18+
Фарфоровый детектив
Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 423 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Предисловие Мастера

Есть такая легенда.


Давным-давно в одной китайской деревне никак не могли сдать заказ правителя: изготовить фарфоровые вазы. Как ни старались умельцы — ничего не получалось. Фарфор выходил то сырым, то шёл трещинами. Начальство сердилось и грозилось уничтожить деревню. И тогда мастер по имени Пу Со в отчаянии бросился в раскалённую печь, где обжигали фарфор. Он сгорел, но фарфор, наконец, получился как надо. С тех пор мастер Пу Со почитается божеством фарфора, и раньше рабочие перед началом обжига приносил ему жертву. Чтобы фарфор получился.


Вот так фарфор с самого рождения оказался связан с убийством и с тайной своего создания, то есть с детективом.


Фарфор хрупкий, как сама жизнь. Фарфор тонкий, как человеческие отношения. Фарфор — застывшая красота нашего мира. Всё, что нужно для отличного детектива, скрыто в фарфоре.


Фарфором нельзя зарезать. Фарфор не впитывает яды. Но зато какой простор для того, чтобы фарфор сыграл роковую роль! Быть может, после этого сборника вы с опаской будет посматривать на чашку, из которой пьёте утренний кофе. Или на бабушкину фарфоровую статуэтку, которая скрывает тайну.


Авторы сборника «Фарфоровый детектив» написали свои рассказы на мастер-курсе «Остросюжетный рассказ». Они открыли в фарфоре такие загадки, о которых вы даже не догадывались. Их рассказы подарят вам часы наслаждения настоящим детективом. А фарфор по-прежнему будет радовать хрупкой красотой и хранить свои тайны.

Искренне вашъ

Антон ЧИЖ

Елена Бриолле.
Когда не поёт канарейка

27 февраля 1764 года, г. Севр

Ещё и часу не прошло, как я здесь, моя любезная Анжелика, а мне кажется, что прошёл целый год. О, мой друг, какую ношу я взвалил на свои плечи! Теперь, если я хочу убедить Фальконе покинуть миниатюрную страну его бисквитов в пользу монументального искусства, мне остаётся только идти до конца.

Монахиня

В Севрскую фарфоровую мануфактуру мы приехали рано, в восьмом часу. Не успели выйти из кареты, как нас потащили на третий этаж главного здания, где находились мастерские художников и золотильщиков. Ты знаешь, как я не дружу с лестницами, но моего мнения никто не спрашивал. При входе в одну из мастерских стояла толпа. Её усердно сдерживал длинноносый старец с рыбьими глазами.

— Томас! — нетерпеливо окликнул его Фальконе. — Вы главный мастер, почему никто не работает? Что за срочность?

Старец поклонился и жестом пригласил нас войти в мастерскую. Я нехотя последовал за другом.

Комнаты, где много декоративных украшений, давят на меня своим беспорядочным изобилием. Настоящие произведения искусства, как, например, скульптуры в парке, нуждаются в уединении. Так, увидев их издалека, можно подойти и вступить с ними в интимную беседу. Мастерские же обычно забиты незаконченными изделиями, к которым я остаюсь глух и слеп.

Вы понимаете, в каком удручённом состоянии я вошёл, а теперь представьте, как мне стало неуютно, когда мой взор остановился на лежащей у двери мёртвой женщине. Белизной кожи и орлиным носом она напомнила мне вас, моя милая Анжелика. Меня охватила оторопь. На губах женщины засохла краска. Рядом с телом на полу лежал ключ, а из правой руки выкатился трупик канарейки. Сначала я даже подумал, что это чучело, но, судя по стоявшей на столе клетке, ещё недавно мастерскую заливала птичья трель.

— Господин Дидро, — Фальконе схватился за сердце, — вы меня очень обяжете, если поможете разобраться с тем, что здесь произошло. Прошу вас о помощи не как директор этой мануфактуры, а как друг…

Разве мог я отказать ему в такой просьбе? Судите сами: на кон была поставлена моя репутация тонко чувствующего человека, умеющего не только воспринимать внешние события, но выстраивать на их основе собственные суждения, репутация человека, успевшего прославиться определенными знаниями законов природы и способностью к рассуждениям. Словом, выбора у меня не было, и, успокоив Фальконе, я решил поговорить с главным мастером, художниками мастерской и родственниками бедной женщины.

Пока мастер Томас отправился всех собирать, я склонился над телом. Никаких следов от ударов или кровавых потёков я не заметил. Но поскольку несчастная лежала на спине, меня всё-таки привлекла одна деталь. Проведя рукой под грудью, по животу и бегло осмотрев её отёкшие ноги, я понял, что моё предположение верно. Женщина находилась примерно на пятом месяце беременности. Я с горечью отвернулся от тела. Как несправедлива судьба! Одним ударом она погубила обоих: и мать, и дитя…

В мастерской на каждом из четырёх столов толпились подставки для кистей, пигменты, прошнурованные тонким ремешком коллекции мотивов для росписи… Однако разведённые на фарфоровой палитре краски были только на столе с клеткой для канарейки. Видимо, здесь художница и работала. На кусочке сколотого фарфора она начала писать эскиз с певчей птички. На краю стола возвышалось попурри в форме корзинки.

— Мама! Мамочка! — раздались всхлипывания за моей спиной. Когда я обернулся, то увидел скромную молодую девушку с аккуратно уложенными волосами. Она вздрогнула. Из рук выпали рисунки. Словно оправдываясь, девушка сказала: — Это Катрин, моя мама… Это я её убила…

Я несколько сконфузился, услышав её слова.

— Позвольте полюбопытствовать, каким образом? Мне не удалось обнаружить никаких следов насильственного убийства…

— Я не пришла к ней вчера вечером, как она просила… Я, — всхлипывала девушка, — я взяла свои рисунки и вышла, но уже стемнело… Ах… Уже стемнело, и мне показалось… На первом этаже мне показалось, что я увидела… Ах… У нас давно живёт предание, что Белый призрак похищает людей… В общем, я струсила и вернулась домой… А теперь…

От этого искреннего и наивного признания мне стало легче. Я взял милое дитя за руки и попытался утешить.

Наше мрачное уединение прервала целая толпа: в мастерскую вошла мадам с круглым молочным лицом и крупной мушкой на щеке, а также уже известный вам мастер Томас. За ними последовали ещё двое. Первый оказался крепким мужчиной в рабочей робе, с повязанной платком головой, а второй — типичным бретонцем. Не будь в нём всего пяти пье роста, с такими горящими глазами и чёрными кудрями он сошёл бы за красавца. Мадам посмотрела на мастера и прикрыла лицо веером, чтобы не показывать, а, вернее, наоборот, чтобы все обратили внимание на её слёзы. Здоровяка звали Жаном, он опустил глаза на пол, где лежали рисунки девушки, и рассказал нам следующее:

— Утром я заново протапливаю печи… Надо хранить тепло… Пришёл сегодня, а дверь заперта. Такое редко бывает. Я поколотил чуток пятернёй, покричал — тихо. Пришлось звать мастера: у него свой ключ.

— Благодарю, Жанчик! Он печник, трудится с нами ещё с Винсенна, как, впрочем, и большинство работников мануфактуры. Вы там бывали?

Ах, какой вопрос, моя милая! Что я мог ему ответить? Что бывал, только отнюдь не в старой фарфоровой мануфактуре, а в холодной темнице донжона, где по ночам по мне бегали крысы? Конечно нет! Дени Дидро сегодня слишком уважаемый человек, чтобы вспоминать о подобных страницах прошлого.

— Значит, вы первым вошли сегодня в мастерскую? — вместо ответа спросил я, собирая и складывая в карман сюртука рисунки бедной дочери покойной.

— Да, я вошёл сюда вместе с Марго, — Жан показал рукой на пышногрудую мадам.

— Какое несчастье! Не плачь, родная! Твоя мама вчера ходила в церковь на причастие. Она очистилась, теперь её душу оберегают ангелы, — обратилась Марго к девочке. — Катрин всегда была такой набожной… В монастырь собиралась… Вы не позволите мне проводить девочку домой? Для неё это такое испытание…

— Жанчик, помоги Марго, — сказал мастер Томас. — А мы тем временем спокойно поговорим с господином Дидро.

По моему мнению, без жизни и без чувствительных нервов нельзя ничего объяснить. Вот и на этот раз, оставшись с мужем покойницы и мастером Томасом, я почувствовал такое напряжение нервов, что интуиция подсказывала: скоро тайна смерти художницы найдёт своё объяснение.

Целую перстень, который вы когда-то носили.

Отец семейства

— Что вы обо всём этом думаете, Томас? — спросил я мастера. — Какова причина смерти вашей подопечной?

— Не хочу показаться слишком прямолинейным, но для меня очевидно, что Катрин отравили. Или она сама отравилась красками.

— Это вы её отравили! — уверенно произнёс мой бретонец, муж покойной.

— Простите, что вы сказали? — рассеянно спросил мастер.

— Я сказал, что вы её отравили! Катрин уже полгода остаётся ночевать в мануфактуре, хотя женщин после того случая здесь вообще не должно быть.

— Николя, мы ведь с вами уже обсуждали этот предмет… — вздохнул мастер. — В каждом правиле существуют исключения. К тому же у вашей супруги были такие золотые ручки!

Когда в живой молекуле остаётся только чувствительность, она реагирует на всё слепо и безумно. От этих слов Николя вспыхнул. Казалось, переживаемые им в этот момент страсти сделали его выше. Мастер, наоборот, скуксился и явно приготовился ретироваться.

— Господа, мы не дикари! В нашей стране, слава богу, смертная казнь уже давно проводится только по судебному приговору. Николя, объяснитесь! — я как можно убедительнее занял позицию между этими гусями и обратился в слух.

— Извольте… Мастеру Томасу захотелось омолодиться на старости лет. Он окружает себя в мастерской нашими жёнами, а потом они пропадают… Катрин каждый день дома ревела. Лучше бы я в своё время остался работать в шахтах, чем такое унижение…

— Тому случаю уже более десяти лет, господин Дидро! Ещё в Винсенне в мануфактуре без вести пропала одна талантливая художница. Сколько её ни искали, так и не нашли…

— Один раз? А как же художница Василёк? — продолжал давить Николя.

— Там совершенно другая история. Скорее всего, Василёк просто сбежала…

— А как же Белый призрак? — не унимался бретонец, уже совершенно напоминавший мне Давида, восставшего против Голиафа. — У вас и без парика уже давно седые волосы, Томас!

— Да как вы смеете обращаться ко мне в таком тоне? — не выдержал старик.

Я снова вынужден был вмешаться.

— Николя, ваша супруга делила с вами ложе в течение этих шести месяцев?

Мой бретонец так удивился, что сначала ничего не мог из себя выдавить, кроме булькающих звуков. От меня почему-то всегда ожидают светских речей, в то время как я не люблю притворства. Вы знаете, насколько я ценю искренность и прямоту. Николя поник, словно мой вопрос его сломал. В эту минуту мне привиделся ваш милый образ, Анжелика… А глаза Николя были устремлены на мёртвое тело Катрин, будто в поисках того, чего уже более нет. Мы оба страдали, но он заслужил большего сожаления, чем я.

— Томас, Николя ревновал вас к Катрин… Обоснована ли его обида, дорогой мастер?

— Это вздор! Если бы не мой возраст, возможно, у тебя, Николя, и были бы мотивы меня обвинять, но Катрин годилась мне в дочери. Подумай сам! Я ценил её как художницу, а не как объект вожделения… А ты безумец! Из ревности отравил жену… Какое мещанство!

— Почему вы считаете, что её отравил именно Николя?

— Он отвечает у нас на мануфактуре за производство «синей королевской»…

Тут Николя не выдержал, распахнул дверь и вышел вон. Из коридора донеслись торопливо удаляющиеся шаги группы людей: вероятно, нас подслушивало сразу несколько любопытствующих.

— «Синей королевской»? Что в ней такого?

— Лучше спросите у господина Фальконе. Мы не имеем права это обсуждать, иначе нас могут посадить в тюрьму. Рецептура каждого пигмента хранится под большим секретом…

— Что ж… Расскажите мне о Катрин… Какие отношения связывали вас с покойницей и с этой милой Марго?

— Исключительно профессиональные. Они мои лучшие художницы. Не сказал бы, что с Катрин легко работать… Она… Она была очень талантлива, но, как всякий талантливый человек, с причудами.

— О чём вы говорите?

— В последнее время она действительно грустила. Однажды я застал её в слезах. Она смотрела в окно и постоянно повторяла: «Он будет светлым… Он будет светлым…» Катрин была очень религиозна. Я тогда подумал, что она молилась, и не стал её прерывать.

— А над чем Катрин работала в последнее время?

— Мы готовили эскизы для новых ваз мадам де Помпадур, последняя заказала «саксонские цветы во французском стиле», вот я и попросил Катрин помочь мне разработать мотивы…

— Могу я полюбопытствовать? Признаться, в уроках морали я всегда был не силён. А вот в области философии и искусства, как вы знаете, у меня большой опыт…

Томас по-хозяйски взял со стола несколько эскизов своих подопечных и представил их на мой суд. Надо сказать, дорогая Анжелика, что существует простой технический способ для измерения таланта творца: достаточно сравнить изображения одного и того же предмета двумя разными художниками. Один из них будет рисовать внутренним глазом, основываясь на своём воображении, а второй больше по памяти. Но память — это копировальщик, воображение в моей парадигме — вот истинный колорист!

Посмотрев на эскизы, я сразу понял, что колористом, чувствующим живые объёмы, суть цветов, их форму и аромат, была Катрин… Эскизы Маргариты не были лишены таланта, но грубость её жестов больше тяготела к китайской стилизации и тем классическим саксонским изделиям, которые мы так привыкли любить за естественную белизну твёрдого фарфора и ненавидеть за мещанский вкус в исполнении орнаментов.

— Похоже, художницы вышли из разных мастерских, я не ошибаюсь? — спросил я у Томаса. — У Катрин особый взгляд…

— Да, она работала раньше у мадам Милль.

— У фарфоровой флористки? Значит, вот почему она так хорошо чувствует объёмы!

Вы помните мадам Милль, мой дорогой друг? Именно под её началом двадцать мастериц создавали из мягкой пасты букеты роз, пионов, лилий, тюльпанов, анемонов и гиацинтов, которыми ещё так недавно модно было украшать канделябры, бра и люстры. В их приглушённом свете фарфоровые цветы, казалось, копировали саму природу. Теперь я понимаю, почему мастер упомянул о «золотых ручках» Катрин! Рисунок скульптора никогда не спутаешь с рисунком художника…

Эскизы второй художницы сразу показались мне ещё более плоскими. Наверняка до фарфоровой мануфактуры она расписывала веера, как тот, которым прикрывала сегодня свои театральные слёзы.

Я ещё раз обвёл взглядом рабочий стол Катрин, и на сей раз моё внимание привлекло попурри.

— Дорогая вещица…

— Она принадлежит мне, — поспешно ответил мастер. — Катрин, видимо, взяла его для вдохновения…

— Вы хотите сказать, что она вдыхала ароматы курильницы и к ней приходило вдохновение?..

— Не могу этого исключать, но вдохновлялась она, скорее, не ароматом, а росписями попурри… Не желая повторять того, что когда-то уже было создано, пусть даже великими китайскими мастерами.

Я открыл дырчатую крышечку курильницы и внимательно осмотрел её содержимое. Умом моим вдруг овладел вопрос, который неумолимо стал меня мучить.

— А кто обычно наполнял ваши попурри сухими травами и цветами? — произнёс я его вслух.

— Сивилла, моя дочь.

Вот так я и провожу свой день… Сейчас вы увидите, моя дорогая, что он отнюдь не менее тягостен, чем ваш.

Парадокс об актёре

Дочь мастера Томаса я нашёл в выставочном павильоне, в компании молодого человека, который оказался Пьером-Этьеном, сыном Фальконе. Завидев меня, Сивилла прощебетала ему что-то на ухо, и оба весело рассмеялись. Я побрёл нетвёрдыми шагами мимо окружающих меня фарфоровых ваз, цветов, декоративных тарелочек и прочей чепухи, и душа моя была печальна.


Тело Катрин унесли, но тайна её смерти пока так и не была раскрыта, и беззаботный смех молодых людей ещё больше меня расстроил.

Анонсировав цель своего визита, я с удовольствием наблюдал, как они оба изменились в лице. Сивилла вздёрнула свой длинный носик и сжала губки. Вылитая хозяйка провинциального замка…

— Как вы относились к Катрин? — спросил я.

— Так звали эту художницу, отравившуюся красками? — поднял бровь Пьер-Этьен.

Я всегда считал, что в закрытых заведениях, подобно монастырю или тюрьме, или вот этой фарфоровой фабрике, откуда никто без разрешения не имел права выходить, слухи распространяются очень быстро, как заразные болезни, поэтому утверждение юноши об отравлении меня нисколько не удивило.

— Да, её звали Катрин Колло.

— Я был с ней почти не знаком…

— Другое дело — Марго, не так ли? — уколола своего спутника Сивилла.

— Дорогая, у любого мужчины есть часть прошлого, о котором он предпочитает забыть, — пролепетал безусый юнец.

— Конечно, неправильно говорить о покойниках плохое, но я никогда не понимала, почему Катрин так жалась к моему отцу, так искала его расположения… Ни для кого не секрет, что именно он в нашем королевстве разработал ряд саксонских фризов и мотивов. Катрин хотела использовать его достижения, чтобы выдать их потом за свои. Она запиралась в мастерской отца, чтобы копировать его рисунки! Папа́ — вдовец, и эта бедная женщина готова была пойти на что угодно ради будущего своей дочери. Как, по-вашему, я должна была относиться к этой Катрин?..

— Это вы наполняли попурри в мастерской отца? — спросил я у Сивиллы, следя за её поведением.

Девушка только пожала плечами.

— Да, у нас здесь так много искусственных цветов, кто-то же должен позаботиться о том, чтобы иллюзия цветущего сада была полной!

— Вы самый оригинальный и ароматный цветок, украшающий наш сад, — промурлыкал Пьер-Этьен.

Девушка повела глазками и смутилась. Идеальная актриса: играет рассудком, всё рассчитано, изучено и измерено. Такие всегда будут блистать, вне зависимости от их внутреннего состояния.

— Тогда прошу, объясните мне, прекрасное дитя, почему в курильнице у Катрин я нашёл свежий цветок олеандра? Разве обычно мы не кладём в курильницы засушенные травы, чтобы, подожжённые, они наполняли своими ароматами помещение?

Пьер-Этьен с недоумением посмотрел на Сивиллу. Актриса неубедительно захлопала ресницами.

— Я… Я не знаю ни о каком олеандре, господин Дидро! Вчера утром я, как всегда, наполнила попурри в мастерской сушёной лавандой и мятой… И всё…

— Достаточно взять цветок олеандра в руки, чтобы его сок вызвал сердечное напряжение и дрожь в теле, а потом и смерть…

— Нет, этого не может быть! Олеандры у нас растут в парке… Но я… Прости, Пьер-Этьен, мне надо выпить воды… Я больше ни минуты не могу находиться в одном помещении с тем, кто обвиняет меня в хладнокровном убийстве какой-то художницы… Пойдём!

Сказав это, Сивилла выпорхнула из выставочного павильона, оставив меня наедине со своим воздыхателем, который явно не спешил ей на помощь. Такова особенность молодого поколения, мой милый друг: для них собственные переживания гораздо важнее, чем переживания окружающих, пусть даже близких людей.

— Вы с Сивиллой помолвлены?

Молодой человек выпрямился и неприятно усмехнулся.

— О чём вы, господин Дидро? Я сказал Марго, что собираюсь жениться на Сивилле, чтобы старуха от меня отстала.

Старуха? Если полная жизненных сил женщина тридцати пяти лет считается у него старухой, то я в свои пятьдесят наверняка кажусь ему антиквариатом!

— У вас была связь с художницей Маргаритой?

— Не связь, так, забава…

— И сколько же времени длилась эта ваша «забава»? — как можно спокойнее спросил я.

— Не больше года…

Судя по лицу Пьера-Этьена, для него «не больше года» отношений с женщиной было сущим пустяком. Какой возмутительный юноша! Какое прискорбное поведение!

— Если для вас связь с женщиной не имеет особого значения, то как же вы собираетесь поступить потом с Сивиллой?

Молодой человек усмехнулся, словно опытный лев в зверинце, где вокруг собрались одни газели, и сказал:

— Попридержу её немного рядом, а когда начнёт кусаться, то поступлю с ней так же, как поступают с ядовитыми насекомыми: раздавлю на месте, чтобы обезвредить укус. В конце концов, сын директора Севрской мануфактуры не может связать свою жизнь с убийцей… Что скажут люди? — расчётливый юнец смахнул прилипшую к его рукаву ниточку и направился к выходу.

От его слов у меня начались рези в животе. Вы знаете, мой милый друг, какие у меня проблемы с пищеварением. В эту минуту я был так рад, что не успел сегодня утром позавтракать, иначе у меня бы точно случился криз!

Внебрачный сын

— У вас уже есть какие-то предположения? — Фальконе-старший сидел у себя в кабинете и смотрел на меня с такой надеждой, что я решил не делиться с ним теми предположениями, которые родились у меня в голове после разговора с его сыном. В конце концов, любое предположение, способное объяснить все наблюдаемые явления, ещё не доказывает его правильность. Да и кто с уверенностью может сказать, от одной или от многих причин зависит общий порядок вещей?

— Морис, позвольте мне сравнить составы трёх пигментов, и я смогу поделиться с вами своими первыми выводами.

— Я очень сожалею, но…

— Прошу, мой друг! Мы здесь одни. Поверьте, я не собираюсь продавать в другие страны ваши секретные рецепты! Доверие между честными людьми — гораздо дороже любых денег. И я знаю цену секретам.

Фальконе медлил…

— Мне нужно сравнить только состав трёх пигментов.

— Каких?

— «Королевская синяя», «жёлтая нарцисс» и «розовая помпадур»…

— Об этом не может быть и речи, господин Дидро! — воскликнул Фальконе. — Не я хозяин этих секретов, не мне их и разглашать, рискуя расстаться с жизнью.

— Но тогда придётся рисковать жизнью вашему сыну, мой дорогой друг…

Милая Анжелика, вы знаете, что человеком движет совокупность разных мотивов. Он редко совершает поступки, вытекающие прямо из решения его воли. Возможно, я поступил аморально, но что такое мораль, когда речь идёт о судьбе любимого сына, даже если он внебрачный?

Словом, ещё не пробило полдень, как я сидел над раскрытыми книгами, изучая составы пигментов. Конечно, Фальконе следил, чтобы я не делал никаких записей, но в этом не было необходимости. Пигменты розовой и жёлтой оказались нетоксичными, а вот «королевская синяя», на основе никеля и кобальта, подтвердила мои опасения. В ней был мышьяк…

Вы знаете, что художники, пытаясь угнаться за вдохновением, могут взять кисточку в рот, чтобы все волоски её сложились в единый острый кончик. У Катрин на губах были следы зелёной краски, потому что она писала канарейку. Для получения этого оттенка она должна была смешать «жёлтую нарцисс» и «королевскую синюю», главную краску Севрской мануфактуры… Краску-убийцу… Вот только достаточно ли в этой смеси осталось мышьяка, чтобы отравить Катрин? К тому же, если мышьяк добавил муж, то он подставил бы под удар и себя, и благосостояние своей семьи… Потерять работу в королевской фарфоровой мануфактуре — значит лишиться будущего!

Кто же из всех этих людей решился перейти невидимую черту между светом и тьмой именно сейчас? У кого было мало времени?.. Напрашивался очевидный ответ.

Я встал и попросил проводить меня в комнату второй художницы мастера Томаса.

Когда я вошёл в комнату Маргариты, то обомлел. Говорят, что в случае произвольного действия работает мозг, а в случае непроизвольного — остальная часть организма. В решении убранства комнаты Марго участвовали самые разные части её тела, но только не мозг. Все стены были расписаны художницей розовыми цветами и украшены старыми бумажными веерами. Рядом с овальным зеркалом красовался портрет той, которая решала в нашем государстве все вопросы «быть или не быть» — мадам де Помпадур. Марго явно почитала главную фаворитку короля сильнее, чем могло нарисовать моё воображение. Сама художница сидела за своим столом и держала на пальце зелёного попугайчика.

— Сударыня, какие отношения вас связывали с Фальконе-младшим?

Попугайчик встрепенулся и перелетел со стола на вершину своей клетки. Когда задаёшь вопрос без экивоков, есть большая вероятность получить прямой ответ.

— Сейчас никакие. Он собирается женится… Не на мне.

— Поэтому вы и решили подвести его новую пассию под монастырь? А заодно и избавиться от главной соперницы, которой мастер Томас хотел доверить роспись новых ваз для маркизы де Помпадур?

— Эти вазы должна была расписывать я, а не Катрин…

Попугайчик снова встрепенулся и закричал:

— Катрррин-меррзавка! Катррин-мерррзавка!

Марго замахнулась веером на свою птицу, но… остановилась и повесила голову.

— Попугай прав… Я считала, что это несправедливо. Катрин пришла из фарфоровой флористики, из нас двоих настоящей художницей была я, а не она. Никто не копирует так чётко все мотивы мастера Томаса, как я… Никто не работал с ним так долго, как я!

В общем, вы понимаете, что женщину охватил самый страшный недуг, который может охватить художника. Безумие от осознания своей посредственности. Мне было жаль художницу. Зачем ей эти розы? Зачем ей Помпадур? Зачем ей сын Фальконе? Зачем ей этот хрупкий мягкий фарфор? Когда она могла бы развивать своё искусство росписи вееров, открыть свой магазин, сделать себе имя… Мир — это большая нелепость, моя милая Анжелика!

Похоже, загадка смерти Катрин разрешилась. Однако… Нет… Маргарита подбросила олеандр в курильницу, зная привычку Катрин использовать её по назначению, но вчера ночью Катрин не открывала курильницу, чтобы её зажечь. А значит не брала олеандр в руки…

В этот момент дверь в комнату открылась. Вбежал Николя, супруг покойной.

— Господин Дидро! Прошу, помогите!.. Я с самого утра не могу найти свою дочь…

Я повернулся к Марго.

— Вы проводили Мари-Анн к ней домой?

— Да, она славная девочка… Я не желала ей зла…

— Тогда куда же она подевалась?

Я велел собрать всех до единого проживающих здесь работников во внутреннем дворе, а сам взял у Фальконе-старшего связку ключей и отправился с Николя искать его дочь. Пока личный слуга Фальконе осматривал комнаты общежития работников, мы обошли выставочный зал, каждую мастерскую третьего, а потом и второго этажа, где работали скульпторы и формовщики. Наконец, мы спустились на первый этаж. Здесь находились склады с глиной, стеклом, кварцевым песком из Фонтенбло и другим сырьём, а также печи и мастерские лепников, штукатуров и гравёров. За ворота девушка выйти не могла, поэтому поиски продолжались. Так прошло ещё три часа.

Собравшиеся во дворе работники начинали роптать и говорить, что девушку унёс Белый призрак. То, что на дворе ярко светило солнце, никак не смущало эти непритязательные умы.

У меня всё больше начинал болеть живот. Казалось, что от моего внимания постоянно что-то ускользало. Казалось, что я слишком увлёкся частями, а за ними очертания общего предмета размылись.

Я решил снова подняться в мастерскую, где погибла Катрин. Труп женщины уже унесли. На полу осталась лежать только мёртвая канарейка. Какая беззащитная маленькая птичка… Я поднял её тельце и погладил пальцем крылышки… В эту минуту в голове у меня родилось одно неожиданное суждение, которое следовало подкрепить опытным путём. Я вышел в коридор. Скорее! Дымоход от камина… Я тщательно осмотрел швы между кирпичами. Вот оно! Вытащив из кармана нож нашего семейного производства, я поковырял остриём самый светлый шов. Он сразу поддался. Глина была свежей! Я подошёл обратно к двери и посмотрел на пол. Так и есть! На паркете были царапины от дверного клина! Я понёсся вниз, на первый этаж. Оставалось только молится, что Мари-Анн ещё жива!

Самая большая печь уже была заполнена формами для обжига фарфора. Проход в неё уже начали закрывать кирпичной кладкой… Я кое-как пролез туда, выкрикивая имя девочки. Внутри никого не было, но моё ухо уловило чей-то голос, похожий на стон. Меня затрясло. Где же она? Неужели я ошибся?

Энциклопедия

Я вылез обратно и ещё раз осмотрел печь. По периметру её окружали четыре большие дровяные топки. Я бросился их открывать. Первая оказалась забита дровами, вторая тоже… Ах… Девочка сидела связанной в третьей топке! Печи не успели затопить, потому что я приказал вывести всех работников мануфактуры во двор! Разрезав верёвки, я помог Мари-Анн выбраться на волю.

Затем, весь перепачканный сажей и пылью, я в третий раз за день поднялся на последний этаж мануфактуры, где меня уже ждал Морис Фальконе. Предприняв все необходимые меры по аресту виновного, Морис заказал нам ужин, и мой желудок был ему за это безмерно благодарен. Я очень гордился тем, моя милая Анжелика, что он выдержал однодневный пост, но после всех пережитых сегодня чувств мне вдвойне было приятно откушать рябчиков в дружеской компании Фальконе.

— Как вы догадались кто убийца? — спросил меня мой гастрономический спаситель.

— Всё дело в том, что, работая над составлением энциклопедии, узнаёшь очень много любопытных фактов. Иногда достаточно одного кусочка слюды, чтобы сложилась вся мозаика. Когда я повторно поднялся в мастерскую, то спросил себя, почему вместе с Катрин погибла канарейка, ведь она же не могла отравиться ни красками, ни соком олеандра.

— Канарейка? Вас навела на решение этой загадки мёртвая канарейка?

— Да, видите в чём дело. В шахтах по добыче угля или металлов есть опасность отравиться угарным газом, поэтому шахтёры спускаются под землю с канарейками. Пока канарейки поют — опасности нет. А когда они, замолкая, падают мёртвыми на дно клетки, значит, срочно надо выходить из шахты, потому что есть риск отравиться.

— Получается, Катрин в мастерской угорела? Но у неё же был ключ, которым она заперлась изнутри? Почему она не вышла?

— Муж Катрин работал в шахтах, поэтому она действительно знала о канарейке. Женщина попыталась выйти, но не смогла, потому что снаружи убийца поставил клин, чтобы дверь не открылась. А чтобы угореть, достаточно всего трёх-четырёх минут…

— Погодите, но мы постоянно проверяем все дымоходы! Мы ведь топим каждый день!

— Правильно, поэтому убийца проделал отверстие в шве кладки дымохода, чтобы перекрыть тягу и чтобы угарный газ вместо трубы выходил в мастерскую. Затем он убрал перекрытие и залепил отверстие свежей глиной, а потом вернулся и вытащил из-под двери клин. Дело было сделано…

— Так кто же всё-таки убил художницу? И зачем?

— Её убил тот, кто лучше всех разбирался в работе каминов и печей. Её убил Жан. За то, что она носила его ребёнка и собиралась об этом рассказать. Видимо, когда Катрин оставалась работать по вечерам, он добился её силой, она забеременела… А поскольку по вине Жана у вас и раньше пропадали женщины, он испугался, что его преступления откроются.

— А почему тогда он не убил Катрин таким же образом, каким он избавлялся от других своих жертв?

— Женщина боялась и запиралась от него на ключ, а дома с животом уже оставаться не могла: там тиранил муж.

— А зачем Жану понадобилось убивать дочь Катрин?

— Она талантливая портретистка. Все печники носят на головах платки, чтобы их волосы не попадали на фарфор. А она видела Жана без платка и нарисовала его портрет, — я достал из кармана сюртука рисунки девушки и протянул их Фальконе. — Вот посмотрите, Морис. Конечно, это портрет углём, но вы видите, что на нём у Жана светлые волосы. Мастер Томас говорил, что однажды Катрин повторяла: «Он будет светлым…» Она имела в виду своего ребёнка, что у него могут быть русые волосы, в то время как Николя — бретонец с иссиня-чёрными волосами. Для неё это был позор… Вот откуда взялась легенда о Белом призраке. Вы же сами видели, что у Жана черные брови, но светло-русые волосы…

Фальконе продолжил рассматривать рисунки девушки и сказал:

— А у неё большой талант. Никогда ещё не видел, чтобы в шестнадцать лет так рисовали портреты.

— Морис, девушку зовут Мари-Анн Колло. Она осталась сиротой, почему бы вам не взять её в ученицы?..


Ах, моя милая Анжелика, мир — это большая нелепость! Но какая же это прекрасная нелепость! Вскоре мне удалось уговорить Фальконе оставить фарфоровые статуэтки и уехать в Санкт-Петербург для создания монументального памятника Петру Первому. Представьте себе, с кем он туда поехал? Он взял с собой сына и свою молодую ученицу. Именно Мари-Анн Колло вылепила голову русского императора. Говорят, что его глаза отражают безумие, свидетелем которого я невольно стал в тот день в Севрской фарфоровой мануфактуре…

Вы скажете, что я сам безумен, ведь уже который год я пишу вам письма в моей голове, моя милая сестра, в то время как ваше тело давно гниёт в могиле. Бросьте! Беспорядочность сердца влияет на ум, а в моём сердце порядок и всегда есть для вас место. Так что я не прощаюсь. До скорого свидания, мой милый друг!

Анkа Б. Троицкая.
Зуб даю

— Счастье не купишь…

— Да я просто хочу арендовать его на недельку.

Терри Пратчетт. Маскарад

Money, money, money

Always sunny

In the rich man’s world

Aha-a-a….

Песня наполнила собой автомобиль — она в очередной раз стала модной. Молодая женщина на пассажирском сидении убрала помаду в сумочку и осторожно провела языком по передним зубам.

— Жалость какая… — только начала она, обращаясь к человеку за рулём, как машина вдруг дёрнулась и резко свернула с дороги в цветущее рапсовое поле.

Водитель громко выругался, женщина взвизгнула, когда их подбросил небольшой земляной вал, но тут же захохотала. Было ясно, что им ничего не грозит. Они не врежутся в скалу и не упадут в пропасть. Проехав пару сотен ярдов, машина остановилась среди массы мелких цветов.

— С управлением не справился? — почти в истерике продолжала смеяться женщина.

— Это старьё никуда не годится. Что-то с рулём не так… Твою мать! — проворчал мужчина.

— Ну и на фиг мы на ней поехали? Что теперь делать?

— Телефон свой давай, мой разрядился. Позвоню в AA, нас на что-нибудь пересадят. Этой рухляди, скорее всего, уже конец. Хорошо, что мы на шоссе не остались… Лучше в поле, чем под грузовик.

Через пару минут человек опять принялся чертыхаться. У него появились проблемы со связью. Он вышел из машины, обошёл вокруг неё, подняв руку с телефоном над головой. Жёлтые соцветья доходили ему до пояса. Он крикнул женщине:

— А ты не сиди без дела. Заведи мотор, а то простудишься. Неизвестно, сколько ждать придётся. Скоро вечер. Женщина послушно перебралась на водительское сиденье и повернула ключ. А мужчина с телефоном над головой стал подниматься на возвышенность, которая скрывала узкую загородную дорогу.

Как только он исчез из виду, женщина откинулась на сидении, закрыла глаза и вздохнула. Аромат цветов был сладким. Со стороны дороги доносилось щёлканье скворца с высоких проводов. Скоро женщина снова услышала шелест стеблей и улыбнулась, не открывая глаз.

— Дозвонился? — спросила она, а подошедший распахнул дверцу и ударил по красивому лицу молотком.

Первый удар пришёлся по тому месту между нарисованными бровями, где недавно появилась морщинка. А молоток бил по лицу снова и снова, даже когда женщина была уже мертва, так и не успев закричать.

Через пять минут мужчина уже шёл вдоль дороги в сторону белого щита с названием фермы. Он держал в руке телефон, но никуда не звонил. Возле щита он выволок из кустов велосипед, оседлал его, швырнул молоток в заросли ежевики и покатил в сторону железной дороги. У него за спиной раздался мощный взрыв. Мужчина не оглянулся. Он знал, что в машине достаточно топлива, чтобы она горела долго и жарко.

* * *

Апрель — время бурного цветения. У меня на пыльцу аллергия, и ещё предстоят адские мучения, хотя ехать домой по просторам Хартфордшира приятно. Важно не поддаться соблазну и не открыть окно в машине.

Сегодня свободный вечер, так как с завтрашнего дня мы берёмся за новое дело. Я так надеялся, что это просто озорные подростки подожгли угнанную машину, но труп меняет всё…

А это что тут у нас?

Я притормаживаю, не доезжая до дома. Там у крыльца моя дочь висит на каком-то чучеле в чёрной куртке. Неужели это с ним она собирается знакомить нас в субботу? Мать его выгонит к чертям… Они, наконец, отлипают друг от друга, и он уходит по дороге в мою сторону. Я не двигаюсь, рассматривая его. Руки в карманах, походка пружинистая. Он смотрит под ноги, но, проходя мимо машины, слегка втягивает голову в плечи. Худощав, черные космы торчат во все стороны. На куртке какие-то железяки и цепи, но хоть нет этих жутких колец в ноздрях. Зато накрашен и побелен, как на Хэллоуин. Брови чёрные, круги вокруг глаз, линзы фиолетовые. Тьфу… Ну, что это за мужик? А Кейли тоже хороша… Не парочка, а группа Kiss.

Я оставляю машину в гараже и вхожу в дом. Сверху дочь уже гремит любимой музыкой Sonata Arctica. Поднимаюсь к ней и стучу в дверь. Она открывает и несколько раз подпрыгивает на месте. В руке у неё мобильный телефон.

— Папа… Папа… Папунь… Мне мой сладкий предложение сделал! Вот, смотри!

Она поднимает руку в чёрной сетчатой перчатке с растопыренными пальцами, на которой что-то блестит. Но прежде чем я успеваю разглядеть кольцо, она бросается мне на шею.

— Кейли… Да подожди ты. Взрослая тётка, а ведёшь себя как подросток!

— Мне надоедает весь день в строгом костюме клиентам улыбаться. И потом… Раз в неделю не повредит.

Нам приходится кричать до тех пор, пока она не выключает музыку. При близком рассмотрении кольцо выглядит настоящим и… довольно дорогим.

— Это он был только что у дверей? И где он работает? — спрашиваю я.

— В субботу всё узнаете. Мама в конце недели приедет, и тогда…

— Да… мама. А он может хоть грим смыть, прежде чем предстать перед ней?

— Обещаю, что уговорю.

Она скачет и кружится по комнате уже без музыки, повизгивая от счастья. Чёрные волосы захлёстывают лицо. Я поздравляю её и ухожу заказывать нам пиццу. Когда Лора в командировке, мы питаемся чем попало.

* * *

Как потушить горящую машину быстро, чтобы улики не успели полностью сгореть, но при этом не смешать их с тем, что при тушении используется? Никогда об этом не думал, но я не завидую моему криминалисту Ронни Лиаму Янгу. Он мне уже сутки в каждом сообщении ноет о том, как ему трудно. Той ночью старенький «Ниссан» тушили даже не пожарные, а сами фермеры, которым принадлежат поля. Позвонили в полицию, только когда почуяли запах жареной плоти. Но место преступления уже было изгажено пеной огнетушителей, залито водой из поливалки, затоптано резиновыми навозными сапогами. Я представляю себе, как Ронни Янг приехал туда и начал орать и бегать вокруг, отгоняя сельских зевак и ругая офицеров, которые недостаточно быстро натягивают ленточки. Он с двумя лаборантами провёл там весь день и, похоже, всю ночь. Ронни у нас недавно работает, но все говорят, что парень смышлёный, хоть и вредный.

Сегодня я собираю группу на брифинг, но наш криминалист опаздывает на полтора часа. Он даже не переоделся. Прямо в защитном костюме он вваливается в комнату, оставляя на полу комья глины. Рожа красная, мешки под близорукими кроличьими глазами от недосыпа. Давно не стриженые волосы, белые, почти как его спецкомбинезон, прилипли ко лбу. Он не седой. Он альбинос. Тридцати ещё нет, но сейчас от усталости он двигается по-стариковски. Я разрешаю ему отчитываться сидя и с чашкой кофе в грязных руках. Его рассказ краток, насколько это возможно. В нём нет ничего лишнего, и вопросов почти не возникает.

Заканчивает Ронни так:

— Тело я забрал, а в машине нам уже ничто не поможет. Привёз несколько проб, коврики и остатки номерных знаков.

— Так ты думаешь, это баба? Личность установить возможно? — спрашиваю я, просто чтобы что-то сказать. Я знаю ответ.

— Что смогу — сделаю.

Он снимает круглые очки и трёт переносицу. Следователь Дэвид Берч выпрямляется на стуле:

— А мобильника точно нет? Рон, ты вокруг хорошо искал?

— Мы всё поле не прочёсывали… Фермеры клянутся, что не находили.

— А другие личные вещи? Они были только в машине?

— Были. Одежда, обувь… А толку-то? На теле я ещё найду её ДНК, но любые другие… отпечатки и прочие следы уничтожены. Эти идиоты пытались на горящий металл воду лить! Хорошо, что одними ожогами отделались. Водород же от такого жара выделяется! Представляете реакцию? Всё разнесло!

Никто не представляет, но услышать от Ронни столь страстную речь — редкость. Мои ребята с усмешкой переглядываются.

— Ну, ладно… — вздыхаю я. — Откуда, говоришь, она приехала?

— Машина свернула в поле на скорости от сорока пяти до пятидесяти миль в час, двигаясь на север по Уолкерн, в одной целой двух десятых мили от фермы Блу Хилл.

— Спасибо. Ну, ребята, давайте работать. Нужно не только у фермеров показания взять, но и в ближайших населённых пунктах поспрашивать. Работаем на опознание. Особое внимание к возможным заявлениям о пропавших. Офицер Янг, отправляйся домой и выспись как следует. Это приказ. У нас есть пока чем заняться без тебя.

— Но…

— Никаких «но». Линда, отвези его, пожалуйста.

* * *

Мне следовало знать. Когда мы с Берчем вернулись в Уатфорд с места происшествия и вошли в центральное здание полиции, нас встретила офицер Линда Лейк и повела в «склеп», как мы прозвали патологоанатомическую лабораторию.

— Он буквально через пару часов опять прискакал. Говорит, что слишком много непонятностей, — оправдывается Линда на ходу.

— Например?

— Лаборанты составили ему список мусора на коврике «Ниссана». Помимо следов потерпевшей там было всё, что обычно можно найти под ногами водителя, кроме одного… Там была почерневшая от копоти фарфоровая крошка.

— И как Янг это объяснил? — спрашивает Берч.

— Сейчас сами увидите.

Мы входим в комнату с кафельными стенами и плиточным полом. Я и так собирался взглянуть на тело, но и Ронни уже горбится над чёрной фигурой на освещённом столе, пристально вглядываясь ей в лицо. При моем появлении он не прерывает этого «приятного» занятия. Я строго говорю ему:

— Янг, я тебе отдыхать велел.

— Я отдохнул, — отвечает он и нехотя отрывается от работы.

Я вижу, что он принял душ и стал похож на белого ягнёнка, но за очками уже не видно сумасшедшего кофеинового блеска.

— Ну и что ты нашёл в её лице?

— А его нет.

— Чего?

— Лица, — Ронни указывает на труп, — оно разбито, но не при аварии. По машине точного заключения нет, но вы видели то место. Разбиться там не обо что.

— Но это явный несчастный случай. Ты сам сначала говорил, что она была за рулём, потеряла контроль и…

— Я больше так не считаю. Дорога была сухая, и, хотя следы там здорово попорчены, я не нашёл осколков от разбитых фар и прочих следов аварии.

Я хмурюсь. Не нравится мне это. А Берч у дверей пожимает плечами.

— Дорога там узкая, быстро не погоняешь. Столкновение могло быть слабым, а она могла быть пьяной, ехала не пристегнувшись или с неисправной подушкой безопасности. Ударилась об руль и укатилась в поле, забыв про тормоза. А водитель другой машины сбежал с места аварии.

Ронни шагает к Берчу, берёт его за рукав и волочёт к столу. Берч бледнеет.

— Дэйв, ты когда-нибудь видел, чтобы об руль так разворотило Ос Зигоматикум и Максиллу? Угадай, от чего машина загорелась?

— От сигареты? — Берч зажимает себе нос двумя пальцами, а Ронни хватает со стола прозрачный пакетик с какими-то чёрными бесформенными штучками.

— Исключено. Я уверен, что это остатки взрывного устройства. И потом, только с полным баком мог быть такой пожар.

Дэвид Берч вырывается и быстро выходит из комнаты. Я вмешиваюсь.

— А при чём тут фарфор?

— А ни при чём. Зубы выбиты при атаке, но на полу их ничтожно мало. Фарфоровые протезы, скорее всего.

Я задумываюсь на минуту.

— С полным баком, говоришь?

— Я попросил Линду проверить статистику. Из десяти последних похожих случаев ни один труп не подгорел так сильно. У этого же внутренности испеклись. Я с трудом собрал ДНК в области тазобедренного сустава и отправил на анализ. Больше у нас ничего нет, даже отпечатков пальцев. Дантистам показать нечего. А я, несмотря на новую цифровую 3D-программу, не смогу реконструировать черты лица.

Он брюзжит, как капризная старуха. Я оглядываюсь на Линду Лейк, и она кивает, поджав губы.

— Ну, хорошо. Получается, её убили до взрыва. А где орудие убийства? — спрашиваю я.

— На месте не было ничего, что бы мне захотелось забрать. Даже камня. Их с поля убирают, чтобы технику не портили. Я пока лишь могу с уверенностью сказать, что это был тупой металлический предмет. В машине особо не замахнёшься, поэтому искать надо мужчину или сильную женщину. Ещё я уверен, что взрыв был устроен, чтобы сжечь следы, а…

— А орудие убийства преступник унёс с собой, — заканчиваю я его мысль.

Подумав, я снова обращаюсь к офицеру Лейк.

— Линда, найди Берча и поезжайте назад. Проверьте камеры на ближайших бензоколонках. Чем чёрт не шутит…

— А что мы должны там искать? — спрашивает она. — Рон, ты же сказал, что даже за цвет машины не ручаешься.

А Ронни хмурит снежные брови и бурчит:

— «Ниссан Премьера», модель не позже девяносто шестого года. Тогда уже входил в моду серебристый цвет, но это не важно. Передний номерной знак сгорел, а на заднем остались первые «М» с двойкой. А у неё, — и он тыкает пальцем в сторону трупа, — в желудке не успел перевариться клубничный йогурт. Съела минут за десять до смерти, и я очень надеюсь, что она купила его в киоске на заправке. Проверьте внутренние камеры, если машину найдёте.

* * *

— Босс, он не уходит.

— Кто?

— Ну тот русский, который во всех новостях с утра…

Офицер Майкл Хабиб пробует произнести сложное имя и закатывает глаза.

— Я понял. А что ему тут надо? Его дело в Скотланд-Ярде.

— Он кричит, что мы нашли его жену.

— Вот как? Ну проводи его в комнату для заседаний. Я сейчас подойду.

Перед тем как выйти из кабинета, я сажусь перед компьютером и проглядываю сайты двух или трёх лондонских выпусков. Тексты примерно одинаковые, скупые на подробности, но достаточно отредактированные, чтобы вызвать интерес, сочувствие и злорадство одновременно.

«Сегодня известный российский инвестор господин Игорь Синегаров обратился за помощью в полицию Великобритании. Он сообщил, что ему не удалось установить местонахождение супруги, когда он вернулся из короткой поездки в Москву. Он уверяет, что её похитили ради выкупа, так как получил анонимное требование приготовить определённую сумму…»

Дальше идут осторожные предположения следователей и публичное обращение обеспокоенного мужа с мольбой не вредить здоровью жены.

Я увеличиваю фотографию на одном из сайтов. Ого! На снимке рядом с лощёным мужчиной в таксидо стоит такая же высокая блондинка с внешностью кинозвезды. Бесподобная улыбка. Она мне чем-то напоминает… Ну, конечно! Моё поколение восхищалась красоткой Джулией Робертс. Она и сейчас хороша. Только кроме улыбки у этой красавицы всё прочее не отличается от любой другой модели. Моя дочь Кейли говорит, что в наше время можно слепить… — она так и сказала «слепить» — любое лицо. Даже Джулию Робертс, если денег куры не клюют. А у этого парня явно нет проблем с деньгами.

Я направляюсь в комнату, где наш гость изо всех сил отказывается от казённого кофе. Я могу его понять и посылаю Хабиба за бутылкой минеральной воды. Сидящий передо мной человек сильно отличается от красавца на фотографии, но это он. На нём дорогой спортивный костюм. Он уже пару дней не брился, не спал и даже не ел. Но пил. Это я по запаху чую. Он уверяет меня, что как только узнал о погибшей в нашем графстве женщине, так решил сам приехать. Он беспокоится, что это может быть его жена, и тогда… жизнь для него кончена. На вопрос, откуда он узнал (ведь эта новость ещё не выходила за пределы местных газет и их сайтов), он отмахивается, мол, кто-то из знакомых прислал ссылку. А почему он так рвётся доказать, что найденная нами женщина — его супруга? Он отвечает:

— Сэр, меньше всего на свете я бы хотел, чтобы моя Светочка погибла такой ужасной смертью. Но если это не она, я буду продолжать надеяться… А если её больше нет, то пройдёт и неопределённость. Вместе с беспомощностью она просто убивает меня.

От самодовольной улыбки на фотографии не осталось и следа. Передо мной ссутулился на стуле мужчина чуть моложе меня. Он глубоко несчастен, сильно волнуется и с трудом сдерживается. Если бы с моей Лорой что-то случилось, я бы тоже не особо заботился о внешности.

— Мистер Синегаров, у вашей жены была своя машина?

— У нас их четыре, все так и стоят в гараже, кроме той, на которой я приехал из аэропорта.

— И ни у неё, ни у её знакомых не было «Ниссана Премьеры»?

— Ну, что вы… В такое старье она бы не села. Да и наши знакомые — тоже.

— Я действительно расследую смерть, но именно в такой машине погибла наша неизвестная — Джейн Доу.

— Это могла быть машина похитителя.

— Могла… — начинаю я, но тут открывается дверь и входит Ронни с бутылкой воды в руках.

— Босс, Хабиб сказал, что вы здесь. Вот… просил захватить.

Он без выражения смотрит на посетителя, а я рад, что Ронни пришёл так вовремя.

— Знакомьтесь. Это глава моей экспертной группы — Ронни Янг. Он лучше меня вам ответит, может ли наша потерпевшая быть вашей супругой. А это Игорь Синегаров. Ты наверняка слышал это имя.

— Здравствуйте, — Ронни ставит перед ним воду.

— Ронни? Роналд, стало быть?

— Нет. Мирон.

Наш гость делает глоток, разглядывая альбиноса, и вдруг обращается к нему на иностранном языке — на русском, скорее всего. Без того румяный парень ещё больше краснеет и отвечает по-английски. Он, оказывается, лучше воспитан.

— Да, из Сибири. Мне было четырнадцать лет.

Снова вопрос по-русски. А Рон, не моргнув, отвечает:

— Я, конечно, могу попробовать, но мне нужны её личные вещи и разрешение начальства.

Синегаров наконец вспоминает обо мне:

— Простите, мы оказались земляками. Полиция уже была у нас дома, но я очень прошу вас, помогите мне.

Я решаю воспользоваться таким случаем и вызываю Хабиба, чтобы тот проводил посетителя к выходу. Ронни стоит с кислой физиономией.

— Олигарх… — произносит он с презрением, когда мы остаёмся одни.

— Что поделаешь? А ты зачем меня искал?

— Берч принёс мне видеозапись. Они нашли старый «Ниссан» M204IWR на заправке всего в нескольких милях от места убийства. Водителя не разглядеть, он остался сидеть в машине. Жертва сама залила бак и расплатилась. Там же и прикупила снедь. Мне отправить туда кого-нибудь отпечатки пальцев собрать или не надо? Работы много, а толку может быть ноль. Сравнить-то не с чем.

— Конечно, отправь. Тем более, что теперь будет с чем сравнить. А она как выглядела?

— Ничего примечательного. Высокая, стройная, волосы под шарфом, тёмные очки. Там качество записи не очень…

— Светлана Синегарова тоже высокая и стройная. Я велю Майклу для тебя её фотографии распечатать. Поехали к Синегарову вместе.

* * *

Но в особняке Синегарова на западе Лондона уже потрудились горничные.

— Беда в том, что мы сюда только что переехали из Бристоля. Только сутки здесь вместе прожили. А убирают его каждый день. Вот её отдельная спальня с гардеробной и душевой. Она тут спит, когда я храплю.

Я оглядываюсь в пышной гардеробной, а перед самой дверью в огромную ванную Ронни ставит на пол рабочий саквояж и надевает на ботинки бахилы. На его груди приколот яркий фонарик, несмотря на солнечный день. Он оглядывается с пинцетом в руке.

— Это её расчёска?

— Да.

— Спасибо.

Ронни заклеивает в прозрачный конверт пару жёлтых волосин. Хозяин задумчиво наблюдает за ним, затем горестно вздыхает и оставляет нас. Ронни ждёт, пока тот отойдёт подальше и опускается на колени перед душевой кабиной.

— Так-то лучше, — бормочет он и тянет из сливного отверстия другой длинный волос. — У-у! Хелло, а это что?

Оказывается, его внимание привлёк лежавший тут же крохотный белый осколок, формой, размером и даже блеском похожий на кунжутное зёрнышко.

— Всякую дрянь подбираешь? — любопытствую я. — Кусок пластмассы, обмылок или сломанный ноготь?

Он подхватывает осколок пинцетом.

— Это нечто гораздо лучше… — Ронни встаёт на ноги, и я поражаюсь тому, как изменилось его лицо. — Босс, я как-то запомнил один старый урок — придавать мелочам больше значения, чем крупным вещам. Особенно если их происхождение не очевидно, — заявляет он, сверкнув очками.

Да он вовсе не такой уж и противный тип, а вполне красивый молодой человек. Чего не скажешь про растрёпу, за которого моя Кейли замуж собралась.

Запечатав непонятный предмет в пластиковый конверт, он так же выхватывает из стакана зубную щётку, разочарованно заглядывает в пустую мусорную корзинку и снимает отпечатки пальцев с особенно «обещающих» поверхностей. Всё это он везёт в лабораторию вместе с полотенцем, халатом и парой других тряпок четы Синегаровых.

* * *

Ронни ведёт свой фургон молча. Я вижу, что он думает о чем-то и полностью игнорирует мой вопрос. А ведь он в принципе отличный парень. Особенно, когда у него вот такая прямая спина и плотно сжаты губы. Почему моей Кейли такие не попадаются? Мне бы этого альбиноса в зятья, я всю жизнь за неё был бы спокоен.

Ронни тормозит так резко, что я чуть не возвращаю только что съеденный на обед гусиный паштет. Он сворачивает на обочину и глушит мотор.

— Ты сдурел? — ору я на него, сразу решив, что поторопился с высокой оценкой.

— Босс, у нас сегодня есть кинолог свободный? Мне нужна собака, а лучше — две.

Я вдруг догадываюсь, о чём он думает.

— С Синегарова уже были сняты подозрения в Метрополе. Я понимаю, ты не любишь олигархов, но… Он сам к нам пришёл.

— Я не люблю способ, которым становятся олигархами, а не их самих.

— По-твоему, такие люди все бесчестные и потенциальные преступники?

— Конечно нет, но я всегда придерживался своего принципа, что мир чёрно-белый. У кого-то в нём пятьдесят оттенков, но я их просто не вижу. Для меня зло абсолютно, оно черно. А вот белое абсолютным быть не может. Оно подпачкано нашими ошибками в разной степени. Можно отмыть.

— А если нельзя?

— Тогда оно чёрное… — Ронни проводит пятерней по густым волосам. — Уж очень он старался, но при полной уверенности, что мы ничего не найдём. Или найдём то, что ему нужно. И вот ещё что, босс… Боюсь, мне ещё предстоит встретиться с ним на его условиях. Нужно приготовиться.

Я гляжу на его белоснежную шевелюру и почему-то вспоминаю сериал «Благие знамения».

— Ронни, обвинить Синегарова будет очень трудно. Тебе понадобится мешок доказательств его вины.

— Или его непричастности. Это тоже важно. Синегаров умён. Я всё пытаюсь представить, как он мог организовать убийство жены, но не утверждаю, что он лично был в том поле. Завтра будут готовы экспертные результаты. Я хочу исключить как можно больше факторов.

— Сейчас позвоню, — я достаю телефон, — кого тебе дать в помощь?

— Нет, без меня придётся. Возьмите шмотки Синегаровых и пройдитесь от места взрыва по дороге в оба конца. Шанс невелик, но дождей ещё не было. Не улетел же убийца с того поля.

— А ты чем займёшься?

— Мне нужно кое-что проверить. Я уверен, что нашёл в душевой осколок фарфорового зуба. У нашей Джейн челюсть разбита в пыль. Если у этого осколка и у того крошева одни происхождение и состав, то доказать это будет несложно.

— Сначала расскажи мне, как он это сделал?

— Я… Я не знаю. Меня смущает, что до сих пор никто не потерял нашу Джейн Доу. Допустим, что она и есть Светлана. Но я уверен, что она не была похищена. Она ехала в той машине добровольно. Иначе она бы подняла тревогу на бензоколонке и не покупала бы спокойно йогурты. Фарфоровые улыбки простым людям, которые ездят на старых «Ниссанах», не по карману. Если окажется, что она побывала в том доме, то у вас будет много вопросов к олигарху. Ведь он переехал туда всего около недели назад. Он может себе позволить оплатить дорогие зубы, но именно эту улику убийца тщательно пытался уничтожить, когда разбивал лицо несчастной.

Хорош… У меня нет слов. Умница. Молодец. Синегаров хитёр, но моего альбиноса не проведёшь.

* * *

В пять утра одетый для утренней пробежки молодой беловолосый человек стоит возле новенького «Лексуса», на открытую дверцу которого небрежно опирается мужчина в модных чёрных очках. Нам их неслышно с этого расстояния, но они наверняка разговаривают по-русски. Этот разговор будет переведён на английский спустя два часа, и мы услышим следующее:

— Спасибо, но подвозить меня не нужно. Я здесь побегать, а не покататься.

— Как хочешь, но поговорить нам необходимо.

— Приходите в отдел. Я же всё подготовил к полудню.

— Слишком долго ждать, а говорить я хочу именно с тобой, а не с англиками.

— И поэтому вы меня выследили?

— Да, мне это стоило почти два куска. Видишь, Мирон, как ты мне важен?

— Для вас это не деньги.

— Ты прав. У меня много денег. Я готов заплатить столько, что тебе больше никогда не придётся им прислуживать.

— Что вы от меня хотите?

— Скажи мне, что тебе удалось узнать.

— Всё будет в отчёте и…

— Пацан, ты не выпендривайся передо мной. Я к тебе как к своему.

— Анализ ДНК, взятый с волос вашей жены и с тела погибшей, показали, что они принадлежат двум разным женщинам. Наша Джейн Доу не Светлана.

— Я ужасно рад… Если бы ты знал…

— Если только у вас не было двух жён.

— Что? Ну и шуточки у тебя, альбинос.

— Я не шучу.

Здесь между ними зависает пауза. Очень нехорошая, но прерывает её именно Ронни:

— Сколько стоят фарфоровые зубы для красивой молодой женщины, чтобы она только этим и выделялась из толпы одинаковых красоток?

Очередная пауза. Нам видно, как Синегаров отпускает дверцу и делает несколько медленных шагов в сторону, запрокидывая голову на сцепленные пальцы поднятых рук. Затем он оборачивается в сторону Ронни, а я шепчу Берчу, притихшему рядом со мной за оградой:

— Если даже Янг не просигналит, всё равно будь готов.

— Понял, босс.

У меня ужасно чешется нос от пыльцы. Только бы не чихнуть. А олигарх усмехается и разводит руками.

— За каждый зуб для Светланы я заплатил по четыреста долларов. А её дублёрше — обошлись винирами подешевле.

Ронни кивает.

— Это объясняет, почему фарфора было немного.

— Как ты это расплёл?

— Скажите, как звали ту женщину?

— Неважно. Пусть будет и впредь Джейн Доу. Она была немного похожа на Светку, остальное мы подправляли в Германии, в Швейцарии и даже в Нью-Йорке. Эта дурёха делала всё, что прикажешь. Даже попёрлась в ваше графство на «Ниссане» в гольф играть на ночь глядя. Тундра!

— Вы подложили мне зубную щётку и расчёску Светланы, а в душе волосы были не её. Кроме них и кусочка фарфора, ваша прислуга смыла все следы потерпевшей. Вы даже заменили её одежду. А как вам удалось побывать и в Москве и в Хартфордшире одновременно?

— С чего ты взял, что я тут у вас был?

— Собака по вашему запаху нашла молоток. Вы сами разрешили нам взять вашу майку из дома.

— Тут я прокололся… признаю. Но как доверить такое удовольствие кому-то другому? Люблю важные дела делать сам. Мирон, запомни, деньги всё могут. Если я захочу, у меня будет алиби в любом городе мира.

— А где же настоящая Светлана?

— А эту мерзавку ты даже с твоим талантом не найдёшь. Её уже год как нет.

— Я проверил старые новости. Между вами случился публичный скандал. Она «передумала» разводиться, именно когда вы оба исчезли на Карибах со вторым медовым месяцем. После него в семье был мир да лад. Вы убили её, чтобы не терять деньги при разводе?

— А ты и впрямь не глуп. Ну ничего, Мирон. В этом лесочке тебя тоже не скоро найдут. Зуб даю…

Янг уже стоит в той позе, по которой мы знаем — пора действовать. Он выигрывает пару секунд, удивив Синегарова почти акробатическим прыжком назад, в лавровые кусты. Синегаров выхватывает из-за пазухи пистолет с глушителем, я чихаю, но поднимает стаю каких-то птиц громкий выстрел. Это Берч стреляет в воздух. Я кричу в громкоговоритель про полицию и про «не двигаться». Но Синегаров лезет в машину и уезжает.

Ничего. Его уже ждут у всех ворот загородного парка.

* * *

Суббота. Я чуть не засыпаю в кресле… трудная неделя, но какой успех! Приятно. А личность несчастной убитой мы ещё установим. Я подскакиваю и смотрю на часы.

— Лора, дорогая, уже без пяти минут семь. Кейли никогда не опаздывает.

Слышу, как моя жена открывает и закрывает духовку, звенит вилками.

— А она сегодня гот или кто? — спрашивает она из кухни.

— Да вроде нормальная за ним поехала. В синем платье и без чёрной краски.

Дверной звонок длинно поёт, и Лора идёт со мной открывать, вытирая руки о кухонное полотенце.

— Ну давай посмотрим, что за счастливчик уводит от нас дочь.

На пороге стоит Кейли. Улыбка до ушей, в глазах волнение.

— Вот… без грима, как и обещала.

А рядом стоит и хлопает белобрысыми ресницами Ронни Лиам Янг собственной персоной. Без очков, но с теми же фиолетовыми линзами. «Ещё не известно, кто из них счастливчик», — думаю я и протягиваю ему руку.

— Лора, у нас есть шампанское?

Анна Тищенко.
Кровавый фарфор

Её искалечили, как и других. Кисти рук, изящная головка, ноги в кружевных чулках — всё было разбито, а потом бережно упаковано в розовую папиросную бумагу. И она всё ещё улыбалась. Ведь фарфоровые танцовщицы не умеют огорчаться. Мистер Лоу закрыл коробку и отправил её к двум другим в ящик стола.

— Уже третья за две недели, сэр. Много.

— Много, — согласился Лоу.

К своеобразной манере выражать мысли своего китайского слуги он давно привык. А вот получать с утренней почтой посылки с угрозами — не очень. Какие бы цели ни преследовал таинственный недоброжелатель, благими их не назовёшь. И Лоу собирался положить этому конец. Он взглянул на слугу.

— Ван, пригласи ко мне частного детектива. Мне удобно встретиться с ним уже сегодня. Надо выяснить, кто и с какой целью шлёт мне эти подарки.

— Почему не полиция?

— Полицию впутывать не станем. Только сплетен нам не хватало. К тому же я думаю… — Лоу в задумчивости забарабанил пальцами по столу. — Что это кто-то из членов семьи. И мне нужен человек умный, осторожный и с хорошими манерами. Чтобы сошёл за своего. Как ты понимаешь, Ван, это не про нашу британскую полицию.

* * *

Бенедикт Солт и сам не мог объяснить, почему он принял это приглашение. Обычно клиенты приходили к нему, а не наоборот. И когда он получил письмо, которое не подразумевало возможности отказа, первым его желанием было отправить его туда, где ему самое место — в мусорную корзину. Но любопытство пересилило. К нему обратился за помощью знаменитый Майкл Лоу, основатель и владелец фарфорового завода Law corporation, меценат и постоянный герой светской хроники. Любопытно будет взглянуть на этого светского льва в его логове.

После часа тряски по ухабистой сельской дороге он увидел красивый викторианский особняк с ухоженными клумбами и светлым фасадом. Но на всех окнах были ажурные, но решётки, а каменная ограда была необычно высокой. И вот сейчас Бен сидел на очень красивом и очень неудобном стуле, в кабинете, похожем на зал Британского музея. О коллекции уникального фарфора Майкла Лоу был наслышан весь мир, страдавший тяжёлой формой коллекционирования. Сам владелец охотно одалживал редкие экспонаты для выставок, но ни разу не поддался на просьбы что-то продать.

— А почему вы считаете, что эти посылки отправил кто-то из домашних?

Майкл улыбнулся, и улыбку эту Бен не назвал бы приятной. Вообще, он произвёл на Бена неоднозначное впечатление. Маленького роста, худощавый, он всё равно словно занимал много места в кабинете и буквально излучал энергию, а взгляд прожигал собеседника насквозь.

— Видите ли, мистер Солт, я уже немолодой человек. В своей жизни я добился всего, о чем люди мечтают. У меня процветающий бизнес, дети, жена, роскошный дом. Словом, я сделал всё, чтобы обзавестись завистниками и неблагодарными. Но уйду я, и что? Моё состояние и коллекцию растащат, а имя забудут. И я решил основать фонд имени себя для таких парней, каким я был когда-то. То есть умных и бедных. Но такой фонд требует солидных финансовых вливаний, таких денег нет даже у меня. И я хочу продать часть своей коллекции фарфора.

— Как отреагировали члены семьи?

— Вы пробовали когда-нибудь ткнуть палкой в клубок ядовитых змей?

— Обычно я провожу свой досуг менее экстравагантно. Лоу рассмеялся.

— Но я пошёл ещё дальше! Мой потенциальный покупатель, коллекционер Кичиро Сато побудет гостем в моем поместье, что окончательно взбесит моих родственников. Как и вы.

— Как и я?

— Да. Окажите мне честь, погостите у меня на выходных. Прекрасный воздух, сельские пейзажи, а мой повар просто волшебник. А ещё внушительный гонорар и возможность вычислить паршивую овцу в моем стаде.

* * *

Переодевшись к ужину, Бенедикт Солт был представлен хозяевам. Он мысленно составлял портреты. Миссис Лоу, Маргарет. Типичная меланхолическая женщина, сосредоточенная на своих мелких проблемах и здоровье. Дети выросли, работать ей никогда не приходилось, любовь к мужу уже прошла. Если она вообще была. Осень и скука. А именно скука заставляет нас искать чёрных кошек в тёмной комнате, где их нет. Стивен Лоу, старший сын и наследник. Симпатичный молодой человек, одетый с излишним изяществом, в полдень уже был слегка пьян. Бена приветствовал весёлым:

— А, мистер Солт! Вы тот самый стряпчий, которого папа позвал помочь избавиться от нашего наследства?

При этих словах девушка, сидевшая в кресле с книгой, болезненно скривилась. Пожалуй, она пошла в отца. Жёсткий, умный взгляд ледяных глаз, прямая осанка. Эмили Лоу могла бы продолжить бизнес и преумножить капиталы, но, как Бен был уже наслышан, увлеклась политическим направлением, эти капиталы презирающим.

— Семейное гнездо пополняется стервятниками, — пробормотала она, окинув Бена оценивающим взглядом с головы до ног. Видимо, оценка эта вышла крайне неудовлетворительной, поэтому она гордо тряхнула каштановыми кудрями и презрительно уставилась в книгу.

— А что, мистер Сато уже прибыл? — заинтересовался Стивен, поигрывая бокальчиком шерри. — Что ещё я упустил?

— Шансы на своё умственное развитие, — отрезала сестра.

Подали обед, за которым к их обществу и присоединился мистер Сато. Японец оказался очень колоритной фигурой. Он и сам напоминал фарфоровую статуэтку — гладко убранные назад волосы, будто черная эмаль, точёные скулы, галстук повязан так идеально, что казался ненастоящим. И неизменная полуулыбка на лице. Не вязались с этим кукольным образом только руки. Невероятно сильные и жёсткие, такие бывают у борцов. К сожалению, в столовой, где был сервирован стол, находился ещё и шкаф, где была выставлена гордость хозяина и Севрской мануфактуры — сервиз на двенадцать персон 1862 года, выполненный в технике pate-sur-pate. К нему мистер Сато и устремился всей душой, с пылом Ромео, приметившего на балконе Джульетту. Пока гость и хозяин двадцать минут обсуждали достоинства метода «паста на пасте», позволяющего добиться и фактуры, и прозрачных полутонов, никто не решался сесть за стол, а градус нелюбви к фарфору усиливался.

Мистер Лоу не преувеличил, когда сказал, что его повар сродни волшебнику. Некоторые блюда выглядели уж слишком фантастично. Десерт ядовито фиолетового цвета он лично только вежливо потыкал ложечкой, а Стивен и вовсе наградил этот кулинарный эксперимент неласковым эпитетом. А вот Сато, кажется, был всем доволен. Присутствия духа и конфуцианского спокойствия не утрачивал только слуга Ван, который мирно подавал блюда и никак не реагировал на едкие комментарии Эмили.

— Давно он у вас служит? — поинтересовался Бен у хозяина.

— Да лет десять, не меньше. Привёз его из Китая, вместе с лучшими экспонатами коллекции.

— Ну да, папа не видит разницы между людьми и своими куклами, — фыркнула Эмили.

— Некоторые произведения искусства прекраснее некоторых людей, — вмешался Сато.

Эмили посмотрела на него в замешательстве, но тут же нашлась:

— И прекраснее некоторых поступков. А вы знаете, мистер Сато, как мой отец собирал свою коллекцию? Как он изучал секреты производства?

— Было бы весьма интересно узнать, — Сато вежливо поклонился.

— А он в молодости путешествовал по Китаю и людей обманывал.

После такого замечания Эмили в столовой возникла пауза и явная необходимость пояснений. Вообще обстановка за столом была примерно следующая. Маргарет сидела с видом великомученицы, которой по недоразумению пришлось очутиться на римской оргии, Эмили с видом великого осуждения уставилась на отца, Стивен тоскливо поглядывал на графин с «Бордо». По сравнению с этой атмосферой и похороны сошли бы за развесёлую гулянку.

— Моя дочь имела в виду, что я дёшево покупал фарфор у местных и дорого продавал в Англии. Это и есть коммерция, милая.

— А какой у вас самый ценный экспонат? — попытался разрядить обстановку Бен.

Семейство проявило удивительное единодушие, издав долгий стон. Зато хозяин просиял.

— О нет, только не про эту чашку, — взмолилась Маргарет, — я эту историю сто двадцать раз слышала.

— А я двести, — приуныл Стивен.

Но было поздно.

— Когда мне было двадцать, я купил за гроши у нищего мальчишки чашку легендарного кровавого фарфора, — начал Майкл, — конечно, он не знал её стоимости.

— То есть обманул бедного ребёнка, который остался без родителей и средств к существованию, — встряла дочь.

Майкл совершенно не смутился. То ли бизнес закаляет сердце, то ли с годами у него выработался своеобразный отцовский иммунитет, но Бен и присутствующие узнали о знаменитом костяном фарфоре, выполненном по технологии «бычья кровь», гораздо больше, чем хотели бы. Даже Сато через двадцать минут заскучал. Но пожелал увидеть легендарную чашку стоимостью в несколько миллионов фунтов.

— А её никто не видел, — зевнул Стивен. — Папа всем про неё рассказывает, но никому не показывает.

— Вообще-то я давал её на выставки в Британский музей, фотографировался для прессы. Если бы мои дети хоть немного интересовались фамильным бизнесом… Впрочем, я похоронил эти надежды. Именно поэтому, мистер Сато, я и пригласил вас. Лучше жемчужины моей коллекции обретут хозяина, способного оценить их ценность.

— И красоту. Когда мы сможем обсудить дела? — вкрадчиво поинтересовался Сато.

Но Майкл предложил перенести осмотр коллекции на завтра. Остаток вечера играли в бильярд, беседовали, но как-то вяло. Над камином Бен заметил любопытную вещь. Обычно там размещают картину или на худой конец фотографии, но поскольку это был дом Лоу, то там красовалась коллекция стилетов с фарфоровыми рукоятями. Заметив интерес Бена, хозяин с удовольствием их продемонстрировал, отметив, что хоть вещицы и сувенирные, они сбалансированы и заточены, так что при желании можно кого-нибудь и убить.

— Скажите, а вам не жалко расставаться с этим? — Сато махнул рукой в сторону шкафа, полного фарфоровых сокровищ.

— Нет, — покачал головой Лоу. — Знаете, я в последнее время думал: мы всё время рвёмся вверх. Больше, лучше, дороже. Дома, машины, женщины. А это действительно нам надо или нам это только внушили?

Ван подал кофе, зажёг лампы. Майкл рано ушёл к себе, работал в кабинете, предоставив гостям развлекаться самостоятельно. Когда часы в гостиной пробили десять, слуга понёс ему чай. Потом попрощалась Маргарет, сославшись на плохое самочувствие. Она ещё за ужином выразительно пила какие-то капли, да так их и забыла на столе. Когда Бен обратил на это внимание Стивена, тот только рукой махнул: «Мама вечно больна, её лекарства по всему дому». От внимания Бена не укрылось, что спальни у супругов на разных этажах.

* * *

Наконец дом погрузился в сон. Как и всегда на новом месте, Бен долго не мог уснуть. Ещё раз навёл порядок на столе, хотя вещей почти не брал. Это у него было вроде маниакальной зависимости — он всегда помнил, в каком порядке оставлял вещи, в каком положении была расставлена мебель в комнате, которую он покидал. Типичный лондонский житель, в загородных домах он бывал не часто и в основном по рабочей необходимости, поэтому сейчас чувствовал себя некомфортно.

Ночь была беспокойной, он ворочался с боку на бок. Глухо стукнуло в окно, то ли ветка, то ли птица. Бен стряхнул с себя остатки сна, сел. Он понял, что его разбудило. Где-то в глубине дома раздался шум, потом тихий вскрик и следом быстрые шаги. Бен поспешно оделся, стараясь двигаться бесшумно, выглянул за дверь. Лампы в коридоре не горели, а единственное окно было почти полностью скрыто портьерой. Но даже при таком тусклом свете Бен мог поклясться, что у стены стоит человек. Стоит совершенно без движения. Бен шагнул назад, нашарил на стене выключатель, но этих нескольких секунд хватило, чтобы неизвестный сбежал вниз по лестнице. Бен вернулся к себе и долго не мог уснуть.

Пробуждение было не из приятных. Во-первых, в глаза бил ослепительный солнечный свет, не замутнённый лондонским смогом, во-вторых, часы на стене показывали пять утра, а Бен привык просыпаться несколько позже, а в-третьих, над постелью нависала мрачная физиономия Вана. Такое кого хочешь выбьет из колеи. А в-четвертых (и это было самое страшное) невозмутимый Ван был растерян. Если не сказать больше.

— Мой господин, — перешёл он сразу к делу. — Его убили.

* * *

Крови было немного, хотя жертве и перерезали горло. Помешало не по-летнему тёплое одеяло, которое теперь изрядно пропиталось ею. Тут же валялось и орудие убийства — один из стилетов со стены.

— Ван? Да очнитесь же. Что вы делали утром?

— Я, как всегда с утра, осмотрел окна и двери, всё заперто. В доме же ценные вещи. Потом принёс чай, как всегда, в пять утра. Он просит входить без стука. А тут… Как всегда, с молоком, не сильно горячий. Он так любит, — слуга говорил как заведённый, не отрывая взгляда, — и чашка, как он любит. А мистер Лоу мёртвый…

— Ничего не трогайте. Двери не открывайте. Никто не должен покидать дом до приезда полиции. Так, а это что?

Бен уже справился с замешательством. Нет, ему приходилось видеть и не такое. Но этот человек просил его о помощи. А он не успел, не защитил. Что ж, щит Фемиды в этот раз не сработал, но меч её обязан карать.

На постели лежала россыпь мелочи. Обычные пенсы, некоторые новенькие, другие потемнели от времени.

— Это? Наверное, господин уронил, — Ван никак не мог оторвать взгляд от мёртвого лица своего хозяина.

— Он имел привычку пересчитывать мелочь в постели?

— Нет, — китаец, наконец, немного ожил, взгляд его стал более осмысленным. — У него вообще никогда не было с собой мелочи. Бывало, даже у меня одалживал. Он же ничего маленького сам не покупал. Я, или экономка, или…

Голос у него сорвался. Бен кивнул. Он и так знал, что монетки оставил убийца. Они лежали поверх кровавого пятна. Осталось выяснить — зачем. Коробки с разбитыми фигурками можно было бы счесть жестокой, но неопасной выходкой, но теперь другое дело. В доме убийца и это кто-то из своих. По привычке, он внимательно осмотрел комнату. Порядок безупречный, ничего лишнего. Небольшой шкаф, столик бюро, на прикроватной тумбочке только часы, простой белый чайничек и красная чашка, искусно расписанная пионами. Полная ещё тёплого чая. Под кроватью что-то блеснуло. Бен поднял с пола небольшой аметист. Явно выпал из какого-то украшения. Ещё не зная, для чего это нужно, он опустил камень в карман. Да, так не следовало делать. Но Бенедикт Солт часто жертвовал правилами ради результата.

* * *

До приезда полиции не так много времени, а он хотел успеть поговорить с каждым лично. Эмили, как он и предполагал, восприняла новость сдержанно. От неё он не стал скрывать свою личность и цель визита. Девушка внимательно его выслушала, потом заметила:

— Папа был незаурядной личностью. У таких много врагов, это естественно.

— Это естественно, — согласился Бен. — Неестественно, когда враги в твоём собственном доме.

— Матери я сообщу сама. У неё слабое здоровье, надо её подготовить.

Бен подумал, что у Маргарет будет теперь ещё один повод для недомоганий. Что ж, с ней он увидится позже, а сейчас пора нанести визит японцу. Вот кто должен искренне скорбеть о смерти мистера Лоу — сделка с покупкой фарфоровых редкостей теперь, конечно, сорвалась. Сато в этот ранний час не спал, пил чай, листая позаимствованный в домашней библиотеке альбом с газетными вырезками. Он был полностью одет, ботинки тщательно вычищены. Весть о смерти хозяина дома действительно его огорчила.

— Как жаль, — задумчиво протянул он. — Возможно, мне удастся договориться с наследниками?

— Что ж, думаю, нам всем стоит собраться в гостиной и дождаться приезда полиции. А вы всегда так рано встаёте? — Бен окинул одобрительным взглядом безупречный костюм Сато.

— Да. Только в утренние часы можно сосредоточиться и подумать. Видите ли, днём слишком много посторонних звуков. Шум машин, звуки музыки, чужие голоса, чужие мысли. И своих мыслей тогда не остаётся.

В дверь постучали. Заглянул Ван, сделал знак Бену — мол, нужно поговорить наедине. Сато, правильно истолковав заминку слуги, деликатно вышел.

— Что случилось, Ван? — Бен подошёл к столу, полистал альбом.

Как много вырезок! И на всех мистер Лоу с удовольствием позирует со своими фарфоровыми сокровищами. Вот он на открытии выставки, демонстрирует танцовщицу Мейсенской мануфактуры, вот в Британском музее, держит в руках бесценную вазу династии Мин. Все его любимцы, он их не прятал их, он гордился ими и с удовольствием показывал.

— Я не знаю, возможно, это важно, — слуга помялся. — Чашка пропала.

— Какая чашка?

— Любимая чашка хозяина. Красненькая. С цветочками. Каждое утро из неё чай пил.

— Как?! Та самая бесценная чашка «Бычья кровь»? Взломан сейф? Где она хранилась?

— Да нигде, у него в комнате всегда стояла. Старенькая! Её мыть надо было по-особому, он все говорил: «Смотри, Ван, не разбей, я очень сильно её люблю».

Вернулись в спальню убитого. Так и есть — на тумбочке остался белый чайник, блюдце, но чашки и след простыл. Случайный посетитель спальни и внимания бы не обратил, но Бен считал, что любая деталь достойна внимания. Несущественных не бывает. Оставалось подтвердить свою догадку. Он вернулся в комнату Сато. Японца не было, и он беспрепятственно полистал альбом, пока не дошёл до нужной фотографии. Теперь он знал, что искать. Но пока не знал где. Захватив с собой альбом, он отправился нанести визит Стивену.

Комната молодого наследника крупнейшей британской фарфоровой фабрики была полной противоположностью его собственной. Казалось, там недавно взорвался небольшой склад боеприпасов. Со стула печально свисали брюки, галстук украшал каминную полку, а сам молодой Лоу похрапывал, нежно обнимая наполовину пустую бутылку виски. Стивен не реагировал ни на своё имя, ни когда Бен потряс его за плечо, зато моментально проснулся, стоило попытаться отнять у него бутылку.

— А это, кажется, ваше, — покончив с новостями, Бен протянул ему аметист, поглядывая на левую запонку Стивена. Одно из гнёзд пустовало.

— Спасибо! — обрадовалась жертва Бахуса. — А я всё думал, где я её потерял.

— У кровати, в которой был убит ваш отец.

Очень медленно, не сразу, до Стивена дошёл смысл слов. Лицо его приобрело салатный оттенок. В целом приятный, но несколько не свойственный для этой части тела.

— Но это не я! Клянусь!

— Но ведь вы были там. Утром.

— Нет! То есть да, я был, но вечером. Я проигрался в карты, хотел денег попросить, ну, выпил для храбрости. А он обозвал меня дегенератом и выгнал. А я потом с горя надрался. Словом, всё как и всегда. И он был живёхонький!

Бен посмотрел на него с сомнением.

— Так это вы вчера крались по коридору?

— Крался? Я? Да я врезался в дверь и чуть с лестницы не навернулся. Да вот Эмили хоть подтвердит, она меня видела.

— Вы встретили Эмили ночью в коридоре?

На лице Стивена отразилась целая гамма эмоций. Сначала это была растерянность, потом смущение, потом он затряс головой, сообщил, что был пьян, мог и обознаться. Может, Эмили, а может и Ван. Долго ли перепутать. Бен махнул рукой. Со слабой надеждой подсунул ему альбом с вырезками. Надежда немедленно умерла:

— Да у отца этих чашек тысячи, разве все упомнишь?

Значит, недостатка в членах семейства Лоу этой ночью в коридоре не было. Бен вернулся в свою комнату. Не складывалась картина, совершенно не складывалась. Эта мелочь на постели подсказывала совершенно другую причину убийства. Бен уже хотел сесть за стол и выпить воды, но рука, которой он взялся за спинку стула, замерла. Он совершенно точно помнил, что оставлял стул придвинутым к столу. Он самым внимательным образом осмотрел предметы на столе. Блокнот передвинут, да и стакан стоял немного левее. Он открыл пробку графина, принюхался. Вода изменила запах. Появились нотки спирта и чего-то ещё. Чего именно, выяснять опытным путём не хотелось.

Жажда немедленно прошла. Бен спустился вниз, в гостиную. Там всё общество было в сборе. Ван принёс чай, Эмили пыталась открыть шкаф и достать чашки, Бен бросился ей помогать.

— Позвольте я помогу? Эти не подойдут?

Он достал из шкафа миниатюрные чашки в виде женских башмачков. Приметил их ещё накануне и передвинул вперёд для своего эксперимента. Эмили рассеянно дёрнула плечом, Сато вежливо поблагодарил и взял, Маргарет никак не могла найти свои сердечные капли и чай не входил в число её желаний.

* * *

С чашкой чая в руке Бен прошёлся вдоль гостиной, разглядывая сервизы и статуэтки на полках. Словно коллекция мистера Лоу интересовала его больше его судьбы.

— А вы знали, — Бен взглянул на присутствовавших с лёгкой улыбкой, — что костяной фарфор при его невероятной тонкости ещё и очень прочный? Если бросить предмет посуды ножкой вниз, он не разобьётся?

Он взял с полки блюдце, где вдоль края лениво скользил зеленоватый дракон, приподнял над столешницей и осторожно бросил. Блюдце с лёгким стуком встретилось со столешницей и осталось невредимым. Бен следил за тем, как изменились лица присутствующих. Сато изобразил вежливый интерес, Эмили явно возмущена — такой непрактичный и опасный поступок, Стивен просиял, как ребёнок, которому показали занятный фокус.

— Пожалуй, я был слишком осторожен, — беспечно улыбнулся Бен, взяв в руки алую чашку, украшенную цветами лотоса, — можно и посильнее размахнуться…

— Mei dan er! — завопил Сато, бросаясь вперёд.

— Что и требовалось доказать, — Бен осторожно поставил чашку на место. — Не беспокойтесь, я знаю ей цену. Не плохо придумано, через полчаса в доме начнёт обыск полиция, и вы спрятали её у всех на виду. Семья Майкла Лоу так мало интересовалась делом его жизни, что ещё долго ходили бы мимо, совершенно не узнавая легендарный кровавый фарфор. Мистер Сато… А вообще представьтесь. Любопытно, я примерно знаю вашу биографию, но не знаю вашего имени.

Коллекционер угрюмо молчал.

— Что вы китаец, а не японец, я понял почти сразу. Японец, который, входя в дом не снимет обуви? Японец, которого не смущает предложение пить из чашки в виде башмака? А ваш английский язык?

— Чем же он не хорош? — китаец совершенно овладел собой, манеры его изменились. Куда делась его полуулыбка и застенчивый взгляд! Сейчас перед ними сидел сильный и жёсткий человек. — Меня зовут Вэйдун. Вы всё равно теперь узнаете.

— Английский? Напротив, слишком хорош. Вы говорите как человек, в совершенстве выучивший иностранный язык. Он у вас слишком правильный. И хотя ваш словарный запас огромен, просторечных оборотов вы не знаете. Помните, как вчера мистер Лоу выразил своё впечатление от дегустации нового авторского десерта?

— Это то сиреневое фуфло, которое нам подсунули вместо приличного пирога? — живо отозвался Стивен. — Так я и вчера сказал вам и мистеру Сато… Э-э-э… Или как его там на самом деле. Фигня полная.

— И я с вами согласился, — Бен не сдержал улыбки. — А вот мистер Сато сказал, что вы правы — десерт просто божественный. Потому что абсолютно вас не понял. Вэйдун, вы ведь тот самый нищий ребёнок, у которого Майкл Лоу купил бесценную чашку за гроши? А сейчас вы приехали в Англию, чтобы отомстить и вернуть то, что считаете своим. Вы проделали длинный путь. А какой изящный ход с посылками разбитых статуэток! Напугали мистера Лоу, а потом предложили свою кандидатуру в качестве решения проблемы.

— Потому что это и есть по праву моё. Майкл Лоу обманом выманил у меня ценную вещь. И был за это наказан. Я проделал этот, как вы заметили, длинный путь ради справедливости. Я даже деньги вернул, ровно ту сумму, которую когда-то заплатили мне.

— А меня убить пытались тоже ради справедливости? Подмешали мне какое-то лекарство миссис Лоу? Раздобыть его никакой сложности — по всему дому разбросаны. Не отпирайтесь, я же передам содержимое графина из моей спальни на анализ.

— Так вот куда делось лекарство! — всплеснула руками Эмили. — Я вчера искала его по всему дому, мама никак не могла уснуть. Но свет в коридоре почему-то не горел, потом на лестнице меня едва не сбило с ног какое-то пьяное чудовище…

— Это был я! — гордо уточнил Стивен.

— Что в малых дозах лекарство, в больших яд, — Вэйдун хмуро взглянул на Бена. — А вы, мистер Солт, стояли на пути справедливости. Не нужно было вмешиваться. Это не ваша война.

— Подожди, — Стивен нахмурил брови, как делал всегда, когда чего-то не понимал. — Выходит, мой папаша кинул тебя, когда ты маленьким был?

Вэйдун кивнул.

— Майкл Лоу был хвастлив. Если бы он не фотографировался со своими трофеями, я бы никогда не узнал, что моя фамильная вещь, доставшаяся мне от предков, хранится у него. Он ещё и хвастался тем, как её раздобыл.

— Увы, — подтвердил его догадку Бен. — Все наши поступки как семена, рано или поздно дают всходы. Когда-то Майкл Лоу посадил семена ненависти, обманув ребёнка, теперь вы, мистер Вэйдун, сделали свой выбор.

Бен обернулся к притихшей семье Лоу.

— Мой вам совет — продайте эту коллекцию. Этот фарфор действительно кровавый и вовсе не из-за технологии его производства. Он не принёс счастья своему владельцу, не принесёт и вам.

Марина Харлова.
Час волка

Гигантская сосулька перегораживала Наталье дорогу. Внутри ледяного панциря она разглядела тело женщины. Почувствовав дурноту, Наталья полезла в сумку за валидолом. За спиной послышалось шарканье. Она обернулась. Неподвижные глаза с точками зрачков, оскал жёлтых мелких зубов… «Убийца!» — поняла Наталья меркнущим сознанием и свалилась в обморок.


Дмитрий Болотов вернулся с утренней пробежки, накормил кота, сварил кофе и щедро сдобрил его сгущённым молоком. Нельсон старательно вылизывался на своей лежанке. Дмитрий всю жизнь мечтал завести собаку, а пришлось приютить бездомного котёнка с повреждённым левым глазом. Но Дмитрий об этом не жалел: кот у него самостоятельный, а собаку надо регулярно выгуливать. С его-то профессией… Глаз со временем вылечили, но кличка в честь английского лорда к коту уже приклеилась.

Зазвонил телефон.

— У нас труп, — доложил дежурный по ГУВД. — Валеева выехала на место.

«Окей, Гульнара Рафиковна ничего не упустит», — подумал Дима и полез в душ. Чего он не переносил, так это запаха собственного пота. А ещё он никогда не ругался вслух матом, потому что матерящийся заика выглядит смешно.

Когда Болотов приехал на улицу Строителей, труп уже увезли в морг, но Валеева показала фотографии.

В прошлом году на центральной аллее парка городские власти поставили несколько арок, которые летом радовали посетителей оплёткой из вьющихся растений и цветов. На одной из них висел причудливый леденец, если можно так сказать про бедняжку, скованную льдом. Свет жёлтого фонаря пробивался сквозь ледяную плёнку, окружающую тело, и Дима почему-то подумал о мухе, попавшей в плен янтарной смолы.

— Никаких следов не обнаружено, — поделилась информацией начальница. — Ты же видишь, что творится.

Да уж. После ночного дождя дороги и тротуары представляли собой сплошной каток. Вот тебе и январь. Погода совсем сошла с ума.

— Сейчас хоть ходить можно, — продолжила начальница. — После осмотра места дворнику разрешили песок разбросать. Ренат вместе с участковым ведёт сейчас поквартирный обход в поисках свидетелей.

В их слаженном трио майор Валеева, сорокалетняя грузная тётка, решала организационные и правовые вопросы, вчерашний студент юрфака Дмитрий генерировал версии, почти пенсионер Ренат был рабочей лошадкой.

Болотов окинул взглядом пятиэтажки, окружающие парк с трёх сторон. Рутины много. И не факт, что свидетель найдётся. Тем более, что вдоль домов на газонах растут деревья. И хотя зимой их кроны не такие густые, как летом, однако обзор из окон они затрудняют. С четвёртой стороны к парку прилегали задворки Дворца культуры. Одним словом, место уединённое, малолюдное, особенно такой ночью, как сегодняшняя.

— Что показали камеры?

— А нет камер, — в голосе Валеевой сквозила досада.

— Как так?

— Район-то старый, вот власти и экономят. Но есть три камеры на ДК: одна на центральном входе, две на служебных. К сожалению, они ориентированы исключительно на вход-выход.

Дима переключил внимание на зевак, толпящихся за лентой ограждения. Несмотря на неприятную погоду, любопытных скопилось достаточно. Может быть, злодей вернулся на место преступления, чтобы оценить произведённый им эффект? Но кто он — мужчина или женщина? Почерк вроде мужской, уж очень прямолинейный, да и сил надо много, чтобы такое провернуть. Впрочем, это может быть и самоубийство. Неразделённая любовь?

Болотов выделил в толпе ничем не примечательные личности и «просканировал» их на предмет кровожадности. Взгляд ни за кого не зацепился. Сфотографировал зевак на смартфон: «Потом ещё раз посмотрю».

В служебном «Рафике» он изучил протоколы предварительного допроса Глеба Куприянова и Натальи Шишиной.

Глеб, 28 лет. Работает дворником. Не женат. Мать умерла. Отца не помнит. Проживает в однокомнатной квартире. Обнаружил труп и стоящую около него Наталью, когда пришёл в парк присыпать дорожки от гололёда. Он и вызвал полицию.

Наталья, 37 лет. Работает поварихой в школьной столовой, поэтому из дома выходит рано. Разведена, двое детей школьного возраста. Проживает в двухкомнатной квартире вместе с матерью.

С фигурантов взяли подписки о невыезде и отпустили.

Зеваки разошлись.

Поглаживая себя по короткостриженой голове, Болотов лениво наблюдал из «Рафика», как полицейский, обходя периметр, снимает ленту ограждения. Стоп! Дима выскочил из машины и присел на корточки возле предмета, мимо которого только что прошёл служивый. На земле ярким пятном выделялось перо нежно-розового цвета. Такие перья не оставляют городские пернатые. Тогда откуда оно здесь взялось? Что за птицу просмотрел Дима среди зевак?

Взглянул на фото. Вот! Фифа в короткой норковой шубке-разлетайке. Но кто она такая? Поди теперь узнай! С досады очень хотелось послать кого-нибудь к чёртовой бабушке, да покрепче, но Дима никогда не ругался матом вслух.

Днём в полицию поступило заявление от гражданки Ильиной Марии Фёдоровны о пропаже дочери Анастасии. Провели опознание, и личность повешенной стала известна.

А вскоре оперативники получили заключение патологоанатома. Жертву сначала в районе 12 часов ночи задушили, потом около 3 часов утра повесили. Зачем преступнику надо было так рисковать? Наслушался сказок про «час волка» или кому-то оставил послание?

Анастасия Ильина была примой, теперь уже бывшей, театрального кружка при Дворце культуры. Из афиши на сайте ДК Болотов узнал, что на днях состоится премьера спектакля, посвящённого творчеству Александра Вертинского.

В одном из эпизодов на сцене появилась актриса с розовым боа на шее и оставила на подмостках несколько перьев, которые легко слетали с китайской подделки при каждом взмахе руки актрисы. Это была Злата Мухина. Пепельного цвета волосы, глаза с поволокой. Где-то подобную красоту Дима уже видел. Но где? Кого Мухина напоминает ему своей внешностью?

После спектакля Болотов убедился, что у Златы та самая шубка-разлетайка. Зная, что его нос с горбинкой произведёт на девушку впечатление, он навязал ей своё знакомство и проводил до дома. Жила она на улице Строителей, но в противоположном от парка направлении. Дима раскрыл своё инкогнито, и Злата не стала отрицать, что стояла в толпе зевак в тот день. Она накануне забыла в ДК свой телефон и пришла пораньше, чтобы его забрать. А тут такое творится… Какие у неё были отношения с Ильиной? Да никакие! Каждая сама по себе. Но бедняжку жалко. Такая жуткая смерть!

Экспертиза показала полное совпадение перьев с места преступления и со сцены, а на телефоне Мухиной были только входящие звонки.


Попав к дворнику Куприянову в квартиру, Болотов был озадачен обилием чайных сервизов, заполнявших полки полированной стенки ещё советских времён.

— К-коллекционируете сервизы, Глеб П-петрович? — поинтересовался Болотов у хозяина и округлым движением показал на посуду.

— От матери осталось. В девяностые на фабрике вместо зарплаты выдавали.

Из-за странной манеры Куприянова говорить, почти не разжимая зубов, Дмитрий с трудом понимал его.

— А это? — Болотов вертел в руках статуэтку обнажённой женской фигуры из белого глазурованного фарфора. На цоколе клеймо из синих перекрещенных мечей. Антикварный фарфор. Однако! — Тоже выдали в к-качестве зарплаты?

— Нет. Это бартер.

Услышав давно забытое слово, Дмитрий удивлённо приподнял брови: «Посмотрите, как интересно! Оказывается, у нашего дворника богатый словарный запас!»

— На что вы её обменяли? У к-кого? Г-где?

Болотов в упор посмотрел на хозяина. Тот сидел, уставившись в одну точку и крепко сжав руки-лопаты коленями. Ну и лицо у него: немигающие серые глаза с точечными зрачками и рот с жёлтыми зубами в застывшей улыбке. Пренеприятнейший тип!

— У соседки.

— Что з-за соседка?

— Жила тут в подъезде одна бабка. Татьяна Витальевна Биркина. Я рыбу ей приносил. Очень она любила рыбку-то поесть…

Из-за длинной фразы, произнесённой монотонным голосом, у Дмитрия заломило виски.

— Ж-жила? Она, что же, умерла?

— Ну да. Старая была. Фронтовичка.

— А п-причём здесь статуэтка?

— Так бабка мне её вместо денег дала.

— У неё не было д-денег, чтобы расплатиться за рыбу?

— Я с неё денег не брал, мне своих хватает.

— З-зачем же она вам статуэтку отдала?

— Не знаю…

— И вы не отказались?

— Я её не просил. Она сама. Вещь красивая. Мне нравится…

Болотов сфотографировал статуэтку со всех сторон. Она действительно притягивала взгляд — не поспоришь.

Когда на планёрке у Валеевой Болотов доложил о результатах своей беседы с фигурантом, Равиль вспомнил, что во время первичного обхода пятиэтажек в поисках свидетеля он попал в квартиру ещё одного сумасшедшего коллекционера — фаната Владимира Высоцкого, некоего Ахмета Файзуллина. У него не квартира, а музей известного советского барда.

— Кстати, — Равиль порылся у себя в блокноте. — Файзуллин работает мясником на рынке, 53 года, живёт один.

— Фанат Высоцкого, говоришь…

Дмитрий понял, кого ему напоминала Мухина. Он загуглил портрет одной известной в прошлом веке актрисы и вывел его на экран. Потом подошёл к стенду, на котором были визуализированы все выявленные обстоятельства убийства Ильиной, снял фотографию Мухиной, расположил её рядом с портретом, и все увидели очень близкое сходство обеих женщин.


Вечером Дмитрий сначала накормил кота консервами, вычистил лоток, потом занялся собой. Он поужинал и простимулировал уставший мозг банкой сгущёнки, которую медленно смаковал маленькими глоточками, пока Нельсон устраивался у него на коленях.

Дмитрий положил перед собой схему, начатую им ещё в первый день расследования и постепенно наполнившуюся изображениями Нельсона в разнообразных позах и с разными выражениями на морде. Вот Шишина с круглыми от ужаса глазами, вот Куприянов с метлой, вот Мухина с боа на шее, а вот и два новых персонажа — Файзуллин с гитарой и Биркина с автоматом. Пока их всех объединяют только два момента: во-первых, то, что они стали интересны оперативникам в связи с убийством Ильиной — кот под аркой в центре, во-вторых, все они, кроме Ильиной и Мухиной, живут в одной и той же пятиэтажке около парка. Дмитрий соединил силуэты котов на схеме линиями одним способом, другим, третьим… Каждый раз возникали пустоты, которые он заполнял вопросительными знаками. И вопросов оказалось больше, чем ответов, но хотя бы стало понятно, куда двигаться дальше.


Файзуллин произвёл на Болотова сложное впечатление. Ростом с Дмитрия. Несмотря на возраст, с узким как лезвие станом. С ярко выраженными восточными чертами лица. Казалось бы, красивый мужик, но… Слишком быстроглазый. И на каждом слове «Иншалла». Короче, хитрый и скользкий, как куски мяса, на которые он разделывает туши. В ночь убийства ночевал у напарника по цеху Руслана: праздновали день рождения Владимира Семёновича Высоцкого. Руслан тут же алиби Файзуллина подтвердил.

Покинув территорию рынка, Болотов наведался в ДК. Никто из членов труппы и работников учреждения культуры Файзуллина не опознал.

Пусто! Сыщик мысленно выстроил замысловатую словесную конструкцию, но вслух ничего не сказал, потому что никогда не ругался матом.


Воскресным днём Дмитрий скользил по лыжне, энергично работая палками. Сегодня ему не давал покоя один момент: патологоанатом обнаружил у Ильиной на среднем пальце правой руки след от укола.

«Уколола швейной иглой», — пояснила мать девушки. Сама Мария Фёдоровна этот момент не видела, поскольку была на кухне. Услышав громкое «Ой!», она заглянула в комнату: Настя сидела на диване и сосала палец. На коленях дочери лежал чулок, а на столе швейные принадлежности. Больше ничего не заметила. Ну, разве что на диване рядом с дочкой лежал букет в яркой обёртке. Мария Фёдоровна поставила его в вазу, потом приняла таблетку снотворного и до утра не просыпалась. Когда на следующий день Настя проигнорировала все её звонки и не вернулась домой, Мария Фёдоровна забила тревогу. «И да, вот ещё что, — зазвучал в Диминой голове голос старушки. — Пудель Рудик куда-то запропастился. Серенький такой. Настенька всегда выгуливала его на ночь».

Болотов выехал на край глубокого оврага. Лыжня наискосок спускалась со склона на дно и дальше уходила в сторону Камы. Он решил передохнуть. Метрах в пятистах позади него двигался кто-то ещё. Чтобы не мешать, Дима отступил в сторону на пару шагов и снова задумался.

Что если среди цветов Настя обнаружила карточку, которую туда спрятал поклонник? И в этой карточке была закреплена отравленная игла? Да нет, бред какой-то! В таком случае в крови Ильиной этот яд обнаружили бы. Хотя яды бывают разные… Тут картинка неожиданно перевернулась, и Дмитрий кубарем покатился вниз, рассыпая искры из глаз и теряя лыжные палки.


Ночью на груду рыхлого снега набрёл голодный бродячий пёс. Он разгрёб лапами лунку и ухватил зубами вкусно пахнущую мясом плоть.

Болотов очнулся от боли и резко дёрнул рукой, в которую вцепилось какое-то рычащее существо. «Волк!» — ударило в голову. Отпускать добычу зверь не спешил, и несколько минут Дима потратил на то, чтобы вырваться из вонючей пасти. Наконец оглушённый ударом пёс отбежал в сторону и стал ждать, что будет дальше.

Было темно. Над головой шумели сосны.

Дима прислушался к своему телу. В затылке сидела тупая боль. Правое колено распухло и не сгибалось.

И телефон разрядился.

Склон, на который ему предстояло забраться, был вершиной вровень с макушками сосен. Как его преодолеть без палок, с порванной связкой и головой, в которой поселилась карусель?

Преодолел. Не с первого раза и не со второго, но куда ж деваться?

Уже дома, сидя в кресле с намотанным на повреждённое колено эластичным бинтом, кружкой исходящего паром «фервекса» и мурчащим Нельсоном на плече, Дмитрий вспомнил, какая мысль у него блеснула перед тем, как мощным ударом в спину его столкнули в овраг. Отравленная игла в букете! Он тут же позвонил Равилю и попросил ещё раз навестить мать Ильиной.

Кстати о толчке в спину. Его ударили будто лопатой. Лопатой… Что-то вертелось у Дмитрия в уме… Ну конечно! Именно о лопате он подумал, когда беседовал с дворником Куприяновым и обратил внимание на его кисти, непропорционально большие по сравнению с низким ростом и короткими ногами. Надо выяснить, где он был вчера, когда Дмитрий летел в овраг вверх тормашками. Пришлось ещё раз беспокоить Равиля.

К вечеру понедельника коллега установил, что в букете, бережно хранимом матерью Ильиной, ничего не обнаружено, а у Куприянова на момент прогулки Димы по лесу алиби. Он в это время рыбачил с другими любителями подлёдного лова на Каме.

В схему сыщик добавил кота с рыбой в лапах.

Пока Болотов несколько дней восстанавливался после травмы, настойчивые поиски свидетелей привели Равиля к маргиналу, который в ночь убийства Ильиной вылез из подвала справить нужду и видел, как какой-то хмырь заталкивал в машину девушку, выгуливающую собаку. Про то, что пуделя он потом поймал и съел с бездомными приятелями, маргинал умолчал. Самое ценное в его свидетельстве было то, что он запомнил номер машины. В ГИБДД сообщили, что эта машина числится в угоне. Заявитель — Файзуллин А. Бинго? Вовсе нет. Дата заявления — за день до убийства.


Куприянов, Мухина, Файзуллин… Все подозреваемые отвалились, словно спелые груши с плодового дерева. И версия с отравленной иглой не подтвердилась… Кстати, а что у нас с Т. В. Биркиной?

Так… Татьяна Витальевна Биркина, 1926 года рождения, ветеран ВОВ, ранена в боях за Потсдам в апреле 45-го, комиссована. Статуэтка с клеймом, видимо, её военный трофей. Знаменитый немецкий мейсенский фарфор, автор Роберт Ульманн, на аукционе можно продать за полторы тысячи евро. Не хило. Куприянов явно не подозревает, каким обладает богатством. А сама-то старушка знала об этом?

В беседе с соцработником Руфиной Сысоевой, которая помогала Биркиной последние два года, Болотов выяснил, что старушка была очень слаба, из дома не выходила, но интерес к жизни не теряла, особенно к жизни других людей. Поэтому большую часть времени проводила у окна с биноклем в руках. Умерла во сне. «Почитай, сразу же после того страшного убийства, помните? Когда артистку-то в парке повесили. Татьяна Витальевна сильно переживала по этому поводу. Расхворалась. И через неделю померла. Статуэтка? Была такая. Она её дворнику подарила. Да… С войны привезла. Рассказывала, что в каком-то брошенном поместье квартировали там, в Германии-то. И на комоде, мол, она стояла. Целёхонькая, только в пыли вся. Ага… Ну, Татьяна Витальевна в вещмешок-то её и сунула, на память как бы. Да…»

Интересно, почему это старушка так распереживалась по поводу Ильиной, с которой не была даже знакома? Дмитрий пририсовал на схеме коту, символизирующему Биркину, бинокль. Может быть, она стала свидетелем подвешивания тела Ильиной к арке?

Дмитрий взялся за телефон.

— Руфина, а к-когда Биркина передала К-куприянову фигурку: до или после убийства?

— После.

Почувствовала, что умирает, и решила отблагодарить? Но почему не деньгами? Это было бы гораздо логичнее. Где Куприянов и где аукцион, на котором можно продать статуэтку? Что-то не сходится.

— Скажите, а ваша подопечная боялась к-кого-нибудь?

— Да с чего бы, мил человек? Она ведь на фронте была. Через такие страсти прошла, ой, что ты… Хотя… врать не буду, не знаю. Может, и боялась кого, но мне об этом ни разу не обмолвилась.


Пришло сообщение об исчезновении Мухиной. Она перестала отвечать на телефонные звонки. Квартиру актрисы вскрыли, но в ней никого не обнаружили. Похищение? Убийство?

Колдуя над своей схемой, Болотов задумался: «Во время беседы на рынке Файзуллин, глядя на фотографию Мухиной, даже не заметил, что она как две капли воды похожа на Марину Влади — возлюбленную Высоцкого. По словам Равиля, в квартире Файзуллина на стенах висит штук пять портретов знаменитой француженки. Странно! Не означает ли это, что Файзуллину есть что скрывать и его напарник Руслан ввёл нас насчёт алиби в ночь на 25 января в заблуждение? Надо познакомить этого Руслана с уголовным кодексом».

Узнав, что за дачу заведомо ложных показаний его ждут в лучшем случае два года исправительных работ, а в худшем удовольствие быть подвешенным на мясной крюк лично товарищем оперуполномоченным Болотовым, Руслан разговорился.

Ахмет-ага — богатый человек и щедро заплатил за ложное алиби. На самом деле в ту ночь Руслан спокойно спал в своей постели, а чем в это время занимался уважаемый Ахмет, Руслан понятия не имеет.

Попросив Равиля выяснить, не подкупил ли мясник и сотрудника ГИБДД насчёт даты угона автомобиля, Болотов поехал к Файзуллину домой. Дверь хозяин не открыл, а соседка, выглянув на шум, сообщила, что видела в окно, как Ахмет с рюкзаком за плечами ушёл в сторону Камы.

Приехав на берег реки, Дмитрий рассмотрел в наступающих сумерках чёрную одинокую фигуру, идущую по льду в сторону заброшенной деревеньки на противоположном берегу. Болотов прикинул расстояние, доложил обстановку Валеевой и поехал через Каму по мосту, рассчитывая появиться в деревне одновременно с путником.

Оставив машину на дороге и прячась за деревьями, Дмитрий побежал к чернеющим невдалеке домам. Снег был достаточно слежавшимся, и Болотов двигался быстро. Однако державшийся настороже Файзуллин заметил его и рванул вдоль берега на конец деревни: там начинался подъём. Оказавшись выше оперативника, Ахмет получал преимущество.

— Стой! Стрелять буду!

Болотов прицелился, выстрелил и промахнулся. Ещё выстрел. Файзуллин упал на колени и вдруг… исчез. Не успев осознать странное шуршание под ногами, Болотов полетел вниз сквозь снежное облако и жёстко приземлился на лёд. Повреждённое колено отозвалось резкой болью.

Шагах в двадцати от него в полынье барахтался Файзуллин. Закидывал ногу на край, но тот ломался под его весом. Увидев Болотова, он дал себе передышку и молча смотрел на оперативника.

«А мент-то оказался живучим, — вяло подумал Ахмет. — Плохо я тогда в лесу рассчитал удар, а то валяться бы ему в сугробе со сломанной шеей до самой весны…»

Мысли были такие же тяжёлые, как и всё, что было надето на нём. Одежда намокла и тянула вниз. Ещё несколько минут в ледяной воде, и всё разрешится само собой.

— Г-где ты прячешь Мухину? Зачем ты убил Ильину? — крикнул Дмитрий.

— Я не знаю этих женщин…

— Скажи, и я т-тебя вытащу.

— Просто вытащи… Я тебе заплачу… Много… Иншалла…

— Много, г-говоришь… — пробормотал Болотов. — Ну что ж, ты мне сполна заплатишь, мерзавец… Чистосердечным признанием…

Он подполз к полынье поближе, снял с себя шарф, один его конец намотал на руку, другой кинул утопающему.

— Держи!

У Файзуллина уже не осталось сил, но он всё-таки сумел ухватиться за конец, Дмитрий потянул. Казалось, что мясник весит целую тонну. И вот, когда он на полкорпуса уже был на льду, тот обломился в очередной раз, Файзуллин с головой ушёл под воду и больше не вынырнул. Дмитрий вытянул шарф. На отяжелевшем от воды конце болталась перчатка.

Чуть позже строения в деревне прочесали и нашли полумёртвую Злату.


Болотов пришёл к Мухиной в больницу, где она лежала с двусторонним воспалением лёгких. От былой красоты ничего не осталось. Перед ним сидела на кровати измождённая худая женщина лет на десять старше той, на шее которой он увидел когда-то нежно-розовое боа.

Выслушав просьбу Дмитрия, она что-то для себя решила и откровенно рассказала сыщику обо всём, что знала о Файзуллине.

— Когда в 1975 году московский Театр на Таганке приехал в их городок на гастроли, — начала она свой рассказ, глядя в окно, — Ахмету было всего шесть лет. Артисты шли из гостиницы во Дворец культуры по улице Строителей, на их пути собирались горожане и просили Высоцкого что-нибудь спеть. Сопливый и чумазый татарчонок чем-то привлёк внимание барда, и отхрипев про привередливых коней, он водрузил ему на голову свою кепку. Ахмет сохранил реликвию и, повзрослев, стал пристально следить за карьерой поэта. Коллекционировал магнитофонные записи его концертов, чуть не умер от горя вместе с ним в восьмидесятом году и ждал… ждал свою Марину Влади.

Злата зябко передёрнула плечами и плотнее запахнула на себе халат.

— Когда он увидел моё изображение на афише ДК, я показалась ему абсолютным двойником Влади. Он подошёл ко мне на улице, мы познакомились. Я не оттолкнула его, но и не приблизила, стеснялась его возраста и профессии. Но интуитивно чувствовала, что Ахмету это даже нравится: скромница, недотрога, так и должно быть. Что скрывать — мне такое поклонение льстило. И тогда мне пришла в голову мысль: устранить с его помощью Анастасию Ильину, свою главную соперницу по сцене.

Мухина тяжело закашлялась.

— Извините… Я попросила Ахмета об «услуге» и намекнула на щедрое вознаграждение. Намёк, конечно, был не про деньги — откуда у меня такие деньги? А о последствиях я тогда не задумалась. Так, пошутили и забыли. Господи, какая я была дура!

Мухина обхватила голову руками и замолчала. Болотов терпеливо ждал, когда закончится приступ раскаяния.

— Файзуллин мою просьбу принял всерьёз. Но вместо того, чтобы всё сделать по-тихому, он выставил труп на всеобщее обозрение. И смаковал передо мной подробности, идиот. Сначала он хотел передать Ильиной букет с подложенной в него отравленной иглой, якобы от тайного поклонника, но потом от этой идеи отказался. Он приготовил хлороформ, дождался, когда Ильина выйдет гулять с пуделем, и затолкал её в свою машину. Собака ещё долго бежала вслед и лаяла на весь микрорайон. Ну и на подкуп нужных людей денег не пожалел: с его-то профессией мог позволить себе многое. Хвастался, что всё сделал чисто, без хвостов.

Пришла медсестра и принесла таблетки. Попросила Болотова не задерживаться: скоро у больной вечерние процедуры.

— Когда я узнала, что случилось, пришла в ужас, — продолжила Мухина. — Попросила Ахмета больше меня не беспокоить. Он не понял, стал меня подкарауливать на улице. Прилип ко мне как банный лист. Ну и однажды терпение у меня лопнуло — я обозвала Ахмета гоблином. Видимо его восточная природа тут же возобладала над разумом, и он решил повторить историю с Ильиной. Затолкал меня в машину, усыпил и куда-то повёз. Очнулась я на земляном полу и в темноте…

Болотов дал прочитать Мухиной свои записи. Она их подписала и тихо спросила:

— Что мне за это будет?

— Если суд квалифицирует ваши действия как подстрекательство к убийству, то от восьми до пожизненного…


Однажды Диме приснился сон, в котором он превратился в лилипута, проник в отверстие огромной по сравнению с ним лежащей на боку скульптуры и пытался поймать там Нельсона, то взбираясь на холмы, то скатываясь в извилистые овраги.

Утром Дмитрий ещё раз пересмотрел фотографии статуэтки. Узкое прямоугольное со скруглёнными углами отверстие на цоколе и пересекающая его наискосок светлая черта. Внутри явно что-то есть! Как он мог такое пропустить? С языка так и просились циничные слова, но Дима никогда не ругался вслух матом.

Он приехал с Равилем к Куприянову, взял в руки статуэтку и потряс её. В отверстии вновь что-то виднелось. В присутствии понятых изъяли свёрнутый в трубочку и примятый до плоского состояния листок бумаги. На нём прыгающим почерком было написано, что в ночь на 25 января Ахмет Файзуллин из шестнадцатой квартиры совершил в парке убийство. Графологическая экспертиза показала, что почерк принадлежит Т. В. Биркиной. Ай да Татьяна Витальевна! Видимо, в час волка старушку мучила бессонница, вот она и стала свидетелем страшного события.

«П-почему не сообщила органам, спрашиваешь? К-к сожалению, мой д-друг Нельсон, — сказал Дмитрий, почёсывая кота за ухом, — мы об этом уже н-никогда не узнаем».

Примечание. Описываемые события вымышлены. Совпадения случайны.

Галина Ярось.
Смерть в подарок

У неё не было глаз.

Спутанные пряди волос накрыли румяное лицо, но провалы были видны. Она лежала на красном шёлке в рваном, когда-то белом платье. В грудь глубоко воткнута ржавая кованая игла.

На кой чёрт я открыл этот ящик?!

Данила присел на корточки рядом со старинным деревянным сундучком, который только что доставил ему курьер. Говорил же дед: «Не открывай, если не знаешь, что внутри». Потрогал защёлку-замочек на крышке. Латунная. Погладил ладонью ткань внутренней обивки. Надо же, шёлк. Отбросил в сторону обрывки дерюжки, кукла теперь была видна целиком. От чёрной макушки до кожаных ботиночек.

Когда-то роскошная и, наверное, очень дорогая. Деланная явно не для детских игр, а для дамских гостиных. Из тех, что выходят окнами на центральные проспекты столиц. Кому пришла в голову идиотская затея прислать её вот так на ночь глядя в их с дедом дом на окраине Пскова?

Данила рассмотрел поближе обрывок дерюги. Холстинки-то домотканые ещё. Что общего у них с шёлковой роскошью сундука? Он поймал себя на том, что избегает прикоснуться к кукле. «Что человеком сделано, дурным быть не может», — вспомнилась ещё одна дедовская мудрость, и Данила решительно вынул куклу из сундука.

— Смело живёшь, Данила-мастер, двери не запираешь.

Он вздрогнул и испуганно посмотрел в кукольное лицо. Застывшее, фарфоровое, безглазое. Сзади кто-то расхохотался. Звонко, громко, ничуть не заботясь о ночной тишине. Порыв свежего ветра донёс до него аромат лаванды и чуть-чуть цитрусовых.

На пороге распахнутой настежь в сад двери стояла Нина.

— Как тебе моя Пандора? — Нина кивнула на куклу, проходя в комнату и быстро оглядываясь по пути: диван со смятой постелью, самодельные книжные полки, стол с неубранной посудой. Не нашла, где присесть, осталась стоять. — Возьмёшься реставрировать?

Данила наклонился положить куклу обратно в сундук, выигрывая время и заставляя своё сердце биться пореже. Ткнул пальцем в переносицу, поправляя очки:

— Я по фарфору ещё не работал.

— Брось, все же знают, что твой дед был лучшим мастером. Наверняка и тебя научил. А мне срочно надо. Выставку открываю в своей галерее. Слыхал?

Ещё бы он не слыхал. Однокурсники уже какую неделю только и обсуждают, что Нинкин батя подарил доченьке в честь защиты ею диплома готовый бизнес — выставочную галерею, да не где-нибудь, а у самого Крома.

— Когда выставка?

Нина обрадованно улыбнулась:

— В том-то и дело, что от тебя будет зависеть, Даня.

Он-то думал, что Нина и знать не знает, как его зовут, а она, оказывается, и прозвище помнит — Данила-мастер, и имя, которым он только близким друзьям позволяет себя называть.

— Я хочу арт-перформанс на открытие сделать, ну ты понимаешь: немного театра, немного интерактива со зрителем, а арт-объектом у меня будет она — Пандора. И весь перформанс в виде хоррора, чтобы страшно стало всем до жути.

Данила глянул на куклу, лежащую у ног. Глаз нет. Иголка эта…

— Кто её так?

— О! Это жуткая история. Слушай, у тебя есть чего-нибудь выпить? Короче, дело было в конце девятнадцатого века. Здесь у нас, в самой глухомани под Себежем, в одном богатом имении жила дворянская семья. Не то литовцы, не то шляхтичи по фамилии Корсак. Когда старшей дочери Анеле исполнилось 16 лет, просватал её отец в жёны какому-то русскому князю. Из очень-очень знатного рода. Не знаю уж, почему папаша так торопился. То ли жених старый был, боялись, помрёт. То ли нуждающийся, боялись, кто другой уведёт ради титула. А может, и любовь была, история это умалчивает.

Данила открыл холодильник. На пустых полках обнаружил старый кусок сыра, недопитую бутылку сухого белого и миску со свежей малиной, вечером только собирал. Смахнул с обеденного стола грязную посуду и крошки. Достал мамины хрустальные фужеры, разлил вино. Нина, не прерывая рассказа, глотнула, чуть скривилась, зависла пальцами над тарелкой с кусочками подсохшего сыра, не рискнула взять и закинула в рот целую пригоршню малины.

— Короче, имя князя неизвестно. Но по деревням в тех местах до сих пор рассказывают байку о кукле-убийце, которую он привёз в подарок своей невесте. Вот о ней, — Нина ткнула пальцем в сторону сундука. — Анеля так полюбила куклу, из рук не выпускала, а за неделю до свадьбы внезапно заболела чем-то страшным и умерла. Куклу отдали её младшим сёстрам. Через несколько дней и они скончались в ужасных мучениях. Вот тогда-то местная ведьма и определила, что кукла не простая, а заговорённая на смерть.

— А как она у тебя оказалась? — Данила подкинул фразу в беседу, словно полено в костёр. Он наслаждался, наблюдая, как двигаются её пухлые розовые губы, измазанные малиновым соком, как она нетерпеливо отбрасывает в сторону чёрные прядки, что выбились из косы и лезут в лицо.

— Так та ведьма была моей прапра, короче, какой-то там прабабкой. Недавно этот сундук в её деревенском доме нашли, ну я и вспомнила эту историю. Классно же будет открыть выставку старинных кукол настоящей Пандорой, да ещё и с таким кровавым прошлым?

— А почему ты её Пандорой зовёшь?

— А ты что, ящик не видел? — Нина захлопнула крышку сундука и развернула его задней стенкой к свету. В углу была прикреплена медная жестянка с витиеватой гравировкой — Pandora. — Вот. Знаменитый парижский Дом модных кукол.

* * *

Данила распахнул окна в сад. Запах лаванды и чуть-чуть цитрусовых стал слабее. Перетащил сундук в мастерскую. Весь дом, по сути, был одной сплошной мастерской. Так ещё при деде сложилось. Комната для приёма гостей, здесь же спали, ели, а все остальные территории — не для посторонних. Вытащил куклу, усадил на рабочий стол, сам забрался с ногами в продавленное дедовское кресло. Так, что у нас тут?

Правое ухо утрачено, мизинца на левой руке нет, носки ботиночек погрызены крысами, каблуки в порядке. Невкусные, что ли? «Ну, как чинить думаешь? Осколки есть? Глянь в ящике», — голос деда привычно появился, как только Данила взялся за работу.

Он с детсада знал, что не такой, как все. Запоминал всё быстрее других и навсегда, считал без калькулятора, иностранные языки «вспоминались» легко, как родные. На словечко «аутист», которым его пытались дразнить в школе, не обижался. И поэтому совсем не удивился, когда после смерти воспитавшего его деда однажды услышал в голове родной голос, распекавший за неправильно разведённую мастику. Теперь дед всегда был с ним, стоило только задуматься или приняться за общее любимое дело по починке сломанной вещи.

— Даже пыли фарфоровой не осталось, — сообщил Данила деду, — пусто в сундуке. Думаю, налепить что-то взамен утраченного. Глина полимерная пойдёт?

— Допустим. Дня три, не меньше, на лепку и просушку уйдёт. Потом покраска.

— Волосы ещё… — Данила встряхнул куклу. Под всклоченными чёрными кудрями в голове у неё что-то забренчало. Глаза? Скорее всего, наверное, провалились внутрь. Или кто-то специально выдавил? Как их теперь доставать? Туловище мягкое, надо бы платье снять, проверить, но эта игла… Он поискал на полке плоскогубцы.

— Погодь, Данила, с такими вещами не шутят. Вишь, игла не простая. Тут бы знающего человека позвать, кукла-то колдовская.

— Ладно тебе, дед, пугать. — Данила ухватился покрепче за старую железяку, выдернул со второй попытки. Крепко сидела ржавая. После неё осталась рваная рана. Как на трупе.

* * *

Ночью Данила проснулся от громкого звука. Что-то случилось в мастерской? Или во сне? Он давно привык первым делом прислушиваться к себе, а потом уже искать причину беспокойства во внешнем мире. В доме стояла абсолютная тишина. И тут он услышал быстрое лёгкое поцокивание. Когти? Каблуки?!

Какие, к чёрту, каблуки?! У неё же ботинки… Сел в постели. Звуки шагов смолкли. Нащупал выключатель. Свет залил комнаты. Тихо. Заставил себя подняться и босиком шагнул к дверному проёму в мастерскую.

У самого порога валялся любимый дедов деревянный идол, который всегда жил на полке над его рабочим столом — увесистый сосновый чурбан. Дальше, в осколках разбитых фужеров и пятнах крови на полу, лежала кукла с расколотой на две части головой. Улыбающееся лицо уставилось на него пустыми глазницами. Скальп чуть в сторонке.

За спиной хлопнула створка открытого окна. Данила вздрогнул. Сквозняк? Поёжился и опустился на колени, к кукле.

Чёрные стеклянные глаза с пушистыми, загнутыми вверх ресницами отлетели под дедовское кресло и, к счастью, не разбились. Даже не треснули при падении. Наверное, волосы смягчили удар. Хорошо, теперь проблема с их извлечением отпала, но вот заднюю часть головы, на которую они крепились, придётся полностью менять. Может, проще будет отлить новую черепушку полностью да расписать? Но это будет как бы уже совсем другая кукла… Понравится ли Нине?

— Ты профессиональный реставратор, — заворчал дед, — не ради коммерции работаешь. Твоё дело предмет сохранить таким, каким его мастер сделал. Лицо у куклы ведь живое?

— Живое.

— Ну, так и нечего думать. Затылок соберёшь и склеишь, под волосами трещины видно не будет, тут вопросов нет, ухо и пальцы глиной починишь. А кто её сделал-то? Глянь на задней части черепа, может, мастер клеймо своё оставил.

Мастер клеймо оставил и даже не одно. На фарфоровом черепе была вдавленная в глину надпись LimogesFrance и ещё две буквы в скобках — I. и L.

— Ага. В Лиможе отливали красавицу, а в скобках это кто? Глянь-ка в Гугле. Парижские кукольные мастера покупали головы из Лиможа с условием, что на них будут стоять их инициалы.

— Нет никого с такими инициалами. Леон Приёр, Жульен Бальруа есть, а на I и L нет.

— А фирма «Пандора» есть?

— Гугл такого бренда не знает. Но зато куклы-пандоры ему хорошо известны. Ещё в семнадцатом веке первые появились. Дед, знаешь про таких?

— Впервые слышу. Я же не девочка.

— А это и не для девочек совсем, а для их мам мастера трудились. Вот, слушай: куклы-пандоры впервые появились во Франции. Они служили для рекламы модной одежды. Купить их могли позволить себе только королевские семьи и аристократы. Пандорой куклу назвали в честь героини древнегреческой мифологии, которая открыла запретный сундук из-за любопытства и выпустила в этот мир множество несчастий. К куклам прилагался целый гардероб: сундучки с одеждой, духи и аксессуары. В девятнадцатом веке их заменили журналы мод.

— Ну так, значит, и другие мастера, кто одежду шил или обувь, должны были свои отметки оставить.

Данила достал лупу и приступил к исследованию кукольных нарядов. Так, на одном ботинке есть оттиск какой-то, но невнятный, не разобрать. Платье тоже без лейблов. А вот камея какая интересная! Серебро, внутри что-то жуткое серо-чёрное, но вырезано мастерски. Символ какой-то. Вроде видел такой. На кукольном браслете тот же самый камень и рисунок повторяется.

— Есть, дед, нашёл ещё одно клеймо на серебряных украшениях — Лавуан.


Сундук внутри сохранился отлично. Не то что сама кукла. Как будто их эти десятилетия хранили отдельно друг от друга. «Тут ремонта особого и не нужно, — проснулся дед в голове, — так, почистить, подшлифовать снаружи дерево. Ткань проверь, не разошлись ли швы».

Данила чертыхнулся, никогда не любил, когда дед вот так начинал поучать, как маленького. Но пальцы уже побежали ощупывать тонкие швы и складки драпировки. На самом дне наткнулись на какой-то неудобный выступ. Дощечка какая-то оторвалась, что ли? Тут же почувствовал прореху в ткани. Большую, как специально сделанную. Свободно входит ладонь. Через неё и вытащил то, что лежало на дне — небольшую, в кожаном переплёте рукописную книжечку. Дневник?

«Богиня моя, если бы я знал, какие испытания готовит мне судьба в России, никогда не покинул бы Париж».

Французские фразы мелкой вязью покрывали пожелтевшие страницы. Данила с трудом разбирал: «Ты представить себе не можешь, в какой глуши я оказался. Вокруг дремучие леса и озёра. Бездорожье полное. Я даже письма не могу тебе отправить. Мой будущий тесть г-н Корсак сказал, что не станет каждый день гонять лошадь в уезд на почту.

Семейство, с коим мне предстоит породниться, скажу тебе, самого простого свойства. Корсак хоть и вписан в дворянскую книгу, держит кирпичный заводик. Анеля, с которой мне предстоит встать к венцу, выросла без гувернантки. Никаких манер. Я с ужасом думаю, как привезу её в парижские салоны. Невеста моя  сущий ребёнок, не выпускает из рук куклу, твой презент, а ещё носится целый день с красками. Представляешь, любовь моя, она берёт уроки живописи у своего дальнего родственника, местного художника г-на Васильчикова, молодого человека, из тех, что носят один сюртук круглый год. Впрочем, картины его совсем недурственны. Он даже начал писать портрет моей Анели в тех самых украшениях, что ты дала мне с собой из Парижа.

Ах, если бы не моё положение, разве оказался бы я здесь в такой роли? Ну почему Господь не устроил так, чтобы приданое жены давалось без самой жены?

Решил писать тебе в эту книжечку, раз письма не могу послать. Вот будет тебе доказательство того, что думаю о тебе постоянно. Преданный тебе, твой N.N.».


Уже под утро, закончив читать дневник князя — жениха несчастной Анели и борясь с надвигающимся приступом головной боли, вполне ожидаемым после такой-то ночки, Данила послал Нине эсэмэску: «Для куклы нужны новые волосы. Чёрные. Лучше человеческие».

И закрыл глаза, покорно ожидая сумасшедшего вихря обрывков мыслей, фрагментов образов и странных фантазий своего мозга, которые всегда сопровождали боль.

Сначала появилась крыса. Жирная, серая, держащая в лапках ботиночек куклы. Потом возникла башка дедовского деревянного идола, напялившая на себя скальп Пандоры, а потом понеслось на бешеной скорости: Нинина пухлая губа с капелькой малинового сока, кисть куклы без мизинца, гладь озера с отражёнными в тёмной воде остриями елей, чернильное пятно на жёлтой странице, старинное перо, выводящее N.N. На самой границе сознания, уже готового отключиться, Данила увидел со спины девушку у зеркала, примеряющую на себя серебряные украшения куклы. Камею с вырезанной по чёрному камню странной фигурой. Что-то похожее на человека с опущенными руками и головой в виде петли.

* * *

— Ну ты и поспать… Вставай, лежебока-мастер! — Данила вылез из-под простыни. Соломенные длинные его волосы стояли дыбом, заспанные глаза сощурились на яркое солнце, худые, обгоревшие на пляже плечи покрыты розовыми заплатками. Нащупал очки, провёл пятерней по шевелюре, накинул рубаху.

Нина стояла руки в брюки, как всегда, великолепная, насмешливо и чуть скептически оглядывая и его, и пыльную, давно не мытую комнату. Солнце, предатель, ослепительно сияло в распахнутое окно, высвечивая все то безобразие, что вчера не было видно в полумраке.

— Волосы для куклы нужны?

Данила, стараясь не смотреть ей в лицо, протянул руку.

— Давай.

— Где тут у тебя ножницы? — Нина решительно направилась в сторону мастерской.

Путаясь в простыне и влезая на ходу в шорты, он попытался остановить её. Но она уже гремела инструментами на дедовском верстаке. Через минуту появилась на пороге, щёлкая огромными портняжными лезвиями.

— Эти подойдут. Сколько тебе волос надо?

— С полметра хорошо бы или хотя бы сантиметров тридцать.

Нина перекинула свою знаменитую, свисавшую ниже талии косу и, примерившись, начала резать. Данила с ужасом молча смотрел на это надругательство и без слов принял от неё заплетённый обрезок с локоном на конце. А Нина, коротко и лукаво взглянув на него, быстрыми привычными движениями пальцев расплела оставшуюся часть косы и встряхнула головой.

Волна блестящих чёрных кудрей окутала её плечи. Данилу обдало незнакомым пряным тёплым запахом женских волос с лёгким ароматом лаванды и чуть-чуть цитрусовых. Он стоял ошеломлённый происходящим. Нина шагнула ближе, убрала прядку волос с его лба, посмотрела прямо в глаза и, приблизившись, шепнула на ухо, щекотнув тёплым дыханием:

— Работай, Мастер. — Развернулась, собрала распущенную копну волос резинкой в хвост, распорядилась: — Платье мне с куклы сними, я новое сделаю.

Данила даже не рассказал ей о своих ночных открытиях. Да и что тут рассказывать? Вот если бы он узнал настоящую причину, от которой умерла Анеля. Не от колдовского же заговора в самом деле.


— А пятна крови на полу? А разбитая идолом башка? — заворчал дед.

Данила лишь молча отмахнулся.

— Нина, ты знаешь такого художника Васильчикова? Вроде наш, псковский.

— Если местный, найду, — бросила уже на выходе Нина и сбежала вниз в сад.

* * *

«Вчера стал свидетелем занятной сценки. Заснул после обеда в садовой беседке и случайно услышал объяснение в любви. Учитель рисования Васильчиков, я писал тебе о нём, оказывается, влюблён в мою невесту. Каково? Он на коленях просил её убежать с ним. А дурочка Анеля, совсем ещё дитя, и смеялась, и плакала, и утешала его. Так мило. Даже жалко стало их».


Файлы картин Васильчикова, вместе с краткой его биографией, пришли от Нины на почту через несколько дней. В основном пейзажи. Художник любил писать закаты в багровых тонах. Несколько портретов помещичьих семейств. Данила лениво листал фотографии, снятые Ниной в какой-то маленькой галерее. Прав князь, неплохой живописец был этот Иван Дмитриевич. Вот эта рыжая девушка в белом очень удачная работа. Нина сняла картину крупно, практически обрезав фон и нижнюю часть полотна. Юная модель, почти девочка, застенчиво улыбалась. На груди камея. Какой-то ярко-красный камень, практически алый, с алмазным блеском, прекрасно оттенённый серебром отделки. Данила наехал, увеличивая изображение, и чётко увидел тот самый рисунок, что был на камее куклы, — фигурку с головой-петлёй.


Ну, конечно! Данила постучал себя по голове. Болван. Это же «Узел Изиды». Как сразу не сообразил.

— Как бы ты сообразил, если увидел его на чёрном камне? — утешительно буркнул дед. — Ведь этот амулет египтяне делали только из красного камня. А ты бы поскрёб чем Пандорину-то камею. Сдаётся мне, не побежалость ли там.

Данила метнулся в мастерскую, схватил первое, что острое под руку попалось, — шило и аккуратно, с самого края начал царапать чёрный камень. Красная полоска появилась сразу.

— Дед, а ведь это киноварь! Прав ты, оксид ртути за эти годы вполне мог появиться, хранили-то как попало, похоже, куклу. Украшения у неё из такой же алой киновари сделаны, как и на картине. Ты понимаешь, что это значит? Рыжая девчонка на картине — это Анеля Корсак, та самая невеста князя N.N.

— Князь, а подарил невесте не бриллианты и золото — дешёвую киноварь да серебро. Отравить замыслил никак?

— Как ты украшениями отравишься? Киноварь ведь не чистая ртуть. Да и не такая уж она и дешёвая.

— Не алмаз, однако. А отравиться можно, если носить не снимая да в жару. Но не до смерти, конечно. А вот ещё знающие люди говорят, что киноварь очень любили колдуны для разных там обрядов пользовать. Опять же рисуночек у тебя непростой на камее. На браслете он же повторяется?

— Угу. — Данила тоже не мог понять, зачем ювелиру пришла в голову идея изобразить на украшении для юной девушки древний египетский символ богини Изиды. Красоты никакой. Разве что как оберег? Но где Древний Египет, а где Париж девятнадцатого века?

— Что там твоя колдунья говорила-то про заговор на смерть? — Дед подсел на магическую тему, теперь так просто его не собьёшь с неё.

— Нина не колдунья.

— Так она же потомственная ведьма? Сама хвасталась. А что, версия вполне реальная. В Париже, небось, тоже маги да волшебники водились, алхимики там всякие…

— Если о реальном, то чувствую я, что не случайно князь в подарок своей невесте ртуть привёз.

* * *

Данила прыгал с сайта на сайт, выхватывая нужную информацию:

«Киноварь опасна при нагревании, так как выделяет сернистый газ, ртуть и её пары».

«При остром отравлении парами ртути появляется рвота, боли в животе, повышение температуры тела, чувство страха, судороги. Поражённый становится нервным, раздражительным. Если вовремя не начать лечение, летальный исход гарантирован».


«Невеста моя, чем ближе к свадьбе, тем скучнее и дурнее выглядит. Ходит вялая, бледная, с вечными жалобами на нездоровье и в дурном настроении. Силы у неё, похоже, есть только на занятия живописью. Пишет пионы, которые заполонили весь сад, вечно измазана красными красками. Со мной молчит. Дикарка.

Г-н Васильчиков тоже всё избегал меня, а намедни встретил, когда я был один на прогулке, и стал умолять, чтобы я расторгнул помолвку. Смешно сказать, обвинял меня в ухудшении здоровья его дорогой Анели. Я посоветовал ему прекратить их бессмысленные уроки живописи, ей они не идут на пользу, и она явно не одарена талантами. Так он, представляешь, дорогая, вызвал меня на дуэль! Какое глупое мальчишество! Я, конечно, поступил благородно, сделал вид, что не расслышал его. Но как же я устал здесь от этих вульгарных манер. Видит бог, какой ценой я должен расплачиваться за грехи своего отца-картёжника. Если бы не моё бедственное положение, завтра бы расторгнул эту помолвку».

* * *

Данила закончил работу над куклой. Завтра открытие выставки. Новое платье, присланное Ниной накануне, сидит идеально. Расколотый фарфор головы склеил так, что ещё сто лет не развалится. Под волосами и не видно «шрамов». Очищенные от чёрной плёнки украшения играют алыми капельками на белом шёлке. Кукла смотрит на Данилу внимательно, с лёгкой улыбкой на розовых губах.

Он вспомнил, как удивил и обрадовал Нину своим открытием киновари и тем, что на кукле оказались миниатюрные копии украшений Анели. Правда, его версия смерти невесты от отравления ртутью её только расстроила. Сказала, что ей плевать, от чего и как сто лет назад кто-то там помер. Заговорённая на смерть настоящая кукла-пандора из Парижа — вот что привлечёт внимание публики к её выставке.

Но Данила уже не мог перестать думать о судьбе Анели, размышлять над причиной её смерти. Если убрать в сторону магический вариант, то что остаётся? Неизвестная инфекция или наследственная болезнь? Возможно. Но если бы умер кто-то ещё в семье или в окружении, то и легенда про заколдованную куклу не появилась бы. Предание однозначно связывает смерть девочек с куклой.

Что остаётся? Ртуть. И в дневнике князь жалуется, что Анеля не в духе, усталая. Но дед прав, Анеля не могла до смерти отравиться киноварью, даже если бы носила свои украшения с утра до вечера. И смерть сестрёнок этим не объяснишь.

А если она умерла, отравившись красками, сделанными из порошка киновари? Они ведь активно использовались художниками в то время. Князь пишет, что Анеля любила рисовать красные пионы. Может, девочка в творческом запале брала кисть в рот. А что? Так многие делают. Стоп, а её сёстры что, тоже любили порисовать красненьким?

Мог Васильчиков быть виновным в их смерти? Наверняка ведь знал, что краска у него ядовитая. Не предупредил? Но он же испытывал нежные чувства к Анели. В отличие от князя. Этому-то от неё только деньги были нужны. Неужели историю с отравлением киноварью задумал всё же он? Подарок ведь его. Почему именно киноварь?

Но ему смерть богатой невесты совсем не выгодна. Денежки-то адью… А если он рассчитывал на то, что она продержится подольше и умрёт уже после свадьбы? Чем дольше носить камею с браслетом, тем сильнее можно отравиться ртутью. Но так ведь могло продолжаться годы.

Пискнула почта. Сообщение от Нины: «Лови, как обещала, портрет Анели в большом разрешении». Данила, волнуясь, развернул файл на весь экран монитора.

Анеля стояла в полный рост в гостиной. На заднем плане в раскрытом окне пламенел закат. Рядом с девушкой на круглом высоком столике — книга и горящая свеча в красном резном подсвечнике из киновари с уже знакомым «Узлом Изиды».

Вот оно! Подсвечник. Однозначно её убили пары ртути при нагревании киновари.

Стоп! А был ли вообще подсвечник? Если художник в горе от смерти любимой, от ненависти к сопернику просто придумал его? Указал через него в своей картине на киноварь как на причину смерти?

Данила кинулся во французский Гугл, ища хоть какие-то следы ювелира по фамилии Лавуан, что мог сотворить смертельный подсвечник вместе с другими украшениями. Фамилия оказалась популярной среди дизайнеров и модельеров. Ювелир был только один — Жан Пьер Лавуан, трагически погиб вместе с женой Мари, отравившись парами ртути. Но за пятнадцать лет до смерти Анели Корсак!

«Тонкие кружева свадебного платья элегантно оттеняли чёрный бархат гроба. Лёгкая фата прекрасно смотрелась на крышке. На мой вкус, так её применить было чуть-чуть… вульгарно, но соседи нашли, что обряд прошёл весьма изысканно. Что взять с помещиков, далее Пскова не бывавших?

А я, мой друг, уже завтра поутру выезжаю в Вильно, оттуда в Кёнигсберг и далее через Краков на Париж. Ждёшь ли ты меня, моя богиня? Утешишь ли своего Николя? Только на тебя все мои надежды нынче».

Приступ боли накрыл его неожиданно и необычно сильно. На бешеной скорости, как в карусели, закрутились перед глазами: малиновые пионы, дуэльные пистолеты, скачущая куда-то белая лошадь, фата на фоне черного бархатного гроба, крыса, обгладывающая художественные кисти, — морда не то в крови, не то в краске, и свечи, свечи, свечи. Из дыма выходит женская фигура, взмахивает руками и торжествующе сцепляет их над головой в какое-то подобие петли. Проваливаясь в бессознательное, Данила понимает — Изида, богиня смерти и магии, празднует победу.

* * *

Папа Нины не поскупился — помещение для дочкиной галереи построил в самом центре, как раз там, где основной поток туристов, выходя из ворот Довмонтова города, течёт на набережную Великой к ресторанам и кафе.

Полотно Ивана Дмитриевича Данила узнал сразу. Нина напечатала картину, увеличив размер. Пандора стояла у её подножия, у самых ног Анели. Впервые он увидел их вместе и впервые понял, что красные с холодным блеском украшения совсем не идут юной невесте, как будто выбирались для другой женщины, для кого-то, похожей на куклу.

По залу пробежал лёгкий шум, и толпа стала тесниться, открывая проход. Толстый парень, обвешанный фотоаппаратами, наступил Даниле на ногу и не заметил этого в азарте поиска лучшей точки для кадра. Данила отступил в сторону. Работает человек, не надо мешать.

По проходу шла Нина. Белый шёлк платья, такой же, как на кукле, вбирал в себя свет подсвечников и на складках отливал алым. Распущенные блестящие чёрные волосы на мгновение обдали Данилу знакомым ароматом лаванды и чуть-чуть цитрусовых, заставляя задержать дыхание. Нина прошла к картине. Три фигуры в одинаковом белом. Зал замер.

— Эта история началась более ста лет назад. На картине нашего земляка Ивана Васильчикова… — Нина начала своё представление, а Данила смотрел на неё и думал, что обязательно сделает для неё камею из киновари. Этот камень ей к лицу. Только надо выбрать тёмно-красный образец минерала, а может, лучше сделать нитку бус? Зачем напоминать ей об Анели? Да, точно крупные бусины с тонким узором и такой же браслет. Он уже стал рисовать в своём воображении этот узор и не сразу заметил, что Нина читает какую-то старую жёлтую бумагу.

«Мой любимый Николя! Жизнь без тебя потеряла всякий смысл. Ты не пишешь, и я готова бросить всё и лететь к тебе в эти страшные русские леса. Ты забыл меня подле своей невесты? Я надеюсь, ей нравится носить мою камею и зажигать перед сном свечу в моём подсвечнике. Я делала их своими руками, вспоминая уроки моего бедного отца и думая о любви к тебе. Я ревную. Я страдаю. Я жду твоего письма и надеюсь на нашу встречу. Твоя огненная Изида».

— Это любовное письмо я нашла в сундучке с куклой, нераспечатанным, и вскрыла, да простит меня автор. Его написала Исидора Лавуан, основательница модного дома «Пандора». Одна из самых богатых женщин Франции, которая сделала значительный вклад в создание модной индустрии в начале прошлого века.

В голове запульсировала тонкая игла боли. Данила привычно сжал руками виски. Пандора, Изида, Исидора. Ну конечно! Дочь ювелира Лавуана, обученная отцом мастерству резьбы по киновари.

Нина картинно бросила письмо к ногам.

— Письмо адресовано князю Николаю Александровичу Новицкому, представителю одного из знатнейших родов России и жениху Анеле Корсак, загадочным образом умершей накануне свадьбы. Виновницей её смерти и по сей день считают вот эту куклу. На ней лежит магическое заклятие. Как знать, может быть, наложенное в Париже…

— Глупости это. — На Данилу обернулись стоящие рядом. — Анеля умерла, отравившись парами ртути. — Данила прокашлялся и повторил громче: — Её убила киноварь, из которой был сделан подсвечник. — Он схватил один из ближайших к нему красных подсвечников и поднял над головой. — Если бы он тоже был из киновари, вы бы все завтра к вечеру скончались от сильной одышки и острой дыхательной недостаточности.

Кто-то вскрикнул, кто-то рассмеялся. Нина схватила Данилу за руку и потащила вон из зала. Остановилась только где-то в служебном коридоре галереи:

— Ты сорвал мне открытие! Я всё на магии куклы выстроила, а ты ртуть, киноварь… Кому на фиг это нужно?!

— Ты не поняла. — Данила осторожно освободил свои пальцы из цепкой и неожиданно сильной ручки Нины. — Исидора Лавуан убийца. Мы теперь знаем, кто убил Анелю.

— Ну и что? Мне-то какая польза от этого? Кукла, приносящая магическую смерть, — вот что привлечёт зрителей на мою выставку. Кто захочет смотреть на куклу, сделанную убийцей?

Данила смотрел на раскрасневшееся лицо Нины. Несколько волосинок выбилось из причёски и прилипло к щеке, а одна лезла в рот, и Нина её постоянно отплёвывала. Глаза, густо подведённые чёрным, в жанре хоррор, смотрели зло и казались пустыми провалами. От запаха лаванды и чуть-чуть цитрусовых ему стало душно. Он осторожно обошёл Нину и пошёл искать выход.

* * *

В доме первым делом раскрыл нараспашку все окна и двери. Хотелось свежего воздуха. Набрал в поиске генеалогического дворянского сайта «Николай Новицкий» и только собрался пойти поставить чайник, как услышал за спиной знакомое лёгкое цоканье шагов по каменной плитке ступеней. Бросило в холодный пот. Медленно обернулся. У порога сидел кот: седая морда, шерсть клочьями. Взглянул внимательно зелёными глазищами и захромал к Даниле на трёх лапах, стуча по полу выпущенными от старости когтями. Передняя — распухшая, на весу.

— Так вот кто мамин хрусталь разбил. Порезался? Давай так, сейчас молоко и спать, а утром к ветеринару.

Кот, игнорируя молоко, тяжело запрыгнул на дедовское кресло и, свернувшись калачиком, расслабленно замурчал.

Данила повернулся к монитору, на белом экране — найденная поиском страничка со скудными строчками биографии князя Николая Александровича Новицкого: «В 1887 году вступил в брак с Исидорой Лавуан».

Константин Харский.
Плохо искали

— Ставку делать будешь? — спросил лейтенант полиции у стажёра.

Стажёр повертел головой и только теперь заметил, что в отделении происходит переполох. Стажёр Юстас не так много видел за первый день практики, но то, что он видел сейчас, было, как минимум, необычно. Полицейские кричали друг другу цифры и двухзначные числа. Кивали и делали записи. Примерно так выглядят люди, заключающие пари.

— Ставку? — переспросил Юстас.

— Учись держать нос по ветру, — многозначительно сказал лейтенант, поднял вверх указательный палец и покрутил им. — Поступил звонок. Умер во сне некто Карл Крюгер. Надо проверить на предмет насилия. Начальник криминальной полиции отправил на эту формальную проверку инспектора Генриха Штольца.

— Ставки на то, что Крюгер жив? — спросил стажёр.

— Ты правда с юридического? — спросил лейтенант.

— Да.

— Что такое преступление?

— Преступление — правонарушение, совершение которого влечёт применение к лицу, совершившему деяние, мер уголовной ответственности.

— Ну, хорошо. Дело в том, что наш великий и ужасный Штольц славится тем, что может посадить любого. Потому что в любом событии может найти состав преступления и преступника. И они, — лейтенант кивнул на окружающих, — делают ставки, будет ли найден криминал в тихой смерти господина Крюгера.

— Я бы поставил на то, что это была насильственная смерть, — неожиданно сказал стажёр.

— Вот к тому толстяку подойди. Учти, мы играем на наличные. Жду в машине, — сказал лейтенант и пошёл к выходу. Лейтенант поймал на себе взгляд начальника криминальной полиции тихого городка Мейсен, расположенного на Эльбе, в Саксонии, покрутил у виска и кивнул на стажёра. Начальник кивнул.


Инспектор криминальной полиции капитан Штольц припарковался на Бреннерштрассе на площадке перед домом 3. Сверяться с адресом не было нужды по двум причинам. Генрих Штольц то, что нужно помнить для протокола, запоминал с первого раза. Завёл себе такую полезную привычку ещё в возрасте семи нет, когда решил стать сыщиком. Вторая причина была в том, что рядом с домом стояла машина парамедиков.


Штольц постучал в дверь. Открыла не вдова, это было понятно по выражению лица. Любопытство. Вдове приличествует скорбь.

— Инспектор Штольц, — представился Генрих.

Женщина понимающе кивнула и показала вглубь дома.

Скромное жилище, старая мебель, семейные фото на стенах, минимум современных гаджетов. Один телевизор на все комнаты, и хорошо, что не ламповый.

— Инспектор, — позвали из спальни.

В спальне на постели, в пижаме продолжал лежать господин Крюгер. Пятьдесят пять или чуть больше. Смерть добавляет несколько лет на лицо покойника. Штольц привык эти пару-тройку лет заранее вычитать. На вызов приехала Анна, старая знакомая Штольца, профессионал, каких теперь мало. Анне не нужно идти в Гугл, чтобы узнать признаки мёртвого человека.


— Анна, — поздоровался инспектор с доктором, кивнул вдове, за руку поздоровался со вторым парамедиком из бригады Анны.

— Напрасно ехали, инспектор, — сказала Анна, зная, что её слова ничего не значат для упрямого Штольца: пока сам не убедится, никого слушать не будет, зануда.

— Что для протокола? — спросил Штольц.

— Остановка сердца. Часов пять назад, под утро. Как всегда в подобных случаях, — сказала Анна и сделала попытку накрыть покойного.

— Не делайте этого, — сказал Штольц, и если бы Анна знала его меньше, то обиделась бы.

— Чего вы тут хотите найти? — проявляя недовольство, спросила она.

— Я хотел бы тут найти ничего.

Инспектор так посмотрел на окружающих, что они каким-то образом поняли, что надо выйти из спальни. Штольц приступил к осмотру комнаты. Да что там осматривать. Старая, ещё времён ГДР кровать с панцирной сеткой. Серые обои с мелким синим рисунком. Несколько фотографий на стенах. Окно. Тумбочка. Стакан воды. Книга. Штольц взял книгу, пролистнул, словно ожидал, что из книги вылетит записка с последними словами. Записки не было. «Библия, наверное», — подумал Штольц, прочитав пару абзацев, узнал, что нет смысла держаться за бессмысленную жизнь. «А может и не Библия», — подумал Штольц и положил книгу на место.

Инспектор обернулся, за его действиями следила вдова и женщина с любопытным взглядом.

— Вы, — сказал Штольц, обращаясь ко вдове, — пройдите.

— Здравствуйте, господин полицейский, — тихо сказала женщина.

— Вы обнаружили… — Штольц кивнул на труп Крюгера.

Вдова кивнула.

— Вы спали в этом доме?

Вдова кивнула.

— У вас своя спальня?

— Карл так храпит!

— Понимаю. Я временами тоже. Было ли в поведении вашего мужа что-то, что вас теперь настораживает или наводит на размышления?

— Нет, — сказала вдова неуверенно.

— Нет?

— Он как-то заскучал.

— Вот оно что. Заскучал и…?

— Перестал говорить о будущем, — сказала вдова.

— А раньше он много говорил о будущем?

— Раньше он верил, что оно есть. Потом перестал.

— Он обращался к докторам?

— Нет, Карл ничем не болеет.

— Где он работал?

— На мануфактуре, — сказала вдова и неопределённо махнула куда-то на север.

— На Талштрассе? — уточнил Штольц, имея в виду всемирно известную фарфоровую мануфактуру Мейсена.

Вдова кивнула.

— Кем он работал?

— Простой художник.

— Долго он там работал?

— Да всю жизнь.

— Скажите, вы допускаете, что у вашего мужа были враги или проблемы, которые могли каким-то образом привести к этому, — инспектор снова кивнул в сторону тела Крюгера.

— Да что вы! — воскликнула вдова и тихо заплакала.


Инспектор осмотрел тело и, наконец, вышел из спальни.

— Можно работать? — с заметной ехидцей в голосе спросила Анна.

— Да.


Можно было бы поехать в отделение полиции и написать рапорт об отсутствии состава преступления и заняться другими делами, но Штольц не был бы собой, если бы не поехал по месту работы Карла Крюгера. Через полчаса Штольц, непосредственный начальник умершего и директор мануфактуры сидели в большой переговорке. Из разговора Штольц узнал, что Крюгер был тихим, талантливым, незаметным и, к сожалению, незаменимым художником.

— Мы всё время собирались приставить к нему ученика, чтобы технология изготовления циферблатов не прервалась, — с сожалением сказал директор мануфактуры, — но понимаете, заказов было немного и Крюгер справлялся, если на эту работу поставить ещё одного художника, то платить надо двоим, а это затраты!

— Он делал циферблаты? Я не видел циферблатов из фарфора, — вслух размышлял Штольц.

— Извините, но это, возможно, потому, что такие часы большая редкость и большая ценность, — сказал директор и показал свои часы.

— Позвольте, — Штольц проявил интерес, и директор снял часы и протянул полицейскому.

— Тончайший круг сырья обжигается, — начал рассказ руководитель Крюгера, — если после первого обжига круг не раскололся, то художник кистью наносит минутные и часовые деления, кистью рисует цифры, пишет название марки часов и ставит эмблему мануфактуры Meissen. Заготовка покрывается глазурью и снова в печь. Пока всё просто?

— Вроде того, — согласился Штольц.

Начальник Крюгера и директор снисходительно улыбнулись.

— Если рука художника дрогнет, то ничего нельзя исправить. Заготовка летит в урну. Если у вас есть двор и вы хотите засыпать дорожки чем-то кроме песка, мы дадим вам битые циферблаты. В отходы, на этом этапе, летит больше половины циферблатов. А художнику нужно платить за время. Оплачиваются и те циферблаты, на которых у него дрогнула рука. Не хотите платить — рисуйте сами! — пояснил директор.

— На идеально, нет, на безукоризненно нарисованный циферблат наносится глазурь, и циферблат снова отправляется в печь. Считайте, кружок фарфора миллиметровой толщины. При температуре свыше тысячи градусов с ним может произойти всё что угодно. Он может треснуть. Может деформироваться. Может появиться «мушка». Если что-то пошло не так, то вы можете посыпать этим циферблатом дорожку своего дома. А на него потрачено время самого профессионального художника мануфактуры! Бедный Карл. Один из десяти циферблатов доходит до часовой мануфактуры Glashütte и устанавливается в часы. Десять раз художник рисует идеальный циферблат, и только один из них будет установлен в часы. Все остальные по цене песка будут лежать на вашей дорожке.

— Кому может быть выгодна смерть Крюгера?

— Найдите его. Потому что мы от этой смерти получили убытки, — сказал директор, надевая часы с фарфоровым циферблатом на руку.

— Как это? — поинтересовался Штольц и почувствовал «тут что-то может быть».

— У нас контракт, мы должны поставлять определённое количество циферблатов каждую неделю на часовой завод. Сегодня мы посадим пять художников, чтобы через месяц или два получить одного на замену Крюгеру. И это нам сильно повезёт. Твёрдость руки художника, способного рисовать циферблат, ни с чем нельзя сравнить.

— Когда я узнал про фарфоровый циферблат, то подумал, что рисунок просто наклеивается. Как на кофейные чашки.

— Если мы станем наклеивать рисунок, то и циферблат будет стоить как чашка. Знаете людей, которым нужны элитные часы с дешёвым циферблатом?


Расставаясь с инспектором, директор мануфактуры подарил Штольцу циферблат, нарисованный Крюгером. Директор сказал, что циферблат, из-за дефекта на оборотной стороне, не имеет ценности, разве что как один из последних нарисованных художником. Начальник Крюгера вспомнил, что в последнее время брака у Крюгера было значительно больше, чем обычно. Списали на усталость и посоветовали больше отдыхать.


Вернувшись в отделение, Штольц разочаровал большинство. Тихая смерть Крюгера во сне не имела признаков криминала, и дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Стажёр проиграл двадцать марок и был огорчён, словно не сдал зачёт по физподготовке и ему предстоит заново бежать кросс и вот это вот всё.


Прошла неделя, история с господином Крюгером забылась. На работе Штольц занимался другими делами, по большей части пустяковые нарушения, которые нельзя оставлять без внимания. Как сказал один заезжий психолог, если позволить появиться одному разбитому окну и не отреагировать, то вскоре все окна будут разбиты.


Штольц и его жена сидели на кухне после ужина, делились новостями прошедшего дня и разгадывали кроссворд.

— Смертный грех, шесть букв, — прочитала жена.

Генрих уже собрался ей ответить, когда на экране телевизора появился директор фарфоровой мануфактуры Мейсена.

— Пульт! — Генрих требовательно протянул руку, но жена сама включила звук.

— … нет ни одной объективной причины для этого. Производство будет продолжено. Я даю вам слово. А тот факт, что часы Glashütte с нашим циферблатом взлетели в цене, говорит о расторопности предпринимателей и ни о чём больше, — сказал директор мануфактуры, и начался следующий репортаж местного телевидения.


На утро Штольц из телефонного разговора с директором мануфактуры узнал, что цена на часы с фарфоровым циферблатом удвоилась. Выяснилось, что все часы, которые сейчас завершают делать в Glashütter Uhrenbetrieb GmbH, выкуплены каким-то антикваром. Именно он и поднял цену, когда стало известно о смерти художника. Именно он и распускает слухи. Хотя во втором обвинении директор не был полностью уверен.


Начальник криминальной полиции сделал всё перед тем, как сдаться и позволить Генриху Штольцу навестить антиквара в курортном городке Бад-Лангензальца, на запад от Мейсена. Через шесть часов Штольц вошёл в лавку, которой управлял Валерий Цой, кореец российского происхождения. Судя по справке, пятнадцать лет назад он переехал в Германию, легально получил гражданство, женат на немке, больше 13 лет владеет небольшой антикварной лавкой и такой же небольшой галереей.

— Генрих Штольц, капитан криминальной полиции Мейсена, с неофициальным визитом. Позволите? — Штольц протянул руку, зная, что по рукопожатию он поймёт, виновен ли Цой. Внимательность к деталям, которые вечно ускользают от коллег, позволяла Генриху безошибочно, по одному рукопожатию, понимать, замешан человек в чём-то или нет. Замешаны были почти все. Почти у всех рукопожатие виновного человека, если они знают, что жмут руку полицейскому.

Валерий показал свою правую кисть, словно она была в чём-то испачкана, и протянул руку запястьем вперёд, вынуждая и Генриха выставить вперёд запястье. Что это? Простая предосторожность?

— Чем могу быть полезным? — радушно, как любой толковый продавец, сказал Валерий.

— Хотел посмотреть на часы, которые вдруг стали популярными.

— Если вас что-то и может интересовать в этих часах, то как так вышло, что я купил последнюю партию часов и больше таких часов не будет? Верно? Признавайтесь!

— И это тоже, — признался Штольц и впервые в жизни ему показалось, что он встретил противника, которого ему не переиграть.

Валерий показал свою лавку: картины, фарфор, книги и даже рукописи, посуда, немного мебели — и всё с историей. Валерий брал в руки вещь и начинал рассказывать историю каждой. Вот настенные часы. «Не больше двадцати евро», — мысленно прикинул Штольц. Валерий начал рассказывать про хозяина часов, про драмы, свидетелями которых были часы. «Хорошо, если стоимость будет четырёхзначная», — подумал Штольц через пять минут.

— Вам бы не антикваром, а продавцом работать, — сказал Штольц, и Цой с удивлением посмотрел на инспектора.

— Чувствуете, что ваша работа больше не устраивает вас? — спросил Валерий каким-то уж слишком утвердительным тоном.


Оставив антикварную лавку, Штольц не спешил уезжать. Что-то с Валерием было не так. Нужно навести справки о нём. Отец научил Генриха главному секрету успеха в любой профессии. Он говорил: «Сделай своё дело хорошо, а потом немного поправь, доработай, сделай что-то ещё, чего другие не захотят или поленятся сделать». Штольц науку усвоил. А работа ему нравится! Конечно, не нравится, что люди нарушают закон, но восстанавливать справедливость и законность — нравится! Надо было так Валерию и ответить на его выпад. Ещё скажу при встрече. А встреча, как чувствовал Генрих, состоится.


В городке Бад-Лангензальца было пять антикварных магазинов и магазинчиков кроме лавки Цоя. Генрих решил обойти их все, предполагая, что вскоре Цой узнает об интересе полицейского к его персоне. Из разговоров с другими антикварами Штольц понял: коллеги Цоя не любят. Гораздо сильнее, чем они не любят друг друга. Двое вовсе отказались обсуждать Цоя. Один сказал буквально следующее: «Играл бы себе в театре, и всем было бы от этого только лучше».

— Могильщик он. Никто из наших с ним дела иметь не будет, — сказал самый старый антиквар.

— Как это «могильщик»? — Штольц подумал о надругательствах над телами умерших и местами их захоронения. Это уголовная статья и реальный тюремный срок. Теперь Штольца не остановит и прокурор. Но дело оказалось в том, что Цой продаёт картины, книги, рукописи недавно умерших писателей, художников.

— Если вам нужна пижама, в которой умер наш бедный мэр, — это к Цою. Он специализируется на вещах, которые застали последние мгновения жизни человека. И вы бы знали, с каким жаром он об этом рассказывает. Писал себе пьесы, и пиши, всем было бы только лучше, — заключил старик.

— Он же играет в театре? — уточнил ничего не забывающий Штольц.

— Играет. Он уже всех переиграл в своей пьесе. В позапрошлом году играл адвоката. В прошлом сезоне играл прокурора. До этого года два играл обвиняемого. Попросили взять другую роль, — сказал старик.

— Совсем нет таланта? — спросил Штольц.

Старик с удивлением посмотрел на полицейского.

— У Цоя? Нет таланта?! Вы его видели или нет, не пойму. Может, вы с его женой говорили? Хотя они не похожи… Он нас двоих вместе взятых переиграет. Вас — точно. Извините мою старческую прямоту.

— Тогда почему его попросили сменить роль?

— Женщинам становилось худо, когда обвиняемый произносил своё последнее слово, — сказал старый антиквар, который повидал немало на своём веку.

— Что же там особенного в последнем слове?

— Так сходите. Салфетки можете не брать. Там у всех по две пачки.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее