Бесплатный фрагмент - Дневник благодарности

Глава 1. Горечь и пепел

— Ну как вы себя чувствуете? — Дмитрий Иванович натянуто улыбается, присаживаясь на стул у моей кровати.

— Норм, — я даже не думаю улыбаться ему в ответ. Все равно его улыбка дежурная.

Он мнется, теребит воротник рубашки в клеточку, поправляет очки. Странно, вроде бы психолог и должен бы знать, как говорить с такими, как я. Но нет, ему некомфортно, и я это чувствую. Его замешательство будоражит странный азарт. Я не собираюсь облегчать ему задачу, все же разговоры с ним одно из немногих доступных мне сейчас развлечений.

— Что говорит ваш врач?

— Ничего, — вот начерта спрашивать, если он сам прекрасно может поговорить с моим врачом? Или это такой способ заставить меня говорить о том, что произошло? Глупо. Я не стану с ним ни о чем говорить.

— Климентий…

— Клим. Не зовите меня полным именем.

— Клим, я тут подумал, — его голос немного смягчается, но проскальзывающие нотки жалости бесят еще больше. — Знаете, раз вы не хотите говорить со мной… Нет, если вы захотите, я с радостью вас выслушаю, но все же… Для вас очень важно осознать, что произошло с вами, не избегать проблемы. Это поможет вам быстрее прийти в себя. Так вот, я подумал… Вы когда-нибудь вели дневник?

— Дневник? — я презрительно приподнимаю бровь. — Я что, девчонка?

— Ну почему девчонка? — он поправляет очки. — Дневник вовсе не обязательно девочки ведут. Я хочу сказать, вы могли бы записывать то, что с вами происходит, свои мысли, чувства. Я думаю, вам бы это помогло. Ну раз вы не хотите говорить со мной…

— Меня руки еще толком не слушаются.

— Вот. Вам как раз надо разрабатывать их, чтобы мышцы постепенно пришли в норму. Я переговорил с Петром Сергеевичем…

— Так вы с ним все-таки говорили.

— Ну, да. Говорил. И он сказал, что первичный шок спинного мозга проходит, и что вам очень важно сейчас восстанавливать двигательные способности.

— У меня голова болит.

— Голова пройдет, это ведь временное, к тому же вам дают обезболивающие.

— У меня нет ни тетрадки, ни ручки.

— Я все принес, — Дмитрий улыбается и достает из сумки толстый блокнот и несколько гелевых ручек с черной пастой.

— Дурацкая идея. О чем мне писать? О том, как мне памперсы меняют?

— Ну если хотите… Это не так важно, главное, пишите о том, что думаете. И… если вдруг вы захотите, есть одна практика, она помогает людям в депрессивном состоянии…

— У меня нет депрессии.

Дмитрий вздыхает. Он, видимо, уверен, что депрессия у меня просто обязана быть, и в обратном мне его не переубедить. А мне не грустно. Я просто зол. Очень зол на всё и всех. На эту чертову больницу, на этого идиота-психолога, который полощет мне мозг чуть ли не каждый день.

— Хорошо, если даже нет. Но все же постарайтесь находить что-то хорошее каждый день. Я бы советовал вам писать хотя бы пару строк о том, за что вы благодарны…

— Благодарен?! Вы что, с ума сошли?! Какая к черту благодарность?! Вы точно психолог? Или диплом в интернете купили?

— Кхем, — Дмитрий снова теребит очки.

Бесит. Придурок и мямля. Благодарность, чтоб его…

— Вы все же попробуйте, — говорит он и как можно быстрее уходит, оставив блокнот и ручки на прикроватной тумбе.

Я бросаю взгляд на блокнот — плотная бежевая обложка, немного потрепанная. Наверное, эта тетрадка лежала у него где-то в закромах еще с советских времен. Еще бы! Этот придурок не раскошелился бы на новую, и так все рубашки поношенные и очки эти дебильные с толстыми стеклами, такие еще моя бабушка носила. Я беру блокнот в руки, пролистываю пару страниц — желтоватая бумага, нет ни клеток, ни линейки, просто чистые листы, зато плотные, а с обратной стороны действительно стоит цена в 12 копеек. Я бросаю его обратно на тумбу, но рука дергается, и ручки летят на пол.

— Придурок… — шепчу я и беру пульт от маленького телевизора, что висит напротив моей постели. Щелкаю кнопки, пока не натыкаюсь на что-то более-менее сносное (передачу о животных), прикрываю глаза и не замечаю, как проваливаюсь в сон.

Меня будит санитарка.

— Обед, Дорохов, просыпайся, — какой же у нее резкий голос, будто сверло в голову вгоняют.

На тележке в тарелках суп — мутная вода, в которой плавают разваренные макароны и морковка; еще есть каша и салат из свеклы. Ненавижу свеклу, ее сладковатый, тошнотный запах. Санитарка уже берет в руки ложку, чтобы начать меня кормить — резкими, быстрыми движениями, так что я буду еле успевать глотать. Я отрицательно мотаю головой.

— Не надо, я сам. Мне руки надо тренировать.

— Ну как знаешь. Только попробуй мне что-то пролить на постель! — она поджимает губы, составляет тарелки на тумбу, одну из тарелок ставит прямо на блокнот и уходит.

Противная женщина, сухое морщинистое лицо, руки, будто железные, — грубые и твердые. Когда она меняет мне памперсы, крутит мной как ей вздумается и постоянно ворчит, что я даже не пытаюсь помочь. Как будто это не ее работа?!

Я кое-как дотягиваюсь до тарелки с супом. Ненавижу эту дрянь, но если не съем, ведьма опять будет ворчать. Тарелка кажется непомерно тяжелой, дрожит в моей руке, я кое-как с трудом ставлю ее себе на грудь. Суп проливается. Черт.

Преодолевая тошноту, я добираюсь и до мерзкого салата из свеклы. И когда поднимаю тарелку с дневника вижу, что от свекольного сока, в котором она была испачкана снизу, на обложке остался ровный сиреневый круг. Странно, но это меня отчего-то веселит.

Когда санитарка возвращается, чтобы забрать посуду, я старательно прикрываю пятна от супа на одеяле. Она не замечает и грозится вернуться через полчаса, чтобы поменять памперс. И чтобы я не дрых.

Полчаса пролетают незаметно, я тупо втыкаю в мутноватый экран, где гепард гонится за газелью. Та петляет, большими прыжками преодолевает низкий кустарник, но гепард быстрее и в итоге нагоняет ее. Я равнодушно смотрю, как он вгрызается ей в шею. Идиотизм. Ну почему на подобных каналах показывают такое? Но другие каналы не лучше — новости, где дикторы часами перемалывают одну и ту же чушь, повторяя все по кругу целый день; спорт и то интереснее, но отчего-то смотреть на то, как какой-нибудь бегун легко, как та газель, вырывается вперед — мне тошно.

Когда санитарка возвращается, чтобы сменить осточертевший памперс, я стараюсь просто не думать о том, что сейчас происходит. О том, как меня, совершенно беспомощного, не чувствующего даже момента испражнения, — будут обтирать, безразлично вертеть мной…. Ненавижу беспомощность.

— Дорохов. Ну твою же…! — санитарка заметила пятна от супа на пододеяльнике. — Ну я же предлагала накормить! Не буду я тебе постельное менять. Вот лежи теперь, раз такой гордый!

Она продолжает еще что-то ворчать, а я просто смотрю в окно. Там, за неплотными шторами, — серая муть, только щетинятся голые ветки, дробя безликое небо на неровные осколки. Ненавижу. Все это.

Я здесь уже больше месяца: несколько дней без сознания после операции; пришел в себя в интенсивной, закованный в жуткий корсет; потом перевели в обычную палату. У меня были сильные головные боли и тошнота, так что я почти ничего не ел. Мой врач, Петр Сергеевич, — усатый дяденька за сорок, с лысиной, но довольно дружелюбный — сказал, что это из-за сотрясения мозга.

Я лежал пластом две с половиной недели, и если честно, несмотря на то, что мне говорили что это временно, я не особо верил. На тот момент самым противным было то, что из-за раны на голове меня побрили почти налысо и замотали бинтами, и когда волосы стали отрастать, голова ужасно чесалась, но я не мог даже пальцем пошевелить. Из-за этого я постоянно терся головой о подушку. Голова болела, повязки сбивались, а рана кровила. Одна из перевязывающих меня медсестер (тоже вечно всем недовольная тетка), постоянно ругалась из-за этого. Хорошо хоть вторая, — которая помоложе, поняла, что у меня все ужасно чешется, и при перевязке тратила минут пять, для того чтобы почесать.

Но потом странное противное оцепенение стало проходить, и руки стали двигаться. Я стал ощущать в полной мере спину, плечи, живот, только вот теперь кошмаром стал корсет, под которым все тоже постоянно чесалось и ныло. Но и этот кошмар прошел, через неделю его сняли. Расслабившиеся за это время мышцы ныли при каждой попытке перевернуться или хоть как-то приподняться, я трясся словно в припадке, пытаясь просто поправить подушку. Но пару дней назад это тоже стало приходить в норму. Мой врач не перестает удивляться, как быстро я иду на поправку и повторять, как хорошо быть молодым. Только вот ноги по-прежнему, как два бесполезных деревянных полена — я не чувствую ничего, словно у меня отсутствует тело ниже пояса. Отвратительно, особенно если учесть, что иногда мне кажется, что болят колени, или чешется пятка, или какие-то неприятные покалывания в бедрах. Но Петр Сергеевич говорит, что и это хороший знак. Да у него все хороший знак! Оптимист долбаный. Только вот он никак не может мне точно сказать — буду я ходить или нет. Говорит, что нужно время, что надо провести еще какие-то анализы и тесты… Бред это все! Сказал бы сразу, что я больше не буду ходить! Нахрена все эти увиливания? Можно подумать, что я разноюсь как девчонка. Какая разница, в конце концов, с ногами я или без, буду ходить или нет… То что случилось, уже не исправить.

Я остался один. Абсолютно. Совершенно. Один.

***

Я чувствую себя мухой, попавшей в липкий сироп. Каждый мой день в больнице — словно снят под копирку. Перевязки, кормежка, обтирания, лекарства, залипание в телевизор. Если повезет и дежурит Света (та самая добрая медсестра), то она поболтает со мной, когда есть время, а так каждый день ко мне только Дмитрий Иванович и таскается. Я уже сто раз говорил, что мне психолог не нужен, я не псих, все со мной в порядке, но в ответ: «Так положено. Учитывая вашу ситуацию». В том то и дело, что «положено». На самом деле, — ему на меня глубоко плевать, я уверен.

***

— Ну что, Клим, ты уже делал записи, как я просил?

— Нет. Не делал.

Дмитрий Иванович едва заметно хмурится, разглядывая испачканную обложку.

— Это не я, — зачем-то оправдываюсь. — Санитарка туда тарелку поставила.

— Ну-у… Даже интересно получилось? — очкастый заискивающе улыбается. — Напиши туда что-нибудь, ладно?

— А вы что, читать будете?

— Ну разве что вначале, просто посмотрю. Не переживай, ты потом втянешься.

Кретин. Если это дневник, и по идее я должен писать то, что не хочу говорить ему, какого я должен показывать свои записи? Втянусь? Да ни в жизнь!

Но вечером, после адски скучного дня, когда телевизор надоедает до тошноты, я все же беру блокнот. Просто, чтобы завтра занудство не слушать. Руки дрожат и мой почерк, и до того не слишком аккуратный, просто ужасен.

«Бла-бла-бла. Задолбало. Какого черта я вообще это пишу? Что вообще надо писать в дневнике? Сегодня — проснулся, умылся, нет — умыли, переодели. Хорошо хоть поел сам, потом втыкал в телевизор. Как-то так? Дурацкая идея. Де-би-льна-я. Тупая. Я не хочу писать дневник. Дневник благодарности тем более! Блягодарности, б..дь!»

На этих словах меня вдруг посещает гениальная идея, и я старательно, ну как получается, вывожу в сиреневом свекольном круге название — «Дневник блЯгодарности.» Букву «Я» особенно ярко подвожу несколько раз. Интересно, какое будет лицо у психа, когда он это увидит?

А внутри дописываю еще пару слов:

«Не за что мне благодарить этот мир. Мир — хуйня. Хуевый мир. Пошел он… Вот как-то так.»

Пока я думаю о том, как завтра очкастый будет читать все это, мне становится весело, и я даже на время забываю и о головной боли, и паршивой еде.

***

— Ну что, как мы себя чувствуем? — слишком бодрый Петр Сергеевич заглядывает ко мне в палату с самого утра.

— Так себе.

— Как голова? Еще тошнит?

— От этой еды кого угодно стошнит, — ворчу я.

Как ни странно, доктора мои слова только смешат.

— Ну что я могу сказать, Дорохов. Посмотрел я твои снимки, посоветовался, думаю, — все будет хорошо. Судя по осмотрам, чувствительность медленно, но возвращается. Ты ведь уже лучше ощущаешь поясницу и таз? И когда… Когда в туалет хочешь, тоже уже чувствуешь? — Я морщусь. Теперь памперсы стали еще куда более противными, раньше хотя бы не чувствовал всего, что там происходит.

— Ну вот, — тем временем улыбается добрый доктор. — Есть большие шансы, что ты будешь ходить. Но не сразу, конечно. Потребуется реабилитация, и ее, кстати, лучше как можно раньше начать. Пока ты у нас — с тобой будут заниматься, а когда домой поедешь, надо будет в какой-то центр, я могу посоветовать, ну или на дом кого-то приглашать. Это все деньги, конечно, но…

— А когда я домой поеду?

— Ну, думаю, еще недельку точно тут будешь. Так ты рад?

— Рад, — не слишком весело отзываюсь я.

— Выше нос, Климентий, — меня аж передергивает. — Вы, молодые, быстро на поправку идете. Думаю, при регулярных занятиях месяца три…

— Три?!

— А ты что думал? Да это еще довольно быстро, я тебе скажу. Люди годами из такого состояния могут выходить.

— Прекрасно, — я даже не пытаюсь скрыть сарказм. Три месяца. — Еще три месяца быть зависимым от кого-то. Да я чокнусь!

— Ну, ты не грусти. Постепенно функции будут восстанавливаться. Пока на колясочке, потом на костыли перейдешь, а потом, глядишь, — бегать будешь. А по поводу зависимости, тебе как раз очень важно пытаться все делать самому, ну по возможности. Это очень даже хорошо, что ты не хочешь ни от кого зависеть. Бывает, знаешь, люди сразу расслабляются или руки опускают — то не могу, се не могу. Это все только тормозит восстановление. А у тебя настрой боевой, так что прорвемся.

Он хлопает меня по плечу и уже на выходе говорит:

— Кстати, тут такое дело, тебе, конечно, одиночную, кхм, палату, кхм, оплатили, но… Не против соседа? У нас некуда просто… Думаю, он долго не задержится.

— Не против, — я безразлично пожимаю плечами. — Мне тут и так скучно, хоть поболтаю с кем.

— Эм, ну, он не особо разговорчивый. Ну ладно, хорошо, спасибо, — чуть смущенно говорит доктор и наконец уходит.

Одиночную. Так сказал, будто это камера в тюрьме. Хотя, это и есть тюрьма.

***

Перед обедом меня санитарка, ой, то есть санитар (?) Черт, как говорят, когда мужчина? В общем, меня усаживают в каталку, чтобы отвезти на другой этаж, где меня ждет массаж и еще какие-то процедуры.

По сути, мне и не больно-то. Ноги ничего не чувствуют, поясница и таз ноют, зато очень приятно разминают спину, шею и руки. А когда мы возвращаемся, оказывается, что в палате, где я обитаю, затеяли уборку и дезинфекцию. Обычно меня вывозили во второй половине дня, но сегодня начали раньше, пока меня не было. Может из-за соседа?

Санитар оставляет меня посреди коридора. Я разглядываю стену, провожу по ней пальцами, и на подушечках остается белесый след. В коридоре пусто — скорее всего, те, кто может ходить, ушли на обед в столовую, а те, кто не может — тихонько лежат в палатах. В конце коридора окно, подоконник плотно уставлен цветами в горшках, рядом с ним ветвистые подставки и на них тоже цветы. Будто от такого это место может показаться не таким мрачным. Особенно если учесть, что сразу рядом с окном туалет, и резкий запах дезинфицирующего средства доносит сквозняком аж досюда.

Мне холодно, очень хочется снова в постель. Я кое-как проворачиваю колеса тяжелой, древней каталки, хочу приоткрыть дверь в палату, чтобы понять, долго ли еще, но уже почти достигнув цели, замираю. Из-за двери доносятся голоса, я сразу узнаю санитарку с противным сверлящим голосом и другую женщину, кажется, это уборщица.

— … ну что за неблагодарный! Нет, ну ты бы видела с какой он рожей всегда на меня смотрит! — возмущается санитарка. — Будто ему весь мир обязан!

Она что, про меня? Занимательно…

— И не говори, Люд, такая молодежь сейчас невоспитанная…

— Да не в молодежи дело! У меня племянники, так нормальные, а этот же… И главное, ты бы видела, когда его сюда перевели, и к нему тот мужик в костюме приходил, — это они о Вадиме? — Ну тот, я тебе говорила, он нашему Сергеичу еще так строго, мол, мальчику нужна отдельная палата и всяческий уход. Тьфу! А то, что больных некуда девать, на это ему плевать! Так этот мне еще деньги совал, но я — не взяла! — с гордостью говорит ведьма. — Еще не хватало мне от таких деньги брать! Я тут уже семь лет работаю, за такие гроши мою-подтираю, а он мне свою пятисотку, как какой-то бомжихе сует!

— Ну и дура, — отвечает уборщица. — Взяла бы, ему не обломится. Все равно ведь на парня жалуешься.

— Ой, пацан вообще, — не слушая, что ей говорят продолжает ведьма. — Так я ж что хотела сказать, когда его сюда перевели, и этот расфуфыренный приходил, он ему сказал, что отец то его, царство ему небесное, скончался. А этот паршивец, хоть бы одну слезу проронил. Ничего! Представляешь? У него точно с психикой что-то не так, я тебе говорю. Не зря к нему Данил Иванович таскается каждый день! А от него уходит — будто его упырь покусал!

— Так ведь полагается, вот и ходит.

— Вот увидишь, его отсюда в психоневрологический заберут, как пить дать!

— Ой, да не мели ты, Людка! Он ведь еще ребенок, какой ему ПНИ?

Я чувствую, что сейчас взорвусь. Как они смеют обсуждать меня! Как они вообще… Да кто они такие?! Если бы я мог ходить, я, наверное, выбил бы эту чертову дверь с ноги, но я ничего не могу. В голове нарастает шум, пульс молотком стучит в висках, перед глазами плывут круги. Я не соображаю, что делаю, только понимаю, что усиленно кручу колеса. До боли в руках, только бы быстрее подальше отсюда. Кажется, я прищемил палец, но мне плевать. Я разгоняюсь насколько это возможно, а потом — грохот и боль в ребре. Коляска переворачивается, и я понимаю, что лежу на полу у стены, весь в земле и листьях. Видимо, я с разгона врезался в эти чертовы подставки с цветами. И очень болит голова, так, что я готов выть. На грохот из моей палаты выскакивают уборщица с санитаркой, и обе, размахивая руками, подлетают ко мне, орут что-то несвязное, что-то о том, что я паршивец и что я это специально. Потом приходит санитар, поднимает меня словно куклу, усаживает в коляску. А я смотрю на красные злые лица этих теток и мне становится смешно, и не сдерживаясь ржу, как сумасшедший.

— Ах ты гаденыш! Так и знала, что ты специально это сделал!

— Ну что тут у вас? — это на шум пришел Петр Сергеевич.

— Он цветы разбил! — орет санитарка, тыкая в меня пальцем.

— Так, Людмила, успокойтесь. Ну не справился с коляской, с кем не бывает? Зачем такой шум поднимать?

— Да вы не понимаете, Петр Сергеевич…

— Так, а ну хватит! Кирилл, отвези Дорохова в палату. Леночка, уберите тут все, а вы, Людмила, пойдемте-ка, я вам чаю налью, кажется, вы перевозбудились.

«Ненавижу это место! НЕ. НА. ВИ. ЖУ.

И нахера я опять пишу это? Опять то же самое. Опять приходил псих-олог. От него странно пахло. Такой затхлый запах, будто вещи в закрытом шкафу год пролежали. Мне кажется, он сам не знает, что такое благодарность. И сам этот мир ненавидит. И мне еще пытается что-то там доказать. Спрашивал, пишу ли я. Я сказал, что пишу, даже зачитал ему. Он, кажется, был не сильно доволен. Грустно и укоризненно смотрел на меня, и постоянно теребил очки. Гребанные очки! Спросил, как я себя чувствую. А как должен себя чувствовать человек в моем положении? Херово, блядь! А он сказал, что я много матерюсь. И поморщился. Да пошел он! Блядь, блядь, блядь. Вот. Сколько хочу, столько и буду материться! Пусть подавится!

И эти сучки пусть подавятся! Одно хорошо, их рожи были бесценны. И цветы эти гребаные — нахрен!

А, ну и самое крутое — для прикола сказал этому очкарику-психу, что мне объявили, что я больше не буду ходить. Он расстроился и ушел. Видимо, к лечащему ходил. Потом вернулся и сухо сказал, что с таким не шутят, и мне нужно быть осторожнее со словами, вдруг сбудутся. Придурок. До сих пор как вспомню — ржать хочется.

Соседа так и не подселили. Может завтра?»

***

Сегодня воскресенье. А это значит, что врача нет, из медсестер только одна, а еще это значит, что ко мне придут гости.

Вообще, ко мне мало кто ходит. Вадим, ну это понятно, он, видимо, решил, раз они с отцом были коллегами, то он просто обязан за мной приглядывать. И Сашка, моя соседка по подъезду. Мы в одной школе учились, только она на класс младше, несмотря на то, что мы с ней одногодки. Сейчас она учится в выпускном классе, собирается поступать туда же, где я учусь, на экономический. Я пытался ее отговорить, говорил, что это ужасно скучно, но она упертая. У нее куча дополнительных занятий, впереди экзамены, а ехать от нашего дома до больницы надо через весь город, так что приходит она ко мне только по выходным. Наверное, это единственный человек, которого я не против видеть, она хотя бы не достает вопросами, но и в ее глазах я то и дело вижу жалость, и потому рад, что приходит она редко.

— Клим? — Сашка чуть-чуть приоткрывает дверь, так что мне видно только ее веснушчатый нос.

— Я не сплю, — отзываюсь я.

Сашка проходит дальше, по ее смущенному лицу я понимаю, что сегодня она не одна.

— Климушка, — мама Сашки, тетя Ира, сносит ее плечом, устремляясь к моей кровати. На ее лице приторная улыбка, а в руках куча пакетов.

— Добрый день, Климентий, — а это уже заходит отец Сашки, дядя Миша. Тоже улыбается, но серьезно. Как у него это получается?

Сашка садится на свободную кровать, укладывая рядом увесистый рюкзак. Она и так не особо разговорчивая, а при родителях вообще ведет себя очень тихо, да и тетю Иру непросто перебить.

— Климушка, ну как ты? Тебя хорошо кормят? Совсем ты похудел… Я тут тебе принесла, котлетки, пюре, супчик, — тетя Ира достает из пакетов пластиковые судочки, садясь на стул.

Дядя Миша тем временем разглядывает палату, подходит к окну, проверяет батареи и одобрительно хмыкает; потом возвращается, осматривая телевизор, маленький холодильник, который я попросил выключить, так как он ужасно тарахтит, заглядывает в туалет.

— Недурно, — одобрительно кивает он. Они еще не были в этой палате, в первый раз они приходили, когда я еще был в интенсивной. — Молодец, Вадим.

— Ты кушай, кушай, — продолжает тетя Ира, доставая ложки и вилки.

— Мне много нельзя, у меня диета, — пытаюсь отказаться я, но энтузиазм этой женщины не сломить, так что мне приходится поковырять котлеты и съесть пару ложек, так не любимого мной, супа с вареным луком. Тетя Ира внимательно разглядывает меня.

— Ну как, что врачи говорят?

— Все нормально, надо время, конечно, чтобы восстановиться, но все будет хорошо, — отвечаю я.

— Ну слава Богу, — тетя Ира облегченно выдыхает, прижимая руку к груди, где под свитером, скорее всего, скрывается крестик. — А когда домой?

— Сказали через неделю примерно.

— Ну ты, это, если что, я могу забрать тебя, — откликается дядя Миша наконец присев рядом с Сашкой.

— Спасибо, но меня, наверное, Вадим заберет.

— Ох, хороший человек, Вадим. Какая это редкость, чтобы в такой ситуации… Видать, очень уважал он твоего отца, царство ему небесное, — тетя Ира крестится, дядя Миша немного морщится. — Так помогать, так помогать, и ведь у него своя семья, жена беременная. Божий человек.

Я утыкаюсь в тарелку и только киваю.

— А какие он похороны организовал! Столько людей пришло, все столько хорошего говорили. И гроб такой красивый и место. А отпевали как! Такой священник хороший, я посоветовала. Ах, жаль, Климушка, что тебя там не было. Ну ничего, как оклемаешься, съездишь на могилку-то. Ты ешь, ешь, — говорит она, замечая, что я больше ковыряю, чем ем. — Жаль твоего папу, конечно, еще такой молодой… Такой хороший человек был, я как вспомню, как он нам помог, когда у Мишани проблемы с работой были… Ну ничего, таким людям место в Царстве Божием берегут. Господь о нем позаботится, Климушка. Ты, главное, молись. Я тоже буду, я и панихиду на девятый день заказала, и сорокоуст. У нас такой священник хороший…

— Ир, — дядя Миша пытается ее прервать.

— А на сорок дней, я думаю, все соберемся, и Вадим с семьей, и тетя твоя…

— Тетя? — я, до этого старательно пытавшийся не вслушиваться, поднимаю голову.

— Ну да. А ты что же, не знаешь? — тетя Ира делает большие глаза.

— Их ведь Вадим тоже пригласил, на похороны-то. Танечка с девочками приехала, а муж-то ее не смог. А они еще не приходили? Ну ничего, придут еще. Танечка не оправилась еще, наверное. Она так расстроилась, так плакала на похоронах, так плакала. На ней лица не было, ну еще бы — единственный брат ведь.

Я опускаю голову, чтобы не видно было мою саркастичную ухмылку. Моя тетя Таня, сестра отца, известна своими актерскими способностями.

— Хорошо, что у тебя хоть родные остались, — продолжает тетя Ира.

— Мам, — это уже Сашка. Она прекрасно знает мое отношение к родственникам.

— Не мамкай, Александра.

— Ир, нам бы идти уже, — неуверенно говорит дядя Миша.

— А? — тетя Ира бросает взгляд на часы. — Ах, ну да. Ты, Климушка, ешь, хорошо? Посуду потом заберем. Нам еще по делам надо. Саш, ты с нами?

— Нет, мам, я на маршрутке.

— Ну ладно тогда, — тетя Ира целует меня в щеку, не решаясь обнять, дядя Миша жмет руку.

— Наконец-то — вздыхает Сашка, когда ее родители уходит. — Клим, ты извини, мама, она…

— Да пофиг, — я машу рукой. — Ты принесла?

— Ага, — Сашка достает из рюкзака журналы с новостями из мира игр.

— А ноут?

— Извини, мне твоя тетя только журналы взять разрешила, говорит, что ноутбук вредно, — Саша смущенно отворачивается.

— Блядство…

— Клим!

— Ой, можно подумать, — я саркастично улыбаюсь. Саша улыбается в ответ и садится на стул рядом.

— Ну ты как?

— Да нормально. Только персонал тут — хамство сплошное. Но ничего, я тут вчера… — я рассказываю о вчерашнем происшествии, и Сашка хихикает.

— Слушай, Сань, а ты мне сигарет купишь?

— Обойдешься. Тебе нельзя, — моя подруга эту привычку не одобряет.

— Блин, одни предатели кругом. То нельзя, се нельзя…

— Вот ходить будешь, сам купишь.

Мне легко с ней, хотя мы, в основном, не говорим о чем-то глубоком. Она пацанка, раньше мы в компании по двору в казаки-разбойники гоняли, потом, когда я увлекся играми, она тоже заинтересовалась. Только вот в последнее время без компа нам толком-то и не о чем говорить. Точнее — это я обычно болтаю, а Сашка вообще молчунья. Но сегодня мне как-то не хочется ничего говорить, и когда неловкая пауза становится слишком длинной, Сашка уходит, обещая еще зайти до выписки.

Когда она закрывает дверь, я вдруг понимаю, что у меня жутко ноют виски. Я откидываюсь на подушку, прикрываю глаза, а в голове все крутятся и крутятся слова тети Иры, которые я так не хотел слушать, о том, что похороны были хорошие, и как жаль, что меня там не было. И когда через полчаса ко мне заглядывает медсестра я, наплевав на гордость, прошу у нее обезболивающее и снотворное.

***

Я проспал аж до следующего утра. Мне снились какие-то странные, путанные сны — я постоянно убегал от кого-то, и все никак не мог сбежать, а мои преследователи никак не могли догнать меня. Стоило мне проснуться, голова снова начала болеть. Заглянувший ко мне Петр Сергеевич опять проверял ноги, но с ними пока никаких изменений. Я попросил еще таблетку, но он сказал, что если боль не очень сильная, лучше просто полежать и попытаться расслабиться. Что б ему! Откуда он знает, какая у меня боль?

И все по новой — завтрак, лекарства, потом мой личный психолог. Вчера из-за боли я ничего не писал, очкастый внимательно меня оглядел и, видимо, пришел к выводу, что не вру, так что ушел довольно быстро.

«День, хрен его знает какой. Так ведь надо писать? Дату там ставить? Ну ок. Дата. 16 января вроде. Потом, что там? А! Я блягодарен за еду. Невкусная еда, кстати. Нет, точнее, безвкусная. Блягодарен за то, что не могу сам в туалет сходить.

На телике куда-то пропали интересные каналы, даже про животных нет, пытался смотреть новости. Потом пытался листать журналы, но читать не смог. Тошнит. Очкастый с противной улыбкой принес мне сегодня книгу, что-то там про человека-инвалида, который всего добился. Видимо, мстит за мою шутку. Пошел бы он… И человек этот, и очкастый! Оба!»

К обеду боль немного утихает, и меня увозят на процедуры. А когда я возвращаюсь, то вижу, что ко мне наконец подселили соседа. И фраза доктора о том, что он не слишком разговорчивый, становится понятна — он чуть ли не весь в бинтах, так что даже лица не видно.

***

«17.01

Опять долго не мог уснуть, под утро только вырубился. Сны какие-то дурацкие снятся. Мельтешат постоянно, ничего не уловить, а голова потом раскалывается, будто и не спал вовсе. Еще и салюты где-то в городе пускали. Медсестра опять дала таблетку, сказала, что я должен был ее ночью позвать. Видимо, ей меня жаль. Да пошла она!

Ах да, забыл написать. Ко мне в палату подселили какого-то парня. Весь в бинтах, лица не разглядеть. Видать, недавно из реанимации. Спит постоянно. Я не стал врубать телик.»

«Опять приходил очкастый псих. Чтоб ему! Чего он постоянно таскается-то?! Мне от него только хуже. Правда, сегодня он был какой-то рассеянный. Наверное, что-то на личном. Еще б у него не было проблем, с его-то рожей. Лучше бы одежду нормальную купил!

От нечего делать я стал больше писать в дневнике. Обидно, но кажется очкастый прав — со временем можно втянуться. Хотя нет, думаю, когда окажусь дома, эта ерунда пройдет.

Мой сосед все спит. Скукота. Ску-у-учно…»

Меня отвлекает скрип двери. Я тут же захлопываю блокнот и прячу под подушку. Сейчас вторая половина дня, обычно из персонала никто не ходит. И да, это явно не медсестра. В палату входит, нет, скорее вплывает необыкновенное существо. Девчонка в ярко-желтом свитере и джинсах. Может, ошиблась палатой?

— Привет, — на автомате здороваюсь я. Она смотрит на меня пару секунд, а я невольно отмечаю, что у нее очень бледная кожа и голубые глаза, такие светлые, будто в акварельные краски воды налили. Она оглядывает меня, может, тоже думает, что ошиблась дверью, потом едва заметно кивает, переводит взгляд на моего соседа и устремляется к нему. Даже слова не сказав!

У нее в руках полупрозрачный пакет с апельсинами, за спиной, прикрытый белым халатом рюкзак. Она садится у кровати соседа, разглядывает его пару минут, потом поправляет тому одеяло, достает из рюкзака книгу, обложку мне не разглядеть, и, открывая где-то на середине, начинает читать.

Я даже не знаю, как мне реагировать. С одной стороны, я рад, что она не болтает, с другой — как-то неловко с чужим человеком в одном помещении, который тебя игнорирует. Я стараюсь не обращать на нее внимание, шумно роюсь в тумбочке, достаю журналы, но читать не выходит. Так что начинаю ее разглядывать, вначале украдкой, чтобы она не заметила, но поняв, что она, похоже, с головой ушла в книгу, начинаю пялиться открыто.

Худенькая, свитер не по размеру, слишком длинные рукава и растянутые на локтях. На вид ей лет пятнадцать, хотя, может, это из-за телосложения так кажется. Длинные светлые волосы, заплетенные в косу, на запястье — маленькие серебристые часики на тонком ремешке. Она сидит ко мне вполоборота, так что лицо ее почти не видно, я только замечаю, как дрожат ее светлые ресницы, когда она водит взглядом по тексту. Интересно, кто она? Может сестра? Или его девушка?

Примерно через полчаса я начинаю к ней привыкать, она словно сливается с обстановкой, сидит очень тихо, почти без движения. Вот интересно, зачем так долго сидеть, если человек явно спит?

К нам пару раз заглядывает медсестра, но девчонку не прогоняет, только капельницу у парня меняет.

Странная девчонка уходит примерно часа через полтора. Просто закрывает книгу, складывает ее в рюкзак, потом берет пакет с апельсинами, не глядя на меня, кладет его мне на кровать и уходит, так и не проронив ни слова. Когда она наклоняется, я вдруг улавливаю запах цитрусовых и меда, такой теплый, уютный. Интересно, это духи такие?

***

«18.01

Не хочу писать. Но очкастый опять проверит. Вот на кой черт вести дневник, если он его читает?! Это ж типа личное?! Нет?! Хотя не сказать, что он внимательно читает, так глазами пробежит и все. А лучше бы повнимательней читал, я тут ему каждый день что-нибудь посвящаю.

А вообще, не хочу писать. Не хочу. Черт.

Мой сосед приходил в себя, что-то бормотал, потом опять отрубился. Я на всякий случай позвал медсестру. Она сказала, что он тут частый гость. «Долбаный экстремал», так она сказала. Прикольно. Не думал, что она умеет так ругаться. Опять приходила странная девчонка. Сегодня принесла яблоки, опять мне положила. Опять молча, только едва улыбнулась. Ну я уже и не здороваюсь. Включил телик, думал, что она возмутится, но нет. Ничего не сказала, опять книгу читала, а к вечеру ушла. Странная.

От нее снова пахло цитрусами. Скорее даже лимоном. Но не кислый запах, а такой, когда цедру ногтем сковырнешь. А еще медом. Я вдруг вспомнил, так пахнет домашний лимонад. Мама такой делала»

***

— Добрый день, — Вадим входит в палату, как к себе домой, широко раскрывая дверь, но как только замечает соседа-мумию на соседней койке, осекается. — Эт, что? — спрашивает он у меня тихо. — Я ж договаривался на отдельную.

— Я сам попросил. Мне тут скучно, — говорю я.

— А с ним весело? — Вадим улыбается.

— Ага. Все как я люблю, молчит и спит.

— Ладно, бог с ними. Ты как?

— Норм. Зачем вы моей тетке позвонили? — я не собираюсь снова болтать о своем самочувствии. Все равно ничего не меняется. Вадим немного теряется. Проводит ладонью по ежику коротко стриженных волос.

— А, так, ну родственники же… Как не позвонить-то? Я всем, кого знал, позвонил.

— Я не об этом. Начерта они в город приперлись? Они теперь в нашей квартире живут? — кажется я перегнул с возмущением, так как Вадим хмурится и строго говорит:

— Ты это, полегче. Я все понимаю, шок, все дела, но на данный момент они твои единственные родственники. Ты — несовершеннолетний, да еще и пока недееспособный. Надо чтобы за тобой кто-то приглядел.

— Они меня даже в больнице не навестили, как они за мной приглядывать будут? Да и не нужен мне никто!

— Потише, соседа своего разбудишь. Во-первых, Татьяна Григорьевна приболела. Она знает, что с тобой все хорошо, я ей все рассказываю, и с соседями твоими она общалась. А во-вторых, у нее сейчас куча дел, младшую в садик надо устроить, старшую в школу…

— О-о, смотрю они основательно так окопались…

Вадим, не обращая внимания на мои комментарии, продолжает:

— Потом, бумажной волокиты куча, оформление временного попечительства…

— Чего-чего? Это надо мной, что ли?

— Да, Клим, над тобой.

— Какого черта! Я взрослый, мне уже семнадцать! Мне не нужен никакой попечитель! По закону, если я могу уже сам решать…

— Мог бы. Но, учитывая в каком ты сейчас положении, никто тебе жить самостоятельно не позволит.

— Да им же только деньги нужны, как вы не понимаете?! Она меня в детдом сдаст и не поморщится, а квартиру себе заберет.

— Климентий, хватит ерунду нести! — Вадим начинает злиться. — Никто тебя никуда не сдаст, это раз. А во-вторых, она — временный попечитель. Временный. И никаких прав на квартиру не имеет. Она просто будет тебе помогать по дому, присмотрит. Я уже нашел хорошего юриста, он поможет оформить для тебя денежную помощь.

— Вы обещали, что сами будете за мной присматривать.

— Буду. Но я ведь не могу на два дома жить. Да и я на работе целый день, а Маша беременна, так что, если что с тобой, толку от нее, сам понимаешь, не много… И вообще. Закрыли тему. Все уже решено.

— Меня даже не спросили? Это вообще законно?

— Я просто хотел сделать все побыстрее, чтобы не затягивать.

— Ага… — я отворачиваюсь. Со стороны я, наверное, выгляжу ребенком, но мне ужасно обидно, что все решили без меня. И жить с тетей и моими сестричками почти целый год… Ничего хуже и представить нельзя. Я помню, как они к нам в гости приезжали, это был просто ад. Ну почему мне не восемнадцать?

— Клим, — Вадим старается говорить чуть мягче. — Послушай, как бы ты не хотел выглядеть взрослее, ты — ребенок. Ты еще даже первый курс университета не закончил. Да ты и не работал еще ни дня. Тебе сейчас надо сконцентрироваться на выздоровлении, встать на ноги. Понимаешь? Тебе придется повзрослеть. Жаль, что так рано, но все же. Больше нет отца, который тебя обеспечивал. Я, конечно, буду тебе помогать, но тебе же будет лучше, если ты станешь самостоятельнее.

— Так я это и хочу. Я хочу жить один. За мной бы родители Сашки приглядели, и вы могли бы приезжать…

— Нет, Клим. Соседи твои хорошие люди, но у них своя жизнь и работа. И вообще — это неправильно. Тебе надо выздороветь. И в конце концов, тебе до восемнадцати осталось меньше года. Когда исполнится — пожалуйста, делай что хочешь, я тебе ничего говорить не стану. И к тому же, — Вадим опять переходит на мягкий тон. — Кому-то повезло гораздо меньше, чем тебе. Ты мог бы вообще один остаться, и тогда тебя бы точно в интернат сдали.

— Лучше бы и сдали.

— Не мели ерунды. У тебя есть прекрасная возможность, за этот год ты можешь прийти в себя, окрепнуть, а мы тебе поможем. Хорошо?

Я молчу и упрямо смотрю в сторону. Я знаю, что он прав. Сам я ни на что не годен. Я даже в туалет нормально сходить не могу, и все же, почему-то все это кажется мне таким унизительным.

— Кхм, ну, я надеюсь мы договорились. — Вадим достает что-то из сумки. — Я тебе новый мобильный принес, твой ведь того… Там мой номер и Татьяны. Телефон простой, конечно, но пока, чтобы связываться, достаточно. И вот еще, ноутбук.

— Наконец-то, — я поворачиваюсь, принимая из рук Вадима ноут. — Я думал помру от скуки.

— Ну, Петр Сергеевич сказал, что тебе уже можно. Но ты все равно не сильно залипай.

— Да тут и интернета нет.

— И еще я хотел обсудить с тобой кое-что. Ты как, нормально себя чувствуешь?

— А что, меня ждут еще какие-то потрясающие новости? — Вадим устало вздыхает.

— В общем, я общался с нотариусом. Твой отец завещания не оставлял, так что процедура будет стандартная.

— Да пофиг.

— Так, ладно. Я еще пойду с Петром Сергеевичем пообщаюсь, узнаю, когда тебя забирать, и он мне еще обещал подсказать по поводу реабилитации. Ну я пойду. До встречи. Звони, если что…

— Ага, — я вяло киваю, и, чтобы побыстрее отвлечься, открываю ноутбук.

«19.01

Приходил Вадим. Принес новый телефон — старенькую неубивайку. Не мог на нормальный раскошелиться, что ли? Ну хорошо хоть он наконец-то додумался принести ноутбук. Правда, интернета здесь нет, так что скука все равно смертная. Говорил о наследстве. А, ну и еще — велика радость, теперь я живу с теткой. Возвращаться домой резко расхотелось. Уж лучше в больнице, чем… Мне только исполнилось 17, пока я стану совершеннолетним и вступлю в права, еще черт знает сколько всего произойдет. Вполне вероятно, что квартиру тетка отожмет. Как пить дать, отожмет. Плевать. Не хочу об этом писать.

Очкастый псих тоже приходил, я сказал, что хочу писать дневник на ноуте. Он стал опять нести всякую чушь о том, что это работа с подсознанием и лучше писать от руки. А у меня почерк как у курицы. То косой, то прямой, то дурацкие завитушки откуда-то вылазят, как у девчонки. Ну пусть сам тогда мои каракули разбирает. Я так ему и сказал, а он мне: «Ты пишешь это не для того, чтобы читать.» А для чего тогда? Бред какой-то.»

***

«20.01

Сашка самый крутой друг! Забежала, принесла мне модем! Правда, мне скоро выписываться, но все же. Интернет, конечно, тупой, даже видюху никакую не глянешь, но зато вышел в соцсеть.

Лучше бы не выходил. На стене и в личку куча народу понаписало свои соболезнования, чтобы я поправлялся. Только вот что-то никто из них в больницу ко мне не пришел. Сессия ведь, все дела… И ведь они знают где я. Как вспомню, как в самом начале ко мне староста со своим друганом приходил, так блевать хочется. Видно было, что им глубоко по фигу, просто в деканате попросили проведать. Им, по сути, только и надо было, что узнать — буду ли я учебу продолжать. А остальное чисто для приличия спрашивали. Бесят. Мол меня, конечно, к сессии допускать не хотели, думали отчислять, но раз такое дело, то предлагают академ взять, соболезнования свои передают и желают скорейшего выздоровления. Лучше бы просто прямо сказали — раз я инвалид, и на них за мое отчисление косо смотреть будут, то проблем они не хотят, вдруг еще кто шумиху поднимет. Придурки. Я сказал, что как выпишусь — документы заберу.

Удалил все сообщения от однокурсников, даже открывать не стал. Пошли они на фиг!»

«Я тут с ума сойду. Матрица, реально. Процедуры, таблетки, жратва. Зато сняли последние бинты с головы. Я видел в зеркале, что волосы коротким ежиком топорщатся. Причем отрасли как-то криво: где-то больше, где-то меньше. Дурацкий вид. Когда лимонная девчонка пришла, мне даже стыдно было ей на глаза показываться, так что я притворился спящим. А она принесла творожные десерты с клубникой и бананом. И опять на мою тумбочку положила. Когда она наконец ушла, я слопал их зараз.»

«Уже полпервого ночи. Не могу уснуть — сосед стонет не переставая. Ему сделали укол, но он все равно стонет, только теперь тише. Да я сойду здесь с ума. А еще почему-то мне постоянно кажется, что пахнет чем-то вроде прели… Не знаю. Такой сладковато-спертый запах и в то же время холодный. Блин, ну что я пишу, а?»

«21.01

Я уже писал, что сойду здесь с ума? Так вот, моя шиза продолжается. Я постоянно чувствую запахи. Нет, больницей, конечно, воняет, это понятно, но иногда мне совершенно неясно, откуда они. То ли сквозняком откуда-то заносит… Постоянно чувствую запах плесени. Но вот почему мне показалось, что от соседа пахнет смолой и лесом? Я и в лесу-то пару раз всего был. Да и как от него может таким пахнуть? Он не мылся, наверное, больше недели, и весь замотан как мумия! Приходил очкастый — от него опять несло старыми шмотками. Похвалил меня за то, что пишу. Опять спрашивал, не хочу ли я поговорить о том, что случилось. Я не хочу. Я ждал лимонную девчонку, но она сегодня не пришла.

Опять все по кругу — процедуры, таблетки. Медсестра пахла молоком, санитарка — селедкой. Массажист — чем-то церковным. То ли воском, то ли миртом. Проезжали мимо палат — из каждой безумная смесь противного, приятного, свежего, сладкого. От всего этого у меня ужасно разболелась голова. Я пожаловался врачу, он сказал, что это нормально, ведь у меня было сотрясение мозга. И что это пройдет. Я не стал ему говорить, что это, наоборот, усиливается, и в начале такого не было. Дал таблетку — голова прошла, а вот запахи — нет. Шиза.»

«22.01

Наконец-то пришла лимонная девчонка. Сегодня у нее две косички заплетены и свитер зеленый с огромными лимонами. Она мысли, что ли, читает? Или реально духи у нее такие, и она так лимоны любит? Опять какую-то книгу полдня читала. Я попытался спросить, что за книга, она опять только глянула на меня, улыбнулась и ничего не сказала. Может, она немая? Я от нее вообще никогда ничего не слышал.»

«24.01

Нет, не немая. Я прикинулся спящим, а она тихонько соседу моему какую-то песню пела. Красиво пела, хотя слов не разобрать было. И я не заметил, как уснул…

Мне снился странный сон. Дурацкий сон, но почему-то мне не хочется его забывать, так что запишу. Снилось, будто вся земля скрыта подо льдом, как на катке. Кажется, это был двор бабушкиного дома. Я ходил по этому льду, а потом вдруг увидел собаку. Подо льдом. Это был Джек, бабушкин пес, помесь овчарки и еще черт знает кого. Я так испугался, схватил лом, стал лед долбить. А потом вдруг подошел отец, стал помогать. Мы вместе лед разбили, я думал все уже — умер Джек. А он живой! Выпрыгнул и стал мне руки лизать и лицо. Было мокро. А потом бабушка пришла, стала нас с отцом хвалить, а Джек на нее прыгать.

Когда проснулся, лимонной девчонки в палате не было, а подушка была мокрая, то ли вспотел, то ли плакал. Надеюсь, если второе, лимонная этого не видела.

Во сне все казалось таким нормальным, а проснувшись, сразу вспомнил, что бабушка умерла пять лет назад, чуть больше года прошло после смерти мамы. И Джек умер, еще раньше. И отец. Тоже.»

«Когда пришел очкастый, я рассказал ему про сон. Не знаю зачем. Он сказал, что сон хороший, и что я иду на поправку. Дурацкий сон. До сих пор перед глазами стоит.»

***

Когда меня с процедур подвозят к палате, я сразу понимаю, — что-то случилось. Медсестры туда-сюда забегали, потом Петр Сергеевич в палату вошел. Меня подвозят ближе, и я замечаю, что исчез странный, но уже привычный запах смолы и леса, зато теперь пахнет чем-то горьким. Будто полынью. Такая у бабушки на огороде росла. Мы ее собирали и Джеку в будку укладывали, чтобы блохи не кусали. Может так какие-то лекарства пахнут? Наш врач сидит рядом с моим соседом и тихо спрашивает:

— Голова болит?

— Нет, — голос у соседа хриплый и очень тихий. Пока мне помогали обустроиться на койке, Петр Сергеевич его осмотрел.

— Ну что, вроде в порядке все, Седов.

Значит фамилия моего соседа Седов, а имя? Странно, Петр Сергеевич говорит как-то строго, сухо. Со мной он куда более дружелюбно говорил. Хотя, помню, мне ведь медсестра говорила, что этот парень экстремал и частый гость, может, поэтому он врачу нашему и не нравится?

— Ага, — Седов отвечает равнодушно. — Как и всегда. Позвоните Даше, чтобы забрала меня.

— Ну уж нет. Сегодня я тебя точно никуда не отпущу, — Петр Сергеевич хмурится, а уходя тихо ворчит, — как же ты мне надоел…

— Даше позвоните, скажите, что я просил приехать, — чуть громче повторяет сосед, повернув голову в сторону двери, и я наконец вижу его лицо. Молодой, хотя, конечно, старше меня. Бинты ему частично сняли, на щеке алый рубец и царапины, а глаза… я такие только в кино видел, а еще на фотках у этих собак, хаски, — один голубой, а другой желтый. Смотрится круто. Он ловит мой любопытный взгляд.

— Привет, — я едва улыбаюсь.

— Ага, — говорит он и отворачивается.

Мда. Если Даша — это лимонная девчонка, то их парочка явно не из разговорчивых. И вообще он странный. Он ведь в отключке столько дней провел, едва в себя приходит, и уже уходить собрался. Он ведь еще в бинтах. Как его, прямо на каталке, вот так, заберут?

Я пожимаю плечами и открываю ноут. Не хочет здороваться? Больно надо!

Не знаю почему, но мне ужасно любопытно, что будет, когда приедет лимонная девчонка, поэтому я каждый раз дергаюсь, когда открывается дверь. И вот, уже под вечер, на третий раз мне везет, дверь открывается и это уже не медсестра, и не санитарка. В палату заглядывает девушка, судя по бахилам и накинутому халату — посетительница. Только это точно не лимонная девчонка, которую я ждал. Эта старше, выше, хотя тоже худая, так как одежда на ней мешковато сидит — затертые джинсы, толстовка, а на ногах из бахил выглядывают ярко-красные кеды. Кеды зимой. Вместе с ней из коридора в палату проникает холодный воздух, будто из подвала. Так пахнут влажные камни.

— Привет, — говорит она, бросая на меня взгляд, — девятая?

— Ага, — киваю я.

Девушка входит и сразу направляется к моему соседу. Я провожаю ее взглядом. У нее короткая стрижка, такая, кажется, каре называется, волосы темно русые, довольно обычные, но вот сбоку широкая абсолютно белая прядь. Пока я разглядываю ее волосы, она останавливается у соседней кровати, пару минут смотрит на соседа, который, видимо, опять спит, а потом вдруг с размаху бьет ногой по кровати. Звякают бутылочки в подставке для капельницы. Я от неожиданности вздрагиваю, сосед тоже и открывает глаза.

— А, это ты.

— А кто ж еще? — девушка ногой пододвигает себе стул и садится не глядя. — Ну и?

— Что? — мне плохо видно, но судя по голосу, кажется, парень усмехается.

— Влад, ты когда-нибудь угомонишься? — а вот посетительница злится. У меня начинают гореть щеки и уши, мне кажется, будто я присутствую на семейной разборке. Но зато я наконец узнал имя соседа.

— Неа, — Влад улыбается еще шире, а потом вдруг бросает взгляд на меня, так быстро, что я не успеваю отвернуться. — Тебе что-то надо?

— Н-нет, — я чуть заикаюсь от неожиданности. Девушка тоже на меня оборачивается, но взгляд у нее не враждебный.

— Тогда не подслушивай.

— Я бы с радостью, но я-то здесь, — моя наглость наконец приходит в себя. Какого он так со мной разговаривает? — И вообще, я ведь молчу, что ты стонал полночи.

— Ну так не будь тут, — этот придурок игнорирует вторую часть мой фразы, отвечая на первую.

— Влад! — девушка оборачивается к нему и опять толкает ногой кровать. — Заткнись.

— Я же говорю — с радостью, только вот это — и моя палата тоже, — я не собираюсь молчать.

— Ну так выйди на минуту.

— Ага, уже бегу. Ты может не заметил, но я не могу ходить.

В палате на пару секунд повисает молчание. А потом девушка отвешивает моему соседу нормального такого подзатыльника.

— Ай! Я больной вообще-то! — Влад хватается за ушибленную голову.

— Это точно. На всю голову, — соглашается девушка, а потом снова оборачивается ко мне. — Извини. Он от природы хамло, это неизлечимо. Забей.

Влад фыркает и отворачивается, я делаю то же самое.

Какое-то время все молчат, но тишину таки прерывает Влад.

— Когда меня выпишут?

— Не знаю. Скоро, наверное. Ты тут всех уже достал. Смертельно. И какого черта ты вообще просил мне позвонить? Мне сюда три часа ехать! Ты же знаешь, что я ненавижу выезжать из…

— Но ты ведь приехала. Ради меня…

— Ой, ну конечно. Я ведь все только ради тебя.

— Польщен.

— Заткнись. Я же просила — только в крайнем случае, а ты каждый раз трезвонишь. Ты, судя по всему, и сам прекрасно справляешься. Больше я не приеду.

— Приедешь.

— Нет. Это Алисе в кайф по больницам таскаться и Романычу. — Алиса, может, это та лимонная девчонка? — И какого тебя вообще опять сюда привезли? Ай, ладно. Все. Потом поговорим, — девушка встает, собираясь уходить.

— Даш, ну постой. Ты что, уже уходишь? А я хотел сказать, я опять там был. Опять лес видел, и…

— Поздравляю, — в голосе Даши нет ни грамма радости. Она отворачивается и через спину бросает. — Еще раз позвонишь, я тебя сама в реанимацию отправлю. И соседей не доставай. Чао!

Она резко открывает дверь, а потом захлопывает так, что окна зазвенели, и с потолка медленно планируют хлопья известки.

Влад, посмеиваясь чему-то, поворачивается ко мне спиной, а я наконец вспоминаю, что у меня на коленях лежит раскрытый ноут. Кажется, развлечения на сегодня закончились. Я зачем-то создаю новый документ в ворде и по памяти записываю произошедшее. Зачем? А черт его знает. Со скуки и не такое делать начнешь.

«25. 01

Пока я был на процедурах, куда-то исчез мой сосед. Вещей нет, кровать заправлена. Я спросил у медсестры, а та сказала, что его выписали. Вот как? Он же весь в бинтах был? А она ответила, что на нем все как на собаке заживает, и что он все равно бы через день сам ушел.

Опять воняет прелью, но теперь вперемешку с пеплом. Достало.

В палате стало как-то непривычно пусто. Даже телик не хочется врубать. Стал рыться в ноутбуке, нашел старые записи. Какие-то нелепые стихи с кривой рифмой. Неужели это я писал? Потом еще какие-то записки — что-то про парня, попавшего в мир похожий на игру и фотографии рисунков. Вспомнилось, как я ходил в художку. А потом мы с Леней по компьютерным клубам стали ходить. Он с ребятами ржал еще, что я рисульки рисую, и делаю все, что мне отец ни скажет. Я и стал прогуливать, деньги за художку на клубы спускал. А потом отец узнал. Ору было…

Последний раз приходил очкастый. Дал свою визитку, сказал звонить, если что. Ага, щаз!

А, ну и завтра меня выписывают. «Ура».

***

Вадим забрал меня на своей машине, усадил на заднее сиденье, коляску мою в багажник кинул. Мы ехали молча. Он, наверное, вспоминая наш последний разговор, не хотел со мной пререкаться. А я… Как только я сел в машину, мне стало как-то не по себе, так что я полдороги ехал с закрытыми глазами, притворяясь спящим, а сам боролся с подступающей тошнотой. И это не только из-за того, что мне немного не по себе в машине. Просто этот чертов сладковато-затхлый запах, будто кровь и пепел, преследует меня.

Мы долго выгружались у подъезда, выбираться из машины куда труднее, чем в нее залезать, но как только мне показалось, что все самое трудное позади, оказалось, что добраться до лифта на коляске нереально. Перед входом в подъезд лестницы нет, но чтобы сесть в лифт, надо преодолеть внутри один лестничный пролет. Вадиму пришлось позвать соседа с первого, и они вдвоем затащили меня наверх. А я окончательно понял, что моя квартира станет для меня тюрьмой. Самому мне из нее теперь точно никак не выбраться. Хорошо хоть лифт сегодня работает.

Дверь открывает Настя — моя двоюродная сестра. Ей сейчас лет пятнадцать, наверное. Я сразу замечаю, что она с прошлого раза стала выше, волосы подстригла. Худая, прыщи на подбородке, в ухе наушник.

— Привет, — говорит она, бросая на меня странный настороженный взгляд, и быстро исчезает в коридоре. Да, теплый прием, ничего не скажешь.

— Климушка, здравствуй родной, — это из кухни выплывает тетя Таня. Высокая, худая, растрепанная, сейчас вся в черном. На голове съехавший набок платок, тоже черный. Она обнимает меня и мне в нос бьет запах пригоревшего масла. — Как вы доехали? — спрашивает она у Вадима.

— Все хорошо. Вот, — он отдает ей какие-то бумаги, кое-как вкатив коляску в узкую дверь. Еще и этот порог дурацкий. Раньше он не казался мне таким высоким, а теперь каждая такая ерунда на пути кажется непреодолимой преградой. — Мне пора, звоните если что.

— Спасибо вам, Вадим, — у тети Тани какой-то странный голос, говорит монотонно, абсолютно без эмоций, и сама вся будто сонная или в трансе. Будто боится любую эмоцию проявить, ведь это же непозволительно, она ведь в трауре, вдруг если кто не понял. Все это кажется мне идиотским спектаклем. Неудивительно, что Вадим так быстро слинял.

— Как ты, мой хороший? — спрашивает она.

— Нормально. Я устал, можно мне в свою комнату?

— Да, конечно-конечно, — все так же монотонно отвечает она.

Тетя хочет отвезти меня, но я отпираюсь. Зря, конечно. Коридор узкий, я бьюсь локтем о стену и чувствую себя по меньшей мере танком, большим и неповоротливым. Еще и пол заставлен обувью, которую тетя торопливо выхватывает из-под колес. Проезжая мимо большого шкафа с верхней одеждой, на двери которого было большое зеркало, я вдруг понимаю, что его сейчас занавешивает какая-то простыня. Я пару секунд недоуменно смотрю на это. Вроде ничего страшного, и простынка сине-зеленая, с геометрическим рисунком, но в груди вдруг тяжелеет, становится трудно дышать. Краем глаза вижу, как тетя смотрит на меня, и заметив мою заминку, вздыхает и прижимает ладонь ко рту. И я как можно быстрее стараюсь скрыться за дверью своей комнаты.

«Я дома. Я дома? И это полный трындец. Дурдом. Вся квартира жареным маслом пропахла и дешевыми духами. Меня чуть у порога не вывернуло. Моя тетя, видимо, решила записаться в готы. Ходит вся в черном, бледная, чуть что глаза на мокром месте. Мелкая Ленка, как из садика забрали, — по дому носится и орет. Старшая Настя постоянно в наушниках. Хорошо хоть они отцовский кабинет пока не трогают. Я целый день в комнате просидел. Сказал, что голова болит. Тут, кстати, тоже бардак. Кто-то мою кровать разворошил, прыгали на ней, что ли? Комп явно включали, да еще и крошки на столе оставили и фантик от сникерса. Я спросил, кто и какого хрена тут делал. Думал тетка наорет, так нет же. У нее такой жалостливый вид, что аж тошно, и говорит со мной таким бесящим успокаивающим тоном. Нет, серьезно! У нее такой траур, будто у нас разом вымерло полсемьи, а вторая — смертельно заболела.

Если так и дальше продолжится, я тут чокнусь.

Она мне чуть ли не с порога предложила завтра на кладбище съездить. Я отказался, тоже думал возмущаться будет, а она в слезы, а потом два часа на телефоне сидела, с какой-то подругой общалась, и все одно и то же, таким могильным голосом — какой я бедный мальчик, какое горе и несчастье, за что такое Господь послал, каким хорошим был мой отец, как все плохо, но они обо мне заботиться будут, хотя тяжело и денег нет…

Как же бесит! Пришлось одеть наушники и врубить погромче музыку. Кажется, начинаю понимать Настю.

А еще мне кажется, что вся квартира стала меньше в несколько раз. Я постоянно во все врезаюсь, бьюсь локтями. Даже не думал, что тут все будет таким неудобным. В больнице было куда просторнее, а теперь для меня банальная поездка на кухню подобна пытке. Я уж не говорю про ванную. Я туда даже въехать не могу, только из коляски на табуретку перебираюсь. Оборвал поручень для полотенец, разбил стакан для щеток и сбил с края ванной все баночки с гелями и шампунями. Наша ванная просто крохотная. Нереально маленькая. Тетя сказала, что Вадим обещал установить специальные поручни. Не знаю, что из этого выйдет. Я чуть не провалился сквозь землю от стыда, когда тетя помогла мне банально сходить в туалет, но мысль о возвращении к осточертевшим памперсам еще хуже.»

***

«27.01

Я дома? Это просто ад. Хуже быть не может.

Проснулся сегодня от криков Насти. Орала, что у нее в ее мухосранске друзья и парень остались, что она хочет домой. Тетя моя отмерла наконец, или она только со мной как зомби общается? Короче, тоже орала, что сестричка моя нихрена не учится. Мелкая тоже орала. Про меня, походу, все забыли. Хотелось выехать и обложить их матом. Пока я вытаскивал свою тушку из постели, пока кое-как одевался, пока залез в кресло, они куда-то ушли. Ну хоть это хорошо. Как там Вадим говорил? Что за мной присмотрят? Хороши смотрители!»

«28.01

Застукал мелкую заразу в отцовском кабинете. Она маркерами листики на обоях обводила. «Чтобы кла-а-аси-и-иво было.» Не выдержал, подозвал к себе и дал ей по заднице, она разнылась. Потом тетка прибежала, мелкая ей нажаловалась, мол, я ее побил. Тетка на меня орать стала…

Дурдом. Сказал, чтобы в кабинет отцовский никто ни ногой.

Я дома?»

Глава 2. Дым и паслен

За окнами мелькают дома пригорода — длинные, абсолютно одинаковые, с прорехами дворов. Столбы, редкие голые деревья, пустые детские площадки. Окно с моей стороны запотело, я бездумно вывожу пальцем круги и треугольники, в которые ловлю кусочки унылого пейзажа.

— Злишься? — Вадим, наконец, прерывает тишину. Дебильный вопрос.

— Онемел от счастья, — язвительно говорю я.

Мне больше нечего сказать. Предатели. Все они, и тетка, и Вадим, и психолог этот.

— Так будет лучше в первую очередь для тебя.

Ну вот, он опять завел ту же пластинку. За эту неделю я уже тысячу раз это слышал. Честно, я просто устал злиться. Все равно это ничего не изменит. Я — калека, все что я могу, только злиться или орать. Только вот моя злость и крики лишь в очередной раз убедили их в правильности решения.

— Клим, ты сам должен понимать, что так дело не пойдет. Тебе будет лучше в реабилитационном центре.

— Ага, — я морщусь. Надоело.

— Клим, так будет лучше, — кажется Вадим не оставляет попыток убедить меня.

— Да, для вас лучше от меня избавиться.

— Не надо так говорить. Никто от тебя не избавляется. Это — временно. Я уже сотню раз тебе сказал. И, Клим, ты сам виноват!

— Ну вот, теперь я виноват.

— Все эти твои выходки! Как ребенок, честное слово! Татьяна ведь не может следить за каждым твоим шагом!

— Я и не просил за мной следить!

— А как это не делать? Ты не выполняешь рекомендации, не ешь нормально, постоянно пререкаешься. Слово тебе не скажи! Куришь! Так ты никогда на ноги не встанешь!

— Да что вы строите из себя заботливого? Не надоело, а?

— Клим! Хватит! Ты мне говорил, что уже взрослый, хотел жить сам, но судя по твоим поступкам, тебе еще далеко до самостоятельности. В центре за тобой будут присматривать специалисты, каждый день заниматься с тобой. Не хочешь слушать нас, придется послушаться посторонних людей.

Он продолжает говорить, а мне вдруг становится смешно, но я стараюсь чтобы он не видел моей ухмылки.

Они не выдержали даже двух недель. Началось все с мелочи. Тетка решила затеять уборку в отцовском кабинете. Я поймал ее на этом и не сдержался. А какого черта она туда полезла?! Кто вообще ей дал право трогать отцовские вещи?! Я же сказал, чтобы туда никто не входил! Потом она обвинила меня в том, что я никак не хочу ехать на кладбище. Что я снял простыни с зеркал. Да какое ей дело? Это мой дом! Потом, когда ко мне домой стал ходить врач, чтобы делать массаж и прочие штуки, и расписал мне что надо делать, тетка стала следить за каждым моим шагом. Как, блин, вообще можно что-то делать, если у тебя нет ни миллиметра своего пространства? Диетическая жратва без вкуса, «А ты упражнения сделал?» «Давай я тебе руки помою» «Хватит сидеть за компом, иди спать» «Не играй» «Не сиди в интернете» «А у тебя со стулом все в порядке? Не надо ли тебе в туалет?». И так целый день. Поначалу я просто отмахивался, потом стал огрызаться. Это отстойно, когда ты не можешь сам сходить в душ, я терпел до последнего, не хотел, чтобы тетка меня мыла, но она меня чуть ли не насильно в ванную затащила. А еще их постоянные скандалы между собой. Через пару дней я был готов выпрыгнуть с балкона. Балкона, на который я из-за высокого порога даже выехать не могу.

Когда они куда-то ушли, я случайно (ну, может, не совсем) нашел в рюкзаке Насти, который она бросила прямо в коридоре, сигареты. Тонкие, с каким-то противным сладким ароматизатором. Но мне было уже плевать. Как я уже говорил, доступ на балкон для меня закрыт, так что я долго мучился, открывая окно в своей комнате, ручка которого была для меня высоковата. Открыл при помощи зонта. Прикурил. Но тут эти вернулись и застали меня. Тетка орала, как резаная. Смешно только на малую было смотреть, вся покраснела, испугалась, видать, что я ее сдам. Но мне это было ни к чему. Тетя Таня не могла угомониться полдня. Позвонила Вадиму, доктору, и всем, кому только можно было. Потом еще зачем-то соседку, тетю Иру, притащила, и те на пару мне мозги промывали. Ну я и послал их. Потом Вадим пристал. Тетка нажаловалась ему, что я не делаю упражнения, и вообще ничего не делаю, только за компом сижу. Расписала все и преувеличила. И тут надо было мне еще и про универ ляпнуть, что я не хочу идти в академ, а документы хочу забрать. В общем, мы все переругались.

А потом Вадим, видимо, позвонил этому очкастому, Дмитрию, чтоб его, Ивановичу. Я немного подслушал разговор (тети Тани и Вадима), мол, у меня явно наблюдается последствия сильного стресса, депрессии, и что было бы хорошо мне сменить обстановку на время, и что не помешала бы помощь специалистов, а значит — лучшим выходом будет реабилитационный центр.

— Клим, мне сказали, что там очень хорошие врачи и море рядом. Тебя там быстро на ноги поставят.

— И сколько мне там быть? — я стараюсь скрыть иронию.

— Ну, думаю, пару месяцев, — Вадима выдает голос. Слишком неуверенный.

— Ага. Только вот я смотрел в интернете, Вадим Викторович. У нас в городе есть центр, и довольно неплохой, но меня вы зачем-то отправляете в какой-то захолустный. За двести километров. И сколько я не искал, никаких «хороших центров по реабилитации» в том городке нет. Только санатории, половина из которых вообще на другом специализируется, а вторая — зимой не работает.

Вадим не смотрит на меня, но я вижу, как он напрягается, как сжимает пальцы на руле. И я продолжаю, чуть тише, стараясь скрыть горечь:

— А еще там есть старый интернат для детей-инвалидов. Как раз мне подходит, не правда ли?

— Клим, ты все не так понял. Просто…

— Да все я правильно понял. Все эти ваши слова «Мы тебя не оставим» и так далее, все это бред. С самого начала было понятно, что я вам нафиг не сдался. Просто… Лучше бы сказали честно, с самого начала. Не надо было врать.

Вадим молчит, плотно сжимает губы. Я только вздыхаю и отворачиваюсь, чтобы снова бездумно пялиться в окно. Мы уже давно покинули город, за окном пустынные поля, припорошенные снегом, редкие деревья и опять — столбы, столбы, столбы…

— Все не так, — наконец тихо говорит Вадим. — Ты… Просто так надо. Ты поймешь. Потом.

— Ага, — он ведь даже не отрицает.

***

Видимо, я до последнего втайне надеялся, что действительно что-то не так понял. Потому что, когда мы подъезжаем к ржавым воротам с маленькой будкой охранника при въезде, и я вижу табличку с названием, внутри меня что-то обрывается.

Охранник выходит к нам навстречу, Вадим открывает окно, а я вдруг хватаю его за руку.

— Слушай, пошутили и хватит, — пытаюсь улыбнуться я. — Я все понял. Поехали домой.

Но он только качает головой и повторяет это чертово «так надо».

Я никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Если бы я мог нормально ходить, я бы, наверное, вырвался из машины и сбежал. Не важно куда. Но я ничего не могу. Пока Вадим говорит с охранником, показывая тому какие-то бумаги, я только стараюсь скрыть слезы. Ненавижу реветь. Ненавижу свою беспомощность! Я прикусываю губу, до крови. Боль помогает взять себя в руки. Только не унижаться, только не реветь и не умолять не оставлять меня здесь. Хватит. Ты уже давно должен был привыкнуть, что теперь ты один, и всем на тебя наплевать. Разве ты еще этого не понял?

— Давай я помогу, — Вадим, стараясь не смотреть мне в лицо, открывает дверь. Подает мне пуховик, который всю дорогу лежал на заднем сиденье. Я медленно надеваю куртку, а он уже достает коляску. Охранник смотрит на нас с любопытством. Я прячу лицо и позволяю погрузить себя в свой «транспорт».

Пока мы едем по дороге от ворот к трехэтажному обшарпанному зданию, я почему-то думаю не о том, что мне предстоит, а о том, что здесь очень ровные дорожки, как раз хорошо для колясочников, нет никаких бугорков и выбоин, снег расчищен и нету льда. Во дворе пусто. Я смотрю на здание и мне кажется, что оно давно заброшено, в окна ничего не разглядеть и в них отражается серое небо. Трещины на штукатурке, оббитые ступеньки, поручни с облезшей зеленой краской. Вадим выталкивает меня по пандусу под козырек, а я опять ловлю себя на том, что думаю: какой удобный, длинный, не крутой, и главное, совершенно не скользкий пандус; я мог и бы и сам по нему съехать, при желании. Черт, я уже думаю как инвалид. Вадим ставит рядом со мной сумку с моими вещами и кладет мне руку на плечо.

— Ну, Клим, я приеду. Чуть попозже…

— Что? — невольно вырывается у меня. Я же не хотел быть жалким. — Ты что, уже уходишь? А как же…

— Да, мне надо ехать. Тебя проводят, — он кивает на охранника, стоящего неподалёку и делающего вид, что нас не слушает.

— Вадим! — я невольно срываюсь на крик, но он уже отворачивается и быстрым шагом направляется обратно к воротам. — Подожди!

Он садится в машину, даже не обернувшись. Заводит двигатель и, чуть пробуксовав на льду, скрывается из виду.

Я сую руку в карман пуховика, хочу достать телефон, чтобы позвонить ему. Он ведь не может меня здесь оставить! Это все какая-то глупая шутка! Нелепость! Только вот телефона нигде нет. Карманы пусты. Я вдруг вспоминаю, что прежде чем Вадим дал мне куртку, я слышал звук молнии. Он забрал мой телефон? Чтобы я не мог позвонить ему? Или вообще хоть куда-то позвонить? Нет. Это какая-то ошибка. Он должен сейчас вернуться! Просто обязан!

С протяжным скрипом открывается входная дверь, тихие шаги, ко мне кто-то подходит, но я не смотрю на того, кто, по всей видимости, вышел меня встречать.

Охранник возвращается к своей будке и закрывает ворота. Дорога остается пустой.

Тошнота снова подкатывает, и опять возвращается этот странный запах. Пепел и горечь. Он застревает в носу, забивает легкие, не дает мне дышать.

Вот и все. Теперь точно все.

— Здравствуй, Клим. Я Алексей Романович Буров. Директор.

Я оборачиваюсь. Рядом со мной стоит мужчина лет за пятьдесят. Волосы с проседью, глаза непонятного цвета. Обычный такой. Даже одежда обычная — простой коричневый свитер под горло и темные брюки.

Я еще раз бросаю взгляд на дорогу. Никого.

— Холодно, — говорит директор. — Давай-ка внутрь перебираться.

Он говорит довольно дружелюбно, но я молчу. У меня в горле будто застрял клубок раскаленной колючей проволоки. Я даже рта не могу раскрыть. Но, видимо, он и не ждет от меня ответа, подхватывает мою сумку и ввозит меня в здание. И опять — никаких порогов, даже самых крохотных.

Мы едем через пустынный холл, потом по длинному коридору. Тут пусто и тихо, будто вообще никого кроме нас нет. Наконец, он подвозит меня к двери, судя по табличке, это его кабинет. И когда я оказываюсь внутри, мне вдруг становится немного легче дышать. Сквозь облако затхлого пепла и горечи пробивается что-то свежее. Я даже отрываю взгляд от пола.

Прямо напротив двери, на диване, склонив голову над книгой и поджав под себя ноги, сидит девочка. У нее такой яркий оранжевый свитер, что она похожа на маленькое пушистое солнце. Она вздрагивает, когда открывается дверь, поднимает голову, отрываясь от книги, а потом отбрасывает ее и вскакивает с дивана.

— Привет. Я Алиса. А ты Клим? — улыбается она, а я смотрю на нее во все глаза и от удивления, кажется, теряю дар речи. Это же лимонная девчонка! Та самая! Что она-то тут делает?

Директор тем временем садится за стол.

— Привет, — я наконец могу сказать хоть слово.

— Алисочка, позови ко мне Костину.

— Ага, — лимонная девчонка кивает и убегает, напоследок лучезарно мне улыбнувшись.

От удивления я даже забыл, что это за место, но когда мы с директором остаемся в кабинете одни, и он, надевая очки, склоняется над бумагами, которые по всей видимости передал ему охранник, на меня вновь наваливается тяжесть.

— Ага, понятно. Мгм, — чему-то кивает Буров. — Ну, рад познакомиться, Клим, — он наконец отрывается от бумаг, а потом легким движением закидывает их к горе бумажек на его столе.

Я молчу. Он не выглядит плохим человеком, но я вовсе не рад быть с ним знакомым.

— Я понимаю, Клим, ты напуган и…

— Я не напуган.

— …растерян, и, скорее всего, зол, — продолжает он, не обращая внимания на мой комментарий. — Ты имеешь полное право злиться, скажи, увезли черт знает куда, в какую-то глухомань, — он чем-то напоминает мне Петра Сергеевича, моего врача в больнице. Похоже он такой же оптимист, старается во всем найти что-то хорошее, или хотя бы сделать вид. — Но, я думаю, твои тетя и дядя объяснили тебе, что это ненадолго.

— Ага, — я кривлюсь и даже не пытаюсь скрыть сарказм. — Они сказали, что это реабилитационный центр.

— Ну, в общем-то, так и есть.

— Да, только табличку на воротах поменять забыли.

— А, ты об этом. Ну это все так, ерунда. На самом деле, мне больше нравится называть это место санаторием, или даже — домом отдыха.

Я смотрю на него как на умалишенного.

— Ну а что, у нас тут и лечение, и еда вкусная, природа, а летом море замечательное. Тебе понравится.

— Значит, я тут минимум до лета, — подытоживаю я.

— Ну это от тебя зависит, — он опять улыбается, заглядывая мне в глаза. — Тут тихо, никакой городской толкотни и шума, так что, думаю, это место прекрасно подходит, чтобы отдохнуть от суеты.

— Или спрятать кого-то подальше, с глаз долой.

Я не особо много знаю о таких заведениях, но даже такой, как я, понимает, что такие места чаще всего делают подальше от цивилизации.

— Ну, спрятаться — это ведь тоже, считай, отдохнуть.

Он вообще меня слушает?! Ненавижу эту привычку у взрослых пропускать мимо ушей и гнуть свою линию.

— Детей у нас тут не так много. Места всем предостаточно: у нас три корпуса, каждый по три этажа. И внимания всем хватает.

— Да-да, я понял, — это рай на земле.

— Тебе еще ребята все покажут, расскажут и объяснят. А пока, я бы хотел спросить… Психолог, с которым ты общался, пишет, что ты жалуешься на странные запахи. Это так?

— Ну да, — какого его это интересует?

— Ага, а раньше такое было? Ну до больницы?

— Нет.

— Значит раньше ты особенным обонянием не отличался… Понятно.

Вот что ему понятно?

— Это последствия травмы и должно пройти. Разве нет?

— Да-да, конечно. Конечно, это пройдет рано или поздно. И однозначно — это последствия травмы, только вот… Как думаешь, физической? — Буров, чуть прищурившись, смотрит на меня.

— Эм, ну у меня было сотрясение и… — чудак какой-то. Очень странный тип.

— Мгм. Ну хорошо.

— Если вы намекаете, что у меня проблемы с психикой и галлюцинации, то… — я собираюсь возмутиться, но он тут же поднимает руки.

— Нет-нет, что ты! Думаю, ты абсолютно в своем уме. Скажи, а сейчас ты что-то ощущаешь?

— Нет, — бурчу я. Еще не хватало, чтобы он записал меня в психи и таблетками пичкал.

— Ну и ладно. Заходи, Даш, — он вдруг повышает голос. И как только услышал шаги?

Дверь открывается и в кабинет входит еще одна моя знакомая из больницы. Впрочем, ее появление меня не так уже удивляет. Я ожидал чего-то подобного. Ведь понятно, что они с Алисой знакомы, раз ходили к одному и тому же человеку. Только вот странно, что мы все пересеклись в одной палате, а теперь здесь.

— Здрасьте, — на ней все та же пайта, джинсы и красные кеды. И все те же расслабленные движения. — Привет, — говорит она, бросая на меня взгляд и подходя ближе.

— Дашенька, покажешь Климу его комнату, расскажешь все. Ну разберешься, в общем. Хорошо?

— Ага, — Даша равнодушно кивает и привычными движениями человека, которому часто приходится делать подобное, закидывает мою сумку мне на колени и выкатывает меня из кабинета. Я почему-то чувствую себя чемоданом на колесиках.

— До встречи, Клим, — слышу я голос директора.

Мы едем по коридору обратно в холл. Даша подкатывает меня к нише, и я вдруг понимаю, что это лифт.

— Ничего себе, какие технологии, — шепчу я.

— А то! — девушка улыбается, открывая вначале решетчатые двери, а потом еще одни деревянные. — Тут неходячих куча. Лестницы только зря моют.

С тоскливым вздохом лифт начинает медленно подниматься. Я невольно смотрю на мою провожатую. В тусклом свете мигающей лампы у нее немного мистический вид. Особенно эта белая прядь в волосах…

— Так как тебя зовут? — спрашивает она. Лифт едет со скоростью черепахи, толчками.

— Дорохов Климентий. То есть Клим. Не надо полным, — поправляюсь я.

— Ха. Забавно, — она чему-то улыбается.

Я недовольно морщусь. Я уже привык, что мое имя многим кажется смешным.

— Ничего смешного.

— Ой, да не парься! Я не над тобой. Просто забавно, такое совпадение…

И что ее так насмешило? Прям оживилась вся.

— А что, тут еще кто с таким именем есть?

— А? Да нет. Потом поймешь. Меня, кстати, Даша зовут, ну если ты еще не понял. Можно просто Даша. Так что, Буров снова про дом отдыха рассказывал? — она подмигивает. Странно, почему она так легко со мной общается? Мне было бы некомфортно так вот болтать с незнакомым человеком. Хотя она и в больнице была такой.

— Ага, а он что, это всем говорит?

— Да. Это он любит. Впрочем, в чем-то он прав. Довольно давно тут и впрямь санаторий был.

— А ты… — я осекаюсь, так как лифт наконец доезжает до второго этажа, и Даша снова проделывает ту же процедуру — открывает дверцы и решетки.

Холл второго этажа гораздо светлее первого. Тут высокие окна до потолка, только вот они явно очень старые, такие деревянные рамы, где между внешним и внутренним стеклом при желании мог бы ребенок поместиться.

— Так что ты хотел спросить?

— Ты тут тоже живешь?

— Ага, — она равнодушно кивает.

— Но ты ведь, — я опять замолкаю, не зная, как сказать. Девчонки ведь не любят говорить про возраст, или нет? Просто выглядит она старше меня.

— Ты имеешь в виду, что я старовата для такого заведения?

— А сколько тебе?

— Двадцать четыре.

Странно… Может она тут работает? А Алиса? Наша встреча какое-то нелепое совпадение. И значит ли, что если эти двое здесь, то и мой таинственный и хамовитый сосед по палате, Влад, тоже?

Мы едем по широкому коридору, с двух сторон двери, тоже все старые и массивные. Через каждый три двери коридор расширяется, и мы оказываемся в нишах с окнами.

— Тут, в левом крыле, в основном медкабинеты и административные помещения, — поясняет девушка. — А сзади нас, если направо поехать, — там живут работники, ну те, кто не местные. И так весь центральный корпус, он самый маленький. На втором этаже переходы в два боковых корпуса. Мы едем в левый, то есть второй, и он же самый большой. Там на втором и третьем этажах спальни, на первом — столовая, еще есть зал для ЛФК со всякой снарягой и маленький бассейн.

— Как-то пусто в коридорах…

— Просто сейчас тихий час.

— О-о, — я не могу сдержать стон. — Тут и такое есть…

— Ага. Но это в основном для младших. Вообще, тут всегда довольно тихо. Людей-то не особо много.

Наконец коридор заканчивается, и мы въезжаем в переход — с двух сторон тут окна, но мне с моего положения видно только небо и ветки.

Мы подъезжаем к следующему коридору, и я вдруг ловлю себя на мысли, что после странного и немного мистического (а как еще это назвать?) появления Даши и Алисы, это место мне не кажется таким уж кошмарным, холодным и неприветливым. Скорее, таинственным. Мы проезжаем мимо нескольких закрытых дверей, а дальше все приоткрыты.

— Тут спальни, — еще раз говорит Даша. — Двери открывают — так проще тишину сохранять, — тихо поясняет она.

— Почему?

— Если понадобиться войти — полдома перебудишь. Двери скрипят. Уже столько раз смазывали, а все равно скрипят. Мистика. А ходить частенько приходится…

Я слышу приглушенные голоса, шаги, звуки посуды, постукивания и позвякивания.

— Привет, Даш, — из первой открытой двери выходит женщина в белом халате, с какими-то железными судочками в руках и шепотом здоровается.

— Привет, я тут новенькому все показываю. Это Клим, — представляет она меня. Женщина приветливо мне улыбается, отходит в сторону и мне открывается вид в спальню.

Там три кровати у противоположной стены, две крайние я не вижу, зато мне прекрасно видно центральную. Там кто-то лежит под одеялом. Даша чуть притормаживает, оборачиваясь к женщине, и что-то ей тихо говорит, а я все никак не могу оторвать глаз от кровати. Из-под одеяла выскальзывает рука. Худая, очень тонкая, с выраженным локтевым суставом, будто кожа обтягивает кости. А потом тот, кто там лежит, поворачивается к нам и меня невольно прошибает озноб. Я видел таких детей. В интернете часто можно встретить их фотографии с подписями «помогите» и номерами счетов. Перекошенное, несимметричное лицо, непропорционально большая голова, косые глаза, один больше, другой меньше, и взгляд какой-то затуманенный, расфокусированный. Я не могу понять, мальчик это или девочка, больше похоже на инопланетянина, и из-за глаз не пойму на меня он смотрит или нет. Мне очень хочется отвернуться, но я будто оцепенел, а ребенок тем временем неуклюжими, рваными движениями пытается откинуть одеяло, путается с ним и издает нечленораздельный звук, больше похожий на стон.

— Кто это тут не спит? — женщина тоже замечает попытки ребенка встать, тихонько, крадучись проходит к кровати и поправляет одеяло. — Спи давай, — тихонько шепчет она и проводит рукой по тоненьким, больше похожим на пух, волосам.

Я сглатываю и опускаю голову, чувствуя на себе пристальный взгляд Даши. Не хочу, чтобы она видела отразившееся на моем лице смесь жалости, отвращения и страха, но и остаться спокойным не получается. Скорей бы мы поехали дальше. А Даша совершенно будничным тоном говорит:

— Это Богдан. Потом познакомишься.

Я молчу. Мне хотелось бы сказать, что я вовсе не хочу знакомиться, но это прозвучит очень грубо, и вряд ли понравится девушке. Мы едем дальше, все двери до середины коридора открыты. То и дело нам навстречу выходят какие-то люди, чаще всего они в белых халатах. Даша зачем-то всем меня представляет. Я просто киваю, стараясь не поднимать головы, и понимаю, что моя небольшая передышка, после того как я встретил лимонную девчонку и до того момента, пока мы не подъехали к палате, — закончилась. Мне вновь становится тяжелее дышать, а в голове мелким молоточком бьется — быстрее, пожалуйста, просто поехали быстрее.

Мне хотелось бы просто зажмуриться, но я невольно улавливаю какие-то обрывки, будто кадры — инвалидные коляски, костыли, капельницы. Непропорциональные тела и лица — странные, уродливые, отрешенные. И вдруг понимаю, что все это место насквозь пропитали запахи больницы: горькие, маслянистые, резкие, удушливые, тяжелые. Запахи болезни и отчаяния. Как я раньше не заметил? Они давят на мою грудную клетку, так что у меня даже начинает кружиться голова. Я стараюсь лишний раз не вдыхать, но они всё равно, будто проникают под кожу. Я начинаю злиться на Дашу, которая, кажется, ко всему этому привыкла, так что не замечает и продолжает идти слишком медленно. Мне кажется, этот коридор просто бесконечен, но он наконец заканчивается.

Мы добрались до середины, к лифтам.

— Тебе на третий. Твоя спальня там.

— А почему мы сразу туда не поехали? — тон получается резковат, и Даша едва заметно хмурится.

— Мне же надо показать тебе здание. К тому же так пришлось бы на улицу выходить, — отвечает она, вызывая лифт.

Показать… Да лучше бы я сдох. Мне вдруг приходит в голову ужасная мысль, почти во всех палатах (не спальни это! Это чертовы больничные палаты!) было по два-три человека. Значит и я тоже… С кем придется жить мне? Нет, я чокнусь!

От этих мыслей я весь покрываюсь липким холодным потом, у меня даже руки начинают трястись.

Лифт выезжает на третий гораздо быстрее, чем в том корпусе. Как только он останавливается, с той стороны кто-то подходит и открывает решетки. Даша открывает створки дверей.

— О, Даша! — невысокий паренек, с торчащими во все стороны светлыми волосами и очень веснушчатый, улыбается нам, а я замечаю, что у него зубы кривые, один на другой налезает.

— Привет, Дим, это — Клим, новенький. Сегодня приехал, — Даша выкатывает меня из лифта и я вижу, что помимо кривозубого, похожего своей прической на одуванчик, Димы, тут еще несколько ребят. Кто-то стоит, кто-то сидит на длинном диване у окна и смотрит в экран большого древнего телевизора. Кажется, там идут какие-то мультики. Но как только появляемся мы, все отвлекаются и оборачиваются на нас.

— Круто! — восклицает, Дима, смотря на меня так, будто я выиграл в лотерею.

— Балбесничаем? — улыбается Даша.

— Ага, — довольный Дима кивает, а я разглядываю остальных. Тут в основном все постарше, чем на втором этаже, и более… Более нормальные. Только один парень в каталке, из-под накинутого на колени пледа выглядывают его тощие, костлявые ноги в тапочках.

Нестройный хор голосов приветствует меня. Только вот взгляды у всех не такие приветливые, как у Димы.

— А где Клим будет жить? — спрашивает неугомонный Димка. Мое имя он произносит немного странно, растягивая букву «л». Я замираю.

— А пойдем, проводишь как раз, — говорит Даша, не обращая никакого внимания на неприветливость ребят. Мне становится немного обидно.

Мы вновь едем по коридору. Тут большая часть дверей заперта, на некоторых наклеены какие-то рисунки, некоторые изрисованы краской, но я опять утыкаюсь в пол. Димка вприпрыжку следует за нами, бросая на меня любопытные взгляды. Мы доезжаем почти до самого конца коридора, когда Даша наконец останавливается у одной из дверей и достает из кармана пайты ключи.

— Ого, круто. Повезло… — мечтательно вздыхает Димка.

— Ага, — только и говорит Даша, но как-то не особо радостно. Она открывает дверь, и я с облегчением понимаю, что внутри никого нет. Димка сует нос в проем, и еще раз говорит:

— Круто.

— Ну как? — Даша вталкивает коляску внутрь.

Это оказывается небольшая комнатка, но достаточно просторная, чтобы тут можно было обитать колясочнику — одна кровать в углу, рядом с которой поручни, шкаф, стол у окна, и еще одна дверь, видимо, в ванную. Очень высокие потолки и окна. Только немного пыльно.

— Это здание еще дореволюционной постройки. Старый санаторий, — поясняет Даша, закидывая сумку с моими вещами на кровать, а потом открывает шторы. — Видишь какие окна и потолки по три с половиной метра? В войну тут был госпиталь, правда, недолго, потом тут много чего разрушили. Говорят, когда немцы отступали, они подожгли здание и много что сгорело. Часть крыши, тут еще часовня была и деревянные пристройки. Ну а после войны его отреставрировали, правда, попроще фасад сделали. Установили лифты, внутри много что переделали, и опять сделали санаторий. А лет сорок назад почему-то решили сделать детский дом. Опять кое-что перестраивали, но тут, несмотря на все переделки, остались и такие — прежние комнаты, почти не тронутые. Так как людей мало, тех, кто постарше и посамостоятельней, мы стараемся селить отдельно. Все равно места девать некуда, а отапливается тут все — рядом своя котельная.

Я несмело прокручиваю колеса, подъезжая к окну. Стекла немного запотели, так что вид получается слегка размытым. Пятна зеленого на белом и кусочки проглядывающей серо-коричневой земли. Видимо, с этой стороны много хвойных деревьев, сейчас слегка припорошенных снегом. Я узнаю сосны и кипарисы.

— Ну как?

— Неплохо, то есть здорово, что я буду жить один. А вай-фай тут есть? — черт, опять как-то криво у меня получилось.

— Нет, вай-фая нет. Но есть библиотека, — Даша чуть ухмыляется. — Только учти, раз один, — значит, заботишься о себе сам. Но ты, насколько я поняла, временно в кресле, так что тебе даже полезно. Если что, можешь позвать кого-то, тут у кровати и в ванной специальные кнопки есть — сигнал на дежурного выйдет. Ну и двери лучше на замок не закрывать, чтобы в случае чего выбивать не пришлось.

Странно, мне показалось, или Даша стала говорить как-то не очень дружелюбно. Заметила, как я чувствовал себя на втором этаже? А что она хотела? Чтобы я от радости прыгал?

— Распорядок простой. В 9, 14 и 18 — в столовую. А что касается лечебных процедур, это тебе уже доктор скажет, завтра, скорее всего.

— А обязательно в столовую?

— Ну, если есть хочешь, то да. Тут еду только лежачим приносят.

— Я могу при… — начинает Димка, о котором я успел позабыть, но Даша его прерывает.

— Дима, не обижай Клима. Ему уже семнадцать, как-никак, и он вполне самостоятельный. Правда? — чуть улыбаясь, спрашивает она у меня, но в голосе слышится ирония.

— Ну ладно, ты пока осваивайся, я к тебе еще попозже зайду, — говорит Даша и, выталкивая Димку, прикрывает за собой дверь.

— Даш, а ты нашу новую стенку видела? Никита постарался… — слышу я приглушенный голос Димы.

— Нет, не видела. Сейчас гляну. Дим, а дядюшка мой приехал?

— Ага, в кабинете заперся. И рычит…

— Так чего ты все еще здесь? А ну марш у него уроки брать! — восклицает Даша, и я слышу звонкий смех Димки. А потом голоса стихают.

Я смотрю на свою сумку и ноги. Сижу как дурак посреди комнаты. Я даже не знаю, как мне вещи-то разложить, если я встать не могу. И эта… Даже не помогла. Просто ушла и все. Я сбрасываю сумку на пол, переползаю на постель и утыкаюсь носом в пыльное покрывало. Мне вдруг становится так жаль себя. Меня выкинули из дома, привезли черт знает куда, и только мне показалось, что тут ко мне отнесутся доброжелательно, как и эти — бросили. От обиды мне хочется выть, но я сдерживаюсь, не зная, насколько здесь хорошая слышимость. Не хочу, чтобы кто-то подумал, что я… Что я кто? Маленький, обиженный, ни на что не способный ребенок? Да пошли они все!

«9.02

Пишу эту хрень, потому что… Потому что больше тут делать нечего. Меня затолкали в пыльную комнату и бросили. Я думал, что Даша придет хотя бы до столовой проводить, но нет. Походу, про меня просто забыли. На ужин не пошел… не поехал. Я вообще из этой комнаты больше не выйду. Лучше от голода сдохнуть, чем смотреть на все это. Я не такой! Я нормальный! За что меня отправили в это прибежище калек?

Ненавижу их всех! И Вадима, и тетку, и директора, и Дашу эту, и Алису! Предатели!

А еще — тут даже интернета нет! И я целый час искал розетку, чтобы потом обнаружить, что для нее нужен переходник. Будто на сто лет назад попал! Или в тюрьму. Ни сети, ни мобильного. Не удивлюсь, если сюда можно только письма слать, а телефон один на все здание.

Я тут сдохну. Если не от голода, то от скуки точно. Может потом, когда мой иссохший труп найдут в этих пыльных тряпках, кто-то прочтет мой дневник и издаст его. Типа «записки смертника»… И заработает кучу бабла… Капец»

***

Меня будит тихий стук в дверь. Я открываю глаза. Черт, я так и уснул в одежде.

— Клим, — слышу я тихий голос за дверью и по манере сразу узнаю Димку. — Клим, меня Даша послала.

Я забираюсь в кресло, радуясь тому, что никто не видит этой жалкой картины, и открываю дверь.

— Привет, — Димка расплывается в широкой улыбке.

— Чего хотел?

— Так завтрак уже, Даша сказала тебя проводить.

— Сейчас, умоюсь только.

Видя, что мальчишка собрался войти в комнату, я закрываю дверь у него перед носом. Вспомнили обо мне? Ну надо же.

Дорога в столовую оказывается довольно простой. Мы почти никого не встречаем, видимо, все уже ушли. Съезжаем на лифте на первый этаж, а там по коридору направо.

Столовая кажется пустынной, даже кучка ребят, сидящих за столами ближе к окну, не спасает ситуацию. Буров, кстати, тоже здесь. Машет мне рукой, приветливо улыбаясь. Он сидит за столом с какими-то взрослыми, то ли врачи, то ли еще кто. Я киваю, еще раз оглядываюсь и нахожу знакомые лица. Алиса сидит ко мне спиной за столом с какими-то ребятами, я узнаю ее по оранжевому свитеру. А неподалеку Даша, тоже машет мне, подзывая к себе. Рядом с ней сидят двое парней — один повыше, спиной ко мне, и второй, худенький и темноволосый, вполоборота. Димка идет за мной пока я еду по широкому проходу между столами.

— Доброе утро, — Даша улыбается. Ну вот, она что, снова стала приветливой?

— Доброе, — тихо отвечаю я, уже подъехав вплотную. Высокий парень рядом с Дашей оборачивается, и, встретившись с ним взглядом, я сразу его узнаю. Вот и мой сосед по палате. Теперь, без бинтов, мне полностью видно его лицо. Ничего необычного, кроме глаз, ну еще на щеке и переносице белые полосы шрамов.

— Здоров, — коротко бросает он и отворачивается, продолжая есть. Даша встает, убирая один стул по другую сторону от себя, освобождая мне место.

— Как спалось?

— Нормально, — передо мной уже стоит тарелка овсяной каши с плавающим кусочком масла, стакан чая и бутерброд с сыром. Я неуверенно беру ложку, не то чтобы я овсянку не любил, я вполне нормально к ней отношусь, но, как ни странно, есть мне не особо хочется.

Я делаю вид, что остужаю кашу, а сам тем временем разглядываю второго, еще незнакомого мне парня. На нем черная мешковатая пайта, челка растрепанных волос скрывает глаза, и голову он так низко опустил, что толком лица не разглядеть. Весь какой-то угловатый, кисти и пальцы очень худые с выраженным рисунком синеватых вен. В ушах я замечаю дырки от проколов, видимо, раньше он носил много сережек.

— Знакомься Клим, это Оля, — говорит Даша. Хорошо, что я все же не стал есть кашу, а то бы подавился. Так это девчонка?

Оля поднимает голову, смотрит на меня холодно и безразлично, коротко кивает и снова утыкается в тарелку. Ну да, лицо все-таки больше девичье, хотя тоже какое-то грубоватое. Тонкие губы, впалые щеки. Только глаза, очень темные, с длинными ресницами и маленькая родинка на щеке, делают ее лицо более нежным.

— Привет, — запоздало здороваюсь я.

— А почему он ест с нами, а не с малышней? — вдруг спрашивает Влад, поворачиваясь к Даше.

— Потому что, — Даша улыбается. — Что б ты спросил.

Я решаю промолчать, только бросаю косой взгляд на детей за столами. Меня чуть передергивает от мысли оказаться в их компании. Я никого там не знаю, и большая часть из них дружелюбными не выглядит.

— Если ты хочешь, чтобы он общался с остальными, познакомился, пусть там и ест, — продолжает Влад, упрямо делая вид, что меня тут нет.

— Так Буров сказал. Спорить будешь?

— Ой, да ла-а-адно. Просто я прав, признай. Он, — Влад тыкает на меня пальцем, чуть раскачиваясь на стуле, — избалованный сык…

Договорить ему Даша не дает. Стул Влада опрокидывается и он с оглушительным грохотом падает назад. Видимо, она под столом толкнула ножку.

На грохот оборачиваются все, но быстро теряют интерес. Влад тоже нисколько не возмущается. Встает, поднимает стул и снова садится. Только вид у него растрепанный, мне даже немного смешно становится. Интересно, никто такому не удивляется. Да и если вспомнить, как Даша вела себя в больнице, похоже, она частенько делает нечто подобное. Они что, парочка?

Доедаем мы в тишине. Когда Влад и Оля уходят, Даша, обернувшись ко мне, хитро улыбается.

— Пойдем, мне еще кое с кем надо тебя познакомить.

Слово «пойдем» режет слух, но я решаю промолчать. Лицо у нее при этом такое довольное, будто она предвкушает нечто невероятно веселое. Но мне почему-то кажется, что это знакомство ничего хорошего не предвещает, и девушка довольна вовсе не из-за лишнего времени, проведенного со мной.

Чтобы я не отставал, она сама меня везет, с креслом я еще не сильно освоился. Мы поднимаемся на лифте до второго этажа, и я с ужасом понимаю, что нам опять придется ехать мимо спален младших и лежачих. Всю дорогу по коридору я просто смотрю в пол, а когда мы доходим до центрального корпуса и вновь садимся в лифт, поднимаясь на третий, Даша вдруг оборачивается ко мне.

— Ты не подумай, — говорит она, и ее лицо неожиданно становится очень строгим. — Не то чтобы я совсем не согласна с этим придурком. Мы на таких, как ты, насмотрелись. Сколько не делай вид, по тебе все и так понятно.

— Ты о чем? — я хмурюсь. Даша очень пристально сверлит меня взглядом, будто мысли пытается прочитать, а потом продолжает чуть спокойнее:

— Как бы там ни было, ты здесь. А раз ты здесь, ты один из нас. Нравится тебе это или нет.

Лифт дергается и замирает. Только вот путь по третьему я почти не запоминаю. Я даже не знаю, что задело меня больше. То, что она сказал, что согласна с Владом, или то, что назвала меня одним из них. Из кого это «них», еще хотелось бы знать. У меня все сжимается внутри от злости и обиды. Значит, я не ошибся, когда думал, что чем-то ей не понравился. Ну и пусть. Один из них? Черт с ним! Я встану на ноги как можно быстрее и свалю отсюда. Ничего, потерплю пару месяцев. Даже хорошо, что со мной не особо-то хотят общаться.

Мы останавливаемся в конце коридора, видать, нам нужна такая же крайняя комната, как и у меня. Даша, похоже, не придав нашему краткому разговору в лифте большого значения, улыбается и стучит в дверь. Тишина. Даша стучит еще раз, уже громче. Может, там никого нет? Черт, и зачем тогда было тащить меня так далеко? Даша улыбается шире и чуть ли не орет, совмещая свой крик со стуком:

— Дядю-ю-юшка! Открывай! Я знаю, что ты здесь!

Дверь резко открывается, так что Даша немного теряет равновесие. В нос бьет сильный запах табачного дыма.

— Какого хрена? — чуть ли не рычит открывший дверь мужчина. — Проваливай.

— Я на пару сек. Смотри кого я к тебе привела! — Даша указывает на меня.

Мужчина бросает на меня тяжелый взгляд. Мне становится не по себе. В мятой рубашке и таких же невообразимо мятых брюках, взлохмаченный, небритый, с глубокими тенями под глазами — в общем, вид у него совершенно дикий. Сам черт или демон. Такой бомжеватый демон. Потрепанный. Особенно картину дополняют клубящиеся у него за спиной серые облака табачного дыма. Как же там внутри накурено тогда?

— Угадай, как его зовут, — продолжает Даша, совершенно не обращая внимания на то, что ей явно тут не рады. Мужчина тяжело вздыхает:

— Как же ты меня достала…

— Ну угада-ай. Только чур не мухлевать!

Мужчина переводит на нее взгляд, полный презрения, а потом четко, чуть ли не по слогам говорит:

— Дорохов Климентий Сергеевич, 17 лет. Довольна?

— Эй, ну бли-ин, так не честно, — Даша явно разочарована. — Я же сказала — без мухлежа!

— Я и не мухлевал, — мужчина насмешливо улыбается. — Мне Буров сказал.

— Вот блин, так и знала, что надо было тебя вчера выловить…

— Вчера я бы просто тебя убил, — совершенно спокойно говорит он.

— Ну скажи круто?! Еще один в коллекцию. М? Теперь осталось Дорофея какого-нибудь подождать, и круто если фамилия будет Дашков или типа того, — Даша снова улыбается.

Дорофея? О чем они вообще? Но девушка уже оборачивается ко мне, поясняя:

— Прикол в том, что моя фамилия — Костина, а его, — она указывает на мужчину, который в это время устало трет виски, — зовут Константин. Понял? В общем мы придумали, что он типа мой дядюшка. Правда, это уже стало немного скучно… Но тут приехал ты! Ты у нас Клим, а фамилия у него, — она опять тыкает в мужчину, — Климов. Понял?

Я киваю. Ну и маразм.

— Так что теперь у тебя еще один племянничек, — ухмыляется Даша, поворачиваясь к моему новоявленному «дядюшке».

— Это все, что ты хотела мне сообщить? Тогда всего хорошего, — Климов уже собирается закрыть дверь, но Даша подставляет ногу.

— Неа. Буров тебе уже, наверное, сказал, но утром просил еще раз напомнить, чтобы ты не забыл. Ты его куратор, — она кивает на меня.

Куратор? Этот тип? Что это вообще значит?

Климов угрюмо мотает головой.

— Мое дело сказать. К тому же, дядь, его Клим зовут, это ж судьба! Тут не отвертишься, — девушка подмигивает ему, а потом, оборачиваясь ко мне, говорит:

— Ну вы тут знакомьтесь, а я пойду.

— Эй, постой! — выкрикиваю я, но девушка быстрым шагом удаляется, а потом исчезает за поворотом, и я слышу лязг решетки лифта. Вот же… Как мне без нее добираться?

Я оборачиваюсь к моему так называемому куратору. Он смеряет меня тяжелым, полным презрения взглядом. Вот же повезло. В этом свете его глаза кажутся черными. И вид, как у сумасшедшего маньяка-убийцы. Мужчина хмыкает, а потом с размаху запирает дверь, и я слышу щелчок замка.

— Эй, подождите! — только и успеваю выкрикнуть я.

Что? И этот тоже? Они что все тут, совсем охренели?! Да сколько можно вот так вот меня бросать?!

Я раздумываю всего пару секунд, а потом громко стучу в дверь. Ну уж нет! Одна слиняла, и черт с ней! Но этот же вроде как мой куратор?! Пусть я пока вообще не понимаю, что это значит.

За дверью тишина. Похоже, открывать мне не собираются. Я стучу еще раз, более настойчиво.

— Черт побери, — вырывается у меня. — Что за манера такая! Я что вам, вещь какая-то, что можно меня вот так вот бросать и игнорить!? Эй! Откройте!

Шагов не слышно. Видимо, он не собирается мне открывать. Я еще раз со злостью до сильной боли в руке бью по двери и отъезжаю. Да черт бы их всех побрал! Вот же уроды! Что я им сделал-то?!

Либо в соседних комнатах никто не живет, либо все ушли, так как на мой шум никто не появляется. В коридоре абсолютно тихо и пусто. Когда я доезжаю до лифтов, опять пару раз прищемив себе пальцы чертовыми колесами, меня уже трясет от злости.

Жму на кнопку. Ничего. Я жму еще.

— Черт, да что, блин, такое?!

— Двери кое-кто не закрыл на другом этаже, — раздается голос рядом. Я вздрагиваю. Передо мной стоит угрюмый Климов. И как только подкрался?

— И что делать? — спрашиваю я, но он мне не отвечает, набирает номер на мобильном.

— Анатолий, посмотри, кто-то дверь лифта не закрыл на первом или на втором.

Климов молчит, видимо, ждет ответа. Наконец из трубки слышен голос, Климов нажимает на кнопку, и слышится гул поднимающегося лифта. Решетчатые двери со щелчком разблокируются, я кое-как въезжаю внутрь, и только потом понимаю, что лифт не поедет, пока не закроешь внешние железные двери. Черт. Умей я ходить, это не было бы проблемой. Я вожусь пару минут, но коляска слишком неповоротливая. И кто вообще так придумал, что таким, как я, без сопровождения, хрен этим лифтом воспользуешься?

— Гребаное старье, — сквозь зубы ругаюсь я.

— Зато надежное, уже полвека работает, — с ухмылкой отзывается Климов и захлопывает дверь и решетку.

— Эй, а на другом этаже мне что делать? — выкрикиваю я, и до меня доносится его приглушенный голос:

— Попросите кого-то.

«10.02

Это самый отстойный день! Однозначно топ! Мало того, что эта стерва утащила меня, чтобы познакомить с каким-то ненормальным, так еще и бросила. Хорошо хоть у этого совесть проснулась, и он посадил меня в лифт. Только вот потом мне пришлось самому ехать до своей комнаты. Стоило мне добраться к себе, как и тут ни минуты покоя. Пришла какая-то тетка, оказывается у меня назначен прием у врача. А я откуда это знать должен? Ну поехал. Опять в другой корпус, чтоб его! Хорошо хоть эта тетка помогла. Меня опять всего осмотрели, ощупали, иголками искололи, а потом этот дядька расписал мне такую программу, что не знаю, будет ли у меня время на еду или сон. И главное, он меня еще и отчитал, мол, если бы я занимался, уже были бы сдвиги. Да пошел он! Еще и сказал, что надзирателя ко мне приставят, чтобы я не отлынивал!

Потом меня отвезли на обед. Хорошо хоть ни этой предательницы, ни ее психованного друга там не было. И директора с Алисой тоже. Сидел вместе с этой Олей. Похоже, она не слишком разговорчивая, ну и хорошо.

И еще — я ненавижу этот коридор на втором этаже! Сегодня я уже два долбаных раза по нему проехал! Просто ненавижу! Я чуть не сдох, пока полз по нему! Не понимаю, почему там так воняет? Какой-то удушающий маслянисто-горький запах. Что-то знакомое, но никак вспомнить не могу. Похоже на какую-то траву.»

«12.02

Как же тут скучно. Удивляюсь, как тут все еще не повесились. Хотя пока рано жаловаться, ведь свободного времени у меня и нет.

Ко мне действительно приставили санитара. Высокий, как шкаф, мужик под сорок, вообще неразговорчивый, назвался Вячеславом.

Распорядок такой — завтрак, небольшая передышка, за которую, в общем-то, мне только доехать до комнаты, повтыкать за компом минут сорок и надо опять ехать уже в ЛФК. Сначала массажи-растирания; потом в какую-то специальную комнату отвозят, по сути, та же палата, выдают мне специальные тросы, или как это, блин, назвать? В общем, я сам должен делать с их помощью упражнения. От этого всего ужасно болят руки и спина. А вот ногам хоть бы что. Я по-прежнему ничего не чувствую… Зато я могу «гордиться». У меня нормально получается самому ходить в туалет, потому что, в отличие от дома, здесь рядом с унитазами установлены специальные поручни. Довольно удобно. Только вот я не рассчитывал, что буду доволен подобному…

По сути, с этим надсмотрщиком я большую часть дня. Заниматься надо несколько раз в день, и он за всем этим присматривает. Нет, не помогает, просто рядом сидит. И жутко раздражает.

В столовой я по-прежнему сижу с этими тремя. Только стараюсь особо не разговаривать. Даша и Влад о чем-то своем иногда болтают, особо на меня внимания не обращая. Оля, вообще, как предмет мебели.

Все еще остался вопрос — кто они такие. По возрасту они все старше восемнадцати, а значит, они не могут быть жильцами детдома. Но при этом они и на персонал не похожи. Но упаси боги меня их спрашивать!

Пару раз ко мне подходил Буров — улыбался, интересовался как дела. Несколько раз видел Алису. Хотел заговорить, вроде она не похожа на Этих, но все разы, когда я ее видел, были на злополучном втором этаже. Первый раз, она кого-то на коляске везла, второй — тащила огромного игрушечного льва, заметила меня, улыбнулась и помахала рукой. Я только издалека на нее посмотрел, но въезжать лишний раз в тот коридор не стал.»

***

За столом опять тишина. Даша читает какую-то книгу без обложки, у нее сегодня какой-то замученный вид. Влада вообще нет. Оля молчит, как всегда. Я оборачиваюсь на тихий скрип двери и тут же вновь утыкаюсь в тарелку. В столовую входит Климов. Народ зашуршал, кто-то с ним поздоровался, а он направляется к столу директора. Я уже вздыхаю с облегчением, но тот долго у стола Бурова не задержался, только пожал руку нескольким людям, потом взял чашку с чем-то и пошел к нашему столу.

— Приятного, — вежливо сказал он и сел прямо напротив меня.

— Угу, — Даша только бросила на него короткий взгляд и снова уткнулась в книгу.

— А вас, Клим, здороваться не учили? — его спокойный голос как-то не вяжется с вопросом.

— Доброе утро, — я решаюсь чуть поднять голову. Может, если поздороваюсь он отстанет, и я смогу просто тихонько смыться? Не могу понять, что меня в нем так пугает. Сегодня у него и вид вполне приличный — побрился, и рубашка не выглядит так, будто ее кто-то жевал. Наверное, дело во взгляде. Будто скальпель.

— Как ваши дела?

Мда, а я надеялся, что он отстанет.

— Нормально, — просто отвали от меня.

Климов чему-то усмехается. Оля, все с таким же каменным и полным безразличия лицом, подхватывает пустую тарелку и уходит. У меня еще осталась еда, но есть расхотелось окончательно. Через стол я чувствую запах табака, которым этот человек, видимо, пропитался насквозь. Климов по-прежнему сверлит меня взглядом.

— Ты, я смотрю, уже пришел в себя и готов распугивать людей, — тихо ворчит Даша, поднимая голову.

— Зато ты выглядишь как приведение. Опять?

— Типа ты не в курсе.

— Вот что ты себя мучаешь?

— Ой, да отстань ты, — Даша встает и уходит. Черт. Любит же она сматываться.

Мы остаемся вдвоем за столом. Может и мне удастся просто уйти? Я уже собираюсь отъехать, но Климов тоже поднимается.

— Кстати, я сегодня прогуляюсь с вами, — говорит он ухмыляясь.

— Зачем? — тут же вырывается у меня. Вот же ж… Что ему надо-то?

— Ну, я ведь ваш куратор, как-никак. Посмотрю, как вы освоились и так далее…

— Что это вообще значит, что вы мой куратор? Зачем это надо?

— Я тоже, знаете ли, не в восторге. Но раз директор так распорядился… — он пожимает плечами. Только вот на вопрос он мой не ответил.

— Это не ответ.

— Полагаю, это значит, что вы без чужого контроля организовать себя не способны.

Я только морщусь и быстрее кручу колеса в сторону выхода. У меня уже есть надзиратель в виде санитара, теперь еще и этот. Не многовато ли чести для одного меня?

— В самый раз, — отзывается Климов. Я что, вслух спросил?

«13.02

Полдня за мной таскался этот демонюга. Жуткий тип. Смотрел, как занимаюсь, назвал трепыхающимся жуком, а потом сказал, что я ленюсь, что смотреть на меня жалкое зрелище, и что я, видимо, вообще ходить не хочу. Я бы послал его, но черт знает, чем это кончится, так что пришлось стиснуть зубы и сказать, что хочу, а он мне — «Зачем вам вообще ходить?» Что за идиотский вопрос? Затем, что хочу свалить отсюда побыстрее. А он мне «Куда?». Домой, конечно, подальше из этого разваливающегося дурдома. Он только хмыкнул, злорадно так. Наверное, подумал, что мне идти некуда. И если так, то… в чем-то этот демонюга прав. Вадим не звонил ни разу, как и тетка. Впрочем, как они могут позвонить, если у меня даже телефон забрали! Вадим же и забрал, скотина! Если бы я не ставил даты в дневнике, мне могло бы показаться, что здесь я уже целую вечность, но, к сожалению, — нет. Даже недели не прошло.»

«14.02

Сегодня за обедом подошел Буров и сказал, что звонила моя подруга и велел зайти к нему часов в пять, так как она перезвонит. Сашка!!! Черт, я и забыл, что есть хоть один человек, которому на меня еще не плевать.

***

«Только что говорил с Сашкой. Она очень злилась на Вадима и тетку, сказала, что просила родителей с ними поговорить, чтобы меня отсюда забрали. Что они мерзкие предатели. Но дядя Миша поговорил с Вадимом, вернулся и сказал, что так надо. Санька чуть не плакала, сто раз спросила, как я тут. Как-как? Хреново. Я не стал особо говорить, так как Буров не соизволил даже из кабинета выйти. Только пожаловался, что интернета и мобильного нет. Стало как-то легче. Сашка обещала уговорить родителей, чтобы меня навестить на следующих выходных.

А потом Буров опять пристал с расспросами, как я себя чувствую, и опять про запахи спрашивал. Да сдались ему эти запахи! Я попросил дать мне переходник для розетки, чтобы ноут включить.»

«14—15.02

Выходные. Скукота, половина персонала исчезла, видимо, домой уехала, но мои занятия никто не отменял. В эти дни за мной опять Климов наблюдал, но сидел молча. Скучно ему, видимо, со мной. Ну еще бы, что за удовольствие на таракана смотреть? Чтобы ему досадить занимался до седьмого пота, дольше чем обычно. А в конце он только ухмыльнулся так противно и сказал: «Вы это для себя делаете. Но я польщен.» Придурок!

Увидел в окно, что к посту приехала пара машин. Надеялся, что вдруг Вадим приедет или Сашка с родителями, ждал как идиот в коридоре, потом даже в холл спустился. Но никого не было. А к каким-то ребятам приехали, но было их довольно мало. Я вообще не думал, что тут кого-то навещают.

Вечером, особенно по выходным, в коридорах шумно. Все, кто хоть как-то передвигается, выползают к телевизору. Видел еще, как играют в какую-то настольную игру, и Даша там была, и одуванчик-Димка, и даже Буров. Меня к себе подзывали, но я сделал вид, что не услышал и постарался побыстрее проехать.

Черт, никогда мне еще не было так одиноко. Аж выть хочется.»

«16.02

Видел сегодня Алису. Столкнулись в коридоре, она шла с каким-то парнем. Кажется, это дцп называется: ноги и руки худые, еле идет, опираясь на палку, ноги заплетаются. Он еще что-то Алисе рассказывает, а она смеется. Увидела меня и поздоровалась, а потом стала с этим парнем знакомить. Сказала, что зовут его Митя. Лицо у него вроде нормальное, только губы плохо слушаются. Он мне улыбается, говорит что-то, а я вдруг понимаю, что ни слова разобрать не могу. И переспрашивать неудобно, не хотел перед Алисой идиотом выглядеть. Я только кивнул, попытался улыбнуться, но он, видимо, понял, что я ни хрена не расслышал, и опять мне улыбнулся. Так дерьмово и стыдно мне еще никогда не было. Аж затошнило, и опять дышать стало невозможно. И смотреть на него просто невыносимо, со своими палками в руках и смотрящими друг на друга коленями…

Вот на кого смотреть жалко, господин куратор.

Как вообще Алиса может так спокойно говорить с ним, да еще и понимать, что он сказал?

Я сбежал, то есть уехал оттуда весь красный. Тошнило так, что аж вырвало. Прям в коридоре. Ко мне тут же санитарка подбежала, хотела меня к доктору отвезти, еле отбился. И Алиса все это видела. Не знаю, как мне вообще ей в глаза теперь смотреть. Черт, вот бы сдохнуть.»

«17. 02

После вчерашнего ужасно не хотелось ехать в столовую. Почему-то казалось, что все там будут на меня пялиться и пальцем тыкать. Но всем было пофиг. Как, впрочем, и всегда.

Одна радость — не было Климова. Даша сказала, что у него, наверное, опять мигрень. Так ему и надо!

А потом после завтрака ко мне подошла Алиса. Спросила, как я себя чувствую. Хоть один нормальный человек в этом дурдоме.»

«18.02

Честно, я задолбался уже писать. Одно и то же. Что нового можно написать, если ничего не происходит? Вообще ничего… И жутко курить хочется… Может придумать план, как спереть сигареты у этого демонюги?»

«19.02

Почему-то вдруг вспомнил, как называется трава, которой мне всюду воняет. Паслен. Тоже во дворе у бабушки рос. Помню, она вроде говорила, что он ядовитый.»

Глава 3. Мед и лимон

— Клим! — Сашка бросается ко мне и крепко обнимает. От нее пахнет чем-то сладковатым, похожим на шоколад. Я замечаю любопытные взгляды ребят, что стоят неподалеку. Позади Саши, смущенно переминается с ноги на ногу, дядя Миша.

— Привет, парень, — он жмет мне руку. — Ты это, тут как?

— Нормально, — отвечаю я.

— Тут это, Вадим, в общем, на работе занят…

— Понятно, — обрываю я его. Я и не надеялся, что он приедет. — Он мой мобильный, случайно, не передал?

— Э, нет, не передавал. Тебе, вот фрукты Ира и тетя твоя передали, — он протягивает пакет.

— Спасибо, здесь хорошо кормят.

— Пап, можно Клим мне свою комнату покажет?

— Ага, а я тут это, подожду, в машине, — дядя Миша опять как-то неловко оглядывается и уходит. Похоже, ему тоже не по себе в этом месте.

Мы направляемся ко мне, Сашка с любопытством оглядывается по дороге. А я с раздражением думаю, что тому, кто приехал сюда на час, это место может показаться очень даже интересным.

— Ух ты! — говорит подруга, когда мы входим ко мне. — Круто! Отдельная комната!

Я морщусь, и она, видя это, смущенно замолкает.

— Ну ты как?

— А ты как думаешь? Никак, — не знаю, что еще сказать.

— Я тут тебе кое-что записала, — Саша достает из кармана флешку. — Ну там фильмов всяких, такое…

— Спасибо. А ты как?

— Да нормально, — она пожимает плечами. — Как обычно, школа, занятия.

Странно, у меня такое чувство, будто мы не виделись целую вечность. Сашка какая-то чужая, отстраненная. Или, может, это я за эти две недели успел так измениться? Одичал? Что же тогда со мной через месяц будет? А через два?

— Клим, ты знаешь, — Саша морщит лоб, теребит шнурок на кофте. — Я говорила с твоей тетей и с Вадимом… В общем, я не знаю, они ничего не объясняют. Почему тебя сюда засунули и вообще. Я даже наорала на них, но все без толку.

— Да хрен с ними. Все и так ясно. Саш, ну вот скажи, на хрена я им сдался?

— Но так нельзя, ты же…

— Саш, ты такая наивная. И вообще, не хочу о них говорить.

— Ладно, — соглашается она, но я вижу, что ей от моих слов стало только некомфортнее.

Она что, чувствует себя виноватой? Бред. Она-то что может сделать?

— Ты очень злишься? — Сашка шмыгает носом.

— Ну только не реви… — стону я. — На тебя я не злюсь. И Саш, мне и так хреново, еще на твои сопли смотреть. В конце концов, это не навсегда. Вот встану на ноги…

— Все, не буду, — она старается улыбнуться.

«22.02

Злюсь ли я?

Когда я попал сюда — да, я очень злился. Думал, что если приедет кто-то из своих, то все им выскажу, но когда сегодня увидел Сашку, вдруг понял, что перегорел. Если честно, думаю мне уже все равно.

Как я?

Да никак. Я не завел здесь друзей, даже приятелей, впрочем, тут и общаться-то не с кем. Да и если вспомнить, в моей прошлой жизни (в школе, в универе), я особо ни с кем не дружил, так что стоило мне исчезнуть, все мои прошлые знакомые как-то сами собой исчезли. Не важно где я, в школе, в универе или здесь, я всегда будто выпадаю.

Я словно лишний кусочек пазла в общей картине. Вроде внешне похож, и меня даже принимают за своего. Раньше мне даже удавалось довольно долго казаться таким вот, «своим». А сейчас даже пытаться не хочется. И так понятно что будет — я опять никуда не подойду и со временем меня просто отложат подальше.

Я привык… Последние лет пять я постоянно один. А до этого… Вроде у меня были друзья в старой школе, но когда мы переехали в другой район, я перевелся и они куда-то исчезли. А в новой? Да там тоже, конечно, были ребята, с которыми я общался, Лёнька тот же, только вот после выпуска и тут все связи быстро прерывались. Был ли он мне другом? Не знаю. Какой смысл поддерживать такие связи? Я даже не знаю о чем говорить. Как дела? Что делал? Фигня это все. Мне скучно говорить о таком. После пары раз, Лёнька не звонил. Кажется, как-то раз я думал сам ему в контакте написать, но потом вспомнил — опять эти разговоры ни о чем, опять надо будет притворяться, что мне интересно…

Сегодня вот тоже… Хотя я это еще в больнице заметил. Раньше, когда мы с Сашкой виделись почти каждый день, нам было о чем поболтать, а теперь… Видимо, и эта связь себя исчерпала.»

***

Я смотрю в окно. Погода совсем мерзкая. Пару дней назад все вроде начало таять, а сегодня опять холодно, дует сильный ветер, бросая в стекла пригоршни мелкой крупы. Он пытается прорваться внутрь — ищет щели, завывает сквозняками. Вроде конец февраля, скоро весна, а такое чувство, будто зима даже не думает идти на спад. Скорее, наоборот.

Несмотря на отопление, в здании довольно холодно, все кутаются в многослойные одежды, я и сам похож на капусту — на мне джемпер, свитер и пайта поверх. А утром совершенно не хотелось вылезать из-под теплого одеяла.

В столовой тоже холодно. Даша, шмыгая носом, греет пальцы о чашку, почему-то напоминая мне сейчас героев фильма про полярную экспедицию. А вот Владу, видимо, никогда не бывает холодно, он все так же в неизменной майке, серая такая с заклепками и черепом.

Руки ужасно замерзли, пальцы непослушные и я два раза роняю ложку, пытаюсь согреть их о чашку с чаем, но ничего не выходит — чашка обжигает кожу, но руки почему-то не хотят принимать тепло.

И внутри все словно замерзло. Мысли заторможенные, будто я вот-вот впаду в анабиоз.

— Сегодня никаких процедур, холодно, — говорит подошедший к нам Климов. Учитывая, что я за этим столом единственный, кто проходит какое-то лечение, фраза относится ко мне, хотя Климов на меня даже не смотрит. Он, кстати, тоже, похоже, не мерзнет, на нем очередная рубашка и брюки. Еще бы он мерз. Учитывая сколько он курит, у него внутри уже все тлеть должно.

— Интересно, сколько на улице? — говорит Даша.

— Думаю, под тридцатник, — отвечает Влад, а потом чуть мечтательно добавляет, — море, наверное, замерзло у берега… Может сходим?

— Ага, щаз. Еще искупаться предложи…

Когда я возвращаюсь на свой этаж, там происходит какая-то суматоха.

— Клим! — меня окликает Алиса, я не сразу разглядел ее за горой подушек, которую она несет впереди себя. — Пойдем, у нас сегодня день кино.

— Да я к себе, наверное, поеду, — я хочу уйти, но она так смотрит на меня, что отказать невозможно.

Мы проходим по коридору к одной из палат. Точнее, это даже не палата, а игровая комната, довольно большая. Я и не знал, что тут такие есть. На полу зеленый ковер, на стенах рисунки, плакаты. В углу большие ящики с разными игрушками, коробками от настольных игр и конструкторов. Сейчас несколько взрослых стаскивают столы и стулья к стенам, освобождая место для матрасов и подушек. Я отъезжаю в угол, чтобы не мешаться под ногами. Что я тут делаю? Алиса раскладывает подушки, кто-то притаскивает несколько обогревателей, расставляет их по бокам, а потом и привозят телевизор, прямо на тумбе с колесиками. В комнате собираются ребята, каждый со своим одеялом и подушкой, занимают места. Тех, кто помладше, сажают вперед. Несколько санитарок привозят ребят в колясках. Через полчаса в комнате уже не протолкнуться, а я так и сижу в кресле, в самом углу у окна. Кто-то задергивает шторы, гасит свет и наступает полумрак. Я различаю голову Даши, они с Владом пробираются к окнам и залазят на широкий подоконник, тоже укутанные в плед и с подушками.

— Клим, — Алиса, неизвестно как оказавшаяся рядом, трогает меня за плечо. — Давай сюда, — предлагает она, указывая на свободное место с краю. Она там уже оборудовала нечто похожее на гнездо — к стене прислонено несколько подушек, рядом лежит здоровый лохматый плед.

— Да я в коляске, наверное…

— Да нет, замерзнешь и неудобно будет, — Алиса настойчиво тянет меня за рукав, и я пыхтя сползаю на матрас, устраиваюсь на подушках. Алиса заботливо укрывает меня пледом и садится рядом.

— Здорово, да? — шепчет она, склоняясь ко мне, и я чувствую такой уже знакомый теплый цитрусовый запах и незаметно для себя расслабляюсь. — Обожаю такие дни.

Странная она. Мы толком-то и не общались все это время, но она всегда ведет себя со мной, будто мы хорошие друзья. Я вообще заметил, что она со всеми здесь так общается. И самое странное то, что и мне легко находиться с ней рядом. И нет той противной неловкости, которая возникала, когда я общался с девчонками с нашего курса или из школы. Примерно так было когда-то с Сашкой. Хотя нет, с Сашкой было просто легко, а с Алисой немного иначе. Ее будто окружает аура спокойствия и уюта. В отличие от того, когда я с Дашей, Владом или, уж тем более, с Климовым, — с Алисой у меня совершенно нет ощущения тревоги или подвоха. Эти трое вроде и могут нормально с тобой говорить, но такое чувство, что они готовы в любой момент выпустить иголки. От них веет беспокойством, они будто готовы в любой момент защищаться или броситься в бой. А вот Алиса — совсем другая. Она вообще не похожа ни на кого из тех, кого я знал раньше. Но если вспомнить, в больнице, когда мы впервые встретились, она была совершенно другой — закрытая, и будто настороженная птичка, готовая в любой момент упорхнуть. А тут она в своей стихии. И ее все любят. Не могу себе представить хоть одного человека, который бы захотел как-то ее обидеть.

— Ну что, разбойники, — веселый голос Бурова вырывает меня из мыслей. — Кто вьюгу с морозами наколдовал, а? Признавайтесь!

Народ смеется.

— Ла-а-адно, так и быть, ваша взяла. Сегодня у нас холодновато, еще и в главном корпусе трубу прорвало, так что занятий, как вы поняли, не будет. Баррикадируемся здесь и греемся. Будем смотреть фильмы!

— Ура! — толпа разражается радостным улюлюканьем.

— А обед? — спрашивает кто-то из младших.

— А обед сегодня по спальням.

Толпа еще раз ликует.

Буров возится с плеером, вставляет какой-то диск, а я откидываюсь на подушки. Мне почти ничего не видно из-за голов впереди сидящих, только верхнюю часть экрана, но мне, по хорошо знакомой мелодии вступления, понятно, что включили Гарри Поттера.

Я натягиваю плед под самый подбородок, и наконец начинаю согреваться. Алиса укутывает ноги, заворачиваясь как рулетик, тоже откидывается на подушки, я чувствую ее плечо рядом.

Тепло, такое пушистое, мягкое, с запахом домашнего лимонада, окутывает меня, и я прикрываю глаза. Где-то на фоне звучит музыка, голоса героев. В детстве я видел этот фильм столько раз, что мне не надо смотреть на экран, я только по одним звукам могу представить все, что там происходит.

Почему-то вдруг вспомнилось, как я читал эту книгу с мамой. Когда это было? Кажется, лет в девять. Да. В девять. Помню, как я учил потом наизусть заклинания, и как летом, когда мы поехали к бабушке, я попытался перочинным ножом выстругать себе волшебную палочку. Только вот рука сорвалась, и лезвие вошло прямо в ладонь. Я так испугался, что меня будут ругать, что несмотря на боль, вспомнив какой-то момент из боевика, который смотрели родители, оторвал от майки полоску ткани и перевязал руку. Конечно, мама это увидела, так как вся моя повязка была в крови, но ругать не стала, просто посмеялась, назвав пиратом, и сделала мне нормальную повязку. Но шрам все равно остался. А я потом мальчишкам со двора рассказывал, что остановил рукой нож и очень гордился своим боевым ранением. Помню, мама потом все же помогла мне вырезать палочку, мы даже покрасили ее и покрыли лаком. Мама всегда любила сказки, и мы вместе много их читали… А вот отцу это не нравилось. Он говорил, что все это уход от реальности, что я слишком сильно в это погружаюсь.

Воспоминания, словно кадры из фильма, проносятся перед глазами. Вот на экране Гарри Поттер и его друзья на своем первом уроке заклинаний, а я со своей палочкой ношусь по усадьбе, сражаюсь с высоким стеблем морковника, представляя, что это пожиратель смерти. Гарри Поттер ловит свой первый снитч, а мне вспоминается, как мы с мамой тем же летом при помощи скотча примотали метлу к качелям во дворе, и как она фотографировала меня на старенький пленочный фотоаппарат, будто я играю в квиддич. Интересно, сохранились ли где-то эти фото?

Странно, что я вообще думаю обо всем этом. Странно, что думаю об этом спокойно. Даже смешно немного. Будто все эти воспоминания не из этой жизни, словно из другого мира или с другой планеты. Словно я запрятал все это в глубокие подвалы, закрыл в сундуки, а теперь вот они сами являются, и мне почему-то не больно.

Не больно?

Алиса смеется над чем-то, я чувствую, как подрагивает ее плечо.

Меня клонит в сон, кадры из фильма смешиваются с воспоминаниями, и вот это уже не герой, а я размахиваю палочкой, лечу на метле, получаю письмо… Да, я ведь тоже ждал письмо из волшебной школы, когда мне должно было исполниться одиннадцать. Ждал, хотя, конечно, понимал, что ничего такого со мной не случится. Даже стыдно было в этом признаваться, но на тот день рождения я ждал чуда. Только вот конверт с посланием получил не я, а мама. И принесла его вовсе не сова. Его ей вручил врач в больнице и было оно совсем не волшебным.

Я резко открываю глаза и вдруг понимаю, что они мокрые.

На экране мелькают титры, кто-то щелкает пультом, включая следующую часть. Мне хочется подняться, и как можно незаметнее сбежать, исчезнуть, испариться из этого места. Только бы никто не видел, что я…

— Я тоже плачу в конце, — тихий шепот Алисы раздается рядом. — Почему-то так грустно всегда…

Я смотрю на нее, и в полумраке вижу, что у нее действительно мокрые ресницы. Она улыбается мне и отворачивается, а я спешу вытереть глаза.

Все, хватит на сегодня воспоминаний. Хватит. Все это уже давно в прошлом.

Я стараюсь смотреть фильм, правда, особо не вдумываясь в сюжет, а когда наступает время обеда и мне помогают забраться в кресло, я тихонько, пока никто не видит, беру пару бутербродов и закрываюсь в комнате.

Здесь довольно прохладно, так что съев свой небольшой обед, я залезаю на кровать, заворачиваюсь в одеяло и быстро проваливаюсь в сон.

Я надеялся проспать до завтра, но просыпаюсь еще засветло и не сразу понимаю, что меня разбудило. А потом до меня доходит, что по телу словно проходят волны жара — нестерпимого, сильного. Все тело горит. И боль жгучая — вспыхивает, пульсирует в спине, голове, руках, гуляет по телу. Особенно болит нижняя часть спины, поясница, таз, бедра. Боль настолько сильная, что я не могу сдержать стон. Меня всего крутит, колотит, даже слезы на глаза наворачиваются. Что со мной? Что делать? Сквозь алую пелену я вспоминаю, что Даша как-то говорила, что рядом с кроватью должна быть какая-то кнопка. Только вот кто меня услышит? Я кое-как нашариваю звонок, жму несколько раз, пока полностью не теряю силы. Видимо, от сильной боли меня начинает тошнить, и я еле успеваю чуть свеситься с кровати. Все словно в тумане, перед глазами плавают цветные пятна, я пытаюсь позвать кого-то, но даже не знаю, получается ли у меня вообще издать что-то кроме стона.

Кажется, меня все же услышали. Надо мной какие-то фигуры, кто-то спрашивает, что со мной. Я чувствую запах табака и лимонов. Значит Алиса и Климов тоже здесь.

— Судороги? — спрашивает кто-то издалека.

— Нет, у него сильные боли, — я узнаю голос Климова.

А потом подходит человек в белом халате, крепко берет меня за руку, у него очень холодные пальцы. Наверное, он вкалывает мне что-то, я отчетливо чувствую, как игла входит мне под кожу, а через пару мгновений боль отступает, и я теряю сознание.

Меня качает на волнах. Тепло со спины и одновременно холодно в груди. Надо мной бескрайнее небо — прозрачной, ледяной голубизны, а солнца нигде нет. А подо мной — теплые, золотые волны, они пробегают по моему лбу, дотрагиваются до висков и пальцев рук. Они шепчут, чтобы я расслабился, что все будет хорошо, они уговаривают меня довериться им, и я доверяюсь. Мое тело растворяется в этом мягком тепле, а волны все кружат и кружат меня, будто подо мной водоворот, но я не погружаюсь, а остаюсь на поверхности.

Я улыбаюсь, чувствуя, как тепло разливается по ногам и в груди. Я не знаю, что это за место, но отчего-то мне кажется, что тут не существует времени. Все верно, ведь здесь нет солнца, думаю я, нет дня и ночи, нет утра и вечера. А может, это море и есть само время, и теперь я лишь часть его? Или, может, я на самом солнце… Странные мысли… Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем что-то неуловимо меняется. Теперь я не кружу на месте, волны мягкими ладонями подталкивают меня куда-то, течение становится все быстрее и быстрее, и вот уже начинает меняться небо, оно розовеет, потом будто кто-то проходится мокрой кистью, добавляя фиолетовых и темно синих красок, пока вокруг не наступает полная темнота. Течение останавливается, тихий шепот в голове затихает, и я вдруг чувствую, что мои ноги касаются чего-то. Дно? Меня прибило к берегу? Чувства постепенно возвращаются, и я вдруг понимаю, что лежу вовсе не на воде, а на чем-то мягком, и сверху я тоже укрыт чем-то, воздух пахнет травами — мятой и розмарином, а еще медом. А темно потому, что у меня закрыты глаза. И как только я это осознаю, я тут же их открываю, но вокруг по-прежнему темно, я моргаю пару раз и только теперь начинают проясняться тусклые краски и силуэты. Окно напротив, задернутые наполовину шторы, а за ними кусочек неба, прозрачно-голубого, такого же, как в моем сне.

— Ой, — раздается тихий вздох рядом. Я поворачиваю голову. Алиса сидит на стуле рядом со мной, поджав под себя ноги. — Привет, — улыбается она.

— Привет, — мой голос звучит очень сипло. И тело какое-то странное, будто что-то не так. Что вообще со мной было?

Я пытаюсь пошевелиться, привстать, и вдруг понимаю, что именно «не так». Я чувствую ноги.

«27.02

ДА! ДА! ДА! Я все-таки буду ходить! Черт, не то чтобы я совсем не верил, но я не ожидал, что чувствительность к ногам вернется так быстро! Врач тоже удивился. Сказал, что это поразительно быстро. Нет, конечно, ходить я пока не могу, ноги очень слабые, я сам попытался встать, ничего не вышло, но еще немного и я наконец распрощаюсь с этим идиотским креслом, а потом… Потом я могу ехать домой! Ведь если я буду ходить, мне тут больше нечего делать?!»

«28. 02

Сегодня поехал к Бурову, попросил позвонить от него. Думал вначале Вадиму, но… Нет, пока не буду. Позвонил Сашке. Рассказал ей, что мне значительно лучше и что уже скоро, наверно, буду дома.»

«5.03

Я встал на ноги!!! Сам стоял! Писать совершенно некогда. Я стараюсь заниматься все свободное время, правда, вечером жутко устаю. На улице наконец потеплело, сегодня всех на прогулку звали, но я остался. Потом буду гулять! Тут есть специальные тренажеры — дорожки для ходьбы с поручнями, и я сегодня ходил! Руками, конечно, опирался и больно безумно. Но черт, как же это круто! Даже Климов одобрительно хмыкнул. Ай, да черт с ним, скоро я больше его не увижу.»

«9.03.

Когда я сегодня сам, жутко довольный, при помощи специальных ходунков доковылял до столовой, даже Влад улыбнулся. Но когда я сказал, что скоро поеду домой, они все как-то странно переглянулись и замолчали. Вряд ли им так уж хочется, чтобы я остался. Скорее всего, просто завидуют. Ну и черт с ними. Мое хорошее настроение никто сейчас не испортит!»

***

Я мнусь какое-то время под дверью, не решаясь постучать. Сегодня 17 марта, и я сам дошел до кабинета Бурова. Чуть закусив губу, я все же стучу.

— Входите, — откликается хозяин кабинета. — А, Клим. Что-то случилось? — он улыбается, увидев меня в проеме.

— Нет, ничего. Я просто хотел поговорить… Эм, то есть спросить.

— Да-да, проходи, конечно, — Буров дружелюбно указывает мне на стул, откладывая какие-то бумаги. Я сажусь, сжимаю руки в замок и чувствую, что ладони вспотели. Да чего я боюсь-то? Глупость какая.

— Так что ты хотел?

— Я хотел сказать… Мне ведь уже гораздо лучше, я почти сам хожу… В общем, я хотел позвонить от вас моей тете или дяде Вадиму, чтобы меня забрали. Можно?

Буров сразу становится более серьезным.

— Клим, послушай… Дело в том, что я не уверен, что тебе…

— Постойте, вы что, считаете, что мне тут место? Я ведь уже почти здоров, разве нет? — я тут же напрягаюсь.

— Да, тебе уже лучше, но дело не в этом.

— Я хочу позвонить, можно?

— Хорошо, — Буров вздыхает, роется в телефоне, ищет нужный номер, и протягивает мне мобильный. — Хорошо, позвони.

Гудки идут долго, я бросаю взгляды на Бурова. Он что, опять никуда не уйдет?

— Алло? — по ту сторону трубки раздается взволнованный голос Вадима.

— Кхм, Вадим, это я Клим, — я отворачиваюсь от директора, чтобы он хотя бы лицо мое не видел.

— А, — кажется, Вадим не особо рад меня слышать. — Привет, Клим. Что-то случилось? Я собирался к тебе заехать на прошлых выходных, но у нас такой бардак сейчас…

— Я встал на ноги.

— О, здорово. Поздравляю! Так ты уже можешь ходить? — голос вроде радостный. Я немного расслабляюсь и говорю громче.

— Да. Когда вы за мной приедете?

— Эм, Клим, понимаешь, сейчас не очень подходящее время, давай я тебе попозже перезвоню.

— Нет, постойте! Вы же сказали, что мне надо пройти реабилитацию. Я прошел! Все нормально, я могу ходить и… Я тут думал, — я намерен использовать любые козыри. — По поводу тети я был не прав, я с ней помирюсь, честное слово. И курить не буду. Дядя Вадим. Я все понял…

— Клим, — Вадим устало вздыхает, — Дело не в этом. Понимаешь, я думаю тебе стоит еще немного там побыть.

— Немного… — тупо повторяю я. Из меня будто враз все силы выбили. — Немного — это сколько? До совершеннолетия? Я не понимаю, в чем дело, почему я не могу вернуться домой?! Вы не звоните, ничего мне не говорите, забрали мой мобильный! Что вообще происходит?! Вы ведь обещали! Обещали, что будете заботиться, потом обещали приезжать… — мой голос срывается. Только не реветь. Этого еще не хватало, я тут не один.

— Клим, дело не в этом.

— А в чем? Вы знаете, вы… вы просто лицемерный лжец! Вы просто врете мне, а сами.. я не знаю, что вы там! Может, вы уже договорились с моими родственничками и втихую там уже квартиру на них переписали…

— Клим, успокойся, это не так.

— А как? Почему вы тогда не хотите меня забирать? — я немного сбавляю тон, не хочу, чтобы он решил, что я не в себе. — Со мной уже все нормально, я могу ходить, сам о себе позабочусь, если хотите я даже в универ вернусь.

— Клим, тебе надо еще немного отдохнуть, так будет лучше для тебя же.

— Да что за бред! — я все же не выдерживаю и ору в трубку.

— Извини. Давай попозже поговорим, я завтра позвоню, хорошо?

— Да пошли вы… — я сбрасываю звонок, и бросаю телефон на стол.

Буров молчит, ничего не говорит по поводу того, что я чуть не угробил его телефон.

— Может, вы мне объясните? — спрашиваю я у него, изо всех сил сдерживая слезы.

— Клим, твой дядя прав. Я тоже думаю, что тебе стоит еще немного задержаться здесь.

— И вы туда же… Или, постойте. Может, это вообще вы? Вы наговорили ему что-то и теперь он не хочет меня забирать?! — я ошеломлен своей догадкой.

— Да, Клим, — он совершенно спокоен, — это я считаю, что тебе пока рано ехать домой.

— Но почему? Что со мной не так?

— Физически с тобой все в порядке, ты действительно идешь на поправку, дело не в этом…

— Постойте, это как-то связанно с тем, что про меня написал тот психолог? Да это все бред! Вы что, реально думаете, что у меня с головой что-то не так?

— Нет, я уже говорил, что не считаю тебя психом. Как и никого из моих подопечных.

— И тем не менее домой мне нельзя…

— Так будет лучше для тебя же. Клим, выслушай меня, пожалуйста, только очень внимательно. — Буров подается вперед, опираясь на стол, а я, наоборот, отстраняюсь. — Я правда не считаю, что у тебя что-то не в порядке с психикой. Наоборот, я очень не хочу, чтобы так подумал кто-то другой.

— О чем вы?

— Когда ты только сюда приехал, я не хотел сразу тебя грузить, да и надо было тебе восстановиться немного, но ты попал сюда не просто так. Точнее, не из-за ног. Если бы дело было только в этом, тебя действительно можно было бы определить в реабилитационный центр в твоем городе, но все не так просто… Понимаешь, это не совсем обычный интернат. Некоторые из тех, кто тут живут — не обычные люди и дети. Нет, все они, конечно, особенные, но некоторые — ну еще более…

— Особенные? — подсказываю я.

— Да. Это непросто объяснить, и ты, конечно, не сразу мне поверишь, но понимаешь, некоторые из тех, кто живут здесь, обладают некоторыми способностями.

— Способностями? Вы, вообще, о чем?

— Я говорю о том, что их способности выходят за рамки привычного. Ну если тебе так будет понятнее, это своего рода сверхспособности.

— Типа людей икс? Вы издеваетесь?

— Нет. Не издеваюсь.

— Да вы сами псих! Самый главный здесь!

— Ну, может, немного, — Буров чуть улыбается. — Клим, просто выслушай меня. То, что с тобой происходит, те запахи, что тебя мучают, это не просто последствия травмы головы. Хотя это, конечно, похоже в какой-то степени на посттравматический синдром, но все не так просто. Я думаю, что ты один из таких и твоя способность — это что-то вроде эмпатии. Мне уже встречалось нечто подобное раньше. И все будет только хуже, эти способности будут усиливаться, и в нормальной среде, тебе, не понимая, что происходит, может стать очень плохо. Потому я и не хочу до поры до времени, чтобы ты уезжал отсюда.

— Вы сейчас надо мной прикалываетесь?

— Нет. Я вполне серьезен. Твои способности будут усиливаться, и они могут причинить тебе большие беспокойства, если ты не осознаешь их, не разберешься в этом… Они ведь и так тебе покоя не дают? Я ведь прав?

— Не правы. Со мной все нормально! — он не может такое знать. Я стараюсь быть как можно убедительнее. — Вы ошиблись. Я уже недели две ничего не чувствую.

— Ну, во-первых, это естественно, так как последнее время ты был очень сконцентрирован на восстановлении, и большая часть твоих сил тратилась на это, но… Думаю, ты все же лукавишь, говоря, что ничего не чувствовал, — этот ненормальный подмигивает мне. Тоже мне, Дамблдор.

— Ничего, — я упрямо сжимаю руки в кулаки. Надо во что бы то ни стало убедить его.

— Ну, меня ты, может, и обманешь, только вот, видишь ли, Константин сказал, что…

— Что? А он тут при чем? Он-то откуда может знать? — еще один настоящий псих на мою голову. Что он там мог ему наговорить? — Да он просто терпеть меня не может. Я не понимаю зачем вы вообще его ко мне приставили!

— Я догадывался, что с тобой будет непросто, так что попросил его за тобой присмотреть, — Буров кажется немного смущенным. — Прости за это, конечно, я знаю, что он не особо дружелюбен, но такой уж у него характер. Понимаешь, Клим, ваши с ним способности несколько схожи, родственны, так сказать. Он — телепат.

— Телепат, это в смысле…? — меня пробирает дрожь. Да он точно псих. Он имеет в виду, что этот ненормальный умеет читать мысли?

— Да, телепат. Он может слышать мысли других людей.

— Понятно, — так, все это реально пахнет психушкой. А как там советуют? С психом, главное, вести себя спокойно, соглашаться и так далее. Надо сделать вид, что я со всем согласен, а потом найти какой-то способ связаться с Вадимом. Я все ему расскажу, и думаю, тогда он поймет. Нет, он может и не поверит, лучше Сашке позвонить и дяде Мише, он точно в такую ересь не верит. И чтобы они связались с соцслужбой. Да, решено. — Знаете, вы меня немного ошарашили, я даже и не думал, что такое… Такое вообще может быть… — да уж, я не думал, что директор детдома настоящий сумасшедший.

— Да, согласен. В это довольно непросто поверить, — Буров дружелюбно мне улыбается.

— Мне надо… это, переварить, хорошо?

— Да-да, конечно. Как только будешь готов, Клим, я все тебе расскажу, хорошо?

— Ага, — я встаю и медленно направляюсь к двери. Главное, вести себя спокойно. — До свидания, я к себе пойду…

— До свидания, Клим.

Я закрываю дверь, и только сейчас понимаю, что весь вспотел и у меня трясутся руки. Вот это я попал. Как в каком-то дешевом триллере. Псих-директор, верящий в сверхлюдей! С ума сойти! Может, он так устал от этой работы с дебилами, что таким образом его мозг абстрагируется? А что, вполне логично. Вполне удобно считать этих бедных детей особенными, иначе видеть их каждый день, общаться с ними, было бы довольно непросто. Интересно, а остальные — Даша, Алиса, Влад… Они тоже в курсе этой теории? Даже не знаю, стоит ли спрашивать. Что, если они заодно? Или, может, они тоже с ума тут сошли. Живут в этом доме, далеко от цивилизации, без интернета и связи с миром, можно легко кукушкой поехать… Черт! Ну что я за неудачник-то?

Я вдруг понимаю, что на автомате добрался до второго этажа и уже иду по переходу между корпусами. Еще пара шагов и я в коридоре с палатами. Мне навстречу выезжает мальчик в коляске. Видимо, он почти не владеет своим телом, так как коляской он управляет двумя пальцами, нажимая на специальный джойстик. Голова чуть завалена набок, но глаза живые. Я сталкиваюсь с ним взглядом, и он мне улыбается. У меня вырывается нервный смешок. Что, этот тоже со сверхспособностями? Интересно какими? Может, он как человек паук? Или нет, с закатом солнца он встает со своей каталки и может перемещаться быстрее ветра, как Ртуть. Так, хватит смеяться, это уже на истерику похоже.

Я как можно быстрее прохожу этот коридор, стараясь не смотреть по сторонам. Зря. Так как на выходе я врезаюсь в кого-то, а когда поднимаю голову, с ужасом узнаю Климова и чуть ли не отпрыгиваю от него.

— Дорохов, у вас глаза на затылке? — спрашивает он, хмурясь.

Только его не хватало! Черт! Надо как можно быстрее свалить! Я быстро обхожу его и жму на кнопку лифта. Лифт подниматься не спешит, видимо, на первом кто-то выходит или заходит.

— Извиняться вы тоже не собираетесь? — Климов подходит ближе.

— Извините, — бормочу я, а сам как мантру повторяю — только ни о чем не думать, не думать, не думать.

Лифт подходит, я запрыгиваю туда как можно быстрее и только там вдруг понимаю — какой же я идиот. Мне становится смешно. Я что, реально только что пытался не думать? Неужели я поверил, что он может быть телепатом? Мда, видимо, сумасшествие — это заразно. Никакой он не телепат, просто хам и придурок. Да если бы он мог читать мысли, он бы уже давно меня прибил!

Вернувшись в комнату и закрыв дверь на замок, я сажусь прямо на пол и пытаюсь отдышаться. Ноги ноют и пульсируют. Видимо, я от кабинета директора сюда чуть ли не бежал. Надо успокоиться. Может, это вообще все — глупая шутка. Или… Или, может, Буров просто хотел меня поддержать? Извращенно так… Если дело все же не в нем, а в Вадиме, и это мои родственники не хотят забирать меня домой, возможно, он просто таким образом хотел отвлечь меня? Вполне возможно, только способ какой-то уж очень идиотский. Будто я ребенок, которого можно подобными сказками отвлечь?

Да ну! Ну не может директор такого заведения быть отъявленным психом! Это давно бы уже заметили. Завтра ему так и скажу, чтобы мозги мне не пудрил, а сказал прямо. И с Вадимом мне все же надо поговорить. Если все так, как я думаю, надо прижать его к стенке, больше я не сорвусь и не стану бросать трубку. Пусть не увиливает, а прямо скажет, что даже не собирался меня отсюда забирать. Черт! Лучше бы он сразу так сказал, было бы легче… А так я еще на что-то надеялся. Ну не скотина ли?

***

Этой ночью я так и не смог уснуть. Все ворочался с боку на бок, прокручивая в голове разговор с директором. Заснул только ближе к рассвету.

Я даже не хотел идти в столовую, а сразу пойти к нему, но на этаже меня поймала Алиса, я не смог сопротивляться и пошел с ней на завтрак.

Интересно, если Буров сказал, что Климов — телепат, кем бы он назвал Алису? Не знаю насчет других, но она точно какая-то необычная.

За столом уже собралась привычная компания — Даша, Влад и Климов, Оли не было, зато сегодня к нам подсела Алиса. Я, стараясь вести себя, как обычно, поздоровался со всеми. Мне ответила, как всегда, только Даша. Сегодня она опять была вымотанная, с темными кругами под глазами, и Влад то и дело беспокойно на нее поглядывал.

Стоило мне сесть за стол, я вдруг сразу почувствовал, что мое обоняние снова начинает выдавать приколы. От Даши, сидящей рядом, веяло чем-то холодным, затхлым, мне почему-то подумалось про подвал, этот запах смешался с лимонами Алисы. Я поморщился, стараясь сосредоточиться на еде, но никак не мог ощутить запах каши. Только подвал, лимоны, потом немного полыни и табачного дыма. Черт. Опять. Не верю я во всю эту ерунду про эмпатию, но с моим носом точно что-то не так. От дикой смеси меня стало опять немного мутить и пропал аппетит.

Я бросаю короткий взгляд на Климова, который сидит напротив, пьет чай, уткнувшись в какую-то раскрытую папку. Телепат? Он? Да ни в жизнь не поверю. Если он телепат, пусть тогда услышит, что я сейчас думаю.

Климов вдруг отрывается от бумаг и смотрит мне прямо в глаза. Я вздрагиваю от неожиданности, хочу отвести взгляд, но не успеваю.

— Что вы так на меня смотрите, Дорохов?

— У вас на рубашке пятно, — отвечаю я.

— Да? — тот равнодушно смотрит на свой воротник, а потом вдруг, усмехаясь, говорит, — а я думал, что вы все гадаете, могу ли я читать ваши мысли или нет? Я ошибся?

За столом повисает полнейшая тишина. Все, замерев, смотрят то на меня, то на Климова. Я сглатываю, в горле вдруг пересохло. Точно демон.

— О, так Буров уже говорил с тобой? — Даша нарушает молчание, заинтересованно поворачиваясь ко мне.

— Н-нет. Не понимаю, о чем вы.

Даша хмыкает, а Климов продолжает:

— Конечно, говорил, тут и телепатом не надо быть. У него вид, как у испуганного сурка.

— Может, хватит сравнивать меня с животными? — ощетиниваюсь я.

— Ну вот, а теперь обиженный еж.

Алиса тихонько хихикает. Я отбрасываю ложку.

— Да ну вас всех… — я резко встаю, чуть ли не роняя стул, и, направляясь к выходу, слышу за своей спиной еще пару смешков и голос Влада:

— Какая замечательная иллюстрация народной мудрости. Клима Климовым вышибают…

Никакой он не телепат. Такого не бывает! Просто ненормальный хам. Лет под сороковник или больше, а ведет себя как подросток! Наверняка ему Буров просто все рассказал, вот он и прикалывается.

— Клим! — Алиса, видимо, увязавшаяся за мной, окликает меня в коридоре. — Подожди!

— Да что такое? — мне не хочется говорить с ней грубо, но, если честно, я жутко устал, голодный, толком не спал, так что…

— Так дядя Леша уже говорил с тобой?

— Дядя?

— Ну да, Алексей Романович мой дядя. Я разве не говорила? — Алиса улыбается так невинно, что я даже теряюсь.

— Нет.

— Так что? Говорил?

Я отворачиваюсь и медленно продолжаю свой путь. Алиса идет рядом. Что за дурацкая ситуация?

— И что ты об этом думаешь? — спрашивает она, чуть обгоняя и заглядывая мне в лицо.

— А что я должен о таком думать? Скажи честно, он ведь пошутил? Он над всеми тут так шутит?

— Нет, не пошутил, — все так же спокойно говорит она.

— И ты туда же… Может хватит уже? А?

— Пойдем к нему, а? Ты ведь к нему собирался, разве нет?

Я собирался. Только вот теперь, после того, что было в столовой, меня начинают грызть сомнения. Похоже, все, по крайней мере те, с кем я общался, либо верят в эту ерунду, либо просто подыгрывают. Может, это у них такая игра? Ну не может же весь дом сойти с ума.

— Пойдем, — Алиса тянет меня за рукав. Если у нее и есть какая-то способность, так это точно дар убеждать и вызывать доверие. Если бы меня кто-то другой попросил, я бы просто послал. Но я уже говорил, обидеть Алису просто невозможно. Она слишком дружелюбная, открытая…

Я сдаюсь. По дороге я еще несколько раз прошу ее перестать шутить надо мной, но она только улыбается.

— Эй, ну ты ведь не хочешь, чтобы я выглядел полным идиотом, попавшись на ваши розыгрыши? Пожалуйста…

— Никто над тобой не смеется, Клим, — улыбается она.

Когда мы подходим к кабинету, она без стука открывает дверь.

— Алиса? — слышу я голос Бурова. Ну вот, круг замкнулся. Я снова здесь. Пришел, чтобы опять слушать этот странный бред.

— Дядь, я с Климом, — отвечает девчонка и чуть ли не за рукав втаскивает меня в кабинет.

— Привет, Клим. Рад, что ты зашел. Садись. Чай будешь? — Буров тут же встает и включает небольшой электрический чайник на подоконнике.

— Ой, да, ты ведь не поел совсем! — спохватывается Алиса и начинает рыться в шкафу, доставая пачку печенья и несколько железных банок. Значит, и вправду племянница. И как я сразу не догадался, что они родственники? По всему видно, что она чувствует себя здесь как дома. — Ты какой будешь? — тем временем спрашивает она. — Есть с земляникой, есть саусеп, и с васильками и бергамотом. А нет, — разочарованно вздыхает она, заглядывая в баночку. — С бергамотом кончился. Только запах остался.

— С земляникой, — неуверенно говорю я. Алиса достает небольшой заварник, обдает его кипятком.

— Это она всякие такие любит, — чуть смущенно говорит Буров, — а я больше обычный.

Чувство странности происходящего все нарастает. Передо мной появляется чашка, тарелка с печеньем, посыпанным сахаром. Я вдруг почему-то вспоминаю чаепитие у сумасшедшего шляпника. Тут даже своя Алиса есть. Мне все же не удается сдержать смешок. Кто тогда белый кролик? Может, Димка мелкий? А что, похож, если передние зубы сделать чуть длиннее. Алиса из страны чудес, то есть психов, тем временем берет чашку и забирается на диван.

— Так что, ты, я смотрю, уже немного успокоился. Правда, вид у тебя не очень. Не спал? — интересует Буров, тоже наливая себе чай.

— Не особо, — признаюсь я. В присутствии этой девчонки скандалить или хамить мне почему-то кажется очень стыдным. Я чуть краснею, вспоминая свое вчерашнее поведение. — Скажите, вы ведь пошутили вчера? Я просто как идиот распсиховался, не спал даже, и только сейчас подумал, что все это…

— Нет, Клим, я не шутил.

Да что же это такое?!

— Клим, я хотел бы, чтобы ты выслушал меня очень внимательно. То, что я сказал тебе, правда. Никакая не шутка и не розыгрыш, и если ты подумал, что мы не в себе, то это не так.

Я бросаю взгляд на Алису, она спокойно дует на чай и легко мне улыбается.

— То есть вы хотите сказать, что это место что-то вроде… эм, школы из людей икс? И вы хотите, чтобы я в это поверил?

— Нет, тут не так, как в людях икс, — отзывается Алиса. — Хотя было бы круто…

— Тогда как?

— С чего бы начать… Понимаешь, Клим. Некоторые люди, что живут здесь, они не обладают суперсилой или скоростью, или там грозу не вызывают…

— Даша может, — говорит Алиса.

— Ну, это немного не то, — Буров улыбается ей и снова серьезно смотрит на меня. — Есть такая теория, что у людей, переживших сильные потрясения, как-то клиническая смерть, или авария, получившие какие-то травмы, не важно — физические или психические. У таких людей как бы вскрываются дополнительные ресурсы их тела, в особенности мозга. Это своего рода защитный механизм, который позволяет человеку пережить кризис. Это происходит не всегда, возможно, кому-то хватает и того запаса сил, что у них есть. Кто-то, наоборот, скажем так «ломается», не вынеся потрясения. Но есть и те, у кого начинают проявляться особые способности. Из того, что я знаю, эти способности в основном ментальные. То есть они никак не влияют на физический мир, такие люди не могут там летать, или двигать камни, нарушая законы физики. Нет. Но они могут, например, видеть вещие сны, у них могут быть некоторые видения, или они становятся более чувствительными к окружающему миру.

Странно, то, что он говорит сейчас, уже не кажется таким уж ненормальным. Мне даже вспоминается одна история, наделавшая шума в интернете, о двух детях, заблудившихся в лесу. О том, как мальчик нес свою маленькую сестру трое суток на спине, без еды и практически без воды. Я и раньше сталкивался с теориями, что люди в стрессовых ситуациях могут мобилизовать силы в своем теле, о которых даже не подозревали. Но это все равно немного не то, о чем говорит Буров.

— То есть вы хотите сказать, что всякого рода провидцы, экстрасенсы — не бред?

— Ну, по большей части бред и спектакль, если ты о тех шарлатанах из телевизора или гадалках с паленых сайтов. Чаще всего они просто врут о своих способностях. Но согласись, разве такое вранье выжило бы, если подобное было бы совершенно невозможно? Такие люди есть, но природа их способностей слишком сложна, и чаще всего они не спешат об этом говорить, или, уж тем более, заявлять открыто. Такие способности не получают просто так, с бухты барахты. Я же говорю, такие люди чаще всего пережили сильное потрясение и дар этот по большей части не навсегда.

— То есть?

— Со временем это проходит. Я не знаю почему. Точнее, у меня есть много теорий. Я изучаю это уже не один год, но однозначного ответа, увы, так и нет. Но у меня есть теория, что любая такая способность не бывает случайной. Она очень тесно связана, как бы это сказать, с болью человека. С той болью, что он пережил. С некой внутренней потребностью лично его. И, видимо, дается все это не просто так, а для чего-то.

— И вы, вы тоже такой?

— Нет, увы, мне не повезло, или, наоборот, — повезло. У меня была довольно скучная жизнь, Клим. Или, может, я больно толстокожий. Но ничего подобного со мной не случалось. Хотя, возможно, если бы я сам испытал это на себе, я мог бы найти ответы на мучающие меня вопросы. А такие, как вы… Как ты, Клим, сколько я не общаюсь с вами, все равно не могу понять, — Буров грустно улыбается.

— А у меня, значит, вы думаете, что? Эмпатия? Это когда чувствуешь эмоции других людей?

— Наверное. Я лишь предположил. Год назад у нас была одна девочка с похожими симптомами, правда, у нее еще была синестезия.

— А Климов, значит, телепат? — Буров кивает. — А, — я поворачиваюсь к Алисе. — А ты? Ты ведь тоже…

— Да. Я тоже, — она улыбается. — Я чувствую таких, как мы.

— Да, Алиса невероятна. Она может почувствовать человека с подобным даром.

— Когда я увидела тебя в больнице, то поняла, что ты, скорее всего, один из нас.

— Постой! — меня вдруг озаряет, — Так я попал сюда потому, что ты…

— Ну не только, — отвечает Буров. — Если бы твои родственники не были обеспокоены твоим психическим состоянием, ты бы никак тут не оказался.

Я потрясенно молчу. Странно, идя сюда, я был абсолютно уверен, что не поверю ни единому слову, но теперь мне кажется, будто пазл, некая неразрешимая головоломка, начинает складываться.

— Дар Алисы поистине бесценен, — продолжает Буров. — Понимаешь, когда человек получает такие способности, он зачастую пугается, не понимает, что происходит, и, конечно, начинает пугать своих близких. И часто такие случаи заканчиваются плачевно. Повезет, если дело не дойдет до психбольницы. Но, — это если повезет. Подобные исследования не принимаются научным миром, считаются шарлатанством, может, это и к лучшему, иначе, не дай бог, на вас бы еще опыты ставили. Но в этом кроется и проблема. Как отличить — галлюцинации у человека или реальные видения? Слышит он голоса в голове или это нечто большее? Шизофрения? Или дар? Практически невозможно, особенно, если ты вообще о таких вещах не задумываешься. Многие из тех, кто живут здесь, прошли этот путь. И если бы не Алиса, которая как раз таки может это отличить, они бы так и остались доживать свою жизнь в виде безвольных овощей в палатах.

— Но ведь ту же телепатию легко проверить.

— Это да, но такой, скажем, явный дар — большая редкость. И то, представь, что было бы, если об этом даре заявить во всеуслышание и предоставить доказательства? Костю заперли бы в лаборатории до конца его дней. Но как я уже сказал — это редкость. Чаще всего дар бывает довольно странный, неявный. Вот Алиса, например, легко может сойти за девочку с бурной фантазией. Или ты, тоже вполне подошел бы под описание психического расстройства. Но ты ведь нормальный мальчик.

— Ну как сказать, учитывая, что вы утверждаете, что я эмпат, — я усмехаюсь.

— Значит, ты все же мне веришь?

— Ну, то, что вы сказали немного отличается от того, что я подумал вначале, так что… Да. Наверное. Не знаю. Все это так странно и неожиданно… Пока, если честно, трудно представить… А какие еще есть способности? Ну у тех, кто здесь?

— Да разное, — Буров машет рукой, — мы и сами не все еще понимаем. Зачем оно и что оно. Ты пообщайся с ребятами, сойдись поближе, сам все поймешь. Может, мне что потом объяснишь.

— Но хотя бы у кого эти способности есть, вы скажите? Вы сказали некоторые…

— Среди детей примерно половина, но с ними все не так, как с тобой, например. Это меня тоже немного сбивает, я одно время думал, что их способности тоже следствие потрясения, как и у взрослых, и со временем пропадут. Но у некоторых они не пропадают, остаются с ними до самого конца. Я думаю, что это некая компенсация, так как чаще всего подобное случается именно с детьми, имеющими некоторые отклонения с рождения. А так — я вот совершенно обычный. Персонал тоже.

— Так значит то, что происходит со мной, хотя еще неизвестно что, это тоже пройдет? А когда? То есть, как долго это может продолжаться?

— По-разному. У кого-то полгода, а Костя вот тут уже четвертый год. Это зависит от каких-то очень личных факторов.

— Но это проходит?

— Да. Однозначно. Если способности не врожденные, а приобретенные, то они со временем исчезают.

— И я буду здесь пока это не случится? Даже если мне уже будет восемнадцать?

— Ну держать тебя силой после совершеннолетия я не могу. Если к тому моменту ничего не измениться, и твои способности останутся, но ты будешь готов вернуться к обычной жизни — я буду только рад. И такое случалось. Это не тюрьма, я никого здесь насильно не держу. Ну, только если нет подозрений, что человек сам может нанести себе вред. Или не может сам себя обслуживать, но ты, явно не такой случай. Все взрослые, что живут здесь — делают это по собственной воле.

Неожиданный звонок мобильного прерывает наш разговор.

— Да? — Буров берет трубку, — а, да-да, конечно, проводи их. Прости, Клим, — говорит он, кладя трубку. — У меня встреча сейчас, опять надо ремонт делать, у нас ведь труба лопнула, а рабочие только сейчас очухались. Алисочка, вы идите. Потом, если что, зайдете. Вечером.

— Ага, — мы встаем, но по традиции уже у двери, Буров меня опять окликает. — Кстати, Клим, забыл сказать, такое дело… В общем, пока ты здесь, уж не обессудь. И раз так, и тебе стало уже лучше… У нас тут такое правило, что все, кто уже не школьники, и вполне дееспособны — помогают. Кто чем может. Костя тебе потом объяснит, что можно делать, выберешь, что больше по душе.

В коридоре показывается охранник и несколько мужчин в спецодежде. Буров выходит им навстречу, а мы с Алисой, уходим.

— А что значит помогать? — спрашиваю я, когда мы уходим достаточно далеко. Мне почему-то не нравится это предложение. Способности или нет, но такое чувство, что меня держат тут насильно и теперь еще и к работам приставят. Я что им — дешевая рабочая сила?

— Ой, да по-разному. Я вот с малышней люблю возиться, Дашка тоже с детьми помогает, только она больше по старшим. Влад так, разное делает, по желанию. Оля на кухне любит помогать. Слушай, а давай ты тоже к нам, с детьми весело и познакомишься?

— Я подумаю, — не хочу ее обижать, но это последнее чего бы мне хотелось. Мне жутко от одной только мысли провести полдня на втором этаже.

— Ой! Уже полдвенадцатого! — восклицает Алиса, глядя на маленькие серебристые наручные часики. — Я же обещала к одиннадцати подойти… Клим, ты извини, мне на второй надо, если хочешь, пойдем со мной.

— Да, нет, я ведь еще не ел, пойду, может, в столовой что-то осталось.

— Ну тогда ладно, на обеде увидимся, — кивает Алиса и не входя в лифт сворачивает к лестницам. Мне еще бегать по ним неудобно, так что я сажусь в лифт.

Живот урчит, я ведь действительно еще не ел, хотя какая еда, когда тут такое. С ума сойти. В голове полный бардак. И как во всем этом разобраться?

В столовой мне добрая женщина дает оставшуюся с завтрака творожную запеканку и даже подогревает какао с молоком. Есть в пустой столовой оказывается довольно приятно. Никто не сверлит тебя взглядом, не задает вопросов. И главное — никаких дурацких запахов. Может, мне теперь всегда так есть? А что, учитывая, что со мной происходит, нормально поесть в компании мне еще долго не светит. Да и если все же допустить, что все это правда, есть за одним столом с человеком, который видит тебя насквозь… Ну уж нет.

«18.03

Мда, похоже, мне все же стоит сказать спасибо тому психологу, который посоветовал мне вести дневник. Разобраться во всем этом будет не просто. В голове не укладывается. Я будто в один из фэнтези фильмов попал!

Круто, конечно, с одной стороны, но… Все равно как-то странно. Не могу поверить. И главное, похоже, этот Климов единственный, у кого что-то реально стоящее. Ну прикольное. Хотя меня передергивает от мысли, что все это время мог знать о чем я думаю. Но если так, то это в какой-то мере объясняет некоторые моменты в его поведении. Интересно, а можно как-то защититься от этого? Ну типа ментальной техники закрытия своего сознания, как окклюменция в том же Поттере? Как это вообще работает?

Нет, офигеть, конечно. Я с детства читаю всякие подобные книги, фильмы смотрел, потом игры… А вот в то, что подобное могло случиться со мной, как-то не верится. Хотя и это место Хогвартсом не назовешь. И способности эти. Скучные, что ли, какие-то. Вот нельзя было так, чтобы я мог летать там, или телепортироваться, ну хотя бы тумбочки силой мысли двигать? Впрочем, учитывая мою удачливость, мне могло и что-то еще более бесполезное выпасть.

А еще есть шанс, что все это — галюники. Типа я до сих пор не пришел в себя в больнице и все это мне видится. Или, может, с ума сошел и лежу сейчас где-то в палате, слюни на подушку пускаю, обдолбанный.

Хотя, даже если это так, то лучше об этом не думать. Надо разобраться во всем, что узнал сегодня от Бурова и Алисы. Если сходить с ума, так хоть весело.

Значит так, буду записывать все штуки, которые узнал о своих способностях и вообще обо всей этой ерунде. Может, книгу потом напишу. А что? Думаю, зайдет каким-нибудь подросткам.

(нарисованная рожица с рожками)

Допустим, все это правда. И реально существуют люди, которые после какой-то херни, что с ними случилась, получают супер-силы. Буров сказал, что не знает, почему сила именно такая. Короче, он вообще толком ничего не знает. А еще эти силы потом пропадают. Тоже пока непонятно почему. Может, дело в том, что человек к ним привыкает, типа того? Или они включаются только в стрессовой ситуации, и, на самом деле, есть в человеке или в каких-то людях всегда, просто нужен некий толчок для их активации?

Мда, Бурову бы не всякую философскую фигню читать, а фэнтези какое-то. Там уже теорий и миров столько придумали — что-нибудь да подойдет.

И есть еще дети, причем не простые, а со всякими отклонениями, у которых, по его теории, такие способности от рождения. Еще бы рассказал какие…

Может, мне все-таки пообщаться с ними, ну так, из любопытства? Да, наверное, все же стоит. И надо узнать, что у Даши, Влада и Оли.

Кажется, тут пока что перестает быть скучно. Даже если это какая-то игра типа ролевухи, вряд ли мне еще перепадет шанс поучаствовать в подобном. Значит, развлекаемся! Кто знает, господин директор, может, я найду ответ раньше вас?»

Я спускаюсь на обед в приподнятом настроении.

Алисы, как и Бурова, в столовой не оказывается, и если не считать Климова, который в последнее время приходит в столовую с удручающей регулярностью, остальных я даже рад видеть, и Оля наконец появилась.

Сегодня на обед рассольник, пюре, котлеты и овощной салат из капусты. Вообще, тут кормят довольно вкусно, по сравнению с больницей. И пока еще ни разу не было свеклы, так что они в любом случае в фаворе.

Я с аппетитом принимаюсь за еду.

— Вы только гляньте, какой он довольный, — говорит вдруг Климов, кивая в мою сторону. И хоть тон его и кажется дружелюбным, я все же различаю саркастичные нотки.

— Просто голодный, — я стараюсь не смотреть ему в глаза. Вдруг сработает, и он не сможет так понять о чем я думаю.

— Мда? А по мне у тебя такой вид, будто сегодня какой-то праздник, — подключается Влад, улыбаясь. Эта улыбка мне не нравится.

— Та-а-ак. Вы дадите поесть нормально? — Даша с утра выглядит получше, но все равно угрюмая.

— Да нет же, ты только глянь, — Влад не унимается, и Даша поворачивается ко мне.

— Ну и?

— У него на лице написано, что сегодня он познал тайны всей вселенной. Или вот-вот познает.

Я изо всех сил стараюсь сделать самое серьёзное лицо из всех возможных.

— Обычное лицо. Отстань от него, дай поесть человеку. И… У меня голова болит, — чуть тише добавляет она.

Влад продолжает посмеиваться, но все же прислушивается к Даше и отворачивается, зато теперь я ловлю на себе какой-то странный, недобрый взгляд Оли. Он словно обжигает. Я смотрю прямо на нее. Да нет, скорее всего мне показалось, так как на ее лице привычная маска безразличия. Но я все равно понимаю, что моя идея расспросить этих людей об их способностях, на самом деле идиотская. Не станут они со мной говорить. Влад уж точно не станет. Только издеваться опять начнет. Мне опять начинает казаться, что все это какой-то дурацкий розыгрыш, и все сейчас втихую надо мной посмеиваются. Черт, и почему Алисы нет? Я решаю ускориться в еде, пока мне опять не стало плохо.

— Извините, если испорчу вам настроение, — Климов опять впивается в меня насмешливым взглядом, — но директор просил меня найти для вас какое-то дело, Климентий.

От звука полного имени меня передергивает.

— Я вот думаю, что вам вполне подошла бы работа на кухне. Полагаю, там вы почувствуете себя в своей тарелке. У вас явный талант, — последнее слово он особенно выделяет, бросая взгляд на мою пустую тарелку.

— Нет, Кость, с такими талантами, как раз от кухни его надо держать подальше, — тихо бурчит Влад.

— У тебя есть другие варианты?

— Я буду с Алисой, — твердо говорю я, пока Влад не успел ответить, и чувствую, как горят щеки. Уж лучше там, чем делать то, что сказал этот придурок.

— Мда? — Климов недоверчиво приподнимает бровь. — Ну, как скажете.

Странно, мой ответ, кажется, действительно его удивил. Даже выражение лица перестало быть таким противно-язвительным. «Что, съел?» — думаю я. Но в глаза все же стараюсь не смотреть.

***

Мы поднимаемся на второй этаж. Я и Климов. Раз уж я изъявил желание помогать там, он решил лично меня проводить. Я бы предпочел, чтобы наш лифт шел бесконечно долго, но в этом корпусе они куда более шустрые, чем в главном. Не знаю, чего я боюсь больше — второго этажа или Климова.

Лифт, наконец, останавливается и мы выходим в коридор. В последнее время я старался его избегать, а теперь вот сам напросился. Нет, ну что за глупость. Я же хочу побольше разузнать.

Климов вдруг останавливает меня.

— Слушайте, если все это вы затеяли только чтобы мне досадить, то лучше сразу откажитесь, — говорит очень строго.

Я мотаю головой:

— Это не так.

— Эти дети вам не игрушки, — он хмурит брови, так что между ними намечаются две глубокие морщины.

Я внезапно замечаю, что у него на висках виднеется едва заметная седина и глаза вовсе не черные, а темно-серые. Нет. Не смотреть в глаза!

Я молчу. Внутри тихо скребется понимание, что он, по сути, прав. Не стоит мне туда идти. Но вот упрямство… Нет, уйти сейчас — все равно, что опозориться. Он и так меня презирает, что будет, если я сейчас откажусь?

— Клим, — голос Алисы спасает меня от ответа. — Все-таки решил ко мне? Здорово!

Я натянуто улыбаюсь и делаю пару шагов ей навстречу. Климов почему-то остается у лифтов. Окружающий его ореол сигаретного дыма рассеивается, я будто делаю шаг из одного облака в другое с таким знакомым лимонным запахом. Еще пару шагов по коридору, мы подходим к первой двери, и я чувствую, как ладони становятся холодными и липкими от пота. Такой знакомый запах — тяжелый, маслянистый, окружает меня. Теперь он смешался еще со сладко-лимонным, но от этого становится только отвратительнее. Я делаю пару вдохов, пытаюсь успокоиться, но на глаза уже наворачиваются слезы. Желудок крутит, во рту становится кисло. Тошнота уже подбирается к горлу и противно щекочет небо. Нет! Надо немедленно уйти отсюда! Не важно куда, только бы побыстрее!

Я зажимаю рот ладонью и бросаюсь обратно. Там становится немного полегче. Я опираюсь о колени и пытаюсь отдышаться. Климов подходит ко мне и, присаживаясь на корточки, заглядывает в лицо.

— Мда. Идея, похоже, была так себе, — говорит он, но, к облегчению, я не слышу в его голосе осуждения, скорее усталость. Он знал, что так и будет? — Давайте, пойдем отсюда. Нечего людей пугать — говорит он, хлопая меня по плечу и подталкивая обратно к лифту.

Я оборачиваюсь и, сквозь накатившие от тошноты слезы, вижу Алису. Ее оранжевый свитер размывается и будто светится. Она стоит посреди коридора и смотрит нам вслед. Не осуждающе, нет, очень грустно. И я почему-то сразу понимаю, она так смотрит не только на меня. На нас обоих. Смотрит не как девчонка. Её лицо напоминает мне сейчас иконы в храмах. Она — словно богиня, мудрая, милосердная и очень далекая, которой безмерно жаль нас — глупых смертных. И мне тоже становится себя жаль.

Глава 4. Подвалы и клетки

Климов без лишних слов определил меня на кухню. Честно, поначалу я был не в восторге, но стоило мне пробыть там полчаса, и я понял, что для меня это просто идеальное место.

Мне там понравилось. Длинные металлические столешницы, всегда выдраенные до блеска, широкие проходы между ними, громадные вытяжки, мойки, белый плиточный пол, высокие потолки. Тут просторно, никто не стоит над душой, тут вообще можно не сталкиваться с людьми — всегда есть где разминуться. И люди, что работают здесь — серьёзные, сосредоточенные, тихие. Они просто делают свою работу — привычные движения, отлаженные за много лет. Никто не кричит, они вообще практически не переговариваются. Я почему-то думал, что тут будет шумно, все будут лихорадочно бегать туда-сюда, так что и не разберешь куда себя приткнуть. Но на удивление, тут очень спокойно. Гулкие шаги, отдающиеся эхом, тихие голоса и иногда смех, звон посуды. Здесь ты будто попадаешь в тихую реку, течение медленное, но сильное, и ты просто поддаешься ему, не думая ни о чем.

Меня не сильно грузят поручениями, в основном это либо уборка, либо мытье посуды. И мне неожиданно пришлось это дело по душе. Мне вдруг начинает нравиться это простое занятие, наблюдать как мыльная пена и вода так просто смывают грязь. Равномерные движения — моешь тарелку, ставишь на сушку, потом еще и еще. Можно ни о чем не думать, наблюдать, как по белому чистому фаянсу стекают струи воды, как в водоворот смывается грязь, скрытая под пышной белой пеной.

Иногда мне даже кажется, что я рожден для такой вот простой работы, в этом есть особое спокойствие, не надо ни о чем думать, ни о чем беспокоиться, просто выполняешь поручение, доводя движения до автоматизма.

А еще мне нравится, что здесь ничем кроме мыла не пахнет.

Оле, видимо, тоже нравится такое занятие. Я каждый день вижу ее, она все так же молчит, только изредка переговаривается с кем-то из персонала. Непривычно видеть ее в белом, ее лицо сливается с униформой, волос не видно под белым платком, и только глаза, будто угольки. Я иногда наблюдаю за ней, не слишком явно, чтобы она не заметила. У нее дел больше чем у меня, она тут почти весь день торчит, и насколько я понял, работу она просит сама. Только несколько раз в день она ненадолго уходит, скрываясь за дверью, ведущей на улицу.

Кстати, по поводу улицы. Я так толком и не выходил — морозы ушли, но теперь там постоянно моросит мелкий дождь, так что все дорожки грязные от слякоти. Сегодня вот тоже — дождь. Интересно, тут вообще бывает хорошая погода? Такое чувство, что это место со всех сторон окружено серой завесой, будто мы на заколдованном необитаемом острове, где всегда сыро и холодно.

Несколько дней назад я решился все-таки выйти за Олей.

Я тихонько приоткрыл дверь, за ней несколько ступенек под козырьком. Оля сидела на одной из них, поджав ноги так, что было очень четко видно ее острые коленки, на одну из них она положила платок. А в пальцах была зажата сигарета.

Я сел неподалеку, не желая ее спугнуть. Она только немного вздрогнула, бросила на меня короткий взгляд, а потом отвернулась.

Я сидел молча, наблюдая, как она стряхивает пепел в жестяную консервную баночку. Она, заметив мой взгляд, молча протянула мне пачку и зажигалку. Сигареты были простые, дешевые, но мне уже было как-то без разницы, хотя их дым и саднил горло.

— Дурацкая погода, да? — я все же попытался завести разговор. Она опять посмотрела на меня так же холодно, но чуть помедлив, кивнула.

— А где ты их берешь? — я поднял руку с сигаретой. — Ну то есть, вряд ли их тут кто-то бесплатно раздает. Хотя, может, Климов барыжит? — улыбнулся я, как можно дружелюбнее.

— Нет, — все так же бесстрастно сказала она, а потом показала куда-то влево. — Там калитка в заборе. Вообще, там, вроде как, нельзя ходить, но у некоторых взрослых есть ключ. Через КПП так просто не пускают, но кому надо там ходят. Если пройти, по дороге будет небольшой магазинчик.

У нее оказался довольно приятный голос, только очень тихий и чуть глуховатый. Может, от того, что она мало говорит?

— Прикольно, проведешь меня как-нибудь?

Она пожала плечами и снова отвернулась.

Я все думал, чтобы еще такого сказать, но идеи так и не пришли. Все казалось либо бестактным, либо глупым. Так что мы молча докурили и вернулись к работе.

Спустя неделю такие посиделки вошли в привычку. Из-за плохой погоды в магазинчик мы так и не выбрались, но она продолжила делиться со мной сигаретами, так что мне даже стало немного неловко.

Сегодня вот тоже, мы вновь сидим на привычном месте.

Я выдыхаю дым, глядя на серую мутную завесь дождя. Хотя это и дождем не назовешь, то ли густой туман, то ли морось. С козырька срываются капли, разбиваясь у моих ног и пачкая кеды. Я равнодушно смотрю, как мелкие брызги попадают на сигарету, зажатую в пальцах. Оля тоже курит, рассматривая свои короткие ногти с облезшим синим лаком.

— Я так все твои запасы скурю, — говорю я.

— Да нет, у меня еще есть, — отвечает она, кивая куда-то в сторону.

Перед нами пустой задний двор, асфальтные дорожки, редкие деревья, клумбы, где сейчас нет ничего кроме грязи.

— Тут всегда так? — спрашиваю я. Я уже понял, что Оля чаще всего отвечает, если ее спросить о чем-то нейтральном, но первая не заговаривает. Это довольно удобно. Я могу говорить с ней, когда хочу, а если хочу помолчать — тоже никаких проблем.

— Нет, почему? Летом тут трава везде.

— А ты давно здесь?

Оля чуть напрягается. Видимо, это недостаточно нейтральный вопрос, но, чуть помолчав, все же отвечает:

— Четыре года.

— Ого… — я не знаю, что еще сказать.

Оля вдруг настороженно вытягивается, глядя куда-то вперед.

Отсюда до забора довольно далеко, его почти не видно за деревьями, но я различаю что-то красное, мелькнувшее между стволами. Через пару мгновений становится ясно, что это человек в ярко-красной куртке. Оля заметно расслабляется, а вот я пока не могу понять кто это, из-за натянутого капюшона. Этот кто-то, видимо, прошел именно через ту калитку, о которой говорила Оля, какое-то время явно направлялся в другую сторону, но потом, заметив нас, сменил траекторию.

— Привет, народ, — Даша ныряет под козырек и откидывает капюшон, отряхивая куртку от воды. — Курим?

Мы киваем. Я не видел ее почти неделю. С тех пор, как я стал работать на кухне, стараюсь есть там же, после всех. Мне, как ни странно, это с легкостью позволяют, не спрашивая почему. Тут вообще у всех свои причуды. А мне так лучше. Ко мне хотя бы возвращается аппетит. И если честно, после того случая в коридоре, мне неловко и стыдно перед Алисой. А еще страшно. Страшно, что меня снова начнет мутить, страшно от накатывающих волн несуществующих запахов, от которых никуда не скрыться. Страшно от того, что я совершенно не могу это контролировать и не знаю, когда это вновь начнется.

Даша, отряхнувшись поднимается к нам и садится рядом. Вид у нее опять какой-то мрачный. Лицо серое, глаза какие-то тусклые. Она с тихим вздохом роется в кармане и тоже достает сигареты. Да тут, я смотрю, много кто курит. У нее немного дрожат руки, видимо, от холода, так что прикурить выходит не с первого раза.

— Мерзкая погода, — говорит она, а потом оборачивается ко мне — Как дела? Что-то тебя совсем не видно.

— Нормально. Я сейчас на кухне ем.

— А, понятно, — она кивает, а потом, глядя на мою сигарету, чуть улыбается. — Смотри, чтобы Костя не спалил…

— А ты ему не говори и не спалит, — отшучиваюсь я.

— Это не мое дело, — она пожимает плечами и отводит от меня взгляд, будто вдруг выпадает из реальности. Смотрит куда-то в пустоту, чуть щурится, от чего в уголках глаз разбегаются тонкие морщинки. Почему-то сейчас она выглядит гораздо старше, и у нее такое странное выражение лица, будто она не может решить какую-то очень сложную задачу.

— Ты в магазин ходила? — тихо спрашивает Оля. Надо же, с ней она заговаривает.

— Нет, — Даша отвечает даже не обернувшись, просто продолжает так же смотреть куда-то. — На остановку.

— А, — Оля кивает, будто это все объясняет.

Даша встряхивает головой, бросает на меня короткий взгляд и резко поворачивается к Оле, но я успеваю заметить, что у нее глаза влажные.

— Вот скажи мне, почему этот старикан ничего не делает, а? — спрашивает она у Оли. О ком они?

— Потому что он за свободу выбора, — Оля чуть дергает плечом и тушит сигарету.

— Я бы на его месте не погнушалась бы смирительной рубашкой. А лучше наручниками, прямо к батарее, — зло бросает Даша, раздраженно стряхивая пепел прямо на ступеньки.

Оля только пожимает плечами. Я стараюсь сидеть тихо, затаив дыхание, чтобы не привлекать к себе внимания.

— Как же он достал, — продолжает Даша.

— Ну так и забей на него, — равнодушно говорит Ольга.

— Вот и забью. Пусть делает что хочет, — тихо бормочет Даша.

Оля неопределенно кивает и уходит. Мы с Дашей остаемся вдвоем. Мне, наверное, тоже стоило бы оставить ее одну, но мне слишком любопытно. Даша молчит, опять, видимо, выпав из реальности, а я боюсь пошевелиться, хотя мне уже довольно холодно, и ноги затекли от сидения на ступеньке. Что все это значит? У меня постоянно такое чувство, что все они вообще говорят на каком-то другом языке, вроде слова понимаю, но во что-то осмысленное они не складываются. В носу становится щекотно, я неожиданно для себя чихаю. Даша вздрагивает и оборачивается ко мне.

— Ты чего мерзнешь? Иди, а то простудишься, — говорит она спокойно, значит не злится, что я тут уши развесил.

— А можно спросить?

— М?

— Это не мое дело, конечно, но… Вы о ком сейчас говорили?

— А, ты ж не в курсе. Этот придурок опять свалил, — раздраженно отвечает она. Придурком она зовет только Влада, так что, скорее всего, она о нем.

— Свалил?

— Ага. Смылся. С дождичком. Опять жди звонка из какой-нибудь больницы через пару недель.

Точно про Влада. А старик, — видимо, директор.

— Почему из больницы?

Даша смотрит на меня долгим взглядом, так что мне кажется, что она опять куда-то провалилась. Потом встает и натягивает капюшон:

— Потому что он, блин, бессмертный, — тихо и зло говорит она и, выныривая из-под навеса, выходит под дождь. Я какое-то время смотрю ей в спину и не могу понять, она сейчас это просто так сказала, или это что-то значит?

***

Через несколько дней дожди проходят и их сменяют туманы. Точнее, мне почему-то кажется, что все это один и тот же туман. Такой плотный, что почти не видно деревьев, растущих неподалеку. Его призрачные ладони оставляют влажные следы на коже и одежде. Я посильнее запахиваю куртку, но уходить мне не хочется. Мне уютно в нем, кажется, что я сокрыт от всего мира. Я вдыхаю влажный густой воздух, чувствую, как он наполняет меня до краев, пронизывает меня, и я будто растворяюсь. А когда выдыхаю, непонятно — пар это, дым от сигареты, или туман. Мне кажется это красивым.

— Вечно он за собой туман на хвосте тащит. И чего ему в своем лесу не сидится? — тихо ворчит Ольга. От неожиданности я даже вздрагиваю, так как она редко что-либо говорит.

— Ты о чем? — решаюсь уточнить я, но она только дергает плечом и уходит.

Зато появляется Даша. Она садится рядом и предлагает мне сигарету. Со дня последней нашей встречи она стала еще более бледной, осунувшейся. Мне даже становится жаль ее. Неужели это из-за отъезда Влада? Я бы хотел расспросить ее, но почему-то мне кажется, что она не захочет об этом говорить.

— Клим, — вдруг говорит Даша, — Ты.. кхм… понимаешь, что с тобой?

Странно, она вдруг заговорила со мной о том, о чем мне только и хотелось поговорить в последнее время, но мне вдруг становится немного страшно. Будто я ступаю на хлипкий, шаткий подвесной мост над пропастью.

— Буров сказал, что это эмпатия. Я вроде как чувствую эмоции других людей. Но если честно, я не понимаю ничего из того что чувствую.

— А как это? Ну в смысле, как ты чувствуешь?

— Как запахи. Разные… Это трудно объяснить.

— И ты знаешь, что они означают?

— Нет. Это… Это как читать слова, написанные знакомыми буквами, но которые складываются в какую-то околесицу. Вроде все знакомое, но смысла нет.

— Понятно… Может, это и невозможно понять… Знаешь, Костя он… Он тебя пугает, я знаю, впрочем, как и многих, да и характер у него дерьмовый, но… Знаешь, вы с ним чем-то похожи. Не зря все же этот старикан сказал ему за тобой приглядывать.

— Ты о чем? — мне не очень нравится такое сравнение.

— Ну, я имею в виду ваши способности.

— А… ты знаешь, как это у него?

— Ну он как-то говорил, что слышит мысли, как… Ну как будто переключающиеся каналы радиостанций. Но я не знаю, может ли он это контролировать. С одной стороны, я ему даже завидую — его способность куда более конкретная, понятная.

Я хмыкаю. Да уж.

— Но с другой стороны… С ума ведь сойти, если в голове постоянный шум, — Даша чуть улыбается. — И все же мне иногда кажется, что ему повезло куда больше, чем нам. Хотя, может я и не права. Ты ведь, как и он, тоже из-за этой своей эмпатии избегаешь людей?

От этого вопроса я невольно вздрагиваю.

— А он их избегает?

— А ты не заметил? Он вообще очень нелюдимый. Чаще всего в своем кабинете сидит. Это когда ты тут появился, он стал чаще выходить, видимо, из-за просьбы директора, — Даша замолкает на какое-то время, чтобы прикурить новую сигарету, а я молчу. Мне не хочется спугнуть ее, неважно о ком она говорит, но мне хочется узнать хоть что-то о других. — Ты знаешь, думаю, мне стоит извиниться. Когда ты только сюда попал, и я увидела, как ты смотрел на детей, я… Если честно, взбесилась ужасно. Но после того случая, ну, когда вы с Костей пошли на второй этаж, и там… В общем, он потом мне рассказал, что случилось и немного рассказал о твоих способностях… Я как-то и не думала, что из-за такого может быть настолько дерьмово. Было очень плохо?

— Очень, — честно отвечаю я. — Знаешь, то, что я почувствовал там, те запахи, если это можно так назвать, так как в действительности их нет, конечно… Но это что-то такое тяжелое, невыносимо тяжелое.

Даша кивает, будто найдя подтверждение каким-то своим мыслям.

— Да. Так и есть… Эти дети… Многие из них улыбаются, но нам никогда не понять, что у них внутри. Никому не нужные, непонятные для нормальных людей. Я всегда об этом думала и то, что ты говоришь, подтверждает мои мысли. Как бы мы не старались, нам не сделать их жизнь лучше. Особенно тех, кто толком не может ходить, говорить… Они будто заперты в этой убогой оболочке и им никак не вырваться, не донести другим свои желания или боль. Ты… Ты не виноват в том, что чувствуешь это, в отличие от других. А мы можем лишь догадываться…

От ее слов мне вдруг становится легче. Я рад, что она больше не видит во мне избалованного ребенка. И даже будто, наоборот, восхищается мной. Только вот мне вдруг вспоминается взгляд Алисы, то как она посмотрела на меня и Климова тогда, и моя краткая радость тает.

— Даш, скажи, как ты думаешь… Алиса… Она злится на меня?

— Алиса? — девушка будто не сразу понимает о ком я. — А-а-а… Алиса. — она тихо хмыкает и отворачивается. — Она тебе нравится, да? Она всем нравится. Наше солнышко, — почему-то мне слышится легкий сарказм в ее словах. — Алиса не злится, Клим. Она вообще ни на кого никогда не злится. Думаю, ей просто очень жаль таких, как мы… Она живет в своем мире, Клим. В таком, знаешь, солнечном, теплом. Радуги там, золотые пони… Честно, я ей завидую. Она всю жизнь живет под колпаком, опекой родителей, потом Бурова. Она и мира-то, что за этим забором, толком не видела, и боится его ужасно. Ну ты, может, заметил, когда вы тогда в больнице встретились.

Я киваю. Да, мне приходило в голову что-то подобное.

— А здесь — ее мир. Она любит всех этих детей. Я тоже их люблю, но… Не знаю, иногда меня бесят ее розовые очки. И такой вид, будто она знает некую тайну, которую нам не понять. Будто все мы должны быть благодарны за то, что с нами произошло, за эти гребанные способности. Но.. Какой в них смысл, Клим, вот скажи? Вот ты, например. Вряд ли тебе нравится чувствовать всю эту хрень. Или я не права?

— Да нет, права. Знаешь, когда мне только рассказали о том, что у меня есть некая сила, недоступная обычным людям, мне стало весело, эйфория, что ли… Но она недолго продлилась. Когда тебя постоянно тошнит и голова жутко болит и, если честно, такое чувство, что ты сходишь с ума… Радости в этом мало. — Наконец-то я могу высказать то, что чувствую на самом деле.

— Вот, я о том же. Вся эта хрень про особенных, наделенных «даром»… То, что втирает Буров и Алиса — я думаю все это бред. Буров сам не понимает, что это такое, и не поймет никогда, и Алиса тоже не понимает. Ты не подумай, я не злюсь на нее, нет. Она мне нравится, и я безумно благодарна ей и Бурову за то, что сейчас я здесь, а не… — Она осекается, будто не хочет произносить вслух некое запретное для себя слово. — В общем, здесь куда лучше, чем там, снаружи. Но… Это тюрьма, Клим. И проблема не в Алисе и не в Бурове. То, что они делают, то, как заботятся о таких детях — уже это достойно уважения. Проблема в нас. Эти способности, с ними за пределами этих стен — мы все психи. И никакой это к черту не дар. В чем его смысл? Ты вот можешь мне сказать, нахрена тебе чувствовать все это?

— Нет.

— А Костя? Да, это вроде круто — мысли читать. Но у него жуткие мигрени. Неделями могут длиться. Он воет, как раненый зверь в своей клетке. И так у всех, Клим. У каждой такой способности есть темная сторона, и если учесть, что смысл в них найти практически нереально, то это сторона — единственная. Это не благословение. Это наказание, вот что…

Даша замолкает, снова чиркая зажигалкой. Я смотрю на ее трясущиеся руки, на сгорбленную спину, а потом, когда она вдруг оборачивается ко мне и смотрит прямо в глаза, я невольно застываю. Мне кажется, что наши взгляды столкнулись на несколько минут, хотя, наверно, всего на пару мгновений. Но у меня вдруг возникло такое чувство, будто та грубая оболочка, броня, за которую она всегда прячется, за последние дни истончилась. Может, она, как и я, чувствует себя в безопасности, окруженная плотной завесой тумана. На серебристых от влаги ресницах дрожат крохотные капельки, тонкая кожа век, с просвечивающимися синеватыми прожилками, глаза — серые, с темным ободком на радужке. У них такой цвет… Мне почему-то приходит странная мысль, что в них заключены дождевые тучи, тяжелые, влажные. Будто вот-вот хлынет дождь. Словно внутри нее живет стихия, которую она прячет, и лишь в такие дни, когда все вокруг созвучно с ее природой, позволяет ей проявиться. Это очень красиво и невыносимо грустно. У меня перехватывает дыхание от этого видения.

— Даш, — тихо спрашиваю я, — а ты… Что у тебя?

— У меня… — она невесело усмехается. — Я тоже… вижу кое-какие вещи. Что-то вроде видений.

— Будущее?

— Не знаю… — она вздыхает. — Я вижу несчастные случаи. Вроде автомобильных аварий или стихийных бедствий.

— И это случается? Ну то, что ты видишь?

— Да, где-то случается, наверное. Понимаешь, Клим… Я не знаю, что вижу. Не знаю, где это происходит или будет происходить. Все очень обрывочно, неясно, черт разберет, что это за место, что за люди. Ты бы знал, сколько раз я уже пыталась после таких видений найти это место или людей, чтобы что-то изменить. Но все без толку. Я ничего не могу исправить. Никогда. Бывало так, что я не находила никаких подтверждений моим видениям в новостях, об этом никто не писал в интернете, не говорил по телевизору, и я так и не знаю, что это было и где. Но это удача, если так… Потому что чаще, я все же их нахожу и только тогда понимаю, что именно видела. Несколько раз было так, что мне удавалось понять, что это за место, я пыталась как-то предупредить, но сам понимаешь… Кто такому поверит? Этой зимой на одну из трасс на горнолыжном курорте сошла лавина. Я видела, как под ней погибла семья — мать, отец и дочка. Я сразу узнала это место, так как уже бывала там, но что толку… Я пыталась достучаться хоть до кого-то, чтобы эту трассу перекрыли, но все без толку. Я.. Я даже хотела поехать туда, но не успела. Все случилось через два дня после видения.

Я чувствую, как у меня начинает кружиться голова, и больно кольнуло в сердце. Никогда в своей жизни я не слышал ничего более ужасного… И у нее сейчас такой пустой голос.

— В чем смысл такого дара, ты можешь мне сказать?

Мое горло будто сдавливает раскаленный обруч, и я не могу выдавить из себя ничего. Так что только едва качаю головой. Даша отворачивается.

— Вот и я не знаю. Какой в нем смысл, если от меня ничего не зависит? Ты будто постоянно натыкаешься на прозрачную стену и только и можешь, что наблюдать со стороны. И что бы там не говорили, вряд ли кому-то удастся убедить меня, что это нечто иное, нежели наказание. Знаешь, я… Я просто хочу, чтобы это закончилось. Чтобы однажды я проснулась и поняла, что больше никогда ничего такого не увижу. Но я не знаю, как это прекратить.

Сквозь туманную свежесть, до меня вновь долетает такой знакомый запах сырых камней, тяжелый, влажный, холодный, затхлый и землистый. И теперь я, кажется, знаю, что это значит. Так пахнут подвалы, пещеры, склепы, и она их пленник, потерявший надежду на то, чтобы вырваться, освободиться, глотнуть чистого воздуха и увидеть краешек неба.

— Так-так, — резкий голос пугает нас обоих. — Курите, значит…

Климов стоит позади нас, наверное, он только что подошел, но мы оба были так погружены в свои мысли, что даже не заметили.

— Привет, Кость.

Даша вновь надевает «броню», а вот я все еще не могу прийти в себя. Климов подходит ко мне и быстрым движением вырывает у меня из руки давно истлевший окурок, о котором я и забыл.

— Чтобы я этого больше не видел, ясно?

— Да какое вам дело? — я тут же напрягаюсь.

— Я непонятно выразился? — он, кажется, злиться. Да что такое? После всего, что я только что услышал, курение кажется мне сущей мелочью.

— Кость, отстань, — вступается Даша.

— А с тобой у меня будет отдельный разговор. Сама куришь и черт с тобой, но малолеткам давать — это уже слишком!

— Ой, вот только не надо. Можно подумать, если ему будет нужно, он не найдет где сигарет достать. И вообще, кто бы говорил, сам дымишь как паровоз.

Климов только морщится, а потом меняет тему:

— Я тебя битый час ищу. Пойдем.

Он разворачивается и резко распахивает дверь. Даша подмигивает мне и спрашивает у Климова:

— Что случилось-то?

— Седов вернулся, — бросает он, и улыбка Даши тут же гаснет.

«27.03

Не знаю, как об этом писать. Если честно, то что мне сегодня рассказала Даша о ее способностях… Я не понимаю. Да, то что чувствую я — неприятно, но это… Это как-то слишком. Видеть смерти незнакомых тебе людей, без возможности что-то изменить, больше похоже на изощренную пытку. Те разы, когда я видел ее в ужасном состоянии, видимо, в те дни ее посещали подобные видения.

Если честно, мне страшно. Она ведь права. Такая жизнь ничем не отличается от тюрьмы, только дело даже не в этом месте, а в этом чертовом даре. Что, если так будет и со мной? Что, если я обречен годами чувствовать то, что не хочу и не хотел никогда? Я так и буду жить здесь, на этом острове безумия?

Теперь я и впрямь не понимаю, почему тот же Буров говорил об этом с таким вдохновением.

Я не хотел этого. А раз я этого не хотел, как и Даша не хотела видеть то, что она видит, тогда выходит она права — это наказание…?»

***

Я только-только открываю глаза и понимаю, что заболел. Видимо, мои посиделки на холодных ступенях не прошли бесследно. Горло саднит, тело бьет озноб, а дыхание, наоборот, очень горячее и у меня нет ни малейшего представления, как можно оторвать от подушки тот камень, что сейчас у меня вместо головы. Я даже не думаю вставать, но и уснуть опять не могу. Мне бы задернуть шторы, сегодня, как назло, ясно и солнце уже настойчиво заглядывает в окно, но я не могу пошевелиться, так что просто натягиваю одеяло повыше и закрываю глаза.

Я еще в детстве заметил, что когда у меня температура, появляются очень странные ощущения в теле. Руки и голова, будто становятся очень большими, а ноги и торс, наоборот, — маленькими. И я все расширяюсь и расширяюсь. А стоит уснуть, я вижу постоянно повторяющиеся картинки — словно пытаюсь пройти какой-то лабиринт, но в самом конце все обрывается, и я начинаю сначала. Это жутко выматывает. Так хочется просто провалиться в темноту и ничего не чувствовать.

Настойчивый стук в дверь прерывает мой беспокойный сон. Я даже не пытаюсь ответить, в горле будто гвозди застряли.

— Дорохов, откройте!

Ну вот, по мою душу пришел тот, кого я меньше всего хотел бы сейчас видеть.

Стук повторяется, я натягиваю одеяло на голову, пытаясь заткнуть уши. Может, он постучит и уйдет? Нет, это было бы слишком просто. Стук становится еще громче.

Я, укутавшись в одеяло как в кокон, все же заставляю себя встать, только бы прекратить этот стук, будто у меня над головой висит колокол.

Я открываю дверь.

— Какого черта! Уже двенадцать дня, сколько можно спать? — раздраженно начинает Климов, но потом приглядывается ко мне и замолкает. Потом опускает взгляд вниз, и видя мои босые ноги, опять морщится.

— Понятно. Марш в постель. И дверь на защелку не закрывать, — бросает он и уходит.

Я возвращаюсь в кровать, и стоит мне коснуться подушки, тут же опять проваливаюсь в странный путанный лабиринт. Мне кажется, проходит несколько часов, когда он возвращается. Я выглядываю из одеяльного кокона, щурясь от света. Черт, я опять забыл про шторы.

У него в руках термос, какие-то баночки и градусник. Все это он складывает на стол и, о счастье, задергивает шторы. Теперь мне почти не видно его в полумраке, зато я могу открыть глаза.

— Вот, — он сует мне ужасно холодный градусник в руки. — Давайте, не ребенок ведь.

Пока я меряю температуру, он наливает что-то в небольшую чашку, потом капает туда что-то из небольшой баночки. Интересно, почему он не позвал врача? Хорошо хоть говорить стал тише. Ах да, он ведь читает мысли… Не хочу, чтобы он это делал.

— Давайте, — он протягивает руку, и я с большим трудом вспоминаю о градуснике, который зажат у меня подмышкой. Насморка у меня нет, так что явно ощущаю запах табака, и он него меня начинает мутить. — Мда. 39. Будете знать, как курить и в такую погоду на ступеньках рассиживать, — тихо бормочет он, а потом уже чуть громче. — Вставайте.

Я только мотаю головой.

— Давайте, я помогу, — он настойчиво берет меня за локоть. Я не хочу вставать, он что не понимает? — Клим, просто прополощите горло и все. Это быстро. Вам сразу станет легче.

Надо же, он почти уговаривает меня. И куда делся этот вечно грозный и недовольный демонюга? Климов очень тихо хмыкает. Ах да, черт. Ну почему я постоянно забываю?

— Не лезьте в мою голову, — очень тихо, едва шевеля губами, на одном выдохе, говорю я.

— Тогда вставайте.

Я неловко поднимаюсь. Садист. Нет, все же он садист. Пока я иду в ванную, все так же замотанный в одеяле, он следует за мной. Штука для полоскания, что он мне сует, ужасно горькая, пахнет чем-то терпким и травяным, но мне и впрямь становится легче — горло будто немеет.

После этого, вернув меня обратно в постель, он опять дает мне что-то выпить. Странно, что никаких таблеток он не дает, и действует так привычно.

— Тут много детей, постоянно кто-то да простынет, — говорит он.

— Я же сказал, — чуть громче говорю я.

— Больно надо мне лезть в вашу голову. Еще продует, — фыркает он. — По вам и так все видно.

— Так и не лезьте, — немного невпопад отвечаю я. Голова очень кружится, и кажется, что кровать и комната вращаются вместе со мной.

— Хватит болтать. Спите, — отрезает он.

Я послушно закрываю глаза и позволяю унести себя теплому водовороту. Сквозь сон мне слышатся какие-то шорохи, тихие шаги и скрип стула. Я засыпаю, потом снова будто выныриваю на поверхность. Что-то прохладное ложится на мой лоб. Приятно… Но вот это что-то исчезает. Мне хочется сказать — «Нет-нет, не убирайте…» но нет никаких сил, выходит только тихое бессвязное бормотание. Может, меня все же услышали, так как это что-то возвращается, я улавливаю сладковато-терпкий запах и снова засыпаю.

Когда я наконец просыпаюсь на улице уже вечер. Шторы опять открыты, и мне видно краешек тонкого месяца, запутавшийся в деревьях. На столе горит лампа, очень мягким теплым светом. Я узнаю Дашу, в полутьме ее светлая прядь будто светится. Она сидит, сгорбившись над какой-то книгой.

Я сглатываю и понимаю, что горлу действительно стало легче.

— Привет, — я тихо окликаю девушку.

— Привет, болезный, — она закрывает книгу и чуть улыбается.

— Ты давно здесь?

— Да нет, только пришла.

Если только что пришла, значит это не она, а кое-кто другой положил ладонь мне на лоб, когда я спал. Если, конечно, мне это вообще не приснилось.

Странно, зачем вообще со мной сидеть? Я что, маленький? Подумаешь, простуда.

— У меня задание проверить как ты и померить температуру.

— А почему ты?

— Ну, видимо, кое-кто решил, что вина за твою простуду лежит на мне, — она подает мне градусник и возвращается к столу.

— Ерунда какая, — бурчу я. Причем тут Даша? Или, может, причина в другом, и она просто не говорит мне?

— Как Влад? — я решаю незаметно подтвердить свою догадку.

— Нормально. Что ему будет? — морщится она. — В этот раз руку сломал. Зато теперь точно на месяц тут… Застрянет, — с иронией тихо говорит она.

— Сломал руку? А где он был?

— Не знаю. И знать не хочу, — отрезает девушка.

Значит, я все же прав, и она не просто так сидит тут. Может, прячется, а может, ее Климов сам сюда прогнал. Мне вспоминается, как она дала подзатыльник Владу в больнице, хотя вид у него тогда был ужасный.

— И ты совсем не волнуешься?

— А с чего мне волноваться? Этот придурок сам виноват. Да и на нем все как на собаке заживает. Ничего ему не будет, — почему-то мне кажется, что она сейчас больше сама себя уговаривает.

— Даш, а можно спросить? Ты вчера сказала, что он, ну типа, бессмертный, что ты имела в виду?

— То, что так и есть.

— В смысле? — я даже приподнимаюсь с подушки от удивления и чуть не роняю градусник.

— В том самом. Это его способность.

— Типа регенерации?

— Нет. Какая к черту регенерация. Ты ж видел какой он в больнице был? Да, на нем, конечно, все неплохо заживает, но ничего сверхъестественного.

— Тогда почему бессмертный? Мне просто Буров говорил, что способности чаще всего ментальные…

— Ну как бы тебе объяснить… — мне кажется она злится, но вряд ли на меня. — Он сам так считает. Какие бы травмы он не получил, они никогда не смертельные. Каким-то чудом, даже если его машина собьет, или он с пятого этажа упадет, жизненно важные органы не пострадают.

— Он что, проверял?

— Ну вроде того… Он почему-то решил, что не может умереть. Но как по мне… Он просто везучий засранец, подсевший на адреналин. Который не ценит свою жизнь.

Да, учитывая какая способность у Даши, мне теперь вполне понятно, почему он ее так раздражает. Она видит случайные смерти, которые не может предотвратить, а он, наоборот, бросается в омут с головой. И все же почему-то мне кажется, что будь ей на него все равно, она бы так не злилась. А еще… я тоже почему-то начинаю на него злиться.

— Не хочу о нем говорить. Давай градусник.

Температура упала до тридцати семи. Пока я вожусь в ванной, так как ужасно вспотел, Даша не уходит, проветривает комнату, а потом дает мне еще выпить такое же горькое лекарство, как и то, что мне давал Климов.

Я снова закутываюсь в одеяло, а Даша все не уходит, стоит у окна, потом достает сигареты, но опомнившись, прячет их обратно.

— Кури, — говорю я.

— Да нет, если Костя учует, он мне голову открутит.

— Да просто окно открой и все.

Даша чуть колеблется, но потом все же открывает окно пошире и садится на подоконник.

Я натягиваю одеяло на голову, и сажусь, откинувшись на спинку кровати и подложив под себя подушки.

— Знаешь, — говорит она, выдыхая серое облачко дыма в окно. — Сколько я его помню, он всегда такой был. Постоянно говорит, что ему тут тесно, что он не может сидеть взаперти. Как тот волк, которого сколько не корми, он все равно бежит в лес… Не понимаю, если ему тут так хреново, зачем тогда вообще возвращаться? Его тут ничего не держит. Валил бы на все четыре стороны и не парил бы мозг! — она выбрасывает бычок вниз, и еще шире открывает окно, чтобы изгнать остатки дыма из комнаты. — Хотя… Идти ему, в общем-то, некуда, — чуть тише добавляет она.

Когда Даша уходит, я достаю из выдвижного ящика стола свой блокнот. В голове такой бардак, что мне кажется просто необходимым записать это.

«Вот еще один кусочек пазла. Теперь я знаю какие способности у Влада. Очень странные, если честно. Не понимаю, Буров говорил, что все способности ментальные и не влияют на физический мир, но то что ему досталось — просто немыслимо. Подумать только — бессмертие. Ну хотя это вряд ли можно назвать именно этим словом. Скорее, неуязвимость, или, как Даша сказала, потрясающая удачливость. Черт, я вообще не понимаю, не вижу во всем этом логики. Вот девушка, которая страдает от видений о чужих смертях, и заперта из-за своей силы, словно в клетке. И вот парень, который, наоборот, постоянно ищет приключений на задницу, и куда-то бежит. Что за ирония. Такая способность досталась человеку, который вовсе ее не ценит, растрачивает впустую на всевозможный экстрим и безумства. Почему такая способность не досталась кому-то, кто реально в ней бы нуждался… кому она могла бы спасти жизнь? Не понимаю! Буров, вроде как, говорил, что все это правильно, что в этом есть смысл, но черт возьми — не вижу я в этом никакого смысла! Права Даша — все это какое-то наказание, какое-то безумие. Зачем нужны такие силы, которые ты не используешь? Может, если бы этот придурок не верил в то, что бессмертен, он бы не рисковал… Или просто давно бы где-то шею свернул. И поделом! Почему? Вот почему все так?»

Странное отчаяние накатывает на меня. Я захлопываю дневник и с размаху бросаю его об стену. Может дело в простуде, что я так сильно реагирую, но мне вдруг становится так обидно, что я чуть не плачу.

— Это не честно… не честно. Так быть не должно. Что за гребаный идиотский мир? Ненавижу его.

***

На следующий день наступают выходные. Мне уже гораздо лучше, так что я решаю больше не сидеть в комнате, хотя голова все еще немного мутная. Но почему-то мне не хочется быть одному. По выходным на кухне меня не ждут, и я решаю пойти в столовую. Есть еще одна причина — мне хочется увидеть Дашу. Может, это от того, что она единственный человек, который нормально со мной общается, а еще… То, что она мне говорила, я полностью согласен с ее мнением и потому мне хочется держаться к ней поближе.

За столом уже сидят все знакомые лица. Только Даша поменяла место — сидит теперь напротив Влада. У того правая рука в гипсе, так что он очень неуклюже пытается есть левой. Глядя на это жалкое зрелище, у меня внутри появляется странное удовольствие.

— Привет, — увидев меня, Даша машет мне как-то слишком оживленно.

Я сажусь рядом и ловлю на себе раздраженный взгляд Влада.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает она, улыбаясь. Да, я понял, это такая игра, но мне она нравится.

— Гораздо лучше, спасибо.

— О, — ухмыляется Климов.

— И вам тоже, — говорю я.

— Ну что вы, Клим, я же сейчас расплачусь.

Ну что за человек? Что ни скажу, он всем недоволен.

— Да-аш, — подает голос Влад, у него такой нарочито несчастный и виноватый вид, как у побитого щенка. Прям маленький хаски. Он неуклюже ковыряется в тарелке. — Даш, ну помоги, а, будь человеком…

— У тебя отлично получается, — бесстрастно отвечает девушка.

— Ну пожалуйста, я же так с голода умру…

— Клим, ты ведь сегодня свободен? Пойдем погуляем? — игнорируя Влада, Даша оборачивается ко мне.

— С удовольствием, — я отвечаю на улыбку. У Влада такое обиженное лицо, что я еле сдерживаю смех.

— Я с вами, — говорит он.

— Нет, а то еще упадешь в голодный обморок, — отрезает Даша и встает из-за стола. Я тоже поднимаюсь. Хоть я и не доел, но удовольствие досадить этому самоуверенному придурку, куда лучше.

Мы уходим, под уничтожающим взглядом Влада.

Я пытаюсь сдержать улыбку, но это почти непосильная задача. А вот у Даши вид не очень веселый. Мы выходим на улицу, сегодня светит солнце, воздух гораздо теплее. Дорожки и земля почти высохли, осталось только несколько больших луж, в которых отражается голубое небо.

— Куда пойдем? — спрашиваю я.

Даша молча идет куда-то к забору по узкой тропинке между сосен, выложенной битой плиткой. Очень скоро мы оказываемся у высокой решетки, в которой сделана маленькая калитка.

Даша достает ключ, открывая ее.

— А мне такой можно? — спрашиваю я.

— Это к Бурову.

Мы выходим на пустынную дорогу. С двух сторон длинные глухие заборы и высажены тополя. Даша молча идет вперед, видимо, к магазинчику, о котором говорила Оля. Идем мы довольно долго, доходим до конца заборов пока не оказываемся на развилке. Нашу дорогу пересекает другая, а прямо перед нами невысокий бетонный бортик, а за ним — пляж и море. Это другая сторона, с которой я еще не был и ее не видно из моих окон. Я невольно заглядываюсь на море. Давно я его не видел. Сегодня немного штормит, вода очень синяя, с разводами бирюзового и светло-коричневого у берега. Даша идет вдоль моря, и через пару минут мы действительно подходим к небольшому невзрачному магазину.

Внутри пахнет всем сразу — печеньем, копченой рыбой, старыми коробками.

Даша просит дать ей сигареты, флегматичная продавщица достает их из-под прилавка, а я вдруг вспоминаю, что у меня нет денег.

— Тебе взять? — спрашивает девушка.

— У меня денег нет.

— Да пофиг, — отвечает она и просит еще одну пачку.

Мы выходим на улицу и теперь направляемся к пляжу. Он очень длинный, кругом галька, перемешанная с песком. Мы молча садимся и прикуриваем. Размеренный шум волн, редкие крики чаек, холодный ветер срывает брызги пены, бросая их нам в лицо. Я разглядываю берег, слева делающий плавный изгиб. Там далеко виднеются какие-то постройки, дома и краны — что-то похожее на порт.

Мне, как ни странно, совершенно не холодно, но все же хорошо, что одел теплую куртку. Даша зарывается носками кед в гальку, руки прячет в карманы, а потом подтягивает под себя ноги и опирается подбородком на колени. Ветер треплет ее волосы, и я невольно разглядываю ее светлую прядь.

— А зачем ты так красишься? — спрашиваю я.

— В смысле? — она смотрит на меня удивленно.

— Ну вот это, — я показываю на ее волосы.

— А-а-а. Это не краска, — отвечает она.

Неужели это седина?

В выражении ее лица, в позе, сейчас видна снова та отчаянная уязвимость.

— Он идиот, — говорю я. — Если бы у меня была такая девушка, я бы никуда не сбегал.

Даша смотрит на меня немного удивленно, а потом, скривившись, говорит:

— Я не его девушка. Этого еще не хватало.

Она врет, я вижу. Мы сидим так довольно долго, я чуть позади, так что могу свободно разглядывать мою спутницу. Почему-то пытаюсь запомнить ее позу, черты лица. Если бы я мог рисовать, я бы… Но я не могу. И чего я вдруг подумал об этом? Глупость какая.

— Ты хороший парень, Клим, — вдруг говорит она. — Мне жаль, что ты тут оказался.

Мы возвращаемся к обеду. На этот раз Влада за столом нет, там только угрюмый Климов. Он смотрит на нас раздраженно.

— Столько можно шляться? Если опять простынете, пеняйте на себя, — говорит он.

Вот что он ко мне привязался? Я стараюсь сесть подальше, чтобы он не учуял запах сигарет, а то опять морали читать начнет. Достал.

***

На следующий день история повторяется, только разница в том, что Влад молчит, сердито уставившись в тарелку. Даша опять предлагает мне прогуляться. На этих словах, Влад резко встает и уходит.

— Детский сад… — бурчит девушка. Я прыскаю в кулак, но смех быстро проходит, когда я ловлю на себе серьезный взгляд Климова.

На этот раз мы не идем к калитке, а выходим на улицу, чтобы потом зайти в главный корпус.

— Мы могли бы пройти по переходу через второй, — поясняет она, — но учитывая твое состояние…

В главном мы поднимаемся на второй этаж, но на этот раз идем в другую сторону.

— Это третий корпус. Он сейчас пустует и вообще сюда ходить, как бы нельзя, но дверь открыта, так что на правило можно забить.

Коридор третьего корпуса действительно выглядит заброшенным, а еще здесь очень тихо.

— Я подумала, что раз такое дело, тебе, наверное, понадобиться место, где можно побыть одному. Сюда почти никто не ходит.

— Спасибо.

Мы спускаемся на первый этаж. В коридоре вдоль стены составлены кровати и всякая мебель, в которой нет надобности. Обшарпанные стены, кое-где видны проплешины в краске, и тут не горит свет, так что довольно темно. Мы останавливаемся у одной из дверей.

— Раньше в этом корпусе проводились занятия, тут все старые классы, но сейчас, чтобы лишнее пространство не отапливать, все перенесли во второй и первый.

Она открывает дверь, и я вслед за ней вхожу в небольшую комнату. Точнее, она кажется небольшой из-за того, что заставлена такой же никому не нужной мебелью. Парты, составленные друг на друга, пустые шкафы, стулья, все затянуто клочьями паутины, а в лучах солнца, проникающих через окно, кружатся пылинки.

Даша подходит к одному из нагромождений, почему-то накрытому покрывалом, сбрасывает его, а под ним оказывается пианино.

— Ух ты! — я подхожу ближе, а девушка тем временем поднимает крышку, обнажая ряд черно-белых клавиш. Правда, видимо от старости, белый цвет превратился в желтоватый, а черные слегка выцвели.

Она нажимают на одну из них и инструмент издает гулкий, утробный, немного звенящий звук. В тишине он кажется очень громким.

— Расстроенно, уже давно, — грустно говорит девушка.

— А ты умеешь играть?

— Немного. Когда-то ходила в музыкалку.

— Меня тоже хотели в музыкалку отдать, но меня не взяли. Сказали слуха нет, — я улыбаюсь и тоже нажимаю на несколько клавиш. Одна из них залипает, другая вообще не издает звука, а только стучит. — Так что я пошел в художку.

— Так ты умеешь рисовать?

— Да не особо. Я только два года ходил, пока… — я осекаюсь, но поймав на себе внимательный взгляд девушки, продолжаю — Пока в другую школу не перевелся. Потом надоело.

— Жаль, я вот всегда хотела рисовать, но у меня точно в этом таланта нет.

Даша проводит пальцем, стирая пыль с уголка крышки, и там остается чистая полоса.

— Сыграешь что-то?

— Да оно ж расстроено, да и я давно не играла…

— Ну сыграй, у меня же слуха нет, я и не пойму.

Она усмехается, берет стул и садится. По ее позе, по тому, как она держит руки, мне сразу понятно, что когда-то она хорошо играла. Она пытается сыграть пару аккордов, звук получается странный и дребезжащий. Девушка морщится, но все же начинает что-то наигрывать. Я не знаю этой мелодии. Мне кажется, это что-то грустное, а, может, из-за какофоничного звучания она становится такой. Странная музыка наполняет комнату, я присаживаюсь на край парты. Эти звуки не режут слух, наоборот, в таком месте они кажутся вполне гармоничными, естественными. Старое, больное, никому не нужное пианино. Такой же пленник, как и мы. Изгой. Мне кажется, в таком месте другого и не могло быть. Здесь все такие — ни на что не годные и никому не нужные калеки, попавшие в шторм, перемолотые в волнах и выброшенные на пустой берег.

Так и не дойдя до конца, мелодия обрывается. Клавиша почему-то молчит, слышен только глухой стук. Даша несколько раз с силой нажимает на нее, пока та не отзывается резким высоким звуком, и когда Даша встает и закрывает крышку, он все еще продолжает висеть в воздухе, кружит вместе с пылью, отражаясь от стен.

***

А еще через несколько дней в коридоре меня вылавливает Климов. Я только что курил, так что мне вовсе не хочется с ним пересекаться, но он явно ждал именно меня.

— Пойдемте, я хотел с вами поговорить, — говорит он серьезно.

— Что-то не так? — раздраженно спрашиваю я, когда мы заходим в мою комнату. Что я опять не так сделал?

— Я хотел узнать, как ваши дела. Как вы себя чувствуете? — спрашивает он, по-хозяйски усаживаясь на стул, а мне остается только занять кровать.

— Нормально. Если избегать, где много людей, то все хорошо.

— Мгм. — он задумывается на какое-то время. Его взгляд падает на помятый дневник, и я тут же встаю и прячу его в стол. — Клим, я… Директор хотел, чтобы я помог вам разобраться с этим, но, если честно, я не знаю чем могу помочь, — вдруг говорит он совершенно спокойно. — Может у вас есть какие-то вопросы?

— Не знаю… — я немного растерян. Этот разговор кажется каким-то очень неожиданным. И почему он заговорил об этом именно сейчас? Почему не раньше?

— Понимаете, Буров считает, что наши способности похожи, но я в этом совершенно не уверен. По мне, так они совершенно разные. Вы чувствуете эмоции людей?

— Да.

— И как это проявляется? Я понимаю, что это запахи, но…

— Просто запахи. Не знаю. Разные.

Мне не очень комфортно говорить с ним. Я постоянно ловлю себя на мысли, что пытаюсь не думать, скрыть от него мысли.

— Я не собираюсь читать ваши мысли, — говорит он, заметив мою напряженность.

— Разве? А сейчас вы что делаете?

— Не обязательно лезть в голову, чтобы понять, что вы меня боитесь. Насколько я понял, дело именно в моей способности.

Я нехотя киваю.

— Директор все равно от меня не отстанет, так что нам придется общаться. Я не хочу, чтобы вы каждый раз так вот напрягались, так что готов пообещать вам, что не стану этого делать. В конце концов, мне это никакого удовольствия не приносит, уж поверьте.

— А вы что, можете этого не делать? — я оживляюсь.

— Могу. Но не всегда. Бывают дни, когда это совершенно невозможно контролировать, но в такие дни я стараюсь особо ни с кем не сталкиваться.

Я вспоминаю слова Даши о том, что у него бывают сильные мигрени.

— И у вас от этого болит голова?

— Болит, это неподходящее слово, — мрачно говорит он.

— Так значит, вы можете это сдерживать? То есть я хотел спросить, вы думаете — это могу делать и я?

— Не знаю. У меня это стало получаться далеко не сразу. Я с этим уже почти четыре года живу… Возможно, у вас получится, но для этого вам надо самому понять, как именно работает ваш дар.

На слове дар я кривлюсь. Климов чуть удивленно поднимает бровь.

— Вы думаете — это дар? — спрашиваю я.

— Называйте как хотите.

— Даша рассказала мне о своей силе. Думаете — это тоже дар?

Климов молчит какое-то время, разглядывая окно.

— Все не так просто, Клим. Я понимаю, что после общения с Дарьей у вас могло возникнуть ощущение, что…

— Не только после этого. Все эти способности — дерьмо. Вы вообще знаете зачем они нужны?

— Нет. Но мне кажется, в них все же должен быть какой-то смысл.

— Интересно какой?

— Возможно, для каждого — свой. Я не знаю.

— И в чем тогда ваш?

Он опять молчит, так что я продолжаю.

— Какая разница, зачем разбираться в том, что уже и так понятно — не имеет никакого смысла.

— Ну, может, вам удастся его раскрыть.

Я только фыркаю.

— Вы явно были довольны после разговора с Буровым и Алисой, потом после общения с Дашей ваше мнение, похоже, кардинально поменялось.

— Не только после Даши, — я прерываю его, — вы сами видели, как может проявляться мой «дар». Вы там были.

— Да, видел. И хотел бы узнать, что вы думаете по этому поводу.

— Ну, видимо, я чувствовал эмоции детей, которые живут на этом этаже…

— Это ваши догадки, или Даши?

Что он хочет сказать этим?

— Я с ней согласен. Она сказала, что мы понятия не имеем, что они чувствуют. Или, может, вы знаете? Вы ведь читаете мысли, так расскажите мне.

— Я не знаю о чем они думают. Некоторые из них… Чаще всего я не могу уловить их мысли, или, может, я просто не в состоянии их понять.

— Вот видите. Даже ваша способность в этом бессильна.

— Клим, я просто хочу, чтобы вы начали думать своей головой. Пока что вы просто легко меняете свое мнение в зависимости от того, с кем общались, но так вы никогда не поймете в чем суть этого всего для вас. А понять это — можете только вы. Может, вы вообще не эмоции чувствуете, может, Буров ошибся…

— Тогда как это назвать?

— Может, вы расскажете поподробнее.

— Ну, понимаете… каждый человек он, как бы пахнет по-разному. Вот Алиса, например, — она пахнет лимонами и медом — я стараюсь скрыть смущение.

— Постоянно? Вы это постоянно ощущаете, когда рядом с ней?

— Ну да…

— Скажите, а вот вы постоянно находитесь в одном состоянии? Ну, то есть радуетесь, например?

— Нет. Вы к чему клоните?

— К тому, что эмоции очень переменчивая вещь. И если ваши ощущения практически не меняются, значит вы ощущаете нечто другое.

— И что же?

— Ну, у меня есть только варианты, наверняка я вряд ли вам скажу. Это можете сделать только вы, если будете наблюдать за этим, а не прятаться.

— Так что за варианты?

— Я пока не буду вам говорить. Вы слишком легко поддаетесь чужому мнению.

— Да с чего вы это взяли?

— Лучше расскажите, что еще вы чувствовали. Даша, например.

— Я не буду вам говорить. Знаете, вы ведь не станете всем подряд рассказывать, что думает другой человек?

— Нет. Не стану.

— Вот и я. Даже если это не эмоции, это все равно слишком личное.

Климов усмехается. Мне непонятно, обрадовали его мои слова, или наоборот.

— Хорошо, давайте тогда так, расскажите, что вы чувствовали в коридоре? Согласитесь, это ведь проблема, не лучше ли будет ее обсудить?

— В коридоре… Каждый раз, когда я туда попадаю, я чувствую странные запахи. Это трудно описать… Это что-то тяжелое, затхлое, меня сразу начинает тошнить от этого. И чувства такие сильные, что я не могу это подавить или просто не обращать внимание.

— Вы можете распознать, что это? Может, раньше вы чувствовали нечто подобное?

— Да нет… Хотя… это похоже на запахи прели, что-то сладковатое, но неприятное, будто гниль, знаете и … — я чуть заминаюсь, не зная, стоит ли говорить, но потом все же заканчиваю, — и паслен.

— Паслен? — он кажется удивленным. — Почему вдруг паслен?

— У бабушки на усадьбе такой рос. Я помню, как он вонял, и она еще говорила, что он ядовитый. Потому это даже символично, наверное…

— Символично, — медленно повторяет он, но мне непонятно, насмехается он или просто думает. — А где-то кроме второго этажа вы это чувствовали? В столовой, например?

— Нет, но там я сижу довольно далеко. Хотя… было еще похожее, правда запахи немного отличались. Когда я лежал в больнице. Там мне постоянно пахло прелью и пеплом.

— Пеплом, — повторяет он. — Понятно.

— Что вам понятно?

— А эти запахи, ну Алисин, например, или Дашин — вы их постоянно чувствуете, когда рядом с ними?

— Ну, нет. Нет, наверное, не постоянно.

— И когда сильнее всего? Не заметили?

— Нет.

— Понаблюдайте.

— Так, может, вы скажете, что думаете об этом?

— Я думаю, что все эти запахи расшифровать можете только вы. Что они означают и почему возникают в тот или иной момент. И… — он смотрит на меня чуть сощурившись, видимо, раздумывая, стоит ли мне говорить, но потом все же продолжает — Я думаю, что то, что вы чувствуете при общении с людьми и на втором этаже — разные вещи.

— То есть как?

— А вы сами разницы не видите?

— Нет.

— Ну тогда понаблюдайте. Может, я и ошибаюсь…

Черт, как же он меня раздражает. Вроде собирался помочь мне, а сам ничего не договаривает, только спрашивает. Я ему не подопытная мышь.

— Если вы так мне помогаете, то у вас не очень выходит, — бурчу я.

— А, может, это вы не хотите думать?

Я просто отворачиваюсь от него. Скорей бы он ушел.

— Я хотел еще кое-что вам сказать. Точнее предупредить. Не задирайте Седова.

— Что? — от удивления я даже забываю, что собрался его игнорировать. — Он тут причем?

— При том. Я понимаю, Дарья симпатичная девушка, проявила к вам интерес, впрочем, думаю, она вас просто пожалела, увидела в вас себя, так сказать. Но вам не стоит в это лезть. Я уже поговорил с ней, надеюсь, она меня услышала, послушайте и вы.

— Да что вы о себе возомнили? — от возмущения я даже о страхе перед ним забываю. — Вам-то какое дело? И вообще, я никого не задирал и не дразнил. Этот придурок сам виноват, что так себя ведет!

— И как же он себя ведет?

— Он просто эгоист, который не ценит свою жизнь. Терпеть таких людей не могу.

— Вы не можете знать, что он ценит, а что нет. Вы просто повторяете слова Даши, сказанные в порыве эмоций. Вы, Клим, понятия не имеете, что из себя представляет Седов, и Дарья тоже. Вам просто нравится эта игра, но ничего, кроме проблем, она не принесет. Я вас предупредил, не лезьте не в свое дело.

Он встает и собирается уйти, но я бросаю ему вслед:

— А может, это вы не в свое дело лезете? Или, может, это вам самому нравится Даша, потому вы не хотите, чтобы я с ней общался?

— Я не говорил вам не общаться с ней. Я сказал, чтобы вы не дразнили Седова.

— Я буду делать то, что хочу.

— Надеюсь, вы меня все же услышали, — повторяет Климов и уходит, захлопывая дверь.

Да что же это такое? Сдался ему этот Седов. Да и что я сделал-то? Ну подыграл немного Даше? Ну и что? Если он такой идиот, что станет обижаться на подобное, я в этом не виноват.

***

Разговор с Климовым выбивает меня настолько, что я долго не могу успокоиться и на следующий день, утром, и в столовую решаю пойти чисто из упрямства. Не хочу, чтобы этот человек подумал, что я стану слушать его тупые угрозы и советы или прятаться. Но Климова там как раз таки не было. Как и Влада. Я внимательно и немного настороженно разглядываю Дашу, но не вижу в ее поведении никаких изменений. Может, она тоже послала его?

Потом я на полдня пропадаю на кухне, обедаю там же. И освободившись к вечеру, вместо ужина решаю прогуляться по двору. Уже вечереет, вдоль дорожки зажигаются фонари. Там, под соснами, есть несколько скамеек, которые я приметил раньше, они как раз скрыты от окон пышными кронами. Подойдя ближе, я замечаю, что там кто-то сидит. До меня доносятся тихие переборы гитары.

— Привет, — Даша моему появления не удивляется.

— Так ты и на гитаре играешь? — я сажусь рядом. Она прикладывает ладонь к струнам, и их гул стихает.

— Ага. Я вначале училась на фортепиано, а потом, когда пошла в универ, решила освоить гитару.

— Круто. А что играешь?

— Да так, разное. Песни всякие или просто музыку.

— Сыграешь что-нибудь?

— Нет, как-нибудь потом. Сейчас настроения нет.

Мне кажется или она все же держится немного настороженно. Спросить, или нет?

Она опять тихонько зажимает пару аккордов, но звука почти не слышно. Волосы падают на лицо, скрывая глаза, и тонкие волоски от света фонаря будто светятся, образуя золотистый ореол. Она замечает мой пристальный взгляд, поднимает голову и собирается что-то сказать, но потом переводит взгляд куда-то за мою спину, а меня вдруг охватывает странное чувство. Она опять какая-то грустная и уязвимая… Я быстро подаюсь вперед и легко целую ее в уголок губ. А дальше все происходить очень быстро. Ее глаза расширяются, но это не удивление, а больше страх. Я хочу улыбнуться, сказать, чтобы она не была такой серьёзной, но не успеваю, мне в голову прилетает сильный удар. Я непонятно как оказываюсь на земле. Даша что-то кричит. А надо мной уже склонился разъяренный Седов. Он заносит руку, видимо собираясь еще раз мне врезать, но Даша хватает его за локоть, а гитара с треском падает на землю. Тоскливо звенят струны.

— Влад! Ты с ума сошел? Хватит! — голос девушки словно пробивается через вату. Еще удар, скула взрывается адской болью, потом я отключаюсь.

***

— Ты долбаный эгоист! Какого черта ты устроил? Ты же его прибить мог!

— Сам напросился… Гаденыш.

— Влад, ты совсем башкой тронулся?! Ты… Ты. Как же ты меня достал! Ты ни о ком, кроме себя, не думаешь! Делаешь, что тебе в голову взбредет! Тебе плевать на всех и на меня тоже плевать! Ты просто ненормальный, двинутый! Видеть тебя не могу…

— Даш…

— Знаешь что, Седов? Вали к черту! Меня от тебя тошнит! Проваливай, ясно!

Голоса то приближаются, то отдаляются… Я открываю глаза и понимаю, что лежу в палате, все кругом белое, и кровать подо мной тоже белая. Странно, я вроде только что слышал голоса… Кажется Даша и.. Но рядом никого нет. Что случилось? Ах да. Я дотрагиваюсь до скулы, но тут же отдергиваю руку. Больно. Наверное, там фингал на пол лица. Хорошо же этот псих меня приложил. И это ведь только левой. Страшно подумать, что было бы, если бы у него правая рука не была бы в гипсе. Почему-то мне становится смешно. Я на секунду прикрываю глаза, но, видимо, проваливаюсь надолго.

— Я смотрю, вы наслаждаетесь, Дорохов, — Климов нависает надо мной. Еще ни разу я не видел его таким злым. — Вам понравилось? Может мне тогда тоже вам пару фингалов поставить?

— Опять вы… Отстаньте, голова болит…

— Да я и не сомневаюсь. Потерпите. Скажите спасибо, что она у вас еще есть. А еще лучше ответьте — я вас предупреждал или нет?

Я только отворачиваюсь.

— Какого черта вы устроили? Что это за идиотские выходки?

— Это не ваше дело.

— Это. Мое. Дело. Вы совершенно не думаете о последствиях. Делаете, что захотите и понятия не имеете к каким проблемам это может привести. Ведете себя как глупый мальчишка, жаждущий внимания! Я вам сказал, чтобы вы не лезли во все это, а вы что устроили? Вам не хватает острых ощущений? Так я могу вам еще занятий найти, чтобы не было времени даже…

— Да что я сделал-то? Я и не видел, что этот психованный там…

— Что вы сделали? А я вам объясню. Для вас все это может и шутки, только вот из-за вашей выходки, эти двое поссорились, и Седов уехал.

— Ну и что? Как уехал, так и вернется, разве он не постоянно так делает? Попустит через пару дней. К тому же он ведь, как это, а — бессмертный! А вот я нет, так что…

— Вы… — мне кажется он собирался меня ударить, но все же опускает руку. — Я так и знал, что от вас будут одни проблемы. Вы из тех людей, которые даже в самом спокойном месте все обращают в хаос. Совершенно не думаете головой. Главное, только ваши сиюминутные желания, и чтобы все только вокруг вас и крутилось. Как маленький капризный ребенок. И знаете… По поводу этих ваших способностей… Есть одна притча, про голубя. Как он не мог найти себе нигде место, потому что везде его преследовал мерзкий, отвратительный запах и он очень любил на это жаловаться. В конечном итоге оказалось, что этот отвратительный запах был от него самого.

— Да что за бред вы несете?! Какой к черту голубь?

— Может, вам и показалось, что вы особенный, и вам, конечно, понравилось, что вы якобы чувствуете, как страдают те, к кому вы даже на метр подойти не можете, но я думаю все гораздо проще. Никакие это не чужие эмоции. Чтобы почувствовать нечто подобное, надо хоть иногда думать не только о себе, но и о других тоже. Хоть немного пытаться их понять.

Климов резко разворачивается, а я так и не могу пошевелиться. Он не орал, нет, но его слова, каждое его слово будто гвоздями прибивает к стенке. И уже уходя, он, видимо, решает меня добить окончательно и добавляет с презрительной улыбкой:

— Ах да, кстати… Насчет паслена… Вряд ли вы чувствовали именно его. Думаю, вы с чем-то его спутали. Чтобы вы знали, он не воняет, а пахнет вполне приятно. И ядовит он только когда зеленый. Но, думаю, в одном вы все же правы — учитывая это его свойство, вполне символично, что вы подумали именно о нем. Ядовитый, когда не зрелый. Забавно, не правда ли?

Глава 5. Берег моря

«3.04.

Уже не один раз писал, что хуже быть не может. И каждый раз пробивается очередное дно. Куда еще хуже? Нет, можно, конечно, представить, но…

Почему каждый раз, когда мне кажется, что все начинает налаживаться, не то чтобы очень хорошо, но терпимо. Почему каждый раз все рушится? Постоянно. Так — постоянно. Одно и то же… Я постоянно остаюсь один. Может, мне просто нужно привыкнуть, понять, наконец, простую истину — я никому нахрен не нужен. Я не был нужен ни моим родственникам, ни друзьям — они тоже постоянно куда-то исчезают. Да у меня никогда и не было друзей. И вот теперь снова… Я думал, что нашел понимание с Алисой, но оказалось, что я просто не вписываюсь в ее мир. Мы словно с разных планет. Я думал, что вот оно — я нашел человека, который меня поймет, но и тут я оказался лишним. Не знаю, как мне смотреть Даше в глаза, после того что случилось. Я ведь не хотел ничего такого! Правда, не хотел! Но как теперь это объяснить? Наверняка она злится на меня. Конечно, Климов прав. Она просто меня пожалела, а я, идиот, решил, что мы можем быть друзьями. Мне уже не вписаться в тот мир, который они создали, как бы я не хотел… Как бы она не злилась на этого Влада, сколько они уже знакомы? Я не спрашивал, но по всему выходит, что не первый год. Мне вообще не надо было высовываться, надо было просто, как и раньше, тихонько сидеть в углу и все было бы хорошо.

Уже третий час, а я до сих пор в своей комнате. Смотрел дурацкие фильмы, которые мне Саша на флешке принесла. Так и не ел. Хотя мне и не хочется. Скула очень болит, а еще губа. И никто ко мне не приходит, будто меня вообще не существует. Еще пару дней назад Климов мне чуть дверь не выбил, когда я долго не выходил, а сегодня всем плевать. Наверняка они все считают, что я виноват… Только вот в чем? В глупой нелепой случайности?

Я устал, честно — ужасно устал от такого. Задолбался постоянно быть лишним и чужим. Может, мне просто стоит принять, что так всегда и будет и забить на все это?»

***

В приоткрытое окно врывается ветер. Сегодня совсем тепло, я видел в окно, что по двору носятся дети, хотя их, конечно, больше с другой стороны, но и сюда тоже забегают. Кажется, они играли во что-то вроде пряток. И вокруг здания по дорожкам нарезают круги санитарки, толкая каталки с теми, кто не может выйти на своих двоих. Странное чувство, все это кажется таким нормальным, естественным, а я, будто призрак подглядываю за чужой жизнью, и могу только сгорать от зависти и стыда. Мне непонятно, как они могут радоваться? До меня то и дело долетают звонкие голоса и смех. Я сажусь на пол под окном и прикрываю глаза. Ветер треплет волосы на затылке, они довольно сильно отросли, уже и не заметно, что пару месяцев назад там был один ежик. Сегодня утром из зеркала на меня посмотрел нелепый худой парень в растянутой футболке. На голове черт-те что, волосы торчат во все стороны, кожа бледная… А если еще учесть отекшую скулу, здоровенный синяк под глазом и разбитую губу — вид получается совсем уж жалкий.

— Лови, лови! — под окном кричит какая-то девчонка, заливаясь громким смехом.

Кажется, еще я слышал голос Даши, а может, мне показалось. Выглядывать я не решаюсь.

Тихий стук в дверь. Я не встаю.

— Кли-и-им, это Дима.

Что ему надо?

Стук повторяется. Я нехотя поднимаюсь.

— Ого! — восклицает пацан, как только я распахиваю дверь. — Какой синяк! — кажется, он в восторге.

— Ты что хотел?

Вопрос глупый, у него в руках тарелка с едой.

— А вот, тебе передали, — пацан улыбается.

— Кто?

— А, ну Даша, — кажется, мой суровый вид все же его напугал, так что отвечает он неуверенно.

Я чувствую, как у меня начинают краснеть уши и щеки.

— Спасибо, — я забираю тарелку и хочу уже закрыть дверь, но парень хватается за ручку.

— Э, мы там в мафию сыграть хотим, не хочешь с нами? Даша — ведущая…

От удивления я не сразу нахожу что ответить.

— Она круто водит, — говорит Димка, будто это должно развеять мои сомнения.

— Нет, — все же отвечаю я.

— Если не умеешь, я расскажу.

— Нет, дело не в этом…

— Мне Даша сказала, что пустит играть, если тебя приведу, — он смотрит на меня умоляюще.

Что это еще за шантаж?

— У.. у меня голова болит, — ненавижу, когда меня вот так заставляют. И вообще, не хочу и все.

— Бли-и-ин. Может, покушаешь и пройдет? Мы в третьей, если что, — Димка явно разочарованный моим отказом, отпускает дверь. Его что, реально играть не пустят, если я не приду? Что за глупость?

— Вряд ли. Я себя плохо чувствую. Я вообще спал, сейчас поем и опять лягу, — я пытаюсь сделать как можно более уставший и несчастный голос. Димка поднимает голову, изучающе смотрит на меня, а потом вдруг говорит совершенно серьёзно:

— Если не хочешь, так и скажи. Не надо врать.

— Я не вру, — я стараюсь показать негодование, но внутри закрадывается страх. Да что он вообще себе позволяет? Мелочь пузатая.

Нелепый, конопатый Димка, ниже меня на голову, смотрит на меня глазами взрослого.

— Не люблю врунов, — спокойно говорит он и уходит.

Я захлопываю дверь. Сердце бешено колотится и щеки очень горят. Что это, вообще, было сейчас?

Во рту снова становится кисло, желудок крутят спазмы. Я пытаюсь отдышаться, но вновь, на меня словно кто-то набросил плотное покрывало — мне не хватает воздуха и возвращаются те самые запахи. Я зло смотрю на тарелку у себя в руках, а потом не раздумывая иду в ванну и смываю ее содержимое в унитаз.

***

О своем поступке я жалею довольно быстро. Как только тошнота приходит, я понимаю, что ужасно голоден, но куда-то выходить, тем более, что есть шанс натолкнуться на Дашу или этого странного Димку, — ну уж нет.

На улице уже темно, я по второму кругу включаю Звездные войны, когда в мою дверь снова стучат. Я думаю не открывать, но ручка вдруг опускается. Черт, я же забыл запереть дверь!

— Чего в темноте сидишь? — Даша проходит в комнату. — О! Что смотришь? — я не успеваю даже что-то сказать, а она уже заглядывает в экран. Я нажимаю на стоп.

— Эй! — она смеется, но уже отходит от меня, включает настольную лампу и распахивает окно. Потом оборачивается и, поднимая руку ладонью ко мне, говорит, пародируя джедайский прием: «Тут никто не курит» — и закуривает. — А что у тебя еще есть? — кивает она на ноут.

— Да так, сериалы всякие. Пару сезонов «Доктора Кто»…

— О! — улыбается она шире и, прищурившись, спрашивает: — Джеронимо или Алонси?

— Алонси, — улыбаюсь я, но боль в губе быстро напоминает, что делать этого не стоит.

— Поддерживаю, — кивает девушка, а потом замолкает и отворачивается к окну.

А мне неловко и стыдно. Как у нее получается так легко общаться?

— Что-то ты тихий, — замечает она.

— Ты на меня не злишься? — я наконец решаюсь спросить то, что меня больше всего волнует. Она разглядывает меня, чуть хмыкает, задерживая взгляд на синяке.

— Злюсь. Но не сильно. Бить не буду.

— Прости, — я виновато опускаю голову.

— Да ладно. Забей. Надеюсь, ты в меня не влюбился?

— Нет, — я опять пытаюсь улыбнуться.

— Ну и хорошо. Только лохматых поклонников мне не хватало.

— Я просто пошутил.

— Глупая шутка вышла.

— Согласен.

Мы опять молчим, потом она протягивает мне пачку:

— Папиросу мира, мой друг?

Как она умудряется быть такой легкой? Это просто невероятно. Я встаю с кровати и тоже подхожу к окну и прикуриваю. Даша крутит в руках зажигалку и по ее движениям я понимаю, что ее спокойствие, скорее всего, наигранное.

— Ты все-таки злишься.

— Нет, — она садится на подоконник, а потом добавляет, — Не на тебя.

— А на кого?

— На себя.

— Ты то тут при чем? — почему интересно не на Влада?

— Я слышала, как Костя тебя отчитал.

Я замолкаю. Хорошо, что в полумраке не видно, что я снова краснею.

— Зря он так. Ты тут вообще не при чем, ты ведь не знаешь, ну… Понимаешь, Влад, он непростой человек. Очень… Очень ревнивый. И я сейчас не о той ревности, о которой ты подумал.

— Я ни о какой не подумал.

— Просто вы с ним очень разные.

— Ты не виновата, что он так отреагировал.

— Да нет, Клим. Виновата. Не стоило его вот так дразнить. Костя был прав. Просто понимаешь… Иногда он меня так бесит! Я все понимаю, но бли-ин… Иногда так и хочется ему врезать, чтобы до него дошло, наконец! Нельзя постоянно себя так вести. Прикрываться прошлым, вот, — почему-то эта последняя фраза задевает что-то внутри, хотя сказана она была не обо мне.

— О чем ты?

Она вздыхает, берет новую сигарету.

— У нас не принято обсуждать прошлое других… Ну… Как бы за спиной. Но я просто хочу, чтобы ты понял. Не хочу, чтобы ты на него злился.

— Я и не злился. Это я ему чем-то не понравился. Еще когда мы только встретились. В больнице. Ну помнишь…

— Ага. Он… Не любит таких, как ты.

— Каких? — я напрягаюсь.

— Ну… Ты только не обижайся. Но по тебе сразу видно, что ты рос в нормальной семье, что о тебе заботились. Любили.

— Ну да, точно, он же говорил, что я изнеженный.. Как там дальше? — я сжимаю подоконник. Они ничего обо мне не знают. Какое они, вообще, имеют право судить меня?

— Клим, я не хочу ничего плохого сказать. Это, наоборот, хорошо. Здорово. Тебе повезло и… Понимаешь, это, наверное, прозвучит не очень, но то, как ты сюда попал… Это просто ужасная случайность. Тебя никто не бросал.

— Да что ты? То есть я, по-твоему, сюда по своей воле приехал?

— Нет, я не об этом.

— Да я понял. Здесь все с тяжелой судьбой, да-да. Только я тут, видимо, слишком хорошо устроился. На что мне вообще жаловаться-то?!

— Клим, послушай, я не это хотела сказать…

— Ты тоже так считаешь. Думаешь, я не заметил, как ты вначале на меня смотрела? А потом ты просто меня пожалела! Только зря. Я ведь все равно не дотягиваю по уровню несчастности до Влада. Я всего лишь один раз позвоночник сломал и попал всего лишь в одну аварию… Не надо меня жалеть, ясно? Ты права, у меня была потрясающая, счастливая жизнь! Я не имею права ни на что жаловаться! Подумаешь, меня выкинули из дома и засунули сюда, подумаешь, что…

— Клим, я так не думаю…

— Меня не надо жалеть, — внутри меня будто что-то рвется, прорывается наружу то, что, видимо, уже давно копилось, и я не могу остановиться. — Я привык, что всем на меня наплевать! Мне и самому отлично! Я привык, что все считают меня избалованным слабаком. Мне пофиг, ясно! Если я всем вам так противен, просто не общайтесь со мной!

— Да послушай же ты меня! — Даша тоже выходит из себя.

— Уже наслушался.

— Да что ты как ребенок себя ведешь, я же хочу объяснить тебе…

— Да. Я ребенок. Избалованный, глупый ребенок. Которому только и надо, чтобы все вокруг него плясали. Мне плевать, что вы думаете! Не надо мне ничего объяснять. Мне все равно, что там у Седова! Ясно? Мне вообще на него плевать и на то что он обо мне думает! И на Климова! И ты… Мне плевать, что вы обо мне думаете! Я уже сыт по горло — вы то презираете меня, то жалеете, то называете неженкой! Я не собираюсь оправдываться перед вами или заслуживать ваше доверие! Я вообще вам ничего не должен!

На последней фразе у меня срывается голос. Даша смотрит на меня застыв. Не могу ее видеть. Я разворачиваюсь и скрываюсь в ванной, захлопывая за собой дверь.

Какое-то время очень тихо. От злости меня всего колотит, я сажусь прямо на влажный холодный пол, прижимаясь спиной к двери. Тихие шаги. Даша подходит к двери.

— Клим, давай поговорим. Я была не права, эй, слышишь?

Я молчу. Не хочу с ней говорить. Пошла она к черту со своей жалостью. Даже сейчас ведет себя со мной как с ребенком. Лучше бы обиделась. Лучше бы тоже наорала или хлопнула дверью, честное слово было бы легче.

— Клим, выйди, а… Ты просто не так меня понял. Ты… я не хотела тебя обидеть. У всех, кто здесь живет, непростая судьба. Просто я хотела сказать, что у тебя еще не самый ужасный случай…

— Проваливай.

— Клим…

— Я сказал, вали отсюда!

Я изо всех сил стараюсь, чтобы по голосу было не слышно, что меня уже опять душат позорные слезы. Плакса! Слабак! Почему я не могу просто не реагировать? Я опять хочу, чтобы меня пожалели. Климов прав, я просто пытаюсь выбить жалость у людей, которым, по сути, на меня плевать. Чего я хотел? По-другому и не должно быть. С чего я вдруг решил, что кто-то попытается понять меня? Когда такое вообще было? Мои проблемы, чтобы не происходило, чтобы я не чувствовал, они всегда слишком маленькие по сравнению с проблемами других. Мне никогда с ними не сравниться. Что бы не происходило, в конечном итоге выходит, что я всегда… Как там? Слишком эмоционально реагирую? Или реагирую не так? То я слишком чувствительный, то веду себя, как отморозок и не плачу когда надо! То истерю, то «пытаюсь привлечь к себе внимание». Почему все постоянно говорят мне, как я должен себя вести? И главное, что бы я не делал, я всегда не прав!

Как же это жалко. Я сам себе противен. Почему я просто не могу задушить эту чертову слабость?

В комнате тихо. Видимо, Даша ушла. И пусть валит! Надоели! Все они!

Я поднимаюсь, подхожу к умывальнику, чтобы сполоснуть лицо. Из-за слез щиплет рану на губе. Из зеркала на меня снова смотрит жалкий, теперь еще и красноглазый мальчишка. Пугало.

«Когда ты уже вырастешь?» — спрашивает он.

***

— Когда ты уже вырастешь, Клим?! Сколько можно трепать мне нервы?! Меня уже достало твое вранье! Почему ты постоянно врешь?!

Оглушительный хлопок двери. Перед глазами мигает желтый свет.

— Я кого спрашиваю? Почему ты молчишь? Я что, сам с собой разговариваю? Что мне делать, а?

— Если я тебе так надоел, можешь просто меня выбросить где-нибудь по дороге.

— О Боже! Хватит! Хватит молоть эту чушь! Как же я устал…

— Можно еще в детский дом сдать. Тоже как вариант.

— Заткнись. Замолчи уже.

— Ну вот, теперь тебе не нравится, что я говорю. Ты уж определись.

— Господи, и чем я это заслужил?

Снова мелькают фонари. И что-то еще. Мельтешит перед глазами, туда-сюда-туда-сюда. Как же бесят. А еще воняет пеплом. Нет, сырыми бычками вперемешку с чем-то карамельно-сладким. Отвратный запах. Надо срочно на воздух, а то меня вырвет. Что-то очень больно давит на грудь. Пытаюсь оттянуть это что-то, но ничего не выходит. Я же сейчас задохнусь!

Я резко открываю глаза и шумно вдыхаю. Горло ужасно болит, будто я долго кричал, или наоборот, хотел кричать, но не мог, так как мышцы сковал спазм.

— Дерьмо, — я сбрасываю одеяло, которое жгутом обвилось вокруг тела. Похоже, это оно меня душило. Сажусь на кровать, пол приятно холодит ступни. Нет. Я все еще здесь. В своей комнате в интернате. Это был просто сон. За окном серые предрассветные сумерки. На экране ноутбука часы показывают полшестого. Начался еще один дерьмовый день.

Я открываю окно, достаю из ящика сигареты и зажигалку. Их оставила Даша. Может, специально, а может, просто забыла. Вначале я не хотел их трогать, думал вернуть, но на следующий день утром я узнал от Оли, что Даша, Буров и Алиса куда-то уехали. Что у них какие-то дела и что вернутся они только через неделю. А может и через две. Хотел спросить, что за дела, но потом передумал. Плевать. Пусть делают что хотят. Так даже лучше. Еще бы и этот Климов уехал — радости не было бы предела.

На время приемов пищи я опять перебрался на кухню. Не хочу сталкиваться с этим ненормальным. Оля тоже здесь — ничего не спрашивает и, вообще, ведет себя отстраненно, только изредка я замечаю на себе странные взгляды. Хотя, у нее все взгляды странные.

И погода стала совсем неприятная. Меня бесит слишком яркое солнце, все кажется слишком контрастным, аж больно смотреть. Небо — будто его просто залили одним цветом и, из-за отсутствия вкуса, выбрали самый голубой, который только был. Трава тоже очень зеленая, и везде уже во всю распустились одуванчики и маленькие дикие фиалки. И все это слишком яркое, будто разрисовано такими неестественными китайскими маркерами. Меня тошнит от этой пестроты. У забора расцветает несколько деревьев. Не знаю — то ли яблони, то ли груши. А может, вообще что-то другое. Мне бы хотелось дождя или тумана, чтобы все эти цвета размазались, смешались. Просто убрать яркость на минимум. Жаль, что в реальном мире так не сделаешь. Была бы это просто игра…

Если бы это была игра, я бы оставил своего персонажа сидеть на ступеньках под козырьком, а сам пошел бы на кухню и сделал себе чай с бутербродами. Или я мог бы взять и послать персонажа на море, он бы плыл и плыл, пока не уперся бы в край карты, или бегал бы по окрестностям. Я мог бы даже попытаться залезть в другие дома или облазил бы весь заброшенный корпус. Мог бы забраться на крышу, а потом по водосточной трубе спуститься вниз. Или прыгнуть… И ему даже ничего не было бы, разве что шкала здоровья немного уменьшилась. Но я, настоящий, за экраном — был бы свободен. Я мог бы сто раз заставить бедного перса упасть с крыши или вломиться в кабинет Бурова.

Хотя, это если бы игра была РПГ с открытым миром. А это, похоже, линейная сюжетка, да еще и очень скучная. Но даже так, было бы все равно намного круче…

Я сижу на ступенях и представляю, как выхожу из тела, как смотрю на свой затылок, а потом все отдаляюсь и отдаляюсь, пока не занимаю удобную позицию сзади, метра два над землей. А передо мной — «ненастоящий я» сидит и курит, стряхивая пепел в банку. Ощущения такие реальный, что мне даже кажется — вот я отведу взгляд, отвернусь, и экран с этой картинкой останется сбоку, а передо мной будет окно моей комнаты, выходящее во двор. Я отодвину стул, встану и открою шторы, а там, на растущем близко к дому и заглядывающем мне прямо в окно молодом каштане, уже распустились листья. А внизу на скамейках сидят вечные бабушки, соседка с первого и соседка с третьего. Ругаются, что кто-то опять на «такой замечательной новенькой двери в подъезд налепил объявления». И мимо скамейки проедет на велике Леха из соседнего подъезда, а за ним его младший брат Сашка. Он случайно заедет в лужу и обрызгает бабулек. И те станут уже ругаться на него, а я, тихо посмеиваясь, подойду к компу. Надо кончать с этим. Сходить на улицу, что ли? Моя рука уже тянется, чтобы вырубить экран с такой надоевшей картинкой, но не успевает.

— Не стоит так делать.

Рядом садится Оля. Я моргаю, пару секунд все еще кажется нереальным, но это чувство стремительно испаряется.

— Ты что-то сказала? — переспрашиваю я.

— Не надо так делать, — повторяет она строго. — Забывать о том, что реально, а что нет.

— Я не забываю, просто задумался.

— Мгм, — она не спорит.

— А ты знаешь, где реальность, а где нет?

Она только ухмыляется, неприятно как-то, а потом кивает.

Мы молчим какое-то время. Я разглядываю свои кеды. Да, если бы это была графика, то очень реалистичная. Моей руки касается что-то горячее.

— Ай! — я дергаюсь. Оля только что стряхнула мне на запястье пепел. — Дура что ли?!

— Я сказала — не выпадай.

— Ненормальная, — я хватаюсь за обожженное место, но боль стихает довольно быстро. Все же это был просто пепел.

— Зато ты сразу протрезвел, — она опять улыбается. Улыбка у нее совсем уж жутковатая. Черт, да тут все опасные психи! Один фингал поставил, другой орет, третья — чуть ли не сигареты об меня тушит!

Не хочу с ней сидеть, быстро встаю и возвращаюсь на кухню.

***

— Сколько можно витать в облаках? Ты меня слушаешь? Я к кому обращаюсь? Эй!

Экран компьютера гаснет, а системный блок издает жалобный писк и стихает.

— Ты что совсем что ли?! Так же комп полетит!

— И хорошо. Может тогда ты уже станешь обращать внимание, когда с тобой говорю. Ты будто зомбированный, и дня без этой железки прожить не можешь. Послезавтра экзамен, почему ты не готовишься?

Я открываю глаза. Это сон? Опять настолько реальный? Как же мне это надоело. Почему мне снится это? Я со злостью бью кулаком подушку и в воздух взмывает несколько перышек. Достало.

***

Снег кружит, ничего не разглядеть. Темно. Нет, впереди загораются лучи. Словно два широких лезвия они пронзают тьму и в них так отчетливо видны крупинки снега, будто шум на пустом канале телевизора. Я делаю несколько шагов вперед. Там впереди что-то дымится, постукивает, клокочет. Мне страшно, я не хочу идти туда. Не хочу видеть то, что там меня ждет. Я пытаюсь отвернуться, делаю шаг назад, и вдруг все меняется. Я вхожу в просторную палату. Та самая палата, в которой я лежал в больнице. А на кровати…

— Клим, подойди. Подойди ко мне.

— Нет, ты же…

— Подойди, пожалуйста.

У него такое лицо… Я не помню, видел ли такое когда-то. Умоляющее, напуганное. Я все же делаю шаг вперед.

— Подойди, — он протягивает ко мне руки, словно хочет обнять.

— Пап, ты, — я чувствую, что плачу.

— Иди сюда, — он улыбается, и я подаюсь вперед. Как завороженный подхожу к нему, опускаясь на колени у кровати. — Мне так страшно, — говорит он и вдруг обнимает меня, притягивает к себе так, что я моя голова оказывается на его груди, и я слышу гулкое биение сердца.

— Останься со мной, — шепчет он. — Не оставляй меня. Мне так страшно. Мне так страшно. Мне так страшно… — повторяет он, и с каждым разом его голос становится все тише и тише. Мне вдруг становится жутко. Я вырываюсь, но он холодными пальцами держит меня за футболку. — Не бросай меня! — его голос уже не умоляющий. Он злится. Я вырываюсь, футболка с треском рвется. — Почему ты бросил меня? Мне было так страшно, — продолжает он, медленно поднимаясь на кровати. Я пячусь назад.

— Я не бросал тебя, — я пытаюсь говорить четко, но у меня дрожат губы. — Я не бросал… Я.. Это ты меня бросил! Ты! Это ты меня предал! Ты!

Я опять вырываюсь из сна и понимаю, что до сих пор продолжаю повторять:

— Это все ты… Ты меня бросил.

За окном темно, еще не погасли звезды, но я вряд ли смогу уснуть. Мое сердце до сих пор колотится, как сумасшедшее. Я открываю окно, холодный ночной воздух быстро высушивает слезы, дышать становится легче. Уже привычно достаю сигареты, и не знаю зачем, говорю вслух, будто он может меня услышать:

— Ты не имеешь права говорить мне такое. Не имеешь никакого права. Я тебя не бросал. Ты сам меня бросил. Ты.

***

От холодной воды коченеют пальцы, но я не хочу включать теплую. Мне кажется, что только так я могу смыть с себя эти липкую паутину, тянущуюся из сна. Хотя я до этого почти час простоял в душе, но мне все еще кажется, что чувствую прикосновения холодный пальцев у себя на спине.

«У тебя за спиной стоят мертвецы…»

Наверное, все дело в ее дурацкой выходке с сигаретой, но сегодня ночью Оля тоже оказалась в моих снах. Я понимаю, что это бред, что это было нереально, но то, что она сказала мне там… Я все никак не могу избавиться от этих слов.

«Они стоят за каждым из вас.»

Тихие шаги, Оля проходит мимо, я оборачиваюсь, сталкиваясь с ней взглядом и невольно вздрагиваю.

— Что-то не так? — спрашивает она с безразличным видом, но мне почему-то вдруг начинает казаться, что она все знает и просто издевается надо мной.

— Все нормально, — почти выдавливаю из себя.

Она все еще молча смотрит на меня, а потом вдруг переводит взгляд за мою спину. Желание обернуться просто нестерпимо, но я сдерживаюсь. Мне почему-то не хочется выпускать ее из виду. Кажется, что она вот-вот скажет то же, что во сне. Она тихо хмыкает.

— Если не моешь, кран закрой. Вода бежит.

Я все-таки оборачиваюсь, резко закрываю чертов кран, но в голове бьется только одна мысль — «Быстрее. Просто уйти отсюда». И я ухожу. Нет, убегаю. Прочь из кухни, по коридору. Прочь из этого дурдома. Я бегу, не замечая ничего вокруг, так что чуть не падаю, больно столкнувшись с кем-то плечом. Климов. Черт, только его не хватало. Я отскакиваю от него и продолжаю бежать.

— Дорохов! — слышу я его злой окрик, но даже не думаю останавливаться. Я влетаю в свою комнату и запираю дверь.

Бред! Безумие! Я просто схожу с ума.

***

Снова снег. За окном плотная пелена снега.

— Клим, подойди ко мне.

Опять этот голос. Я снова в палате. Нет, только не это! Я уже знаю, что будет дальше. Я не хочу! Но мое тело меня не слушает. Оно послушно идет на зов.

— Подойди ко мне.

Отстань от меня! Отвали! Оставь меня в покое! Мне хочется проорать все это, но я не могу открыть рот. Я просто иду вперед, и вот я опять на коленях у постели.

Он протягивает руки и холодные цепкие пальцы сжимают мои плечи. Он притягивает меня к себе, прижимая мою голову к груди.

— Мне страшно. Зачем ты меня оставил?

Я не оставлял тебя! Я тебя не бросал!

Под моим ухом, под тонкой рубашкой, гулко бьется сердце. Тяжелые натужные толчки. Ту-дук, ту-дук, ту-дук.

Нет! Отпусти меня!

— Ты оставил меня, хотя мне было так страшно. Я заберу тебя с собой, — шепчет он мне прямо на ухо и все сильнее сжимает руки. Я пытаюсь вырваться, но ничего не выходит. Нет! Мне надо вырваться! Я вдруг понимаю, что вот сейчас он умрет, что сердце вот-вот остановится, тело станет холодным, руки закоченеют, а я буду лежать вот так, прикованный к его холодной груди мертвой хваткой. Меня затапливает ужас, а внутри бьется только одно: «Нет, нет, нет, я не хочу, пожалуйста, нет, только не это, я не хочу, пожалуйста!» Горячие слезы обжигают мою кожу, а сердце под моей щекой бьется все тише и тише, толчки становятся реже. Руки невыносимо холодные и от его тела исходит странный сладковатый запах. Я из последних сил изворачиваюсь, чуть поднимаю голову и вижу его лицо. Холодная застывшая маска, белесые глаза.

— Нет! — кричу я, но слышу только невнятный хрип и понимаю, что сижу на своей постели. Тошнота подкатывает к горлу и меня рвет прямо на постель. Я весь мокрый от пота, меня колотит, а во рту отвратительная горечь. Я еле поднимаюсь с постели, меня шатает из стороны в сторону, но я все же добираюсь до ванной и прямо как есть, в одежде, залезаю под душ. Слезы и пот смешиваются с водой. Я зажимаю рот и ору что есть силы.

— Су-у-ука! Сволочь! Ненавижу! Оставь меня в покое!

Не знаю, сколько я просидел вот так, скорчившись в ванной, но, когда я наконец решился выйти, за окном уже было светло. Я с отвращением смотрю на грязное белье, а потом быстро его снимаю и забрасываю в ванну. Надо будет постирать. Не хочу, чтобы кто-то это видел.

***

Уже двенадцатый час ночи, а я все еще не ложусь в кровать. Не могу заставить себя закрыть глаза. Мне кажется, что как только я это сделаю, кошмары вновь вернутся. И я снова буду бессильно наблюдать со стороны, снова не смогу ничего сделать. Нет, лучше вообще не спать.

***

У меня такое чувство, будто я вот-вот оставлю тело и взлечу. Тело такое легкое, как воздушный шар и в голове почти нет мыслей. Так приятно, пусто, легко. И все вокруг будто сон — проходящие мимо меня люди, их голоса. Я не понимаю, ко мне они обращаются или нет. Да и не хочу понимать. Я будто окружен плотным барьером, и как ни странно, — совершенно не хочется спать.

Уже вечер, на улице загораются фонари. Кухню уже давно закрыли, чтобы попасть к себе, надо обойти здание. Но мне не хочется идти в комнату. Такой чистый прохладный воздух и тишина. Я вновь, будто вижу себя со стороны. Маленькая фигурка посреди пустого парка. Я и не заметил, как прошел вглубь него. Я оглядываюсь, там за темными стволами мелькают желтые квадратики окон и блеклые шары фонарей. Так тихо. И я совершенно один. Странно, впервые за много дней, мне вдруг становится легко, и мысль, такая четкая, ясная — я ведь могу запросто уйти отсюда. Ничего не мешает перемахнуть через забор, выйти на улицу и идти, идти… Никто не окликнет меня, я никому здесь не нужен. Я ведь хотел уйти, когда мы с Вадимом только приехали, но тогда мне мешали неходячие ноги, а теперь я — свободен. Я улыбаюсь от осознания этой простой истины. Я — свободен? Нет. Но я могу стать таким. Только надо вырваться отсюда. Забор уже близко, здесь на решетке такие кованые круги, так просто поставить ногу. Я взбираюсь наверх, бросаю последний взгляд на оставшееся позади здание, и спрыгиваю вниз. Тут пусто. Никого. Ни машин, ни людей. Да и что им тут делать? Я сворачиваю к морю; там, на узкой улочке тоже горят фонари. Я иду, отталкиваюсь от земли, и мне кажется, будто это не я перемещаюсь, а земля сама проворачивается подо мной от моих толчков.

Вот и море. Его почти не видно, луны сегодня нет, и то что оно там, за невысоким бортиком, можно понять только по тихому плеску. Я не спускаюсь к воде, просто иду по длинной улице, вперед и вперед. Понятия не имею что там, да мне и все равно. Главное, идти. Шаг за шагом я все дальше и дальше, будто вырываюсь из тесной душной клетки. Тьма и желтые пятна света на асфальте, моя тень, то двоится, то отстает, то догоняет меня. Меня чуть качает, голова немного кружится, но мне плевать. Пока иду, я не усну. Вот длинное пятно темноты впереди — несколько фонарей не работает, и я иду словно в туннеле, а впереди опять желтый свет. Не знаю, сколько я уже прошел, но внутри такое странное чувство, будто все, что было за последние месяцы — просто сон.

Мне кажется, я даже узнаю это место, похоже на конец моей улицы. А моря тут нет, и быть не может, это звук машин с дороги. Вот сейчас будет длинная пятиэтажка, потом еще одна и поворот во дворы. Странно. Поворота нет, только глухой забор. Ах да, я же… Мысли путаются, мне бы лечь где-нибудь и поспать… Нет. Нельзя спать. Стоит мне только закрыть глаза, как я вижу перед собой снег. Я встряхиваю головой, отгоняя сонливость. И куда я зашел? Моря больше нет, с двух сторон глухие заборы, а на земле что-то блестит. Я подхожу ближе и понимаю, что это рельсы. Впереди в темноте виднеются невысокие деревья, а дальше, кажется, улица. Дома, и вроде бы даже люди. Я иду туда. Да, вот вывеска магазина, рядом стоит несколько мужчин, курят и пьют пиво. Я прохожу рядом, а им до меня нет никакого дела. Мимо проезжает машина и опять становится тихо. Как же все-таки хочется спать. Или хотя бы посидеть… «Ты бы мог вернуться, там теплая постель и…» Нет. Не хочу. Я не хочу возвращаться.

Ноги словно ватные, я их почти не чувствую, и как только я вижу пустую остановку, я тут же валюсь на скамью и прикрываю глаза.

Что дальше? А, плевать… Главное — подальше оттуда. Вряд ли кто-то вообще заметит мое исчезновение.

— О, парень! — я открываю глаза и вижу, как ко мне неверной походкой кто-то направляется. В темноте почти не разглядеть лица. — Прикурить не найдется? — спрашивает он, и меня окутывает облако перегара. Плевать. Я достаю зажигалку и молча протягиваю. — С-спасбо.

Мужчина не с первой попытки зажигает крохотный огонек.

— А ты чо тут?

— Гуляю, — отвечаю я.

Он садится рядом, точнее сказать, падает, а не садится. От него несет грязной одеждой и спиртом. Я морщусь, но уходить просто нет сил.

Он курит, иногда что-то тихо бормоча под нос. Потом на пустой улице появляется автобус, тормозит у остановки, с шипением открываются двери, мужчина встает и, выбрасывая недокуренную сигарету на асфальт, заходит в салон. Я слышу возмущенный голос водителя, мужчина что-то отвечает, кажется, что-то вроде: «Ну мужик, ну с кем не бывает…» Двери закрываются и автобус трогается. Ну вот. Даже таким вот есть куда ехать. Я вновь прикрываю глаза. Вздрагиваю, понимая, что стал заваливаться набок, а потом просто ложусь на скамейку.

— Да что же это такое! — визгливый голос окликает меня уже не первый раз, — молодой человек!

Надо мной склонилась какая-то тетка в платке. Я вдруг понимаю, что вокруг уже не темно. Похоже, очень раннее утро. Я резко сажусь.