишечий голос.

— Да… — ответил Тим. Он погибал.

— Ответь полностью, — попросил мальчик.

— Нет!! Не смей! — перебил, начавшего говорить Тима, строгий мужской голос, новый голос. В этой фразе чувствовалось облегчение: он успел.

— Папа! Не мешай мне!! — закричал на него мальчик, голос его стал совсем иным и, если бы Тим тогда мог, он бы понял, что доверился настоящему монстру.

Вот только заметить этого мальчик не смог. Силы его были исчерпаны.

— Папа? — переспросил Тим.

— Тей, умоляю, помоги мне, скажи… — голос мальчика звучал отчаянно.

Тим даже не обратил внимания на имя, которым его назвал Лир — Тей, так называл его только отец.

— Я готов на всё, чтоб… — он запнулся, чтобы что? Чтобы помочь голосу у себя в голове? Тим понял, что не знает, на что идёт. Начала фразы хватило.

— Теперь ты под моим контролем! — голос мальчика менялся, становился всё более грубым и твёрдым, всё более взрослым. — А теперь, мстить, нужно им отомстить, УБИТЬ! — какая неописуемая радость звучала в этом призыве, какой восторг проходил по всему телу, будоража кровь, рвущуюся к мщению. Оборотень, что так долго спал, несмотря на весь яд, и все старания мисс Харингхтон, и все желания и упорства мальчика, проснулся и начал править. Как же отвратительно он торжествовал.

Отомстить, убить — эти идеи захватили весь разум Тима, он захотел этого всем своим существом, хотя в подсознании понимал — это не его желание. И в самый последний момент, перед тем, как его сопротивление было подавлено чужой волей, камнем сброшенной на него и придавившей к полу, Тим увидел, что в кабинете кто-то есть. Ужасная мысль окончательно добила мальчика.

Это была Лидия Владимировна…

***

— Мисс Харингхтон! — увидела Лидия Владимировна директрису Облачного замка, выйдя из пространственного коридора, или, как его привыкли называть люди — зеркала.

Мисс Харингхтон стояла совсем рядом, справа от неё, и обсуждала что-то с двумя участниками ВСМС, Великого Собрания Магического Совета.

По сути, название Совет носил несоответствующее действительности: он был далеко не магическим. Конечно, большинство заседателей являлись магами, но светлые маги, представлявшие интересы магии, составляли лишь половину от общего числа советников. Другую делили между собой представители колдовства и тёмной магии. Магия, особенно высшая, часто приравнивалась к свету, поэтому наличие тёмной стороны звучало сомнительно.

— Здравствуйте! — радостно выкрикнула Лидия Владимировна, смотря на директрису. Два мага почтительно поклонились мисс Харингхтон, с которой вели беседу, и ушли. — Я вас так давно не видела! Как дела в школе? Как новый набор? Вы совсем не изменились! — заговорила она, не успев и подойти к женщине.

Несколько последних месяцев Совет почти каждый раз собирался в своём неполном составе из главных и постоянных советников. А полный созывался во время их собраний, только если нужно было принимать значительные решения.

Благодаря своей особенности, Лидия нечасто выбиралась в люди. Насчёт директрисы Облачного замка она не ошибалась: с тех пор, как в свои тринадцать Лидия поступила в школу, мисс Харингхтон не изменилась. У неё оставались всё те же чёрные густые волосы длинной чуть ниже плеч, никогда не выраставшие длиннее; изумрудные глаза, из которых на мир смотрела истинная мудрость (их Лидия неосознанно примерила и на себя, изменив цвет глаз на идентичный); маленький аккуратный нос, тонкие губы и небольшая родинка в виде сердца над левой бровью — всё оставалось идентичным. Это лицо знал практически каждый высший маг в их мире, каждого шестого из них она лично обучала.

— Лида, — приятно улыбнулась она. Лидия просияла: она обожала эту улыбку с самого детства, — здравствуй, всё хорошо, набралось всего…

— Всего пятьдесят два ученика, — услышала продолжение у себя за спиной Лидия.

— А вот и наш дорогой Аллар, — произнесла мисс Харингхтон, разводя руки по сторонам, словно собираясь обнять мужчину в чёрной рясе, рукава и воротник которой были расшиты серебряным узором.

— Ужасный день, граф, — поприветствовала его Лидия, не оборачиваясь, зная, что он сейчас вольётся в их компанию, заняв место по левую руку от неё. Она вновь обратилась к мисс Харингхтон: — пятьдесят два — не плохо, вы ведь помните, что со мной на потоке было всего пятьдесят семь детей.

Директриса кивнула, конечно, она помнила каждого лично. До шестидесяти учащихся класс считался маленьким. Столько высших магов со всей Земли за один год — совсем неважное количество, особенно, если в их число ещё и входили дети, которых мисс Харингхтон периодически находила и обучала, из других миров. Плохо было не то, что такие дети учились, отнюдь. Но сокращение количества детей с высшей магией не предвещало ничего хорошего: они либо оказывались убитыми в младенчестве, либо Земля как мир теряла в год их рождения значительные крохи равновесия Сил. Количество тринадцатилетних высших магов во все времена считали отражением обстановки — «высшим метром», как именовали из-за этого явления потери миром мизерных, хотя не передать насколько важных, частиц света.

— Похоже, решили созвать весь Совет, — сказала Лидия, оглядевшись.

В холе находилось около сотни разномастных заседателей, остальная их часть пока оставалась на улице перед временным зданием ВСМС. Те, кто представлял магию (истинную магию — свет), носили белые рясы, а представители колдовства — чёрные. Одежды заседателей отличались не только цветами. У шести главных членов ряса имела самое богатое убранство: конец рукавов, воротник о подол их одежд были украшены золотой вышивкой. За ними, по пышности убранства, следовали двадцать четыре постоянных заседателей, серебряная вышивка на одеждах которых красовалась на воротниках и краях рукавов. У остальных рясы оставались одноцветными (белыми или чёрными) костюмами. — К чему бы это?

— До Совета дошла информация, что Глаз Дракона обрёл Хранителя…

— И два года не прошло, — вставил граф язвительно, указывая на нерасторопность того.

— И что этот Хранитель — маленькая девочка, — с нажимом закончила мисс Харингхтон, окинув недовольным, но весёлым, взглядом графа.

— Неужели?! — ужаснулась Лидия, подавшись вперёд всем телом: ей очень хотелось узнать деталей; точнее, чтобы сделать вид, что ей не терпится это сделать.

— Да, это так, — снисходительно подтвердил граф, бывший, как и мисс Харингхтон, постоянным заседателем Совета, обсуждавшим на предыдущем сборе эту новость. Они все трое играли, вот только у Оливии Харингхтон и Аллара Минха выходило в тысячи раз лучше. Примерно во столько же, насколько они и были старше Лидии, — и, как вы понимаете Лидия, ещё не ясно, чем девочка обладает, и какую дорогу выберет. Ей нужно отдать предпочтение Тьме.

— Или Свету, не забывайте, что у медали две стороны, Аллар, — напомнила директриса Облачного замка, поняв, что граф не собирается продолжать и решительно остановился на тьме.

— Да, да, Оливия, ты как всегда права, — Аллар был одним из немногих существ в этом мире, кто мог позволить себе разговаривать с Оливией на ты: он был знаком с ней с самого того момента, когда вампиры впервые посетили Землю, и практически не уступал по возрасту. — Не будем же мы причислять к великим нам, обладателям Силы, каких-то людей с их третьей стороной, — ухмыльнулся он.

— Я не это имела в виду. Признайтесь; вы ловко обернули мои слова против меня самой. Истинный тёмный никогда не упустит такого развлечения.

— Что вы, не причисляйте меня к их лику, я самый обычный вампир нескольких тысяч лет от роду, — отмахнулся Аллар от замечания Оливии, смотря только на Лидию. В лице его читался интерес, не простым любопытством он был движим.

— Не преуменьшайте, граф, я-то знаю, сколько вам тысяч лет. И не думайте, что я позволю вам захватить сердце моей дорогой ученицы, я воспитала её не настолько глупой.

Щёки Лидии покрылись румянцем:

— Что же вы, мисс Харингхтон, такое говорите, ничего большего, чем сотрудничество мне от нашего Аллара не нужно.

— Думаю, девочку отправят в Звезду, — перевёл тему граф, делая вид, что он заскучал. Все здесь понимали, что если бы он чего-то захотел, то взял бы это в тот же миг, не пошевелив и пальцем.

— Скорее всего, не зря же она выслуживается перед обоими сторонами Совета всё это время. Как неопределившуюся девочку точно отправят туда. Вопрос только в том, будет ли соблюдаться необходимый нейтралитет и дистанция, — заметила Оливия.

Прозвучал первый сигнал, означавший, что всем постоянным членам необходимо пройти в зал заседаний. Мисс Харингхтон спешно откланялась и поспешила туда. А Лидия и Аллар остались около зеркала размером во всю западную стену, откуда ещё прибывали последние члены Совета. Граф задержался, зная, что, кроме него ещё не явилось несколько других постоянных заседателей.

— Знаете, Лидия, я не удивлюсь, если девочка не доживёт до нового года… — хищно произнёс он, выдвинув свои клыки, и улыбнулся, спрашивая: — А вы в этом собираетесь идти? Мода у вас на Земле, конечно…

Лидия хмыкнула:

— Лет через семьсот тоже будете так ходить.

Зал осветила белая вспышка, словно от большого фотоаппарата. Теперь Лидия Владимировна стояла в белоснежной рясе, как и половина собравшихся тут.

— Кстати, — упомянул вампир между прочим, — удивление у вас лучше получается играть чем злость и обиду.

— Я не понимаю, о чём вы, граф.

— Конечно… мы вдвоём прекрасно знаем, — произнёс он, внезапно взяв её за руку, чтобы она не успела уйти прежде, чем он договорит, — что гончие не ошибаются… никогда…

Прозвучал второй сигнал. Для Лидии Владимировны он оказался спасительным. Учтиво улыбнувшись и смешавшись с толпой, она вошла в зал заседаний ВСМС.

После заседания Лидия Владимировна пребывала в лёгком шоке. Оказалось, Совет в полном составе созвали не для Хранителя, или не только для решения его вопроса: это, на данном этапе, могли сделать неполным составом. Собрание состоялось из-за Революции, или, как его все привыкли называть, Япосоха.

Одним из главных членов светлой стороны был подан запрос на использование Япосоха. И, как бы это не считалось нереальным, Совет дал согласие на рассмотрение дела. Хотя раньше все предложения подобного рода безапелляционно отклонялись. Возможно, на решение влиял тот, кто подал запрос: это сделал Лукас ван Фан, Линхуон или же душа, одного из древнейших миров. В магическом сообществе таких принято называть сердцами мира, а чаще всего просто сердцами.

Линхуон — существо, появляющееся с зарождением мира. Древнейший, живущий сейчас Линхуон, заставший рождение и гибель множества миллионов миров, по этому поводу сказал: «Появляется мир — появляется душа. С изменением мира изменяется душа. Растёт, развивается, стареет, разрушается, вместе с миром уходит. У каждого мира есть душа, если души нет, можно считать: с миром покончено. Душа — отображение мира».

Решив не дожидаться мисс Харингхтон, видимо, надолго застрявшую в зале, где поднялся спор о восстании джиннов, Лидия Владимировна направилась к переходу, или западной стене, или зеркалу, кому как нравилось это называть.

Представив сначала нужный мир, затем саму школу и свой кабинет, она поспешно шагнула в зеркальную гладь. Сделав один шаг, директриса увидела синие стены и зашторенные окна, рабочий стол, свой маленький синий диванчик и журнальный столик. Со следующим шагом Лидия должна была оказаться в кабинете, вместо этого она столкнулась с невидимой преградой. Что-то не позволяло проходу открыться.

Первый раз в практике Лидии Владимировны возник такой случай. Нет, конечно, она знала, что можно закрыть переход. Её личный проход был защищён, и, вряд ли, двенадцатилетний мальчик без магической практики смог бы закрыть его, а разрешений на доступ к её территории магическим существам Совет пока не давал: он прекратил движение Силы в этом и близлежащих районах вовсе, лишь началась история с Хранителем. Для того чтобы окончательно убедиться в реальности происшествия, директриса коснулась преграды, которой служила обратная сторона зеркала из её кабинета. Не пускало. Собственное зеркало не разрешило ей пройти! Лидия ударила по нему — боль вспыхнула такая, будто руку пронзила молния, на ладони выступила кровь, а обратная сторона зеркала не получила ни малейшего ущерба. Решив больше не рисковать, директриса вернулась в здание, замещающее Совет.

Её кто-то окликнул. Лидия огляделась, через переполненный коридор, смахивавший на муравейник, к ней направлялся советник из тёмной стороны. Он выглядел как гном, хотя, в отличие от этого коренастого народа, в ширину старик был заметно больше. Двигался советник уверенно и как ледокол — напролом. «Гнома» никак не смущало расталкивание всех по сторонам, казалось, это наоборот лишь раззадоривало его ещё упорнее работать локтями.

Лидия никак не могла припомнить его имени. Кажется, около месяца назад они заключили выгодную сделку, и он всё же решил исполнить свою угрозу: продолжить сотрудничество.

Директриса покачала головой, мол, не сейчас. У неё появились дела важнее ядов. Во-первых, рука продолжала кровоточить — у её ног собралась небольшая лужица крови; во-вторых, необходимо срочно выяснить, что за проблема образовалась с зеркалом во время её отсутствия.

Быстро проделав манипуляцию, нужную для перемещения, директриса шагнула в зеркало, оставив почти добравшегося до неё советника недоумевать.

Лидия Владимировна вышла из зеркала, расположившегося на первом этаже школы. Было рискованно использовать его, находившееся около главного входа и недалеко от столовой, то есть — самого людного места здания. Конечно, стереть память полусотне человек не слишком сложно, но это заняло бы некоторое время, которого терять было нельзя ни минуты. По воле судьбы директрису не застали, ей повезло: судя по времени, шла середина шестого урока.

Лидия попыталась телепортировать. «Попыталась» потому, что у неё не вышло. Кто-то или, возможно, что-то блокировало телепортации. Блокировало телепортации на территории ЕЁ СОБСТВЕННОЙ школы!

Со всех ног Лидия Владимировна понеслась в свой кабинет, пожалев, что решила сменить его расположение с первого этажа на второй. На лестнице ей повстречался мальчик, по виду восьмиклассник, которого она едва не снесла с ног. Застав свою директрису в таком положении, он сказал что-то невразумительное, похожее на «з-здлавствт», и метнулся к стене, пропуская её. После чего ещё около минуты, стоял на том же месте, прижавшись к стене.

Преодолев препятствие в лице запуганного Володи из шестого класса, хотя в жизни он выглядел намного старше своих лет, и нескольких десятков метров коридора Лидия Владимировна добралась до входа в свой кабинет. Она повернула ручку и толкнула дверь, боясь за мальчика, которого там оставила. Ничего не произошло. Директриса в смятении не могла поверить в это, повторив данную операцию ещё несколько раз, Лидия попыталась предпринять попытку вынести дверь, это у неё тоже не вышло. Дверь была запечатана тёмной Силой. Даже если она умудрилась бы убрать петли, на которых держалась та, её это мало бы смутило: она бы продолжала упрямо стоять и выполнять свою миссию: «всех выпускать и никого не впускать».

Надеясь, что в кабинете не было Тима, и боясь, что он не сумел спастись от какого-то непредвиденного врага, Лидия попыталась до него докричаться, блокирующая магия оказалась рассчитана и на это. Тогда директриса решила попытаться подслушать, чтобы разузнать обстановку внутри. Она судорожно соображала, стараясь разработать стратегию собственных дальнейших действий, чтобы добиться наибольшей своей эффективности. Больше ей рассчитывать было не на кого: мисс Харингхтон оставалась в ВСМС, где блокировалась магия, а обратиться к кому-либо другому, значило выдать их тайное дело чрезвычайной важности. Как Лидия и предполагала, ей доступ ко всей информации отсюда оставался перекрыт. Когда директриса попыталась проникнуть в сознание Тима, услышала то, что не предполагалось к её вмешательству:

— Всё, ты готов на всё? — голос был пугающим и жестким, фраза звучала кошмарно, вынуждая, видимо, Тима, сделать что-то неправильное.

Лидии владелец голоса был не знаком, она и предположить не могла, кто это мог быть. Зато множество мыслей, одна хуже другой, свалились на неё, неся в себе страшные догадки о том, что могло сейчас там происходить. Ещё больше пугало то, что говорил этот голос внутри Тиминого сознания.

— Да… — услышав голос Тима, директриса не обрадовалась. Он был изнеможённым и измученным. Женщина схватилась за голову: как мальчик мог ответить этому голосу согласием? Что с ним там произошло? Долго ли он сможет ещё продержаться в таком состоянии?

— Ответь полностью, — голос вынуждал Тима совершить какую-то подлую сделку. Лидия выкрикнула «Не надо!», зная, что её не услышат, не сумев стерпеть это.

— Нет!! Не смей! — словно услышав её и решив помочь, в разговор вклинился иной голос, какого-то взрослого, почти пожилого, мужчины.

Лидия на мгновение даже, забывшись, поблагодарила этот голос, соглашаясь с ним. Тим должен отказаться, почему он не понимал, что эта сделка была прогнившей, как и первый голос, предложивший её?

— Папа! Не мешай мне!! — зло заорал первый гнусный голос.

— Папа? — Тимина речь была настолько тихой, что директриса еле расслышала его этот вопрос.

Она не знала, что случилось с мальчиком, зато знала, это — её вина. Потому что это именно она оставила его тут, не сумев предоставить защиты в нужный момент, хотя её часть миссии заключалась как раз в обеспечении этой необходимой помощи.

После того, как Тим переспросил, её выбросило из его сознания, в котором, кроме неё, оказалось ещё, как минимум, два посторонних человека. Кто мог проникнуть? Конечно, это не составляло большой сложности: собственной защиты у мальчика не было, как и магии, а ограду от вмешательств в этом роде ни Лидия, ни Оливия ему не дали. Директриса попыталась ещё несколько раз, маскируясь, как только могла, подключиться к его сознанию, её быстро вычислили и выкинули, поставив блокировку и сюда.

Около минуты директрису пожирала гнетущая тишина, а потом она внезапно услышала, шум из-за двери. Сначала Лидия не поверила своим ушам, но сразу же сообразила: раз появился шум, значит, защита пала. Защита пала! Чтобы выиграть, хоть в чём-то: находящиеся там, явно, подготовились, Лидия телепортировала, надеясь на эффект от такого внезапного появления. Очутилась она с другой стороны двери, расстояние до которого составляло сантиметров пятьдесят от места, где она была перед телепортацией.

Лидия была готова, пожалуй, ко всему, кроме, конечно, этого.

Перед ней, немного дальше, чем на средине комнаты стоял Тим. В руке он держал Япосох… В комнате он был один…

***

— Даша, — подсела к ней за парту Таня, — слушай, а вот, если бы ты нашла такой камень, как в моём сне, что бы ты с ним сделала? — спросила она, не решившая, что ей в действительности с ним делать.

Оставлять рядом предмет, который так пугал её, не хотелось, избавляться от него не хотелось ещё больше.

— Если он волшебный, — мечтательно протянула Даша, воображая, что вытворяла бы, если волшебство стало ей подвластно, — я бы в первую очередь проверила, не выполняет ли он желания. Если бы он это умел, как много я тогда могла бы попросить… — она на секунду задумалась, вспоминая Танин сон, и сморщила нос, выявив в том то, что ей лично не пришлось бы по вкусу в жизни, поэтому произнесла беззаботно: — или выкинула бы, зачем мне штука, привлекающая монстров?

Даже если этот камень привлекал не самих монстров, а кошмарные сны о них, иметь с ним дела не хотелось. К тому же, он вклинивался своим голосом в её мысли, о чём Даше девочка не рассказала, чтобы та не решила вдруг, что она шутит: Таня славилась своим скептицизмом по отношению ко всему необыкновенному. Интересно, предложила бы Даша выбросить его, если бы знала, что имеет шанс поговорить с чем-то внеземным?

— Я бы тоже так сделала, — согласилась Таня, пытаясь сделать вид, что задала вопрос только ради того, чтобы подыграть подруге, считавшей её сон видением, предвещавшим что-то масштабное.

Была бы её воля, та с радостью передала всю эту информацию Тимуру, чтобы он своими выдающимися способностями подтвердил её догадку. Но, дав Тане слово ни с кем не говорить об этом, и уже успев его частично нарушить, Даша хранила молчание, самую малость дуясь на подругу из-за этого. Таня мысленно поблагодарила её из-за нескольких причин: первая — подруга не спрашивала, зачем Таня интересуется этим, потому, в какой-то степени, что не знала, что камень по-настоящему существует. Если бы это было не так, она бы ни за что не позволила ей навредить этому «магическому» камешку. Вторая — она подкинула замечательную идею, подтолкнув Таню к действию. Нужно всего лишь выбросить его — никаких проблем!

Даша хотела добавить что-то ещё, но прозвенел звонок, и её сосед по парте не очень вежливо попросил Таню освободить его место. Девочка исполнила его просьбу, ничего не ответив на такую грубость, зато на него переключила своё внимание Даша, не потерпевшая такого вопиющего отношения к своей подруге. Таня лишь широко улыбнулась мальчику, заставив его смутиться. Хорошее расположение духа, появившееся потому что она нашла решение на мучивший её вопрос, что и не подумала ответить на его хамство по-иному.

Урок рисования мог пройти и без происшествий, зачастивших в последнее время и не сумел. Валера, Танин сосед по парте, как-то умудрился опрокинуть воду, стоявшую на приличном расстоянии от него. Их рисунки погибли, не успев родиться. Парту залило полностью; через пару секунд начался всемирный потоп — нужно было собрать воду с их импровизированного бассейна. Конечно, за тряпкой и ведром послали Таню, что уж взять с её соседа?

Таня взяла себя в руки, на этой неделе ссор достаточно, не хватало ещё ругаться со своим горе-соседом, ей и Света науки было за глаза. Девочка ощущала дискомфорт, она не рассчитывала, что стычки начнутся так скоро. Осознавать, что она, поступив ровно как сама Света, выставила ту на посмешище на виду у большой толпы детей, было жутко. Только иначе она поступить не могла: требовалось защитить Дашу, а, как это уже было подтверждено личным опытом, на занозу-отличницу не действовало ничего, кроме ответного удара по тому же самому незащищённому месту, какое та пыталась возместить своими нападками, показывая, насколько она выше какой-то глупой шестиклассницы из параллели. Хоть Таня и сама не восторгалась Дашиным детским пристрастием к чудесам и сказкам, претензий к этому увлечению тоже не имела, и не могла иметь. То, чем интересовалась Даша оставалось её личным делом, к которому не был причастен никто, кроме неё, а раз она никоим образом не вредила обществу этим, могла делать всё, что ей вздумается. Таню мучила совесть за такой свой поступок, конечно, она должна была попробовать решить всё иначе. Однако, скорее всего, если бы и можно было вернуться обратно, Таня всё равно поступила так же: дала отпор зазнайке. Для того чтобы рушить Дашины иллюзии существует реальность, а вот оскорблять и унижать её — лишнее.

Сделав глубокий вдох, и досчитав до пяти про себя, чтобы успокоиться, Таня пошла за специальным для таких случаев оборудованием: пустым ведром и сухой тряпкой.

Всё бы ничего, да только жизнь без приключений скучна. Как же Таня не хотела разделять это мнение, преследовавшее её. На этот раз всё случилось у кабинета директрисы: перед дверью в тот стояла, как узнала сегодня Таня, Лидия Владимировна и, судя по позе, подслушивала. Женщина резко отпрыгнула назад и исчезла. Таня не поверила своим глазам. Только что та стояла всего в десяти метрах от неё, а потом раз — и её нет. Почему-то ей вспомнился человек из сна, преследовавший её, когда она нашла камень, внезапно исчезнувший прямо посреди улицы. Почему-то сейчас девочка не могла убедить себя в том, что он повернул за угол или зашёл в дом. Крепкое ощущение дежавю не отпускало из своих объятий. Она могла бы поклясться, что в тот раз всё было так же. Не могли ведь люди исчезать? Или могли?

Не поверив своим глазам, Таня их потёрла и даже проморгалась. Директрисы не было. А здесь ей точно было некуда скрыться.

«Невозможно… Она стояла там, а потом растворилась в воздухе? Что за чушь? Так всё, галлюцинации… Точно пора выкинуть этот камень куда подальше. Из-за него всякий бред мерещится. Или не из-за него? Или это реальность? Спокойно. Это — самовнушение. Камень — сон, всего лишь реалистичный сон», — уговаривала себя девочка, хотя точно знала, что директриса там была. И исчезла.

Шестой урок был последним, Таня до самого его конца убирала последствия их «маленького» происшествия, делая это и одновременно находясь далеко в своём сознании, выбор мучил её. Попрощавшись с Дашей, опаздывавшей на занятия по рукоделию, куда та недавно записалась. Скорее всего, снова ненадолго (так происходило часто, она куда-нибудь вступала, а потом бросала дело через пару занятий — и так с момента их знакомства). Девочка поспешила к выходу из школы, где встретилась с Кристиной, младшей сестрой подруги, которую сама пригласила пойти домой вместе.

Кристина всегда была абсолютной противоположностью своей старшей сестре. Если Даша была высокой, то Кристина — низкой, по сравнению с одногодками. У старшей — тёмно-коричневые волосы, чаще кажущиеся чёрными, прямо как Танины, а у младшей — почти белые. Танина подруга была рассудительна, отчасти скромна, ветрена, немного медлительна, верила в чудеса. А вот её сестрёнка, в противовес, любила всё доводить до конца: несколько лет Кристина ходила на секцию гимнастики и не собиралась бросать. Она была легка на подъём, хотела всё и сразу, не могла терпеть ни минуты бездействия. Порой казалось, что мир выдал какую-то ошибку, сделав сёстрами не тех детей. Несмотря на все различия, Кристину с сестрой кое-что и роднило, например: они обе были болтушками, которых сложно было переговорить. Да, с первого взгляда могло показаться, что Кристина застенчивая, а вот уже через десять минут почти каждый человек мог стать ей лучшим другом, с которым та могла обсудить, без преувеличений, всё на свете.

Вот и сейчас, Кристина за двоих, если не за троих, говорила всю дорогу до дома. Её не смущало, что Таня в разговоре не принимала особого участия: та иногда кивала, поддакивала и смеялась, когда это делала сестрёнка Даши — для неё оставалась прекрасным слушателем: не перебивала, не сталкивала с мысли и поддерживала любую её точку зрения.