Бесплатный фрагмент - «Это нужно — не мёртвым! Это надо — живым!»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Международный литературный конкурс «Это нужно — не мёртвым! Это надо — живым!» состоялся в Могилёве в 2020 г. Конкурс стал частью Международной патриотической акции, посвящённой К. Симонову. На конкурс было подано более 300 работ — как поэтических, так и прозаических. А географический охват потрясал: мы получали работы из Мурманска и Краснодарского края, из Чечни и Донецка, из Казахстана и Узбекистана, из маленьких деревушек под Гродно — и из Москвы и Санкт-Петербурга… И во всех, решительно во всех этих работах мы видели стремление во что бы то ни стало сохранить святую память предков, выразить переполняющие авторов чувства и мысли о Великой Отечественной войне… Докопаться до истины. Не дать переписать историю.

Названием нашего конкурса стали бессмертные строки Р. Рождественского из поэмы «Реквием». И теперь, когда уже стартовал второй сезон нашего конкурса, мы можем с уверенностью сказать: это действительно нужно живым. Вновь и вновь обращаться к горьким и страшным дням войны, переосмысливать из заново. Вновь и вновь ощущать связь со своим прошлым.

В этом сборнике представлены лучшие тексты — тексты победителей. Однако достойных работ было великое множество. И мы надеемся, что этот сборник, как и сам конкурс, как и сама патриотическая акция, станут доброй традицией. Ещё одним островком памяти, который так нужен живым.

Оргкомитет конкурса

ПОЭЗИЯ
ОТ 14 ДО 18 ЛЕТ

Бикмуллина Зарина

ПРИЧАСТНАЯ

В какие бы мы гении ни вышли

я, стоящая на фотофинише века,

я, стоящая на вершине Маслоу,

я, стоящая между Спикой и Вегой,

не стоящая, впрочем, указанных выше слов,

я, не знавшая голода и бомбежек,

я, не вставшая в Бресте живым щитом,

я, не ставшая мылом, торшером из кожи,

не славшая писем в сгоревший отцовский дом,

я, не сорвавшая «эдельвейс» со склонов Кавказа,

я, не сломавшая четкий вражеский строй,

я, не страдавшая от тифа и жара ни разу,

в холодной больнице будучи медсестрой,

я, не ходившая провожать эшелоны,

я, не укрывшая ленинградский ботсад,

я, не твердившая: пусть сейчас тяжело, но

за нами еще Москва, ни шагу назад,

я, не встававшая по сигналу сержанта,

я, не упавшая по сигналу сирен,

я, не шагавшая по чужим блиндажам до

тех дней, когда выдыхала весну сирень,

я, не залечившая шрамы на старой пашне,

я, не отпустившая — хоть и больней вдвойне,

я, не ощутившая, что поистине страшно,

не имею права писать стихи о войне.

Но я, одна из последних, даривших гвоздики,

благодаривших стандартно — за небо, за быт,

слушавших голос — старый, уставший и тихий,

не имею —

слышите! —

права о ней забыть.

Бельчикова Вероника

«БАЛЛАДА О ГРАЖДАНСКОМ ПОДВИГЕ»

Что подвиг такое? Примеров немало

За годы боев на родимых просторах

В военные хроники жизнь записала.

Забудутся эти поступки не скоро.

Кто шел напролом, изнывая от боли,

На доты бросаясь, взрывая гранаты,

Кто в концлагерях убегал от неволи,

Спиной ощущая прицел автомата.

И часто случалось, что, семьи теряя,

Вступали подростки в отряд партизанский…

Им низкий поклон, память наша… Но слово

Хочу я замолвить за подвиг гражданский.

Подумаешь, подвиг… Да что за герои!

Особых каких-то примеров не надо,

Надеюсь, мои аргументы устроят —

Я вам расскажу про людей Ленинграда.

Блокадные годы, бессонные ночи,

Голодные дни и холодные зимы…

И каждый, прошедший все это, достоин

Почета и звания «непобедимый».

Вот мать, у которой детишек аж восемь,

По грязи аллей неприкаянно бродит,

Чтоб старшую дочь отыскать на погосте,

И хлебные карточки в луже находит.

Так вроде бы — вот оно счастье простое,

Шестьсот граммов хлеба — роскошная пайка,

Но женщина шепчет: «все это пустое»

И «карточки жизни» относит хозяйке.

А вот в «Эрмитаже» светила науки,

Увидев на крышах следы от обстрелов,

Совсем не жалея ни силы, ни руки,

Латают и чинят, чтоб был музей целым.

С утра — на завод, за станок, и не важно,

Что были когда-то в почете доценты,

Отвыкли в цехах от рутины бумажной

И план выполняют на двести процентов.

Смотрите, вот этот уставший мужчина,

Что сутками занят на выпечке хлеба,

От голода высох и близок к кончине.

Он знает, что сытых не пустят на небо.

А, значит, ни крошки себе не оставит,

Ни малой крупинки — все детям и хворым

Раздаст безвозмездно, себя не ославит

И имя свое не покроет позором.

А чем не поступок, достойный награды —

Животных спасать от пришедшей беды,

Бороться за жизни зверей зоосада,

Порой от себя уделив им еды.

Жестокой и страшной бывала блокада,

Но вот агрономы в центральном НИИ

Аграрных культур семена и рассаду,

Не тронув, потомкам своим сберегли.

И, знаете, это героев натура —

Быть верным себе должен наш человек,

Ему ни за что не прожить без культуры,

Музеев, театров и библиотек.

А сколько простых ленинградских детишек

Старается взрослым немного помочь,

Стоят часовыми в дозорах на крышах,

Чтоб не осветилась пожарами ночь,

Работают на санитарных зачистках,

Привыкшие к сотням голодных смертей,

Снарядов и бомб смертоносному свисту…

Четыреста тысяч невинных детей.

Как мало мы знаем про подвиги эти,

Как мало мы ценим поступки порой…

И я в заключенье хочу вам заметить,

Что вовсе не званье — «гражданский герой».

Они ситуаций заложники сложных,

Им некуда скрыться от горя и бед,

Но я расскажу вам закон непреложный,

Их подвиг — в основе военных побед.

В тылу, в оккупации, в зоне сражений

Творит и работает, просто живет

На грани лишений, решений, свершений,

Готовый на подвиг великий народ.

Панова Татьяна

МЫ ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ ХРАНИМ

Мы память о войне храним:

Награды, письма, документы,

На фотографиях родных

Запечатленные моменты.

Мы память о войне храним:

Четыре ордена, медали —

Четыре прадеда мои

В боях Победу добывали.

Мы память о войне храним:

Под метронома ритм вставая,

Весь мир молчит, и мы молчим,

Своих ушедших вспоминая.

И сердце бьется горячо,

Когда бессмертный полк ступает.

В одном строю, к плечу плечо

Они шагают вместе с нами.

Ведь это нужно нам самим,

Не забывая, что случилось,

Мы память о войне храним,

Чтобы она не повторилась…

Хадеев Георгий

ФРОНТОВОЙ СОН

В снегом припорошенной траншее,

На глаза пилотки опустив,

Спят бойцы. Весенний ветер веет,

Память сновиденьем воскресив.

Тишина. Не слышен рев орудий,

Уши режущий снарядов вой…

А через мгновенье без прелюдий,

Может быть, вступить придется в бой.

На войне подобны каплям влаги

Редкие минуты тишины…

Спят бойцы… Не реют в небе стяги.

Позабыты ужасы войны.

И, в мгновенье версты покрывая,

Сон несет их в милый отчий дом,

Где душистый запах каравая

Навевает мысли о былом,

Где еще не плачет мать по сыну,

Где не сед пока еще отец,

Где все то, что с болью в сердце кинул,

Где звучит знакомый стук сердец.

И бойцы за хрупкую надежду,

Что былое в будущем найдут,

Что опять все будет так, как прежде,

Не щадя себя, на смерть идут.

Их, надежней всех окопов бранных,

Материнская любовь хранит,

И, за них молясь, в ночи туманной

Где-то сердце юное не спит…

Хлыщенко Валерия

ВСЕМ ДЕТЯМ БЛОКАДЫ

Приснилась девочка, замершая у речки

Не донесла она воды домой.

Ее усталое, уснувшее сердечко,

Как птичка Божия сейчас передо мной.

Реснички в инее, в одной руке игрушка

И синий бантик на одной косе,

А рядом с санками примерзшая к ним кружка…

Открыла я глаза… да слава Богу все во сне…

Я поздравляю с жизнью Ленинградцев,

Которую бесценную ценой,

Нам подарила девочка… она могла играться…

Но вот, пришлось, для мамы… за водой…

ПОЭЗИЯ
ОТ 22 ДО 35 ЛЕТ

Алексис

1941

Эпиграф: «И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».

/«Откровение» от Иоанна, глава 6/

Пепельный ветер из будущей братской могилы?

Эхо безмолвия? Прах, потревоженный зря?

Разве не видят живые, кого пробудили?

Мёртвые плачут, на гибель Европы смотря.

Им не вставать бы, в земле хоронясь от облавы:

Страшно от этой, беззвёздной пока, синевы.

Больно топтать начинённые гильзами травы,

Липким туманом стекая в расстрельные рвы.

Страшно от хруста, с которым ломается время,

Лица убитых, как небо над Брестом, черны.

Лето изломано; кто мы сегодня и где мы?

Разве живым не мерещится поступь войны?

Разве не чудится гром дальнобойных орудий

В этой мучительной, душной, как дым, тишине?..

Слушайте ветер! Команды «отставить» не будет.

Скалится с пустоши Всадник на рыжем коне.

Жукова София

ПАРТИЗАНКА (КОЛОКОЛЬЧИКИ ЗВОНКИЕ)

Колокольчики звонкие ныне забытых школ,

Горько зрелые лица и дружеская ладонь,

Я пойду за тобой, твоё имя теперь — глагол,

Ты — стрела серебристая, лёгкая, как огонь.

Мы учились, читали, смеялись, любили свет,

Сомневались: а как нам прожить этот долгий век?

Но за нас всё решили: ни века, ни света — нет,

Ни открытых дорог нет, ни мирно журчащих рек.

Танцевать бы тебе в хороводе лесных дриад,

Колокольчиков стебли сплетать в потайную вязь…

Нынче нам украшением — кольца ручных гранат.

Ты — как белый котёнок, крадущийся через грязь.

В этой страшной ночи, разверзающейся грозой,

Не смотри, как взрывается сердце твоих берёз,

Это страшно, когда в восемнадцать, с такой косой,

Не до смеха, не до поцелуев и не до слёз.

Закопаться б тебе в луговые цветы от зла,

Рисовать бы с тебя в корабельных тонах этюд,

«Чур не я!» — закричать бы, как девочкою могла,

Детку малую нянчить бы, а не свою культю.

В синем платьице летнем ты будешь стоять и петь

На крыльце в моей памяти — в мире, где нет стрельбы,

Ни убитых собак, ни зарубленных вишен — нет,

Не летят журавлями оттуда гробы, гробы…

Ни мольбы стариковской: «Возьмите меня, меня!»,

Ни тяжёлых сапог, марширующих по плацу,

Помнишь шарик стеклянный — а в нём, в серебре, ладья?

В этом мире он цел, ты плывёшь на ладье к венцу.

Нет воронок в земле, тонут в пене морской сады,

И один — всех красивей, а в нём — побелённый дом,

Не оружие в нежных руках, а цветы, цветы,

И поют о цветах, и поют о любви кругом!

…Потемневшие лица и дружеская ладонь,

Мы идём за тобой, в очевидно неравный бой,

Мы идём за тобой, твоё имя теперь — огонь,

Я с тобой не прощаюсь: я буду теперь тобой.

Помнишь шарик стеклянный — а в нём, в серебре, мечты?

Мириадой осколков горит в плоти неба он,

А ладони земли, что дороже тебе, чем ты,

Спеленают тебя и отправят в последний сон.

***

Тишина, только новые травы поют вокруг

О стране, что ты видела в невыносимом сне,

Колокольчики ранние кружатся на ветру,

Колокольчики звонкие светятся в вышине.

Лысакова Дарина

НОЧНЫЕ ВЕДЬМЫ

Любила я мамины сказки о милых царевнах,

И я, как любая девчонка, наивно мечтала,

Став взрослой, вплетать в косы ленты и кисти сирени,

И ждать с дальних странствий в саду своего Ивана…

Весна, вишни в дымке и розово-сахарной пене…

И я повзрослела внезапно за год, как за восемь.

Из кос вынимаю я ленты и кисти сирени,

Кладу на могилу, где спит мой Иван под травою.

Мне мама забыла сказать, отчего покраснели

На вишнях цветы и запахли не мёдом, а медью;

Что злые драконы, как в сказках, все выжгут бесцельно,

Что стать мне придется не милой царевной, а ведьмой.

И пусть в серых латах Иваны поднимутся строем,

Дырявя драконам немецкую шкуру мечами…

Я буду огнем, что опустится в поле нагое,

В крылатой броне, точно ангел парить за плечами.

Мазур Лариса

ТЫ ПЛАЧЕШЬ, МАМА?

(погибшим в газовых камерах посвящается)

Ты плачешь, мама?

Плачешь… Почему?

Кто эти люди с непонятной речью?

Как жарко, мама…

Хочется на речку!

Здесь сухо, пыльно…

Мама, не пойму

Куда ведут нас… Почему толпа

Идёт под крики лающие? Больно

Вцепилась в руку мне твоя рука.

Зачем сюда нас привезли с тобою?

Вон дым идёт из длинных чёрных труб…

Что это, мама?

Ты молчишь. Мне страшно!

Прилипла к телу грязная рубашка,

И жажда в уголках раскрытых губ…

Я пить хочу! Тот человек в очках

Сказал сейчас, что нас ведут помыться

С дороги долгой. Мой напрасен страх!

И ничего плохого не случится!…

…Ты плачешь, мама?

Плачешь. Почему?!

Соль слёз твоих мне щёки обжигает.

Не плачь!

Нас в душевую запускают.

Но где водичка, мама? Не пойму…

Марковская Алёна

БАБУШКА

Ты не верила в сказки, но сама была сказочной феей.

Ты не верила в Бога — зато верили люди в тебя.

Ты из сказочных странствий, как пират, привозила трофеи

И ругалась, и пела, и боролась не хуже ребят…

Безупречные руки, платье синее в белый горошек…

И, конечно — улыбка, и, конечно — весь день телефон.

В тихий час на диване воцарялась ты с книгой хорошей,

Как подросток, читала — неотрывно, забыв боль и сон.

И, казалось, за нами приплывет в Южный порт бригантина,

И в чудесные страны унесет нас на всех парусах.

Приплыла — за тобой. Я с тех пор ненавижу рутину,

Строгий запах лекарств и трепыхание стрелок в часах.

Ты Вертинского пела, ты жалела Эдмона Дантеса.

А порой — вспоминала Победы живительный май.

Ты была королевой, ты меня воспитала принцессой!

Только жаль, не успела к королеве английской на чай.

СЧАСТЛИВЫЕ

Пирожные вместо буханки чёрного хлеба,

Ремонт у соседей — самым тревожным звуком.

Уже и не вспомним, кто выстрадал наше небо,

И как целовать героев родные руки.

Давай же поднимем над санками парус алый,

А белые флаги спрячем на чердаке!

Разлив золотую признательность по бокалам,

Уныния бомбу утопим в Москва-реке.

Пускай и сейчас есть те, для кого мир тесен,

От битвы далёкой остался не только дым!

Коль память подводит — достаточно пары песен,

Чтоб слёзы-алмазы добыть из любой руды.

Вы рай на земле нам открыли в далёком мае!

Рождается каждый с палочкою волшебной!

Но, глупые дети, мы жизнью своей играем.

А вы не играли — вы нам подарили небо.

Ольга Родина

ЧЁРНАЯ ДЕРЕВНЯ

(посвящение д. Ола)

Ночь качает звёзды, гонит в небо страх.

Чёрная деревня будит белый прах.

Вырастают избы, встанут из земли,

Белые рубахи, чёрные угли.

Там, возле пригорка станет чёрный сад,

Чёрные тропинки всё вернут назад.

А над чёрной крышей бледная луна.

Чёрная дивчина встала у окна.

На скамейке чёрной целая семья,

Чёрные невесты, братья, сыновья…

Чёрные колодцы, улицы, дома.

Чёрные младенцы… Мир сошёл с ума!

Смотрит на дорогу чёрный человек.

Милая деревня, ночь — короткий век.

Чуть запахнет утром, заспешат назад

И исчезнут люди, и дома, и сад…

А на чёрном поле вырастет трава,

Чёрная деревня, ты всегда жива!

Больно бьётся сердце в чёрной тишине,

Чёрная береза помнит о войне…

Дмитрий Хлыстов

ПРО ВИТЮ ЖУРАВЛЁВА

Вился в поле чёрный дым и жужжали «мессершмитты».

Он один в окопе был — сотоварищи убиты.

Догорали блиндажи. Худощавый чернобровый —

Кто он? Витя Журавлёв, рядовой из Могилёва.

У него семья была — мама и сестрёнка-крошка.

Только съела их война вместе с утренней бомбёжкой.

И теперь его родня — пулемёт и этот бруствер,

Да ещё снарядов визг, что уже всё ближе рвутся.

От души он бил врага, не жалел свинца на «фрица».

Он и чёрта бы достал, если б тот хотел укрыться.

Он награды не искал, и в газетах — ни полслова.

Только б знала немчура ярость Вити Журавлёва.

Вдруг причудился ему голос близкий и родимый,

Что вся Родина горит купиной неопалимой.

Это вспышка! Это взрыв! От осколочной гранаты.

Журавлиная душа отлетела вмиг куда-то.

Навзничь, руки распластав, он лежал на поле боя,

И глядело на него сверху небо голубое.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА
ОТ 14 ДО 18 ЛЕТ

Зиновьева Влада

ИХ БЫЛО ШЕСТЕРО

Андрей стоял за баней и видел только белую рубаху брата да стену, поросшую мхом и плесенью, меж бревен которой затесалась сизая грязь.

Не топили с прошлой зимы. Когда старшие ушли, рубить дрова стало некому, и баня пришла в запустенье. На участок и тот смотреть страшно: вдоль забора разросся репейник, на грядках мокрица и ярутка бесчинствуют. Ни стройных рядов капусты, ни картошки, ни моркови. Мама слегла, когда надо было высаживать. Так и не оправилась. А когда спохватились — поздно. Неурожайный год.

— Ну, Лешка? — Андрей вытянул шею и попытался разглядеть, что происходит за спиной брата.

Лёша раздраженно повел плечами, приложил палец к губам и прошипел: «Молчи!» Пришлось послушаться. Батька с мамой учили слушать старших. Лёшка был старше: ему давно девять, а Андрею лишь недавно исполнилось шесть. Он не знал, зачем прятаться, но Лешка велел, и он спрятался — все-таки брат мудрый, он многое в жизни понимает. Брат даже не плакал, когда умерла мама.

Их было шестеро. Двое ушли на фронт. Третий умер от тифа. Сестра еще до войны вышла замуж. Сейчас вернулась. Ведь их осталось трое. Только они трое есть на свете друг у друга.

— Что пришла? В дом пустить не могу. Анисим слег.

Тёть Зоя стояла, облокотившись на дверной косяк, и хмурила красное лицо со складками на щеках. Глаза смотрели на сестру, но в то же время куда-то сквозь нее и брезгливо морщились.

Поверх рубахи на тёть Зое был фартук с глубокими карманами, полными лепешек. Их не было видно, но все знали, что они там лежат.

Муж тёть Зои, дядька Анисим, выделывал шкуры и до войны был богатейшим человеком на селе. С войной во дворы пришла разруха, но закрома тёти Зои не были пусты. Если встать рано утром, можно было почуять запах свежеиспеченных лепешек. Это были не просто лепешки, а лепешки из настоящей муки — румяненькие, зажаристые. Сестра пекла другие. Раньше, когда у нее еще были платья, она ездила до города и меняла их на муку. Теперь платьев не осталось, и сестра терла в щепу лебеду, мешала с крупой и варила похлебку на вкус, как земля.

Лепешки тёть Зои пахли вкусно — мамой. Бывало, что она отходила за ширму, тайком вытаскивала, с аппетитом жевала, а от похлебки отказывалась. Не хотелось. Андрею тоже не хотелось. Он хотел лепешку, но стеснялся просить.

— Я не за этим пришла. Дело есть, — сестра шагнула вперед и тут же отпрянула, как будто испугалась чего-то.

— Если есть, говори.

— Мне бы у вас немного муки… Не для себя — детям. Вы меня знаете, я бы никогда не стала клянчить, но есть вообще нечего. Все, что можно, продала. Ничего не осталось. Даже лебеды. Продержаться б до пятницы. Обещали паек. Я верну.

Тёть Зоя сощурилась, помолчала с полминуты и только потом ответила:

— Ну что ты как неродная? Я все понимаю. Мы же родственники, в конце концов. И так сочтемся.

Она полезла в карман, долго щупала его внутри и наконец вытащила лепешку — светлую, почти бледную, с неровными краями и желтоватым пузырем теста сбоку.

— На, — протянула сестре.

— Спасибо, но мне бы на двоих…

— Так разделишь. Мало, что ли? Не одной тебе есть хочется. У меня Анисим слег. Один бог знает что будет. Самой надо выживать, не до других.

Андрею стало обидно за сестру. Он поджал губы, затеребил край рубахи брата.

— Лешка, о чем они говорят? Ну же, Лешка…

Но брат только отпихнул его и покачал головой. Мол, не до тебя.

— Вы меня извините, но у вас весь погреб мукой забит. Я не так много прошу…

Андрей захлопал глазами: сестра совсем не расстроилась. Она разозлилась. Сердце забилось бешено-бешено, как будто после игры в салочки. Андрей посмотрел на брата: тот сопит, тяжело дышит. Видать, тоже злится. На что — Андрею было неведомо, но он чувствовал, что так надо.

— Ишь как заговорила! Я ей — добро, а она мне!.. Какая была, такой и осталась.

— Какая уж есть.

— Если не нравится, можешь отдать. У меня каждая лепешка на счету.

Лицо тёть Зои побагровело, покрылось уродливыми пятнами, и взгляд помутнел еще сильнее, чем обычно. Казалось, посмотришь ей в глаза и не увидишь ничего, кроме тупой пустоты. Есть ли под слоем лоснящейся кожи сердце у человека, которому жаль куска теста?

— Спасибо огромное.

Голос сестры был пугающе холодным. Так люди друг с другом не разговаривают. Разве, если злишься, не срываешься на крик, а когда грустно — на плач? Но Лёшка, кажется, понял, почему сестра так сказала, и шепнул, что надо возвращаться.

Андрей в последний раз обернулся на порог чужого дома. На сестре — старое мамино платье. Волосы подобраны. Сама худая, с тонкой длинной шеей и черными завитушками на затылке. Глаза утонули в синих вмятинах. И одна лепешка в руках.

Странное дело. Раньше слюни текли от мысли о лепешке, а сейчас — ничего.

Когда дверь измученно скрипнула, Андрей и Леша сидели в доме. Сестра, ничего не говоря, протиснулась к столу и взяла нож.

Лёша соскочил со скамьи и придержал сестру за руку.

— Режь на три части, — сказал он.

— Я не хочу есть.

— Режь.

И сестра разрезала. Затем достала самые красивые тарелки с голубой каёмочкой. Мама ставила их на праздники, когда стол ломился от яств. Сейчас не было ничего, кроме лепешки и кипяченой воды. Скудный ужин. Но все трое ели жадно и с аппетитом, обжигая языки кипятком. Этими тремя кусками они не смогли утолить голод, но были сыты на всю жизнь.

Киселёва Дарья

СИЛА ВЕРЫ

«Здравствуй, Гришенька! Снова пишу тебе на фронт в надежде на то, что адрес не поменялся и моё письмо всё же дойдёт до твоих тёплых рук. Как ты там поживаешь, мой дорогой? Здоров ли? Пишу тебе из нашего госпиталя. Ночка такая тёплая, тихая… Только и слышно, как стрекочут кузнечики в траве. Но знаешь, иногда они замолкают — их прерывают стоны раненых, то и дело раздающиеся по всему госпиталю.

Сегодня опять весь день на ногах — восемь палат заполнились до отказа. Восемь палат… И в каждой ютятся по десять, а то и по пятнадцать тяжело раненых солдат. Свободных коек уже почти не осталось, а они всё поступают, родимые, и поступают. Все такие сильные, мужественные, не смотря на свою беспомощность и слабость, они так стойко держатся, так цепляются за жизнь, что порой удивляюсь их силе духа. Безнадежные калеки, но большинству здоровых людей не помешало бы поучиться их оптимизму и жизнелюбию.

Ты, Гришенька, вышел из госпиталя на фронт всего три месяца назад, но за это время не пришло ни одного письма от тебя, ни одной строчки. Я верю, что ты жив, здоров, что получаешь и читаешь мои письма… Хочется верить в то, что ты хотя бы перед сном вспоминаешь меня и, что просто не хватает времени написать ответ…

Сколько людей говорили, что тебя уже нет в живых, сколько советовали бросить глупую затею, перестать напрасно переводить бумагу и чернила. Но я знаю, что это не напрасно. Я буду ждать твоего ответа сколько потребуется. Верно ждать…

Я так скучаю по твоим тёплым объятиям, по бездонным глазам, в которых всегда теплился огонёк надежды, веры в завтрашний день и победу.

Уходя, ты обещал, что обязательно вернёшься за мной, что мы вместе уедем в твой родной город. Ты же знаешь, кроме тебя, у меня никого не осталось… Война забрала их всех. Поэтому я просто не имею права забывать тебя и уж тем более верить в твою смерть.

Я снова кладу в конверт василёк, чтобы ты никогда не забывал цвет моих глаз. Дай Бог, еще увидимся на этом свете.

С надеждой и любовью, твоя Вера».

— Товарищ командир, разрешите обратиться!

— Обращайтесь, лейтенант.

— Тут для Ясенева опять письмо…

— Складывай в ту коробку к остальным. Думаю, если не объявится, придётся высылать обратно вместе с похоронной.

— Но ведь он пропавший без вести, а не мёртвый!

— Я тоже хочу в это верить, лейтенант, тоже.

Через месяц Вера получила коробку, набитую до отказа её же неоткрытыми конвертами. На самом верху лежала похоронка. Тот злосчастный документ, который девушка боялась получить все эти четыре месяца. Вера быстро открыла конверт, глаза наткнулись на знакомое имя и сразу наполнились слезами. Она понимала, что смысла ждать его уже нет, понимала, что он уже к ней не вернётся. Но любящее сердце не верило глазам, не верило похоронке.

Вера поклялась себе, что будет ждать, пусть даже это ожидание продлится всю жизнь, пусть даже этим она поставит жирный крест на своей жизни, она не прекратит, она не может прекратить верить в то, что он жив.

Одни скажут, что она сумасшедшая, другие просто не поймут поступок Веры. Но, чтобы осуждать чье-то решение, нужно, как минимум, быть этим человеком, пережить не только это событие, но и всю жизнь до него, ведь на большинство решений влияет наш жизненный опыт.

Летом 1946 года, поздней ночью, Вера как всегда сидела на крыльце старого госпиталя и тихо плакала. Она слушала ночную тишину, вдыхала сладкие летние запахи, думала о прошедшем дне, вспоминала мужественные лица раненых во время войны, переполненные палаты…

Война закончилась, а с ней закончился весь тот ужас, который мужественно пережил наш Великий народ. Но с концом войны не пришёл конец Вериному обету. Она верила в их встречу, в счастливое будущее. Верила и ждала, в то время как другие уже опустили руки её убеждать в правильности своих мыслей, в подлинности похоронки.

Так, глядя на звёзды, она просидела несколько часов, не сразу заметив чье-то присутствие. Это был человек в военной форме, который, тихо присев подле Веры, не торопясь, стягивал с плеч большой солдатский рюкзак.

Человек аккуратно взял её за руку, заглянул в глаза. От этого прикосновения Вера вздрогнула, будто через её тело пустили электрический разряд, а от пристального взгляда внутри все сжалось, будто скованное страхом. Она боялась, что сошла с ума, что истосковалась по любимому настолько, что он явился к ней видением. Но Вера ощущала тепло его руки, замечала теплые нотки в его строгом взгляде. В голове проносились вереницы мыслей, а она молча хлопала глазами, на которые медленно наворачивались слёзы. Это был Он, её Гриша, живой и невредимый. Он сидел рядом и обнимал её так крепко, словно скоро исчезнет с утренней дымкой, словно знает, что придется оставить свою Веру одну в этом жестоком мире, словно с приходом зари им придется расстаться на долгие десятилетия, и разделять их будет небо.

Но вот на горизонте забрезжил рассвет, и никто никуда не исчез. Они так и остались в объятиях друг друга, все еще не веря в свое счастье. Весь день Гриша рассказывал о своих злоключениях. О том, как разбился его самолёт, о том, как он искал своих, о том, как пытался выжить один в лесной глуши. А вечером Вера показала ему ту коробку с письмами и ту похоронку, рассказала о том, как все поверили в его смерть, и она одна вопреки всем советам продолжала надеяться. Он прочитал каждое её письмо. Впивался глазами в каждое слово, в каждую закорючку её детского почерка. Гриша хотел заполнить ту бездну между ними, разверзшуюся из-за расстояния, трудностей и опасностей, что выпали на их долю. Пытался за раз пережить те сильные эмоции, которые могли быть получены от писем любимой и помочь ему выжить на войне.

Он вернулся, она дождалась, они любят друг друга ещё сильнее, чем прежде. Теперь они вместе, и ничто не может их разлучить, ничто не погубит их счастья.

Скажете, что так не бывает? А я скажу, что люди — удивительные создания. Они могут вершить свою судьбу как захотят — это в их руках. Нужна большая духовная сила, чтобы не поддаться течению, чтобы отстаивать свои позиции, зная, чувствуя, что они правильные. Почему Вы удивляетесь этой истории? Да потому, что такие сильные духом люди, умеющие слушать своё сердце и идти против толпы сейчас стали исключением, редкостью. Таких мало. Но они есть, и поэтому наш великий Русский народ остаётся великим. Пока на свете не перевелись такие люди, никакая война, никакие преграды не помешают им идти по верной дороге, не слушая чьих-то советов. На них, на верящих, надеющихся и любящих держится весь мир.

Маркелов Владимир

«РОДНАЯ-ЧУЖАЯ»

I

Жарко, середина июля как-никак. Да только неспокойно было в селе Хлюстинском, может, и не в селе уже — церковь-то взорвали ещё в 38-ом, да кто ещё взорвал, свои же и взорвали.

Солнце палило, не щадя никого, даже облачка на небе не было, чтобы закрыть это пекло. Как ветерок подует, так и полегче станет, но воздух всё равно был раскален до предела. Казалось, сама природа хочет пить, и даже маленькой капли хватило бы, чтобы каждый листочек вновь заиграл своим ожившим цветом. Но тут вдруг набежали тучи, полил частый дождь, но легче работать не стало, ведь ливень противно бил по лицу, жёстко стегал по векам, заливал в уши! Лучше бы уж пот лился рекой.

— Всем в укрытие! Летит, шельма… — вдруг неожиданно раздался чей-то голос, как эхо в пустоте.

Все, кто были на поле, ринулись в погреба. Свистело то ли в ушах, то ли наяву, сложно было понять, что вообще происходит. Одно было ясно — немец уже здесь.

Так началось тяжелое время. Из дома нас с дочками выгнали, а с мужем нас разлучила война: его эвакуировали вместе с заводом в Пермь. Моя мама мне постоянно говорила: «Не верь обидам, что могут тебя окружать, верь жестокому сердцу, что любит». Я любила свою землю, любила курский простор, любила мужа, детей… А сейчас я вспоминаю всё это, но только как не мое это все, не признаю всего этого, лишь мои детки согревают мне сердце, а ведь они такие маленькие, что же с ними будет?

Но о будущем думать не приходилось, жили каждым днем. Работа не приносила никакого удовольствия, хотя немцы и отдавали часть пропитания народу, но хлеб в этих пайках не был так свеж, как раньше.

Наступала осень, пора было собирать урожай — самое тяжелое время. Все трудились очень неохотно, и потому к нам был приставлен немецкий надзиратель, но он не кричал на нас, а тихо подходил, после чего раздавались громкие крики боли.

— Ваш труд ценится, но ваше неповиновение мешает другим нормально существовать, а потому мы должны пресечь любую оплошность. Тот, кто работает, тот и получает свой хлеб, — вдруг неожиданно, как граммофон, разразился надзиратель.

Тишина… Только ветер разыгрался, так разыгрался, что листья, уже желтые и чахлые, стали сыпаться с деревьев, поникших под напором ветра.

II

Наступила зима. Она была необычно тепла и солнечна, но немцам казалась отвратительной и промозглой. Уже закончился тяжелый сорок второй, а завтра должно было быть Рождество Христово. Была необычная суматоха, видно, что-то не ладилось у немцев, но мы не обращали на это никакого внимания, ведь нам нужно было расчищать дороги от снега.

В такой прохладный день вдруг вспомнились мои беззаботные детские годы, когда мы весной пускали кораблики, ручьи весело журчали, а мы пели, как птички. Тут к нам подошла мама, слезы так и катились с её нежных щёк, но я этого сразу не заметила.

— Мама! Смотри, мой кораблик быстрее будет, чем у братьев, потому что они на них пушки крепят, а я листок для паруса побольше взяла, да позеленее! Позови скорее папу, пусть посмотрит…

Мама ничего мне не сказала, лишь крепко-крепко обняла меня и ещё сильнее заплакала. Папу я больше не видела. Хотя природа была вся в красках, но мама почему-то печалилась, видно, это была не её весна, но она обязательно ещё порадуется моему ошеломительному успеху! Теперь я точно знаю, что у каждого бывает своя наполненная счастьем весна, стоит лишь немного подождать.

Когда работы закончились, мы все отправились по домам. На следующий день я встала раньше обычного и отправилась к храму Михаила — Архангела, точнее, к его руинам… Когда я уже подходила, мне показалось, будто колокола звонят, а воздух так свеж, прямо как тогда, когда мы с мамой шли на утреню, обходили весь храм, прикладываясь ко всем иконам, а после подходили к небольшой, но так мною любимой иконе — к иконе Пресвятой Богородицы.

При взрыве колокольня и потолок храма рухнули, остались только части стен, но здесь, в месте, казалось, забытом, чувствовалось умиротворение. Сознание само достраивало образы, так отчетливо отпечатавшиеся в памяти, и передо мною снова был большой белый храм с высокою колокольней, снова люди под звон колоколов с воодушевлением шли на службу, и природа благоухала, и как же вкусно пахли полевые цветы…

Я не спеша осенила себя крестным знамением, прочитала ещё пару молитв и пошла до дому. Часто я ходила к нашему храму и снова вспоминала те славные годы. Вспоминая, я снова любила свою землю, любила курский простор, любила мужа, детей, я будто снова жила. Мы все жили прошлым, ведь настоящее несло тревогу, а будущее могло и не наступить. Дорога домой не заняла много времени, но была необыкновенно скучна: только ворона противно каркала, да немец своими ботинками гадко хрустел снегом.

III

Я пришла домой к деткам совсем уставшая. Любочка и Шурочка уже спали, а Леночка всё ворочалась, никак не могла уснуть, а когда заметила, что я пришла, быстро подбежала ко мне и обняла.

— Мама, мамочка… Нет больше Борьки, пропал мой бычок… — быстро, как на духу сказала Лена. Потом она говорила взахлеб, но я успокоила её, поцеловала её ручки и носик.

— Знаешь, мамочка, — говорит Лена, умывая руками лицо, — после того, как я увидела воронку и пепел, я сильно расплакалась, и тут вдруг меня кто-то по головке погладил, будто папочка вернулся. Оглянулась — а там присел на коленки старый немец и вместе со мной плачет. Он показывает мне фотографию, а там мужчина и женщина, и детки. Ну, так он сильно рыдал, что я даже сама перестала плакать, обняла его и погладила по чепчику. Видно было, что ему здесь плохо, да и мне без Борьки тяжело…

Я уложила Леночку в кроватку, и сама пошла отдыхать.

На следующее утро всех быстро подняли: и взрослых, и детей, сказали построиться в шеренгу. Я строго сказала дочкам, чтобы они не поднимали шума, держались стойко и уверенно. Когда все встали в один ряд, мы увидели наших солдат, наших…

Началась перестрелка. Немцы хотели прикрыться нами, шеренга дергалась то вперед, то назад. Многие дети плакали, взрослые всеми силами пытались их успокоить, но им порой самим нужна была поддержка. Когда дочери начали плакать и кричать, я разорвала платок, что был у меня в кармане, на три части и велела зажать его зубами… Все всё понимали, и потому было ужасно страшно… Что было дальше я уже не помнила, как будто находилась в забытьи. Немцы отступили, а наши войска пошли дальше, на запад. Только помню, как потом тяжело было у детей ленты платка от зубов отдирать, уж слишком они к зубам прилипли…

Ещё было прохладно, но на душе уже было тепло и солнечно. Жизнь зажурчала как-то по-новому, а на лицах людей снова сияла улыбка, и впервые за долгие месяцы зазвучал звонкий смех. Многие начинали обсуждать как будут теперь жить, что сейчас всё должно наладиться, а в недалеком будущем все заживут как прежде.

Птички летали из стороны в сторону, весело чирикали, а потом, видно, уставшие, садились на зеленые-зеленые ели и с удивлением наблюдали за счастливой жизнью людей. А я снова любила свою землю, любила курский простор, любила своих дорогих деток и мужа, который вернулся к нам весной сорок пятого, и мы на подводах поехали на вокзал.

Мартыненко Юрий

НАШЕ ДЕТСТВО…

В сонном воздухе плавно кружился первый, с едва заметной осенней желтизной, опавший листок. Уже отключилась летняя духовка, и улица с упоением млела от приятной прохлады. Среди этой гармонии первого сентября торопилась на урок в десятый класс учительница Елена Владимировна. Она не опаздывала на занятие. Просто ей хотелось поскорее увидеть своих ребят, с которыми она разлучилась на все лето. Свою встречу с классом учительница собиралась провести в школьном музее, где темой урока будет рассказ о молодогвардейцах. И вот перед её веселыми голубыми глазами предстали любимые ученики. Они радостно встретили свою наставницу. Теперь счастливая учительница аккуратно выводила с готовностью начать урок на новой доске слова « Молодая гвардия», но её опередил класс: «Елена Владимировна, вы для всех нас очень много сделали. Мы отлично знаем тему. Пожалуйста, позвольте нам провести этот урок». За пятнадцать лет работы в школе педагог никогда не слышала такого предложения, и это очень удивило её. «Можно, ребята», — произнесла она. И один за другим стали выступать подготовленные дети. Они поднимались и после уже не садились. А учительница с большим вниманием слушала каждого, представляя, будто выступают сами молодогвардейцы — Сережа Тюленин, Олег Кошевой, Ульяна Громова… С большим воодушевлением ученики рассказывали о героических сверстниках из Краснодона. После всех выступлений к Елене Владимировне обратился один из учеников с предложением поделиться сведениями о неизвестных героях Родины. «Слушаем тебя, Андрей», — последовал ответ. Андрей начал свой рассказ:

«Под раскалённым солнцем изнывал июль 1942 года. Не предчувствуя, а постоянно слыша скрежет огневого потока врага, советская армия, оборонявшая Ворошиловград, готовилась к сражению. Была объявлена всеобщая мобилизация.

В преддверии того рокового дня внезапно в квартире учителя истории Ивана Сергеевича раздался звонок. Каково же было его удивление, когда на пороге он увидел весь свой девятый класс. Иван Сергеевич был уверен, что все они давно уехали из города, но ребята стояли перед ним и наперебой рассказывали, с чем пожаловали: «Мы хотим записаться добровольцами в армию и отправиться защищать наш город от фашистов. Просим вас помочь нам в этом, так как по возрасту нас ещё не берут в солдаты». Учитель подошел к окну и увидел играющих во дворе детей. В этот момент он задумался, понимая, что ради них и стоит ходить по земле. Только сейчас есть та возможность защитить эти детские беззащитные жизни от смерти. Подумав некоторое время, он выразил свое согласие молчаливым кивком.

На стадионе «Авангард» собрались три тысячи добровольцев, чтобы направиться в сторону поселка имени Челюскинцев и попытаться разбить немецкие войска. По всему городу желающие сражаться с врагом тонкими ручейками стекались в широкий поток, несущий с собой последнюю надежду отстоять свой город. В колонне вместе со своими учениками шел Иван Сергеевич. В строю были только ребята, так как учитель запретил брать с собой в поход девочек.

Они проходили по родным степям, мечтая поскорее вступить в бой и наголову разбить фашистов. Лишь Иван Сергеевич не мог осознать, что взял с собой мальчишек на смерть. За городом, в районе шахты «Северная», колонна остановилась, и добровольцам начали выдавать оружие. На восемь человек приходилась одна винтовка-трехлинейка. Вооружившись, колонна двинулась в сторону поселка. Неподалеку от вражеских позиций добровольцы выстроились в ряды, готовясь к атаке. Для них не звучали высокие речи и оркестр. Они и без этого понимали: либо жизнь, либо смерть. Внезапно враги открыли беспощадный пулеметный огонь. Колонна начала редеть, появились первые убитые и раненые. Остальные рассредоточились и залегли за кустами и пригорками. А ребята решили атаковать немцев, обойдя их с левого фланга. Они обогнули холм и стали подниматься к его вершине. Все ближе и ближе подбирались ребята к вражескому укреплению. Каждый из них готов был драться штыком, камнями, руками, лишь бы вывести из своего Отечества это несчастье.

Вдруг неожиданно, как из-под земли, перед ними оказался вражеский пулемет и застрочил, поливая беззащитных детей огневым ливнем. Молча один за другим стали падать на родную землю хрупкие молодые тела. Шестнадцать лет она их бережно хранила, а теперь, задолго до срока, принимала в свои материнские объятия.

Когда Иван Сергеевич взобрался на холм, перед ним предстала ужасная картина: его ученики, его дети лежали убитые нелюдями-варварами. Учитель с громким стоном, полным нечеловеческой муки, упал на землю. И вдруг он увидел, как перед ним поднялся немец, злорадно пригрозил кулаком, повернулся и пошел к своему окопу. Будто машинально Иван Сергеевич, поднял с земли винтовку и выстрелил убийце в спину. Враг рухнул замертво. Учитель бросил винтовку и крепко прижал к себе пару ребят. Дождем потекли слезы и вскипела досада, оттого что он остался жив, а они, дети, которых ждала целая жизнь, все погибли.

Сражение закончилось гибелью трехсот добровольцев — защитников Ворошиловграда. Учитель похоронил своих учеников с помощью местных жителей и после войны установил на холме, на их могиле, три небольших памятника-камня. Эти малые обелиски стоят на том месте и сейчас, как память о героях, отдавших свои молодые жизни за Родину».

Андрей закончил рассказывать свою историю и посмотрел на класс. Все были так тронуты этим страшным эпизодом войны, что в музее несколько мгновений стоял звуковой вакуум.

Через некоторое время к Елене Владимировне обратилась ученица по имени Таня: «Я знаю случай, который произошел не очень давно. Летом 2014 года, когда в нашу жизнь неожиданно ворвалась война, поднялись люди, которым была небезразлична судьба Родины. Среди них был казак Степан из села Каменка нашего района. С юности он служил в храме, а все свое свободное время проводил с восьмилетним сыном Сашей. Однажды мальчик игрался в своей комнате, а отец проверял запасы, готовясь к очередному боевому выезду. Вся природная благодать лежала перед храмом, где жили отец и сын. Казалось, что под близкой защитой неба любая беда обойдет их стороной. Но вдруг затрещал воздух, пропуская сквозь себя бомбардировщики, которые разворачивались, чтобы сбросить бомбы на храм. Саша нечаянно вздрогнул, когда прибежал побледневший отец и приказал: «Прячься в подвал!» Сын послушно взял свои игрушки и спустился в подземелье. Там с дрожащим от взрывов огарком он одиноко сидел и вспоминал о том, как совсем недавно, когда он заканчивал первый класс, ему рассказали, что такое война, а через два месяца мальчик испытал на себе это страшное слово.

Сидя в подвале, в бездонной темноте, он не мог плакать, потому что слишком резко и неожиданно война ворвалась в его жизнь. Он в исступлении молился за своего отца, который был наверху. Но взрывы всё нарастали и нарастали. Казалось, будто именно к Саше они прорывались. Он испугался и посмотрел на игрушки. Он смотрел на них и понимал, как они бесполезны, что теперь, в это самое страшное время, они не нужны. После недолгого размышления вылез наружу и под шквал взрывов побежал к окопу, спрыгнул и крепко-крепко прижался к казаку. В неравном бою с одним пулеметом против стаи железных коршунов Степан был одновременно испуган и зол, когда увидел рядом с собой единственного сына. Но деваться было некуда. Вокруг них густо взрывались бомбы. Обойма заканчивалась, а самолеты уже разворачивались, чтобы уничтожить несгибаемых. Степан достреливал последние патроны. Но Саша заметил в пятнадцати метрах от них ещё один комплект и, выпрыгнув из окопа, помчался к нему. Отец не успел его остановить и отчаянно кричал: «Вернись!». В Сашу полетели осколки. Мальчик убегал от смерти. Он схватил патронташ и упал, пытаясь руками закопаться как можно глубже в землю. Над ним сгустился дым, и мир застыл. Огонь прекратился и в пороховом заслоне показалось его хрупкое тонкое тело, в руках мальчик держал пулеметную ленту. Он отдал патроны, Степан зарядил пулемет и выстрелил в пикирующий на них самолет. Самолёт загорелся и, рухнувши на землю, взорвался. Так детские игрушки в руках ребенка были заменены на оружие.

За участие в этом сражении Сашу удостоили медалью «За боевые заслуги». Сейчас он, единственный ребенок, участвовавший в войне, живет со своим отцом, помогая ему защищать мир от зла».

Таня закончила свой рассказ, а класс сидел в задумчивом молчании. После этих героических историй о самых простых детях каждый ученик думал о себе. Даже серьезные и горделивые не могли удержать слезы. Они начинали понимать главную ценность жизни — Мир! Теперь каждый видел ничтожность своих мечтаний о модных телефонах, одежде, о престиже и богатстве. Все эти ценности перешли в одну-единственную — Мир! Только Мир! Потому что Он смысл нашей жизни. Разве не благодаря Ему нас окружает все самое лучшее, вообще все вокруг?! Разве не ради него жили и даже погибали наши предки?! Самое важное слово во всех словарях — Мир! Нельзя жить и воспринимать как должное этот дар. Ведь в любой момент Он может быть разрушен, и тогда разрушатся наши жизни. И потом будет невозможно все вернуть.

Земля и переулки пожелтели в закатной горячке. К вечеру всё словно обволокла усталость, всё жаждало покоя. Только одна Елена Владимировна, бодрая и загадочная, прогуливалась по улице. Она знала, что дома ее ждут родные. Но для нее день продолжался. Она взглянула на свет окон, посмотрела на звёздное небо и сказала: «Нет. Напрасно наговаривают на молодежь — она достойная наследница прошлого, и в ней надежное будущее!»

Полина Рубцова

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Звучно треща и пылая, отдавал тихим теплом разложенный костер. Косматый дым неспеша обволакивал вечерний лагерь. Ребята-поисковики грелись у огня и слушали истории старших товарищей.

— Хотите верьте, хотите нет, но в работе нашей много таинственного. То сон правдивый привидится, где кости лежат, то души солдат являются в лагерь. Очень часто, когда находим их, дожди стеной стоят или, бывает, голубь какой на ветку сядет. А так, обычно, в местах, где много солдат погибло, живности нет, птицы песнями своими не радуют. Могильная тишина вокруг, — рассказывал Сергей Александрович, руководитель отряда.

— Запугаете нас на ночь глядя, мы спать не сможем, — возмутились девочки.

— Ладно вам, девчонки, у вас вон сколько защитников. А звери нутром чувствуют присутствие сил потусторонних, завоют или зарычат непременно.

— Умеете же вы успокаивать Сергей Александрович! Теперь, когда Казбек завывать начнет, всегда будем думать, что духи рядом.

— Девочки, что ж вы такие пугливые? Всё будет хорошо.

— Когда же и мы что-то значительное найдём? — спросил Кирилл.

— Сердцем чувствую, что скоро обязательно найдём что-то важное. Ко мне во сне вчера Ангел приходил. Он в этих местах за душами погибших солдат присматривает.

— Какой еще Ангел? Расскажите, пожалуйста, — стали просить его девочки.

— Ну ладно, слушайте! Среди местных жителей ходит поверье, что на жестоких полях сражений, средь шума деревьев, можно услышать горестный плач ангела, который скорбит о неупокоенных душах, и быть ему там до тех пор, пока не будет найден и захоронен последний солдат.

Помню, когда я впервые сюда, под Зайцеву Гору, в поисковую экспедицию поехал, так в первую же ночь ко мне Ангел во сне пришёл и указал на место за лесной прогалинкой, где мы и нашли потом останки пяти убитых красноармейцев, а при них «смертные» медальоны.

— Вот страху-то нагнали, как нам теперь спать ложиться? — сказала Полина.

— Чего испугались, трусихи? Ложитесь и ни о чем не думайте.

Будние дни в поисковом отряде не отличались разнообразием. Бывали успешные дни, когда отряд находил личные вещи и останки солдат, а были и совсем неудачные, когда проливные дожди не давали ребятам высунуться из палаток.

В одну из ночей над лагерем раздался тревожный лай овчарки Казбека. Наспех одевшийся Кирилл выскочил из палатки. Догоравший костер бросал одинокие тени, и мальчик увидел бежавшего в сторону лесной чащи пса. Немедля ни секунды Кирилл бросился вдогонку. Выйдя к небольшому оврагу, он заметил Казбека, принявшего угрожающую стойку. Взгляд животного был направлен в разросшиеся кусты ольховника. «Ты чего же убежал?» — Кирилл потрепал пса по лохматой макушке. Оглядевшись вокруг и ничего странного не обнаружив, мальчик вместе с овчаркой направились в сторону лагеря. Ночь стояла тихая, только звезды мерцали своим холодным сиянием, да редко где слышалось стрекотание кузнечиков. Не пройдя и половины чащи, совсем рядом послышался едва различимый плач. Кирилл в ужасе стал смотреть по сторонам, рассекая лучом фонаря темноту. «Да неужели это тот самый ангел, про которого Сергей Александрович рассказывал?» — в нарастающей панике спрашивал сам себя юноша. «Кто здесь? Покажись!» — зашептал он в черноту сосновых ветвей. Ответом ему была тишина. Кирилл повторил снова: «Ангел, это ты?».

Вдруг из тени сосен мягко выступил силуэт, очерченный небесным свечением. Это был ангел. Крылья его были опущены, а прекрасное лицо выражало смесь скорби с чем-то еще не понятным мальчику, но вызывающим необъяснимые чувства радости и надежды. Кирилл, не веря своим глазам, уставился на него и не мог вымолвить слова.

— Здравствуй, дитя. Что делаешь ты средь леса в такой поздний час?

— З-здравствуйте… да я… Так… А вы правда души солдат бережете?

Мальчик с трудом пытался говорить, страх еще не покинул его сердце.

— Да, это мое священное предназначение, — сложив руки, ангел глянул на него, — тебе нечего бояться, Кирилл. Они всего лишь желают покоя и просят о помощи.

— Но как им можно помочь?

— Я покажу тебе.

Ангел подошел к мальчику и легким движением коснулся его лба. Кирилл зажмурился, но тотчас распахнул глаза, почувствовав чужое присутствие. Казбек жалобно заскулил. Обернувшись, мальчик увидел под тоненькой березкой сидящую фигуру. Кирилл подошел поближе и узнал в ней молодого мужчину, одетого в советскую форму, который дремал, прислонившись спиной к дереву и сдвинув на глаза пилотку.

— Ангел, но как такое возможно?

— Теперь ты можешь видеть их, ты — как проводник. В самом ли деле ты думал, что один здесь? Знаешь ли ты сколько еще стоит их за твоей спиной? Они все хотят домой, а добраться не могут, но сейчас ты можешь помочь. Разбуди же спящего бойца, дитя.

Кирилл слегка сжал плечо мужчины и потряс. Солдат открыл глаза и в немом молчании уставился на мальчика.

— Ты, значит, меня видишь?

Боец поднялся на ноги и с улыбкой смотрел на Кирилла.

— Правое вы дело делаете, благородное. Может и меня откопаете? Я тут прямо у этой березки лежу…

— Спасибо, что сказал. Как твое имя? Откуда ты будешь? Вдруг медальон не удастся найти…

— Владимир Смирнов. Местный я, с Фомино, тут недалеко, трактористом был до войны.

— Конечно, Владимир. Непременно под берёзкой будем искать.

— Наверное, у меня уже и правнуки твоего возраста имеются. Слыхал я, что уже 75 лет прошло как война окончилась.

— А у тебя есть дети?

— Уходил я на войну, так у меня дочурка маленькая оставалась, Настенька. Эх… Так и не понянчил ее, родную. Будь неладна война эта проклятая. Что же с ней стало? Жива ль она?

Владимир сдавил лицо ладонями, не давая непрошенным слезам показаться. Кирилл было потянулся к нему, но призрак исчез, как будто и не было его вовсе.

Обескураженный мальчик посмотрел на ангела. Слова Владимира не выходили из его головы.

— Спасибо, Ангел! –сказал Кирилл и увидел, как образ ангела растворился в предрассветной дымке.

Следующим утром Кирилл поведал всем о том, что произошло ночью. И об ангеле, и о солдате.

— Вот это у тебя приключения ночные случились! — удивилась Полина.