Бесплатный фрагмент - Дороги ратные крутые

Воинам 4-го Гвардейского механизированного Сталинградского Краснознаменного орденов Суворова и Кутузова корпуса, павшим и живым, посвящаю.

Читателю

Вы скажете, что с воспоминаниями я опоздал. К сожалению, это так. Пятьдесят лет прошло с тех пор, как завершилась победой Великая Отечес­твенная война.

Многолетняя военная служба после окончания войны была настолько напряжённой, что я не нашел времени для написания воспоминаний. В последние годы службы удалось наметить их контуры да обзавестись архив­ными материалами. Лишь после увольнения в отставку в 1992 году я получил возможность изложить пережитое в предлагаемой вам книге.

Если вы — читатель бескорыстный, и ваше сознание не затуманено волной сплошного очернительства истории СССР и, в частности, истории Великой Отечественной войны, то найдёте в книге описание событий, которые по прочтении не могут не обогатить ваши знания.

А для читателя, занимающегося историей войны с гитлеровской коали­цией, в особенности теми операциями, о которых здесь идёт речь, найдётся в книге немало актуального.

Половину времени пребывания на фронте я воевал в механизированной бригаде. Ее организационно-штатная структура была весьма эффективной, что обусловило ее живучесть. Современная организация Сухопутных частей и соединения с ней сходна. Это значит, что опыт применения мехбригады актуален вам, читателю — офицеру мотострелковых и танковых войск.

Полезен и опыт учёта военно-технического фактора при подготовке боя и в ходе его. Мне посчастливилось вступить в войну, имея за плечами командный факультет бронетанковой академии.

То, чему я научился, в том числе и в применении вооружения и техники, было использовано в полной мере.

Изложенное выше и побудило меня выступить с воспоминаниями, пусть и запоздалыми.

И еще. Я стремился избежать односторонней, лишь положительной обрисовки людей, с которыми делил ратное бремя. Старался также с макси­мальной точностью описывать события, следуя документальным данным и своей памяти.

Уважаемый читатель, я готов принять вашу критику. Она, видимо, оправдана, так как не все в книге удалось описать, а язык книги не может претендовать на высокий стиль.

В заключение хочу выразить благодарность полковнику в отставке Ивану Дмитриевичу Фосту, оказавшему большую помощь в сборе архивных материалов.

15 марта 1995 г. Автор

Глава первая. Боевое Крещение

В стороне от грозных событий

Весть о войне дошла до нас, слушателей старшего курса командного факультета, Военной академии механизации и мо­торизации РККА, вскоре после прибытия в лагерь.

Переезд проходил ранним воскресным утром 22-го июня 1941-го года и совпал с той особой приподнятостью, которая возникает всякий раз, когда экзаменационная сессия уже поза­ди. Подстать нашему настроению была и погода — солнечная, с редкими белыми облаками на синем небе.

В кузовах автомашин одни слушатели шутили и смеялись, другие дремали, продлевая неоконченный сон, а я мысленно был в обстановке вчерашней прогулки с женой и детьми в Лефортовском парке, что рядом с академией…

Дети резвились, играли в прятки среди деревьев да бега­ли по узким тропкам. Двухлетний Боря почти не сходил с рук, и много раз «примерял» мою фуражку, а за свободную руку держались то шестилетняя Люся, то четырехлетняя Галя.

— Лиза, что это сын сегодня так жмется ко мне? — спраши­вал я жену

— Не понимаешь? А когда ты с детьми вот так, два часа гулял? Больше 10-15-ти минут перед сном и то не каждый день они тебя не видят. От счастья, что папа с ними, они и жмутся к тебе.

Да, это было так: учеба почти не оставляла времени на семью…

Около полудня сигнал горниста вызвал слушателей на построение. Прибыли и старшие курсы инженерных факуль­тетов. Необычная озабоченность на лицах начальников насто­рожила.

Зашумели репродукторы, и вместе с двенадцатью удара­ми колокола от тревожной догадки сильно забилось сердце. И тут услышали слегка заикающийся голос заместителя предсе­дателя Совета Народных Комиссаров — народного комиссара иностранных дел В.М.Молотова, выступившего с заявлением Советского правительства. Сообщив о фашистской агрессии, дав политическую и моральную оценку ей, правительство призывало Красную Армию и Военно-Морской флот самоот­верженно сражаться с захватчиками, а население — героиче­ским трудом обеспечивать фронт всем необходимым. Были близки и понятны каждому из нас заключительные слова заяв­ления: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

На состоявшемся вслед за тем митинге, все выступавшие гневно осудили коварство немецко-фашистского руководства, растоптавшего договор о ненападении между СССР и Герма­нией. Они единодушно заявили, что слушатели и начсостав полны желания стать в ряды тех, кто сейчас сражается с вра­гом.

Так все мирное отошло на второй план, уступив место тревоге и думам о фронте.

— Не пройдет много времени как фашистские войска будут разгромлены, — говорил командир нашей учебной группы май­ор Василий Дмитриевич Глушков, участник Народно-революционной войны в Испании. — Но для возмещения по­терь и новых формирований потребуются командиры. И хотя жаль, что недоучимся, но фронт теперь — самое главное.

— А что нам сейчас делать в академии? За два года мы по­лучили достаточные для войны знания, — безапелляционно заявлял старший лейтенант Боря Шумилов. — Кому, как не нам, быть сейчас на фронте?

Да, каждый из нас хотел, возможно, скорее попасть на фронт. «Фронтовые» настроения, ослабившие интерес к учебе, были, однако, непродолжительны. Конец им положило распо­ряжение вышестоящего командования о том, чтобы в месяч­ный срок отработать наиболее важные темы третьего курса, после чего произвести выпуск. Академия перешла на удли­ненный рабочий день, и главное внимание в учебе стало уде­ляться практической организации слушателями боя на местно­сти.

Программа мер, разработанных ЦК ВКП (б) и Советским правительством в целях разгрома агрессора, наиболее полно была отражена в выступлении по радио 3-го июля Председа­теля Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина. Слово Сталина ассоциировалось со словом партии. Глубоко проник в сознание прозвучавший в выступлении призыв пар­тии и правительства, не зная страха, до последней капли крови сражаться за советскую землю. Он раздался как набат и тако­вым сохранился в памяти.

Военкоматы наполнялись не только людьми, пришедши­ми по повесткам; их осаждали и добровольцы. Приведу эпи­зод, происшедший на одном из полевых занятий. Из группы колхозников, работавших на прополке картофеля, к нам подо­шла группа молодежи. Одна из девушек, поздоровавшись, спросила:

— Товарищи командиры, кто бы мог дать нам разъяснение?

— По какому вопросу? — осведомился наш тактический ру­ководитель полковник Анатолий Семенович Лямцев.

— Мы в школе выучились на санитарок, сдали зачеты, имеем справки и значки «Готов к санитарной обороне». В во­енкомате просились на фронт, но нам отказали.

— А я просился на фронт красноармейцем, окончил 10 классов, «Ворошиловский стрелок», комсомолец, а меня не направляют, — перебивая девушку, заговорил юноша.

— Мы тоже комсомольцы и «Ворошиловские стрелки», — почти хором сообщили девушки.

Их глаза отражали и надежду, и мольбу, и беспокойство.

— А сколько вам лет?

— Ну… семнадцать, одной — шестнадцать.

— Потому и отказывают, что нет еще восемнадцати. Под­растете, тогда и возьмут.

— Нам-то было понятно их стремление!

В начале июля, в один из воскресных дней в числе отпу­щенных в Москву к семьям был и я. Пригороды и столица встретили нас наклеенными на окна бумажными крестами, выключенным уличным освещением и затемненными окнами в ночное время. Люди были непривычно молчаливы и озабо­чены.

Случайно совпало, что приехал к нам Иван, мой младший брат, слушатель Военной академии имени М.В.Фрунзе, только что переведенный на второй курс факультета противовоздуш­ной обороны, старший лейтенант.

— Какая удача! Думал, увижу только Лизу и малышей, но и ты оказался дома, — радостно заговорил он. — А я, вот, как и мои однокурсники, убываю в Действующую армию.

— А как Ольга, Риточка? — волнуясь, спросила Лиза.

— Я — с вокзала, только что проводил их к ее родителям за Кострому.

В свои 22 года, он отправлялся уже на вторую войну, пройдя ранее советско-финляндскую, в ходе которой был два­жды ранен. При прощании мы, наверное, думали одно и то же: надолго ли расстаемся? Увидимся ли? Склонный к шутке, Ва­ня сказал:

— Битые, говорят, народ живучий! Обязательно увидимся и самое позднее после… победы.

Его слова сбылись. После войны, израненные и конту­женные, увиделись. А в момент расставания всплыли в памяти картины из детства и юности…

Родился я 9-го января 1915-го года в деревне Малые Заречена, которая пряталась в глухих вятских лесах Нагорского района Кировской области, в ту пору, когда полыхала и шири­лась первая мировая война. Отец был мобилизован и погиб на русско-австрийском фронте в Карпатах. Матери одной при­шлось растить пятерых детей и заботиться о престарелом пра­деде. Естественно, что хозяйство пришло в упадок.

Мы в семье начинали выполнять сельхозработы с семи лет. Кстати сказать, в наших деревнях в то время это было нередко. При всей тяжести жизни братья и я зимой учились. Помнится, как впервые на сенокосе к старшим сестре и брату присоединился и я. Мы косили уменьшенными косами-горбушами. Подошла соседка и с удивлением и похвалой го­ворит:

— Батюшка бог! Настя, да у тебя уже три помощника!

— Не сглазь, Анна. Вот и ко мне пришло счастье. И… за­плакала.

Было мне 11 лет, когда мать, заболев от непосильного труда, умерла. Так началась самостоятельная жизнь трех отро­ков и одной девочки — в единоличном хозяйстве, а с 1929-го года — в колхозе.

Учебе в семилетке помогла стипендия Наркомпроса РСФСР. Подрабатывал также на обучении молодежи грамоте, для чего организовал в своей деревне кружок по ликвидации неграмотности («ликбез»).

Словом, ранний труд и в малолетстве свалившаяся забота о себе лишили меня детских радостей.

Семилетку окончил успешно, и неожиданно выпавшим счастьем явилось направление на учебу в техникум общест­венного питания, входивший в систему потребкооперации и располагавшийся в Нижнем Новгороде.

В техникуме получил хорошую общеобразовательную и неплохую теоретическую и практическую подготовку по спе­циальности. Во время учебы в нем, в 1931-м году стал комсо­мольцем.

Скромной стипендии хватало лишь на полмесяца. И та­кие, как я, кому помощи ждать было неоткуда, подрабатывали на погрузочно-разгрузочных работах в вечернее время и по воскресеньям. Этому способствовало наличие в Нижнем Нов­городе двух железнодорожных станций и на реках Волге и Оке двух портов. Только трудно было это начать, так как брали артелями. В то время даже в техникумах было немало студен­тов в возрасте 18-20-ти лет. Естественно среди них я, 15-летний подросток, был и мал ростом и не выглядел сильным.

— Зачем ты нам нужен, пацан? Хочешь, чтобы мы на тебя работали? — говорил, отказывая в моей просьбе взять в артель ее руководитель, взрослый парень.

— Давайте возьмем парня, проверим, уж очень настырный. Может что-то и получится. Сирота, ведь, — предложил его та­кой же взрослый товарищ.

И на первой же выгрузке, стараясь изо всех сил, заслужил доверие и стал полноправным артельщиком.

Студенческие артели по объему выполняемых работ не уступали, пожалуй, профессиональным грузчикам; экипажи судов и железнодорожники нас ждали и приглашали. Ведь Нижний Новгород был городом студентов.

В те годы в нем осуществлялось крупное строительство, в частности, такого гиганта, как Горьковский автозавод. В нем активно участвовала, главным образом по воскресеньям, сту­денческая молодежь. Трудовой ее подъем и сплоченность, во главе которых стоял комсомол, были огромны. В то же время хорошо учились.

Для сведения тех современных «демократов», которые считают, что наше поколение зря прожило, сообщу, что Ниже­городский автозавод через полтора года после начала строи­тельства стал выпускать автомобили. Его главные цехи имеют длину более полкилометра и ширину 30—40 метров каждый. А ведь основной строительной «техникой» были лопата, тачка, рычаг и веревка!

В ноябре 1933 года получил диплом техника-технолога по кулинарии и назначение заведующим производством отдела общественного питания Вятского (с 1934-го года Кировского) городского рабочего кооператива, в котором в то время были сосредоточены торговля и питание всего города. Вскоре из­брали не освобожденным секретарем комитета ВЛКСМ этой организации.

Сюда-то, в Киров, после окончания семилетки и переехал ко мне брат, поступив на учебу в техникум. Собственно, в де­ревне он оставался уже один: старший из братьев перед этим умер, а сестра вышла замуж…

Но продолжу рассказ о первых днях и неделях войны. Мы жадно следили за тем, что касалось характера боевых дейст­вий, особенно танковых войск. Читали сообщения о героиче­ских действиях наших подразделений, а со стороны противни­ка отмечались удары танковых и моторизованных дивизий и даже моторизованных корпусов. Также редко встречались со­общения о сосредоточенных ударах нашей авиации, а вот о противнике говорилось, что он действует авиагруппами. Есте­ственно возникал вопрос: где же наши механизированные кор­пуса и авиационные дивизии? Выступление Сталина лишь усилило тревогу, но не дало ответа. Мы ждали его от препода­вателей, но быстро убедились, что они знают не больше нас.

Между тем драматическое развитие событий на фронте возрастало с каждым днем. Сообщения об ожесточенных боях в районе Смоленска и первый налет фашистской авиации на Москву в ночь с 21-го на 22-е июля позволили окончательно осознать, что главным для Красной Армии с самого начала отражения агрессии стало не наступление, а оборона. Оборона с целью остановить врага и выиграть время для развертывания и ввода в сражения резервов. И хотя этот и последующие на­леты не причинили существенного ущерба Москве, чему, как мы убедились, наблюдая из лагеря на берегу озера Сенежско­го, помешала мощная противовоздушная оборона, неудачный ход оборонительных боев Красной Армии стал для нас оче­видным.

Война! Невидимой гранью она разделила жизнь на два периода. Один, до 22-го июня, осознавался как радость твор­чества, созидания. Другой, с этого рокового дня, главенствовал в сознании как большая общенародная беда. И то, что было до него, отступило, воспринималось уже как прошлое, с которым настоящее и будущее по сложности и ответственности несо­измеримы…

23-го июля состоялся выпуск. И как бы не омрачала соз­нание война, все же ощущалась некоторая торжественность и радость. Радость и за себя и за тех, с кем сдружился. Это были старшие лейтенанты Михаил Пискунов, Борис Соловьев, Иван Шавров, Борис Шумилов.

И благодарили наших преподавателей и воспитателей, особенно своего тактического руководителя полковника Лямцева. Анатолий Семенович остался в памяти подлинным учи­телем. Мы между собой так его и называли: «учитель сказал», «учитель считает», «учитель советует». Его рекомендации и указания были для нас непреложны. Он имел опыт двух войн и прошел службу на командных и штабных должностях до ме­ханизированной бригады включительно. Конечно поздравляли и друг друга.

— С окончанием, друзья! — восклицал Борис Соловьев.

— И с окончанием, и с достижением задуманного! — в свою очередь с радостью говорил Иван Шавров.

Он напоминал эпизод из 1937-го года, во время учебы в Орловском бронетанковом училище, где мы были в одной кур­сантской роте: они — помощниками командиров взводов, а я — старшиной.

Вышедший тогда один из приказов Наркома обороны предоставлял лицам, окончившим училища с отличием, право выбора места службы и поступления в академии через год. Мы тогда договорились именно так окончить училище и полу­чить право на указанные льготы. Первую мы использовали, выбрав местом службы Дальний Восток, затем воспользова­лись и второй, поступив через год с небольшим в академию.

Запомнились слова, с которыми к нам обратился после вручения дипломов начальник факультета генерал-майор тан­ковых войск В. Н. Кашуба.

— Напутствия и советы не люблю. Лишь пара пожеланий. Осознайте, что вы уже не слушатели и завтра поведете людей в бой. Умело ввести подчиненных в первый бой, с малой кро­вью — значит заиметь боеспособный воинский коллектив. Это — искусство, особых рецептов не знаю, но думать об этом надо сегодня. Далее, чтоб не оробеть, быть уверенным в себе, огля­нитесь на себя: вы уже не те, что были в начале учебы. Без веры в себя нет самостоятельности и твердости.

Много раз мы слушали его за восемь месяцев командова­ния факультетом. Суровый и жесткий, строго-требовательный во всем, Владимир Нестерович, пожалуй, впервые предстал перед нами душевным, простым и непринужденным. Герой Советского Союза, командир танковой бригады во время со­ветско-финляндской войны, известный в танковых войсках своей храбростью, лишившийся ноги в результате тяжелого ранения, он был для нас олицетворением командирской добле­сти.

Как-то само собой и я стал сравнивать свои знания тепе­решние и 1939-го года, и мысль воедино связала события шес­тилетней службы, о которой к месту будет сжато сказать…

Желание стать кадровым военным созрело в 1935-м году, во время работы в городе Кирове. В то время в печати и по радио широко велась агитация, призывавшая молодежь посту­пать в военные училища, на что она активно откликалась.

Проводил эту работу и наш комитет комсомола. Первона­чальный интерес к профессии командира Красной Армии вскоре перерос в мечту. И в октябре 1935-го года добровольно, по конкурсу я поступил в Орловское бронетанковое училище.

Первой поздравила меня жена. Вскоре по приезде в Киров я познакомился с Лизой Камкиной, комсомолкой, работавшей в одной со мной организации. Выросшая в многодетной рабо­чей семье, в десятилетнем возрасте потерявшая мать, она с четырнадцати лет начала самостоятельную трудовую жизнь. Влекли меня к ней и ее взрослость не по годам и не всегда встречающаяся у девушек доброта, переросшие вскоре в глу­бокое чувство. В начале 1935-го года мы стали супругами и с тех пор вместе шагаем по жизни шестьдесят лет.

Когда я сообщил брату о своем решении пойти в учили­ще, то он спросил:

— А в какое училище принимают с семилеткой?

— В пехотное, Ваня.

— Вот в такое училище я и пойду, ведь через месяц мне семнадцать лет. Да и на что я без тебя буду жить?

— Насчет жизни ты прав: на твою стипендию не прожи­вешь. Но курсант должен быть уже взрослым мужчиной, су­меешь ли ты стать таким?

— Конечно сумею.

И одновременно со мной он поступил в Рязанское пехот­ное училище.

В армейскую жизнь я вошел легко. Занятия проходили напряженно и насыщенно, интерес к ним нарастал, так как теоретическая подготовка умело сочеталась с практическими действиями на технике, при оружии и в поле. В немалой сте­пени это обусловливалось тем, что большинство преподавате­лей и лиц командного состава от командира батальона и выше имели боевой опыт.

В несложной роли курсанта, затем командира отделения пришлось быть недолго. Когда вернулся с первых курсантских каникул и представился командиру своей 1-й роты, то услы­шал неожиданное:

— Вам, товарищ Обатуров, надо представляться другому командиру.

Подумав, что командир роты получил новое назначение, возможно повышение, спросил:

— Товарищ капитан, вы уходите?

— Не я, а вы уходите, — прерывая вопрос, сказал он. — При­казом начальника училища вы назначены старшиной 7-й роты. Поздравляю и не сомневаюсь, что справитесь, хотя и жаль вас отпускать.

Старшинство на протяжении двух курсов позволило по­лучить начальные командирские навыки. Будучи одновремен­но секретарем батальонной комсомольской организации, про­должил активную комсомольскую работу. Постоянное обще­ние и работа под руководством партийных руководителей до армии и здесь, в училище, укрепили мысль — быть в партии. И в 1937-м году стал кандидатом в члены ВКП (б).

Наш третий курс был выпущен 1-го июня 1938-го года. И мы с Шавровым и Соловьевым были весьма рады тому, что попали в одну часть — в механизированный полк кавалерий­ской дивизии, переименованный затем в танковый. Каждого из восьмерых молодых лейтенантов, прибывших из двух танко­вых училищ, отдельно принял и определил на должности ко­мандир полка. После ряда вопросов, он в конце беседы со мной сказал:

— Опыт службы в роли старшины, диплом с отличием, спортсмен — это то, что нужно в учебном танковом эскадроне. Назначаетесь командиром взвода по подготовке командиров танков БТ-7.

Не встречая затруднений в проведении занятий с подчи­ненными, вскоре понял, что постановка обучения и воспита­ния в Орловском танковом училище были образцовыми. Не случайно уже через месяц оказались в учебном эскадроне мои товарищи Шавров и Соловьев и, таким образом, все взводы возглавили «орловцы».

Полк, как и дивизия в целом, жил и учился, находясь в повышенной боевой готовности. До неспокойной советско-манчжурской границы было всего 10 км.

Полк дал мне, молодому командиру: и первый опыт под­готовки экипажей; и практику постановки огневой подготовки в масштабе полка, в роли инструктора огневого дела; и первые навыки штабной службы, в должности помощника начальника штаба полка по разведке. Но, пожалуй, наиболее существен­ную практику дал марш на расстояние около 500 км к району боев у озера Хасан в конце июля — начале августа того же, 1938-го года, завершенный, правда, к моменту изгнания с со­ветской территории японских захватчиков.

Словом, хотя срок службы в полку был коротким, но по­учительным.

В 1939-м году из полка было отобрано пять кандидатов для поступления на командный факультет академии механиза­ции и моторизации РККА, в том числе лейтенанты Шавров, Соловьев и я, пользовавшиеся льготами. Все пять человек успешно прошли конкурсное «сито». И это в условиях, когда к конкурсу было допущено четыре человека на место!

В академии наряду с теоретической подготовкой немало внимания уделялось организации боя на местности. Много практических занятий и лабораторных работ проводилось по вооружению и стрельбе, вождению танков, их обслуживанию, по электро- и радиотехнике.

Случилось так, что с началом нашей учебы разразилась война в Европе, ставшая впоследствии второй мировой. Впол­не понятно, что в процессе учебы определенное место занял анализ действий гитлеровских войск, особенно танковых, сравнение их организационной структуры со структурой на­ших танковых войск.

Вспоминается один из острых споров на семинаре в на­шей учебной группе в 1940-м году, в ходе которого три слуша­теля, в том числе и я, выступали с рефератами.

— Как видите, немецкие танковые соединения действуют так, как это делали наши мехкорпуса на маневрах 1935-1936-го годов, — говорили одни. — Разработанная нами тактика тан­ковых войск оказалась эффективной, ее успешно применяют немцы, а мы ликвидировали мехкорпуса. Чем развивать опера­тивный простор?

— Бои в Испании и советско-финляндская война убеждают, что танковые части надо иметь в стрелковых дивизиях, а для развития успеха достаточно танковых бригад, что мы сейчас и имеем, — возражал «испанец» майор Глушков.

— Армиям и фронтам без танковых корпусов не обойтись, — отстаивала свое мнение большая часть группы, к которой примыкал и я.

Эта последняя точка зрения высказывалась и большинст­вом преподавателей. Конец спорам положило решение высше­го командования вновь создать механизированные корпуса.

Политическая работа со слушателями, как нам казалось, была поставлена лучше, чем с постоянным составом. Под­тверждением этому явилось отношение к советско-германскому договору о дружбе, подписанному в сентябре 1939-го года. Когда на митинге, проводившемся в связи с этим событием, один из преподавателей — военных инженеров вы­сказал мнение, что опасность войны со стороны Германии против СССР снята, то слушатели зашумели и дружными ап­лодисментами встретили следующие слова выступившего за­тем доцента кафедры марксизма-ленинизма, одного из ува­жаемых педагогов.

— С подписанием договора антикоммунистическая и раси­стская сущность фашизма не изменилась, а война против Польши еще раз подтверждает его агрессивность. Поэтому нам надо быть бдительными и упорно готовить себя к защите Родины.

В июне 1940-го года я был принят в члены партии.

Академия дала мне рост и в спортивном отношении: до­шел до первого разряда по лыжам и до второго — по спортив­ной гимнастике. Участвовал во всех межакадемических со­ревнованиях по этим видам спорта.

Вот такие события из предшествующей службы воспро­извела в тот день память…

Уже в первые сутки большинство выпускников убыли по назначению. Старшего лейтенанта Шаврова направили в Дей­ствующую армию. Фронтовыми дорогами он прошел всю вой­ну, продвинувшись по службе до начальника штаба танкового корпуса, полковника. Сопутствовало ему и везение: он ни разу не был ранен. С 1973-го года Иван Егорович Шавров — генерал армии. К сожалению, в 1993-м году Иван Егорович в результа­те тяжелой болезни скончался.

Удрученными чувствовали себя, получив назначение пре­подавателями училищ, Борис Шумилов и Михаил Пискунов. Боря возмущался, а Миша был сдержан, но решителен.

— Приказ есть приказ. Освоюсь в училище и буду искать возможность попасть на фронт.

Свою мечту они вскоре осуществили. Михаил Степано­вич Пискунов с начала 1942-го добился назначения в Дейст­вующую армию, участвовал в боях на командных и штабных должностях до командира танковой бригады включительно и удостоился звания Героя Советского Союза. А Борис Алексан­дрович Шумилов разделил участь большинства наших одно­курсников: он погиб в 1943-м году в одной из танковых атак. В феврале 1995 года не стало и Миши: он умер в результате ин­сульта.

Через три дня определилось и мое положение. Капитаны А. И. Лукшин, С. С. Харитонов и я были назначены младшими преподавателями кафедры тактики нашей академии. Неожи­данным и разочаровывающим было это назначение!

— Какие мы преподаватели без боевого опыта! — с ожесто­чением говорил я.

— Выходит нас за отличную учебу и Сталинские стипен­дии наказали, — с горечью говорил Лукшин.

— Надо действовать! Пойдемте к начальнику академии, — решительно предложил Харитонов.

На приеме у начальника академии генерал-майора танко­вых войск Г. Н. Ковалева о нашей просьбе начал, было, докла­дывать Лукшин, как старший по возрасту, но генерал окинул нас строгим взглядом, встал с кресла и резко и громко сказал:

— Выполняйте приказ! Идите!

С оскорбленными чувствами мы удалились. Григорий Николаевич был вправе отказать, но должен был выслушать нас, а, может быть, и обосновать назначение. Кстати, его нев­нимание к людям, доходившее до бездушия, было широко из­вестно в академии, что отрицательно сказывалось на его авто­ритете. Только такой начальник как он, мог в 1944-м году, при возвращении академии в Москву, оставить в Ташкенте семьи тех преподавателей, которые выбыли из академии на фронт. И даже отказать им в выдаче справок, свидетельствовавших о том, что они имеют в Москве квартиры от академии и пропи­саны в них. А без таких справок проехать в Москву было невозмож­но. Он заселил и квартиры этих офицеров. В числе таких се­мей оказалась и моя.

Начальник кафедры тактики генерал-майор танковых войск Иван Прокофьевич Сухов принял нас тепло. Узнав о посещении начальника академии, он сказал:

— Понять вас нетрудно. Кому как не вам, молодым, идти в бой. Но и здесь вы нужны. Перед войной и в ее начале кафедра изрядно поредела, так как немало преподавателей получили назначения во вновь развертываемые мехкорпуса. А на вас войны еще хватит.

Из специфической службы на кафедре остановлюсь лишь на наиболее существенных моментах.

Здесь я впервые попал в среду прошедшего одну-две вой­ны старшего поколения командиров, многие представители которого имели боевые награды. Робость перед ними вследст­вие товарищеского внимания с их стороны, проявленного с первого дня, быстро исчезла.

Старший тактический руководитель кандидат военных наук полковник И. Г. Зиберов нагружал меня постепенно и не столько рассказывал, сколько спрашивал, как я буду вести то или иное занятие и при этом ненавязчиво давал советы. Воз­ложив параллельно с преподаванием разработку программы сокращенной подготовки инженеров-танкистов, он начал при­общать меня и к методической работе.

Напряжение в деятельности кафедры было значительным, а в августе резко возросло. Враг приближался к Москве, и было принято решение о создании обороны внутри города. Территория Москвы была разделена на секторы. Оборонный сектор №1, ориентированный фронтом на северо-восток и охватывавший территорию девяти районов столицы, делился на четыре боевых участка: три в первой линии, один — во вто­рой. Начальником сектора был назначен начальник академии, начальником штаба — начальник кафедры тактики.

Силы боевых участков образовывались в основном за счет трех академий и девяти оперативно подчиненных истре­бительных батальонов, сформированных из добровольцев-коммунистов старших возрастов, многие из которых были участниками Октябрьской революции и Гражданской войны.

В штабе сектора я был направленцем на второй боевой участок и немало соприкасался с полковником Лямцевым, ставшим заместителем начальника штаба сектора.

В критические дни сентября-октября сочетание труда на предприятии, в учреждении или учебы с оборонительными работами для москвичей было естественным делом. А в ноч­ное время к этому добавлялось дежурство на крышах домов, в готовности к сваливанию на землю сброшенных фашистской авиацией зажигательных бомб.

Вспоминается разговор полковника Лямцева с одной из женщин на Измайловском проспекте.

— Да, гражданка, траншею рыть вам досталось на муж­ском месте: глина да еще с гравием.

— А кому же рыть-то, как не нам? Мужики-то, ведь, все на фронте да в истребителях. Жаль, что с дочерью попеременно копаем, всего одна лопата.

— Скоро лопат прибавится, — сообщил Анатолий Семено­вич.

Рядом с ней вытирала пот девочка шестого-седьмого класса. Подошел мальчик с узелком.

— Мама, я подогрел и принес вам суп, — быстро прогово­рил он. — Вы поешьте, а я покопаю.

— Иди уроки делать. Мы с Настей поочередно копаем, по­очередно и кушать будем. Уроки сделаешь — ложись, мы при­дем поздно.

Почти каждый для защиты Родины делал все, что мог. И только теперь, через десятки лет это осознается как самоот­верженность патриотов, как массовый героизм, который в то время казался само собой разумеющимся делом.

Наступили полные тревог и душевной боли дни октября. Враг все ближе подступал к Москве. Столица перешла на осадное положение с введением комендантского часа.

В сложившейся обстановке военные академии эвакуиро­вались из Москвы. Необходимость этой меры была понятна: рядом с фронтом нормальный учебный процесс был не воз­можен. Так говорил разум, но чувства у нас, молодых педаго­гов, в отличие от пожилых, лишь сильнее забурлили.

— В скверную историю попали мы, Сергей: фронт — к нам, а мы — в эшелон и подальше от него! — говорил я капитану Ха­ритонову.

— Да, выходит так, что мы убегаем! Плохо подумают о нас люди, видя в эшелонах, идущих в глубокий тыл, молодых здоровых командиров, — отвечал он. — А в чем мы виноваты?

Эшелон, в котором следовала кафедра тактики, через не­сколько дней прибыл на место эвакуации — в город Ташкент. По пути нам воочию пришлось убедиться, что слухи об ог­ромных масштабах эвакуации достоверны. Мы видели десятки и десятки эшелонов и поездов с людьми, заводским оборудованием, сельхозтехникой и скотом, следовавших на восток, вглубь страны. А навстречу им шло такое же количество эше­лонов с войсками. И все это совершалось планово, без анар­хии и паники, с железной настойчивостью и дисциплиной.

Академия близ города Чирчика получила территорию для лагеря и полевых занятий. Пришлось заново разработать все тактические задачи, проводимые на местности. Напряженная работа была выполнена в срок.

Мною разрабатывались две задачи батальонного масшта­ба. После проверки полковник Зиберов пригласил меня на доклад к начальнику кафедры. Утвердив замыслы и планы задач без существенных замечаний, генерал Сухов сказал:

— Поздравляю вас, товарищ Обатуров, с завершением ста­новления в должности. Как и должно быть в военное время, вы на это затратили половину положенного срока.

Успешное контрнаступление под Москвой вызвало в коллективе академии энтузиазм. Все ожили, повеселели. А нас троих не покидало чувство неудовлетворенности. Мы не мог­ли мириться, что находимся в стороне от боевых действий. В то же время наши просьбы, поддержанные уже кафедрой, на­чальник академии не удовлетворял.

Естественно, что начали искать «обходной» путь. Обра­тились с письмом к бывшему заместителю по политической части начальника факультета, являвшемуся уже военкомом одного из управлений Главного автобронетанкового управле­ния полковому комиссару Н. А. Колесову. Николай Андреевич поддержал нашу просьбу перед управлением кадров АБТВ. И вот в начале марта 1942-го года убыли капитаны Лукшин и Харитонов.

— Друзья! — волнуясь при прощании, говорил им я, — за­молвите в Москве за меня слово. При встрече отблагодарю.

— Обязательно. Мы все же уверены, что ты уедешь вслед за нами.

Но встречи-то у нас так и не произошло. Сергей Сергее­вич Харитонов через два месяца погиб в ходе неудачного на­ступления под Харьковом. Александр Иванович Лукшин к концу войны стал начальником штаба танкового корпуса, пол­ковником; после победы над фашистской Германией участво­вал в Манчжурской операции. В 1950-м году, перед окончани­ем академии Генерального штаба, он заболел и скончался. В апреле в Москву вызвали и меня.

Дорога на фронт

В десятом часу 22-го апреля 1942 года я стоял у фасада здания Московского вокзала в городе Горьком (ныне Нижний Новгород), смотрел на распускавшиеся деревья привокзальной площади и был, наверное, не менее счастлив, чем альпинист, впервые покоривший престижную горную вершину. Еще бы! Состоялось назначение, ведущее на фронт.

Известным мне со студенческих лет трамвайным мар­шрутом выехал в Сормово, в один из старейших промышлен­ных районов города, а оттуда пешком и попутной машиной в пригородный поселок Копосово, в котором располагалась 160-я танковая бригада, где мне предписывалось быть заместите­лем начальника штаба по оперативной работе.

Назначенные командир и начальник штаба к тому вре­мени в бригаду еще не прибыли. Представившись заместите­лю командира и военному комиссару, приступил к работе.

Бригада являлась новым формированием, которое осуще­ствлялось Горьковским автобронетанковым центром, и вклю­чала в себя: 352-й и 353-й отдельные танковые, и 160-й отдель­ный мотострелковый батальоны; зенитную и противотанко­вую батареи; и несколько отдельных рот, и взводов. Красноар­мейцы и сержанты были призваны в основном из Горьковской и Кировской областей, поэтому всюду в подразделениях слы­шались знакомые вятские и волжские говоры. Среди не пол­ностью еще поступивших людей преимущественно были при­зывники, прошедшие двух или трехмесячную военную подготов­ку. Командиры взводов и танковые техники прошли обучение только на краткосрочных курсах. Командиров с нормальной училищной подготовкой, сержантов и красноармейцев, про­шедших срочную службу до войны, а также лиц с боевым опытом, имелось до 15%. Коммунистов и комсомольцев было соответственно 8 и 15%.

Из всего многообразия задач, которыми пришлось за­няться, наиболее трудоемкими были две: организация боевой подготовки и освоение иностранных танков. Побывав в ба­тальонах и ротах, я доложил заместителю командира бригады подполковнику П. Ф. Великанову:

— В учебе у нас неорганизованность, в батальонах она да­же не спланирована. Разрешите разработать план и приказ.

— Не вмешивайтесь в дела частей, а займитесь планом сбора бригады по тревоге, — ответил Петр Федотович.

— План сбора будет сделан, — ответил я, — но батальоны учебу не спланируют. Старшие адъютанты всех батальонов и большинство командиров рот имеют лишь ускоренную подго­товку, никогда боевой подготовкой не занимались; они не знают, чему и как учить, комбат же пока один.

— Делайте то, что я сказал, — обрывая разговор, ответил подполковник.

Через два дня, 26-го апреля, план приведения в боевую готовность подполковником Великановым был утвержден. Докладывал его прибывший в этот день начальник штаба ка­питан Н. Т. Иванов. Он подчинил мне помощника начальника штаба по опер работе и трех офицеров связи.

— Товарищ капитан, боевая подготовка в батальонах и от­дельных подразделениях не спланирована. От штаба бригады никаких документов на этот счет им не дано. Бригадное пла­нирование разрабатывается, но нужна ваша поддержка исполняющему обязанности командира бригады.

— Планируйте, я доложу, — ответил Николай Тихонович.

Помощник по опер работе оказался не только не танки­стом, но вообще без военного образования и вскоре был отко­мандирован. С офицерами связи, среди которых надежной опорой оказался старший лейтенант И. А. Лукин, окончивший нормальное танковое училище и имевший год практической войсковой службы до войны, мы уже через сутки разработали месячный план боевой подготовки.

— Докладывайте подполковнику Великанову, он утвердит, с ним я говорил, — приказал начальник штаба после просмотра плана.

— Подождем комбрига, — взглянув на план, ответил Вели­канов.

Не убедил его и присутствовавший при этом военный ко­миссар бригады.

Дни шли. Командир бригады полковник И. А. Шаповалов прибыл 30-го апреля. Среднего роста, стройный, одетый в безупречно сшитые из коверкота гимнастерку и брюки, он имел острый и цепкий взгляд, внимательно изучавший нас, и произвел впечатление человека решительного и быстро ду­мающего. После объезда батальонов, он вечером провел со­вещание, на котором заслушал своих заместителей и помощ­ников, а затем спросил.

— Начальник штаба и вы, его заместитель, доложите, по­чему в частях ни планов боевой подготовки, ни учебы?

Я встал и ждал ответа начальника штаба, как старшего по должности. Но заговорил Великанов:

— Штаб уже получил задание на разработку плана…

— Это — не ответ.

— Было решено документы планирования отдать в батальо­ны после вашего прибытия, — доложил Иванов.

— Штаб отвечает за боевую подготовку, но бездействует, а дни летят! — строго упрекнул нас полковник.

— Да, потеряно две недели, — проговорил военный комис­сар бригады старший батальонный комиссар Фроим Исаако­вич Тушнайдер. — Я тоже виноват, не проявил настойчивости, хотя предложение штаба внесено шесть дней тому назад.

— Когда можете доложить план? — сухо спросил комбриг.

— Хоть сейчас, — ответил я. — Завтра документы плана по­лучили бы батальоны.

— Доложить завтра утром! С 3-го мая учеба по единому плану.

1-го мая, утвердив план в присутствии своих заместите­лей, полковник распорядился:

— Учеба — главное. Учить днем и ночью. Учебный день — 10 часов, плюс два часа на обслуживание вооружения и тех­ники. Потеряли время — наверстывайте.

Начало службы в бригаде радовало, так как попал в под­чинение людей, имевших опыт боев с гитлеровцами. Полков­ник Иван Андреевич Шаповалов, кроме того, участник граж­данской войны. Окрыляло и полное доверие этих начальни­ков.

Бригада вооружалась средними танками МК-Ш («Матильда») английского производства и так называемыми малыми Т-60 советского, которых по штату полагалось соот­ветственно 31 и 21. Мало, но больше, видимо, пока страна дать не могла.

Довольно скоро эти незнакомые всем танки мне удалось изучить, так как комбриг поручил провести показную стрель­бу на сборе командиров батальонов и рот. Сопоставление их по вооружению с советскими танками Т-34 и KB, оснащенны­ми 76 мм пушкой, и с немецкими T-IV с 75 мм пушкой, было не в их пользу. 40 мм пушка «Матильды» являлась маломощ­ной, а 20-миллиметровая автоматическая пушка Т-60 для стрельбы по бронированным целям не годилась.

В ходе стрельбы возник ряд вопросов, на которые требо­валось дать ответ. Соображения я доложил полковнику.

— «Матильда» может пробивать лобовую броню корпуса и башни танков T-IV и штурмовых орудий на дальность 500 м, бортовую — до 700—750 м. Но броня у нее лучше, чем у немец­ких машин. И T-IV могут пробить ее борт лишь на 450 м. Предлагается экипажам дать такие указания: вести огонь по фашистским танкам с дальностей от 750-ти до 500 м и не сближаться менее этого без стрельбы; основной способ — стрельба с коротких остановок.

— Это интересно. А Т-60?

— Для атаки в первой линии не годятся, сгорят. Бронезащита у них как у бронеавтомобилей. Посылать в атаку их сле­дует за «Матильдами», во второй линии. И еще о МК-Ш. По­сле выверки бой пушек разный, как правило, не соответствует делениям прицела. Это — производственный дефект. Следует произвести их пристрелку снарядами.

— Сколько на это надо снарядов?

— В среднем по шесть на танк.

— На это я не пойду, — подумав, решил комбриг. — Снаряды идут по импорту, значит, их будет мало. А экипажи учить, то­варищи комбаты, с учетом тех особенностей оружия, о кото­рых только что сказано.

Хотя процесс боевой подготовки принял организованный характер, ему мешали нехватка танков и изменения в органи­зационно-штатной структуре. Две трети средних танков при­было лишь к половине мая, артиллерия же — после 20-го. Если задержка с танками объяснялась срывом со стороны англичан сроков поставок, то поздняя подача артиллерии и минометов была на совести центральных органов Наркомата обороны. Это помешало завершить боевое слаживание рот, батарей и ба­тальонов.

В соответствии с первоначальным штатом было сформи­ровано два неодинаковых танковых батальона: один в составе роты средних и роты малых танков, другой в составе трех рот средних танков, по семь машин в каждой. Когда уже была проведена часть ротных учений, Москва дала новый штат, по которому стало два одинаковых батальона, каждый из двух рот средних и одной роты малых танков. Это потребовало проведения с некоторыми ротами учений заново, но из-за не­хватки времени они были скомканы. В ограниченное время пришлось провести и батальонные учения.

Недостаточно слаженными оказались штаб бригады и штабы батальонов, хотя все возможности для этого были. Не­понятным первоначально показалось мне равнодушие в этом вопросе капитана Иванова, ставшего в начале мая майором. Из двух совместных штабных тренировок была проведена лишь одна, в которой участвовал и я. Перед второй трениров­кой майор Иванов сказал:

— Займитесь стрельбами, окажите помощь в подготовке и проведении ротных учений, а тренировку мы проведем с Лу­киным.

В действительности он отложил тренировку, а затем и отменил. С его согласия были отменены также сборы связи­стов и разведчиков.

Все это отрицательно сказалось на управлении бригадой. В ходе командно-штабного учения бригады, проводившегося начальником автобронетанкового центра 21-22-го мая, управ­ление по радио было неустойчивым, часто срывалось. Коман­дир бригады нервничал и почему-то больше критиковал меня, а не моего начальника. Но я не обижался, так как уже знал, что Николай Тихонович по характеру медлителен, не озабочен и легко поддается на уговоры. Поэтому мне нужно было орга­низовать свою работу так, чтобы больше принять участия в подготовке штабов и связистов.

Надо сказать, что опытный и энергичный политработник Тушнайдер не сумел надлежащим образом направить полит­работу на решение задач учебы. В результате этого жажда личного состава поскорее встретиться с врагом не перевопло­тилась в стремление лучше освоить вооружение и технику. В этом меня убедило собрание личного состава 352-го танкового батальона перед батальонным учением. Все выступавшие больше говорили о желании быть на фронте, чем о предстоя­щем учении. Например, один из опытных мехводителей-фронтовиков сказал:

— Учение-то мы проведем, а у меня… есть только одна ду­ма, одна мечта: поскорее в бой, бить фашистскую нечисть.

В начале своего выступления я спросил его:

— Вы уже изучили английский танк, хорошо его водите и быстро устраняете неисправности?

— Нет, конечно, только начал.

— У вас боевой опыт и то надо много учиться, а большин­ству — тем более. Все мы лишь в начале боевой подготовки. В ходе ротных учений и стрельб вы сами убедились, что обученность пока слабая. Вступать в бой с такой выучкой против гитлеровцев, имеющих трехлетний опыт войны, значит обре­кать себя на поражение.

Выслушав мой доклад об этих настроениях, военком бри­гады сказал:

— Да, это так. Повернуть сознание людей к боевой подго­товке нам в должной мере пока не удалось.

«Не запоздалый ли вывод?» — подумалось мне.

24—25 мая проверяла готовность бригады комиссия Глав­ного автобронетанкового управления Красной Армии. При этом бригада совершила 60-километровый марш. Он не был удачным: колонны излишне растягивались и разрывались, темп низкий, выявилось немало неисправностей на танках. Для штаба же вновь наиболее неприятным было продолжи­тельное отсутствие связи с батальонами в движении. И ком­бриг согласился с предложением, чтобы повторить батальон­ные учения и провести тренировку радиосетей.

Другого маршевого опыта, кроме похода к озеру Хасан в 1938-м году, у меня не было, и сравнение с ним марша брига­ды было не в пользу ее. Однако комиссия сделала вывод: бри­гада обучена удовлетворительно, к ведению боя готова.

— Щедрая оценка, — сказал я майору Иванову.

Это услышал полковник Шаповалов и бодро заметил:

— Ты не прав. Бригада движется, развертывается, словом — обучена.

Тут к месту будет сказать следующее. 18-го мая я был из­бран секретарем бюро первичной партийной организации управления бригады и просмотрел учетные карточки комму­нистов. Оказалось, что с 1927-го года по март 1941-го Шапо­валов служил в химвойсках, окончил Военно-химическую академию, служил в огнеметной танко-химической бригаде. Он не знал танк и в чисто танковой части служил пять меся­цев. Либо это обстоятельство, либо оценка комиссии породи­ли у него необоснованный оптимизм. И с этого момента у него, вместо прежней требовательности в вопросах боевой подго­товки, появилась какая-то самоуспокоенность.

А нас, командиров штаба, чувство неудовлетворенности не покидало. И когда был получен приказ бригаде скрытно, в течение четырех ночей выйти в исходный район для погрузки в эшелоны, то штаб разработал проведение по ходу выдвиже­ния батальонных и батарейных учений. Это вызвало недо­вольство полковника Шаповалова.

— Какие учения? Вы понимаете слово «скрытно»?

— Понимаем, — ответил начальник штаба. — Но, ведь, танки-то на марше шумят, их движение не скроешь. Не все ли равно передвигаться и шуметь, проводя учения, или без них?

— А радиосвязь?

— Кругом проводят учения другие бригады, работает ра­дио почти круглосуточно, поэтому никакая разведка не разбе­рет, что к чему, — ответил я.

Но комбрига убедить не удалось. Так оказалась упущен­ной возможность поднять слаженность частей и подразделе­ний.

Вечером 29-го мая было получено распоряжение о вклю­чении бригады в состав 11-го танкового корпуса, а 31-го она тремя железнодорожными эшелонами убыла на фронт. Ко­мандование и штаб бригады находились в первом эшелоне.

— Куда мы следуем? — спросил я полковника Шаповалова.

— Не знаю. По существующему порядку командованию перевозимых войск это не положено знать.

Я смутился из-за неуместно поставленного вопроса, хотя действительно этого не знал.

В ходе трехдневного переезда с подчиненными мне по­мощником начальника штаба, каковым являлся уже Лукин, и тремя офицерами связи удалось провести занятия по практи­ческому оформлению оперативных документов.

К вечеру 3-го июня эшелон прибыл на станцию Долгоруково, 35 км южнее Ельца, города, входившего в то время в Воронежскую область.

Сразу после остановки вагонов, подошедший к команди­ру бригады майор передал распоряжение командира корпуса прибыть к нему. Полковник Шаповалов пригласил комиссара, приказал следовать с ним мне, и мы двинулись за машиной майора. Через 15—20 минут остановились в большом саду у группы автобусов и палаток.

Передавая папку со сведениями о боевом и численном составе, мною было доложено командиру бригады:

— Товарищ полковник, могут потребоваться карты. Я их получу, надо подождать.

— Получайте и быстро к нам.

Но когда я вышел от топографов со склейками карт двух масштабов, то мои начальники были уже в автобусе команди­ра корпуса. Войдя туда, увидел стоявшего за столом генерал-майора танковых войск, высокого роста, с волевым лицом и тяжелым взглядом. Это был Алексей Федорович Попов. Он отчитывал стоявшего навытяжку полковника Шаповалова:

— Плохо, что вы явились ко мне без карты, а еще хуже, что мало танков.

Увидев меня, резко спросил:

— А вам, молодой человек, что нужно?

Я представился и попросил разрешения вручить коман­диру бригады карты.

— Надо вовремя это делать. Карту на стол! — приказал он. Я развернул карту, а генерал красным карандашом обвел район, поставил в одном из сел знак командного пункта и приказал:

— Вот здесь поставить бригаду, к восьми часам послезав­тра подготовить круговую оборону с основным направлением на запад.

Так состоялось знакомство с командиром корпуса, об­давшее нас холодом.

Буквально на ходу встречавший нас майор перенес на свою карту район бригады, начертанный комкором, а с его карты я взял все то, что не было нам сказано: линию фронта, маршрут движения и время сосредоточения, соседей и их рай­оны, а также место командного пункта корпуса.

В сумерках колонна штаба и подразделений, выгрузив­шихся из первого эшелона, прибыла в село Стегаловку, в 10-ти километрах севернее Долгорукова. И тут же последовало распоряжение о проведении рекогносцировки в северо­-западном, в сторону Русского Брода, и в западном, в сторону города Ливны, направлениях для выбора на них участков обо­роны и рубежей развертывания на случай контрудара в соста­ве корпуса. Решение на утверждение командиру корпуса тре­бовалось представить уже к 19-ти часам следующего дня.

Командование и штаб бригады не были еще введены в обстановку. Наши карты отображали лишь линию фронта, проходившую в 70-75-ти километрах западнее расположения бригады. Но обозначилась уже роль корпуса: находясь в ре­зерве, быть в готовности к нанесению контрудара или занятию обороны на случай прорыва вражеских войск.

Штабу пришлось одновременно организовывать и прово­дить рекогносцировки, осуществлять встречу эшелонов и вы­вод частей и подразделений в районы расположения, контро­лировать организацию обороны, представлять отчетные доку­менты в штаб корпуса. В этой непростой, но довольно обыч­ной для опытных фронтовиков обстановке, начиналась моя штабная служба в ходе боевых действий. И в первые дни я не все сумел охватить.

Слабым участком оказалась работа на командном пункте (КП) во время отлучки на рекогносцировку. В это время по­ступило распоряжение к 19-ти с половиной часам представить схему обороны бригады, но оно оказалось не выполненным в срок, и было представлено с опозданием на час.

— Чтобы я больше никогда не краснел за вас перед на­чальником штаба корпуса! Поняли? — строго отчитывал меня полковник Шаповалов.

Я не стал докладывать о том, что, будучи на КП, началь­ник штаба не только не позаботился об исполнении распоря­жения, но и занял оставшегося офицера связи, который мог бы оформить схему, второстепенным поручением. Искренне чув­ствуя свою ответственность, только и сказал: «виноват».

Усложнила работу и растяжка рекогносцировки. Штаб спланировал ее провести двумя рекогносцировочными груп­пами, параллельно на обоих направлениях, в течение одного дня, так как большего времени нам не было дано. Полковник Шаповалов решил осуществить работу одной группой, самому побыть на обоих направлениях.

Как и ожидалось, до вечера была выполнена лишь поло­вина дела, потребовался еще день; отчитываться же пришлось после первого дня. Подписав оформленное на карте решение, комбриг приказал мне отправиться для доклада его в штаб корпуса.

— Хотел доложить сам, но мне не разрешено ночью поки­дать бригаду. В оперативном отделе корпуса возьмите и нане­сите задачи соседних бригад. Вам известен состав корпуса?

— Пока нет.

— В нем еще три бригады, — следя, как я записываю, гово­рил полковник. — Это 53-я тяжелая танковая, вооруженная тан­ками KB и Т-60, 59-я танковая с таким же вооружением, что и наша, и 12-я мотострелковая. Кроме бригад есть несколько частей обеспечения и обслуживания.

Начальник оперативного отдела, уяснив решение ком­брига, проверив его оформление и точность нанесения на кар­ту задач соседей, приказал следовать с ним к начальнику шта­ба корпуса. И тут я не на шутку испугался: ведь половина ре­шения принята без изучения местности!

В одной из деревенских хат принял высокий, стройный, темноволосый полковник Петр Иванович Калиниченко. По­дозрительно посмотрев на оробевшего посланца, всего лишь старшего лейтенанта, спросил:

— Вы, что, временно исполняете должность заместителя начальника штаба?

— Постоянно, — ответил я.

— С какой должности назначены?

Я доложил.

— Значит, окончили академию?

— Да.

— Тогда — другое дело.

Главным из числа заданных в ходе моего доклада по кар­те вопросов явился следующий:

— Почему командир строит боевой порядок бригады в обороне на одних рубежах — в один эшелон, на других — в два?

Поскольку в ходе подготовки у нас с Лукиным этот момент вызвал наибольшие раздумья, а работа на местности подтвердила целесообраз­ность предложенного, то я ответил без задержки:

— В два эшелона, как видите, там, где перед передним краем заболоченные речки и ручьи. На этих участках против­ник первоначально атакует пехотой, и мотострелковый ба­тальон, расположенный в первом эшелоне и усиленный тан­ками, лучше справится с отражением атаки, чем танковые батальоны, особенно ночью. В остальных случаях бригада строится в один эшелон, а мотострелковый батальон идет на усиление танковых.

После изучения решения комбрига, сведений о боевом и численном составе бригады, начальник штаба корпуса прика­зал:

— Доложите полковнику Шаповалову, что наш корпус включен в состав 5-й танковой армии и должен быть готов к нанесению контрудара по прорвавшемуся противнику как в составе ее, так и самостоятельно. Это должно знать командо­вание и узкий круг командиров штаба. Когда и где враг нане­сет удар — мы не знаем. И чем раньше будет бригада готова к действиям, тем лучше. Об утверждении или изменении реше­ния командиром корпуса сообщим.

— Есть! — ответил я и в радости, почти бегом, удалился.

Еще два дня я и мои подчиненные были заняты рекогнос­цировками, к которым были подключены уже командиры ба­тальонов и рот, вследствие чего контроль за организацией обороны оказался запоздалым. Когда мне с двумя офицерами связи удалось в течение дня основательно ее изучить, то обна­ружилось, что ряд позиций имеют ограниченный обзор и об­стрел и не замаскированы, система огня и проводная связь организованы не везде. А, ведь, прошло три дня после прибы­тия последнего эшелона!

О случившемся я доложил начальнику штаба.

— Доложите все это командиру бригады, — распорядился

он.

Николай Тихонович не первый раз подставлял меня под удар, когда что-то было неладно. Но на этот раз меня прорва­ло.

— Мое дело доложить вам, а комбригу докладывайте вы.

— Почему? — насторожился он.

— По двум причинам. Во-первых, вы отсутствовали пол­дня, а мои подчиненные и я — три дня. То есть вы были здесь, но не проверили и, таким образом, мой доклад будет направ­лен против вас, чего я не хочу. Во-вторых, если по крупным вопросам буду докладывать я, а не вы, получать указания и отчитываться за их осуществление тоже я, то ответственность за выполнение ваших обязанностей ляжет на меня при отсут­ствии у меня прав распоряжаться. Между тем мне нужно еще научиться выполнять свои обязанности.

Не ожидая, видимо, от меня такой откровенности на гра­ни дерзости, Николай Тихонович удивленно посмотрел на меня и, понизив голос, сказал:

— Комбриг лучше понимает вас, чем меня.

— Это не дает мне права подменять вас, — решительно зая­вил я.

Докладывать все-таки пришлось ему. В итоге произошло перемещение оборонительных позиций многих рот, повторное выполнение земляных работ, а личный состав о непредусмот­рительности командиров, естественно, отозвался неодобри­тельно. До проверки вышестоящим командованием недостат­ки были устранены не полностью, в результате чего командо­вание бригады в приказе командира корпуса получило заме­чание.

Только 14-го июня бригада приступила к боевой подго­товке. На этот раз полковник Шаповалов согласился пристре­лять пушки снарядами на дальность 700 м, что и удалось сде­лать. Но учеба внезапно прервалась.

В информации о противнике, ежедневно поступавшей от вышестоящих штабов, с 11-го июня отмечалось сосредоточе­ние крупной его группировки в районе Орла. Делался вывод, что он готовится к наступлению в ближайшее время и что удар этой группировки возможен через Мценск (50 км северо­-восточнее Орла), южнее Тулы на Москву. И 5-я танковая ар­мия была перегруппирована в район северо-западнее Ефремо­ва, города, находящегося севернее Ельца, в 65-ти километрах.

Наша бригада за двое суток переместилась в район насе­ленных пунктов Кандауровка, Долгие Лески, Барановка (35 км северо-западнее Ефремова) комбинированным способом: гу­сеничная техника — по железной дороге, колонна колесных машин — маршем через Елец, Ефремов, Овечьи воды. Новый район расположения бригады от линии фронта отстоял 60—70 км.

Бригада сразу же заняла оборону и к концу дня 20-го ию­ня завершила ее организацию. Полученный в прежнем районе опыт подготовки обороны был учтен. Но не только это. В но­вый район воины бригады шли с убеждением, что со дня на день будет схватка с врагом, поэтому трудились самоотвер­женно.

Помню, как при проверке обороны одной из мотострел­ковых рот мое внимание привлекли специальные приспособ­ления, сделанные из колышков и жердочек для стрельбы но­чью.

— Молодец! Умница! — похвалил я бойца, вооруженного ручным пулеметом.

— Это — не я молодец, а командир роты.

— Эти приспособления нам показал заместитель команди­ра батальона капитал В.И.Карпенко, — доложил командир ро­ты.

В то время я еще хорошо не знал организацию огня стрелковых подразделений, поэтому увиденное было весьма полезным уроком; в дальнейшем в ходе войны мне не раз эти приспособления приходилось применять.

И здесь пришлось заниматься рекогносцировкой и подго­товкой к контрудару такого же характера, что и к западу от Долгорукова. И эта задача была выполнена четко и организо­ванно.

В прежнем районе, на марше и здесь, к западу от Кандауровки личный состав бригады видел следы хозяйничанья фа­шистов, пять-шесть месяцев тому назад выбитых с этой мест­ности в ходе Елецкой операции. Немало было взорванных мостов, разрушенных и сожженных деревень и городских зданий. Это был убедительный документальный материал для повседневного воспитания ненависти к врагу.

Здесь мы получили танковое подразделение, включавшее 13 «Матильд», в том числе (к нашей радости) пять единиц с 75-мм пушкой. Таким образом, количество танков в бригаде возросло с 52-х до 65-ти (средних — 44, малых — 21). И органи­зационным изменениям, уже третьим за два месяца существо­вания, подверглись оба танковых батальона, в которых стало только по две роты, но из десяти средних танков каждая. Была создана отдельная рота малых танков такого же состава, а остальные одиннадцать малых танков были обращены на до­укомплектование взводов управления батальонов и бригады.

Большинство в штабе бригады, командование и штабы батальонов были неудовлетворены такой структурой. Пораз­мыслив, начальник штаба пригласил меня на доклад к коман­диру бригады.

— В новой организации танковые батальоны ротами бед­ны, а роты великоваты, — докладывал майор Иванов. — При том же количестве средних танков просим в батальонах иметь по три роты, но не из трех, а из двух танковых взводов — по семь танков в роте (в одной шесть), и включить в них в качестве четвертых по роте малых танков в составе семи машин каж­дая.

— Разве рота из десяти танков — плохая рота? — спросил комбриг.

— Рота хорошая, но в ней три взвода, а не два, поэтому управлять ею сложнее, — включился в разговор я. — В бригаде знаю только двух командиров рот, которые к этому готовы, потому что они — кадровые, с хорошим практическим опытом. Напротив, командиры батальонов — люди опытные, им и четы­ре роты по плечу. Батальон из трех рот средних танков позво­лял бы создавать различные варианты боевых порядков, то есть был бы более гибким; когда же в нем две роты, то и вари­антов всего два, причем вариант из двух эшелонов практиче­ски не применим. Роты Т-60, следуя за средними танками, усилили бы их огневую мощь.

— Что это за рота из семи малых танков! — возразил пол­ковник.

— О недостатках малых танков говорим немало, но забы­ваем об одном из главных — они, кроме танков командиров взводов, то есть четыре из пяти, без радиостанций, — продол­жил я. — И чем больше танков во взводе, а в роте взводов, тем менее управляемы они. Это уже показала рота из 16 малых танков, которую мы имели под Горьким.

— Но мне нужна рота малых танков как постоянный ре­зерв, — настаивал командир бригады.

— Мы и над этим думали, но пришли к выводу, что резерв из малых танков не будет воевать, — сказал майор Иванов. — Отдельно эту роту для выполнения большинства задач не по­шлете. Поэтому куда лучше брать в резерв роту средних тан­ков, когда их в батальоне три. А как возьмешь, когда их две? Кроме того, во взводах управления батальонов малые танки будут не воевать, а обеспечивать, а мы предлагаем, чтобы они воевали.

— Да, ваши доводы разумны, — согласился полковник Ша­повалов. — Будем докладывать.

Полковник Калиниченко командира бригады поддержал, но командир корпуса не счел необходимым ставить этот во­прос перед штабом армии. Наша просьба не была удовлетво­рена. Как впоследствии показали бои, предложения командира бригады были целесообразными.

Самым же существенным недостатком организационной структуры бригады была слабость средств ПВО и отсутствие артиллерии для подавления объектов и целей. Единственная зенитная батарея, имевшая две 37 мм автоматические зенит­ные пушки и два зенитных пулемета, могла прикрыть лишь один батальон или командный пункт бригады.

К 22-му июня бригада была укомплектована вооружени­ем, боевой техникой и средствами обеспечения боя — на 80—100%, личным составом — на 98%. Возросла и численность коммунистов и комсомольцев. Но реорганизованные танковые подразделения нуждались в слаживании, однако возобновив­шаяся с 22-го июня боевая подготовка шла с ограничениями. Вышестоящим командованием в целях скрытия от разведки противника места крупной танковой группировки были за­прещены передвижения и стрельбы танков; отказано было осуществлять это и ночью. В результате учения танковых рот и батальонов провести не удалось. Лишь с 29-го июня, когда началось наступление гитлеровцев, были разрешены стрель­бы.

Вызывали удивление командования бригады как недоста­точное внимание одних лиц, так и поверхностные наскоки других в вопросах боевой подготовки.

Так, 2-го июля стрельбу 2-й роты 353-го танкового ба­тальона внезапно посетил командир корпуса.

Он прибыл за полтора часа до начала стрельбы, в период ее подготовки, когда еще многое не было сделано, но, тем не менее, строго отчитал командиров батальона и бригады за не­организованность. Перед стрельбой и с ее началом генерал Попов все внимание сосредоточил на знании обязанностей лицами, руководившими и обеспечивавшими стрельбу, а не на ее методике и ходе. Вместе с командиром бригады мне при­шлось быть на этом занятии. Бесспорно, на такие, например, организационные упущения, как нечеткое обозначение рубе­жей открытия и прекращения огня, командир корпуса имел резон указать, но требовать от начальника оцепления и де­журного фельдшера, вчерашних гражданских лиц, такого же четкого знания обязанностей, как и от кадровых военных, вряд ли было возможно. Мы ожидали услышать от опытного танкиста многое из того, что касалось приемов стрельбы и» действий при оружии иностранного танка, незнакомого совет­ским танкистам. Вместо этого услышали грубость и брань.

Война — не учение мирного времени. На ней порой не об­ходится без крепких слов. Если они к месту, учат, направляют и помогают воевать, то подчиненные их понимают, и обиды не держат. А ругань, в том числе в адрес командиров в присутст­вии их подчиненных, отталкивает. Такое ощущение осталось у нас от этого посещения командира корпуса.

К месту будет сказать: в корпусе две из трех танковых бригад были вооружены «Матильдами», но ни командование, ни штаб, ни танкотехническая служба корпуса не дали ни разу никаких рекомендаций по вопросам стрельбы и эксплуа­тации.

Еще пример. Только 30-го июня было проведено дважды откладывавшееся единственное двухстепенное штабное уче­ние под руководством начальника штаба корпуса. Наиболее слабыми местами оказались взаимодействие между команди­рами штаба корпуса и штабов бригад и связь между команд­ными пунктами, особенно во время перемещения, вследствие неслаженности радиосетей и невысокой подготовки радиоте­леграфистов. Оперативные документы штаба корпуса посту­пали в штабы бригад с большим опозданием и имели много неточных, неясных формулировок.

На эти недостатки указал на разборе полковник Калиниченко, отметив хорошую слаженность нашего штаба.

А нас это учение не удовлетворило из-за своей кратко­временности, так и из-за ограниченности содержания. Мы знали, что полковник Калиниченко имеет за плечами команд­ный факультет академии механизации и моторизации, облада­ет большим опытом штабной работы и вступил в войну в должности начальника штаба корпуса. В нем сочетались обра­зованность, твердость и ясность суждений. Но подготовке штабов, частей и подразделений связи он достаточного вни­мания не уделял. Видимо, ему что-то помешало.

Если в результате проведенных стрельб огневую подго­товку удалось повысить, то тактическая подготовка танковых подразделений так и осталась слабой.

Цена первых уроков

В двадцатых числах июня фашистские разведывательные самолеты все чаще и чаще стали пролетать над районом расположения бригады и, как правило, на высоте, недосягаемой для огня зенитной батареи.

А затем обстановка на фронте резко изменилась. 29-го июня мы получили оперативно-разведывательную информа­цию из штаба корпуса, из которой узнали, что накануне про­тивник перешел в наступление на курско-воронежском на­правлении, то есть непосредственно юго-западнее того рай­она, в котором до 16-го июня располагался 11-й танковый корпус. Последующие информации были все тревожнее и тре­вожнее: 30-го июня противник на указанном направлении прорвал оборону и углубился на 40 км; 2-го июля вражеской группировке, включавшей до полутора десятков дивизий, в том числе до половины танковых и моторизованных, удалось расширить фронт прорыва и углубиться еще больше.

В полдень 2-го июля командир бригады вызвал началь­ника штаба, ряд командиров штаба, заслушал доклады об об­становке и распорядился подтянуть ближе к району бригады все подразделения, находившиеся в отрыве от нее на разведке и устройстве путей, а также подготовить рекогносцировочные группы.

А в утренней информации 3-го июля, отмечавшей про­движение фашистских войск в сторону Воронежа на 80 км и выход их на рубеж реки Олым (70 км западнее Воронежа), конкретно указывалось, что там наносят удар 4-я танковая армия и ряд армейских корпусов противника.

Так стал ясен ответ на вопрос: где враг нанесет удар? От­вет, не вычисленный заранее, а слепок с фактических событий и потому довольно неожиданный. Фашистскому командова­нию удалось нанести удар там, где его в меньшей степени ожидало наше руководство. Именно вследствие этого крупная танковая группировка в нужный момент оказалась не там, где нужно.

Около 19-ти часов было приказано бригаде к исходу дня подготовиться к маршу в район поселка Долгоруково и пере­возке танков по железной дороге. Но план перевозки был на­рушен в самом начале. Побывав на станции Ефремов, помощ­ник командира бригады по технической части инженер-майор М.И.Кедров доложил полковнику:

— Оттягивается погрузка всего корпуса. Станция Ефремов и ближайшие станции заняты прибывающими и разгружаю­щимися эшелонами с войсками.

— Что за странность? Противник рвется к Воронежу, а войска везут к Ефремову, — удивился полковник Шаповалов. — Не перепутали ли вы?

— Лично сказал начальник оперативного отдела корпуса.

Только в 17 часов 5-го июля начал погрузку первый эше­лон бригады; завершила же перевозку и сосредоточилась в районе Карташевки (13 км восточнее Долгоруково) она лишь к 13-ти часам 6-го июля. В итоге бригада, да и корпус в целом прибыли в район к юго-востоку от Долгорукова почти надвое суток позже плана.

Вскоре стало известно, что задержку вызвали не только занятость станций погрузки, но и нехватка подвижного состава.

Теперь мы отчетливо слышали стрельбу артиллерии и грохот разрывов бомб и снарядов. И все воины почувствовали, что схватка с врагом близка. Так, при проверке в середине дня окапывания и маскировки в 352-м танковом батальоне, видел, с какой тщательностью танкисты делают это. Заметил, что некоторые экипажи вместо щелей на экипаж роют танковые окопы, хотя стоять в этом районе нам предстояло недолго. Спросил младшего лейтенанта, командира танка:

— Почему вы вместо щели для экипажа делаете танковый окоп?

— В бою нужны и мы и танк. Без танка мы и не танкисты и не пехота, а что-то вроде ухи без рыбы. В случае налета фа­шистских самолетов окоп спасет танк, А танк — нас: щель то мы сделаем, но под танком. Ведь как бывает на войне-то: ска­зано на час, а стоим сутки; бывает и наоборот.

— Вы — фронтовик?

— Да, пришлось. Меня фронт уже «приласкал», — показы­вая шрам на подбородке, ответил он.

Делать щели в танковом окопе под танком экипажи вско­ре стали всякий раз, когда приходилось более четырех-пяти часов стоять на месте, вне боя: ведь в воздухе господствовала авиация противника.

В течение 6-8-го июля 160-я танковая бригада назнача­лась в третий эшелон или резерв корпуса, получала боевые задачи на той же глубине, что и первый эшелон, но фактиче­ски в бой вступала лишь частью сил.

Задача на 6 июля была изображена на карте, доставлен­ной офицером связи корпуса сразу после завершения сосредо­точения бригады. Ей следовало выдвигаться в третьем эшело­не за 59-й танковой бригадой, овладеть лесом 2 км восточнее Яковлева (схема №1) и в последующем селом Казинка, 7 км северо-восточнее Землянска. Устно он добавил, что задача корпуса, нанося удар в направлении Вислая Поляна, Казинка, Верхнее Турово (40 км западнее Воронежа), выйти в тыл группировке гитлеровцев под Воронежем и во взаимодейст­вии с соседом слева — 7-м танковым корпусом разгромить ее.

По материалам карты сколько-нибудь ясного представле­ния об обстановке составить было нельзя. На ней в районе Голосновки, Хрущева (западного) были помечены части 9-й танковой дивизии гитлеровцев без указания конкретных час­тей. Со слов офицера связи стало известно также, что у Воро­нежа противник прорвался к реке Дон, а из соединений корпу­са впереди, в районе Новосильского, движется к реке Кобылья Снова 12-я мотострелковая бригада.

— Старший лейтенант Обатуров, а кто наши соседи справа и слева? — спросил в ходе принятия решения полковник Шапо­валов.

— Сведений нет, товарищ полковник. Штаб корпуса в движении, его радиостанции не отвечают. На поиски соседей направляю офицеров связи.

— А что у фашистов против 12-й мотострелковой брига­ды? — задал он вопрос начальнику разведки.

— Данных не имеем, два разведдозора на Т-60 высланы…

— Товарищ Иванов, штаб не делает то, что обязан делать. Как прикажете принимать решение, не зная обстановки?

Командир бригады нервничал, а мы стояли, виновато опустив головы, хотя штаб лишь полтора часа тому назад прибыл в район сосредоточения после выгрузки в Долгоруково. Обнажился просчет: штабу следовало выдвинуться вперед с автоколонной, а не связывать себя с эшелоном. А я больше ругал себя за другое: у нас не оказалось описания района дей­ствий, в частности, материалов о реках и заболоченных местах или, как принято говорить на военном языке, о гидрографии. Вот эти-то материалы мною не были заблаговременно запро­шены в штабе корпуса.

К исходу дня уже удалось собрать достаточные сведения о своих войсках и некоторые — о противнике. Впереди 12-я и 2-я мотострелковые бригады нашего и 2-го танковых корпусов. После встречного боя с передовыми частями 9-й танковой ди­визии противника, к вечеру отошли на северный берег реки Кобылья Снова, на участок Островок, Каменка, а 53-я и 59-я бригады были задержаны фашистской авиацией и дальше указанной реки не продвинулись. Слева 7-й танковый корпус частью сил к этому времени занял северную часть Перекоповки. В связи с этим наша бригада была остановлена в районе Вислая Поляна и севернее. К вечеру дважды она подверглась ударам 10-11-ти пикирующих бомбардировщиков Ю-88. При первом ударе в управлении бригады и в батарее 76 мм пушек два человека было убито, восемнадцать ранено и выведено из строя два орудия с тягачами. Легкое ранение получил началь­ник штаба, но остался в бригадном медицинском пункте.

Хотя в ходе второго налета зенитная батарея сбила один бомбардировщик, мы отчетливо почувствовали весьма слабую защищенность от гитлеровской авиации. Тем не менее, воины бригады рукоплескали зенитчикам, открывшим первыми счет уничтоженным фашистам.

До сих пор доклады комбригу мною делались или в при­сутствии начальника штаба, или по его поручению. Естест­венно за изложенное ответ держал не один я. Теперь же, ос­тавшись за начальника штаба, я отвечал единолично. Поэтому наряду с самостоятельностью возросло и чувство ответствен­ности, однако наивно полагал, что сумею сразу получить во всем доверие командира бригады.

На 7-е июля распоряжением командира корпуса, полу­ченным вечером 6-го, предусматривалось, что из третьего эшелона бригада войдет в бой после того, как первые два эше­лона преодолеют Кобылью Снову. Этим обусловливалось построение колонны бригады в готовности к развертыванию и переходу в атаку с ходу. Такой способ и отрабатывался глав­ным образом в ходе боевой подготовки.

Но в ходе раздумий возник вопрос: а как комкор посту­пит с нашей бригадой, если наступающие впереди не смогут овладеть южным берегом реки? Вероятнее всего прикажет и ей форсировать реку, но где? Слева наступает 7-й мехкорпус, следовательно, скорее всего между Вторыми Тербунами и Островком.

От местных жителей мы уже знали, что пойма реки ши­роко заболочена и лишь у Конного брода ширина и глубина болота наименьшая. Тотчас было приказано саперам произве­сти разведку, что в сумерках они и сделали. Одновременно в штабе действовавшей справа 55-й кавалерийской дивизии побывал офицер связи. Из полученных там сведений стало известно, что перед ее левофланговым полком, обороняющим Вторые Тербуны, перешел к обороне 770-й пехотный полк 377-й пехотной дивизии противника. Кавалеристы считали, что наименее плотно обороняемым гитлеровцами участком является участок берега, примыкающий к Конному броду с юго-запада.

На основе оценки этих сведений я посчитал предпочти­тельным построить боевой порядок бригады в предвидении форсирования реки, для чего в первом эшелоне иметь мото­стрелковый батальон, а во втором танковые в готовности под­держать огнем первый эшелон при форсировании. В случае же ввода бригады в бой южнее реки выдвижение в первый эше­лон танковых батальонов и прием ими на усиление мото­стрелковых рот не должно занять много времени. Такие сооб­ражения я и доложил командиру бригады.

Полковник Шаповалов, однако, решительно возразил:

— Я с вами не согласен. Бригаду предусмотрено ввести в бой после форсирования реки 53-й и 59-й бригадами, поэтому боевой порядок надо строить не для форсирования, а для ата­ки, возможно и во встречном бою. А так как задача глубокая, то и боевой порядок следует иметь глубоким: первый и второй эшелоны — танковые батальоны с мотострелковыми ротами, третий — мотострелковый батальон без двух рот, резерв — рота малых танков.

— Товарищ полковник, если ввод в бой южнее реки вы считаете единственно возможным, то прошу в первом эшело­не иметь оба усиленных танковых батальона. В противном случае удар будет не бригадный, а батальонный, — настаивал я. — Ведь и без нашего решения много непонятного: генерал По­пов ночью говорил о сильных, решительных танковых ударах, а на деле корпус наносит удар одной третью танков. Мы тоже хотим лишь половиной их. Где же эти сильные удары?

— Нет! Решение будет таким, какое я назвал, — ответил комбриг. — Готовьте приказ.

Неудача с докладом удручила, хотя и не поколебала веры в предложенное. Наряду с исчезновением некоторой самоуве­ренности я понял, что нужно учиться доказывать.

Как и ожидалось, первые попытки 53-й тяжелой танковой и введенной левее ее 59-й танковой бригад форсировать реку окончились неудачей. Противник оказал сильное огневое со­противление, а его авиация, заставив их рассредоточиться, накрепко «приковала» к одному и тому же месту. На это ушла первая половина дня. Поэтому вскоре после 12 часов комкор приказал 160-й танковой бригаде форсировать реку западнее Островка.

На сбор разбросанных по всей колонне подразделений мотострелкового батальона потребовалось до двух часов, чего можно было избежать. Но главное даже не в этом. Ввести бри­гаду в бой, и тем самым расширить фронт форсирования, мож­но было с утра. Для устройства 15-метрового моста и гати длиной 270 метров бригаде требовалось примерно 12 часов. Действуя с утра, мы к вечеру могли бы иметь переправу для техники, а теперь это возможно было лишь к утру следующего дня.

И все же к 15-ти часам частью сил мотострелкового ба­тальона удалось захватить участок на юго-западном берегу, отбросив до двух гитлеровских взводов пехоты с двумя тан­ками и приступить к строительству моста и гати, часто преры­вавшемуся из-за налетов фашистской авиации.

Между тем другие бригады все же сумели овладеть уча­стком правого берега к югу от Островка, восстановить там мост и к 19-ти часам выйти к Хрущеве. Хотя о функциониро­вании этого моста нам стало известно с большим опозданием, бригада по решению полковника Шаповалова стала переправ­ляться по нему, так как до готовности нашей переправы было далеко.

После прохода через мост головного 352-го батальона, ге­нерал Попов приказал переправу прекратить; бригаде занять оборону в Яковлеве. Составляя резерв корпуса, быть готовыми отразить удар противника с запада. Принимая решение на оборону, полковник Шаповалов высказывал свои мысли вслух:

— Угрозы правому флангу корпуса не вижу. Там прочно стоит кавдивизия.

— К тому же правый фланг корпуса южнее, к западу от Хрущево, — заметил я.

— Вот именно.

Около 19-ти часов зенитная батарея вновь сбила фашист­ский самолет. Это был «Хенкель-Ш». Один из трех членов экипажа, командир его, обер лейтенант спустился на парашю­те и был пленен. Первый пленный фашист, которого я видел; не мог не заметить его надменности и взгляда, полного пре­зрения. А вот наших самолетов, ни истребителей, ни штурмо­виков, как и накануне, мы не видели ни одного.

8-го июля я впервые близко увидел настоящий бой.

12-я мотострелковая бригада утром этого дня овладела Хрущевым, а к 15-ти часам захватила большую часть Иванов­ки. Вслед за ней 59-я бригада восстановила мост через Голую Снову в Хрущеве и переправилась. Стремясь расширить фронт атаки, командование бригады без разведки направило один танковый батальон вброд западнее Ивановки, где 12 «Матильд» засело в пойме. Дальнейшее наступление в направ­лении Ильиновки, Федоровки полубригадой не сулило успеха, и командир корпуса ввел в бой на этом направлении наш 352-й батальон, отдав приказ непосредственно ему, минуя коман­дира бригады, и не поставив его в известность. Батальон раз­вернулся левее 59-й бригады и совместно с одним из ее ба­тальонов атаковал противника, оборонявшего северную опушку леса и высоту 218,7 юго-восточнее Хрущева. Здесь у фашистов оказались окопанные штурмовые орудия, противо­танковые пушки и танки. Сначала оба батальона имели успех, отбросили противника с потерями на полтора километра, но в результате контратаки превосходящего числа танков и мото­пехоты при поддержке артиллерии и бомбардировщиков, вы­нуждены были отойти более чем на километр.

Бой стоил потерь, в 352-м батальоне погиб один из луч­ших командиров рот старший лейтенант Абрам Васильевич Сокол.

Обо всем этом штабу бригады стало известно около 18-ти часов из донесения комбата, так как из-за удаленности баталь­она связь по радиостанциям английских танков была потеря­на.

— Почему я ничего не знаю! Почему командуют через го­лову? Кто отвечает за батальон, корпус или бригада? — возму­щался командир бригады.

Поостынув, он потребовал:

— Обатуров, начальник разведки, какой там противник?

— Отмечаются части 9-й танковой дивизии. При равенстве по танкам, не считая Т-60, приравниваемых к бронетранспор­терам, противник превосходит корпус: по пехоте — более чем в два раза, по артиллерии — в полтора, а в авиации и говорить нечего!

— А П-я танковая дивизия перед 7-м корпусом не выдума­на?

— Разведотдел штаба корпуса ссылается на сведения, по­лученные от 7-го танкового корпуса, — доложил начальник разведки.

— Так как же можно превосходящего противника атако­вать не целыми бригадами, а по-батальонно! — досадливо и горячо вопрошал полковник.

Выдержав паузу, я предложил:

— Пока наши батальоны поодиночке не разгромлены, нужно, чтобы в районе 352-го батальона была вся бригада.

— Правильно! Давайте связь с корпусом. Предложение командира бригады было утверждено. И чтобы захватить светлое время для изучения обстановки, с разрешения комбрига мы с начальником разведки отправи­лись в батальон, не ожидая колонну бригады.

Был вечер. Мелкий дождь сделал глинистые подъемы, спуски и подходы к мостам, скользкими, резко снизив ско­рость движения броневика. Нетерпение напрягло нервы. И лишь около 20-ти часов удалось прибыть к командиру баталь­она подполковнику Василию Владимировичу Ободовскому. Он показал на местности положение батальона, приданной ему мотострелковой роты и противостоящего противника. И тут с досадой заметил, что если бы несколько наших истреби­телей помешали бомбардировщикам врага, то не отошли бы.

— А как показали себя наши? — спросил я.

— Храбрость без мастерства. Снарядов выпустили много, а подбили и сожгли два танка и два штурмовых орудия. Мото­стрелковая рота, наоборот, стреляет мало, а от фашистской пехоты — море огня.

И как бы заканчивая ответ, проговорил:

— Мало учили. Доучивание в бою оборачивается кровью. Недаром говорят: больше пота в учении — меньше крови в сражении.

Артиллерийский и минометный огонь противника не ос­лабевал. Я впервые попал под него и в дальнейшем пришел к убеждению, что первое его восприятие у каждого свое, субъ­ективно-индивидуальное, и что с накоплением опыта ощущения большинства людей выравниваются. А в тот момент свист и разрывы снарядов и мин как-то не вызывали во мне чувство опасности, не заставляли ни ложиться, ни пригибаться. Боль­ше всего был поглощен стремлением понять, откуда против­ник ведет огонь: направление приблизительно улавливал, а дальность определить не мог. Восприятие того и другого и степени опасности пришло в последующие дни.

С таким ощущением я следовал за комбатом в мото­стрелковую роту, а затем к немецкому танку T-IV, подбитому ротой Сокола.

С интересом осмотрели этот танк, который нам был из­вестен по картинкам, а подполковнику Ободовскому — по бо­ям. И потому, что картинка хорошо запомнилась, возникло подозрение.

— Пушка-то значительно длиннее, чем та, которую изо­бражают фотоснимки в разведсводках, — заметил я. — Посмот­рите, она выходит за носовую часть танка.

— Верно! Я сразу-то и не обратил внимания, — сказал под­полковник Ободовский. — Это — другая пушка.

— Ствол удлинен, значит, увеличен и заряд, за счет чего повышена начальная скорость снаряда. Выходит, что броню «Матильды» этот танк будет пробивать уже на большей даль­ности, чем с укороченной пушкой, — подумав, сказал я.

А затем разговор перешел на другую тему.

— Фашистская авиация душит нас. Что если перейти к на­ступлению ночью? — спросил я командира батальона.

— Это очень рискованно, — ответил Ободовский. — Еще днем не научились наступать, куда же лезть ночью.

Встретили мы здесь и разведдозор бригады. Именно в этом подбитом танке командир дозора подобрал дневник и документы ефрейтора 33-го танкового полка, входящего в состав 9-й танковой дивизии. Дозору была поставлена новая задача: разведать район от Перекоповки до Спасского.

На вопросе о танках с длинноствольными пушками сле­дует остановиться подробнее. Короткоствольные 75 мм пушки на танках T-IV и тем более 50 мм на танках Т-Ш не оправдали себя в борьбе с нашими танками KB и Т-34, значительно пре­восходившими по броневой защите немецкие танки. Поэтому фашистская Германия в 1942 году перешла на выпуск танков с длинноствольными пушками тех же калибров, оснастив их более мощными зарядами.

После возвращения к колонне бригады, я доложил пол­ковнику об обстановке в батальоне и о том, что основная группировка противника, видимо, в районе Ильиновка, Голосновка и что можно бы нанести удар в обход ее с востока, в направлении Спасское, Чибисовка, Никандровка.

Разведдозор донес, что в районе рощ, 3 км южнее Перекоповки и высоты 314,6 противник не обнаружен. Бригада в этот район и выдвинулась. И теперь нас особо интересовала обстановка у соседа слева — 7-го танкового корпуса. Несмотря на настойчивые запросы в штаб нашего корпуса, некоторые данные мы получили только к часу 9-го июля. Правофланго­вая 3-я гвардейская танковая бригада его к исходу 8-го июля достигла рубежа 2 км южнее Ломова.

В связи с этим отмечу, что информирование бригад в штабе корпуса было поставлено слабо, даже командиры-направленцы ежедневно менялись. Позднее комплектование штаба комсоставом сыграло отрицательную роль.

У нас были свои болячки. Мы неумело вели разведку, по­этому до 10-го июля разведчики не взяли ни одного пленного. Непосредственно противостоявшего противника мы знали плохо. Усложняло управление неустойчивое функционирова­ние радиосвязи, как следствие слабой подготовки радистов, так и малой дальности действия штатных радиостанций РБ и на «Матильдах», не превышавшей 7-ми километров. Лучших станций 9р на малых танках, обеспечивавших связь в теле­фонном режиме на 15 км, было всего шесть, но три из них обеспечивали разведку.

За первые дни боев выявились и другие недостатки, на устранение которых следовало нацелить коммунистов.

Во второй половине дня 8-го июля было проведено соб­рание парторганизации управления продолжительностью 25 минут. С кратким докладом выступил я, как секретарь парт­бюро. В докладе и выступлениях острой критике подверглись коммунисты начальник разведки, начальник связи, один из офицеров связи и некоторые другие.

В докладе мною были указаны и собственные недостатки и промахи. В решении собрания поименованным выше ком­мунистам было указано на недостаточно добросовестное вы­полнение своих обязанностей в боевой обстановке, на отсут­ствие инициативы и необходимой ответственности. В после­дующие дни эти товарищи улучшили свою работу.

А для меня последние двое суток стали своего рода на­чальным классом боевой учебы. Появилось чувство уверенно­сти. Начал расставаться с академическим, наивно-упрощенным представлением о бое, увидел его не только как боевое мастерство, но и как человеческую трагедию.

При рассмотрении в те дни места и роли бригады в вы­полнении задачи, стоявшей перед корпусом, бросалось в глаза то, что корпус наступал как бы колонной, поскольку каждый день развертывались и наносили удар силы не более бригады с последующим втягиванием в бой до половины корпуса. Если такой способ действий 6-го июля был вынужденным, то в по­следующие дни — ничем не оправданным.

Еще 7-го июля был отмечен переход противника к оборо­не, а утром 8-го он стал фактом на всем фронте корпуса. Это требовало нанесения ударов крупными силами на широком фронте, однако корпус наступал на узком фронте и не одно­временно всеми силами, а последовательным вводом в бой бригад.

Такой ход боевых действий корпуса обеспокоил коман­дование армии. Вскоре после 12 часов 8-го июля на команд­ный пункт бригады в Яковлеве неожиданно прибыли коман­дующий армией генерал-майор Александр Ильич Лизюков и военный комиссар дивизионный комиссар Гай Лазаревич Ту­манян. Я встретил их у дома, в котором работал штаб, отдал рапорт и доложил, что начальник штаба ранен, а к командиру бригады направлен офицер.

(В первых танковых армиях, сформированных в мае 1942-го года, были введены первоначально должности военных комиссаров).

Взглянув на карту, развернутую на столе, командарм при­казал доложить обстановку. Вскоре мой доклад был прерван вопросом:

— Какое у вас образование?

— Год тому назад окончил академию механизации и мото­ризации, — ответил я. В 1939 году слушал ваши лекции.

— Почему вы всего лишь старший лейтенант?

— Сразу после выпуска назначили младшим преподавате­лем той же академии, на фронте только второй месяц.

— Начальник академии генерал Ковалев у нас на стажи­ровке в роли моего заместителя. Вот мы ему и наломаем бока за то, что он не заботится о воинских званиях преподавателей.

После такого начала мое волнение прошло и доклад по обстановке на 11 часов прошел нормально.

— Это точно, что сейчас все три танковые бригады не воюют? — спросил командарм.

— На 11 часов — точно. Данные получены от наших офице­ров связи в 53-й и 59-й бригадах и из оперотдела штаба корпу­са.

В этот момент прибыл и отдал рапорт комбриг, а генерал Лизюков передал по телефону распоряжение о прибытии ко­мандования корпуса на наш КП. В ответах на вопросы генера­ла Лизюкова полковник Шаповалов подтвердил доложенные мною данные обстановки.

— А как настроены люди? — спросил дивизионный комис­сар.

— Хотят сражаться, досадуют, что третий день в хвосте боевого порядка корпуса, — доложил комбриг.

Затем он выразил недоумение в связи с отсутствием на­шей авиации.

— Да, с авиацией пока плохо, но обещали ее, — ответил ко­мандарм.

Около 13 часов прибыли командир корпуса и начальник штаба. Военком полковой комиссар Е.С.Усачев находился еще в одной из бригад.

Понимая неуместность моего присутствия, я попросил разрешения выйти, но генерал Лизюков задержал, сказав, что буду нужен.

Взволнованный и несколько побледневший, Александр Ильич пригласил комкора к карте.

— Товарищ Попов, здесь правильно отображена обстанов­ка?

— Неточно. У нас три с половиной бригады в бою за рекой Голая Снова и лишь половина одной здесь, в Яковлеве, — отме­тил Алексей Федорович.

— Полковник Калиниченко, разверните рядом вашу карту для того, чтобы сравнить обстановку, — потребовал генерал Лизюков.

Издали взглянул я на карту начальника штаба корпуса и… с облегчением вздохнул.

— На бригадной карте все верно. Недостает только того, что 59-я бригада в 12 часов начала переправу по восстанов­ленному в Хрущеве мосту, да не показано положение 7-го танкового корпуса.

— Итак, за рекой Голая Снова наступает лишь одна 12-я мотострелковая бригада. И вчера воевали полторы бригады, — подытожил командарм. — Откуда же быть успеху? К тому же правый фланг у Ивановки, там его и надо прикрывать, а не резервом в тылу. О тыле — моя забота.

Наступила тягостная пауза, которую прервал генерал Ли­зюков.

— Вы, генерал Попов, еще вчера доносили, что бросили в бой все силы, подтвердили это в донесении сегодня утром, а воюете одной бригадой. Мои приказы об использовании всех сил корпуса для решения боевой задачи не выполнены. Врали по телефону и письменно, врете и сейчас.

Затем, обращаясь к Туманяну, командарм сказал:

— Гай Лазаревич, предлагаю генерала Попова от должно­сти отстранить.

— Согласен. Вы, товарищ Попов, недисциплинированны, срываете выполнение боевой задачи, — решительно ответил военком.

Приказав полковнику Калиниченко вступить во времен­ное командование до прибытия нового командира корпуса и пожелав бригаде успешных действий, командующий и воен­ком убыли.

В дальнейшем, с конца августа 1942 года и до конца вой­ны А.Ф.Попов командовал танковым и гвардейским танковым корпусами, в августе 1943-го года стал генерал-лейтенантом танковых войск. Из того, что произошло с ним в 11-м танко­вом корпусе, он, видимо, сделал соответствующие выводы. К сожалению, его рано сразила болезнь: в октябре 1946 года, в возрасте 50-ти лет, он умер.

9-12-е июля были днями напряженных боев всех бригад корпуса, наступавших с прежней задачей. В полном составе действовала и 160-я танковая бригада.

Из района северо-восточнее высоты 214,6, куда бригада вышла ночью, она должна была утром 9-го июля перейти в наступление в направлении Чибисовки, Никандровки. Реше­нием командира бригады предусматривалось, что мотострел­ковый батальон при огневой поддержке танковых батальонов преодолеет Сухую Верейку, овладеет рубежом Чибисовка, Высочкино и прикроет переправу танков. Одновременно были даны указания о порядке ведения огня экипажами «Матильд» по немецким танкам T-IV с длинноствольными пушками.

Ночью и на рассвете разведдозоры установили, что про­тивник занимает оборону по южному берегу Сухой Верейки, пойма которой заболочена. Поиск же бродов для танков на­чался тотчас, как забрезжил рассвет, так как мост севернее Чибисовки оказался разобранным противником.

Чтобы убедиться в достоверности этих сведений, я с раз­решения полковника Шаповалова выдвинулся на танке Т-60 к реке. В рассветной дымке с помощью бинокля рассмотрел оборонительную позицию гитлеровцев, передний край кото­рой в виде линии сплошных окопов проходил за поймой, не­посредственно у построек Чибисовки и Высочкино. Наряду с пехотой, на позиции просматривались окопанные самоходные и противотанковые орудия, а глубже — бронетранспортеры. Это натолкнуло на вывод, что обороняется пехота, а не мото­пехота.

Вблизи от бывшего моста мы с экипажем проверили грунт ломом: вязким и болотистым он оказался на 45 см и более, то есть непроходимым для танков. Требовалось найти броды или оборудовать мост. «Но когда? Ведь бригада уже двинулась к реке!» — досадовал я.

День обещал быть солнечным. Синее небо было почти без­облачным. При возвращении увидел подход большой группы фашистских бомбардировщиков, перестроение их в круг и начало бомбежки. Надежда на успех наступления таяла, и после моего доклада командир бригады дал командирам ба­тальонов распоряжение по радио: мотострелковому — окопать­ся на занимаемом рубеже, автомобили рассредоточить в низи­нах и балке; танковым — завершить рассредоточение. Затем с досадой махнул рукой и сказал:

— Теперь противник не даст нам перейти Сухую Верейку. «Юнкерсы» продолжали пикировать и бомбить; начала огневые налеты и фашистская артиллерия. После первого авианалета, продолжавшегося 30 минут, вскоре последовал второй, а около десяти часов — третий. Мотострелки не могли двинуться, лишь танки меняли места. Во время второго налета зенитная батарея сбила один бомбардировщик и один повре­дила, который, снижаясь, скрылся за линией фронта.

Третий налет враг обрушил в основном на зенитную ба­тарею, находившуюся от нас в 300-400-х метрах.

— Смотрите, в районе ее огневой позиции — сплошное об­лако пыли и дыма! — с болью проговорил полковник.

— И взлетающей земли. Бьет, вражина, безнаказанно, под­нимает землю как вулкан. Беда! — досадовал старший баталь­онный комиссар Тушнайдер.

Личный состав батареи сражался героически. Понесли потери все расчеты. Геройски погибло 17 человек, в том числе командир батареи Иван Степанович Климатов, военком младший политрук Дмитрий Падиевич Гассиев и командир взвода — лейтенант Георгий Георгиевич Сахадзе. Получили ра­нения различной степени — 11 человек, в том числе: заместитель командира батареи лейтенант Петр Иванович Егоров, коман­дир взвода лейтенант Иван Георгиевич Сахадзе. Как свойст­венно советским патриотам, в большинстве своем коммуни­стам и комсомольцам — они не дрогнули, вели огонь, пока были силы, и теплилась жизнь. Дружные братья Сахадзе являли со­бой образец трудолюбия в учебе и бесстрашия в бою. Оба орудия и один из двух пулеметов были выведены из строя.

Кроме вооружения зенитной батареи, в этот день были потеряны: подбитыми — пять танков, сожженными и подбитыми — до десяти автомобилей. Потери убитыми составили 35 чело­век, ранеными — 29. И не удивительно: в обстановке часто повторяющихся ударов авиации противника бригада находи­лась до 19-ти часов. Состоялось девять налетов. В каждом участвовало 16—20 самолетов.

Сильным ударам подверглись и другие бригады корпуса.

Поиск бродов на Сухой Верейке и слабо обороняемых противником участков продолжался. В тот день мне еще раз пришлось этим заняться, причем, в поиске пожелал участво­вать помощник командира бригады по технической части ин­женер-майор М.И.Кедров. Выдвинувшись к реке на малом танке, по поросшей кустами балке, и оставив его в кустах, мы в трех местах между Спасским и Дмитриевкой, проверили пой­му и русло на проходимость. На противоположном берегу, в удалении 250—300 м от реки просматривались окопы враже­ской пехоты, но, действуя скрытно, мы не вызвали на себя огонь. А вот на третьей точке не повезло: пулеметная очередь противника зацепила правую руку Михаила Ивановича и пе­ребила предплечье, да так, что торчал наружу кусок кости. Перетянув жгутом, скрученным из порванной рубашки, руку у самого плеча и привязав ее к шее, я дотащил Михаила Ивано­вича до танка и доставил в медпункт бригады.

Очень боялся за его жизнь из-за большой потери крови и думал, что руку ему вряд ли спасут. В то время ни с кем в бригаде я не был так близок, как с ним, человеком большой обра­зованности, сердечности и обаяния. Как же был рад, когда в октябре того же года, уже на новом месте службы получил от него письмо из госпиталя, криво написанное правой рукой! Врачи спасли ему не только жизнь, но и руку.

Во второй половине дня, сразу по окончании одной из бомбежек, полковник Шаповалов собрал комбатов и несколько командиров штаба в окопе, прикрытом танком, и, на примерах прошедших маршей и небольших боев, разобрал причины медлительности в действиях, низкой эффективности огня и слабого управления подразделениями.

— Впредь не должно быть того, что было сегодня утром, — строго сказал он, — когда бригада развертывалась в предбоевой порядок и рассредоточивалась полчаса, когда вы, командиры батальонов, не отвечали по радио или уходили от своих ко­мандирских танков неизвестно куда, а рядом с вами не было старших адъютантов.

Когда командир бригады предложил высказаться по во­просу о том, что следует еще предпринять для успешных дей­ствий бригады, то все комбаты заявили: без усиления средст­вами ПВО, без прикрытия истребителями, без авиационной и артиллерийской поддержки многого в бою добиться нельзя; танки же и мотострелки будут потеряны.

— Зенитной артиллерии в бригаде теперь нет. Авиации и командарм допроситься не может. Это — факт. А задачи брига­да должна выполнять. От вас на этот счет я ничего не слышу, — сказал полковник.

Наступила пауза.

— Товарищ полковник, — обратился я, — в нашем положе­нии есть лишь одно облегчающее средство. Это — ночное на­ступление, при котором преимущества противника в огне ар­тиллерии резко уменьшаются, а в авиации — исчезают. Сначала не все будет гладко и этого не нужно бояться: после первого же опыта дело пойдет.

Меня поддержал командир мотострелкового батальона капитан В.И.Карпенко и военный комиссар Тушнайдер. Воз­разили командиры танковых батальонов, ссылаясь на то, что танковые подразделения к этому не готовы.

— А как вы это себе представляете? — задал мне вопрос комбриг.

— Так, как мы учили ночному наступлению танковые под­разделения и части до войны. Разница будет лишь в следую­щем: поскольку на «Матильдах» нет гирокомпасов, то специ­ально назначенные мотострелки, следуя за танками или между ними, будут и освещать местность и показывать экипажам ракетами направление атаки, определяя его по компасу.

Пресекая возражения, полковник подвел итог:

— Штаб предлагает дело, другого пути не вижу. Будем го­товиться к ночному наступлению.

Пришло время рассказать о том, как себя показали анг­лийские танки МК-Ш «Матильда». К сожалению, надежная броневая защита оказалась единственным достоинством тан­ка. Крупными недостатками его были: маломощность двига­теля при значительной массе танка (на тонну веса танка при­ходилось 7,7 лошадиных сил против 13-ти на немецком T-IV) и, как следствие, крайне недостаточная максимальная ско­рость (25 км в час против 40 км T-IV), и плохая маневренность; низкая проходимость из-за высокого давления на грунт, вслед­ствие узости гусениц и небольшого дорожного просвета. На пулемете фирмы «Беза» при небольшом перегреве ствола про­исходили обрывы гильз.

Механик-водитель, отделенный от остальной части эки­пажа перегородкой, при ранении не мог получить помощь и быть замененным другим лицом экипажа до снятия перего­родки, на что требовался выход танка из боя.

Но мы понимали и разъясняли экипажам, что страна пока не в состоянии полностью обеспечить потребность в танках за счет советского производства, хотя искренне завидовали тан­кистам 2-го и 7-го корпусов, воевавшим на советских танках Т-34 и КВ.

И все же поиски бродов в этот день завершились успе­хом, который ожидал нас на участке Ильиновка, Спасское. Вблизи от северо-западной окраины Спасского, возглавляв­ший поиск командир мотострелкового батальона, после удач­ного перехода вброд бригадного разведдозора Т-60, внезапной атакой мотострелковой роты захватил участок южного берега, разгромив до взвода пехоты.

Получив донесения дозора и капитана Карпенко, мы в штабе ликовали. Для уточнения обстановки перед принятием решения по распоряжению полковника Шаповалова началь­ники разведки, инженерной службы и я побывали на плацдар­ме. Это был уже исход светлого времени. От капитана Кар­пенко, раненого в бою за плацдарм, и разведдозора узнали о взятии в плен двух солдат и изъятии документов у убитых, принадлежавших 693 пехотному полку, входившему в состав 340-й пехотной дивизии. Имевшимися силами комбат органи­зовал оборону на случай контратаки. Поскольку он нуждался в госпитализации, то я спросил, кто бы мог его заменить? Вла­димир Иванович ответил:

— Это — мой плацдарм. Отсюда дойду до Землянска, а по­том можно и в госпиталь.

Появление не отмечавшейся ранее дивизии противника потребовало проанализировать его группировку. Были собра­ны и изучены данные о противнике также и перед соседями и доложены вернувшемуся в строй начальнику штаба майору Иванову.

— Перед корпусом в первом эшелоне обороняются по од­ному полку 377-й и 340 пехотных дивизий. Видимо эта свежая 340-я дивизия заняла оборону по южному берегу Сухой Ве­рейки в последние сутки; один ее полк занимает участок на направлении наступления бригады, — докладывал начальник разведки.

— А где же 9-я танковая дивизия противника?

— Часть ее или вся она — во втором эшелоне. Очевидно, скопившиеся танки в районе Голосновка, Верхосновка и вос­точнее принадлежат ей.

Эти выводы о противнике были доложены полковнику Шаповалову, который стал уже больше считаться с мнением штаба.

— Значит, нам вести бой со свежим полком?

— Да, товарищ полковник, прорывать оборону свежего пе­хотного полка, возможно, усиленного, — ответил Иванов.

— Видимо, нельзя медлить, пока он основательно не за­рылся, — заметил я.

— Да, в первой половине ночи соорудим мост, переправим бригаду и еще в темноте перейдем в наступление, — вслух ду­мал командир бригады.

Однако командир корпуса, а теперь эту должность вре­менно исполнял полковник Семен Петрович Мальцев, решил по-другому: для успешного наступления южнее реки предва­рительно разгромить противника в Ильиновке и Спасском. И все же мост мы построили, на плацдарм переправили еще од­ну мотострелковую роту и по взводу средних и малых танков.

В четыре часа 10-го июля усиленный 352-й танковый ба­тальон во взаимодействии с 59-й танковой бригадой атаковал противника в северо-восточной части Ильиновки, и к 13-ти часам село было освобождено; обе бригады вышли здесь к реке. Успеху благоприятствовало то, что до пяти часов не по­являлась гитлеровская авиация. 352-м батальоном был раз­громлен батальон мотопехоты, захвачено четыре противотан­ковых орудия и два миномета.

Почти одновременно с нашим наступлением фашисты силами пехотного батальона при поддержке артиллерии контратаковали те подразделения мотострелкового батальона, которые обороняли плацдарм. В напряженном бою контратака была отбита, противник с потерями отброшен, но комбат по­лучил второе ранение, к тому же тяжелое.

С капитаном Карпенко пришлось ближе познакомиться 20-го июля в районе Кандауровки, а затем часто общаться, когда он с 6-го июля заменил внезапно выбывшего комбата. Это был исполнительный, смелый и весьма инициативный командир, на которого можно было положиться.

В командование вступил военком батальона старший по­литрук Семен Петрович Толстенко.

А около десяти часов противником была предпринята еще одна контратака, на этот раз силами танкового батальона при поддержке артиллерии и группы бомбардировщиков; ее мы видели с наблюдательного пункта (НП), расположенного у опушки леса северо-восточнее Ильиновки. Колонна из 37-и танков T-IV вышла из-за высоты 222,0 в направлении южной окраины Спасского, а в воздухе появились пикирующие бом­бардировщики. Когда голова колонны поравнялась с плацдар­мом, взлетела трехзвездная сигнальная ракета, и все танки повернули налево, образовав боевую линию и открыв огонь.

— Товарищ полковник, роту Андрущака! — вскрикнул я.

— Да, да! — повелительно ответил полковник.

Я побежал к танку комбрига, вызвал по радио командира 353-го батальона капитана Ф.П.Васецкого и одновременно командира 2-й роты этого батальона старшего лейтенанта Андрущака и передал: «Первый приказал четвертому вперед, на юг — в линию! Ударить по фашистским танкам тяжелыми!» Андрущак ответил: «Я — четвертый, выполняю!»

Прошло менее минуты, как рота вышла из леса, с ходу развернулась в линию и остановилась на спуске, примерно в двухстах метрах от реки. Как раз танки противника подошли к ней на дальность 800—900 м. Все пять машин, вооруженных 75 мм пушкой, открыли огонь по гитлеровским танкам. Мы с волнением наблюдали, как первые снаряды прошли мимо це­лей, но вот от последующих выстрелов задымился, а затем вспыхнул вражеский танк, за ним второй. И снова взвилась трехзвездная ракета, все танки противника развернулись на 180° и на максимальной скорости, ведя огонь, начали удалять­ся. В ходе разворота был сожжен третий танк. Отойдя на безопасное расстояние, группа также одновременно повернула направо, образовала колонну и ушла на юго-запад, за высоту 229,8.

— Думали, дрогнем, не вышло! А как обучены, как все четко и быстро выполняют! — проводив взглядом исчезающую колонну, сказал полковник Шаповалов. — Какая управляе­мость!

— А, ведь, мы имели возможность, Иван Андреевич, тоже хорошо обучить наших танкистов, — заметил Тушнайдер. — Сейчас показала себя рота Андрущака, неплохо слажена быв­шая рота Сокола. Другие же роты и батальоны в целом слаже­ны слабо.

— Да, да! Сначала больше занимались не самым главным, а потом уже не хватило настойчивости снять запреты, — согла­сился полковник.

— Фашисты танки-то бережно применяют, на рожон не ле­зут. Почувствовали неладное и удалились, — сказал я, обраща­ясь к полковнику. — Если бы все «Матильды» были с 75 мм пушками, то нам было бы значительно легче.

— Надо особо бережно использовать эти пять танков, — решил комбриг.

По радио передали благодарность комбрига командиру и личному составу роты за смелые, быстрые действия и унич­тожение трех танков врага. Пошла шифровка коман­диру корпуса о подвиге роты и представлении на награждение старшего лейтенанта А.А.Андрущака и его подчиненных. На следующий день пришло сообщение, что старший лейтенант Андрущак награжден орденом Красного Знамени. Он был первым воином нашей бригады, получившим столь высокую награду.

Вскоре командир корпуса совершил маневр 53-й тяжелой бригадой с правого фланга на левый, которая, усилив наш мост, одним батальоном переправилась на плацдарм и расши­рила его в сторону Дмитриевки, а другим, совместно с нашим 353-м батальоном, атаковала противника в Спасском. С поте­рями он отошел на юг, оставив в селе несколько орудий и тя­гачей. В этом коротком бою особо отличился старшина 1-й мотострелковой роты В.М.Рыбалко. Он уничтожил автомат­чика, взял пленного и вынес с поля боя раненого командира роты.

Так северный берег Сухой Верейки был очищен от гит­леровцев.

В середине этого дня полковник Мальцев побывал на НП бригады. Мы его увидели впервые. Среднего роста, сухой, темноглазый, подвижный, он быстро говорил и сопровождал свою речь жестикуляцией. Сложилось впечатление, что по характеру он человек мягкий. До вступления во временное командование корпусом полковник был начальником штаба 2-го танкового корпуса.

Комкор кратко заслушал командира и комиссара брига­ды, в основном согласился с их оценкой противника, ответил на вопросы и затем уточнил боевую задачу. К концу разговора он откровенно признался:

— С использованием плацдарма у Спасского, мы неоправ­данно задержались. Будем наверстывать.

Во второй половине дня, в условиях снизившейся актив­ности гитлеровской авиации, наша и 53-я бригады переправи­лись на плацдарм, и с 17-ти часов перешли в наступление. Од­новременно частью сил из Федоровки атаковала 59-я бригада. К 20-ти часам все три бригады вышли полкилометра северо-восточнее Малой Покровки и на северные скаты высот 229,8, 210,9, разгромив два батальона пехоты, не менее пяти батарей противотанковых орудий как буксируемых, так и самоходных, и столько же минометных батарей. На долю нашей бригады, с учетом боя в Спасском, пришлось не менее батальона пехо­ты, три танка и штурмовых орудия, до десяти противотанко­вых орудий, две минометные батареи и до десяти автома­шин. Были взяты в плен солдаты из того же 693-го пехотного полка 340-й пехотной дивизии.

Наступление бригады, как и в целом корпуса, 10-го июля в сравнении с предыдущими днями было успешным. Вместе с тем это был день подвигов многих воинов.

Командир танкового взвода младший лейтенант С.И.Зубарев в ходе вечернего наступления сжег танк, штурмо­вое орудие и уничтожил противотанковую пушку. Механик-водитель этого танка старший сержант Н.М.Данчиков умело маневрировал танком в атаке. Семь вмятин на броне от враже­ских снарядов насчитал экипаж после боя.

2-я мотострелковая рота, атакуя за танками 353-го танко­вого батальона, уничтожила и пленила десятки фашистских пехотинцев атакой во фланг опорного пункта. Умелый и храб­рый командир роты старший лейтенант Гаруля, будучи ране­ным, продолжал командовать ротой до конца боя.

Эти и другие, особо отличившиеся воины, были пред­ставлены к наградам.

Потери бригады составили: убитыми и ранеными — до 70-ти человек, танков сгоревших — два, подбитых — один.

Полковник Шаповалов на этот раз без колебаний решил организовать наступление ночью. Его решение поддержал командир корпуса и приказал всем танковым бригадам гото­виться к наступлению с двух часов 11-го июля, а мотострелко­вой бригаде, обороняясь между Ивановкой и Ильиновкой, прикрыть правый фланг корпуса.

Перед принятием решения штаб двумя группами коман­диров провел рекогносцировку, в ходе которой группа, кото­рую я возглавлял, встречалась с командирами рот и взводов в 352-м танковом и 160-м мотострелковом батальонах. Это по­зволило не только изучить оборону противника, но и выяснить отношение личного состава к ночному наступлению.

— Товарищ младший лейтенант, что вы думаете о наступ­лении ночью вот здесь, на вашем направлении? — обратился я к командиру танкового взвода 2-й роты.

В это время подошли два экипажа и вызванный из впере­ди оборонявшейся мотострелковой роты командир взвода.

— Стрелять будем куда попало, а механики завалят маши­ны в ямы, — ответил командир-танкист.

— А если вот стрелки вам осветят местность ракетами, ими же укажут направление движения?

— Тогда — другое дело: поведем танки и в воронки не по­падем, — вмешался в разговор его механик-водитель.

— А что вы думаете? — спросил я командира стрелкового взвода.

— Осветить можем, если будут ракетницы и ракеты, но все же лучше бы днем.

— Но днем-то авиация и артиллерия нам не дают ходу, а ночью-то авиации не будет и артиллерия гитлеровцев точный огонь не сможет вести.

— А что, ребята, ночью, пожалуй, лучше, — обращаясь к своим экипажам, высказался младший лейтенант.

Его поддержали.

Как мы установили, оборона противника выглядела сла­бее перед левым флангом бригады, поэтому полковник Шапо­валов решил главный удар нанести в направлении высот 210,9; 210,4 левофланговым 352-м танковым батальоном, уси­лив его большей частью мотострелкового батальона.

При постановке задач он подробно остановился на тес­ном взаимодействии танков и мотострелков, организации ос­вещения и ориентирования, словом, дал указания по ведению боя, а также по всем вопросам, разработанным штабом.

В установленное время бригада двинулась в наступление. И тут же штаб корпуса сообщил, что соседним бригадам — 59-й справа и 53-й слева — командир корпуса разрешил начать атаку на рассвете. Мы огорчились, а полковник Шаповалов при этом заметил, что полковника Мальцева кто-то уговорил. Так уверенность в успехе корпусного удара поколебалась.

Когда танки вышли на линию мотострелковых подразде­лений и единый, боевой порядок двинулся, то с закрытых позиций открыли огонь прямой наводкой и артиллерийская, и минометная батареи. Началось освещение местности. Тотчас начали стрельбу танковые и мотострелковые подразделения. Дружная согласованная атака танков и мотострелков в соче­тании с мощным «Ура!» оказалась неожиданной для фаши­стов.

Оперативная группа штаба во главе с комбригом пере­мещалась на танках скачками за правым флангом 352-го ба­тальона, в 100—300 метрах сзади цепи мотострелков. Огонь со стороны фашистов был слабым и беспорядочным, противо­танковые пушки стреляли наугад, а артиллерия, стоявшая на закрытых огневых позициях, в начале атаки молчала.

Сначала комбриг находился сверху на башне и вел на­блюдение, а я принимал по радио донесения, докладывал ему и передавал его распоряжения. Вскоре он сам начал перегово­ры, подбадривая комбатов:

— «Зима», «Весна», работаете нормально, но лучше бы по­быстрее.

Батальоны докладывали о десятках убитых и плененных фашистов в основном из упоминавшегося выше 693-го пехот­ного полка, захвате противотанковых пушек, минометов, стрелкового оружия.

Многие экипажи танков отличились в этой ночной атаке. Например, экипаж во главе с младшим лейтенантом Деминым уничтожил противотанковую пушку и минометный взвод и совместно с взаимодействовавшим с ним мотострелковым взводом разгромил до взвода пехоты. Командир башни 352-го батальона старший сержант В.С.Щербак, умело ведя огонь, уничтожил две противотанковые пушки.

А противник пришел в себя и постепенно стал наращи­вать огонь. Начала стрельбу с закрытых огневых позиций ар­тиллерия, и ее огонь становился все точнее. И все чаще нам приходилось закрывать люки.

Подбежал со следовавшего рядом второго командирского танка комиссар бригады, поднялся на наш танк и с радостью заговорил:

— Наконец-то, Иван Андреевич, и у нас состоялось насту­пление. Хорошо, идем!

— Торжествовать еще рано, Фроим Исаакович, противник сильнее нас, без соседей далеко не уйдем, — ответил полков­ник. — И после паузы сказал:

— Похоже, отстает Васецкий Мы не видим задних габаритных фонарей его танков, хотя докладывает, что все нормально.

— Пожалуй, я направлюсь к нему, — спрыгивая и перебегая на свой танк, сказал Тушнайдер.

— Не попади к немцам, заходи к комбату из глубины, — на­путствовал полковник.

— Само собой, — ответил военком.

Когда на рассвете бригада достигла рубежа полкилометра юго-западнее высоты 229,8 и высоты 210,4, перешли в насту­пление соседние бригады, но продвигались они крайне мед­ленно, так как противник их встретил уже достаточно органи­зованным огнем. Напряженный бой развернулся от Малой Покровки до Чибисовки. К пяти часам соседи приблизились к нашим флангам.

У нас же после четырех часов начало теряться управле­ние. Командир 352-го батальона подполковник Ободовский был тяжело ранен; его танк получил пробоину в башне. В ко­мандование вступил комиссар батальона, но вошел в связь с командиром бригады только через 20 минут.

Сообщение о ранении подполковника Ободовского мы восприняли с большой болью. Василий Владимирович был знающим, опытным танкистом, ранее командовал танковой бригадой и был ранен. После госпиталя ему предложили должность заместителя командира бригады, но он попросился на батальон. Ему пришлось разделить участь многих танки­стов: после излечения, с конца 1942-го года, он командовал танковым полком и в июне 1944-го года умер от ран.

Примерно в то же время на танке командира 353-го ба­тальона вышла из строя радиостанция; меняя танк, капитан Васецкий долго не входил в связь. Ввиду этого некоторое время пришлось отдавать распоряжения непосредственно тан­ковым ротам.

К пяти часам удалось восстановить управление, уточнить задачи батальонам, и бригада возобновила движение вперед. Но в это же время враг начал удар 27-ю бомбардировщиками по всем трем танковым бригадам, продолжавшийся 40 минут. Всего же, в течение 11-го июля, фашистская авиации соверши­ла по корпусу более десяти сосредоточенных ударов. В общей сложности это около трехсот самолето-вылетов. Одновременно сильный и точный огонь открыла артиллерия, причем, только по нашей бригаде вели огонь два-три дивизио­на.

Два малых танка нашей оперативной группы в целях безопасности шли сзади в 100 метрах. Полковник Шаповалов держал связь с комбатами, а я занял место командира башни, то есть спустился ниже его и стал просматривать оборону противника. Справа на опушке леса разглядел противотанко­вую пушку, стрелявшую по танкам 353-го батальона. Хотел, было, открыть по ней огонь, но тут прямо по курсу танка уви­дел развертывающиеся штурмовые орудия — насчитал их шесть. Дал команду лейтенанту Козлову, располагавшемуся на месте башенного стрелка, зарядить пушку бронебойным снарядом, а механику сделать короткую остановку. Навел в среднее орудие, выстрелил — недолет. Внес корректуру, вновь выстрелил — цель! Машина противника задымилась. Вторая машина загорелась со второго попадания. Доложил комбригу.

Полковник приказал поменяться с ним местами. Он стал стрелять, а я, взяв на себя радиосвязь, через оптические при­боры командирской башни начал рассматривать наши баталь­оны. Оказалось, что боевая линия танков сзади нас и остано­вилась, причем, в обоих батальонах несколько танков горят; не видно и Т-60 из нашей группы. И тут с опозданием понял свою ошибку, которая, в конечном счете, оказалась непоправи­мой. Вместо того чтобы вести наблюдение и докладывать командиру бригады о действиях своих подразделений, сосе­дей, а также противника, держать свой танк за батальонами, я в ответственный для управления момент превратился в рядо­вого члена экипажа! Понял и то, что авиация и артиллерия противника сделали свое дело: наступление бригады застопо­рилось. Видел, что остановился и сосед слева — 53-я тяжелая танковая бригада.

Доложил по переговорному устройству полковнику и приказал лейтенанту Козлову свернуть танк вправо в рожь и остановить. Связавшись с командирами батальонов, успел передать в 352-й батальон распоряжение: «Зима», первый при­казал тотчас вперед!»; одновременно видел, как мехводитель старший сержант Хахаруз Арсланов отвел танк вправо, ввел его в рожь и произвел доворот лобовой частью в сторону про­тивника. И тут я почувствовал и услышал сильный удар по танку и взрыв. Инстинктивно посмотрел вниз боевого отделе­ния: Петя Козлов неподвижно привалился к пушке, его голова — на гильзоприемнике; полковник что-то пытался ему сказать.

Несколько раз подал команду мехводителю на остановку тан­ка, но ответа не получил. «И Хахаруз погиб!» — мелькнуло в голове. Решил открыть люк и просить полковника покинуть танк. Но в этот момент ощутил новый удар, взрыв, сильный болезненный толчок в правое бедро; башню быстро заполнило пламя.

Попытался открыть люк — не открывается. Комбриг рвет­ся ко мне: оба в огне! В голове — страшная мысль: «Люк за­клинило!» Поставил на сидение левую ногу, оттянул шнур замка башни и сильно ударил второй рукой и головой вверх по люку. Люк открылся, а пламя обогнало меня. Вывалился на крышу моторного отделения, и, хотя правая нога не слушалась, тотчас встал на левую, чтоб помочь полковнику. Но от толчка, вызванного то ли взрывом, то ли креном, свалился на землю, в рожь.

Острая боль сначала парализовала движение, но, превоз­могая ее, встал, чтобы догнать медленно уходящий танк. И вижу, что по ржи навстречу приближаются гитлеровские ав­томатчики. Присев, бесчувственной, обожженной правой ру­кой достал револьвер и дважды выстрелил в ближайшего фа­шиста. Он вскрикнул, присел или упал — во ржи не было вид­но. Сменил место и выстрелил во второго, пославшего оче­редь по тому месту, где я перед этим присел; потерял и его. Выждав, вновь устремился к танку; он уходил все дальше, объятый пламенем. «Где же комбриг?» Прыгая на левой и подставляя правую ногу, продвинулся по следу гусениц во ржи на 50—70 м. Полковника нигде не было! В бессильном отчаянии опустился на землю.

Немецкие крики вернули к реальности. Своих — не видно и не слышно. Надо искать выход, надо бороться. Стал мед­ленно передвигаться в обратную сторону и… потерял созна­ние…

Бригада закрепилась на достигнутом рубеже. В командо­вание вступил майор Н.Т.Иванов. В середине дня полковник Мальцев приказал временно перейти к обороне и подгото­виться к возобновлению наступления. Но в 18 часов из района к северу от Никандровки противник нанес контратаку силами 27 танков и двух батальонов мотопехоты при поддержке бом­бардировщиков и нескольких дивизионов артиллерии, из них против нашей бригады — 15 танков и половина других сил. Контратака была отбита, 7 танков противника подожжено, но бригады несколько отступили.

В ночь и в течение дня 11-го июля противнику был нане­сен немалый урон. Только наша бригада разгромила до двух рот пехоты, уничтожила два штурмовых орудия «Артштурм», две батареи противотанковых орудий, три минометные бата­реи и три танка.

День 11-го июля стал кровавым днем. В бригаде было убито и ранено более трехсот человек. Велики оказались по­тери командного и политического состава. Были ранены, по­мимо упоминавшихся выше, командир 353-го танкового ба­тальона капитан Федор Прокопьевич Васецкий, старшие адъ­ютанты двух батальонов, многие командиры рот. Пропал без вести командовавший мотострелковым батальоном и старший политрук Семен Петрович Толстенко. Только сгорело 13 тан­ков и столько же эвакуировано подбитых. В строю осталось восемь средних и пять малых танков.

С середины дня 12-го июля противник группировкой, включавшей до 70-ти танков, пехоту, мотопехоту и артилле­рию, при мощной поддержке авиации, нанес удар в междуре­чье Голая Снова, Сухая Верейка, в промежуток между 11-м танковым корпусом, имевшим большие потери, и 340-й стрел­ковой дивизией в общем направлении на Перекоповку. В свя­зи с угрозой выхода этой группировки в тыл, полковник Мальцев отдал приказ об отходе на северный берег Кобыльей Сновы. К концу дня бригада отошла и заняла оборону 1,5 км западнее Перекоповки, по ее южной окраине до Озерков, удержав Перекоповку и имевшиеся здесь мостовые перепра­вы.

О действиях бригады и корпуса после пяти часов 11-го июля узнал лишь в сентябре. А пока…

…Очнулся, когда солнце спускалось к горизонту. Невы­носимо болело сожженное тело, а в правом бедре и выше его чувствовалась глубокая боль. Мучительно хотелось пить.

Постепенно память возвратила к утренним событиям. С трудом сел и… согнал с себя рой больших зеленых мух, кото­рые, однако, тотчас вернулись. Часов не было, на покрытой пузырями руке, болтался полусгоревший левый рукав, но ла­донь сохранила чувствительность. Правая сторона обмунди­рования выгорела, сапоги, ремень и сумка подгорели, но дер­жались. Правая рука — коричнево-бордово-черная, без кожи, в трещинах, не чувствует и больше всего болит. В уцелевшем левом кармане гимнастерки сохранился партбилет.

Вокруг — высокая густая рожь. А где наши? Близко по до­роге идет гусеничная машина: люди на ней говорят по-немецки. Неужели наши отошли? Досада и тревога подкати­лись комом к горлу. Но заговорил разум: надо пробираться к своим!

В сумке — две топокарты с нанесенным на них положени­ем сторон и боевыми задачами. Левой рукой и зубами снял полусгоревшую гимнастерку, оторвал левый рукав рубашки, надел на правую кисть и вставил в ладонь револьвер. Нашел в левом кармане брюк спички и зажег карты. Пламя оказалось значительным, поэтому пришлось отползти, расправляя за собой рожь. Невдалеке залпами стреляла батарея; по коман­дам понял, что она — вражеская.

Выходить решил ночью, двигаясь на северо-запад, где расстояние до поймы Сухой Верейки самое короткое, а в ней боевой порядок у гитлеровцев менее плотный.

Пока ждал ночь, наряду с физической болью росла ду­шевная: стремился на фронт, совершил ничтожно мало, а сам побит, да еще попал в ловушку. Давили моральная боль, чув­ство вины за неисполненный долг.

Наступили сумерки, появились первые звезды, а затем и Большая Медведица — известный ориентир для обнаружения Полярной звезды. Двинулся, подтаскивая правую ногу левой рукой с помощью жгута из соломы.

Шел очень медленно. Через пару часов ногу смог немно­го переставлять. Часа через три вышел в лощину, перешед­шую затем в овраг, который через час движения расширился, берега его понизились, появилась мокрота и камыш. Это была заболоченная пойма Сухой Верейки, в которую вышел на заре. В дымке за рекой узнал Ильиновку, а справа — Федоровку. Не помня себя, быстро раздвинул камыш и с жадностью припал к воде, хотя она была ржавой, пахучей.

Не менее часа потратил на переход поймы, двигаясь по пояс в воде и жиже, вытаскивая и перетаскивая левой рукой увязавшую раненую ногу; к этому времени — почти рассвело. Слева, метрах в ста, на улице стоял немецкий танк. Ускорил шаг и прислонился к сарайчику ближайшей хаты. Вышедшая на двор женщина сначала испугалась меня, но узнав, кто я, напоила.

— Боже мой! Что эти изверги с вами сделали! — с сердеч­ным сочувствием проговорила она.

— В деревне они есть?

— Не знаю. Вчера, ближе к ночи, ворвались снова, а наши отсту­пили к лесу.

Утолив немного жажду, бодрее зашагал через огороды в поле, а она сквозь слезы проговорила:

— Дай вам бог счастья попасть к своим.

Едва отошел метров на 250—300 в направлении Перекоповки, как подвергся обстрелу из оставшейся позади Ильиновки. Стреляли двое из винтовок. Пули ложились близко, но, к счастью, мимо, так как после каждой неуклюжей перебежки отползал в сторону. «Если фашисты начнут догонять, то не уйду», — с горечью думалось мне. Но с удалением на значи­тельное расстояние стрельба прекратилась; погони не было.

В Перекоповке оказались наши, попал прямо к автома­шинам подразделений тыла бригады. Шоферы сначала недо­уменно посмотрели на руку с револьвером, но затем по моей просьбе осторожно разжали ее и вложили револьвер в кобуру. На соломе, в кузове грузовика они отвезли меня в бригадный медпункт. В пути снова наступило забытье…

Очнулся на перевязочном столе. Тело чем-то обмазывали и накладывали повязки. Рядом со столом был бригадный врач Кахидзе. Выяснив, могу ли я говорить, он спросил:

— Где полковник Шаповалов?

— Иосиф Андреевич, передайте в штаб, что в Ильиновке противник, а у нас до Перекоповки никого нет, — тихо сказал я ему. — Комбриг тоже был ранен и не смог выбраться из танка. Петя Козлов и мехводитель Хахаруз были убиты первым сна­рядом. Все трое сгорели.

Именно так думалось мне на основании описанных выше событий. Однако во время работы над архивными материала­ми в 1986 году из учетной карточки полковника Шаповалова узнал, что он, к великой радости, жив. Обгоревший и раненый, он попал в плен и после освобождения в 1945 году проходил службу на преподавательской работе. В 1948 году он уволился в запас по возрасту.

По этапам эвакуации 16 июля я попал в сортировочный госпиталь в Тамбове. Видимо, потому, что мог только стоять, причислили к легко раненым и почти трое суток везли до это­го госпиталя в товарном вагоне. На мне, кроме повязок, были только трусы и сапоги, а в левой руке — сверток из остатков гимнастерки с партбилетом. В вагоне как раз и обнаружились последствия хозяйничанья мух — поползли опарыши, вследст­вие чего старался держаться в стороне от всех. В Тамбове, как и положено легко раненым, они по команде покинули вагон, а у меня после пятисуточного стояния ноги отказали. Ждал ми­нут десять и затревожился: а, что, если с порожняком увезут куда-нибудь? На колене и левом локте добрался до двери и крикнул:

— Эй вы, верхогляды, я еще жив…

Очнулся на столе госпитальной перевязочной. Рядом стояла женщина-врач.

— Займемся перевязкой, товарищ командир.

— Доктор, — умоляюще сказал ей, — избавьте меня от му­шиного потомства. Я слышу, как они буравят мое тело.

— Обязательно.

Два часа эта женщина терпеливо отмачивала прикипев­шие повязки, очищала ожоги и раны, причем делала это так, что не ощущалось сильной боли. Какое же сердце было у этой женщины, если она обращалась с незнакомым ей человеком как с родным сыном! Разве такую забудешь! Попутно и успо­коила, показав, какую пользу принесло это самое «мушиное потомство».

В операционной, после удаления осколков, хирург ска­зал:

— У нас госпиталь сортировочный, я удалил осколки по­верхностные, которые мешают. Глубокие вам удалят на месте постоянного лечения.

Он показал сосуд, в котором лежало шесть осколков раз­ных размеров из листовой дутой бронзы.

Подумал, было, что они — от гильзы снаряда, но тут же отверг это предположение; бронза была достаточно толстой. Сидение?! Да, оно: взрывом разнесло подо мной бронзовое сидение!

Из Тамбова санитарный поезд, шедший целых две неде­ли, доставил в Кемерово. В эвакогоспитале, развернутом в корпусах коксохимического техникума, удалили из правого бедра еще четыре глубоко проникших осколка.

С улучшением самочувствия не было, кажется, дня без раздумий над прошедшими боями. Конечно, врагу бригада нанесла определенный урон, разгромив более двух батальонов пехоты и мотопехоты, уничтожив 13 танков, 5 штурмовых орудий, 42 противотанковых орудия, пять минометных бата­рей, три самолета, более десятка тягачей и автомашин. Не­сравненно больший урон нанес в целом корпус.

Но почему бригада и корпус свои боевые задачи не вы­полнили?

Раздумья высветили много причин и ошибок. Бегло те и другие по ходу повествования уже упоминались. Это — серьез­ные недостатки в управлении, выразившиеся в поспешных и в большинстве случаев запоздалых решениях, в переходе в на­ступление без должной подготовки, в неумелой организации разведки и связи. Это, далее, слабость бригадных и корпусных ударов в первые дни боев, обусловленная недостаточным вы­делением сил в первые эшелоны. Это также невысокая подго­товка ряда штабов и комсостава и слабая боевая выучка под­разделений.

Однако не находил объяснения таким явлениям, как от­сутствие авиационной поддержки и истребительно-авиационного и зенитно-артиллерийского прикрытия; мизер­ное усиление артиллерией и инженерными средствами; ввод в сражение корпусов по частям. Одно не вызвало сомнений: они не зависели от бригад и корпуса.

Лишь через немалое число лет после войны при изучении ряда публикаций и архивных материалов раскрылись для меня причины этих явлений. Не занимаясь исследованием, укажу лишь на самые существенные.

Несмотря на то, что Ставка ВГК в конце июня передала 5-ю танковую армию в состав Брянского фронта, она органи­зацию контрудара взяла на себя. Задача армии была поставле­на директивой Ставки в обход командования и штаба фрон­та, что последними было воспринято, как снятие с них обязан­ности командовать ею. Фактически руководство контрударом осуществляла Ставка.

Что касается усиления, поддержки и обеспечения армии, то Ставка ограничилась лишь двумя указаниями. Первое: воз­ложила прикрытие с воздуха на авиагруппу генерала Ворожейкина, входившую в состав 2-й воздушной армии Брянско­го фронта, подменив его командование в этом вопросе. Но курьез состоял в том, что группа Ворожейкина не могла прикрыть, так как не имела истребителей, а располагала лишь ночными бомбардировщиками У-221. Второе: обязала фронт осуществить материально-техническое обеспечение армии. На авиационную поддержку и усиление артиллерией фронт задач не получил, хотя во 2-й воздушной армии имелось 77 штурмо­виков Ил-2 и в непосредственном подчинении фронта — 8 пол­ков и 3 дивизиона реактивной и 6 полков ствольной артилле­рии. Армия получила лишь полк реактивной и полк легкой пушечной артиллерии.

Не может быть оправдано и невнимание командования фронта к усилению и поддержке войск армии: ведь танковую армию из его подчинения никто не выводил.

Наконец, командарм был лишен инициативы в выборе времени и, особенно в определении способа действий. В ди­рективе Ставки указывалось: «Операцию начать не позднее 15.00—16.00 5.7.42 г., не ожидая сосредоточения всех сил ар­мии… Для участия в операции, прибывающие танковые брига­ды 2 и 11 танковых корпусов, вводить побригадно, разверты­вая их восточнее 7 тк».

Во-первых, к указанному времени корпуса не успевали, так как перевозка их по железной дороге затянулась до утра 7-го июля. Во-вторых, против крупной группировки противни­ка, действовавшей на широком фронте, нанесение контрудара последовательным вводом корпусов, а в корпусах — бригад не обеспечивало сколько-нибудь значительного превосходства над противником и, следовательно, не сулило успеха. Лишь массированный танковый удар всеми силами армии при соот­ветствующей артиллерийской и авиационной поддержке и прикрытии от ударов авиации противника мог привести к дос­тижению цели контрудара.

3 сентября я покинул госпиталь и прибыл в управление кадров Автобронетанковых войск в Москву. С разрешения руководства управления побывал в бригаде, находившейся в резерве западнее Ефремова. Теплой была встреча с боевыми товарищами.

В бригаде и батальонах все командование обновилось. Тяжело воспринимались потери боевых товарищей. Весьма больно отозвалась в душе гибель генерала А.И.Лизюкова, павшего 25-го июля. Он остался в памяти не только беспре­дельно храбрым, волевым, энергичным, образованным гене­ралом, но и простым и доступным для людей.

В бригаде меня поздравили с присвоением звания «капитан», в отделе кадров фронта вручили медаль «За боевые заслуги» — первую, а потому особо памятную боевую награду.

Глава вторая. Под старой Руссой

Рождение полка

— Вам в Могилу? — спросил младший лейтенант, с кото­рым свел меня дежурный помощник военного коменданта станции Владимир.

Видя мое смущение, он, улыбнувшись, переспросил:

— Вы ведь в 239-ю бригаду? Штаб ее в деревне Могила, километров десять от города в сторону Москвы.

— Да, в бригаду.

— Тогда поехали! — проговорил он, приглашая в кабину полуторки, кузов которой был занят парнями в штатской оде­жде. — Я тут встречал команду призывников для своего мото­стрелкового батальона.

Так вечером 13-го сентября 1942-го года я прибыл во вновь организуемую танковую бригаду на должность началь­ника штаба. Через несколько дней она была перемещена ре­шением командования Костерявского учебного танкового лагеря, в число формирований которого входила, в более ем­кое и удобное место — село Боголюбово, в десяти километрах на восток от города Владимира.

Командиром бригады был назначен сорокалетний под­полковник И.Н.Ершов. Небольшого роста, коренастый, с при­ветливым взглядом голубых глаз, он располагал к откровен­ному и непринужденному разговору. Кратко расспросив о службе, образовании и участии в боях, Иван Николаевич ска­зал:

— Мы с комиссаром здесь уже полмесяца. Нам всем, счи­тайте, повезло: штаб образовался раньше батальонов, значит, есть кому формировать и обучать бригаду.

— Каким временем мы располагаем?

— Фронтам на юге тяжело, там нужны резервы. С момента получения танков, надо думать, больше трех-четырех недель не дадут.

В эти дни, как и год тому назад, в Москве, когда фашисты к ней рвались, все мы с тревогой смотрели в сторону Сталин­града и Кавказа, куда враг продвигался.

Позже узнал, что Иван Николаевич в прошлом — ураль­ский рабочий, уже более 20-ти лет служит в Красной Армии, с 1929-го года — в танковых войсках. Последовательно пройдя службу от командира танка до командира танковой бригады, приобрел большой практический, а в боях с гитлеровцами — и боевой опыт, вполне восполнявшие его скромное курсовое образование.

Здесь, в отличие от предыдущей бригады, заместитель и помощники начальника штаба подобрались более подготов­ленные: все они окончили нормальные училища и имели бое­вой опыт. Это позволило мне заниматься боевой подготовкой повседневно: горький урок слабой выучки подразделений предыдущей бригады не забывался.

С прибытием маршевых танковых рот были укомплекто­ваны танковые батальоны, и боевая подготовка развернулась во всю ширь. К большой радости, бригада комплектовалась средними танками Т-34 и легкими Т-70 советского производ­ства.

Направление и темп всему учебному процессу задавал командир бригады; находили у него поддержку и инициативы штаба. Он поддержал, например, предложение штаба провес­ти вслед за обычными учениями и учения с боевой стрельбой.

— Хотя бы ротные учения с боевой стрельбой провести — уже успех, — говорил он при рассмотрении плана. — Но где? Не везти же танки за сто с лишним километров по железной до­роге в Костерево.

— Попытаемся найти место где-нибудь поближе, — пообе­щал я.

В поисках района для стрельб мы с заместителем началь­ника штаба капитаном В. М. Контрибуцием остановили свой выбор на обширном колхозном лугу, в излучине реки Клязь­мы, на противоположном берегу которой находился лесной массив глубиной 5—6 км, обеспечивавший минимальное излетное пространство для снарядов.

За получением разрешения обратились к председателю колхоза, а затем вместе с ней посетили председателя сельсове­та. Обе женщины пошли нам навстречу.

— Только земляные валы между лугом и селом не трогай­те, — потребовала председатель сельсовета. — Они вместе с мо­настырем объявлены памятником старины.

— А что тут было? — спросили мы.

— Дворец Андрея Боголюбского в окружении валов и рвов с водой на берегу Клязьмы, которая тогда протекала рядом, а затем отошла. Монголы в XIII веке его разрушили. Сохрани­лись здания монастыря и церкови, а от дворца — одна из башен, в которой у нас находится музей, носящий имя князя.

С некоторыми ограничениями, которые существенно не повлияли на качество, удалось выполнить на этом лугу все стрельбы и ротные учения с боевой стрельбой. Предваритель­но нами было вывезено на колхозные фермы заготовленное и состогованное сено.

А музей заинтересовал. Несмотря на занятость, я и Вик­тор Мефодьевич в тот же день отыскали учительницу, которая ведала музеем, побывали в нем и послушали ее рассказ.

И только тут до меня дошло, где мы находимся. Проездом видел богатство архитектуры Владимира и вот — Боголю­бове! Это же центр Владимиро-Суздальской Руси, одна из жемчужин нашего древнего наследия! Читал, помню, но из-за ратных забот чуть не прошел мимо.

В эти дни уже начались поездки личного состава для оз­накомления с историей и архитектурой города Владимира; был к этому подключен и местный музей.

В октябре с командирами штаба побывал во Владимире и я. Впечатление от увиденного осталось на всю жизнь. А какие чувства вызвало это соприкосновение с памятниками старины у воинов, вскоре узнал в разговоре с танкистами.

— Сначала здесь мы вроде ничего особенного не замечали. А теперь для меня Владимир и Боголюбово так же близки, как родная Рязань, — ответил сержант, командир башни.

— Да и мне — тоже. Я как будто побывал на своей Смолен­щине, — высказался механик-водитель. — Душа изболелась за такую же великую нашу красоту. Крепостная стена, красавец-собор, называющийся тоже Успенским, как во Владимире — это только в Смоленске! Небось, еще злее разграбили и пору­шили все это фашисты, чем монголо-татары вот здесь, семьсот лет назад.

Месяц продолжалась подготовка комсостава и специали­стов и боевое слаживание рот и батальонов. Но неожиданно многое из того, что делалось, особенно по тактической выучке батальонов, пропало зря. С 18-го по 20-е октября по распоря­жению из центра мы бригаду переформировали в танковый полк. Это, конечно, вызвало разочарование: ведь по степени обученности она была уже близка к тому, чтобы вступить в бой.

Полк имел ротную организацию: две роты средних, рота легких танков и несколько подразделений обеспечения; вме­сто 65-ти танков теперь было 39, в том числе 23 средних. Ко­мандование бригады стало командованием полка с небольши­ми перемещениями: я был назначен заместителем командира полка, капитан Контрибуций — начальником штаба, военком, старший батальонный комиссар С. В. Коллеров — заместите­лем командира по политической части.

Без существенного перерыва, в прежнем темпе было продолжено обучение подразделений, но по измененной тематике, обусловленной предназначением полка — непосред­ственная поддержка пехоты. Но принятое ранее направление в боевой подготовке — сочетание тактических действий с боевой стрельбой и управлением огнем — сохранилось.

(Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9-го октября 1942-го года было установлено полное единоначалие и упразднен институт воен­ных комиссаров в Красной Армии. В частях и соединениях вводились за­местители командиров по политической части).

А утвердиться в целесообразности такого направления нам помог начальник учебного танкового лагеря генерал-майор танковых войск С.И.Богданов. Он неожиданно прибыл на первое батальонное учение еще в ходе обучения бригады. Встречаться с ним до этого еще не приходилось, но по харак­теру его приказов и слухам было известно, что начальник ла­геря весьма суров.

После просмотра одного из этапов учения, в ходе которо­го по его требованию был повторен один из эпизодов, перед наступлением с боевой стрельбой, генерал спросил командира бригады:

— Так у вас и с боевой стрельбой будет наступление?

— Да, стреляют одна танковая и приданная батальону мо­тострелковые роты; другая танковая рота — атакует без стрель­бы, так как из-за узости полосы не обеспечивается безопас­ность.

— А вот в Костереве бригады находятся рядом с полиго­ном, но не делают этого. Теперь-то я их заставлю!

И эта атака прошла организованно, в высоком темпе, с хорошим поражением целей. В конце учения, объявив благо­дарность подразделениям, генерал Богданов сказал:

— Учением я доволен. Направление в боевой подготовке правильное, его и держитесь.

Оценка опытного танкиста ободрила нас. А слухи о чрез­вычайной суровости Семена Ильича нам показались преуве­личенными. В конечном счете, мы не обманулись в своем впечатлении. Вскоре он снова убыл в Действующую армию, командовал танковым и механизированным корпусами, а с 1943-го года — танковой армией, стал дважды Героем Совет­ского Союза и маршалом бронетанковых войск.

Существенные поправки в тактическую подготовку были внесены с поступлением в конце октября приказа Народного Комиссара обороны №325. Он вскрывал недостатки в исполь­зовании танковых и механизированных войск, определяя по­рядок их применения. Что касается танковых частей, предна­значенных для поддержки пехоты, то требовалось, чтобы тан­ки не отрывались от пехоты, не теряли с ней взаимодействия, больше маневрировали и вели огонь с ходу. Приказ обязывал также улучшить поддержку танков огнем артиллерии.

Если до сих пор своих танкистов мы учили не огляды­ваться на мотострелков в атаке, стремительно продвигаться вперед, а мотострелковые подразделения не отрываться от танков, то теперь требовалось другое: ожидать пехоту, манев­рируя, пока она не подойдет на 200 метров.

Перед нами остро встал вопрос о проведении учений с пехотой и артиллерией. Начальник штаба связался со штабом лагеря и затем доложил командиру полка:

— Мне ответили, что стрелковых и артиллерийских частей нет даже в пределах ста километров.

— А я рассчитывал, что найдутся, — разочарованно прого­ворил подполковник Ершов. И, подумав, решил:

— Будем обозначать пехоту сборной командой из подраз­делений обеспечения. Артиллерию обозначим наблюдатель­ным пунктом. Другого выхода, чтобы как-то почувствовать танковым ротам взаимодействие, у нас нет.

Быт полка строился по-полевому, как это предписывалось командованием танкового лагеря. Подразделения, кроме шта­ба, стояли вне населенных пунктов. Рано начавшиеся холода не застали нас врасплох. Помощник командира полка по снабжению капитан Илья Семенович Африн, человек весьма организованный и заботливый, вовремя доставил теплые вещи и зимнее обмундирование. Для личного состава были обору­дованы полуземлянки с нарами и печами, покрытые танковы­ми брезентами. Танки и автомобили стояли в окопах, а горячая вода и масло для их заправки содержались внутри передвижных водомаслогрейках.

Взаимоотношения между личным составом и населением были дружескими. Полк часто приходил на помощь окружав­шим его колхозам. По вечерам командиры, а в часы увольне­ния — и сержанты, и красноармейцы посещали в местных клу­бах кино и танцы. Поэтому полной неожиданностью явилась жалоба председателя одного из колхозов, человека пожилого.

— Обижают танкисты наших мужиков, капитан, говорят, мол, прячутся от войны за валенками. Нехорошо!

— Как понимать «за валенками»?

— Валенки мужики-то для армии катают, на десятки ката­лей (так здесь называли катальщиков) военкомат наложил броню. Шерсть им привозят и план установлен. Да всем им под сорок и более. Сыновья у многих на фронте. Обидно им.

Успокоившись, добавил:

— Ремесло это у нас потомственное. В старину горожан обували, даже москвичей.

Обидчиков — а это был экипаж во главе с младшим лейте­нантом — я доставил в деревню, в семью, которую указал мне председатель, так как с детства знал, видя работу своего дяди, как нелегко катать валенки. За работой мы застали обливав­шихся потом двух братьев и их отца, которому, видимо, шел седьмой десяток, и в углу избы детей, перебиравших сваляв­шуюся шерсть. От котла, вытаскиваемых из него и прокаты­ваемых заготовок клубился пар, смешиваясь с исходящим от шерсти запахом скотского пота.

Представившись и пожелав успеха, я начал разговор:

— Какая и кем вам установлена норма?

— Известно кем, военкоматом и райисполкомом, две пары в день на мужика, — ответил один из братьев.

— Оно бы ничего, две-то пары, да ведь коровий и лошади­ный волос — разве шерсть? — продолжил второй брат. — Шерсти-то овечьей — одна шестая часть. Паришь, паришь волосья эти, мнешь, мнешь их железным вальком, пока прикатаешь к ко­лодке.

Экипаж молча наблюдал их работу, которой нельзя было не любоваться. Я молчал. Наконец, командир танка, краснея, принес извинения. А затем, покурив с катальщиками, мы дру­жески расстались.

При возвращении сначала молчали, а потом заговорил механик-водитель:

— Да, мастера! Работа тяжелая, большой сноровки требу­ет, но как ее делают! Любо смотреть.

— Расскажите это своим товарищам по роте, — попросил я. И хотя убеждать их уже не требовалось, добавил: — Фронту нужны не только танки, но и валенки. Их женщины не ската­ют. К тому же по возрасту это — вам отцы, у них сыновья на фронте.

На второй день октябрьского праздника мы начали трех­дневное полковое тактическое учение с участием проверяю­щих из штаба лагеря. Полк совершил ночной марш протяжен­ностью 60 километров, провел дневное и ночное наступление и на последнем этапе оборонялся. О хорошей слаженности полка говорили: высокая скорость марша; организованные и быстрые развертывания; четко работавшая радиосвязь и ни разу не нарушившееся управление. С таким мнением и убыли про­веряющие. А в моей памяти: фашистский танковый батальон с его искусным маневром на Брянском фронте. И подумалось: у нас получается уже не хуже. А командир полка озабоченно проговорил:

— Мы, считай, неплохо спелись, но будет ли наш голос со­звучен с голосом пехоты?

В середине ноября полк погрузился и двумя эшелонами убыл в Действующую армию.

В тесном взаимодействии с пехотой

В ночь на 16-е ноября 1942-го года эшелоны полка при­были на станцию Крестцы — конечную станцию на ветке, от­ходившей от железнодорожной линии Бологое — Старая Русса. Полк вошел в состав войск 11-й армии Северо-Западного фронта.

Знакомство с особенностями района, где предстояло дей­ствовать, состоялось в ходе 90-километрового марша, совер­шенного двумя ночными переходами. При этом колонна тан­ков во главе с командиром полка следовала по отдельному маршруту, а колонна колесных машин, которую вел я, по ав­томобильной дороге.

Дорога представляла собой сочетание грунтовых участ­ков с пересекавшими болота бревенчатыми эстакадами дли­ной от полукилометра до пяти. Эстакады имели две колеи, соответственно под правые и левые колеса машин, и были рассчитаны на одностороннее движение с остановками для пропуска встречных колонн. Скорость движения нашей ко­лонны в этих условиях, к тому же в снежную ночь, составила лишь шесть километров в час.

На привале, после моего доклада подполковник Ершов не без сожаления произнес:

— Повезло нам! Думали о Сталинграде, а попали в леса и болота к озеру Ильмень.

— Придется учиться многому заново, особенно вождению танков, — сказал я.

— Само собой, было бы только время.

И южнее станции Беглово, где по окончании марша сосредоточился полк, наряду с устройством землянок для людей, окопов для техники и маскировкой, было организовано обуче­ние вождению танков по болотистому грунту.

Уже в день сосредоточения из штаба автобронетанковых войск армии были получены описания и справки, касавшиеся местности, противника и отражавшие опыт действий танко­вых войск в данном районе.

Предварительное ознакомление с местностью по картам и описаниям не обрадовало. Болота занимали основную часть территории. Они соседствовали с большим числом рек, речек, ручьев, имевших заболоченные, а частью и обрывистые бере­га. Преодоление водных препятствий без специальной подго­товки исключалось.

Дорог с твердым покрытием не было. Войска расчищали от снега и содержали пути вдоль проселков и троп, которые при усилении фашинами и промерзании обеспечивали движе­ние автомобилей. Местность позволяла двигаться танкам главным образом по прилегающим к дорогам узким полосам с небольшой скоростью.

Справочный материал позволил уяснить, что войска 11-й армии вели бои с группировкой противника, занимавшей так называемый Демянский плацдарм. Он образовался в зимне-весенний период 1942-го года и представлял собой глубокое, до 75-ти километров, и широкое, до 40-а километров, вклине­ние главных сил 16-й фашистской армии на восток, соеди­нявшееся со старорусской группировкой гитлеровцев коридо­ром, имевшим минимальную ширину до 12 километров и по­лучившим название Рамушевского.

Фронт войск армии, дугообразно выгнутый в сторону противника, упирался в коридор и плацдарм с севера. Поэтому противник от района сосредоточения полка был с трех сторон. На юго-запад и юг передний край его обороны проходил севе­ро-восточнее и восточнее населенных пунктов Туганово, Сорокино, Вязовка (схема №2); в 12-14-ти километрах, на восток — по западным окраинам населенных пунктов Пустыня, Кневицы, в 7—8 километрах.

Гитлеровцы подготовили прочную, глубокоэшелонированную оборону, насыщенную деревоземляными фортифика­ционными сооружениями.

И характер обороны, и малодоступность местности побу­ждали нас глубоко изучить опыт действий танковых частей и подразделений. Однако в полученных документах мы не на­шли главного: какие специфические способы и приемы такти­ческих действий и стрельбы танковых подразделений здесь выработаны?

— Надо думать, в танковых частях, действующих здесь продолжительное время, накоплен определенный опыт. Сле­дует разузнать, — приказал командир начальнику штаба, озна­комившись с материалами штаба АБТВ. — Не менее важно знать приемы и способы эвакуации застрявших танков, — наце­лил он помощника по технической части капитана B.C. Ян­шина.

И через пару дней командиры подразделений, а через них — все экипажи были ознакомлены с тем, что было сообщено нам специфического воевавшими здесь соседями.

С ноября 1942-го года по февраль 1943-го года 239-й тан­ковый полк четырежды участвовал в наступательных действи­ях, продолжавшихся от пяти до двадцати суток, и всякий раз до потери почти всех танков.

Перед первым ноябрьско-декабрьским наступлением ко­мандование, штаб и командиры рот изучили местность в рай­оне, эпицентром которого была деревня Горбы. Оказалось, что как Горбов, так и других сел и деревень в этом месте либо нет, либо от них осталось по одной или две постройки. Еще предыду­щей зимой при отходе фашисты их сожгли. Кроме того, из деревень, находившихся в 25-километровой прифронтовой полосе, во второй половине октября было эвакуировано насе­ление.

Подготовка наступления началась с получением 26-го но­ября боевого распоряжения заместителя командующего по АБТВ полковника Александра Васильевича Кукушкина, со­гласно которому полк без одной роты придавался на усиление 170-й стрелковой дивизии, а одной ротой — 126-й стрелковой бригаде.

170-я стрелковая дивизия ударом в направлении Обжино, Софронково должна была прорвать оборону и к исходу второ­го дня наступления выйти к реке Пола на участке Городок, Колома. Она входила в ударную группировку и тесно взаимо­действовала с дивизией, наступавшей справа. Прорывавшая же оборону 126-я бригада на участке Ольховец, Вязовка пово­рачивала на юго-восток и к концу второго дня наступления выходила к Баракам Багрово, прикрывая левый фланг ударной группировки. Ее наступление имело вспомогательное значе­ние.

Было ясно, что силы небольшого по составу полка рас­пыляются. На решающем этапе наступления, при прорыве обороны, удар танкового полка на главном направлении ос­лаблялся в два раза. К тому же в ослабленном составе полк по решению командира дивизии должен был поддерживать атаку двух стрелковых полков — 422-го и 701-го.

В связи с таким положением подполковник Ершов по­просил полковника Кукушкина присоединить 2-ю роту к пол­ку, но он ему в этом отказал, сославшись на решение коман­дарма. Тогда Иван Николаевич обратился к командиру диви­зии полковнику Ушакову:

— Степан Игнатьевич, поскольку наш полк располагает одной ротой Т-34, то целесообразно назначить его на под­держку одного стрелкового полка. Это облегчит взаимодейст­вие с пехотой и артиллерией.

— Без танков пехота в атаку может не пойти. Впереди ее надо иметь танки в обоих полках, — настоял комдив.

Со 2-й танковой ротой в 126-ю стрелковую бригаду на организацию боя командир полка направил меня. В штабе бригады, наряду с боевыми задачами, мы с командиром роты нанесли на карты сведения о противнике. Значилось, что в полосе предстоящего наступления у него обороняется пехот­ный батальон 174-го пехотного полка 81-й пехотной дивизии, но конкретных данных об огневых средствах, особенно про­тивотанковой артиллерии, не было. Единицами были выявле­ны деревоземляные огневые точки (ДЗОТ), блиндажи и места минирования.

— Сколько времени бригада на этом участке обороняется? — спросил я начальника разведки.

— С начала октября.

— То есть почти два месяца. Сколько же надо времени, чтобы противостоящего противника разведать?

Он пожал плечами.

Затем начальник штаба представил нас командиру брига­ды. В прочно сделанной, с несколькими накатами землянке, подтянутый, среднего роста принял полковник. Это был Фе­дор Васильевич Карлов.

— Рота должна поддержать атаку 2-го и 3-го стрелковых батальонов в направлении Вязовки, Сафронково завтра с утра, то есть 27-го. Готовность сегодня к 24-м часам. Вам это ясно?

В первое мгновение не поверил, было, ушам своим, но, собравшись с мыслями, решительно сказал:

— На подготовку к наступлению нам нужно три дня, а не три часа светлого времени, которые останутся, когда прибудет сюда рота.

— У вас полдня и ночь, готовьтесь. Это — не мое решение, а командарма.

— Надо попросить отсрочку, товарищ полковник.

— Товарищ капитан, я не привык обсуждать решения старших начальников!

Понимая, во что обойдется экипажам неподготовленная атака, я уже думал не о субординации, а возможной беде.

— Надеюсь, вы и посылать в атаку танки не привыкли без изучения экипажами противника и местности, без организа­ции взаимодействия с вашими батальонами, то есть не для прорыва, а для того, чтобы они сели в болоте и сгорели.

— Эти вопросы поможет вам решить штаб, — с раздражени­ем ответил он.

Попытка связаться по телефону с подполковником Ершо­вым не удалась: он был в поле. Тогда я связался с полковни­ком Кукушкиным и попросил дать время хотя бы до конца дня 28-го ноября.

— В добавке двух суток отказано. До Карлова, видимо, еще не дошло то, что на подготовку добавлены сутки. Вы рас­полагаете временем до 24-х часов завтра, 27 ноября.

Ни тогда, ни позже ничего не вскрылось такого, что вы­нуждало бы готовить наступление в спешке, а она привела к неполному и поверхностному решению многих вопросов.

Удалось добиться согласия на поддержку не двух, а одно­го стрелкового батальона. Это был 2-й батальон, куда мы и отправились. С командиром его, тоже капитаном, провели рекогносцировку, а на следующий день — организацию взаи­модействия.

Был мороз 8—10 градусов, шел небольшой снег. По лесу раздавалось, отражаемое деревьями, необычайно громкое эхо пулеметных очередей и разрывов снарядов и мин. Шла нечас­тая перестрелка.

Сначала рассмотрели оборону противника в лесу, выйдя к своему переднему краю по наторенным тропам. Обеими сто­ронами здесь были построены непрерывно тянущиеся бревен­чато-жердевые заминированные заборы и завалы с искусно замаскированными окнами для стрельбы, прикрывавшие око­пы и движение даже в рост. Затем с опушки леса изучили ме­стность и оборону гитлеровцев в поле. Впереди было откры­тое пространство, расширяющееся в сторону противника, глу­биной около километра, в конце которого просматривалось несколько сохранившихся построек деревни Вязовки. Изучив местность в бинокль, говорю комбату:

— Карта точная. Весь участок местности левее деревни — заболоченный; там из снега торчат камыш и редкие кустики. А вот ручей справа имеет по берегам ольху и высокие кусты, значит, его берега не заболочены. Выходит, что танки могут пройти в полосе, включая деревню и правее, до леса.

— Понятно.

— Тогда вы должны согласиться с тем, что ваш батальон должен центром наступать не на деревню, как приказано, а правее, в полосе, проходимой для танков?

— Да, конечно, — подумав, ответил комбат.

— Прошу об этом доложить комбригу.

В 200-х метрах северо-западнее деревни четко и картинно просматривались три ДЗОТа.

— У вас не возникало подозрения, что они ложные? Когда и из какого оружия из них ведется огонь?

— Пулеметную стрельбу замечали по утрам, а пушечной не было.

Комбат считал, что в полосе наступления батальон встре­тит в обороне до пехотной роты фашистов, но не имел данных о противотанковых средствах.

На обратном пути побывали в двух солдатских землян­ках, добротно построенных из срубов, с двумя накатами и железными или из камня печурками. Я высказал комбату вос­хищение.

— А у фашистов блиндажи лучше, чем наши землянки.

— Вы их видели?

— Я — нет, но в захваченных к западу от Горбов бывали другие наши комбаты и артиллеристы.

— Не найдется ли в землянках место нашим экипажам во второй половине ночи?

— Конечно. Ночью большая часть батальона — на позициях, много землянок пустует.

Уже в сумерках и ночью экипажами были выбраны и обозначены колонные пути взводов к опушке леса, а с утра следующего дня вместе с саперами бригады на заболоченных местах оборудованы деревянные настилы и мосты через ру­чьи.

На рассвете второго дня в присутствии начальника опе­ративного отделения штаба бригады мы с комбатом организо­вали на местности взаимодействие между стрелковыми рота­ми и танковыми взводами, а в середине дня — с командиром артиллерийского дивизиона.

Тут следует вернуться к одному вопросу, прояснившему­ся еще накануне. На поддержку двух стрелковых батальонов, наступавших в районе Вязовки, был назначен один дивизион 76-миллиметровых полковых пушек, снаряды которых обла­дали незначительным могуществом. А ведь только на подав­ление опорных пунктов и разрушение ДЗОТов в полосе 2-го батальона требовалось не менее двух дивизионов. Поскольку артиллерия, поддерживающая стрелковый батальон, поддер­живает и танковую роту, то я просил комбрига, как в первый день, так и вечером второго дня прибавить артиллерии.

— Артиллерию я просил, но не прибавят, а с главного, ольховецкого направления, где наступают два стрелковых батальона, не могу снять ни одного дивизиона.

Услышанное удивило: главный удар бригада наносит на Ольховец, а танки применяет у Вязовки! После повторного отказа я вспомнил признание начальника оперативного отде­ления в ходе работы на местности:

— Бригада с танками еще не наступила, и нам приходится учиться применять их. В штабе есть командиры из внутренних войск. Сам комбриг служил в них до мая этого года. Хотя он и окончил вечернее отделение академии имени М.В.Фрунзе, с танками дела не имел.

Было отказано и в выделении батальону радиостанции для связи с танковой ротой.

В ограниченное время да в сочетании с естественными в условиях фронта помехами, связанными с огневыми налетами противника, в полном объеме подготовку выполнить не уда­лось, но задачи, боевые курсы и направления для обхода боло­тистых участков экипажи знали.

В эти дни до экипажей были доведены материалы о звер­ствах фашистов во временно захваченных районах. Часть этих материалов, в частности, актов о грабежах и расправах над советскими людьми, опубликовала армейская газета «Знамя Советов». Личный состав сам видел уничтоженные деревни. И росла ненависть к врагу. На состоявшемся в конце суток 27-го ноября митинге танкисты дали слово решительно действо­вать в наступлении и выполнить боевые задачи.

— Сейчас у нас весь состав экипажей — коммунисты и ком­сомольцы. В каждом экипаже есть член или кандидат в члены партии, — докладывал старший батальонный комиссар Коллеров командиру полка.

К шести часам 28-го ноября полк занял исходные пози­ции. В семь часов по телефону с командного пункта стрелко­вого батальона я доложил комбригу о готовности роты.

Однако наша решимость выполнить задачу, сочетавшаяся с естественным боевым волнением, была омрачена на рассве­те, когда резко усилился юго-западный ветер и повалил густой мокрый снег. Видимость уменьшилась до 50-70-ти метров, а затем и до десяти. Разрывы снарядов и мин в ходе, начавшейся в девять с половиной часов, артподготовки, мы с комбатом и командиром дивизиона уже не видели и точность стрельбы оценить не могли.

Командир роты старший лейтенант Михаил Васильевич Тулейкин и я, каждый из своего танка, проверили возмож­ность наблюдения в направлении атаки, совпадавшем со встречным ветром. Я многократно протирал объектив прице­ла, но его тотчас же залеплял летевший навстречу снег. Смот­ровые приборы механика-водителя и башни забивало снегом намертво.

Тотчас по радио доложил командиру полка о том, что танки в атаку посылать нельзя.

— Та же погода у нас. Мою просьбу об отмене атаки док­ладывают вверх! — ответил подполковник Ершов.

Об опасности «слепой» атаки я доложил и комбригу. Поддержал нашу просьбу прервать подготовку и отложить атаку и полковник Кукушкин. Однако по непонятной причине в этом было отказано. Почему так поступил генерал-лейтенант Курочкин? Может там, где он сам был, видимость была луч­ше? Это мы так и не узнали.

Взволнованному командиру роты, стараясь не выдать свое беспокойство, говорю:

— Миша, даже после развертывания в боевую линию, сколько позволит огонь противника, атакуйте с открытыми люками. Еще раз напомните механикам-водителям, чтобы вели танки строго по заданному азимуту.

Танковая рота перешла в атаку. Мой танк шел рядом с танком командира роты. Танки направляющего взвода, за ко­торым мы шли, тотчас исчезли в белой мгле. Артиллерия пе­ренесла огонь в глубину, отчего на время стало тише.

Словно из снега вышли из окопов стрелки в белых ком­бинезонах и двинулись за танками в ту же мглу. Артиллерия и минометы противника открыли сильный огонь, видимо загра­дительный, но разрывы снарядов и мин слышались на рубеже, находившемся уже сзади нас.

Танки двигались медленно, но, несмотря на это, пехота часто залегала и отставала. Огонь, открытый танками, оказы­вал на противника, конечно, не столько поражающее, сколько психологическое воздействие. Прошу по радио комбата:

— Не отставайте от танков, опасность поражения пока не­велика.

— Понял! Тороплю, но тыкаются, как слепые котята — не знают, куда идти.

— На шум моторов идти, на шум моторов! — крикнул я в эфир комбату.

Когда огонь противника усилился, хотя и не был при­цельным, и появились раненые, пехота залегла основательно. Саперы же, перебегая по колеям, образованным в снегу гусе­ницами танков, упорно шли за ними.

И вот рота миновала те самые сомнительные ДЗОТы про­тивника, которые, как и предполагалось, оказались ложными. При проверке одного из них командир моего танка с саперами обнаружили две катушки кабеля и уже окислившиеся патрон­ные гильзы.

Затем танки перешли первую траншею у северной окраи­ны деревни, а в 50-80-ти метрах за ней — ДЗОТы, только что покинутые отошедшими гитлеровцами. И там и там просмат­ривались трупы, брошенное оружие, а в ДЗОТах — две 47-миллиметровые пушки и пулемет. Ни один ДЗОТ нашей ар­тиллерией не был разрушен. Противник отошел на подготов­ленную позицию за речку Вязовку, откуда и вел огонь.

Без захвата южного берега речки стрелковыми ротами нельзя было найти и оборудовать броды для танков. Комбат по радио заверял, что роты продвигаются, а они не появля­лись. Тогда я на танке вернулся назад, отыскал одного из ко­мандиров стрелковых рот, объяснил обстановку и попросил быстро выдвинуться к танкам.

— У меня нет больше кабеля, а без проводной связи с ком­батом вперед идти запрещено.

— Выходит, вам для успеха нужны не танки, а кабель! — с возмущением сказал я. — Возьмите его в немецком ДЗОТе!

Во время встречи с командиром этой роты стало ясно, что комбат за своими ротами не продвинулся. Между тем ушло полчаса, пока рота выдвинулась к танкам, а позже — непосред­ственно к речке. Здесь огонь противника, хотя и неприцель­ный, был сильным, поэтому попытка роты перейти на южный берег не удалась. Нужен был весь батальон.

В это время ошарашил доклад Тулейкина о застревании левофлангового танкового взвода. Позже выяснилось, что взвод несколько отклонился влево и попал в болото; теперь он лишь с места вел огонь.

Около 16-ти часов уменьшился ветер и снегопад. Начало проясняться. Танкисты быстро прочистили оптику. Осмот­ревшись, был рад, что рота, кроме одного взвода, не потеряла свое направление. Стрелковая рота и саперы заняли окопы, ходы сообщения и некоторые ДЗОТы противника вблизи реч­ки.

По мере прояснения с обеих сторон нарастал огонь, вско­ре ставший ураганным. По башне барабанили пули.

— Миша, организуйте огонь, он — беспорядочный, — говорю по радио командиру роты.

— Понял! Начну с ДЗОТов и траншеи за Вязовкой.

Он быстро и четко организовал огонь, и вскоре стрельба гитлеровцев ослабла.

— Эх, пехоту бы сейчас, пехоту в атаку за речку! — кричит Тулейкин по радио.

— Понимаю, но имеющейся мало. Жду! — ответил я.

По взлетавшим и таявшим над лесной поляной облачкам в глубине обороны противника заметил позицию минометной батареи. Через комбата передал командиру дивизиона коор­динаты цели, но лишь к наступлению темноты был открыт по ней огонь, и она на время «замолчала». Вновь переключив­шись в радиосеть роты, услышал команды Тулейкина, обна­ружившего подход трех самоходных противотанковых орудий по лесной дороге с юга. Командир взвода младший лейтенант Лебедев со второго выстрела поджег головное орудие при выходе из ручья, а два других отошли назад, в его пойму.

— Миша, передай Лебедеву благодарность. Молодец он! — восхищенно передаю по радиостанции.

Через пару недель Олег Александрович Лебедев был на­гражден орденом Красной звезды.

А благоприятный момент для захвата южного берега реч­ки был упущен. Наступали сумерки. Только к 20-ти часам, после вмешательства комбрига, основные силы батальона вышли к речке.

В полную растерянность пришел, побывав у засевшего в болото взвода. Непривычно было видеть сверху снежно-болотной жижи у одного танка полкорпуса, у другого — крышу корпуса, у третьего — только башню.

К 22-м часам поочередным выводом танков из боя были в них пополнены боеприпасы и горючее, а экипажи получили горячую пищу. Оперативный и заботливый помощник коман­дира полка по тылу капитан Илья Семенович Африн своевре­менно все это доставил.

Атака полка в полосе 170-й стрелковой дивизии с десан­том на танках шла также при отсутствии видимости, вследст­вие чего каждая вторая машина засела. Значительная их часть была вытащена в ходе наступления и вновь послана в атаку. И все же полк вклинился в оборону противника на 600—800 метров, приблизился к речке Вязовке и Обжино. И здесь пехо­та за танками не пошла; танки были остановлены. Лишь с прояснением, после 15-ти часов, она подошла к танкам. На фронте в два километра, противник был выбит с первой пози­ции. Удалось захватить до восьми ДЗОТов, в том числе три с орудиями, и до десяти блиндажей. Были подобраны десятки трупов и взяты пленные из 415-го пехотного полка 123-й пе­хотной дивизии. Артподготовка оказалась неэффективной, а авиация из-за нелетной погоды не действовала.

Как я узнал в конце суток, самоотверженно выполнял свою задачу командир взвода разведки младший лейтенант В. И. Котков. Когда его танк застрял, они вдвоем с командиром башни скрытно, по кустарнику выдвинулись к обороне про­тивника и передали данные о местах орудийных ДЗОТов. Ва­силий Иванович был смертельно ранен. Командир танка младший лейтенант Лядов огнем разрушил ДЗОТ и уничто­жил две огневые точки. Во время эвакуации застрявшего тан­ка был ранен и вскоре скончался. Котков и Лядов были на­граждены орденами Красной звезды посмертно.

К 22-м часам командира батальона и меня вызвал коман­дир бригады. Чувствовалось, что он переживает неудачу: если в районе Вязовки продвижение составило до 700 метров, то у Ольховца всего 300—400. Заслушав комбатов, он сделал им суровые внушения. В частности, командиру 2-го батальона он сказал:

— У вас были танки, но батальон не сумел использовать их успех. Саперы шли за танками, а стрелки — нет. Надо командо­вать батальоном, а не присутствовать в нем!

А мне подумалось, что виновато и командование брига­ды: батальон был бесконтрольным. При наличии контроля полковнику Карлову было бы известно, что командир баталь­она не пошел за ротами вперед, не знал обстановку и даже в сей миг не представляет себе, где и в каком положении нахо­дятся его роты.

Затем о состоянии танковой роты доложил я.

— А как ваш батальон? — спросил он нашего комбата.

— Еще не успел разобраться с потерями, надо пополнить боеприпасы…

— А вот танкисты успели! — резко перебил он его. — А как артиллерия?

— Будем готовы к утру, за ночь подвезем боеприпасы, — доложил начальник артиллерии.

Комбриг решил возобновить наступление в 10 часов сле­дующего дня.

С чувством вины и горечи, не покидавшими меня весь день, прибыл я на доклад к командиру полка. Вины потому, что не предотвратил застревание танков; горечи потому, что взаимодействия с пехотой и артиллерией достичь не удалось. Боевая задача не выполнена.

Подполковник Ершов был потрясен так неудачно сло­жившимся первым боем полка, но переносил случившееся мужественно.

— Не только в 126-й бригаде считают, что танкам все ни­почем. Так думают и в 170-й дивизии, да и выше. Отсюда и пренебрежение нашим мнением. Право, надо же послать в атаку танки при отсутствии всякой видимости! — с возмущени­ем говорил он. — Постарайтесь, Обатурыч, при овладении этой болотистой Вязовкой сохранить людей и танки, добейтесь выделения саперов для эвакуации.

Пережить потрясение было отчего. Как мы с капитаном Контрибуцием подсчитали, убитые и раненые были в семи экипажах, сгоревших танков — один, подбитых — шесть, в том числе три Т-70, но засевших и не эвакуированных — 14.

Наконец, к рассвету 29-го ноября командиры стрелкового батальо­на и артдивизиона переместились к ложным ДЗОТам, где находились мы со старшим лейтенантом Тулейкиным. С 10-ти часов, после довольно «жидкого» огневого налета, стрелковые роты попытались атаковать гитлеровцев на южном берегу Вязовки, но, встреченные организованным ог­нем всех видов, успеха не имели. А вечером поступило распо­ряжение о присоединении роты к полку.

Мне же досталось руководить эвакуацией застрявших танков. Роту саперов нам выделили и прикрыли взводом пехо­ты. В первые дни рота в светлое время заготовляла лес, а но­чью вместе с экипажами строила бревенчатые настилы для подхода средств эвакуации к каждому танку. Затем каждую ночь, вплоть до 5-го декабря, шло медленное, мучительное вытягивание танков из болота под сильным минометным ог­нем фашистов: ведь шум моторов не скроешь. До 5-го декабря удалось эвакуировать два танка, а третий, засевший по башню, был эвакуирован в январе эвакоротой фронта, имевшей специ­альное оборудование.

До 2-го декабря 170-я мотострелковая дивизия, а с нею и наш полк, еще трижды возобновляли наступление, но безус­пешно. В последующем, до 10-го декабря в мелких боях уча­ствовало три-пять танков.

За время боев ходили в атаку до десяти раз, пока не были ранены, заместитель командира 1-й танковой роты по полити­ческой части старший политрук П. Г. Королев и командир взвода младший лейтенант Л. Л. Разгон. Каждый из них огнем разрушил по одному-два ДЗОТа, уничтожил по противотанко­вой пушке и вывел из строя десятки фашистов. Королев был награжден орденом Красного знамени, Разгон — орденом Красной звезды.

А потери полка день ото дня накапливались, поэтому эвакуация подбитых и застрявших танков, причем в основном в ночное время, под огнем противника продолжалась до 16-го декабря. В ходе ее особо отличились командир ремонтного взвода младший лейтенант X. Ф. Фаизов и командир эвакоот-деления старший сержант Г. В. Марков; они удостоены наград — орденов Красной звезды.

Урон, нанесенный противнику в описанных боях, выра­зился, примерно, в следующем: разрушено ДЗОТов — 14, раз­давлено блиндажей и землянок — 13, уничтожено огневых то­чек с перекрытием и открытых — 20, противотанковых и само­ходных орудий — 6, убито и ранено солдат и офицеров до 170-ти.

В строю оставались три командирских танка Т-34 и три Т-70. Все другие машины, кроме нескольких сгоревших, были стянуты для среднего и капитального ремонта в ремонтную базу армии.

По выходе из боя были обобщены и разобраны с команд­но-начальствующим составом и с сохранившимися экипажами поучительные боевые эпизоды и допущенные ошибки.

С командованием и штабом разбор провел заместитель командующего армией по АБТВ полковник Кукушкин. После критики действий полка он признал, что многое от него не зависело.

— Уже не первый раз я просил не посылать в бой танковые части поспешно, особенно вновь прибывший полк, давать им необходимое время на изучение противника и местности и, главное, надежно поражать противотанковые средства. Но не во всем нам идут навстречу.

От него мы узнали, что наступление 11-й армии проводи­лось во взаимодействии с 1-й ударной армией, наступавшей на Рамушевский коридор с юга навстречу нашей армии с целью отрезать Демянскую группировку.

— С весны прошлого года почти ежемесячно бьем по ко­ридору, часто с двух сторон, но безуспешно.

В конце разбора он сказал:

— Я удовлетворен результатами эвакуации. Главное сде­лано, танки стянуты, а отремонтировать сумеем.

Во время трехдневной передышки личный состав полка был помыт в прибывшей армейской подвижной бане. Люди, пережившие горечь утрат и радость того, что остались живы, восприняли баню, которой не видели месяц, с необычным наслаждением.

После бани в землянке подполковник Ершов Коллерову и мне, а затем и пришедшему с докладом начальнику штаба предложил по сто граммов водки. Настроение у нас стало ма­жорным. Тут капитан Контрибуций доложил:

— Двенадцать танкистов, в том числе пять средних коман­диров не помылись, их не оказалось.

— А где же они? — хитро улыбаясь и подмигивая мне, спро­сил командир полка.

— Адрес — старый, девчата в полевом госпитале.

— Какой госпиталь, где? — быстро и озадаченно спросил Коллеров.

— Полевой, тот, что в лесу за станцией Беглово. Еще перед наступлением они туда дорожку проложили, — ответил Виктор Мефодьевич.

— А почему никто об этом безобразии не доложил мне? Качая головой и смеясь, командир полка сказал:

— Семен Владимирович, не только вот трое нас и штаб, но и партийное и комсомольское бюро об этом знают. Выходит, знают все, кроме тебя.

— Иван Николаевич, надо срочно послать туда… вот Обатурова; он быстро приведет их в порядок и доставит сюда.

Сквозь смех подполковник Ершов проговорил:

— А почему ты считаешь, что к нему не приклеится какая-нибудь сестричка? Молодой, крепкий, стойки делает на руках, не чета нам с тобой.

И после паузы, уже без смеха, но и без нравоучения, до­бавил:

— Это же молодежь! Они уже смотрели смерти в глаза, и, считай, многие, наверное, не знают сладость девичьего поце­луя. Скоро им опять в бой и кого-то не станет. Где тут без­образие?

Замполит был сконфужен, а командир полка распорядил­ся:

— Прикажите старшему врачу: как только придут, так их на мытье под танковый брезент, к бочке с костром. А баню отпустить вовремя.

Семен Владимирович Коллеров прибыл на политработу в армию в 1939-м году по партийному набору с должности за­местителя директора текстильной фабрики и прошел шести­месячные курсы политсостава. Воевать начал в должности комиссара танкового батальона. Не получив специальной тан­ковой подготовки, он испытывал трудности в конкретной ра­боте с танкистами, но осваивать танковое дело не спешил. До экипажей доходил редко.

19-го декабря полк поступил в подчинение командира 28-й гвардейской стрелковой дивизии, а утром 20-го получил новые танки: Т-34 — 18 единиц, Т-70 — 10, то есть почти три маршевые роты. С отправленными в ремонт подбитыми тан­ками по установленному тогда порядку убыли механики-водители и командиры башен. Таким образом, с учетом по­терь состав экипажей обновился на две трети. Как мы убеди­лись в беседах с вновь прибывшими экипажами, их выучка, исключая фронтовиков, составлявших одну четверть, не вы­ходила за пределы программ учебных танковых частей. Неза­вершенной оказалась и программа тактической подготовки рот.

Без задержки были организованы выверка и пристрелка оружия, вождение и стрельба. Опасность налета вражеских самолетов из-за небольшого снегопада и низкой облачности была незначительной. С прибывшими были изучены недос­татки и ошибки, допущенные в предшествующих боях. В ча­стности — это случаи атаки переднего края обороны против­ника на низких скоростях, слабый огонь из пулеметов по траншеям и амбразурам ДЗОТов, стрельба по ДЗОТам и блиндажам в условиях, когда грунтовое покрытие их уже за­мерзло, не бронебойными, а осколочными снарядами.

В тот же день, 20 декабря, из боевого приказа командира дивизии мы узнали, что дивизия ударом севернее Обжино на Софронково должна прорвать оборону и выйти к реке Пола. Наш 239-й танковый полк придавался правофланговому 86-му гвардейскому стрелковому полку и имел задачу, поддерживая наступление его пехоты, уничтожить огневые точки на участ­ке прорыва, овладеть южным берегом речки Вязовки и затем с десантом автоматчиков захватить и удержать Софронково. Готовность — к исходу 22-го декабря.

— Ну что ты поделаешь? Опять не дают нужное время на подготовку! — досадовал командир полка.

— Да, это самые короткие дни в году. Светлое время на широте Старой Руссы в эти дни меньше семи часов, — под­черкнул начальник штаба при докладе расчета времени на подготовительные мероприятия.

Подготовка наступления была начата тотчас. После ко­роткого пребывания у комдива, командир полка до наступле­ния темноты успел бегло осмотреть в бинокль полосу пред­стоящего наступления. А затем он собрал командиров и сна­чала разобрался, что отображено у них на картах из сведений о противнике. Командир 1-й танковой роты старший лейте­нант Николай Кириллович Нечетный при этом выразил беспо­койство, что неизвестно, где у противника противотанковая артиллерия, танки и самоходки.

Ответ дал начальник штаба:

— О противотанковых средствах 415-го пехотного полка 123-й и 161-го пехотного полка 81-й пехотной дивизий, на стыке которых наносит удар 28-я дивизия, ее штаб знает очень мало. Да и опорные пункты нанесены предположительно. В некоторых ДЗОТах есть орудия, но в каких — неизвестно, по­этому разрушить огнем их надо все. Противотанковые орудия могут быть и за снежным валом. В целом же предполагается, что 86-му стрелковому и нашему полкам могут оказать сопро­тивление до полутора-двух пехотных батальонов и до трех дивизионов артиллерии.

— Кстати, снежный вал — новый элемент в обороне про­тивника, и если артиллерия его не разрушит, то нам надо быть готовыми к сюрпризам, — предупредил командир полка.

Затем он по карте объявил свое решение и дал указания по подготовке к наступлению:

— Время — в обрез. Днем будем изучать противника и ме­стность, согласовывать действия со стрелковыми батальонами и артиллерией, а ночью обозначать колонные пути и боевые курсы до нашего переднего края. Особое внимание — местно­сти: знать и обозначить обход каждого болотца.

Когда перед началом работы на местности командир ди­визии генерал-майор Павел Афиногенович Степаненко начал излагать оценку противника, то мы оживились.

— Противник восполнил ноябрьские потери, сняв силы с участков плацдарма, на которых наши войска не наступали. Он перебросил в 16-ю армию пехотную дивизию из соседней армии, один полк которой расположился на нашем направле­нии во втором эшелоне; оборона Рамушевского коридора ста­ла более плотной и глубокой. На 20-ти километровом участке Налючи-Вязовка насчитывается танков и самоходных орудий соответственно 50 и 15jl.

— Товарищ генерал, без поражения противотанковых ору­дий и ДЗОТов прорыв не мыслим, а они до сих пор не выяв­лены, — с тревогой сказал подполковник Ершов.

— Сегодня и завтра будет произведена аэрофотосъемка. А что и когда нам даст артиллерийская разведка? — спросил ком­див.

И тут командиры дивизионного и трех приданных гау­бичных артполков доложили, что в течение 6-13-ти часов светлого времени, которое осталось до наступления, они смогут разведать только 15—20% важных целей, поскольку их мас­кировка за длительное время доведена до совершенства. Они также выразили беспокойство, что количество выделяемых боеприпасов не обеспечивает выполнение планируемых огне­вых задач.

Так мы еще раз убедились в слабости войсковой развед­ки. Именно поэтому штабы дивизии и полков лучше знали общую группировку противника, чем стоявшие к ним лицом к лицу его подразделения. Тем не менее, из всей суммы вопро­сов, решавшихся при организации взаимодействия, вопрос о разведке целей стоял так же остро, как и вопросы огневого поражения.

А подход к этому последнему, как мы убедились во время работы комдива на НП 86-го гвардейского танкового полка, страдал теми же недостатками, что и в ноябре. Поэтому под­полковник Ершов просил:

— Мы опять вынуждены говорить, чтобы артиллерийская подготовка планировалась не по площадям, а по целям и группам целей. Для исключения перерыва в ведении артогня в периоды, когда пехота останавливается, а танки продолжают атаку, танковому полку нужен дивизион гаубиц. Стрелковый полк получил на усиление только два дивизиона, и нам выде­лить ничего не может. Полки решают судьбу прорыва, а поло­вина артиллерии — в руках дивизии.

— Поддержка атаки будет осуществляться последователь­ным сосредоточением огня до захвата южного берега Вязовки, — возразил заместитель командира дивизии по артиллерии, полковник, — поэтому интересы танков учитываются и усили­вать танковый полк артиллерией не нужно.

Генерал Степаненко с ним согласился, артиллерии полк не получил.

— А штурмовикам ИЛ-2 просим поставить задачу как на подавление целей, расположенных на третьей траншее, так и на уничтожение танков и самоходных орудий. Какая польза нам и пехоте от ударов штурмовиков по целям в глубине, если они не наносят ущерба пехотным батальонам, оказывающим сопротивление нам? — продолжал Ершов.

Представитель командования 6-й воздушной армии дока­зывал, что целесообразнее использовать штурмовики как ближние бомбардировщики для ударов со средних высот и по целям не ближе двух километров от наших войск, так как со стороны противника усилился зенитный огонь. Против этого возразил генерал Степаненко:

— Под Сталинградом штурмовики штурмуют, поражая танки, артиллерию и пехоту неуправляемыми снарядами и огнем пушек, а у нас — только бомбят. Так не пойдет. У вас в воздушной армии есть бомбардировщики Пе-2, пусть они и бомбят.

Несмотря на несогласие комдива, авиаторы, в конце кон­цов, сделали по-своему.

С командиром 86-го гвардейского стрелкового полка майором Шурко, как и с командирами стрелковых батальонов, почти все вопросы взаимодействия были решены без затруд­нений. Наступление каждого из двух батальонов первого эше­лона поддерживалось одной танковой ротой Т-34, а рота лег­ких танков составляла второй эшелон; четыре ее танка назна­чались для продвижения за средними танками как орудия со­провождения. Не удалось добиться выделения в батальонах радиостанций для связи с танковыми ротами. Не согласились с нашей просьбой и о том, чтобы десант следовал на танках второго эшелона. В танках командиров рот Т-34 было решено разместить начальников разведки дивизионов, поддерживав­ших стрелковые батальоны.

На исходных позициях состоялись комсомольские собра­ния. Я был на собрании в 1-й танковой роте, в организации наступления которой, с левофланговым стрелковым батальо­ном, участвовал. Главной мыслью, проходившей через доклад командира роты и выступления комсомольцев, было беспо­койство за то, как тут, под Старой Руссой, вернуть долг вои­нам-сталинградцам, окруживших крупную группировку врага.

Вслед за тем Ершов, Коллеров и я вручили посылки от трудящихся, почти исключительно от женщин. В посылках были изготовленные их руками варежки, теплые носки, шар­фы, носовые платочки и даже кисеты — традиционно девичьи подарки любимым. У посылок был один адрес «На фронт, воину», а в записках — призыв: поскорее изгнать фашистов с родной земли.

Ночевал с экипажами в шалаше из танкового брезента, с костром при входе. Втиснулся в него вместе с младшим лей­тенантом, командиром танка, и усатым старшиной, механи­ком-водителем, когда другие уже спали.

— Так что ты хотел сказать о фельдшере? — тихо спросил командир танка старшину, видимо, продолжая ранее начатый разговор.

— Да то, что душевным человеком оказался. При поездке в полевой госпиталь он договорился с одним раненым, отправ­ляемым в Ярославль, чтобы тот, как полегчает, навестил моих и передал им консервы и сахар из моих пайков. У нас с женой-то дочка пяти лет и сынок — двух. Голодно им.

— А я хотел, было, жениться, но насмотрелся на горе вдов и остановился. — После паузы, с теплотой в голосе, добавил: — Хорошие письма моя девчина шлет. Ждет она меня, но дож­дется ли?

— Раз ждет, значит дождется. Всех-то нас не перебьют. Вон второй раз уж на нашей земле у фашистской машины забарахлил мотор.

Под впечатлением от вручения посылок и услышанного на меня тоже нахлынули думы. Вот они, горемычные жены фронтовиков, невесты, бабушки шлют нам посылки, а кто им-то и полуголодным детям что-нибудь пришлет? Вот и Лиза: успокаивает в письмах, что у детей и ее все хорошо и, словно о мелочи сообщает, что стала донором. Наслышавшись о ба­зарных ценах на хлеб, молоко, картошку, прикидываю в уме и получается, что моего аттестата хватает ей на полмесяца.

Так из четырех часов, доставшихся для сна, два прошло в тревожных, совсем нефронтовых думах. И все же в эти дни, как никогда с начала войны, думалось, что раз мы наступаем, а враг всюду вынужден обороняться, дело идет к лучшему.

Наступило утро 23-го декабря. Экипажам были сообщены поправки на текущие условия стрельбы. С рассветом началась артподготовка. Грохоту выстрелов вторили разрывы снарядов и мин в стане врага. Отдохнувшие, позавтракавшие танкисты и в белых халатах бойцы десанта взбодрились и быстро осво­бодили танки от маскирующих комьев снега. Морозное, до 20-ти градусов ниже нуля, утро обещало хорошую погоду и ви­димость. Мы двинулись на своих танках, как было решено, командир за 2-й танковой ротой, а я — за 1-й.

Атака началась достаточно организованно. За танками пошел стрелковый батальон, и артиллерия перенесла огонь в глубину. Танковые взводы, пройдя проходы в минных полях, быстро развернулись в линию и ровно в 10 часов 20 минут атаковали. Тотчас же из ДЗОТов противника, оказавшихся не разрушенными, а также из второй траншеи был открыт силь­ный пулеметный огонь. Десант, неся потери, спешился. В пер­вой траншее противника и около ее лежали трупы гитлеров­цев. Поравнявшись с танком командира роты, крикнул ему:

— Коля, огонь по ДЗОТам, иначе пехота не пройдет!

— Есть огонь по ДЗОТам! — ответил Наконечный.

Из ДЗОТов, подавленных огнем танков, стрельба резко ослабла. Стрелковые взводы по колеям танков устремились вперед, миновали проходы, перестроились в цепь и с криком «Ура» ворвались в первую траншею.

Затем батальон за танками двинулся ко второй траншее, за которой начинался плавный спуск к Вязовке. Танковая ро­та, раздавив несколько ДЗОТов, пройдя вторую траншею и уничтожив две противотанковые пушки, начала спуск к речке. Артиллерия перенесла огонь на рубеж 300—400 метров за вто­рой траншеей. Было видно, как справа подходила ко второй траншее 2-я танковая рота. «Неплохо атакуем», — подумалось мне.

Но радость оказалась преждевременной. Отойдя на 300 метров от второй траншеи, танки попали под обстрел проти­вотанковых пушек, в том числе самоходных, с южного берега речки. Из-за помех, которые создавало редколесье, по ним вели огонь только два-три танка. Артиллерия же, прекратив огонь по целям северного берега, не перенесла его на южный. Попытка вызвать огонь поддерживающего дивизиона не уда­лась: рация командира дивизиона вела радиообмен с команди­ром артполка и не принимала команд. Здесь следует отметить, что эксперимент с размещением артиллеристов в танках ко­мандиров рот не оправдал себя, артиллеристы не имели при­боров, а при закрытых люках ничего не видели. Причину же не переноса огня узнал в конце дня: поскольку темп атаки ока­зался ниже расчетного и огонь на первых рубежах велся про­должительнее, чем планировалось, то снарядов не осталось. Никто в известность об этом нас, танкистов, не поставил.

Все же через подполковника Ершова удалось вызвать огонь двух дивизионов из дивизионной группы, но затяжка стоила дорого: хотя рота уничтожила часть противотанковых орудий, и огонь по танкам ослаб, в роте сгорело две машины.

С возобновлением наступления роты резко усилился ар­тиллерийский и минометный огонь противника. Под его воз­действием и при виде горящих танков залегшие в снегу стрел­ки откатились назад, во вторую из захваченных траншею. За танками шел лишь взвод саперов. Пехота отставала уже более чем на 600 метров. А комбат по радио уверял, что роты возле танков.

Вновь, как и под деревней Вязовка, повернул танк назад и поспешил к пехоте. К моему удивлению, оказалось, что ком­бат продолжал оставаться на КП в исходном положении, в двух километрах от танков, и склон к речке и танки на нем видеть не мог.

Разыскал обоих командиров стрелковых рот и объяснил им обстановку. Они оживились, среагировали удивительно быстро, и вскоре их роты броском вслед за танками вышли к речке. Здесь Вязовка имела крутые, особенно с нашей сторо­ны, берега, поэтому противник не просматривал и не обстре­ливал ее русло. После беспрепятственного перехода речки, на подъеме, в двухстах метрах от нее, стрелки были встречены огнем.

Теперь мы оказались перед рубежом обороны батальона второго эшелона, перед тем самым, с которого противотанко­вые орудия противника сожгли два наших танка. Он проходил по гребню высоты 67,0. Следовало организовать бой за овла­дение им, что должен был сделать комбат. В докладе подпол­ковнику Ершову об овладении южным берегом Вязовки ска­зал также и об этом.

— Поздравляю с успехом! — воскликнул он в ответ. — Приму меры. 2-я танковая рота вместе с пехотой уже вышла на спуск к речке.

Через полчаса с подполковником Ершовым на его танке прибыли командир стрелкового полка майор Шурко, коман­диры стрелкового батальона и артдивизиона. Они получили порядочную нахлобучку от майора Шурко и взялись за орга­низацию боя. А мне подумалось: разве майору Шурко невдо­мек, что отстали и не видели бой не только его подчиненные, но и он сам?

Вскоре рубеж высоты 67,0 был в наших руках. В сумер­ках просматривались трупы фашистов, искореженные проти­вотанковые пушки и обгоревшая самоходка. Пленные и уби­тые оказались из 174-го пехотного полка 81-й пехотной диви­зии. Вслед затем справа вышел на южный берег речки право­фланговый батальон 86-го полка со 2-й танковой ротой. Слева, к юго-западу от Обжино, захватил южный берег 92-й стрелко­вый полк с 11-м танковым полком.

Наш полк потерял еще три танка подбитыми и несколько застрявшими. И все же в этот день полк достиг пусть скром­ного, но успеха. Это воодушевило и командование, и личный состав.

К концу суток мы вновь были у комдива. Генерал Степаненко сделал строгое внушение командирам 86-го и 92-го гвардейских стрелковых полков за отставание пехоты от тан­ковых полков и слабое управление. Но особо запомнился раз­говор с представителем 6-й воздушной армии.

— Когда же будет работать штурмовая авиация?

— При высоте облаков хотя бы 1100 метров, — ответил подполковник. — Сегодня весь день она была не более 800 мет­ров. Зато ночные бомбардировщики, как вы слышите, уже работают.

— Надо, чтобы вы противостоящих нам фашистов били, а не только пугали их тылы! — резко заметил генерал. — Выходит, и завтра вся надежда на артиллерию?

— С боеприпасами будет бедно, — доложил заместитель по артиллерии.

— К артиллерии у нас большие претензии, — доложил под­полковник Ершов. — Артподготовка оказалась неэффективной. Большинство разрывов снарядов оказалось далеко от целей. Командиры дивизионов отстают от боевых порядков танков и пехоты, не видят их, не говоря уже о целях. Сегодня в интере­сах танков ни разу своевременно не был открыт огонь.

Возражения артиллеристов командир дивизии пресек:

— Командир 239-го танкового полка прав. Исправьте это.

Попытки развить наступление 24-го и 25-го декабря в на­правлении Софронково оказались безуспешными. Противник имел хорошо подготовленную позицию, для прорыва которой требовалась мощная артиллерийская и авиационная подготов­ка, а боеприпасами обеспечивались лишь короткие огневые налеты. К тому же пехота, начавшая наступление в значитель­ном некомплекте, стала еще малочисленнее. В свою очередь, наш полк в эти дни потерял еще семь танков: сгоревшими — два, подбитыми — пять.

В ночь на 26-е декабря по решению комдива полк пере­группировал танки к левому флангу. С утра 26-го, совместно с введенным из второго эшелона дивизии 89-м гвардейским стрелковым полком, они атаковали противника к юго-востоку от высоты 67,0, навстречу 170-й стрелковой дивизии и к 14-ти часам овладели рощей южнее Обжино.

До 27-го декабря роту легких танков Т-70 самостоятельно в атаку мы не бросали. Танк Т-70 появился в 1942-м году на смену танка Т-60 и превосходил последний. Он был вооружен 45-миллиметровой пушкой вместо 20-миллиметровой на Т-60, имел усиленную броню передней части башни и корпуса и два вместо одного автомобильных двигателя33. Однако его броню, хотя и усиленную, пробивали даже 37-миллиметровые противотанковые пушки противника на 500—600 метров, не говоря уже о пушках большего калибра.

И вот утром 27-го декабря командиру полка приказали использовать эту роту для самостоятельной атаки с малочис­ленными стрелковыми батальонами в направлении Здринога.

— Нельзя этого делать, они сгорят! — объяснил Иван Нико­лаевич генералу Степаненко и полковнику Кукушкину.

— Вот Павел Афиногенович обещает надежно подавить противотанковые средства гитлеровцев и хорошо поддержать артиллерией, — успокаивал Кукушкин.

— Никто в дивизии еще не разведал эти средства. Кто же берется подавлять то, что не знает, где стоит?

Повинуясь приказу, командир полка направил роту и ос­тавшиеся три средних танка в атаку.

Следуя рядом с танком командира роты, лейтенанта Ильи Петровича Кузьмина, видел, как при подходе танков к опор­ному пункту противника по ним открыли огонь несколько противотанковых орудий из ДЗОТов и окопов, в том числе калибра 75-миллиметров, и вышедшие из глубины два само­ходных орудия. Где-то в течение пяти-семи минут вспыхнуло пять танков. Будучи начиненными бензином, они горели как свечи. При виде этой беды пехота сразу залегла, затем отошла в свои окопы. Участвовавшие в этой атаке три танка Т-34 уничтожили одно самоходное и одно полевое противотанко­вые орудия и разрушили один ДЗОТ. Удалось отвести два Т-70 и два поврежденных Т-34.

В этом бою пришлось вести огонь и мне. Заметив стрель­бу пушек из ДЗОТов, произвел по одному из них три выстре­ла. Стрельба пушки из этого сооружения прекратилась. То же произошло со вторым ДЗОТом после двух выстрелов. Доста­лось и моему экипажу: снарядом противника был сорван с петель люк механика-водителя, а в результате второго попа­дания в лобовую часть башни внутри от ее стенок отлетели десятки раскаленных осколков, один из которых попал мне в правую надбровную дугу и застрял в верхней части глазной впадины. Экипаж наложил повязку, закрыв глаз. Правда, осколок находится в этом месте и по сей день.

Принятыми мерами из горящих танков была спасена по­ловина состава экипажей.

К исходу 28-го декабря полк был выведен из боя, но мне пришлось задержаться для эвакуации подбитых и застрявших танков. А 29-го нелепый случай едва не закончился для меня бедой. Знакомый по последним боям командир одного из ди­визионов 429-го гаубичного артполка напросился ознакомить­ся с вооружением танка.

— Командир танка отлучился, а мне некогда. Подождите командира, он вам покажет башню, — ответил я.

— Да я же артиллерист, разберусь.

— Ладно, — не без колебаний разрешил я. — Только не заря­жать.

— Само собой, — ответил майор.

Находясь под стволом пушки, у люка механика-водителя, я по радио говорил с командиром одной из эвакогрупп. Когда снял шлемофон и стал возвращать его радисту, располагав­шемуся в танке рядом с мехводителем, надо мной раздался выстрел из пушки, самовольно произведенный артиллеристом. Сразу оглох, из правого уха потекла кровь. Сутки не слышал левым и четверо — правым ухом, которое с того момента слы­шит слабо.

Вообще день 29-го декабря остался в памяти как один из черных дней. 30-го вечером, когда на одно ухо стал слышать, узнал, что накануне в районе деревни Горбы был смертельно ранен осколком снаряда начальник штаба полка капитан Кон­трибуций. Скромный, исполнительный, беспредельно предан­ный службе, Виктор Мефодьевич навсегда остался в памяти.

Помощник начальника штаба по учету личного состава капитан Иван Георгиевич Кириллин рассказал:

— Утром вчерашнего дня Виктор с улыбкой говорил мне, что только что написал письмо жене и шестилетнему сыну и тут же сделал перевод; так что они, мол, сразу получат то и другое. Но разве думал он, что они получат еще и третье, са­мое ужасное — похоронку?

— Верно говорят, что последней умирает надежда, — коряво произнес я, борясь с душившими меня спазмами горла.

И другая тяжелая утрата постигла нас: погиб командир 170-й стрелковой дивизии полковник Степан Игнатьевич Ушаков, под командованием которого полк принял первый бой.

Кратко остановлюсь на третьем наступлении, имевшем место в начале января, в котором участвовал полк. Теперь удар в направлении Обжино, Савкино наносила 170-я стрел­ковая дивизия, причем, местность на этом направлении была еще более сложной и в большей степени покрыта лесом, чем к северу от речки Вязовки. Снежный покров уже достигал 50-60-ти сантиметров.

Дивизия усиливалась 60-й танковой бригадой (13 средних и легких танков), 239-м танковым полком (4 средних и 3 лег­ких танка) и 11-м тяжелым танковым полком (6 тяжелых танков KB). На этот раз, командующий бронетанковыми и ме­ханизированными войсками (БТ и MB) армии, теперь уже генерал-майор танковых войск Кукушкин пошел на более чем сомнительный эксперимент: танковые полки были подчинены командиру бригады. Поскольку все три части придавались на усиление стрелковым полкам, то подчинение полков бригаде лишь усложняло управление. Поэтому еще до прибытия к комдиву и комбриг, и командиры полков просили не объеди­нять их, а передать танки из полков в бригаду, что упростило бы взаимодействие с пехотой и артиллерией. Однако генерал был неумолим.

(В начале декабря 1942-го года автобронетанковые войска были переиме­нованы в бронетанковые и механизированные войска, введены должности командующего БТ и MB РККА, командующих БТ и MB фронтов, округов и общевойсковых армий, а также штабы и необходимые управления. Тогда же создано самостоятельное автотракторное управление в центре и соответствующие органы во фронтах, округах и армиях).

Командиром 170-й стрелковой дивизии теперь был уже знакомый по 126-й стрелковой бригаде полковник Федор Ва­сильевич Карлов. 6-го января к нему прибыли все три танко­вых командира; с подполковником Ершовым был и я. Объявив решение, комдив сообщил, что начало наступления — с утра следующего дня. Это вызвало недоумение.

— Сегодня остается час светлого времени. Когда же гото­вить наступление, организовывать взаимодействие? — спраши­вали командиры танковых частей.

— Мы будем готовы не ранее 9-го января! — решительно доложил командир бригады.

По просьбе комдива и командующего БТ и MB коман­дарм генерал-лейтенант Курочкин перенес наступление, но только на сутки. Естественно, подготовка наступления оказа­лась поверхностной. Наш полк и три танка KB 11-го танкового полка были назначены на поддержку 422-го стрелкового пол­ка.

8-го января 120 бойцов пехоты и десять танков трех ма­рок после слабой артподготовки атаковали позиции гитлеров­цев южнее высоты 67,0. В первой линии шли три танка KB, во второй — наши средние и легкие. Подполковник Ершов распо­лагался на НП стрелкового полка, а я следовал за танками. Вскоре тяжелые танки застряли и остались позади наших тан­ков, а стрелки, пройдя 300 м, из-за сильного огня противника залегли и отстали; лишь через три часа они были подтянуты на линию танков. А за это время по два средних и легких тан­ка были подбиты и один средний сгорел. Огонь противника ослабевал лишь в те моменты, когда бомбили артиллерию противника штурмовики Ил-2. Наступление на этом заглохло.

Справа 55-я стрелковая дивизия, являвшаяся наиболее укомплектованной, прорвала позицию противника в районе Софронкова и овладела Левошкиным, но с утра 9-го января в результате сильной контратаки оставила эту деревню.

Декабрьское и январское наступательные бои привели к сужению Рамушевского коридора до 8—9 км на участках Радо­во, Левошкино — на севере и Большое Князево, Цемена — на юге. Единственная дорога Демянской группировки оказалась под огнем артиллерии и с севера, и с юга. Это вынудило фа­шистское командование перебросить сюда хорошо укомплек­тованную 254-ю пехотную дивизию с ленинградского направ­ления. И в январском бою ее подразделения уже оборонялись против нас.

Итак, в декабре и январе, как и в ноябре, полк вновь по­стигла неудача в выполнении боевых задач. Мы остро это переживали. Многие ошибки и промахи были следствием сла­бой выучки экипажей из маршевых рот: недостаточная такти­ческая слаженность, плохое ориентирование при нахождении в танках, слабые навыки в стрельбе и вождении. Однако в ноябре в атаку шли хорошо обученные экипажи, а результат был не лучше.

С другой стороны, упрекнуть экипажи и роты в целом в отсутствии упорства и отваги мы не имели оснований. Не вы­явилось ни одного случая трусости. Коммунисты были в большинстве экипажей, комсомольцы — во всех. И те, и другие личным примером увлекали остальных. На место павших и раненых шли в партию и комсомол новые люди. В сложных условиях лесисто-болотистой местности и снежной зимы они отважно направляли танки на врага, били его, горели и многие гибли.

Стремление отдать все для победы проявилось и в пат­риотическом движении по внесению личных сбережений на строительство танковых колонн. Только командно-начальствующий состав в январе 1943-го года внес на эти це­ли около 20-ти тысяч рублей.

— Все это, Обатурыч, чистая правда! — подтвердил коман­дир полка при обдумывании итогов. — Но следует добавить к этому вот еще что: ограниченный по составу танкоремонтный взвод с эвакоотделением только с 1-го по 24-е января эвакуировал 19 подбитых и застрявших танков и отремонтировал 14. Это ли не подвиг!

Но бои-то были общевойсковые, поэтому не все зависело от танкистов. Об этом немало сказано уже выше. Плохо по­ставленная разведка целей и, связанная с этим практика веде­ния артиллерийского и минометного огня по площадям; пре­рывность поддержки атаки танков и пехоты; применение штурмовиков Ил-2 не для штурмовых действий, а бомбарди­ровок со средних высот; слабое управление пехотой; поспеш­ный ввод полка в бой — не зависели от него.

К таким выводам пришли, готовясь к совещанию у ко­мандующего армией, состоявшемуся в конце января 1943-го года. В нем участвовали командование стрелковых и артилле­рийских дивизий и бригад, танковых бригад и полков и ко­мандиры отдельных танковых батальонов. Из полка нас было четверо.

Перед совещанием мы были представлены новому ко­мандующему БТ и MB армии подполковнику Ивану Василье­вичу Пшенецкому. Генерал Кукушкин убыл на должность командира танкового корпуса и, к несчастью, вскоре, в апреле того же года, погиб в бою.

Совещание вел командующий армией генерал-лейтенант Павел Алексеевич Курочкин. Мы слышали и видели его впер­вые, хотя, как я считал, вспоминая генерала Лизюкова, коман­дарм обязан доходить до полков. Вместе с тем, культура речи, точность и ясность формулировок произвела на меня немалое впечатление.

Командарм не возложил срыв выполнения задач на тот или иной род войск, но первые выступавшие основную ответ­ственность перекладывали на танкистов, что вызвало отрица­тельные возгласы некоторых командиров-танкистов. В после­дующем ряд ораторов не согласились с таким мнением. Но главный «удар» обрушился на артиллеристов и отчасти — на авиаторов. Несколько позже выступили командиры танковых частей, причем подполковник Ершов за основу взял наши вы­воды.

— В неуспехах виновны все рода войск, в том числе и мы, танкисты. Но вот картина, повторяющаяся из боя в бой: танки и пехота пошли в атаку вместе, но вскоре стрелки залегли. На немалом удалении танки остановились в ожидании пехоты; ждут, а она не подходит. Будучи без прикрытия, начинают гореть, затем оставшиеся отходят. Корень этого явления в том, что противник огнем артиллерии и ударами авиации не подав­лен, ДЗОТы не разрушены, система огня его не нарушена, а артиллерийская поддержка слабая. Как же пройдут пехота, да и танки? И еще: вытащите командиров стрелковых батальонов из блиндажей, ведь они не видят ни противника, ни свои роты и не управляют ими.

Он поддержал предположение о постоянном закреплении за танковыми частями по одному стрелковому батальону.

— Такой пехотой будем управлять мы, и она нас не подве­дет! — эмоционально закончил он.

В своем заключении генерал Курочкин в частности ска­зал:

— Обмен мнениями о причинах неудач — урок для всех и в первую очередь для общевойсковых и артиллерийских коман­диров. И хотя не все зависит от армейского командования, впредь на подготовку прорыва отводить время столько, сколь­ко требуется. Будем просить вышестоящее командование о выделении на операции достаточного количества боеприпа­сов.

С совещания возвращались мы с надеждой на перемены.

Неосуществленный замысел

По прочтении очередной сводки Совинформбюро, запи­санной при прослушивании радио, подполковник Коллеров проговорил:

— Хорошо наступают южные фронты. Вот уже на подсту­пах к Ростову взяты города Шахты, Батайск, Азов. Молодцы!

— Но и силы у них, наверное, не те, что у нас, к тому же — бескрайняя степь, — заметил я.

Тут вступил в разговор новый начальник штаба полка ка­питан Василий Михайлович Бескоровайный, являвшийся до назначения на эту должность заместителем начальника штаба.

— Позавчера начальник разведки штаба БТ и MB армии при ознакомлении нас — начальников штабов танковых частей с группировкой фашистских войск перед Северо-Западным фронтом, подчеркнул, что гитлеровское командование, с нача­ла контрнаступления под Сталинградом и по настоящее время, не смогло снять и перебросить на юг ни одной дивизии из противостоящих нашему фронту. Более того, наступательные действия фронта заставили противника перебросить для вос­полнения потерь Демянской группировки из-под Ленинграда и Волхова три дивизии. Это облегчило прорыв блокады Ленин­града. Выходит и мы — молодцы!

— Это меня не утешает: ведь мы топчемся на месте, — ска­зал командир полка.

Победа на юге радовала и побуждала к действиям. И нам хотелось, наконец, добиться успехов. Поэтому получение пол­ком новой боевой задачи вызвало воодушевление. Она опре­делялась приказом командира 370-й стрелковой дивизии, ко­торой полк придавался.

Дивизия должна была на правом фланге одним стрелко­вым полком обороняться, а двумя полками прорвать оборону противника южнее ручья Объезжего, разгромить противника в районе Симоново, Росино и овладеть высотами западнее этих населенных пунктов.

Нашему полку, назначенному на поддержку 1234-го стрелкового полка, который наносил удар севернее высоты 59,5 на Росино, приказом предписывалось подавить живую силу и огневые средства противника на переднем крае и, про­рвав его совместно с пехотой, вторым эшелоном с десантом автоматчиков стремительно выдвинуться вперед, овладеть Росино и удержать его до подхода стрелкового полка. С этой целью полк усиливался ротой автоматчиков, а для поддержки огнем с закрытых огневых позиций назначался один артилле­рийский дивизион.

(В начале февраля, при переаттестовании политсостава старшему ба­тальонному комиссару Коллерову было присвоено звание «подполковник»).

После прочтения приказа я сказал командиру полка:

— Учтены, наконец, наши просьбы о размещении десанта на танках второго эшелона и выделении артиллерии. Замысел оригинальный, но все главное за вас решено: и построение боевого порядка, и способ действий.

— Да, некоторые из наших предложений поняты. Жаль, что вверху решают то, что следует решать нам, и тут, считай, просматривается стиль подполковника Пшенецкого. — И, по­размыслив, добавил: — Но никакая оригинальность не даст успеха, если артиллерия и авиация не проложат танкам и пе­хоте путь!

Это было 7-го февраля 1943-го года. Тотчас командир, заместитель по политчасти, начальник штаба и я направились на КП дивизии. Вследствие больших снегопадов глубина снежного покрова достигла в среднем 70-ти сантиметров. Об­разовавшиеся в ходе расчистки по сторонам дорог снежные валы создавали впечатление, что движемся по широким тран­шеям, из которых, даже находясь в башне бронеавтомобиля, не были видны значительные по ширине участки местности.

В полдень на КП дивизии мы нанесли на карты: данные о противнике, боевые задачи свои и соседей. Справа — 1232-й стрелковый полк с 3-м гвардейским, тяжелым танковым пол­ком имел задачу захватить Симонове. А слева — 26-я стрелковая дивизия с 56-м танковым полком наносила удар севернее Со­рокине на Большое Степанове

Местность по материалам карты и при беглом взгляде на нее выглядела достаточно открытой, с небольшими рощами и редкими кустарниками, но наличием оврагов и заболоченных впадин.

— Это — наиболее доступное для танков направление, — го­ворил командир 3-го танкового полка. — Мы здесь наступали в ноябре 1942-го года с 43-й гвардейской Латышской стрелко­вой дивизией. Уже тогда были оборудованы батальонные рай­оны обороны в две линии со сплошными траншеями по пе­реднему краю и ближайшей глубине.

— Ясно, что противник обороне такого направления уде­ляет особое внимание, — согласился с ним подполковник Ер­шов.

И действительно в полосе наступления двух полков 370-й дивизии в обороне значилось до половины 290-й пехотной дивизии гитлеровцев. На сей раз на наших картах было больше сведений о противотанковых средствах, других огне­вых точках и артиллерии противника, чем при подготовке к предыдущим боям.

Вслед затем с вызванными командирами начал работу на картах командир дивизии генерал-майор Евгений Михайлович Андреев. Он приближался уже к пятидесятилетнему возрасту, однако был еще достаточно энергичен, четко и спокойно рас­поряжался. Вначале он сказал:

— Целью готовящегося наступления, как и прежде, являет­ся перерезать Рамушевский коридор и отсечь фашистские войска на плацдарме. Навстречу нам из района Залучье нано­сит удар 53-я армия. Посмотрите на карту: единственная доро­га из Старой Руссы на Демянск идет сразу за рекой Пола, че­рез Уполозы, Корпово. Стоит нам выйти к реке, как Демян­ская группировка лишится этого пути.

После такого радужного вступления, он коснулся двух­эшелонного построения танковых полков:

— Командарм в данном случае согласился с предложением армейских танкистов. Посадка десантов на танки первой ли­нии себя не оправдала. Теперь имеется в виду использовать ослабление огня после захвата танками и пехотой первых опорных пунктов для быстрого броска вперед второго танко­вого эшелона с десантом и захвата Симонова и Росина. Что, по-вашему, для успеха этого нужно?

— Нужно то, что до сих пор не удавалось, — ответил под­полковник Ершов. — Опорные пункты до села Росино включи­тельно в ходе артиллерийской и авиационной подготовки на­дежно подавить, противотанковую артиллерию — уничтожить, а поддержку броска огнем сделать непрерывной.

Так снова вопросы артиллерийского и авиационного на­ступления заняли в организации взаимодействия главное место. К тому же вскоре поступили сведения о том, что в рай­оне Симоново, Уполозы, Большое Степаново, во втором эше­лоне, расположилась в обороне частью сил 225-я пехотная дивизия.

— Можно не сомневаться, что подготовка к наступлению, к тому же на одном и том же направлении, фашистами обна­ружена. А каково, Василий Михайлович, соотношение сил в полосе наступления дивизии? — спросил начальника штаба командир полка.

— Штаб дивизии его считает: по пехоте — 1,1:1, по артил­лерии — 3:1, по танкам и самоходкам — 2:1 в нашу пользу. Это без учета 225-й пехотной дивизии, — доложил Бескоровайный.

— Артиллерии в дивизии с приданным гаубичным артпол­ком — шесть дивизионов. А для подавления восемнадцати взводных опорных пунктов в ходе артподготовки требуется девять дивизионов. Да еще что-то надо дать обороняющемуся полку, — сказал я. — Артиллерии явно не хватает.

— С таким незначительным превосходством даже обыч­ную оборону не прорвешь, не говоря уже о такой крепкой, как перед нами, — заключил подполковник Ершов.

(Артиллерийское и авиационное наступление по своей сути заключались в надежной подготовке атаки огнем и в непрерывной под­держке пехоты и танков артиллерийским огнем и ударами авиации на всю глубину наступления. Они впервые были применены в контрнаступле­нии под Сталинградом).

Беспокойство за надежность огневого поражения первы­ми высказали комдиву командиры стрелковых полков; их поддержали командиры танковых полков.

— Что же, недостаток артиллерии восполним за счет уве­личения продолжительности артподготовки. Сейчас она уста­новлена — один час 15 минут. Будем просить увеличить, — по­думав, ответил генерал Андреев.

— Но с боеприпасами может быть осложнение, — включил­ся в разговор командующий артиллерией дивизии. — Если начало наступления не будет отнесено дальше, то не только добавочные боеприпасы, но и те, что назначены, не успеем подвезти. Дорога-то одна на полторы армии и она забита.

(Приказом НКО №62 от 8-го января 1943-го года должности замести­телей командиров дивизий по артиллерии были переименованы; они стали называться командующими артиллерией).

Да, мы знали эту дорогу от станции Крестцы, по которой полк совершал марш, и волновала она нас повседневно. Толь­ко благодаря исключительной энергии и организованности такого человека, как капитан Африн, умевшего виртуозно протаскивать по ней колонну автомашин тыла, полк всегда вовремя обеспечивался всем необходимым.

Впервые полк получил время пять суток, достаточное и для подготовки, и для совместного боевого слаживания. Уже 9-го февраля была проведена детальная организация взаимо­действия в полковом звене.

В соответствии с решением командира 1234-го стрелко­вого полка майора Шаталова, включившего в первый эшелон 1-й и 2-й стрелковые батальоны, подполковник Ершов назна­чил на поддержку атаки соответственно 2-ю и 1-ю танковые роты, строившиеся каждая в два эшелона.

— Обгонят ли танки второго эшелона первый эшелон по такому глубокому снегу? Двигаться они могут лишь на второй передаче, со скоростью не более 8—9 километров в час, — по­ставил вопрос командир 1-й танковой роты.

— Да, скорость упадет сильно, — ответил подполковник Ершов. — Но и пехота пойдет за танками со скоростью порядка 2 километра в час, а танкам придется ее ждать. Эти паузы по­зволят второму эшелону танков обогнать первый.

И по просьбе нашего командира полка майор Шаталов и командир артиллерийской группы согласились спланировать огонь артиллерии при поддержке атаки, исходя из темпа два километра в час, а не три, как намечалось первоначально.

На этот раз авиаторы без возражений запланировали штурмовые действия самолетов Ил-2 и предусмотрели при поддержке атаки поражение целей реактивными снарядами и пушечным огнем в опорных пунктах третьей линии и других важных целей, удаленных от наступающих на 600—1000 мет­ров.

В последующие дни была проведена организация боя в батальонном, ротном и взводном звеньях, о содержании кото­рой говорилось выше при подготовке предыдущих наступа­тельных действий. В стрелковых батальонах были выделены радиостанции для связи с танковыми ротами, а для перемеще­ния НП приданного дивизиона мы выделили танк Т-70 с ра­диостанцией.

К 11-му февраля как за счет ремонта, так и нового попол­нения полк был укомплектован танками Т-34 полностью (23 единицы), а Т-70 имел 11 из 16-ти по штату.

В период с 10-го по 12-е февраля по поручению команди­ра полка я проводил совместные занятия танковых, стрелковых и де­сантного подразделений, на выбранном (северо-восточнее деревни Горбы) участке местности, сходном с мест­ностью в полосе предстоящего наступления. Это было во вто­рой половине каждого из названных трех дней. Удалось до­биться определенной слаженности в совместной атаке и ее развитии.

В комплексе с тактическими занятиями отрабатывалось и вождение, а с экипажами, сформированными заново, удалось провести и стрельбу.

Заключительным подготовительным мероприятием яви­лось проведение на рассвете и в сумерках 14-го февраля на направлении наступления с командирами танковых рот, взво­дов и танков занятия по управлению огнем при поражении реальных целей.

— Никогда ранее нам не удавалось так подготовить насту­пление, как сейчас, — с удовлетворением размышлял вслух командир полка.

— Наше — да. А как вы считаете готовность артиллерии, пехоты? — спросил я.

— Сегодня от начальника штаба дивизии узнал, что нуж­ное количество боеприпасов для артиллерии до сих пор не подвезено. Вот и погода ухудшается, не сорвалась бы работа авиации.

— Значит, следовало бы оттянуть наступление?

— Сегодня в ходе утреннего доклада по телефону коман­дующий БТ и MB подчеркнул: командование исключает лю­бую отсрочку.

Наряду с ротными партийными и комсомольскими соб­раниями было проведено объединенное собрание представи­телей парторганизаций нашего полка, обоих взаимодейст­вующих стрелковых батальонов 1234-го стрелкового полка и приданного артдивизиона. Помимо единых задач упор был сделан на взаимовыручку в бою и надежную связь взаимодей­ствия. В эти дни только о вступлении в партию было рассмот­рено 20 заявлений.

Настал день наступления — 15-е февраля. За артиллерий­ской подготовкой, начавшейся на рассвете, мы с командиром и заместителем по политической части наблюдали из окопа, оборудованного вблизи НП майора Шаталова, имея свои ко­мандирские танки в укрытиях. Обрадовало, что пришли две четверки Ил-2 и нанесли удар по опорным пунктам в Симоно­ве и на высоте «Свеча».

Вскоре начался снегопад и усилился встречно-боковой ветер. Видимость резко уменьшилась. Начав движение, ко­мандиры рот доложили о залепливании снегом оптики. Он шел «зарядами» и, например, справа от нас, в полосе соседа видимость была лучше. При приближении танков к переднему краю открылась правая часть полосы, а левая — лишь в ходе атаки. Но этого было достаточно, чтобы четыре левофланго­вых танка 1-й танковой роты отклонились влево, к нашему переднему краю, расположенному в низине. А штурмовики на поддержку атаки уже не вылетели до конца дня.

Следуя за стыком рот, наблюдал, как в момент выхода танков к первой траншее противника до десятка его противо­танковых орудий открыли огонь. Среди них выделялся впер­вые мною наблюдавшийся трескуче-воющий полет раскален­ных желто-красных снарядов с необычно большой скоростью. И вскоре впереди вспыхнули один за другим три танка Т-34, а спустя несколько минут — еще два были подбиты. В числе подбитых оказался и танк командира 1-й танковой роты стар­шего лейтенанта Наконечного, который выбыл из строя, буду­чи раненым.

Так за считанные минуты половина танков первого эше­лона была потеряна. Попытка связаться с командиром заблу­дившегося взвода результата не дала: он не отвечал.

— Противотанковые пушки фашистов за второй траншеей, их надо бить всей артгруппой, — докладывал я по радио коман­диру полка, продвигавшемуся на своем танке правее 200—300 метров.

— Да, вижу! Наш дивизион перенес туда огонь. Дал заявку Шаталову.

За вторым эшелоном танков атаковали оба стрелковых батальона, но остановились после захвата первой траншеи гитлеровцев, так как из второго эшелона танков загорелись четыре машины. Десант с потерями спешился и залег. Оказал­ся подбитым и танк командира 2-й танковой роты, а старший лейтенант Тулейкин был тяжело ранен. Как больно было рас­ставаться со смелым и умным командиром-танкистом, друже­ские симпатии к которому родились в танковых атаках!

Часть этих событий видел уже в ходе собственной беды. Стремясь видеть бой на всем фронте полка и наладить управ­ление сохранившимися танками, дважды проходил вдоль фронта. При втором проходе борт моего танка, на месте мо­торного отделения, пробил бронебойный снаряд. Танк встрях­нуло.

— Вперед, в воронку! — скомандовал мехводителю.

Он успел спустить в нее танк, используя инерцию движе­ния. А я доложил подполковнику Ершову:

— Танк покидаю, горит!

Когда открыли люки, пламя проникло в боевое отделе­ние, но лишь подпалило нам волосы вокруг шлемофонов и брови. С помощью бортовых огнетушителей пожар удалось потушить, но двигатель и его системы вышли из строя.

Перебежками, скорее похожими на прыжки вперемешку с шагом из-за глубокого снега, вышел к танку командир пол­ка. Иван Николаевич напрягал усилия по восстановлению управления, так как были потеряны три командирских танка из пяти. Настроение у нас было донельзя тяжелое. За какой-то час не стало половины средних танков!

— Вот оно, мать твою, обещанное артиллерийское наступ­ление! Вся вражеская оборона цела! — возмущенно кричал ко­мандир полка.

Я слышал и не слышал его крик, так как был в шоковом состоянии.

— Обатурыч, ты что, не слышишь меня? — кричал из люка башни подполковник Ершов.

— Что?

— Давай ко мне в танк, будем вместе управлять по двум радиостанциям. Вот приказал роте Т-70 выйти в затылок стрелковым батальонам. Заблудившийся взвод вам ответил?

Этот вопрос отчасти вернул меня к реальности.

— Пойду, найду и выведу его в боевой порядок.

— Да как вы к нему попадете? Ведь там ровное снежное поле, без кустов, все простреливается. Подождите ночь.

— Танки нужны сейчас. Пойду пешком, — на ходу маши­нально ответил я, даже не пытаясь получить разрешение идти.

Шел по следу одного из танков, пока не щелкнула рядом пуля; она окончательно привела меня в чувство. «Снайпер!» — подумал я.

Куцыми перебежками, петляя и сразу отползая от места падения в снег, добрался до танков, а снайперские пули часто ложились на те места, где падал. Лишь вечером понял неле­пость своего поступка, рожденного отчаянием. Если бы не убили, а лишь ранили, то все равно в том поле оказать помощь было некому.

В неглубоком овраге стояли четыре танка, не просматри­вавшиеся со всех сторон, стволами пушек в сторону против­ника.

— Как вы сюда попали? — спрашиваю командира взвода, младшего лейтенанта лет девятнадцати.

— Заблудились в пурге, товарищ капитан.

— Доложите азимут движения в атаку, — обращаюсь к ме­ханику-водителю.

— 240, товарищ капитан.

— Почему не смотрели на гирополукомпас? Молчание.

— Струсили? Почему не отвечали по радио?

— Никак нет, — со страхом и растерянностью отвечал мо­лодой командир, первый раз ведший взвод в настоящую, а не учебную атаку. — Я слышал, а меня не слышали, так как была сбита антенна.

— Почему не перешел на другой танк?

— Не догадался.

Диалог становился бесполезным. Не он первый из коман­диров-юнцов растерялся в атаке. Почти все такие в после­дующих боях преображались, обретали уверенность, а с нею и смелость. Так не тащить же его в трибунал!

Заняв место командира головного танка, вывел машины к КП 1234-го полка. А к 16 часам из эвакуированных были от­ремонтированы еще четыре танка Т-34. Этими силами и тан­ками Т-70 во второй линии была поддержана повторная атака стрелкового полка в направлении южной окраины Симонова. Танки достаточно быстро достигли ручья западнее урочища Шкурасино, разрушили несколько ДЗОТов в деревне и на вы­соте «Свеча», подавили и уничтожили до десятка пулеметных точек. Здесь танки нами были остановлены до подхода пехо­ты; она вышла на этот рубеж к наступлению темноты. Огонь противотанковых средств противника был слабее утреннего, видимо, из-за потерь, но все же фашисты подбили еще три танка Т-34.

В повторной атаке я вел управление с танка заместителя командира полка по политической части. В сумерках в районе урочища Шкурасино танк подорвался на мине: разорвало гу­сеницу и выбило каток с подвеской. В ходе пополнения тан­ков боеприпасами передвигался на танке Т-70.

Сосед справа — 1232-й стрелковый полк с 3-м гвардейским, тяжелым танковым полком первоначально имели успех: 15 танков KB и до 25-ти автоматчиков к тринадцати с половиной часам захватили Симоново, но стрелковые подразделения продвинуться туда не смогли. В ночь на 16-е февраля гитле­ровцы осуществили контратаку значительными силами пехо­ты в сопровождении штурмовых орудий при сильной под­держке артиллерией. Танковый полк, не имея пехотного при­крытия и понеся большие потери, отошел к пехоте.

Сосед слева — 87-й стрелковый полк 26-й стрелковой ди­визии с 56-м танковым полком продвинулись к лесу 1,5 кило­метра северо-восточнее Малого Степанова, отбили несколько контратак и закрепились на достигнутом рубеже, потеряв не­мало танков.

В нашем полку сгорело семь и было подбито десять средних танков, в том числе четыре из пяти командирских. Выбыли из строя наиболее опытные командиры и политра­ботники из первого и второго составов полка.

Подводя итоги боевого дня, мы признали, что управление в 1-й танковой роте было нетвердым, вследствие чего в мо­мент временного ослепления четыре танка из десяти заблуди­лись. Однако главная причина драмы состояла в несоответст­вии сил и средств той цели, которая ставилась перед наступ­лением. Это не только невыгодное соотношение сил, но и ост­рый недостаток артиллерийских боеприпасов.

Перед вечерней встречей с комдивом я сказал капитану Бескоровайному:

— Сегодня фашисты стреляли из орудий, снаряды которых летели раскаленные и с необычно большой скоростью. Они пробили на ряде танков даже лобовую броню. Как бывший разведчик, что ты скажешь?

Он достал справочник, посмотрел несколько таблиц, сде­лал против одной из строк пометку и указал мне.

— Вот, наверное, из этих орудий стреляли.

Пометка стояла против 88 миллиметровой зенитной пуш­ки.

— Да, бесспорно, этими зенитными пушками фрицы жгли сегодня нас. Смотрите, какой длинный ствол — 56 калибров, а начальная скорость снаряда — 780 метров в секунду!

Для дальнейшего наступления мы теперь располагали шестью танками Т-34, включая танк командира, и одиннадца­тью Т-7051. В конце суток командир дивизии, имея резко под­таявшие силы, решил на следующий день поддержать наступ­ление одного, 1232-го стрелкового полка обоими танковыми полками с тем, чтобы овладеть селом Симонове

Короткий отдых в ночь на 16-е февраля провел в землян­ке продвинувшихся вперед стрелков; ее приглядели для ужина и обогрева те танкисты, которым посчастливилось выйти не­вредимыми из подбитых и сгоревших танков, а ночью занять­ся эвакуацией. За ужином скупо говорили о прошедшем бое.

— В нашем экипаже механика ранило, а вот башнер погиб, — с болью в голосе сказал младший лейтенант, командир танка.

— В танке погиб командир-то башни? — спросил я.

— Да нет. Мы через башню вытащили раненого механика и когда отползали, то осколок снаряда или мины попал баш­неру в голову. По дороге в медпункт он и умер.

После паузы, отпив чай, продолжал:

— Хороший товарищ и смелый человек был Гриша, здоро­во стрелял. Успел два ДЗОТа разрушить. Из Ростова он. Отец его погиб на фронте, а мать эвакуироваться не успела. Позав­чера, когда узнал, что Ростов наш, от радости прыгал и сразу написал письмо. Теперь вот за письмом — извещение о гибели.

— Неизвестно еще, что стало с матерью. Может, похорон­ку и получать некому? — со вздохом произнес кто-то.

— Мы с ним обменялись адресами. Есть второй адрес, родственницы в Астрахани.

— Извещение надо сразу в два адреса слать, — посоветовал я.

— И то верно. Только не знаю, когда смогу второй адрес передать в штаб полка.

Я взял у него записку с адресом и следующим утром на­правил в штаб полка.

Экипажи ушли, а мне во время короткого неспокойного сна грезились сотни разрывов, горящие танки, где я то выска­кивал из пламени, то тащил из него кричащего Гришу…

С 10-ти часов 16-го февраля танковые полки перешли в атаку: 3-й тяжелый (четырьмя танками KB) — в направлении северной, наш 239-й (пятью Т-34 и тремя Т-70) — южной ок­раины Симонова. Остальные танки Т-70 наступали во второй линии и имели десант стрелков. Через полчаса танки обоих полков подошли на 150—200 метров к селу, обстреливая цели в опорных пунктах в нем и на высоте «Свеча». Лишь во второй половине дня смогла выйти на рубеж, занятый танками, пехо­та 1232-го полка. И неудивительно: если противотанковый огонь в этот день по сравнению с предыдущим днем был сла­бее, то артиллерийско-минометный и стрелково-пулеметный не менее мощным. На рубеже, занятом танками, снег почернел от разрывов снарядов и мин.

По просьбе подполковника Ершова полку был выделен командирский танк KB, в котором мы с ним и следовали за боевым порядком, а на командирском Т-34, на некотором уда­лении сзади, работал на радиостанциях начальник связи. В оптический прицел была видна масса огня всех видов, и без надежного подавления огнем артиллерии опорных пунктов, артиллерийских и минометных батарей противника продви­жение стало невозможным. Огонь нашей артиллерии был не­сравнимо слабее.

И в этот именно момент, когда требовалось передать ко­ординаты целей, артиллерийский НП на Т-70 перестал отве­чать по радио.

— Я перейду на ваш танк Т-34, разыщу артиллерийский НП и поставлю ему задачу, — предложил я командиру полка.

— Правильно. Сейчас я подам команду начальнику связи приблизиться к нам, и вы переходите.

Выскочив из танка, я перебежками от воронки к воронке направился навстречу тридцатьчетверки. Вокруг рвались ми­ны. До танка было уже недалеко, когда упал от сильного удара по бедру правой ноги. Нога ниже колена стала малочувстви­тельной. В голове — туман, все вокруг плывет и качается… До­полз до ближайшей воронки, стащил валенок, поднял штанину брюк и увидел струю крови, лившуюся из нижней трети пра­вого бедра, выше подколенной ямочки, быстро разорвал пере­вязочный пакет, концом бинта заткнул отверстие и туго пере­тянул им бедро выше раны. Когда стал натягивать валенок, подбежал экипаж из подошедшего танка, и затащил меня в него.

— Найдите артиллерийский НП и свяжите его с команди­ром полка, — крикнул начальнику связи.

— Понял!

Танк с наблюдательным пунктом нашли быстро. У него оказалась сбитой антенна. Экипаж передал свою запасную, и командир полка услышал НП. А меня в танке доставили в медпункт, передав командиру полка о случившемся.

Из восьми атаковавших в этот день танков, полк потерял четыре сгоревшими и два подбитыми. Получил небольшую контузию, но остался в строю командир полка. Были ранены начальники связи и химической службы, командиры взводов, исполнявшие обязанности командиров рот. А всего за два дня мы потеряли убитыми и ранеными 60 человек, в основном из состава экипажей, в том числе 28 командиров и политработ­ников. Среди убитых и раненых было 15 коммунистов.

Дальнейшего продвижения 370-я стрелковая дивизия не имела. Безуспешные атаки ее и соседей продолжались до 19-го февраля.

То, что не предвидело наше командование, в эти дни произошло. Как бы враг не сопротивлялся, угроза окружения его группировки нарастала. Кроме того, поражения на юге побуждали гитлеровское командование экономить силы. Все это его вынудило в период с 19-го по 28-е февраля отвести войска с плацдарма за реку Ловать.

Итак, Демянский плацдарм, удерживавшийся немецко-фашистскими войсками почти полтора года, перестал сущест­вовать, однако отсечь и уничтожить занимавшую его группи­ровку не удалось. Причины этого, зависевшие от наступавших войск, изложены выше в том понимании, какое было у меня, моих однополчан и взаимодействовавших с нами командиров в те дни. В послевоенное время вскрылись другие, не менее существенные причины, которые не зависели от войск. Но рассмотрение их уже выходит за рамки воспоминаний.

Вернусь к событиям, последовавшим за ранением. Со­провождал в полевой госпиталь в санитарной машине с дру­гими ранеными и меня старший врач полка Иван Семенович Мышанский. В пути наступило забытье…

Очнулся в землянке на нарах, одетый во все то, в чем был в бою. Нестерпимо хотелось пить. Попытался закурить, но не оказалось спичек. Всматриваясь в пространство, освещавшее­ся маленьким оконцем возле двери, понял, что справа и слева от меня тоже лежат люди. Решил попросить спички. Оказа­лось, однако, что тот и другой уже не дышат.

Вошла молодая женщина в белом халате и зажгла керо­синовый фонарь.

— Сестрица, где я? Спичек бы мне, — обратился лежа к ней, не имея сил подняться.

— Еще один живой! — воскликнула она и убежала.

И тут же вернулась с двумя красноармейцами и носилка­ми.

А затем в палате-землянке, ярко освещенной от полевого мотоэлектрогенератора, сначала влили мне кровь, затем под наркозом сделали операцию. Когда в палате для раненых, подготовленных к эвакуации, пришел в себя после наркоза, подошел врач, улыбнулся и спросил:

— Как гипс?

Тут я увидел, что вся правая нога — в гипсе до паха.

— Стопа правой ноги, доктор, плохо слышит, как в чулке, но ее сильно печет, наверное, от гипса, — ответил я.

— Вы нуждаетесь в сложной операции. Кость правого бед­ра на две трети толщины раздроблена, надо удалить металли­ческие и костные осколки и все то, что они занесли. Главная же беда в том, что, видимо, перебит седалищный нерв. Я очи­стил рану от кусков ткани и ваты брюк, наложил гипс и пре­дельно подтянул им стопу вверх. Основная операция — в тыло­вом госпитале. Следите и требуйте, чтобы гипсом стопу пре­дельно подтягивали вверх. При таких ранениях стопа отвисает вниз, образуется так называемая «конская стопа». Она ограни­чивает движение, ее высоко поднимают и бросают вперед. Приходилось ли вам это видеть?

— Да, был в техникуме, где я учился, один студент с такой ногой.

— И как?

— Инвалид!

— Вот именно. А если у вас образуется верхняя контракту­ра, то будете довольно сносно передвигаться, даже бегать. Поверьте мне, как нейрохирургу. А к боли теперь уж надо привыкать.

— Спасибо, доктор, буду следовать вашему совету. Оказалось, что встреча с этим человеком была для меня счастьем. Немало лет я помнил фамилию этого военного вра­ча, но все же забыл. Разве только спасибо он заслужил от меня за свой бесценный совет! Благодаря ему я остался в воинском строю на многие годы. С этим ранением прошел еще через две операции и каждый раз перед ними просил подтягивать гип­сом стопу, а затем, отойдя от наркоза, придирчиво проверял.

Лечился в специализированном нейрохирургическом гос­питале, развернутом на базе института усовершенствования врачей в Казани, где раненые были под наблюдением извест­ных тогда нейрохирургов профессоров Гусынина и Русецкого. Когда был снят гипс, профессор Гусынин сам восхитился со­стоянием моей стопы, а также свободной походкой и сказал:

— С подобными ранениями всех можно делать такими, как вы. Беда в том, что к нам они попадают тогда, когда ахиллово сухожилие сократилось, стопу оттянуло и уже ничего сделать нельзя.

А сколько было доброй зависти у воинов, имевших такие же ранения, но получивших «конскую стопу»! В ходе после­дующей многолетней службы немногие знали, что моя правая нога ниже колена не действует и лишена чувствительности.

И все-таки, от лечащего врача до начальника госпиталя, на мой вопрос, буду ли выписан в строй, давали один ответ: исключено. А это значило, что вместо фронта — служба в тылу, а после войны — отставка, что никак не устраивало меня.

Поправляясь, искал выход. Тут стали отправлять очеред­ную группу выздоравливающих в госпиталь на реке Каме, где до войны функционировал санаторий «Ижминвод». Попросил­ся и я. Расчет был на то, что новые врачи не будут разбираться с тяжестью и тонкостями ранения 28-летнего человека, сво­бодно двигающегося и бегающего; появится шанс возвратить­ся в строй.

Так и произошло. Вскоре после прибытия подобрал двух молодых выздоравливающих, немного знакомых с партерной гимнастикой. В течение двух недель мы отработали до десятка групповых комбинаций и выступили на вечере самодеятель­ности. Начальник госпиталя была в восторге:

— Ай да орлы! Молодцы! Думаю, и в бою вы так будете выглядеть.

— Да, вы украсили своим выступлением наш вечер, — с по­хвалой говорил заместитель по политической части.

После этого уже не стоило большого труда при выписке получить справку с заключением: «Годен к строевой службе».

Пришлось пробыть в госпиталях более семи месяцев, в течение которых положение на фронтах решительно измени­лось в нашу пользу, что радовало всех. Уже остались позади крупнейшие сражения под Курском и широкое наступление к Днепру, его форсирование во многих местах. Неучастие в них, хотя и вынужденное, угнетало.

С другой стороны, в течение этих госпитальных месяцев свежо чувствовались боевые события под Старой Руссой. Пе­реписываясь с командирами штаба, в частности, с майором И. Г. Кириллиным, знал обстановку в полку…

Иван Николаевич Ершов стал полковником, в том же, 1943-м году, был тяжело ранен, а с начала 1944-го года ко­мандовал гвардейской танковой бригадой. В феврале 1945-го года по состоянию здоровья и его просьбе был назначен на­чальником военной кафедры Нижнетагильского индустриаль­ного института. В 1947-м году был уволен в отставку по бо­лезни.

Глава третья. В Северной Таврии

Крушение «Восточного вала»

В один из последних сентябрьских дней 1943 года, полу­чив назначение на должность начальника штаба механизиро­ванной бригады на Южный фронт, я в радостном возбуждении покинул изрядно надоевшее помещение управления бронетан­ковых и механизированных войск Красной Армии. Превраще­ние мечты о возвращении на фронт в явь притупило боль за потерянные в госпитале месяцы. Облегчилась и тяжесть от многодневного ожидания в коридоре управления вызова к хамоватому подполковнику, день ото дня не решавшему во­просы назначения все увеличивавшегося числа офицеров.

— Ты, майор, мало побыл на курорте, совсем мало! — изде­вательски выговаривал он, когда, наконец, приняв, он даже не пригласил сесть. — Семь месяцев в госпитале с переломом бедра вместо максимум двух? Не торопился воевать!

Видя, что я посуровел, напрягся, он резко сказал:

— Будешь воевать на прежней должности. Понял?

— Готов воевать на любой должности, только поскорее на фронт! — решительно ответил я.

— Не злись, а то пошлю и на батальон. Завтра в девять — ко мне!

Но на следующий день вместо девяти часов он прибыл в одиннадцать с половиной и представил меня полковнику, ока­завшемуся заместителем начальника управления. После не­скольких вопросов, касавшихся моего участия в боях, полков­ник спросил:

— Почему затянулось лечение?

— Главное в моем ранении — порыв двух нервов и раздроб­ление бедренной кости. Когда сняли гипс, и я, было бросил, уже костыли, обнаружился свищ вследствие остеомиелита кости. Третья операция, вновь гипс и постель еще на 40 дней.

Осуждающе посмотрев на подполковника, полковник сказал:

— Вы — готовый командир танкового полка, но больше пользы принесете, воюя в мехвойсках, скажем, начальником штаба механизированной бригады. Школу общевойскового боя прошли, есть и теоритическая подготовка, а мехбригада — соединение общевойсковое.

И кратко обрисовав организационную структуру мехкор­пуса и мехбригады, он спросил:

— Убедил ли я вас?

Пришлось задуматься. Быть командиром полка — дело са­мостоятельное. Но горький опыт говорил: на деле, в бою — никакой самостоятельности, все зависит от командиров стрел­ковых дивизий и полков. В мехбригаде же воедино соединены танки, мотопехота, артиллерия. Мечта!

И я согласился.

А 3 октября завершился долгий путь через Ростов-на-Дону и Донбасс в 4-й гвардейский Сталинградский механизи­рованный корпус, в 13-й гвардейской механизированной бри­гаде которого мне надлежало служить. На командном пункте, находившемся в степи западнее Большого Токмака, к коман­диру корпуса меня сопроводил начальник строевого отдела.

У входа в блиндаж на складном стуле сидел генерал-лейтенант танковых войск. Это был Трофим Иванович Танасчишин, мужчина среднего роста, плотного телосложения, примерно сорока лет, с острым и строгим взглядом темных глаз, говоривший кратко и отрывисто.

Заслушав мое представление, он стал задавать вопросы.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— При каких обстоятельствах были ранены?

— Во время атаки.

— Образование?

— Техникум, танковое училище и командный факультет академии механизации и моторизации. Смерив меня недоверчивым взглядом и смотря то на ме­ня, то на майора Ткачука, переспросил:

— Академия? Когда же успели!

После ответа, завершая разговор, генерал сказал:

— Ну что же, молодо, но не зелено. В бригаде академиков нет, да и во всем корпусе не густо. За дело!

И, встав со стула, он твердо пожал мне руку.

Примерно то же повторилось у начальника штаба корпу­са генерал-майора танковых войск Владимира Ивановича Жданова, но завершилось для меня горестно.

— Танковый бой вы, надеюсь, знаете. Мехбригада же ве­дет общевойсковой бой, поэтому тотчас же теоретически и практически изучайте его с самых азов, — потребовал началь­ник штаба.

— Постараюсь, товарищ генерал. Понимаю, что бой мехбригады в сравнении с боем танковой бригады, а тем более стрелковых полка и дивизии, имеет свои особенности…

— Постойте, постойте! Где вы постигали бой этих пехот­ных структур?

— На Северо-Западном фронте, под Старой Руссой.

Жданов громко засмеялся, и его подобострастно поддер­жали работавшие на карте два офицера.

(Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1943 года командный и начальствующий состав Красной Армии в воинских званиях от младшего лейтенанта до полковника был наименован офицерами).

Резко оборвав смех, Жданов безапелляционно и с расстановкой продолжил.

— Сидя в окопах среди лесов и болот, никакому бою не научиться. Бригаду надо осваивать не с должности начальника штаба, а пониже. В Москве это не учитывают.

И дав понять кивком головы, что прием окончен, он сухо пожелал удачи.

При выходе из блиндажа я казнил себя за то, что вместо короткого «Есть!» пустился в рассуждение, вызвавшее отрица­тельную реакцию начальника штаба.

А сопровождавший начстройотдела сказал:

— Кто не умеет воевать и прячется от пуль и разрывов, у нас в корпусе не задерживается. Учитесь у Танасчишина и Жданова — таланты!

— А у других, к примеру, у комбрига, учиться можно? — не без умысла спросил я.

— У Афанасьева? — И, махнув рукой, добавил: — Не тот ха­рактер! Да и не наша школа.

Один прием ободрил, другой — удручил и удивил. В самом деле, полковник в Москве, прежде чем принять решение о назначении, разобрался с моим опытом, а начальник штаба корпуса без изучения решил для себя, что знания общевойско­вого боя у новичка не могут быть сколько-нибудь существен­ными. Не сложно было понять позицию генерала: раз человек не воевал в этом корпусе, отличающемся высоким мастерст­вом, то и знания и умение его не те, что надо. Вместе с тем этот эпизод вызвал стремление к безотлагательному освоению боя мехбригады.

У корпуса была короткая, но славная боевая история. Сформированный весной 1942 года как 13-й танковый корпус, он прошел пекло ожесточенных оборонительных боев на ста­линградском направлении. В ноябре в его состав были вклю­чены три механизированные бригады, и в новом составе он принял участие в окружении группировки фашистских войск. После отражения попыток противник деблокировать окру­женные войска он освобождал Ростовскую область, Донбасс и вышел к реке Молочной. За стойкость и массовый героизм его воинов 9 января 1943 года ему были присвоены почетные на­именования «гвардейский» и «Сталинградский», одновременно он был преобразован в механизированный. Гвардейскими ста­ли и входившие в его состав три механизированные бригады, их танковые полки и отдельные корпусные части. Позже в его состав была включена гвардейская танковая бригада.

Кроме четырех бригад, корпус имел два полка самоход-но-артиллерийских установок, минометный и зенитно-артиллерийский полки и дивизион реактивной артиллерии. К сожалению, корпус не имел гаубичной артиллерии.

(Самоходно-артиллерийская установка (САУ) отличается от танка отсутствием вращающейся башни. Горизонтальная наводка орудия в ограниченных пределах обеспечивается поворотной маской).

В целом же это было мощное соединение, отличавшееся подвижностью, маневренностью и значительной ударной си­лой. Существенно не уступая танковому корпусу по количест­ву танков и САУ (221 против 236), он превосходил его по мо­топехоте — в два раза, по бригадной артиллерии и минометам — в три раза.

Тепло встретил меня командир бригады полковник Афа­насьев. 47-летний Кирилл Антонович имел опыт гражданской и Великой Отечественной войн, до бригады командовал стрелковым полком. Среднего роста, с открытым приветли­вым лицом, тронутым уже морщинами, с сединой на висках, он подкупал простотой обращения и умением слушать собе­седников.

— Наконец-то вы прибыли, ведь уже дней пять знаем вашу фамилию, — крепко сжав руку и приглашая к разговору, при­сутствовавшего при этом начальника политотдела, проговорил он. И после паузы продолжил: — Рад, что в бригаде появился образованный танкист. Буду рассчитывать на вашу помощь, поскольку я не танкист.

Пригласив сесть, спросил:

— Как вас приняли в корпусе, на что нацелили? Искренность комбрига настроила на откровенность.

— Командир корпуса — хорошо, а вот начальник штаба… Проявил какое-то недоверие насчет опыта и знаний, хотя еще меня не знает. В итоге осталось что-то гнетущее.

Переглянувшись с начальником политотдела, полковник проговорил:

— Спесь. Со мной полтора месяца тому назад было то же самое. Да и сейчас…

Он остановился на полуслове, согнал с лица появившую­ся, было, тень и продолжал:

— У нас в службе полное согласие. Вот только бригада, как и весь корпус, не свое дело делает: то ее бросают рвать крепкую оборону, то заставляют обороняться на первой поло­се.

После перехода в штабную землянку попросил замести­теля командира бригады по политической части — начальника политотдела майора Яцкова рассказать о бригаде, что он лю­безно сделал.

Бригада была в мае-июне 1942 года сформирована как 17-я мотострелковая, летом участвовала в боях на Западном фронте, а в сентябре преобразована в механизированную с включением в ее состав 44-го танкового полка. С 1 ноября 1942 года она вошла в состав 13-го танкового корпуса, став­шего позже, как было указано выше, механизированным, и наряду со всеми другими бригадами разделила славные побе­ды и горькие неудачи, пройдя тот же путь, что и корпус.

За умелые действия и героизм воинов в Сталинградской битве бригада и ее танковый полк получили почетное наиме­нование гвардейских и, соответственно, новые номера — 13-я и 38-й.

Наряду с отдельным танковым полком, в бригаду входи­ли три мотострелковых батальона, каждый из семи рот и бата­рей, артиллерийский дивизион, минометный батальон, от­дельная рота автоматчиков, пять рот боевого и две роты мате­риально-технического обеспечения. Перечисляю организаци­онную структуру для того, чтобы было понятно все после­дующее изложение. В ее боевом и численном составе было: 3651 человек личного состава, 39 танков, в том числе семь легких, пушек 76 и 45-мм — 24, минометов 120 и 82-мм — 30, автотягачей и автомашин разных — более трехсот.

Словом, в бригаде были воедино и удачно соединены ударные и огневые средства и высокоманевренная пехота. Однако она имела слабые средства ПВО и ограниченный за­пас боеприпасов. Будучи сильной по штату, она, как увидим дальше, в своем штатном составе выступала крайне редко.

Радуясь, что попал в гвардию, в то же время понимал, что это почетное звание завоевано воинским мастерством, отвагой и кровью других воинов; мне же предстоит еще на поле брани завоевать право называться гвардейцем.

В то время бригада уже третьи сутки занимала оборону во втором эшелоне корпуса на рубеже загон, высота 99,5, в четырех километрах западнее Молочанска, по­этому, прежде всего, изучил ее позицию и состояние частей и подразделений. К великому огорчению из-за больших потерь, понесенных в Донбасской операции и в последнем наступле­нии, укомплектованность ее людьми и основными видами вооружения не превышала 50—60%, а по автомобилям и 35-ти. Иначе говоря, имелось не более половины той мощи, которая была заложена в штате.

К обороне корпус перешел после наступления. По доку­ментам и рассказам офицеров штаба уяснил, что с конца сен­тября войска Южного фронта начали новую наступательную операцию с целью разгрома группировки гитлеровцев, оборо­нявших рубеж реки Молочной. При этом на направлении главного удара Высокое Веселое, они за четыре дня лишь вклинились в оборону на 2—4 км, но не прорвали ее.

В сложившейся обстановке корпус вместо развития успе­ха, к чему он готовился, и что соответствовало его предназна­чению и опыту, был включен в состав 2-й гвардейской армии, и 30-го сентября, совместно со стрелковыми дивизиями, без существенной подготовки, наспех пытался прорвать оборону на участке Октоберфельд, Трудолюбимовка, но без успеха.

— В чем выражалась эта попытка совместного прорыва? — спросил я майора Николая Ивановича Харина, заместителя начальника штаба по оперативной работе, кстати, единствен­ного в штабе танкиста.

— Бригады атаковали «перекатом» через стрелковые пол­ки, а последние должны были наступать непосредственно за нашими танками, вместе с нашей мотопехотой.

— Как бы «внакладку»? Значит, боевые порядки перепута­лись?

— Этого не случилось только потому, что из-за сильного огня пехота за бригадой не пошла, осталась в своих окопах. Иначе перепутывание боевых порядков произошло бы, управ­ление могло бы нарушиться, и при сильной фашистской контратаке могла возникнуть паника.

Бригаде, корпусу в целом пришлось в течение после­дующих двадцати дней участвовать еще в трех подобных по­пытках прорыва обороны по западному берегу реки Молоч­ной, то есть действовать в общей сложности почти месяц в несвойственной ей роли.

Очередная попытка была предпринята 10 октября. Тогда главный удар 2-я гвардейская армия наносила в прежнем на­правлении. В голосе командира корпуса, ставившего боевые задачи командованию бригад, чувствовалась приподнятость:

— Корпус вместе с 5-м гвардейским кавкорпусом включен в состав конно-механизированной группы (КМГ) и после про­рыва дивизиями 13-го и 1-го гвардейских стрелковых корпу­сов главной полосы обороны на глубину 6—8 км входит в про­рыв и развивает успех в направлении Радостное, Новобогдановка. Его поддерживает легкая артбригада и штурмовой авиаполк. Следовательно, мы избавлены от прорыва обороны.

Это сообщение вызвало радостное оживление среди при­сутствовавших, осветившее улыбкой и лицо генерала Танасчишина, как мне сказали, нечастой.

Наша 13-я гвардейская мехбригада должна была войти в прорыв на левом фланге корпуса, развить успех 151-й стрел­ковой дивизии в направлении Трудолюбимовка, Карлсруэ,

Привольноe, имея соседями: справа — 14-ю гвардейскую мехбригаду, а слева — 3-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Говорил комкор не торопясь, подчеркивая наиболее важ­ные места замедлением речи, и настолько четко, что понять что-либо двояко было невозможно. Впервые на войне я слы­шал такую грамотную и предельно четкую постановку боевых задач.

Как позже узнал, Трофим Иванович начал службу в Красной Армии с момента ее создания, в возрасте пятнадцати лет. Активно участвовал в гражданской войне, а в Великую Отечественную вступил в должности командира танковой бригады. Он приобрел разносторонний командирский опыт и глубокие оперативно-тактические знания.

Для меня ввод в прорыв и действия в глубине обороны противника были делом новым, поэтому в смысл указаний комкора тщательно вдумывался и записывал.

Начальник штаба корпуса дал начальникам штабов бри­гад указания по боевому обеспечению и управлению.

— Старых промахов не повторять: радиостанции РСБ и РБМ в сетях штаба корпуса всегда иметь рядом и при вызове мною или начоперотдела подскакивать пулей; перемещать вперед командные пункты за первыми эшелонами бригад.

Владимир Иванович вступил в Красную Армию добро­вольно, восемнадцатилетним юношей в 1920 году и успел принять участие в боях гражданской войны. Заочно окончил Военную академию имени Фрунзе и шестимесячный курс академии Генштаба в 1942 году. Как танкист прошел лишь краткосрочные бронетанковые курсы, но опытом службы в танковых войсках обладал десятилетним. Несмотря на отсут­ствие фундаментальной военной подготовки, в военно-техническом отношении он был подкован достаточно хорошо. В действующей армии находился с мая 1942 года.

Я ждал, что начальник штаба корпуса на основе общих указаний комкора остановится на деталях взаимодействия, однако этого не услышал. Другие начальники штабов вопросов не задали, а я, как новичок, счел делать это преждевре­менным. Необходимые разъяснения решил получить в опера­тивном отделе штаба и у корпусных артиллеристов.

Сначала обратился к начальнику оперативного отдела подполковнику Дмитрию Яковлевичу Баштану.

— В системе централизованной в масштабе 1-го гвардей­ского стрелкового корпуса артиллерийской поддержки ввода в прорыв, каков состав артиллерии, поддерживающей нашу бри­гаду?

— Почему вы лезете с вопросом, который относится к ко­мандованию артиллерией? — вопросом на вопрос ответил Баш­тан.

— Потому, что это относится к общевойсковому решению, принимаемому комкором.

— Не умничай, иди к артиллеристам! — резко оборвал он меня.

В свою очередь, не счел нужным разобраться командую­щий артиллерией корпуса майор Симон Юдович Махлин.

— А вы что, не слушали комкора? — изучающе и с чувством превосходства ответил он.

— Слушал, но комбрига интересует не вообще поддержка, а какие части поддерживают бригаду для того, чтобы органи­зовать с ними взаимодействие.

— Зачем вам это? Ваши заявки на огонь, передаваемые нам, выполняются централизованно. А если у стрелковой ди­визии еще что-то выпросите, то тем лучше.

При последующей встрече с командованием 151-й стрел­ковой дивизии мы получили согласие лишь на то, что в период ввода в прорыв на КП нашей бригады будет следовать коман­дир смешанного дивизиона артполка дивизии и выполнять ограниченное количество огневых задач по нашим заявкам.

Было обидно встретить здесь, как ив 11-й армии, сверх­централизованное управление артиллерией, без выделения ее на поддержку бригадам, пренебрежение к организации взаи­модействия с ней.