Где-то в Конце Времен

Моим девочкам, с кем бы они ни были.

1

Привет, меня зовут Вилли фон Бадендорф, официально зарегистрированный в Google псевдоним — Golliwog, мне 32 года, по знаку я Водолей, родившийся в год Петуха в Нью-Праге.

Ой, чуваки, совсем забыл. Если вы родом не из нашего времени, то мне было бы не плохо коротко обрисовать ситуацию, чтобы не было лишнего недопонимания. Коренные, можете спокойно прокрутить вниз пару-тройку абзацев, вы все равно ничего нового сейчас не узнаете.

А для остальных… Па-па-па-бам! Для вас у меня сегодня только отличные новости! На старушке Земле 23 век! Но нам на это наплевать, потому что мы не там, а уже двести сорок лет как покинули бедняжку, расселившись на шести основательных искусственных планетоидах, наполненных до краев бесплатной радостью и абсолютно халявным счастьем для всех и каждого без исключения! Для вас всегда в наличии офигительная медицина, включающая омоложение, жилье на ваш выбор за счет компании, бухло и еще куча всего прочего, о чем вы и мечтать раньше не могли! «Где подкол?» — спросите вы. Отвечу. Его нет. Все мышеловки улетели за борт. Никто никого не ест, не стреляет, не сжигает на кострах и не преследует ни в какой форме ни по одному из благовидных предлогов. Эти фигли-мигли мы оставили на Земле. Вы — чтите нашу коротенькую, но емкую Конституцию, а она взамен предоставляет вам право не думать о всяких назойливых мелочах вроде саркомы или не погашенного кредита.

И, да, дорогие мои собратья из далекого прошлого, как вы уже могли догадаться, у нас есть Машина Времени. Процесс это сложный и называется транстаймингом. Лично я понятия не имею, как он технически работает, но именно благодаря ему вы сейчас можете слышать этот замечательный монолог, а не гнить заживо где-то в 20-м столетии, пытаясь не подохнуть с голода. Если вам приспичило вдруг вникнуть в тонкости — идите в универ и обратитесь к моему папэ, он там рулит Кафедрой Прикладного Транстайминга. Старикан — пионер своего дела, потому что сам из транстаймеров. Он моментом вам все это дело разжует и разложит по полкам.

«А где же конфликт?» — завопят скептики. Ой, конфликта хватает с избытком, просто он у нас другого качества.

Хм, вроде — все. С преамбулой я более-менее закончил…

Хотя нет, еще у нас по городу бродит уйма кибер-модифицированных граждан, людьми являющихся весьма условно, которых мы обзываем модами. Про них — позже, слишком животрепещущий вопрос лично для меня, чтобы вот так и вскользь.

Итак, меня зовут Вилли, я умею понемногу все на свете, ничего по-настоящему, и сколько я не кликал по поисковым сайтам, так и не нашел хорошо оплачиваемой вакансии «профессиональный раздолбай».

А уж если ты сам тоже тот самый раздолбай, то поймешь мои ощущения, потому что сегодняшний день как-то сразу не задался. И то, что у раздолбаев в принципе по статистике не задается каждый второй день, меня не волновало. Не задался именно сегодняшний день (точнее вечер), а мне его еще жить да жить.

Короче, меня сегодня не впустили в «Эйфорию». Не выперли с треском, как это частенько бывало за пьяный дебош или непристойное поведение, не отказали в ВИПе, а просто-напросто не впустили, что втройне обидно! Упертая сука Патриция, которая там пашет фейс-контролем, настолько хорошо меня знала, что по походке определяла, есть у меня сегодня квоты или я снова буду весь вечер лакать халявный алкоголь с другими субсидами.

Да она сама такой же субсид! И она, и я, любой человек в Нью-Праге — субсиды, так какого черта? Я сроду нигде не работал больше года и конечно же никогда не получал официальную квоту на роскошь. Ну и что? Зато в свой тридцатник я уже поработал бартендером в легендарном «Пьяном Фениксе» (упокой его душу великий хаос), раз двадцать мелькал в различных шоу топ-10 и даже некогда владел вполне успешной танцевальной мод-группой. Так что квоты у меня частенько водились, пусть и тарифицированные, но ей-то какое дело? Чертова недотраханная стерва, появись у меня завтра хоть полдесятка квот, снова будет мне гостеприимно улыбаться, как ни в чем не бывало, а появись сотня, так вообще начнет присылать мне ВИП-флаеры каждые два часа. Настоящий профи эта Патриция, жаль, что не дает.

Что поделать, будучи раздолбаем с моим стажем, бываешь готов и к такому раскладу. Я свернул за угол к драг центру и взял себе четырехчасовую порцию эника. В клубе я бы, конечно, расфигарился чем-нибудь посильнее и до зеленых соплей, но на улице приходится быть более сдержанным, неприятности можно найти даже в нашем благополучном мире, было бы желание.

Эник мгновенно поднял мне настроение и я вальяжно заковылял куда глаза глядят, благо Нью-Прага вся одна сплошная развлекуха.

Если честно, то я обожаю свой город. Нью-Прага с самого начала была задумана, как внеземной курорт-аттракцион, а остальной планетоид стал родиной всех мыслимых развлечений только на двадцать лет позже. Здесь просто не получится скучать, а грусть быстро улетучится, стоит тебе вдохнуть наш бодрящий насквозь пропитанный смехом семнадцатилетних красоток воздух.

Так что я просто шел по упругой мостовой, мощеной псевдо-булыжником, и не спеша посматривал вокруг на рьяно тусующихся субсидов всех мастей, твердо зная, что клуб не клуб, а какую-нибудь движуху я себе просто обязан найти. И все равно, что это будет, шальной секс с уделанной фэйком туристкой в кустах Пражечки, арт-баттл с вездесущими бандами бодиартистов или просто форменный запой на скорость с непотопляемыми аборигенами Ондричкова.

Ищущий, да обрящет. Первые, кого я увидел на многочисленных скверах, были мои старые знакомые Питер Брук и Маша Верещагина с одним на двоих псевдонимом — Неразлучники. Мы были знакомы тысячу лет, прошли бесстрашно, рука об руку, вдоль и поперек огонь клубного расколбаса, переплывали неоднократно бурные воды утреннего похмелья и рев медных труб шальных квот тоже не раз одновременно радовал нас своим позывом к безжалостному разгулу.

Сколько я их знаю, они всегда и везде очень ортодоксально были вместе, что поначалу удивляло, но потом я привык.

Изрядно навеселе, Неразлучники опираясь друг на друга молча сидели на скамейке залипая на окружающую их неказистую действительность. И судя по выражению их лиц, это кольцо неотвратимо сужалось. Типичные признаки отходняков от ночного употребления фэйка.

— Приве-ет, Голливо-ог, — промямлила Маша. Где она подцепила эту манеру тянуть произвольные гласные — понятия не имею, но она шла к ее длинным ногам.

— Здравствуйте-здравствуйте. Вас-то мне и надо. Понимаете, я давно хотел задать вам один очень личный вопрос, но как-то стеснялся, трусил и даже порою отчаянно комплексовал. Но теперь собрал волю в кулак и готов его задать!

— Валяй.

— Только это почти неприличный вопрос, напрямую касающийся вашей личной жизни.

— Не тяни, выкладывай.

— В Нью-Пражских клубах ходит легенда, что вы в действительности сиамские близнецы, родились одновременно и непременно одновременно закончите свое бренное существование. Бытует также мнение, что вы скрытые транстаймеры из восемнадцатого столетия или даже моды. Развейте мои сомнения и скажите, что хотя бы раз в жизни вы занимались сексом с кем-то еще, а не только друг с другом. А то меня гложет смутное подозрение переходящее в панику.

— Занимались. Но у Маши очень чувствительная слизистая, и от обычного траха ей больно, а я внимательный, и она ко мне привыкла, — уныло глядя в ничто ответил Пит.

— Черт, как прозаично. А я-то думал, что у вас любовь!

— И у на-ас любовь, — улыбнулась Маша, — но и слизистая тоже болит.

— Три тысячи чертей. Ладно, раз уж я вас отыскал, хватит липнуть друг к другу, пойдемте приведем вас в порядок и найдем себе развлечений. Вот вам первая сплетня — меня снова не пустили в «Эйфорию».

— Тоже мне новость. И нас с Машей не пустили. Мы вчера стойку подожгли и сбежали.

— Тусэ теряет лучших людей. Надо это отметить.

Мы влили во влюбленную парочку по стаканчику Jack Daniels и осели в «Токугаве». Медленно приходящие в себя Неразлучники, восстанавливая ночные энергозатраты, набрали себе роллов, а я на пике прихода от эника взял стакан зеленоватого желеобразного фитопланктона, пахнущего земным морем, креветками и совсем немного тухлой рыбой.

Сплетничая о знакомых и малознакомых клабберах, я время от времени оглядывал зал. В очередной раз просеивая посетителей на предмет молодых симпатичных претенденток на сегодняшнюю ночь, я с ужасом увидел входящего в двери нашего районного Пастора Социальной Службы Коллинза. Он как почуял мое присутствие в переполненном ресторане и неумолимо двинулся в нашу сторону.

— Сейчас будет жарко, ребята. Идет мой ПСС.

— Возмолитесь, грешники, дабы предстать! — злорадно хихикнула Маша и приготовилась к зрелищу распинаемого заживо в антураже роллов и плошек с соевым соусом Голливога.

Пастор Коллинз подошел к нашему столику. Пастор Коллинз вдавил меня в кресло свинцовой тяжестью своего осуждающего взгляда. Пастор Коллинз воздел карающий перст.

— Бадендорф, сколько можно филонить от общественно-полезного труда? У тебя накопилось уже трое суток, и я сильно сомневаюсь, что ты их прямо сейчас бросишься отрабатывать. Или ты сегодня-завтра начнешь вкалывать минимум по три часа в день, мод тебя побери, или я точно выйду из себя и настрочу на тебя кляузу в центр. Как напиваться за счет общества, так он первый, а как отдать оному обществу, так ищи его с фонарями. Кайся, я внимаю.

— Падре, зуб даю, завтра — как штык!

— Хрена с два я тебе верю. Не придешь к восьми — депеша и превентивное списание квот на месяц.

— Но падре! — Взмолился я, — я только что под эником, пожалейте мой потрепанный организм, завтра приду в себя и отработаю хоть на уборщике, хоть ассенизатором!

— Об твой организм, прости, можно поросят загибать, чтоб он был здоров. Завтра к открытию не придешь — пеняй на себя. Семьдесят два часа это уже не шутки, молодой человек, — подвел черту падре и отчалил.

— Фига себе. Как это ты трое суток накопил? — Поинтересовался Пит.

— Ну последнее время я очень удачно просыпался не у себя дома и завел привычку не выходить через переднюю дверь. Не помогло.

— Не стоит шутить с левиафанитами при исполнении, Вилли. Пасторы народ добрый, но въедливый и принципиальный. Слышал о Майкле Грине?

— Тот, который по жизни с джойнтом и любит вырубаться на охрану? А что с ним?

— Он самый. Майк на прошлой неделе уделался, разбил в каком-то заведении охраннику нос и поставил феноменальный бланш под глазом. Все бы ничего, но когда палы его начали скручивать, то дурак вывернулся и вмазал одному по почкам.

— Угроза здоровью, статья двенадцать — это ж тяжеляк! Офигеть… — Я вдруг понял, что история о бедном идиоте Майки еще не закончена.

— Так вот ему впаяли двухнедельную ссылку на Гондвану к землекопам. Придурок ни разу не успокоился. Узнав, что там разрешены фул-контакт спарринги, тут же напрыгнул в ближайшем баре на самого здорового парня, оказавшегося местным кумиром пауэрбола. Короче, через сутки по прилету Майк оказался в реанимации и не собирается выходить из комы. Так-то.

— Мрак. Но за прогул социалки ссылку не дадут.

— Зато квоты лишат запросто. Выбирай, эник и квоты или водка и субсидия. Думаю, что ответ очевиден.

— Надо срочно выпить, — я залпом засадил еще сотку, — кстати, а вы куда ходите на соцработы?

— Я на Прокопской фантазирую флористом.

— А ты, Маш?

— Она — никуда. У нее мама квоттер.

Я ошалело уставился на Верещагину. Вот так дела, я знаком с настоящей квоткой столько лет и ни ухом, ни рылом.

— День полон сюрпризов. И кто она у тебя? Ей часом не нужен талантливый, молодой и полный сил сожитель за скромное вознаграждение?

— Не уверена-а, но могу спросить. Она а-атмосферный калибратор. Вот только папэ может быть не очень доволен.

— Маш, мнение папы меня категорически не интересует. Я понимаю, что вы оба тут скрытые транстаймеры, но ты вообще в курсе, что институт брака отменен двести лет назад, а давление на личку, это конкретная статья и тоже тяжеляк? — Я рассмеялся и осыпался на татами.

— А-ага, в курсе. А папа — не очень. Он с Земли.

Я резко сел, виски попал не в то горло, и я судорожно закашлялся. Маша была дочкой зануды? Вот это действительно новость, так новость. Такими новостями и делиться нужно с оглядкой.

Постойте. С Земли. Так он же — баалит! Нет, спасибо, этой новостью я ни с кем делиться не буду и теперь очень хорошо понимаю, почему мне никто об этом раньше не рассказал.

— Маша. Передай папе привет, скажи, что я страшно уважаю его дочь и буду беречь ее до последнего вздоха! — Я вылупил глаза и принял максимально преданную позу.

Машка засмеялась и кинула в меня коктейльной вишенкой.

— Не волнуйся, я же говорю, он на Земле. Его сюда просто так не пускают.

— Почему? А туристом? И с мамой же он как-то познакомился?

— Тогда он работал в межпланетной адаптации, а теперь в безопасности. Их не пускают.

Утро я встретил, сидя в кабине уборщика. Работа тяжелая, но за нее шел двойной коэффициент, и мои семьдесят два часа обязаловки превращались в тридцать шесть.

Я крутил баранку квадросайкла, а в мозгу все варился вчерашний разговор. Надо же. Машкин папэ — настоящий зануда, и не просто зануда, а «без» с Земли. Рассказать детям — будут плакать от страха. Да я сам, признаться, чего-то очкую, хоть и нет вроде никакого повода. Ну да, он там, далеко. Только все баалиты, они же головой двинутые на насилии. Тем более — безы. Вон, их к нам даже на порог не впускают. Бр-р.

Интересно, а самой Машке-то каково? А маме ее? Я читал историю, как они там с женами поступали. Как она вообще ему дать додумалась? Или он и не спрашивал, наверное. Оттрахал, небось, спасибо, что не убил. Или не успел просто. Фу, блин, такие мысли теперь в голову лезут, кошмар…

2

Мой многолетний опыт утверждает, что рассвет в Нью-Праге имеет смысл встречать только двумя способами. Либо утомленно лежа в кровати с гладкой и упругой представительницей противоположного пола, либо сидя в вынужденном одиночестве в ротанговом шезлонге на заросшей диким виноградом веранде с чашкой кофе в руках, наблюдая сквозь защитный экран восход солнца и еле пробивающийся сквозь искусственные облака исчезающий белесый полумесяц Земли. Медленно изгонять из себя Морфея и ни о чем особенно не думать. И с возрастом, увы, второй вариант со мной происходит все чаще.

Я только что проснулся, закутался в клетчатый верблюжий плед и, поскрипывая старой лозой, приканчивал вторую чашку эспрессо двойной итальянской обжарки. Стоял чудный ноябрь, климатологи врубили режим понижения температуры и иногда даже баловали нас настоящим снегом.

Кофеин постепенно возвращал мне интерес к жизни, я неторопливо припоминал, кто и куда приглашал меня сегодня вечером, пока в рассветном сиянии светила, поскрипывая инеем под башмаками сорок пятого размера, подобно гигантскому вопросительному знаку на притихшем утреннем Прикопе не появился Лёва Флям, ник в Google отсутствует.

Лева был замечательный умница, немного философ, немного бабник, жил неподалеку, мы часто встречались, болтали, но никогда не завтракали вместе и никуда совместно не ходили скорее всего по причине моего невообразимого образа жизни.

— Ма нишма?! — Заорал я на всю улицу.

— Ала кефак, чо, — Лёва, всем своим видом показывая, что утро и «кефак» — две вещи несовместимые. Выглядел он как-то хреново, круги под глазами, ноги заплетаются.

— Кофе будешь?

— Буду. Водка есть?

— Водка с шесть утра с аидом? Конечно есть, заходи. На закуску — немного лососевой икорки, ее вам кажется можно. Что стряслось, на тебе лица нет. Посадил кляксу, переписывая Тору?

— Мой кулак сейчас абсолютно случайно прилетит тебе в ухо, и я достигну иштавут, потому что это будет псик рейша бэ-грома, Вилли. Ты слишком рано встал, твое чувство юмора оставляет желать лучшего, и ты знаешь всего десять слов на иврите, но постоянно пытаешься их ввернуть, разговаривая со мной. О чем это говорит?

— Прости дурака, Лёва, — я мгновенно налил по стопке, — до сих пор не понимаю, где можно шутить, а где — не стоит. Так что у тебя, колись.

— Я нашел работу.

— Ух ты. За квоты?

— За квоты.

— А в чем проблема?

— Долго объяснять, — Лёва обреченно выпил и зачерпнул одноразовой пластиковой ложечкой икры.

— А ты куда-то спешишь?

— Вилли, это теологический вопрос. Ты хочешь поговорить о религии с евреем?

— Зависит от того, хочет ли еврей говорить на волнующую его тему с катящимся по наклонной гоем, который наверняка прогулял все до одной лекции по теории религии и не только. Если не хочет, то может пить водку молча, его никто за язык не тянет, но пить и говорить все же интереснее.

Лёва налил по второй и пощипал себя за ухо, явно раздумывая, с чего бы такого начать и стоит ли начинать. Потом, так же молча, по третьей.

Я уже начал волноваться, но Лёву все же наконец прорвало.

— Вилли, ты наверняка слышал краем уха, что ваш левиафанизм считается там, на земле, — он ткнул пальцем куда-то в небо, — одним из направлений сатанизма? Это не смотря на то, что он категорически отрицает любое насилие над личностью, а физическое насилие наказуемо почти без суда и следствия?

— Ну, было дело, только я плевал на зануд с высокой каланчи. Тем более, что это наш общий Левиафанизм. Мы Тору не писали, целиком положившись на съевших на этом пуд соли евреев. А к чему этот наверняка жутко каверзный вопрос?

— К тому, что левиафанизм нарушает базовые моральные основы, которые земное человечество пронесло через века. Преобладание бога над человеком, брак, как первоначальная ячейка общества и координация власти. Скажи мне по честноку, у тебя есть дети?

— Не уверен… В теории могли бы быть, с моей-то любовью к стелс-кримингу, но зная возможности современной фармацевтики — вряд ли.

— Вот то-то и оно. Ладно. Представь, что у тебя они все же есть. Причем от каждой второй сожительницы. Как ты бы их воспитал?

Я напрягся. Вопрос был с подвохом, других Лёва задавать не умел.

— Так-то, а чему я их могу научить? Бухать Чивас из горла, крутить хвосты малолетним телочкам и юзать легалайз? Не уверен, что им оно надо. Такому дети сами стремительно научатся, как показывает моя личная практика. Наша система воспитания, Лёв, меня вполне устраивает. Родился, гехен нахт скуль, и ура. ПСС забирает детей сразу после рождения с правом родителей навещать чадо по два часа в сутки. Вполне резонно, на меня посмотри, какой из меня папэ? А прикинь, чему их могли бы научить баалиты? Эти, по слухам, за неправильное произношение могут за шею повесить, не говоря уже какие книжки ты читал и какие стимуляторы нюхаешь. Представь, идешь ты себе по улице, пьянючий в сосисоид, дикция гуляет, а тебе четырнадцатилетний подросток с ножиком: «Дядь, скажи членораздельно «Подвзбзднуть?». А если не скажешь, он тебе этим самым ножиком бедренную аорту порежет. Да ну его в пень, Лёва. Что тебе тут не нравится?

— Мне не нравится? Мне как раз тоже нравится. А занудам — нет. Потому что твои вероятностные дети скорее всего вырастут с таким же перегибом, как и у тебя. И хрена с два, кто их заставит носить одинаковую одежду, слушать непосредственные приказы и любить бога. Вот ты любишь своего бога, Вилли? Или хотя бы веришь в него?

Вот, блин. Прямо школьная программа какая-то, третий класс, вторая четверть.

— Лёва, ты загнался. Я верю в систематику, логику, личные убеждения, верю в силу ядерного оружия, любви и непобедимости безопасных синтетических наркотиков. Я верю, что я могу один сделать мир лучше. Или хуже. И никто мне не судья, кроме моих предположительных потомков. Бог в персонификации — всего лишь наивная фантазия неандертальцев. А лично Левиафану просто нужно тело, которое мы ему должны построить, на каждого в отдельности человека ему положительно и конкретно начхать. Он же нас даже не слышит по отдельности. Бог как таковой — всего лишь собирательный персонаж из ряда многочисленных демигодов с теми или иными индивидуальными амбициями, одним из которых и является Левиафан.

— И?

— И все. Развитием религиозной теории занимаетесь вы, евреи, мне это дело не шибко уперлось, нам и так зашибись. Тем более, что нарушить семь заповедей не получится даже если постараться, Молох не спит и всегда на страже.

— Молох — машина. То, что он предотвращает любые нарушения закона, вовсе не делает его всесильным. Вы сами это делаете, вам больше не нужны преступления. И за это вас и не пускают на землю, а землян не пускают на Пантею. В любом земном исламском халифате, между тем, тебе только за предыдущую фразу о боге вгонят кол в анус, в христианском доминионе вставят шприц с цианидом, а в краях, где до сих пор свирепствует адат — просто проломят макушку первым подвернувшимся под руку камнем. Детей вы сами не воспитываете, собственного бога терпеть не можете и на приказы — не реагируете. Очень нежелательный пример, тебе не кажется?

— А для чего, по-твоему, все левиафаниты улетели с Земли? Как раз чтобы подавать нежелательный пример занудам и учить их плохому, нет?

— Вполне похоже на вопрос. Бессмысленный, правда, но почти настоящий, Вилли. Почти всамделишный.

Лёва наконец-то явно поплыл. Я, к слову, тоже. Надраться в зюзю к семи утра — это давно забытый опыт. Я помнил, что хотел ведь что-то спросить насчет этой его новой работы…

Пока Лёва шел, шатаясь, по На Прикопе, я пытался-таки понять, что он вообще хотел мне всем этим сказать, но водка брала свое, и я блаженно провалился в дарованное ею черное забытьё.

3

Сегодня выдался воистину замечательный день. Мне удалось размутить себе семьсот кредитов в качестве аванса в «Пантея Комфорт» в счет корпоратива на будущий юбилей фирмы, которые я мгновенно переконвертировал в двенадцать квот. Так что этой ночью я, разумеется, просто не мог не отжечь.

Быть клаббером в Нью-Праге — точная наука плюс высокое искусство. Нужно все время держать нос по ветру, быть в курсе клубного рейтинга, который может прыгать по три-четыре раза за ночь, мониторить ротацию всех до единого проставленных модов, фиксить собственный приход, чтобы не залипнуть на стимулах, и не прошляпить «адажио», и ни в коем случае не перепутать его с шальным «обломом». Одновременно, разумеется, было бы не плохо успеть склеить целевой гарем и самому не стать добычей какого-нибудь мода, которому ты неожиданно пришелся по вкусу.

Три кита клубного драйва от Вилли звучат так — транспорт, шмотки, моветон. И одна большая черепаха, на которую опирается весь этот зверинец — твой фэшн-статус.

Увы, я был беден, и, соответственно, мой первый кит был карликовым и рахитичным. Мотылять на моноцикле я мог бы себе позволить, но на мониках гоняли все кому не лень, а прослыть стандартным для клаббера — прямой путь в черные списки инвайтеров. Так что если я хотел и в дальнейшем иметь возможность клубить в приличных местах, я был просто обязан приезжать минимум на дуо. Но на дуо я так никогда и не смог накопить, порою приближаясь к заветной сумме, но каждый раз сливая квоты в очередном загуле.

Со шмотом у меня все тоже было бы печально, но регулярные подработки на всяких шоу приносили плоды в качестве миллиона шапочных знакомств с несметным количеством известных кутюрье. У которых я, впрочем, ничего никогда не покупал, предпочитая дресс-инженеров, у которых тоже ничего не покупал. Липу от оригинала в наше время можно отличить только под электронным микроскопом, и спалить тебя было практически невозможно, но если это все же произошло, то твоей репутации конец.

О нет, Вилли Бадендорф не такой идиот, чтобы рисковать по пустякам самым дорогим в его жизни.

Тем более, что на страже моей безопасности всегда стоял мой третий кит, который в отличие от собратьев действительно был матерым и, ужас, каким зубастым кашалотом.

Имя ему было — Моветон, а с этим у меня сроду было все в порядке.

Быть приличным мальчиком в моем возрасте уже само по себе практически невозможно, да и предосудительно. А ваш покорный слуга долгие годы работал над имиджем не покладая рук, и теперь мой имидж наконец-то стал работать на меня.

Я приходил в клуб пешком, одетый в коряво сшитый местами хэнд-мэйд, и мне были рады. Я регулярно гонял по сцене визжащих стриптизерш, и это считалось нормальным продолжением банкета. Я мог сблевать ненароком прямо на пол, не дотянув до сортира, но арт-директоры знали, что слейся по какой-то причине их бармен, голопэйнтер, виджей или дэнс-кастер — я в любом состоянии смогу их отлично заменить. А если вмазать меня на халяву авиком, смогу заменить всех их одновременно.

Мой фэшн-статус зашкаливал просто потому, что клубы были моей жизнью, а я был частью жизни любого мало-мальски интересного клуба.

Так что я напялил на себя первую попавшуюся домотканую робу из грубого полотна, влез босыми ногами в замызганные штиблеты, засадил стошку чистого спирта на голодный желудок и вмазал колесо фэйка, уже нагло глядя в глаза Патриции, которая, широко улыбаясь, без лишних вопросов лично распахнула для меня двери в наш сумасшедший рай под названием «Эйфория».

О-о, хоум, свит факинг хоум! В тебя входишь, как в женщину, и я чувствовал, что эта женщина сегодня хочет меня, потому, что я — охуенен, и на моем чипе лежат двенадцать квот на роскошь.

Три квоты за VIP, квота за спец-бар, еще одна квота — страховка за то, что я неминуемо расколочу сегодня из клубного оборудования. Остальное я буду тратить, как захочу и с кем захочу. Эй, мамаши, прячьте дочек — космический барон Вилли фон Бадендорф вышел на охоту!

Было всего половина двенадцатого, моды с субсидами только-только продрали глаза и начали подтягиваться.

Под потолком висел облепленный сенсорами VJ Hemul, пока еще моделирующий в полноги нечто нейтральное по жанру. Его время придет через час-полтора, когда Хемуль стимульнет оба полушария, и начнется настоящий импровайз. Тут надо будет не скатиться и вовремя отсканировать рейтинг, стоит ли и дальше на нем залипать или пора сменить танцпол.

Первым делом я завернул к стойке. Сегодня работала Полли, ничего так телочка с третьим размером, но не шибко симпатичная и не шибко умная. Зато добрая и отзывчивая, типичный нищий транстаймер. Мне она была безразлична, поэтому я не стал засиживаться, взял сразу бутылку земного рома и развалился в углу поближе к сцене.

На разогреве этой ночью выступали две рыжие близняшки, очень натурально косившие под модок, только я точно знал, что все их геометрически выверенные округлости, которые можно было счесть плодом профессионального гения дорогого хирурга, на самом деле являлись делом рук матушки природы. Знал на практике, потому что уже на второй день появления близняшек в «Эйфории», умудрился утащить обеих неопытных сестренок «пойти посмотреть город».

Теперь они меня могли заинтересовать только как запасной вариант, но чаевые я им оставлял приличные, потому как запасной вариант должен всегда оставаться стопудовым.

Стоило мне уронить на диван седалище, как в VIP с радостными воплями завалилась целая стая прожжённых клубных волков. Среди них были и Неразлучники, и Ми-Ми Фэйр (моя бывшая), и Дэнни ака Freak, и VJ Gringo, и все остальные.

Начался этап манерных «здрасте-здрасте, чмоки-чмоки», содержимое бутылки рома мгновенно испарилась, а я обеднел на двадцать кредитов, зато в моем кармане нарисовался полу-легальный джоинт с Белой Вдовой.

— Тусэ-э, мой милый Голли, это самый дорого-ой и бесполезный способ самоубийства, не находишь? — Задала риторический вопрос Верещагина (уже очень-очень под виртом).

— Скопытиться от безопасных стимуляторов невозможно, это клинически доказано, поэтому если тебе все надоело, то попроси Пита нежно затрахать тебя до состояния комы, если он еще на это способен. Но лучше выпей со мной, я сегодня кучу, а не угостить вас обоих — это преступление и смерть от стыда и позора.

— Добрый старый развратник Голливог снова обокрал какой-то наивный офис! Мастерство не пропьешь, но попытаться стоит. Или тебе отсыпал от щедрот твой папэ? Я видела его сегодня в чумовом квадросайкле на Мостах. Старичок держится бодрячком, у вас это фамильная черта.

Я удивился. Моего папэ трудно было заподозрить в квоттерстве, за уши не вытащить из Фликс-Тауна, а когда он все же вылезал из этой глуши в цивилизованный мир, то сам первым делом сигналил мне и настаивал на встрече в надежде устроить сыну торжественную нотацию, как оно было положено в каменном веке. Ясное дело, что я не велся. Но выглядел он действительно всегда на удивление молодо и замечательно.

— Ты уверена, что это был именно мой папэ? Насколько я знаю, мой — неисправимый субсид и пользуется общественным транспортом, как и я, впрочем.

— Голли, он же преподавал нам практический транстайминг. Как я могу забыть профессора, которому сделала самый качественный в его жизни минет за сраную четверку в семестре?

— Тогда точно он… Вот ведь старый хрыч! Его сын буквально еле сводит концы с концами, а он и бровью не ведет. Самое ужасное, что ему двести с лишним лет, и есть все шансы, что он проживет еще столько же. Не судьба мне получить в наследство квадрик в ближайшее время. И что, большой у него член?

— Здоровенный. Поэтому я с тобой дружу без попыток переспать из боязни, что вдруг у тебя такой же?

— А я, потому что меня наверняка отравит Пит. Слабительным мгновенного действия. Без ревности причем отравит, просто из принципа. Если, правда, первым до меня не доберется твой папэ.

— Ну не знаю, твоего папэ это ни капельки не беспокоило.

— Знаешь, мне пришло в голову, что по сути нет разницы, атеист ли ты или религиозен.

Мир в любом случае останется гармоничен и прекрасен, бесконечен и интересен.

А бессмысленный ужас творят сами люди, ленивые и легко обвиняющие других в содеянном. Мой папэ тоже баалит был. Может стоит перестать нервничать и уже начать лезть тебе под юбку?

— Эта мысль не нова. Нет, Вилли, я не хочу терять проверенного собутыльника из-за случайного оргазма. Трахни лучше Софи, она только что от хирурга и обожает толстые мужские пиписьки. А мне можешь выставить обещанную бутылку, а то что-то начинает отпускать.

И я сделал, как она просила. И с бутылкой, и с Софи.

4

Брунгильда, это моя кошка. Наглое, аморальное, меркантильное, привыкшее ко всеобщему обожанию существо сомнительного происхождения. Не понимаю, что я нашел в этой стерве.

Но в данный момент я лежал в неудобной позе на жестком полу, а Брунька делала вид, что спит у меня на груди. Я знал, что она не спит, а она знала, что я знаю.

Я лежал, страдал и думал. Думается лежа не в пример лучше. Страдая — еще лучше.

Думал о том, что пипец как хочется позвонить папэ, но первым звонить папэ, которого я десять лет динамил в хвост и в гриву — как-то не маза. Тем более, если вдруг Машка все же перепутала, и это был вовсе не мой папэ? Но квадрик-то хочется…

И я решился. Если сейчас я встану, и Брунгильда с меня оскорбленно спрыгнет — не позвоню. А если вцепится и потребует лежать и страдать дальше, то позвоню. Учитывая, что Брунька еще ни разу в меня не вцеплялась, котячья дочь, то шансов на позвонить я себе практически не оставлял, так меня плющило при мысли о неизбежности родительских нотаций при любом раскладе.

Великий хаос любит черный юмор.

Мобайл позвонил сам.

Я вскочил.

Бруня выпустила когти и съехала по моей груди и животу вниз, радостно поглядывая на двадцать стремительно наливающихся пурпуром идеально прямых линий.

— Бля-а-ать, су-у-ука! — Заорал я в поднятую трубку.

— Вилли, ты в порядке? — Озабоченно спросил папэ.

— Эта мохнатая падла только что выпустила кишки твоему наследнику, пап. Я пригрел на груди змею и теперь истекаю кровью. У тебя пятнадцать секунд, пока я не откинул копыта.

— Бруне — привет. Чо, как сам?

— Подыхаю. Я слыхал, что ты потрахиваешь своих студенток, тебе часом не влетит от ПСС и деканата?

— Не тот случай, я сжег на факультете все камеры электромагнитным импульсом и насмерть незаменим. Так, что, встретимся?

— А это твой квадрик?

— Ага.

— Тогда через пятнадцать минут в Магницком. Счет оплачиваешь ты. Я голоден как собака.

— Смотри, не опоздай.

— Попрощайся с тачкой, папэ. Уже вылетаю, — сказал я и бросил трубку.

Папэ был неподражаем, вот он — опыт столетий. Я решительно терялся в своем клаб-дрессе на фоне одетого в пиджак от Ле Шане слегка небритого, слегка попахивающего коньячком, слегка седеющего доминантного самца, который без стеснения стадами пялит на работе самочек на 170 лет младше себя. Есть к чему стремиться, плюс-минус.

— Шалом, Вилли.

— И тебе не кашлять. Где поднялся на квоты?

— Да оно сроду было, просто вдруг захотелось песок из трусов вытрясти. Все ради потомства, если гора не идет к Магомету, можно купить фуникулёр. Прости, но я нынче по делу.

Кажись меня пронесло мимо нотаций, аве Левиафанус Максимус!

— Какого сорта предложение?

— Косарь квот за маленькую услугу. И никакого криминала.

— Криминал? Вас ист дас?

— Прости, порою забываю, где я живу. Короче, я тебе дам адресок в Нью-Мюнихе, сгоняй туда, передай привет своей тетке, отдай ей вот это и забери то, что она тебе для меня даст, и тачка твоя. Считай это подарком на именины. Плюс косарь. Плюс я ничего не скажу тебе по поводу твоего внешнего вида и стиля жизни ни сегодня, ни в дальнейшем. По рукам? — Папэ бросил на стол тоненький сверток в неразрываемой обертке с адресом некоей Эрики Фальк.

— Папэ, ты только что нанял себе самого любящего в мире посыльного и стремительного сына. А еще перспективные тетки у меня есть, или это единичный гешефт?

— Все зависит от твоей мобильности. Увижу результат, и тетки найдутся. Ты еще здесь?

— Конечно тут. Представительские расходы, дорожный взнос, отсутствие указаний по форме позиционирования курсанта оставляют желать лучшего.

— Хороший мальчик. Держи, — улыбнулся Гюнтер фон Бадендорф, отстегнул мне сотку квот и бровью не повел.

Первый раз в жизни я бежал по улице и думал, как же пиздато, когда у тебя есть надежная, любящая и, надеюсь, что очень и очень многочисленная семья.

5

Стоило мне рассказать Неразлучникам, куда я еду, как они решительно сели мне на хвост.

— Мы едем с тобой, Голли, думай, что хочешь. Завтра в Нью-Мюнихе стартует карнавал, а люкс на четверых обойдется на девять квот дешевле двух двухместных, — Машка видимо уже все просчитала, — ты будешь подсматривать за мною в душе, Пит отлично готовит, а телочки, которых ты будешь таскать в свою комнату, вряд ли откажутся от маленькой групповушечки.

Про карнавал я и сам думал — это было событие года, и если повезет промутиться, то вполне можно было оказаться в светских хрониках, что было для нас всех ощутимым шагом вперед.

А перспектива групповухи с участием Верещагиной сама по себе стала решающим доводом, потому что после той вечеринки, к немалому моему удивлению, Машка начала регулярно всплывать в моих эротических фантазиях.

Я согласился почти не ломаясь.

Мы загрузились налегке в модуль и уже через час перемещения с визгом и грохотом по транспортному тоннелю парковали свои неугомонные задницы в Нью-Мюнхенском отеле Мериголд. Пит было что-то начал скулить об экономии, но я ему ткнул в морду чипом и велел заткнуться, пока его спонсоры заняты выбором люкса.

За свою жизнь мне достаточно пришлось повидать хостелов, кемпингов и мотелей, ребята. Так вот, люкс в пятизвездочном Мериголде — это нечто. Хрустальные люстры, мраморные лестницы, земное шампанское, портье в ливреях — все это было к нашим услугам за какие-то тридцать квот в сутки. Я лежал в кожаном кресле размером с небольшой дом, глотал потихоньку из горла Арманьяк, смотрел на голые ноги Верещагиной и думал о том, что в мире нет никакой справедливости.

Возьмем, к примеру, меня. Молодой, талантливый, энергичный человек, в свои тридцать лет я так и не смог найти свое место в жизни просто потому, что в нашем суетном мире не осталось места для настоящего авантюриста. Никто никуда не плывет по волнам под черным флагом и не выменивает за горсть стекляшек землю, где будет построен новый город. Не осталось больше ни секретных агентов, ни их врагов. Время романтиков ушло, империя больших надежд пала, и, максимум, к чему вы можете приложить свою фантазию — это дизайн одноразовой, как пластиковый стакан, вечеринки для таких же, как вы сам, любителей разрешенных стимуляторов.

Грустно, что на карте солнечной системы не осталось белых пятен, а наивысшую квоту на роскошь получают фермеры и программисты беспилотников для сбора мелких метеоритов.

Из полупьяного транса меня вывел настойчивый стук в дверь номера.

Я открыл и обнаружил на пороге улыбающуюся во все свои тридцать два искусственных зуба давно, казалось бы, умершую Мерлин Монро.

Анна Микель — второсортная телевизионная актриска с неслабым крупом и полным отсутствием вкуса, таланта и мозга. Некогда, работая кастинг-директором в одном сомнительном шоу, ваш покорный слуга откопал ее на какой-то помойке и протащил на ТВ показывать сиськи, за что Анна теперь мне очень благодарна. Она безотказна, беззащитна и трогательно глупа, исправно дает всем в рабочей группе, чем и обязана тому, что у нее всегда есть работа. Имидж у нее не сказать, чтобы отличался оригинальностью, но Микель тратит на модификации большую половину гонорара, так что Монро из нее вышла, какая надо.

Вот только встретить Микель-Монро в отеле Мериголд было для меня фиговым сюрпризом. Аня может часами нести феерический бред, не вызывая при этом особого раздражения, но человеку, который ее приволок на телевидение, я лично устроил бы темную.

Отвязаться от Ани еще не удавалась никому, а грубить ей было, как грубить ребенку — абсолютно невозможно.

— Ой, Голли! А я все думала, ты это или не ты! Вы приехали на карнавал? Я тоже, представляешь себе? Меня будут снимать на открытии, я буду ехать в настоящем лимузине и махать всем рукой! Так здорово!

— Действительно очень неожиданный режиссерский ход, — чувства юмора для Анюты не существовало, — ты здесь с каким каналом?

— С «ПСС-Релакс». Они такие клевые, даже поселили нас в этом отеле в одном номере с режиссером, но он куда-то сегодня утром убежал и до сих пор не вернулся, понять не могу, куда он запропастился?

— Наверняка его тело уже вылавливают из канала. Предсмертная записка лежит во внутреннем кармане пиджака.

— Ну вечно ты так страшно шутишь! Зато я могу теперь потусоваться с вами! — Я знал, что смертельный приговор неизбежен.

Сбагрив Анюту на немного обалдевших от такой наглости Неразлучников, я набрал на мобиле номер тети Эрики.

— Здрасте, фройляйн Эрика, это Вилли.

— А-а, привет, Виллечка, ты уже приехал?

— Да, мы тут с ребятами обосновались в Мериголде, как нам вас найти?

— А, это в центре на Мариенплац? Сегодня в три там будет открытие карнавала, приходите. Папа мне ничего не передавал?

— Передавал, все принесу.

— Ну и замечательно. Увидимся, — проворковала голосом без возраста тетя Эрика и дала отбой.

Пора было заработать косарь, и мы выдвинулись на Мариенплац (бросить Анну одну в нашем номере я не рискнул).

Странное дело. Когда мы садились в лифт, идущий на пешеходный уровень, мне показалось, что из-за угла вышли двое мужчин в совершенно ОДИНАКОВЫХ черных костюмах, одинаково здоровенные, как игроки в пауэрбол, и одинаково лысые… Кажется, легенды о том, что если смешать в правильной пропорции фэйк с эником, то получается пролонгированный галлюциногенный эффект — верны на все сто.

Мариенплац напоминала живой котел. Окруженная с четырех сторон отелями, музеями, информационными центрами и одной консерваторией, площадь сегодня превратилась в улыбающееся, полупьяное от счастья, поющее и танцующее многотелое божество радости.

На ступеньках памятника Адепту Илаю толпа из ста (или двухсот?) голопэйнтеров устроили баттл на тему художников эпохи Возрождения и способов анимации их шедевров. Транстаймеры в национальных костюмах оккупировали парапет отеля Хилтон. На подходах к нашему родному Мериголд-отелю гремел пси-памп в исполнении как минимум пятнадцати VJеев. Под разрывающий в мясо бит некошеное поле лиловых, розовых, алых, ультрамариновых и нежно-зеленых ирокезов, пэйсов, хаеров многотысячной толпы подпрыгивали, колыхались и ритмично дрожали в почти эротическом предвкушении карнавала.

— Вот это я понимаю — расколбас! И как нам здесь откопать мою престарелую тетушку Эрику?

— А мобил на что? — Вечно скучающий Пит оставался бессовестным циником даже на фоне угара мирового масштаба.

Ну вот. А мобил-то остался в номере. Тут или думать о бутылке Арманьяка, или о давно надоевшем гаджете, который каждый день упорно пытается тебя поработить. Идти в номер жутко ломало.

— Анют, можешь сделать мне одно одолжение и ты больше мне ничего не должна? — Микель посмотрела на меня и облизнула в предвкушении свои ярко алые губы. Я содрогнулся, — Не оральный секс. Притащи мне из номера мой мобил? Он в кресле возле бара.

— Конечно, Вилли, а еще бутылочку коньячка захватить?

— Две. И виски для себя, — Анюта, насколько я ее знаю, тоже была с алкоголем на ты.