Девять жизней

Все произведения в сборнике изданы с согласия авторов, защищены законом Российской Федерации «об авторском праве» и напечатаны в авторской редакции.

Юлия Алексеева

Россия — Санкт-Петербург

Ангел Удача

Дождь набивал ритм, понятный только ему, по крышам, по мостовой, по машинам, по разноцветным зонтам случайных прохожих.

Ангел стоял на крыше пятиэтажки, подставив руки под капли. Ему нравилось наблюдать как дождь стекает по его красивым тонким пальцам.

Мысленный призыв названного брата прервал его любование. Вих* (именно такое имя было дано ему при рождении) расправил огромные крылья. Они были почти чёрными. Одно перо на правом крыле выбивалось из безупречной гармонии белым пятном.

Ангел улыбнулся. Сегодня он исправит это, закончит свою работу и обретет долгожданное бессмертие.

Несколько минут полёта по вечернему городу и ангел оказался на другой крыше, где его ждал брат — высокий, темноволосый Сурум*. Дождь стих.

— Рад тебя видеть, Вих! — брат кивнул головой в сторону темного силуэта, стоящего на краю крыши, — Твоё последнее испытание. Все очень просто: толкни её в спину и будешь жить вечно, как я!

— Кто она? — молодой ангел никогда раньше не интересовался жизнями людей, которых ему нужно было добить, чтобы окрасить свои крылья в цвет траура.

— Какая-то молодая девчонка, решившая покончить с собой. Наверно, несчастная любовь! — со смехом и безразличием ответил Сурум.

— Какая нам ангелам разница? Люди глупы и не ведают, что творят. Эта девочка сама сделала свой выбор, просто помоги ей его принять.

Вих медленно подошёл к девушке и неожиданно для самого себя, вдруг обошел её справа, чтобы увидеть. На вид ей было не больше шстнадцати. Огромные голубые глаза, спутанные прядки розовых волос.

— Что ты делаешь, брат? Зачем ты на неё смотришь? Не смотри на нее! — закричал Сурум, но Вих не слушал его. Он заглянул в ее глаза, полные отчаяния и страха.

Вих никогда не смотрел в глаза своим жертвам, не запоминал их лица, но сейчас все те, кому он помог умереть, вдруг ожили в глазах этой девочки. Ангел вспомнил их всех — молодых и старых, всех, после смерти которых, его крылья обрели чёрный окрас. «Ты помог им умереть! Ты добил их лишь для того, чтобы обрести вечную жизнь!» — эта мысль почти физически пронзила его.

— Люди такие хрупкие, но они тоже хотят жить! Я больше не хочу убивать их! — крикнул Вих брату и принял решение — сложил свои крылья и шагнул вниз с крыши спиной вперёд.

— Нееет! — закричал Сурум и бросился к краю. Девушка словно очнулась от сна. Она вздрогнула и сделала несколько шагов назад. Вих летел вниз и смотрел в её голубые, как и у него, глаза.

— Живи! — успел крикнуть он прежде, чем упал спиной на мокрый асфальт. Ангел задохнулся от боли. Оба крыла и позвоночник были сломаны. Из его красивого рта стекала струйка крови. Впервые в жизни он узнал, что испытывают люди перед тем как умереть. Вих раскаился. Страх, боль и пустота.

Дождь набивал ритм, понятный только ему, по крышам, по мостовой, по машинам, по разноцветным зонтам случайных прохожих. На асфальте лежал мёртвый ангел с ослепительно белыми крыльями.

P.S. Vihm — удача на эстонском. Surm — смерть на эстонском.

• • •

Однолетняя жизнь

Я появился на свет поздней весной. Внутри сработал какой-то механизм, который разбудил меня.

Я попробовал пошевелиться. Ноги, зажатые чем -то тяжелым, не двигались. Руками можно было пошевелить совсем немного. Темнота давила на все мое существо своим безмолвием.

Где я? Сверху на меня вдруг полилось холодное и неприятное нечто. Если бы у меня был рот, я закричал бы от ужаса, но рта не было. Я рванулся вверх, прочь из мокрой тесноты и оказался в другом пространстве, таком же темном как и предыдущее, но наполненном множеством звуков. Меня оглушило от неожиданности. У меня есть уши!

Реальность вокруг медленно двигалась, приветливо прикасаясь ко мне. Я слушал и вдыхал невидимый мир. Что-то тёплое нежно коснулось моего тела. Как приятно и хорошо. Я успокоился и уснул.

Не знаю, сколько я проспал. Тяжело следить за временем, когда ты слепой. На мои ноги снова полилось что-то холодное, но очень вкусное. Я сразу почувствовал прилив сил и вдруг увидел мир вокруг меня. Он обрёл цвет и объём. Звуки стали громче.

Надо мной склонилось какое-то существо. Оно улыбалось мне.

— Привет! — я не знал этого языка, но понимал его, — Петуния! «Пе-ту-ни-я!» — мысленно повторил я. Мне сразу понравилось это слово. Оно было таким родным и знакомым. Это существо так зовут?

— Ты зацвел! Такой красивый цветок нежно-розового цвета! А сколько ещё бутонов! — радовалось существо, наклонило голову и прикоснулось губами к моему единственному глазу. Щекотно! От охватившей меня нежности мне захотелось ответить, прижаться всем телом к ней. Почему-то я сразу понял, что передо мной девушка.

Со временем у меня появилось много глаз. Себя я по прежнему не видел, но это было мне и не нужно. Я радовался тому, что могу видеть девушку и признаваться ей в любви. Я понял, что Петуния — это я, это моё имя.

Она разговарила со мной, кормила и часто целовала. Мне бы хотелось, чтобы это продолжалось вечно, но в мир пришла осень. Я понял это, мои глаза вяли и закрывались. Есть я больше не мог. Мои ноги отказывались принимать пищу. Я дрожал от холода.
Моя любимая склонилась надо мной. Из её глаз текла прозрачная жидкость. Она плакала. «Я люблю тебя!» — беззвучно прошептал я и умер.

Я появился на свет поздней весной. Внутри сработал какой-то механизм, который разбудил меня. Но теперь я знал кто я.

Пе-ту-ни-я!

• • •

Дождливый ноябрь

Когда цепляют запахи и звуки,

Под капюшон от ледяной воды.

Когда касаются родные руки,

Всегда назавтра жди беды.

Не торопись легко поверить в счастье,

Опять по жизни сказка не права.

И ноября дождливое ненастье

Тебе нашепчет, что твердит молва.

О том, что все легко и просто.

Все двери открывают по звонку.

Не верю только в пустоту по росту.

Поверю снова головы кивку.

Занавешиваю время

Занавешиваю время занавесками.

Солнце прямо в душу. Мне мешает.

Суета уходит перелесками,

Грубо моё счастье оголяет.

Остаюсь сегодня в одиночестве.

Расплескавшийся сосуд внутри заполню

Смехом, радостью, всем, чем захочется.

Все прекрасное, что было — разом вспомню.

Зацелованный солнцем

Зацелованный солнцем умирающий снег

Укрывает траву от весны.

Время больше не спит. Ускоряет свой бег.

Забываются зимние сны.

Пыльный город свои открывает глаза.

Улыбаются окна домов.

Скоро вымоет улицы неба слеза.

Слышишь робкие песни котов?

И Нева затанцует, расставшись со льдом.

Увеличится солнечный день.

Жизнь и здесь и сейчас. Ничего на потом.

И бросайте уже свою лень!

Фамилия Радость

Была бы фамилия Радость

У этого парня в шапке.

И он не творил бы гадость,

А ставил на душах заплатки.

Он улыбался бы ночью,

Спасая во сне прохожих.

Себя проверял на прочность,

Ценил бы других до дрожи.

Он радугу сыпал в карманы,

Смешил всех котов в округе.

И вечно на чемоданах.

Лечил бы любые недуги.

Но это в мечтах, а взаправду

Фамилия парня Ивкин.

Жене говорит неправду,

Берет к коньяку запивку.

Работает разнорабочим

И даже стихов не пишет.

А путь его, между прочим,

Фамилией в жизни вышит.

Зиме. Прощальное

Зима, тебе пора уйти.

Избавь нас от своей метели.

Ты не ругайся, не грусти.

Тебя обидеть не хотели.

И проводили хорошо:

Пекли блины и пели песни.

Сожгли подругу ни за что!

Но это вовсе не из мести.

Нам просто хочется весны.

Устали кутать души в шубы.

Зима, твои дни сочтены.

Целуем на прощанье в губы.

Вдохновение

Вдохновение любит молчать,

В темноте на стене рисовать

Краской ночи смешные картины.

Показать не спешит это миру.

Любит слушать оно под дождём

Как те двое спешат под зонтом,

И как капли шуршат под ногами машин.

Отражение дня в окруженьи витрин.

Любит плакать, грустить и страдать,

Мехового кота обнимать.

Прятать в шубу его свои слёзы.

Вдохновение любит морозы.

Не спеши, погрусти, приглуши в доме свет.

Вдохновение там, где его завтра нет.

И сквозь мысли оно упадёт на листы.

Это будет оно, но прочтешь это ты.

Стихи

Стихи сочинять не просто.

Рождается мысль — пиши.

Но лучше стихи родятся,

Когда помечтаешь в тиши.

Приходят они, словно тени,

Минувших, как прошлое, дней.

Их словно диктует нам кто-то.

Ты лишь записать их успей.

Успеешь. Отлично, готово!

Ан нет — улетают они.

Малейшая мысль или слово —

Останется стих позади.

Стихи, как цветы на бумаге.

Играют, нас краской маня.

И лучшей нет в жизни награды,

Когда отражаюсь в них Я.

Меня вдохновляют

Меня вдохновляют строчки

Дождя на листвы бумаге,

Корявые в тексте точки,

Коньяк для тупой отваги.

Открытое настежь сердце,

Мурчанье кота в прихожей,

Но я не спешу раздеться,

Нырнуть в стихи голой кожей.

Так слишком интимно, скрыто.

Дождусь тихо ночи тёмной.

И снова окно открыто.

Рисую стихи в потемках.

Любить

Одиноко, бесцельно, не боясь опоздать,

Бродит ветер дворами, обнимая несмело.

Жаль, не сможет он душу мою оправдать.

Я немножко любила. До конца — не посмела.

Только осень до дрожи умеет любить.

Осторожно, взаправду любит лес свои сказки.

Ухожу от тебя, постараюсь забыть.

Мне приятнее верные дочери ласки.

Чайные гномы

Когда придёшь домой с мороза,

Проблемы скинь свои в прихожей.

Работа, пробки, слов занозы,

И кот встречает с кислой рожей.

Ждёт волшебство тебя на кухне.

Там чайник с чаем ароматным.

От чуда зло внутри затухнет.

Мир, вдруг, становится приятным.

Поверишь в сказку, в то, что двое,

Два добрых гнома чай здесь пили.

Теплом с душой тебя укроют.

Имбирь и мяту не забыли.

Пойдёшь читать свою газету.

Такие мысли сразу бродят.

Оставишь гномам две конфеты:

Пускай они ещё приходят.

Обнажённая осень

Вот и сбросила осень последний наряд.

Обнажились стыдливо деревья и скверы.

Город пуст. Почему-то, я этому рад.

Даже осень меняет тепло и манеры.

Не укрыта листвой под ногами трава.

Всю убрали волшебные дворников руки.

Осень-женщина, вновь, бесконечно права,

Обрекая себя и всех нас на разлуки.

Я надеюсь, что скоро пойдёт первый снег.

Ляжет нежно на плечи белоснежная шуба.

Отогреет, оденет, укроет от бед.

Любит женщину-осень декабрь белозубый.

Осень

Спускается осень на город,

Желтеет деревьев листва.

Несётся к нам с севера холод.

В душе ничего. Пустота.

Подруги давно, как чужие,

Не знают совсем обо мне.

Ведь были недавно родные.

Сейчас это только во сне.

А новых искать очень сложно.

Не сразу, ведь, скажешь ты им:

— Девченки, а мне с вами можно?

Пройдемся, в кафе посидим.

Себе стала, словно чужая.

Я часто себя не пойму.

Откуда взялась я такая?

Такая вот я — почему?

Сегодня и завтра тоскливо.

А ветер срывает листву.

Совсем на душе некрасиво.

Когда я ответы найду?

Вальс осенних листьев

Снова вальс осенних листьев.

Под ногами дождь.

По своей пустынной жизни

Молча ты идёшь.

Не заглядываешь в окна

В свете фонарей.

Освежаются мгновения

Хлопанием дверей.

Ветер волосы тревожит

Холодно и зло.

Но в душе все так-же будет

Радостно-тепло.

Рыжее Чудо

Одиннадцатилетний мальчик Миша верил в то, что в предверии Рождества добрые ангелы высыпают из волшебных мешков снежинки-желания на всех людей на земле и, чем больше снежинок упадёт на высунутый язык, тем больше желаний исполнится.

Он сидел на скамейке, кутаясь в старую потрепанную куртку, ждал свою маму с работы, и загадывал: «Я очень хочу, чтобы моя мамочка поправилась и нашла нам хорошего папу.»

Внезапно что-то уткнулось в его ладошку. Миша открыл глаза и увидел большую рыжую собаку. Пёс приветливо вилял хвостом.

— Привет! — поздоровался с ним мальчик, — Меня зовут Миша, а тебя?

Дворняга внимательно смотрела на парня и молчала.

— Мишаня, с кем ты там разговариваешь? — спросила подошедшая худощавая женщина. Она совсем ничего не видела левым глазом и подслеповато щурилась.

— Мама, это мой новый друг. Он совсем один. Давай его возьмём?

— Сынок, мы сводим концы с концами. Какая может быть собака? Пойдём домой.

— Ну, мамочка, он же замерзнет. Давай оставим его хотя бы до завтра? — попросил Миша.

Светлана вздохнула. Сил, чтобы спорить с сыном, не было. Она очень устала.

На следующий день Миша предвкушал прогулку со своим новым четвероногим другом и быстро справился с поручением мамы — сходил в магазин за продуктами.

— Мама, а где моё Чудо?

— Понимаешь сынок, баба Клава принесла листовку о пропаже собаки, — начала Светлана, — оказывается, они почти по всему городу развешены. Я позвонила и хозяин его забрал. Он…

Но мальчик уже не слушал. Он закрылся в комнате и горько разрыдался.

— Как же так? Сегодня же Рождество. Это было моё Чудо.

Кто-то позвонил в дверь. Дверь в его комнату распахнулась и Миша увидел высокого мужчину с собакой.

— Кто это тут у нас плачет? — улыбнулся вошедший. — А я решил поблагодарить тебя за то, что нашёл моего Джека. Он убежал почти месяц назад и я уже не надеялся его снова увидеть. Спасибо тебе, Миша.

- Я живу совсем один, - продолжал мужчина, - я принёс продукты. Если ты и твоя мама не против, я хотел бы встретить это Рождество с Вами.

Миша улыбнулся.

«Спасибо, ангелы за настоящее Чудо!»

Ольга Борина

Россия — Санкт-Петербург

До дрожи…

Я хотела бы быть сейчас рядом с тобой...

Обнимать, не дыша, до мурашек под кожей.

Мысли шепчутся между собою, похоже,

сговорились. В глазах (навсегда) голубой

сочетается с нежностью. Чуткий апрель

прячет робость желаний от нас, осторожно

расшивая молчанье дождём и, возможно,

замедляя мгновениям шаг. Карамель

ощущений (внутри) как горячий прибой,

разливаясь по телу, доводит до дрожи...

Мысли шепчутся между собою, и всё же

я хотела бы быть сейчас рядом с тобой.

Небрежность…

Вечер гибнет до срока... Немая хандра

затянула в узлы одинокие вены.

Мысли словно голодная стая (гиены)

нападают на тело. "Дожить до утра"-

шепчет бледное сердце. В глазах тишина

ходит томно по кругу, цепляясь за веки...

Чувства стонут от боли - живые колеки,

наглотавшись прохлады мгновений. Сполна

заштриховано небо свинцовым дождём.

Каждой капле достанется чья-нибудь нежность...

Вечер гибнет до срока... Простая небрежность

на холсте, что нас помнит когда-то вдвоём.

Ровно…

Дождь, стесняясь, идёт по карнизу. Темно.

В доме пахнет (немного) лавандовым маслом.

Город спрятан за шторой. Огни в домино

увлечённо играют на улицах. Властно

вторят мысли про то, что уже не отнять

у желаний тепла, и настойчиво (томно)

ночь диктует для нежности фразы, опять

задыхаясь от чувств... Соблазнительно ровно

растекается нега по телу. Сквозь стон

трепыхаются крылья, объятые страстью...

Дождь, стесняясь, идёт... И внутри камертон,

как небесная влага, доволен ненастью.

Слишком…

Сегодня была слишком влажная ночь...

И город не спал, собирая по капле

желанья дождя. Мои мысли точь-в-точь

ловили друг друга в объятия. Вряд ли

ты помнишь о нас... В отражения луж

смотрело, как в зеркало, чёрное небо.

И взгляд безупречный, но всё-таки чужд

задумчивый цвет откровения. Слепо

бежали мгновенья от грусти. Не прочь

(хотело бы) сердце влюбиться в молчанье.

Сегодня была слишком влажная ночь...

И чувство мирилось с холодным дыханьем.

Впотьмах…

Вечер клеит на небо впотьмах облака,

осторожно шагая по крышам. Зевая,

мысли просят (с лимоном) горячего чая,

наблюдая за городом... Как бы слегка

оставляют мгновенья на сердце следы,

нарушая, похоже, молчание. Где-то

фонари обливают застенчивым светом

одиноких прохожих... Желаний цветы

распускают бутоны неспешно. Глотка

не хватает дыханию сладить с прохладой...

Тишиной наполняется вечер, что рядом

клеит (ровно) на небо впотьмах облака.

На выдохе…

Чёрствое небо... Разбросаны мысли вдоль улиц

сонного города. Времени мокнет песок

в колотой чаше весов. Мы слегка разминулись,

пробуя чувство на вкус, забывая глоток

сделать невольно... На выдохе сотни желаний

просятся в ночь, спотыкаясь о собственный шаг.

Сердце твердеет за миг, и следы ожиданий

нервно сминает в комок застоявшийся мрак...

Врозь…

Перепрятано сердце... Врозь

с неба падают (тихо) капли.

Город вымок, почти насквозь,

заплетая прохлады пакли

в темноту. Не срослись опять

наши мысли под шёпот ночи...

Перепрятано сердце. Вспять

суетятся желанья. Очень

беспокоит дыханье стук

не дождя, а голодной влаги...

Дрожь касается пальцев рук,

что доверили жизнь... бумаге.

Не больше, чем…

Не больше, чем ночь… Стрелки душат друг друга

шагами

негромкого эхо, пугая (слегка) тишину,

что смотрит на нас полусонными, вроде, глазами

и томным дыханием шепчет о нежности... Мну

в желаниях шёлк обнаженных мгновений…

Губами

пытаюсь поймать осторожно (до капли) тебя.

Не больше, чем ночь. И на ощупь, играя с телами,

скользит темнота... языками слепого огня.

Пустынные улицы…

Пустынные улицы... Медленно ходят трамваи.

Под вечер осипли сигналы бегущих машин.

Пугаются шороха ног голубиные стаи,

сбивая с дыхания томность поблёкших витрин.

Минуты окрашены в серый... Небесные кляксы

темнеют над крышами вросших в ненастье

домов…

И лёгкий мазок горизонта становится красным,

(буквально на вдох), притупляя застенчивость

слов.

А в это время…

А в это время... в вязкой тишине,

склонившись над открытыми глазами,

дышала темнота в лицо, губами

желая прикоснуться. Только мне

шептали мысли, чтобы не ждала

от нежности (любого) искушенья.

Боясь пошевелиться, я мгновенья

гнала подальше от себя, но мгла,

въедаясь в кожу, путала следы

чуть теплой влаги, что сковала веки.

А в это время... чувственные реки

(внутри) ломали замершие льды...

Только шорохи…

Только шорохи... Город проглотит ночь

через шаг, растворяя в себе индиго

(цвет желания). Сердце почти безлико,

уходя от мгновений неспешно прочь.

Терпеливы движения мыслей. В сон

отпускают меня (молчаливо) страхи.

Ощущаю в себе мотыльков, чьи взмахи

безразличны ко мраку. Прохлады стон

(еле слышно)... под кожу скользнул, внутри

заполняя пустоты душевных комнат...

Только шорохи улиц, немного скромно,

нарушают спокойствия томный ритм.

Знай…

Мне не снятся с тобою сны...

Каждой ночью (почти до слёз)

мысли душат желанья, врозь

разбегаясь впотьмах. Тесны

сердцу чувства моей весны...

Город, помня о нас, молчит

постоянно. Дождя визит

затянулся... Слегка красны

от печали глаза... Честны

между нами мгновенья. Знай,

нежность будет тепла, как май...

Мне не снятся с тобою сны.

Сквозь…

Обжигая о звёзды задумчивый взгляд,

город ждал, выдыхая, рассветные краски.

Тени улиц меняли застывшие маски,

проходя меж домами... Мгновенья (подряд)

исчезали во тьме. Неразборчивый свет

фонарей неуклюже бросался на ветки

полусонных деревьев. Из дымчатой клетки

вырывалась луна... Ночь ступала на след

обнажённых желаний. Манящая власть

в глубине моих мыслей шептала (до дрожи)

о тебе. И сквозь поры чуть скованной кожи

проступала по капле игривая страсть...

Непременно…

Чай... Имбирь, немного клюквы.

Небо грифельного цвета.

Мыслей выдох смазал буквы

слов, чья томная беседа

утро нежила. Истома

сквозь мгновения степенно

просочилась... до излома

чувства. Шёпот (непременно)

капель приласкает тело

тёплой влагой... Дня желанья

будут рядом и умело

скрасят мягкостью молчанье...

Детально…

Детально... (почти), допивая весеннее утро,

взбивая лучами тепла застоявшийся чай,

вчерашние мысли вонзались в меня поминутно,

слабея от привкуса грусти на миг. Через край

чуть странных желаний стекало (по капле)

молчанье.

И тонкие струйки бледнели, спокойно дыша...

День вновь обещал быть моим, предвкушая

свиданье

застенчивых строк между нами, что шепчет

душа.

• • •

Отпечатки…

Отпечатки тепла на разлитом над городом небе...

Утро, выдохнув солнечный шёлк, оживило дома.

Подбирая слова, улиц шёпот запутался в неге

словно бархатных мыслей, что спрятала вглубь

синева.

Осторожно шагнув по желаниям, вздрогнула

нежность.

Между томных следов просочилось молчание…

Ты

в каждом мягком оттенке весны… И, вкушая

безбрежность

говорящего сердца, рассвет был лишён наготы.

Вечереет…

По прохладной воде солнце робко крадётся

к закату.

Тёмно-синий скупится на сочность, но всё-таки…

Гладь,

привлекая небесную синь, нежно морщится. Мяту

полуголых деревьев колышет на выдохе рать

томно-ласковых крыльев тепла… Мыслям

хочется неги

шёлка трепетных слов, что не сказаны (снова)

тобой.

Вечереет… И мягкость желаний сквозь бледные

веки

наблюдает за влажностью чувств с еле слышной

мольбой…

Взамен…

Солнце плавит дома, забираясь на

ватные крыши.

Город томно сопит под возню чуть живых

мостовых.

Вместо мыслей… лишь звуки, и день, что казался

мне лишним

без твоих нежных глаз и объятий… пускай

и немых.

Небо, будто сукно, из волокон лазурного цвета

растянулось, играя оттенками. Слабый, но пульс

говорит о тебе... хоть и тема для сердца запретна,

и слегка (на губах) ощущается трепетный вкус

нитей чутких желаний, продетых сквозь кожу.

Немного

горячо от касаний (в спирали закрученных) вен.

Солнце плавит дома… И мгновеньям осталось

недолго

до глубокого вдоха прохлады, идущей взамен...

На части…

День разломан на части... Внутри тишина,

подбираясь на цыпочках к сердцу, боится

прикоснуться к живому и раненой птицей

опускается возле. Дыханья волна

растекается медленно вглубь. Сквозь окно

пробиваются неба безумные крики...

Дождь смывает усердно (зачем-то) улики

мне чужих откровений. Немного смешно

спотыкаются капли о нежность пыльцы

и следят неустанно, смущая карнизы

лёгким флиртом... Гроза, предвкушая капризы

моих мыслей, срезает молчанья концы...

Чёрно-белый…

Вкус неба горчит… День измят ожиданием.

Крепко

хватается сердце за жизнь. Чёрно-белый

симптом

печали въедается в мысли, настойчиво (редко)

вдыхая мгновения залпом. Слова на потом

оставлены нами без чувств... Обнимаю желанье,

боясь потерять хоть частичку живого тепла.

И к каждой минуте приковано (строго) молчанье

моих откровений, что нежность когда-то

сплела…

Никого…

А глубже только шёпот... Ночь просит утешенья

у мыслей, что, толкая друг друга в тишину,

не спорят о желаньях и каждое мгновенье

вкушают осторожно. Я медленно тону

в тебе, не понимая, насколько всё серьёзно.

От сердца не осталось, похоже, ничего.

А глубже только шёпот… Сегодня слишком

поздно

кричать о настоящем, вдыхая... никого.

Несносно…

Несносно... День ломает кисть

тобой наполненных мгновений.

Как нить, строка, без объяснений,

сползает ниже. Не срослись

оттенки нежности с игрой

желаний, чей азартен запах...

На небе тени в длинных шляпах

шагают мимо... За стеной

молчанья бьётся сердце, в такт

стекают капли с ворса. В белом

сегодня чувства, что несмело

бредут от мыслей наугад...

Несносно... Вязкий диалог

цветов впитался в кожу. Фоном

лишь бледный выдох грусти, стоном

спугнувший нужный мне... предлог.

Безмолвно…

Безмолвно небо... каждый раз,

как только мысли будят чувство

к тебе, и лёгкое безумство

лишает сердце длинных фраз.

Прозрачен взгляд желаний. Вслед

мгновеньям просится дыханье

чуть тёплых слов, что от молчанья

сбегают в страхе. Мне в ответ

кивают сонмы облаков,

спеша за нежностью рассвета.

Безмолвно небо... По приметам,

ночь будет тише мотыльков…

• • •

Бежевый лист…

Бежевый лист… Между строчек гуляет

молчанье.

Нежности взгляд приласкал (до утра) тишину.

Ночь закрывает глаза, обнимая желанье

тёмных мгновений, что льнут осторожно

к окну…

Сердце диктует слова... Чёрный пишет узоры.

Тонкие линии прячут любовь в узелки.

Бежевый лист… Свет впитался в уснувшие

шторы,

робко ломая (печали) немые мелки...

В сиреневом…

Вечер тонет в сиреневом... Мысленный сплин

мягко шепчет о красках возможного. Завтра

день сольётся с печалью без веских причин,

пусть на миг, но настойчиво. Нежность азарта

голубого распишет пустой небосвод.

И желанья потянут Светило за нити...

Задыхаясь от слабости, сердце замрёт,

не боясь меня этим (случайно) обидеть.

Вечер тонет в сиреневом... Лёгкий намёк

на заманчивый шёлк чуть дрожащей прохлады.

Ночь шагает навстречу. Припудрив порог,

солнце прячется (медленно) в томность услады...

Безрассудно…

Не умею скучать по тебе... Облаками

цвета мокрого пепла расшит горизонт.

Мысли прячут слова от ненужных забот,

вовлекая минуты в желанья. Меж нами

незаконченных фраз многоточия. Скудно

каждый раз без оттенков слепого дождя

в моей нежности. Знаешь, люблю не тебя

и дышу, забываясь, весной... безрассудно.

Мало…

Мыслям мало твоих незаконченных фраз...

Нежность слов задыхается в лёгком миноре.

Сердце робко качает чуть тёплое море

осторожных желаний. Размеренно час

окунает мгновения в трепетный шёлк

предвкушенья чего-то знакомого. Часто

гладят волны слова, что звучат не напрасно,

подбираясь к оттенкам дыхания. Смолк

ненадолго отчаянья крик. Тишиной

наслаждается ломкость терпения. После

наших встреч грусть больнее... И, кажется, возле

моего одиночества… пахнет тобой.

Татьяна Бутченко

Россия — Рязань

Ты не мучай себя…

Подлатай меня, Господи, нитью живой штопай.

Подружилась опять с головою душа чтобы.

А на сердце моём Ты надежду крестом вышей,

Посели меня в доме большом, только без крыши.

Видеть днем я и ночью хочу без границ небо,

И ту самую яркую звездочку снять мне бы,

Да на грудь приколоть, чтоб с дороги мне

не сбиться,

По ночным пустырям буду зоркой лететь птицей.

Да и стены то в доме моём — элемент лишний,

Вместо стен и углов пусть повсюду цветут вишни.

Будут травы душистые мягким ковром сочным,

И без крыши и стен будет самым мой дом

прочным.

Не взломают его, и стекло не побьют в окнах,

Пусть я буду под солнцем сгорать, под дождем

мокнуть,

Сделай так, как вначале однажды уже было,

Чтоб вокруг никого — только я лишь

и мой милый.

В нашем райском саду, обещаю тебя слушать,

Я же знаю уже, как нам свойственно всё рушить.

И еще попрошу: не сажай нам того древа,

Чтобы не было выбора — вправо ли нам, влево…

Не хочу я свободы такой, пусть рабой буду.

Как Ты скажешь мне Господи, так буду

жить всюду.

Нам не надо соблазна, возьми же у нас волю.

Но оставь нас в раю, где нет зла и где нет боли.

Так молилась однажды я Богу во сне, плача,

Улыбнулся он хитро и что-то шептать начал…

Я проснулась — четыре стены, потолок, окна,

А за окнами город мой серый больной мокнет.

И пошла я не в храм, хоть воскресной пора

службы,

Потому что опять мне куда-то сильней нужно.

На балконе косынка, в которой молюсь, сохнет.

А звонарь мне в укор: «Твоя вера без дел

сдохнет!»

И соблазн за соблазном, мой день, словно

бой смертный.

Между злом и добром выбор мой не всегда

верный.

Так зачем же ты, Господи, дал мне мою волю,

Чтобы я ошибалась и корчилась от боли?

Мне с иконы на стенке глаза вдруг ответ дали:

«Ты же знаешь сама, что не зря меня распяли»,

И добавил Господь мне последнею в стих

строчкой:

«Ты не мучай себя, просто делай как Я, дочка».

Пятница

Носишь крест и пятницу встречаешь

Вискарём и возгласами «Йес!»

В этот день Христа распяли, знаешь?

Ты же всякий раз, смеясь, вонзаешь

Копиё в Источниче Чудес.

А потом уныло, безнадёжно

Тлеет жизнь без веры в чудеса.

И когда становится тревожно,

Почитатель пятницы безбожной,

Ты с мольбою смотришь в небеса.

Что забыл ты в небе, заплутавший?

Ищещь там спасение себе?

В холоде сердец людских застрявший,

Истину во лжи всегда искавший,

Просишь просветления в судьбе.

Бог в душе. И ты всерьез считаешь,

Что слугой быть можно двух господ…

Сам того не зная, выбираешь,

То, с чем неизменно пропадаешь,

Покрываясь ржой из года в год.

Умирая, в пятницу, наверно,

В день, когда ликует пьяный мир,

Ты уже захочешь стать примерным,

Стать творцу захочешь другом верным.

Попадешь ли ты на званый пир?…

Православие моё

Мантры-шмантры, веды-буды,

Йоги-шмоги, каббала…

Выкаблучества повсюду —

Эра нечисти пришла.

Омы, мани, падмы, хумы,

Пранаяны, ПардесА…

А народ то сплошь угрюмый

Все вздыхает в небеса.

Ну а я вздыхать не буду,

Мне и горе не беда —

У меня Христос повсюду,

Вот и радуюсь всегда.

Утром делаю зарядку,

«Отче наш» и с Богом в путь.

Даже если мне не сладко —

Обойдётся как-нибудь.

Бог, что нужно, обеспечит —

Вот такое житие!

От любой болезни лечит

Православие моё.

Смерти нет

А оказалось смерти, вовсе, нет…

У Бога живы все, кто с Ним дружил.

Но есть душа, а в ней есть тьма и свет,

Есть разум с волей, чтобы выбор был.

Всё просто. Здесь мы учимся любить.

На это есть для каждого свой срок.

Сдадим экзамен — будем вечно жить,

А нет — Господь не пустит на порог.

И то, что адом бабушки зовут,

Пугая страшных грешников судом,

В своей душе уже мы носим тут —

Когда даем добро на жизнь со злом.

У каждого свой персональный ад,

Но жизнь дана, чтоб следом за Христом,

Его повергнуть, чтобы всякий гад

Нам не фонил рогами и хвостом.

Тогда не страшно будет в мир иной

Душою устремится, тельце сняв.

Потомкам завещая путь земной,

Явится к Богу, всех своих обняв.

Но в детстве мне никто не говорил,

Об этих важных истинах, увы.

Боялась я на кладбище могил,

И мертвецов застывших синевы.

Но, провожая в дальний путь отца,

Я слышала его последний вздох,

И поняла в тот миг, что нет конца,

Есть лишь для тела бренного свой срок.

И мне, не знавшей верного пути,

И смысла жизни много темных лет,

Господь звездой дорогу осветил,

И оказалось — смерти вовсе нет.

Хочешь верь, а хочешь — нет

(Сказка о том, как Любовь со дна может достать)

Он в Боге не признав отца,

Твердил до самого конца:

— Ну что за бред, ведь Бога нет,

Бог — тьма, учение — вот свет!

Религия — сплошной обман,

Кто верит в Бога, тот болван!

И с этим лозунгом в строю

Прошёл, как площадь, жизнь свою.

И вот на смертном он одре,

О зле, вдруг, вспомнил и добре.

Но тут струна оборвалась,

И потерялась с жизнью связь.

Не билось сердце, на себя

Смотрел он сверху, не любя.

А что любить — под кожей кость,

Торс мощный высох, словно трость,

От шевелюры ни следа,

Рот перекошенный — беда!

Какой-то желтый гриб сухой,

А щёголь был всегда какой!

Брезгливо глянул и вздохнул,

Но тут крылом ему махнул,

По лику судя — Херувим,

И молвил следовать за ним.

И понял он: не то был бред,

Что есть Господь, а то, что — нет!

Пронзил безбожника испуг,

Все незнакомое вокруг!

Ни умных книг нет, ни газет,

Есть коридор и парапет.

В колонну выстроился люд,

И все стоят, чего-то ждут.

Накрыло ужасом в момент,

И он застыл как постамент.

Знал — по небесному суду,

Гореть безбожникам в аду.

Метнулся было он назад,

Но тут, поймав недобрый взгляд,

По описаниям — чертей,

Вмиг отказался от затеи.

Какая мука — ждать суда.

Вдруг голос: «Подойди сюда!

Скажи мне милый человек,

Как прожил свой короткий век?»

И начал он перечислять,

Своих побед былую стать,

Дома, квартиры, всё приплёл…

Аж сам дивился: «Ну, орел!»

Про гелентваген и счета,

И что исполнилась мечта:

Дочь выдал замуж за посла,

И как улаживал дела,

И как умом своим владел,

И как прославится успел,

И про заслуженный почёт

Ответ стал шоком: «Незачёт!»

Нависла пледом чёрным тьма,

А в мыслях: «Ад — не Колыма»,

И не отмазаться уже —

Без связей, счёта, в неглиже…

И стал мужик припоминать,

Что так хотела рассказать,

Ему бабуля про Завет,

А он ей:

— Брось ты, Бога нет.

Она:

— Спаси тебя Христос!

А он:

— Спасает лавандос!

Она:

— Зайди хоть в храм разок,

А он ей:

— Сам себе я Бог!

И вспомнил вдруг, как не помог,

Когда просил его дружок.

И долго-долго вспоминал,

Как воровал и обижал,

И как средь злата и хором

Кричал:

— Один лишь раз живём!

А потому всё надо брать,

И своего не упускать!

А тьма удушливее всё,

Вот-вот, как в тину засосёт…

И ужас душу наводнил,

Он заорал, что было сил,

Но голосок не зазвучал,

А белый свет совсем пропал,

И в голове застыла мгла.

Смекнул мужик: хана пришла.

И вдруг явился Херувим

И молвил: «Тут пришли за ним!»

И чья-то крепкая рука

На свет из мрака мужика

Вернула, и увидел он,

Родные, словно сладкий сон,

Вокруг умершие стоят,

Одежды белые блестят.

И глас раздался как набат:

«Определил себя ты в ад

Своею жизнью холостой,

Но бабой Нюрою святой

Из ада вынут и прощён

Её молитвой у икон».

На службу бабушка пришла.

Вот горе то — пережила

Внучка-безбожника она,

И не поверг, чтоб, сатана

Её дитя в кромешный ад,

Она молилась у лампад.

Просила: «Боже, помоги,

Прости его и сбереги

Для жизни в царствии твоём»,

И так молилась день за днём,

Пока не дожила до сна,

В котором встретила она

Внучка, с улыбкой на лице,

Он тихо молвил ей:

— В отце

Отца я, глупый, не признал,

Тебе, бабуля, я не внял,

Бог не палач, а благодать,

Хоть сам себе избрал страдать,

Меня любовь твоя спасла!»

Бабуля к Богу отошла,

В своем прекрасном дивном сне,

В день Пасхи красной по весне.

В душу стук

Почему проходят мимо —

Лето, осень и зима…

Время… Кем оно гонимо?

Дел, без смысла, кутерьма.

Утро — вечер, день — работа.

Ночь — вообще крадёт часы.

А душе, ну так охота

Оживляющей росы!

Чтобы каждый день — как чудо,

Чтоб в итоге — всё не зря:

Жизнь — как праздничное блюдо

В красный день календаря.

Чтобы подвиги — не будни —

В мемуарах вспоминать,

Сильной быть и слабым людям

Без оглядки помогать.

Слов поменьше, больше дела —

Лень на важный труд сменить.

С детства самого хотела

Я такою жизнью жить!

Утро. Завтрак. На работу.

На любимую, причем…

Постучался тихо кто-то

В душу. Это Петр с ключом.

Билет до рая

Я в лесу грехов плутая,

Вдруг нашла билет до рая.

Кто-то выбросил его,

Мятый, грязный — ничего!

Обернулся мужичок:

«Что, намылилась в раёк?

Тоже думал, но… цена!

Непомерна и страшна.

Ничего нельзя, что любо,

Что за жизнь, уж лучше дуба

Сразу дать и в землю — гнить,

Чем по заповедям жить!

Все помрём! Пока живется,

Не напиться из колодца?

Ну а вдруг и вовсе нет

«Рая»? Я взяла билет.

Я давно про цену знала,

Но везде его искала.

Поменять мне срочно надо

На него билет до ада.

Чуть-чуть

Да и надо ль думать, будет ли нынче лето?

Если с нами Бог, который всегда Любовь.

От Его даров фонтаны тепла и света,

Всем, кто хочет, даст Он тело свое, и кровь.

Я вцепилась крепко в краешек белой тоги,

Я иду за Ним, и мне всё-равно куда.

Нелегки порой бывают Его дороги,

Отстаю, теряюсь, бывает, я — не беда,.

Ведь потом вприпрыжку — лишь бы

догнать и снова,