Другая физика

Реалии иллюзий

Я люблю это кафе. Здесь можно никуда не торопиться, но, тем не менее, много успеть… Когда тебе никто не мешает побыть наедине с собой, ты успеваешь многое продумать, прочувствовать даже, а потом вырываешься в реалию только для того, чтобы исполнить продуманное. Нет, здесь всегда много посетителей, негромких таких… Они тихо сидят за своими столиками, неторопливо пьют кофе. Иногда вдвоём или втроём. Но даже если и беседуют, то совсем неслышно. Никто ничем не обращает на себя внимание. Это позволяет и тебе оставаться незаметной. И в результате ты пребываешь сразу в двух иллюзиях: находишься среди людей, к которым всегда можешь обратиться, и при этом наслаждаешься одиночеством. Или… в двух реалиях…

Но сегодня мне обдумывать как будто бы и нечего. Билеты я уже купила. На спектакль «Маскарад». Надо обязательно посмотреть, что это там за маскарад поставлен? Вчера позвонила приятельница и высказала своё недоумение по поводу того, как я отозвалась об этом спектакле. Мол, это на меня не похоже. То я не вижу Иуду в темнокожем артисте, а тут вдруг с восторгом говорю об исполнителе главной роли, которому впору Чингисхана играть, а не русского дворянина. Ну, я не знаю, что здесь такого… Во-первых: среди русских дворян были люди и с восточной внешностью, ну, взять, хотя бы Юсуповых! А во-вторых… Вот здесь начинаются иллюзии. Я не видела ещё этого спектакля — раз, и я нигде о нём не отзывалась — два. Но приятельница утверждает, что видела меня в новостях, журналист якобы попросил случайного зрителя поделиться впечатлением от просмотренной премьеры. Ну, это уж никак не может быть! Наверное, респондент была просто очень похожа на меня. Вот это может быть…

Мой столик стоит у большого окна. Иногда кажется, что прохожие идут не по тротуару, а прямо через кафе. И все мимо меня. Они даже не обращают на меня внимания, поэтому их можно рассматривать без зазрения чего-то там… И вот тут можно увидеть так много интересного! Вот молодой человек спешит, держа в руках букет цветов, как веник. Наверное, на свидание спешит, и пока далеко от любимой, а то бы поуважительней к цветам отнёсся… А вот пожилая дама. Я уже не в первый раз её вижу. Из серии «божий одуванчик». Всегда опрятна. И со вкусом одета. По возрасту, но с непогрешимой утончённостью. Наверное, она очень интересный человек, ей есть чем поделиться за чашечкой кофе… Но вряд ли она это делает… Она похожа на тех, кто всегда «держит марку» и не позволяет себе быть самой собой, если есть хоть один зритель… «Держит марку»? Или «носит маску»?

А вот… Ой, пальто на женщине как у меня. Просто один в один! Надо ж! И шляпка похожая… нет! точно такая же! Если сказать, что на меня накатила оторопь от такого сходства, то это ничего не сказать. Я даже с каким-то ужасом смотрела в спину проходящей женщины, плечи которой укрывал шарф точь-в-точь как у меня… Хорошо, что мы не встретились с ней на улице! А то на что бы это было похоже?! Даже не буду торопиться выходить из кафе. Пусть отойдёт подальше.

Я не спеша надела своё пальто, заглянула в зеркало, поправляя шляпку… Да, вкусы, наверное, у меня с этой женщиной совпадают. А что ещё нас может сближать? Нет, дружить со своим повторением было бы просто невозможно. С одной стороны ты получаешь удовольствие от совпадений с твоими пристрастиями, с другой стороны — раздражение от этих совпадений, и даже соперничество. И не с кем-то, а с самой собой! Нет, это хорошо, что мы не знакомы.

Реалия встретила меня выхлопными газами и гулом густонаселённого города. Мне предстояло сквозь этот кисель пройти к пешеходному переходу. И тут я заметила, что у кромки дороги перед самой зеброй в ожидании зелёного стоит Она. В моём пальто… В моей шляпке… Нет уж, увольте, пусть пройдёт первой. Я здесь подожду следующего включения зелёного. Вот она уже шагнула на зебру, обернулась, чтобы убедиться в том, что на дороге нет неадекватных водителей и… тут наши глаза встретились… Я не знаю, что испытывает человек, когда его бьёт молния. Может быть, то же самое, что я в этот момент. Похоже, что и её охватило недоумение. Она остановилась и замерла, повернув в мою сторону лицо, не скрывающее растерянность… Я только и успела заметить, как блеснуло лобовое стекло приближающегося автомобиля… Резкая боль и звон в ушах сбили меня с ног…

— Да нет, слава Богу, здесь ничего страшного. Вон уже приходит в себя.

Я обнаружила себя на скамейке ближайшей остановки, надо мной склонилась незнакомая женщина. А вокруг стояли несколько сочувствующих зевак.

— Как вы себя чувствуете? — спросила женщина, — с вами всё в порядке? Или надо скорую и вам вызвать?

— Нет, нет, не надо… Сейчас пройдёт. Я просто в шоке… Прямо на глазах у меня… А что с ней?

— Да скорая увезла… Не знаю, как там… Ой! А вы не сестра ей? Неужели близнецы?.. Даже одеты одинаково…

— Нет. У меня нет сестёр, — поторопилась ответить я, пытаясь встать со скамейки. Голова продолжала кружиться. И непонятно отчего. Толи от того, что увидела, толи от того, что ничего не поняла. Как будто бы та женщина пришла из какого-то параллельного мира. Или я попала в другой мир… Надо позвонить мужу.

Я достала из кармана телефон, нашла в контактах слово «муж», нажала на вызов.

— Алё! Макс! Алё!

Звонок был принят, но ответа не слышу… Боже! Почему он молчит?!

— Макс! Ответь же!

— Ну что вы так орёте? — женский голос не скрывал возмущения, — вы ошиблись номером!

Как?… Как это можно было ошибиться? Я же не цифры набирала… Неужели? О ужас! Куда меня занесло?

Я огляделась. Всё по-прежнему вокруг. Та же остановка… Та же зебра… То же кафе в сторонке… Что происходит? Сейчас пройдёт минут пять, и я ещё раз наберу Макса.

Макс, закутанный ниже пояса в полотенце, вышел из ванной и спросил:

— Это что, мой телефон сейчас звонил?

— Да… Ошиблись номером.

— Ты что, сама отвечала? С ума сошла, что ли? Я же предупреждал: никогда не брать мой телефон в руки!

— Подумаешь? Что произошло-то?

Макс проверил последний вызов… Да… Жена звонила. Блин, придётся оправдываться… И в этот момент телефон зазвонил вновь

— Макс? Ты? У-у-ух… Слава Богу! Я уж подумала… Да нет, нет, ничего страшного… Я звоню сказать, что мы сегодня в театр идём. «Маскарад» по Лермонтову посмотреть… Ты ведь не против? Вот и ладненько…

Лярва

«Ишь, ты, подишь, ты! Строит из себя! Голодранка несчастная! Эта шушера совсем перестала знать своё место. И образование у неё „заушное“, а себе ещё! Интеллигенткой тут представляется! Знаем мы этих интеллигентов: из грязи — в князи! Друзья к ней, видите ли, ходят. Да где ж вы видели, чтобы у порядочной женщины мужчины в друзьях были? Так много разных только к проститутке шатаются! Тьфу!» — уже не в первый раз бушевала Степановна, посылая проклятья на голову соседки. И для того, чтобы получить полное удовлетворение от проведённой акции против непокорной, она вышла на лестничную клетку и смачно плюнула в кружочек глазка на соседской двери.

«И дети у неё — поганые,» — не без удовольствия, но уже спокойно, сделала она заключение и отправилась во двор посетить в тени клёнов на скамеечке с товарками, любящими помыть косточки всем, кому ни поподя. Она спускалась по лестнице только что подметённой ею (к соседке шатаются кобели всякие, грязь носят, а ей вот убирать приходится!) и предвкушала ту радость, с которой она будет рассказывать всем, что у её соседки бешенство матки, поэтому она не может хорошо зарабатывать, как другие проститутки, самой приходится кормить да поить мужиков за обслуживание, а детей куском хлеба обделяет. И они от недоедания и нехватки витаминов тупеют. А старшенький, уж и без очков видно, — дебильный. Ой, как много рассказать есть!

Домой Степановна возвращалась затемно. Наговорилась досыта! Всё высказала. Ничего не оставила! В груди было сладко пусто. Ну вот и ещё один день прошёл. Осталось чайку попить да спать лечь.

— Ну что ты звонишь в такой поздний час? — услышала она сердитый голос дочери, которая открыла ей дверь и запустила в тёмную прихожую, — Ванечка уже спит. Знаешь, ведь, как трудно его уложить. Я вот всё думаю, может, мне его невропатологу показать?

— Да что ты всё придумываешь? Здоровый ребёнок. Они, маленькие-то, все орут. Думаешь, ты не такая была?

— Мам, а ты Светку на улице не видела? Темно уж, а её всё нет. Никогда она так долго не задерживалась.

Степановна налила себе чаю, достала кусочек сахара и села поудобнее на стул, чтобы посмаковать душистый напиток. За стеной в соседской кухне кто-то вёл оживлённый разговор. Очень хотелось услышать, о чём. Степановна приложила перевёрнутый стакан к стене, прижалась ухом к донышку, как её научили сегодня бабы на скамейке, но, увы! понять смысл того, о чём говорили за стеной, ей так и не удалось. Говорили о каких-то валёрах. Кто это такие? Стерпеть это Степановна не могла, и на голову соседки понеслись новые проклятия.

— Ну, никакого покоя от этой стервы нету!

— Да тише ты, мам! Ванечку разбудишь…

— Да я и не удивлюсь, если он проснётся. При таком-то шуме! Постучать им надо.

— Да ты что, мам! Их тут и не слышно. Успокойся!

Успокойся! Разве тут успокоишься? Никакого уважения и заботы от этих молодых не дождёшься. Вон, уж собственная дочь поучает, как себя вести!

Аккуратно сложив покрывало, она сняла лишние подушки с кровати, достала ночную сорочку из ящика тумбочки и собралась было переодеться, но что-то её смутило… Как будто в комнате ещё кто-то есть… «Ой, да кто тут может быть! Перенервничала, вот и кажется чёрте-чё…»

— Кажется! Ничего тебе не кажется!

Сердце у Степановны выскочило через открытый рот… Она обернулась на прозвучавший голос и обомлела… В кресле развалилась какая-то нахальная девица с пустыми глазами, какие бывают только у бестыжих девок, которых Степановна видела на похабных календарях, что в коммерческих киосках продают. Ноги в каких-то длинных сапожищах гостья бесцеремонно сложила на журнальный столик. Губы, намазанные чем-то невероятно ярким, были сложены в недовольной гримасе. Но настроение её совсем не мешало ей обрабатывать пилочкой непотребно длинные ногти.

Девица чавкнула жвачкой и выдавила:

— Что замолкла-то?

— Галь!.. Галя!.. — позвала Степановна дочь, вмиг забыв про все обиды.

— Да что ж ты никак не угомонишься-то, мам?

— Галь, а это — кто?

— Где?

— Да вот же! — Степановна указала на кресло.

— И чем тебе Мурлышка-то ещё помешала? — дочь забрала кошку и вышла.

— Да что ж это? — Степановна протёрла глаза, снова посмотрела в сторону кресла и обмерла в очередной раз: девица сидела там же.

— Это тебе не поможет! — она одарила Степановну наглой улыбкой и продолжила заниматься своими мерзкими ногтями.

— Ты кто? — наконец, смогла произнести Степановна.

— Лярва.

— Это что же, имя такое ругательное?

— Да уж какое дали.

— Ты откуда взялась-то? — Степановна таки смогла взять себя в руки. Она поняла, что спуску здесь давать нельзя. Стерв она таких видела, не первый год живёт.

— Хм! Она ещё и спрашивает! Ты ж меня сама и придумала! И мне, надо сказать, очень нравится быть. И как всякие родители беспокоятся о своих детях, думают о том, как и за счёт чего они будут существовать, попросту говоря, что они будут кушать и во что одеваться, так и ты теперь будешь думать обо мне!

«Нет, с этим надо кончать! — решила Степановна. Это же самая обыкновенная авантюристка. И как её Галька-то не заметила?»

— Галь! Вызывай милицию и сюда приходи!

— Ха-ха-ха-ха! — от смеха лярвы ноги Степановны стали ватными, и она, обессиленная, упала на кровать.

«Да что ж это такое?…» — Степановна вконец растерялась, почувствовав какую-то зловещую внутреннюю связь с этой лярвой, как будто их действительно соединяла пуповина…

— Ну, что с тобой, мам? Тебе не милицию, а «скорую» вызывать надо!

— Не надо «скорую»… — едва слышно произнесла Степановна, — зови милицию или сама гони её в три шеи!

Смех лярвы довольно внушительно раздался снова. Внутри у ослабевшей женщины что-то ёкнуло, как будто её и вправду дёрнули за невидимую ниточку…

— Да кого гнать-то, мам?

— Ты что, совсем ослепла и оглохла? Вон же в кресле развалилась!

— Да нет же здесь никого!

Степановна приподнялась и ахнула… Девица опять пропала.

— Галь, ты посмотри под столом… И под кроватью… Может, она за шторой прячется?

— Да ты хоть объясни, кого найти нужно?

— Да лярву!

— Какую ещё лярву?

— Девка такая бестыжая, лохматая, с крашеными губами! Ты что, и не заметила, как она в дом вошла?

— Мам, ты успокойся. Просто ты перегрелась сегодня на солнышке. Спишь на ходу… Это тебе приснилось что-то…

«И то правда! — с надеждой подумала Степановна. — Лягу спать, и пройдёт всё… Ну, ведь, если б она была, она бы никуда не делась… Померещилось. Старею…»

— Иди, иди, дочь. Показалось, наверное…

Галина тихо прикрыла за собой дверь. Степановна хотела выключить свет, но подумала и оставила. На всякий случай. Она укрылась одеялом и почти уже успокоилась, даже рискнула закрыть глаза, как вдруг в лицо ей ударил отвратный шёпот:

— Ты что же, думаешь, отделалась от меня? Ну, нет! Кто ж оставляет своих чад некормлеными на ночь?

— Да что тебе надо от меня, дрянь ты этакая?

— Яблоко от яблони, как говорится, мало чем отличается. Уж если кто-то и дрянь, то я просто её отражение.

— Ты на что намекаешь?

— А что мне намекать? Я тебе и прямо могу сказать. Я — это твои ну просто замечательные мысли и слова. Только все своим словам и мыслям нужное место находят, поэтому и живут с ними в мире. А ты куда меня послала? К соседке своей? Я там была. Но мне там делать нечего: не про меня она! А кушать и жить мне хочется так же, как и всем. Так что, давай, делай что-нибудь.

— Да что делать-то? Хлеба, что ли, тебе принести?

— Вот именно. Только не того, каким вы своё тело питаете. А тот, на который ты меня обрекла.

— Да ты говори прямо, хватит темнить.

— Уж если кто натемнил, так это ты. Вспоминай, что ты говорила про соседку? Так вот, мне по меньшей мере нужны голодранка, проститутка и дебил. Чтобы жить, мне необходимы их мысли, их переживания, их страсти! А чтобы жить хорошо, мне нужно много всего этого! А я хочу очень хорошо жить! И немедленно.

— Здесь ты для себя тоже ничего такого не найдёшь! Так что, убирайся!

— Ну, уж нет! Я своё возьму, можешь не сомневаться! Если ты мне не поддашься, то поддадутся те, с кем ты связана своей душой… Ты видишь, я уже чувствую себя в общем-то неплохо!

— Это ты про что? — смутная тревога сдавила Степановне душу…

— У меня уже почти всё есть. Кроме голодранцев. Но за ними дело не станет, это проще простого.

— А где ж ты взяла дебилов?

— Завтра утром повнимательнее в глаза своего внука посмотри… И сразу всё поймёшь.

— Ах, ты, стерва!

— И это существо, которое мнит себя человеком, смеет называть так собственное создание. Своё в определённом смысле «я». Ты ещё не почувствовала, как тебе далеко до образа и подобия Божьего?

— А…

— Сходи в соседний подъезд.

Степановна стала судорожно одеваться.

— Галя, Галя! Светка не пришла?

— Да нет ещё. Я уж и не знаю, что подумать…

— Я схожу во двор, посмотрю.

— Тебе ж плохо. Может, я сама, а ты за Ванечкой посмотри.

— Не надо! Я схожу.

От разогретого за день асфальта на улице было душно. А, может, Степановне это показалось… Воздуха ей, действительно, не хватало. В соседнем подъезде было темно. «Опять пацаны лампочки вывернули! Вот нелюди-то! То-то у них у всех рыла нечеловеческие. Да и матери у них у всех…» — кто-то дёрнул Степановну за нутро, как за верёвочку, и она осеклась… — Господи! Прости меня за мысли мои…

Из-за приоткрытой двери подвала доносился какой-то неясный шорох и шёпот. Степановна прислушалась…

— Ты только смотри матери ничего не рассказывай! А то больше ничего не получишь. А завтра мы с Шуриком придём и принесём тебе французскую тушь для ресниц. Хочешь?

— И по сникерсу! А то не дам, — услышала Степановна ещё совсем детский голос своей Светки…

Она вышла во двор, села на скамейку, которая для многих сварливых пенсионерок стала в какой-то степени последним местом работы. Но сейчас Степановне было не до «коллег». В голове её было мутно и муторно. Она боялась что-нибудь подумать: в каждой едва возникающей мысли она улавливала смрадное дыхание лярвы…

Вдруг неожиданно двор озарил яркий свет. Степановна обернулась на него и застыла: пламя вырывалось из окон её квартиры… Из подъезда выскочила Галя с Ванечкой на руках.

— Галя, Галя! Что там случилось?

— Ой… Ой… Что ж это? Ужас какой!

— Да что ж там произошло у тебя?

— Не поняла… Я телевизор смотрела и к Ванечке вышла, запищал он… А тут грохот такой! Может, это телевизор взорвался?..

— Ой, горе-то, горе-то какое!

— Ну вот, — услышала Степановна зловещий шёпот прямо в ухо, — теперь у меня и голодранцы будут… Кстати, я тут такая твоя родственница не одна хожу. Много ты нас настряпала, много…

Пламя бушевало всё больше и больше. Сигналы пожарных машин оглушили всю округу. Но было ясно: уже ничего не спасти…

Полкило

Я, наверное, сам бы легко поверил тому, что все это мне приснилось, не будь я сейчас так счастлив. А не было бы той удивительной новогодней ночи, я бы, пожалуй, до сих пор оставался просто несчастным влюбленным.

Я влюбился в нее сразу. Как только она переступила порог нашего отдела. Понимаю, как это вам смешно. Мне самому было странно. Я уже в том возрасте, когда так вот сразу не влюбляются. И вдруг!… Подумать только! Людмила Николаевна! О том, что я влюбился, самому мне догадаться было нетрудно, потому что мне стоило больших сил просто обратиться к ней. Скоро это стали замечать все. Мне казалось, что надо мной смеются, а больше всех — она.

31 декабря прошлого года я решился: «Пора мне, наконец, сказать ей все. Возьму и приглашу ее сегодня в гости. Вместе Новый Год встречать! Но исполнить свое намерение я так и не смог. Мысленно я всегда называл ее Люськой. Люську я бы пригласил в гости. А вот Людмилу Николаевну — увы!

а, может, я боялся отказа. Ведь, если бы сегодня я получил отказ, то назавтра у меня не осталось бы никаких надежд на ее благосклонность. А с надеждой-то как будто и жить легче…

Было уже очень темно, когда я собрался уходить с работы домой. С горя, что один, что опять у меня ничего не вышло, я решил купить шампанского и идти не домой (что там делать одному в новогоднюю ночь?), а куда-нибудь в гости. Но потом передумал. «Нет! Надо мне себя наказать за эту глупую нерешительность. Тоже мне мальчишка! Хватит тебе бутылки молока, которая стоит у тебя в холодильнике!»

И я заставил себя идти в свою пустую холостяцкую квартиру. Дорога домой была коротка. Я не очень торопился туда, где меня ожидало одиночество, и добирался пешком. Прогулка по новогоднему городу все-таки приятнее, чем восседение у телевизора с бокалом молока. В конце концов, мне себя совсем стало жаль, и я решил купить себе самому подарок. В любом магазине. Ну, хоть какую-нибудь радость слабому человеку в новогоднюю ночь!

Тут мне пришлось пересечь небольшой базарчик, где в эту новогоднюю ночь было пусто и темно, тогда как в обыкновенные дни здесь всегда шумно и многолюдно с утра до позднего вечера.

Где-то в углу маячила неясная фигура, до глаз закутанная в толстый платок. Платок не уходил, несмотря на темноту, позднее время и редких прохожих. Мне стало жаль старуху.

— Полкило осталось, — пробормотала она мне навстречу. — За полтинник отдам.

Полтинник — не деньги. Я вытряхнул из варежки монетку, и в моих руках оказался серый сверток.

— Подожди, а чего полкило? — повернулся я к Платку. Но на месте ее, за рядами, висело какое-то облако. «Чего полкило? — тоненько хихикнуло оно и совсем слилось с темнотой. — Полкило привидения»…

«Шутница бабуля, — подумал я. — Новый год, конечно, праздник чудес. Но, ведь, это все-таки не 1-е апреля.»

Дома я бросил сверток на полку для шляп и стал торопливо раздеваться, сгорая от любопытства, что же в этом свертке? Все получилось просто замечательно, по-настоящему, так сказать: и подарок есть, и знаешь, что для тебя, и не знаешь еще, что же там. Но любопытство не помешало мне лишний раз отругать себя за нерешительность, когда я уже снимал ботинки. В это же время я с удовольствием воображал себе чудо: раздается звонок и входит она…

И вдруг — звонок. «Кого это принесло? — подумал я, предчувствуя, что удовольствие раскрытия подарка придется отодвинуть еще на несколько минут вперед. Я открыл дверь… и что бы вы думали?! Конечно. Люська. Да! Это была она.

— Люська! Ты чудо! Заходи скорей.

Тут я осекся. Понял, что это не воображение. и Люська — живая, вот она! — стоит передо мной. А я ее «Люськой» да на «ты»… Но Люська вела себя так, будто ее ничего не удивляло в моем поведении и сама она ничего особенного не сделала. Я помог ей раздеться, провел в комнату и окончательно растерялся. Что же делать дальше? Есть все: 31-е декабря, маленькая сверкающая огоньками елочка в углу, свечи, которые позволили бы отказаться от бесстыдно яркого света электричества — я так готовился к этой встрече! Наконец, сама Люська! Она тоже есть! А у меня нет даже шампанского… И в холодильнике ничего кроме бутылки молока…

А Люська любовалась елочкой и улыбалась. Затянувшееся молчание ее, как мне показалось, нисколько не смущало.

— Очень хорошо, что я застала тебя дома. Ты, ведь, мог уйти в гости, — я слушал ее как будто впервые. прозрачный, тающий голосок! Почему я не замечал этого раньше? Что с нами делает новогодняя ночь! — Я понимала, что появлюсь неожиданно и застану тебя врасплох. Там, в сумке, которую я оставила в прихожей, шампанское, шоколад и яблоки.

«Какая сумка? У нее же ничего не было. Хотя… я мог и не заметить от волнения…»

Через несколько минут в комнате горели свечи, на столе в бокалах шипело шампанское, мы сидели друг против друга, и моему счастью не было конца! Главное, что не надо было объясняться, признаваться в любви, предлагать руку и сердце — все было ясно без слов. Мне было легко и прекрасно… Темы для разговоров приходили просто, мне стало казаться, что я ей тоже приятен. Да это, пожалуй, так и было, а то бы зачем она пришла ко мне в новогоднюю ночь?

Я пил шампанское и не замечал его, будто пил воздух. Яблоки Люськины таяли на зубах. Я был опьянен Люськиным присутствием, все, что было про нее казалось мне призрачным и необыкновенным.

Приближалась полночь. Нас охватило знакомое всем ощущение торжества приближающегося мгновенья, мы с волнением, молча, ожидали боя часов, каждый задумался о своем, как вдруг нашу тишину раздавил телефонный звонок. Я недовольно поморщилась и решил, что подойду к телефону только после того, как часы пробьют двенадцать. Но звонок был настойчив, он раздражал. Не выдержав, я вышел к телефону и поднял трубку, готовый услышать что угодно, только не Люськин голос. Но это было он!

— С Новым годом! Честно говоря, я надеялась, что смогу поздравить вас не по телефону. Мне казалось, что вы готовы были сегодня вместе со мной провести новогоднюю ночь. Но… увы! И я решила сама сделать первый шаг. Итак, я поздравляю вас с Новым годом… Отчего же вы молчите? Вы видите в моем поступке непристойность…?

— Простите,… а вы… откуда звоните?

— Из дома. Надеясь на вас, я отказалась от всех приглашений и теперь сижу дома один на один с телевизором.

— Но это невозможно!

— Еще как возможно! И вы тому виной.

В эту минуту часы стали отбивать секунды уходящего года.

— Ну, где же ты там? — услышал я недовольный Люськин голос из гостиной.

— Еще раз поздравляю! — заговорила телефонная трубка Люськиным голосом.

— Невероятно… — промямлил я.

— Что невероятно? — отозвалась трубка. — Да, я понимаю вас. Мое поведение не может вас не удивить. Ну, что же, мне очень жаль, что я осталась без вашего поздравления. Простите за навязчивость.

— Нет, нет! Не кладите трубки! Невероятно то, что вы одновременно говорите со мной по телефону и сидите у меня в гостиной…

— Но это невозможно!

— Вот и я говорю то же самое.

— Вы шутите. Простите, но это неприятно.

— Только не обижайтесь! Я вам говорю правду! Что мне делать?…

— Я еду к вам. Немедленно!

Я положил трубку и вошел в гостиную. Мне стало страшно. Люська недовольно надула губы.

— Прости. Телефон…

— Я понимаю. Моего поздравления тебе мало.

— Ну, что ты! Хочешь, верь, а хочешь, нет, но там, по телефону, со мной говорила ты.

— Вздор!

— Но ты обещала немедленно приехать!

— Но я уже здесь!

— Я все понял: это чей-то розыгрыш. Все наши коллеги догадываются о моем отношении к тебе. Кто-то решил подшутить надо мной в новогоднюю ночь. Но мы им отомстим! Посмотрим, как они засмеются после праздников, когда мы объявим им о нашей свадьбе. Ты, ведь, не откажешься выйти за меня замуж?

— Вот так, сразу?

— Это разве сразу?

— Ну, да… Я согласна.

— Тогда я ставлю чайник на огонь, и мы через полчаса назло всем шутникам устраиваем первое семейное чаепитие!

— Ура! — зазвенел Люськин прозрачный голос. — Где у тебя музыка? Я хочу потанцевать, пока закипит чайник!

Танцевала она великолепно. От ее танца у меня закружилась голова. Она легко передвигалась по комнате, я не успевал следить за ее движениями, мне стало казаться, что Люськины фантомы окружили меня и понесли в пространство моего счастья.

Наш танец был прерван звонком. Я вышел в прихожую в предчувствии, что чудеса этой ночи еще не закончились. За дверью стояла Люська. Я стал терять равновесие. Люська вошла.

— Помогите же мне раздеться, наконец!

Я повесил ее пальто на вешалку. Тут раздался свист чайника, и мне пришлось удалиться на кухню. Когда я возвратился в комнату, две сердитые Люськи стояли друг против друга. Они были совершенно одинаково одеты, одинаково причесаны, одинаково красивы. Отличить, какая из них давно была здесь, а какая только что пришла, я уже не мог.

Я в ужасе отступил в прихожую. Мне казалось, что я тоже раздваиваюсь. Чтобы увидеть, как это у меня получается, я бросился к зеркалу. Но чуда не последовало. Я оставался в одном экземпляре. Здесь-то я и вспомнил про подарок для себя. Я решил воспользоваться уединением, успокоиться, прийти в себя, отдохнуть от чудес и заодно вскрыть сверток.. К удивлению своему я обнаружил, что свертка нет. Есть свернутый кусок газеты. И все. «Полкило привидения, полкило привидения…» — застучало в висках. Я заглянул в комнату. Сомнения нет. Одна из них, действительно, фантом.

— Самозванка! — Бросила одна Люська другой.

— Я самозванка? Это ты хочешь отнять его у меня. Не выйдет!

— Уходи. Он не поверит тебе. Он знает, что я — это я.

— Нет! Я — это я.

Я лихорадочно думал, как же мне их отличить? более странно и загадочно вела себя первая Люська. И это воздушное вино. И яблоки, которые она принесла… Хотя, загадочность — черта настоящей женщины… Однако, она скорее напоминает безосновательное чудо. Неужели это она вышла из пакета? Значит, я весь вечер провел с привидением? И привидение, а не Люська, дало согласие выйти за меня замуж! Бр-р-р-р… Вот тут-то я ее и поймаю!

— Кто из вас согласен быть моей женой?

— Я.

— Я!

Балбес. Этого следовало было ожидать. Но зато ясно, что и настоящая Люська тоже согласна. Но которая из них настоящая? Я решил спокойно все проанализировать. Сел за стол, обхватил голову руками и начал думать. Но тут женщины обступили меня:

— Что ты сидишь? Почему ты её не прогонишь?

Ага! Та, которая обращается ко мне на «ты», была здесь весь вечер. Ведь, другая…

— Что ты на меня смотришь? Хочешь прогнать, как она научила? (О! Да они обе уже на ты!) Можешь не трудиться, я сама ухожу отсюда.

Она направилась к выходу.

Стой! А если ты настоящая? Значит, я останусь с призраком…

— Подожди! Не уходи! — в отчаянии крикнул я.

— Не уходи? Тогда уйду я! — сказала другая.

— Нет, нет! Не надо никому уходить! Я прошу вас…

Обессиленный, я опустился в кресло. Что делать? Что делать?! Ночь подходит к концу. А я находился в таком странном и неожиданном положении, и конца ему не было видно. Я не хотел потерять Люськи. которая уже дала согласие быть моей женой. А еще больше я не хотел, чтобы на месте Люськи оказалось приведение.

Но как все это решить?

Поцелуй! Вот что меня спасет. Если я не вижу Люськи, то почувствовать-то я ее должен.

— Поцелуй меня… — сказала одна из женщин в эту минуту. «Она чувствует меня! Конечно, это Люська. Это она!» Я прикоснулся к ее губам и оказался в невесомости! Чудо! Чудо мое! Ты и только ты. Ты — моя сказка. Ты — мое божественное создание. Я иду к тебе. Я твой.

— А меня? — отозвалась другая Люська.

Меня охватил ужас. Что делать? Целовать призрак?

— Ты ошибся. Ты должен был поцеловать меня.

Я отступил от нее. Но призрак наступал на меня. В глазах его была ярость. «Убью» — выдавил он из себя. «А, ведь, убьет, — подумал я, — что ее, нечистой силе, это стоит?… Поцелую быстренько и скажу, чтобы уходила. Она, ведь хотела уйти? Хотела…»

Я сделал шаг навстречу. Задрожав от ужаса, примкнул к ее губам и… не смог оторваться. Я почувствовал, как мои мускулы налились силой, каждая молекула притягивала к земле. Я не витал в облаках. Я сам их колыхал вокруг себя! Мне незачем ожидать чуда. Я сам могу творить его. Я могу управлять им, а не болтаться в его невесомости как бессильный челн в бушующем море. Я чувствовал себя сильным, настоящим, земным человеком. Значит, сейчас я целую человека, а призрак со своими чудесами, парализующими волю, стоит за спиной. Я крепко держал мою Люську в руках. Никому не отдам. Моя.

— Люблю тебя, — я удивился собственному голосу. Меня переполняли силы, благодаря которым я готов был кричать эти слова на весь город и нашептывать еле слышно: «Я люблю тебя…»

Сзади послышался шорох. Но он меня уже не страшил. Хоть тысячу призраков. Вот она — моя Люська!

— Смотри, — сказала Люська, — ее нет!

На полу лежал сверток. Он лежит у меня до сих пор. Думаю подарить его кому-нибудь на Новый год. Может быть, вам?

Встретимся в будущем…

Чернокожий шофер вел такси (как ни странно), не торопясь, будто заботился о том, чтобы поездка оставила у его пассажиров ощущение маленькой экскурсии. Таксисты — они везде таксисты, и этот был достаточно ушлый, чтобы почувствовать своей черной кожей благодарного пассажира. И хотя «новые» русские в основе своей мало чем отличались от американцев своим отношением к доллару, но нет-нет да и попадется среди них такой, в котором теплилась купеческая разухабистая щедрость прежних богатеньких россиян, легенды о которой еще сохранились в Европе. А этого солидного бизнесмена, которого он вез в один из самых респектабельных отелей, выдавала детская улыбка и сопровождающий его молодой человек явно богемной принадлежности. И связывали их, похоже, не только дела.

— Смотрите, смотрите, Петр Николаевич! Во дает!.. Вот это реклама!.. О! Ничего себе! «Жигули» что ли?!

— Это вряд ли. Просто что-то похожее. А меня здесь больше всего чистота и порядок удивляют.

— У-у-у! какая иллюминация! — Сашка не переставал восторгаться видом ночного незнакомого города. И если б Петр Николаевич не знал, что ему уже почти за тридцать, он бы принял эти восторги за эмоции ребенка.

Сашку он впервые встретил пять лет назад в художественном салоне, куда пришел затем, чтобы купить жене подарок на годовщину свадьбы. Ей захотелось украсить одну из стен своего коттеджа «живой» живописью. Стало модно, и ей не хотелось «отставать» от претензий того общества, войти в которое им позволили деньги. Деньги, кои с приходом нового времени для Петра Николаевича из мечты превратились в заботу и страсть.

А в тот день Сашка, толи отпускающий бороду, толи просто давно не бритый, в растоптанных зимних ботинках, несмотря на позднюю весну, и в вытянутом потертом свитере стоял за колонной у прилавка и внимательно следил за тем, как идет торговля. Вид его был настолько подозрителен, что Петру Николаевичу поначалу показалось, что какой-то бомж выбирает себе жертву, чтобы воспользоваться моментом, когда та зазевается ненароком… И он не мог понять, почему служащие магазина совершенно безучастны. А когда он заметил, что некоторые посетители отмечают его своим приветствием, Петр Николаевич понял, что все не так просто, как ему показалось, и он решил подойти к этой странной и теперь уже вызывающей любопытство личности.

— И что мы тут увидели?

— Это вы ко мне?

— Да как будто.

— А-а!… Да так вот… Смотрю, что же все-таки покупают? Хочу понять, что надо делать, чтобы не пропасть совсем. У некоторых художников покупают систематически, а у меня… Четыре месяца висит работа… Хоть бы спросил кто…

— Так вы художник?

— Да…

— А покажите мне свою работу.

— Да вот она, прямо перед вами, в серой рамке…

Петр Николаевич посмотрел на работу и… все понял.

— Э-э, мил-человек! Да кому ж такая мазня нужна?

— Почему «мазня»? Хорошая работа… И она мне дорога очень. Мне большого стоило принять решение принести ее сюда. Думал, то, что самому не нравится, стыдно предлагать кому бы то ни было…

— Для продажи предлагать нужно не то, что вам нравится, а то, что нам нравится. Я вот твою работу и даром не возьму. Мне, ведь, все скажут: «У тебя что, глаз, что ли, не было? Ну где ты видел такой стол?»

— А что?… Стол, как стол… Обратная перспектива… Но при чем здесь стол?

— Как это «причем»? На чем стоит твой натюрморт? На столе. Только вот разве нормальный человек поймет сразу, что это стол? Ты для кого все это рисуешь?

— Разве в этом дело?

— А в чем же? Вот, видишь? Это — натюрморт. Красиво. Цветы. Яблоки. Ваза какая-то особенная… Это я понимаю. Такая картинка любую стену украсит. А твоя?

— Разве живопись для того, чтобы стенки украшать?

— А для чего же?

— Понимаете… Это…

— Вот, вот! Больше сказать нечего.

— Ну, а что же вы тогда не покупаете этот натюрморт? Он же вам нравится.

— Рама мне не подходит.

— Но раму-то всегда заменить можно.

— Да не в этом дело. Размеры не те. Мне нужно что-то длинненькое такое… высокое и узкое. А здесь все прямоугольники какие-то. Не подходит мне.

— Да, вам нужно что-то… нестандартное…

— Вот, вот. Слушай! А, может, ты мой заказ выполнишь? Вот, что-то наподобие этого, только в нужные мне габариты. А? Или ты так и не умеешь вовсе?

— Я не хочу так.

— Что значит «не хочу»? А есть ты хочешь? Ведь товар делается таким, какой он нужен потребителю.

— Но… живопись — это… не товар… Это в какой-то степени сам художник… Понимаете, художник — это все-таки не рабочий, который делает сковородки и кастрюли. Художественное произведение не может быть утилитарно значимым…

— Рабочий делает то, на что есть спрос. Поэтому у него есть хлеб, а иногда и масло на нем. А на то, что делаешь ты, спроса никакого нет. И поэтому, я так думаю, у тебя нет не только туфель. Ну, что ты есть такое, чтобы на тебя спрос был? Но зато есть спрос на твое мастерство. Так что не надо мне здесь твоей заумной философии. Ею сыт не будешь и на стенку не повесишь. Ты мне скажи четко: принимаешь мой заказ или нет? Если сделаешь так, как мне нужно, не поскуплюсь. И клиентуру тебе найду. За работу тебе платить будут, а за фантазии — нет. Ну, что, берешься?

— … Хорошо. попробую, что ж еще остается? … Однако, фантазии… и есть моя работа…

— Ты не жалей. Когда-то нужно начинать жить. А впроголодь ты много не нафантазируешь. Да и искусство наше подымать надо, — Петр Николаевич придал своему лицу выражение озабоченности…

— Вы думаете, это так делается?

— Я не думаю, я знаю, что все делается так.

Через неделю Петр Николаевич пришел к Сашке в мастерскую, чтобы взглянуть, как идут дела. Холст был прикован к мольберту, палитра бушевала соцветием красок, но на холсте увы! их почти не было. Зато Сашка дышал на него чем-то неописуемым.

— Разбавитель, что ли пьешь?

— Да зачем же?

— Откуда только деньги берешь?

— На кисти обменял…

— Дошел!

— До этого… ни один художник…

— Вот именно!

— А я, — Сашка нарочито заглянул в лицо Петру Николаевичу, — и не художник. И спроса на меня нет!

— А разве я тебе не сделал заказ?

— Не могу я, понимаете вы? Это не про меня. Душу воротит, как будто сам себя обманываешь…

— Ты себя обманываешь, когда напиваешься до чертиков. Вот тебе и начинает казаться, что весь мир должен быть про тебя. А мне про тебя не надо. И даже не про меня. А — для меня. Понял? Вот тебе на опохмел, и что б через три дня все было готово. Или я больше никаких дел с тобой иметь не буду.

Деньги Сашка взял и согласно помотал головой.

Петр Николаевич, не прощаясь, вышел и шумно закрыл за собой дверь. Как только его шаги смолкли, Сашка в отчаянии бросил шуршащие бумажки на стол и, задыхаясь в бесслезном рыдании, стал бить их кулаками и ладонями. Потом присмирел, сжался в комок и замер на своем облезлом трехногом табурете…

Через двадцать минут он уже стоял у холста и работал…

Конечно, он был странный. Хотя рисовать, как выяснилось, умеет. И именно так, как «надо». Петр Николаевич представил его своим знакомым, работы у него уже было море, но с заказчиками своими Сашка был холоден и сдержан. И только с Петром Николаевичем нет-нет да и расслабится за рюмочкой виски. И такое от него можно было услышать, что хоть сейчас — в психушку! Но какое-то неподдельное доверие, как будто бы ни на чем не основанное, тянуло делового и вечно занятого Петра Николаевича к этому талантливому чудаку. И хоть был он с Сашкой довольно строг, нетрудно было заметить, что это скорее от любви, чем от надменности.

А теперь они вместе ехали по чужому городу, чтобы завтра принять участие в аукционе, где будет представлена для продажи работа известного художника прошлого века, к которому Сашка относился с благоговением. Он-то и убедил Петра Николаевича приобрести его. А тот, хоть и ценил Сашкино благоговение, но не разделял его. Однако, его очень убедило то, что иметь такую работу — престижно. Это тебе не Сашкин натюрморт в прихожей около зеркала… Репродукция картиночки-то не очень нравилась, но специалисты, у которых Петр Николаевич не поленился проконсультироваться, отзывались более чем… И сердце миллионера сдалось. Петр Николаевич решил купить ее. А заодно обратить тем самым на себя внимание.

Аукцион прошел спокойно и гладко. Не считая того, что Петр Николаевич в самый последний момент чуть было не отказался от покупки. Оказалась дороже, чем предполагали его советники. Но понял: уйти отсюда с пустыми руками — сделать себе рекламу наоборот. В перерывах он уже успел наладить кое-какие контакты, и теперь нельзя было ударить в грязь лицом.

Не отметить покупку было грех. Они заказали в номер родной «Столичной» и закуски, распаковали приобретение, Петр Николаевич расположился поудобнее в кресле, а Сашка искал у противоположной стены удобный ракурс для картины по отношению к свету.

— Так — нормально?

— А как должно быть нормально?

— Чтобы не отсвечивало ничего и не блестело.

Петр Николаевич всмотрелся в полотно, и вдруг его охватило легкое дразнящее волнение… Он почувствовал, как кто-то родной до умопомрачения подошел сзади и положил свои руки ему на плечи. Это были ее руки… Он с радостью обернулся к ней, но… здесь никого не оказалось. А сам он весь еще находился в состоянии счастья от присутствия ее…