Детская шалость

Повесть никого не оставит равнодушным

В основу книги легла идея, которую автор вывел в название своего произведения. Нам описали судьбу человека, прожившего непростую жизнь, сделавшего немало ошибок и в конце жизни расплачивающегося за свои «шалости».

Герой произведения, начиная с детских лет, совершает жестокие, провокационные и порой подлые поступки. До поры до времени они сходят ему с рук, остаются безнаказанными. Но читатель понимает, что час расплаты должен настать. Линию связи с этим автор проводит через все свое повествование.

Размышляя о книге в целом, хочу отметить, что автор подводит нас к мысли о целесообразности всего происходящего в этом мире. Всё имеет смысл. Гибель, страдания, несчастия только на первый взгляд кажутся необъяснимыми. Неожиданные повороты жизни при ближайшем рассмотрении открываются не как бесполезные. День и ночь, радость и горе, достижения и падения, жизнь и смерть — всегда учат. Во всем есть своя логика, свой смысл.

К художественным находкам, удачам автора, несомненно, отнесла бы предельную искренность повествования, желание «оголить» душу, «вывернуться» перед нами наизнанку. Логично выписан конец истории.

Перед нами преступник, но нам искренне жаль его, мы сочувствуем ему от души. Это еще раз подтверждает истину: не бывает просто плохих или просто хороших людей. Человек — это очень сложный мир.

Относиться к книге можно по-разному. Кто-то будет недоумевать над приключениями героев, кто-то раздражаться, кого-то сюжет может огорчить, кому-то он покажется простоватым. Но вот равнодушными — эта история вряд ли кого оставит.

Книга будет весьма полезной молодым людям, только начинающим жить. Эта история — предостережение. За все в жизни нужно платить!

При внешней простоте повествования в книге есть свои психологические тонкости. Мы чувствуем, как страдает герой. Мы понимаем, что он давно себя наказал и спросил с себя по полной строгости. Жить дальше — смысла нет. Нет мотивации. Значит, остается ужасный конец. Но он для него лучше, чем ужас без конца.

Алла Борисова, филолог.

Эффект снежного кома

С тех пор, как была придумана письменность, человечество крепко «подсело» на создание буквенных свидетельств своей эпохи. Это могли быть легенды и сказания, описания военных баталий и счет из керосиновой лавки, лирические вздохи и биографии великих людей всех времен и народов. Одним словом, научившись применять резец, перо, печатную машинку и компьютер, мы всё пишем и пишем. Одновременно мы читаем и читаем.… Причем, совсем необязательно, чтобы оказавшаяся у нас в руках книга была непригодной для осмысливания — нет, к счастью, человечество накопило немало достойной литературы, и каждое новое сочинение мы приветствуем как источник откровения, очищения и новых знаний. Мы радуемся тому, что родился новый автор, мы ищем у него ответа на свои мысли и рассуждения, черпаем созвучия или бурно отвергаем его позицию, не совпадающую с нашей. Одним словом, появление каждой новой книги — если это настоящий писательский труд — всегда интересно и, в некоторой степени, загадочно.

Вот «Детская шалость», автор Алексей Гурбатов. Книга, которую автор, наверняка, вынашивал и пестовал, как позднее выстраданное и болезненное дитя. Книга, которую трудно причислить к какому — либо литературному жанру — не роман, не повесть, не мемуары. Скорее, это подборка рассказов, связанных сквозным сюжетом, объединенных общим героем. Такое впечатление, что нам предлагают некую схему, скелет будущего романа, испытывают на интерес: а понравится ли вам то, что я предлагаю? Вот, прочтите, но это пока только наброски.

И, действительно, Алексей Гурбатов видимо решил выстроить книгу, как цепочку поступков героя, не «заморачиваясь» особенно на деталях и тонкостях, не придавая значения душевным переживаниям и лирическим отступлениям, не рисуя атмосферы и не углубляясь в анализ того или иного события. Так, хроника событий.

Книга состоит из десяти глав, каждая рисует очередную «шалость» героя. И, если в самом начале мы еще не понимаем, куда могут привести эти, прямо скажем, мерзкие поступки Евгения, то концовка заставляет ужаснуться.

Первые ростки зла, притаившиеся в маленьком мальчике, проклюнулись в пять лет! Главным катализатором этого неприглядного проявления стала кошка. Мы все знаем, что эти зверьки очень чувствительны к человеческим поступкам, резко реагируют на нашу агрессию, даже если мы пытаемся ее спрятать за внешним благообразием. Так вот, мальчик Женя жестоко отомстил кошке Машке за то, что она не пошла к нему на руки. Он её гонял и терзал, а заодно сильно досталось другу Славе, который пытался отбить Машку от звериных наскоков Жени. Так первая «шалость» легла рубцами на лицо Славы и напрочь отторгла всякое желание кошек дружить с садистом. И это только начало: снежный ком, сорвавшись с горы, растет, превращается в лавину — убийцу.…

Вот из таких рассказов — глав состоит вся книга. Хорошо это или плохо — не нам судить, наверняка у каждого найдется в жизни свой скелет или скелетище. Но чего хочет автор? Чтобы мы прочли, покачали головами и сказали: «Да, ладно, всякое бывает». Или предположили, что всё это выдумки, ради красного словца, чтоб сюжет был позанимательнее? А может, это вопль души, выстраданное, тяжелый камень, который пригибает к земле и не дает почувствовать себя человеком?

К своим пятидесяти годам наш герой пришел в полном опустошении — без семьи, детей, друзей и доброго слова. И некого винить: всё сломал и уничтожил сам, ни изменить, ни исправить. Во сне и наяву перед глазами исковерканные судьбы, унесенные по его вине жизни, перемолотый и никому не нужный он сам. Герой создал свой ад еще при жизни.

В этой связи вспоминается очень невесёлый анекдот. Армянскому радио задали вопрос: «Как называется человек, который убил своих маму, папу, дядю, тётю, братьев, сестёр? Ответ: «Он называется круглый сирота»…

Книга «Детская шалость» могла называться и «Последней шалостью», ведь концовка более динамична и трагична. Автор как бы торопился быстро рассказать предысторию, перечислить все мелкие (сравнительно) грешки и преступления мальчика-юноши-мужчины Евгения Пересвистунова, чтобы обрушить свою тяжелую артиллерию зла в десятой шалости. «Увертюрой» к ней были бабушкины инфаркты и последующая смерть, покалеченная одноклассница, нелепая гибель отца, спасавшего сына от пьянчуги, перец, подсыпанный в напиток маминого любовника, взрыв в классе и, как следствие, заикание любимой девочки, а после рождения двух детей — смерть жены. Потом арест сына, потеря единственного друга. И весь этот кошмар перед убийственной (во всех смыслах) развязкой, финальная десятая шалость. «Мне казалось, что избавившись от всех напоминаний об умерших близких людях, смогу начать жизнь с чистого листа, — пишет автор в „Десятой шалости“! Но нет! Иногда даже дуновение ветра напоминало мне о моей жене, сыне и друге — брате». Тут бы что-то изменить в себе, переродиться что ли, но жизнь вновь «подставила» Евгения: обстоятельства оказались против него, теперь события закручивались в тугую спираль только для того, чтобы жестоко и немилосердно выстрелить в того, кто нес зло. И поздно было вспоминать девочку Надю, которой в школе причинил неимоверные страдания. Сюда же можно присовокупить бабушку, кошку, друга… Всё шло к неминуемой развязке: книга кончается перечислением новых смертей, первая на очереди — единственная, горячо любимая дочь. Конечно, можно найти объяснения тому, что произошло в жизни 50-летнего преуспевающего бизнесмена, списать всё на стечение обстоятельств и злой рок. Но, по Фрейду, все наши страхи и проблемы кроются в детстве. Автор мог бы порассуждать на этот счет, дать более развернутую картину жизни страны и её отдельных персонажей, показать, «как он дошел до жизни такой». Однако мы имеем то, что имеем: богатую по эмоциям фактуру, бесстрастное повествование и невнятный финал.

Естественно, книга имеет право на жизнь, дает развернутую картину человеческого существования, несет некий предостерегающий посыл: не делайте зла и не получите то же самое для себя. Возможно, тему бумеранга надо было бы развить, дать побольше рассуждений, исторических аналогов. Но это всё только по желанию автора. Так же, как и включение в канву повествования интересных наблюдений, картинок из жизни. Может, больше нужно душевности и лиризма, меньше газетных штампов и сухих фраз. Хорошая литература отличается образным, сочным языком, наблюдательностью, умением подмечать яркие или характерные моменты, ну и, конечно, прорисовкой образов. Вот те «мелочи», которые помогают хорошей книге дойти до большого числа читателей и почитателей. Пожелаем же этого и Алексею Гурбатову!

Элла Гогелиани (член Союза журналистов РФ, Персона года в журналистике)

От автора

Все события в повести являются вымышленными, а любые совпадения случайными.

***

У меня юбилей — полвека прожил!

Гостей приглашу немного — только самых близких. Нет, не из-за того, что я не нажил друзей, или мне жаль средств на гуляния с русским размахом, а лишь по причине моих мизерных нынешних апартаментов, которые, к сожалению, я не смогу поменять на более лучшие до конца своих дней.

Так уж сложилась судьба, но остаток лет я проведу в камере для людей, приговорённых к пожизненному сроку заключения. Хотя людьми здесь содержащихся — педофилов, маньяков-насильников, серийных убийц, террористов можно назвать едва ли.

Как же я — инженер-технолог, окончивший Московскую лесотехническую академию, мог оказаться среди этих нелюдей?

Я часто задавал себе этот вопрос, но ответ, как не странно, нашёл именно сегодня.

Я — заключённый с табельным номером ноль два тринадцать.

У меня перед входом в камеру, с левой стороны (для удобства ознакомления с содержащимся за тяжёлой металлической дверью) висит табличка-бирка с цветной фотографией.

На фото мне сорок три (день прибытия сюда).

На снимке я весьма неплохо выгляжу (ещё нет этой ужасной огромной проплешины на самой верхушке головы, практически, нет седины, лишь на висках немного; широкий лоб ещё без шрама (результат неудачной попытки суицида — хотел голову разбить о бетонную стену), огромные карие глаза ещё не кажутся жалкими; обычный средний нос ещё не был таким острым, как сейчас, а тонкие губы совсем не тряслись).

Там же, на прикамерной бирке, указана моя весёлая фамилия — Пересвистунов. Имя — Евгений. Отчество — Андреевич. Дата рождения — 29 мая 1962 год. Номера трёх уголовных статей.

А в графе «срок заключения» пугающая надпись — «пожизненно».

За семь долгих лет пребывания в этих стенах я не раз анализировал прожитые годы и пришёл к выводу, что оказался в тюрьме из-за детской шалости, такой же, по сути, которые шли со мной рядом по жизни и являлись неотъемлемой частью меня.

Шалость первая

Мне было пять лет.

Страна отмечала пятидесятую годовщину Октябрьской революции.

После демонстрации я, папа и мама, уставшие, пришли домой, где нас дожидалась нарядно одетая бабушка — папина мама.

Вчетвером мы пообедали жиденьким супчиком, и я был уложен спать. А родители стали суетливо готовиться к вечернему застолью.

Мы тогда жили в Ленинграде на Садовой улице, рядом с Покровским садом, и к девятнадцати часам в нашу небольшую, разделённую фанерной перегородкой надвое комнату в коммунальной квартире, стали собираться гости…

Мне и по сей день неизвестно, где и кем работали мои родители. Единственное, я знал, что папа и мама работали вместе. Их могли вызвать на работу, или (как говорила бабушка, которая и воспитывала меня), на службу и в два часа ночи, и с первыми лучами солнца. Однажды мне довелось увидеть, как к родителям пришёл человек в военной форме, вручил какой-то конверт и сразу же удалился.

Мама и папа, быстро собравшись, поцеловав меня и дав наставления бабушке, ушли. Их тогда не было около месяца, а бабуля успокаивала меня разными отговорками, что такая у родителей служба.

Я твердил бабушке, что просто не нужен им, но где-то внутри, в сердце или в голове, осознавал, что папа и мама любят меня, и при редких встречах платил им тем же.

Но всё это я наблюдал по ходу жизни, а пока вновь вернусь в год одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.

…Первыми пришли Разбоевы — дядя Володя, тётя Света и их сынишка Слава (мой ровесник).

Я хоть и поспал несколько часов до прихода гостей, но был явно не выспавшимся и поэтому на гостинцы и тисканья друзей семьи реагировал холодно и старался где-нибудь спрятаться от них.

Славик был назойлив, говорлив и не давал ни малейшей возможности уединиться, что, разумеется, мне весьма не нравилось.

Мама заметила моё фырканье и, отозвав в сторонку, ласково сказала, предварительно поцеловав в лоб:

— Женечка, сыночек, ты у нас уже взрослый мальчик и поэтому я хочу обратиться к тебе как к мужчине…

Я весь превратился в слух, сделал очень серьёзное, как у взрослых, выражение лица и стал слушать приятный, мелодично-успокаивающий голос мамы, которым она продолжала:

— …Сегодня большой праздник не только у нашей семьи, но и у всех, у всех людей НАШЕЙ ОГРОМНОЙ СТРАНЫ! (Как сейчас помню — моя мама с гордостью говорила про Родину). Сегодня нужно быть самым лучшим мальчиком на Земле. Быть весёлым, приветливым и с уважением относиться к гостям, которые будут отмечать этот праздник вместе с нами, сидя за одним столом.

Слава — мальчик хороший. Я бы очень хотела, чтобы вы подружились. Тем более, что ты с ним уже знаком — он и его родители отмечали у нас этот Новый год.

И, конечно же, я прислушался к словам мамы и был весёлым, приветливым и уважительным.

Самым последним (как и подобает начальству) пришёл мужчина маленького роста, полностью лысый, в круглых очках, надетых на такое же круглое лицо. Без него никто не решался сесть за стол.

Сопровождала круглолицего его жена. Она была почти на целую голову выше и, наверное, вдвое толще своего кавалера. За глаза эту бездетную парочку называли — «Берия» с «Дюймовочкой». (Я много позже узнал, кто и кем был Берия в Советском Союзе и понял, что сходство с одним из самых влиятельных членов ЦК КПСС у приходящего в наш дом мужчины было обалденное).

Взрослые расселись за столом в большом отрезке комнаты, а нам (мне и Славику) сделали стол в маленьком, где с трудом вмещалась бабушкина кровать, старый комод и трёхскоростной проигрыватель «Рекорд», который в тот момент находился на территории старших.

Мы слегка перекусили и стали гонять по полу машинки. Как это обычно и бывает, увлёкшись игрой, мы подружились и даже в туалет ходили вместе.

Ближе к концу вечера, когда взрослые, «накушавшись» водкой, горланили песни, перекрикивая пластинку и друг друга, мы благополучно загнали соседскую кошку Машку в тёмный угол нашей коммуналки.

Если брать из расчёта, что один кошачий год жизни равен семи человеческим, то выходило, что Машке далеко за семьдесят лет.

Так вот эта загнанная в угол старушка шипела, но Славику удалось её взять на руки.

Мой друг оказался прирождённым дрессировщиком и, прошептав на ухо кошке какие-то ласковые слова, закреплённые нежным поглаживанием, Машка успокоилась и даже замурлыкала на груди у Славика.

Мне, разумеется, тоже захотелось взять на руки пушистого зверя и я попросил друга:

— Славик, а дай теперь я подержу.

— Держи, Женя, только осторожно — она очень тяжёлая, — добродушно произнёс мой гость и стал передавать мне кошку.

Машка, почуяв другой запах, прекратила мурлыкать, прижала ушки к голове и стала шипеть.

Я хотел её погладить, но она ударила мою занесённую над ней руку своей когтистой лапой. На запястье образовались царапины, из которых моментально выступила кровь.

Я решил отомстить и ударить вредную кошку. Замахнулся на неё, но Славик вновь прижал питомицу к своей груди и отвернулся от меня, закрывая божью тварь спиной.

Увидев пушистый хвост кошки, который свисал под правым локтем моего друга, я, не долго думая, схватил его ладонью, зажав в кулак.

Затем, демонстрируя свою обиду, перегнул хвост, да так сильно, что послышался хруст.

Кошка взвыла от боли и стала быстро карабкаться вверх, выпустив свои громадные когти.

Острые, как иглы, когти на крупных лапах впились в Славино лицо.

Но взобраться на голову моего друга кошка не могла, так как её хвост был попрежнему в моей руке. Чем сильнее Машка карабкалась вверх, тем сильнее я стаскивал её вниз, даже не задумываясь, что кошачьи когти разрывают детскую кожу.

Славик громко вскрикнул: «Ой!». И, резко оттолкнув от себя пушистую «мурлыку», закрыл ладонями лицо.

В момент Славиного толчка, я отпустил хвост кошки.

Ударившись о стену, Машка с ужасающим воплем приземлилась на паркетный пол и стартанула в кухню, сбивая соседскую обувь, стоявшую в общем коридоре.

Я подошёл к другу.

Из-под его ладоней тонкими, быстрыми струйками стекала кровь, капая на светло-голубую, праздничную рубашку.

Славик не плакал, но постоянно произносил одну и ту же фразу:

— Глазки щиплет! Ой, как глазки щиплет! — и размазывал ладошками кровь по лицу.

Я вывел гостя на свет и не смог сдержать крик, увидев, как на его щеке, еле держась на коже, топорщится кусочек розового человеческого мяса, обильно покрытого кровью.

На моё гортанное «а-а-а!», которым, по всей видимости, я перекричал «поющих» взрослых, сбежались мои родители, родители Славика, бабушка, в общем, все, кто находился в квартире.

Кто-то из соседей «пулей» вылетел на улицу, чтобы из телефонной будки, стоявшей рядом с парадной, вызвать «Скорую».

Лишь по счастливой случайности Славик остался зрячим (спасли вовремя опустившиеся веки), но зато всё лицо покрывали мелкие шрамы — память о старушке Машке, которая тем же вечером была выброшена на улицу, хотя её вины в произошедшем не было.

Славик пролежал в больнице три недели.

Я со своей бабушкой ходил навещать его каждый день, принося в качестве подарка какую-нибудь безделицу.

Пострадавший держался бодро, как настоящий мужчина.

Я тогда думал, что именно такими были герои той страшной войны с фашистами, когда их ранили в бою.

О событиях тех лет мне часто рассказывала бабуля, зная о них не понаслышке.

Я был горд, что знаком с очень мужественным мальчиком, который, пережив воистину страшные минуты, был по-прежнему говорлив и весел.

Именно тогда, в больнице, зародилась наша дружба — результат детской шалости.

***

Моя бабушка была интеллигентным человеком и в совершенстве знала два иностранных языка — французский и немецкий.

Тамара Борисовна Лиховская (в замужестве Пересвистунова) родилась в январе 1905 года в семье крупного торговца Лиховского, поставлявшего к царскому двору заморские сладости. Она являлась пятой, последней дочерью уважаемого человека и была любимицей отца.

Бабушка в ту пору могла иметь всё, что захотела бы, но она, не желая походить на своих старших сестёр, отдавала предпочтение занятиям с преподавателями по точным наукам, языкам и хореографии, а не нарядам с игрушками.

В двенадцать лет, будучи совсем ребёнком, бабушка не просто говорила пофранцузски и немецки, а думала на этих языках. Она прекрасно знала астрономию и химию, а выполняемые ею балетные па были завистью старших сестёр.

Возможно бабушка бы стала какой-нибудь театральной знаменитостью, тем более, что она обладала красивой, незаурядной внешностью, но в октябре 1917 года произошла революция, и к власти пришли большевики.

Бабуле и ещё двум её сёстрам с большим трудом удалось вырваться из охваченного пожарами и беспорядками Петрограда. Их спасла служанка и укрыла в пригородном селе Мартышкино, откуда сама была родом. Все остальные бабушкины родственники были жестоко убиты.

Так из барышень моя бабушка превратилась в селянку. Но предметные занятия она не бросила и познавала сложности наук самостоятельно.

К величайшему сожалению, о хореографии речь больше не шла. Виной всему произошедшая во время бегства из отцовского дома травма колена — сильный ушиб о ступеньку лестницы в момент падения. В Мартышкино лекарь заключил, осмотрев её коленный сустав, что любые нагрузки на ногу могут привести к ампутации конечности. Таким образом, с танцами было покончено.

Впоследствии болезненная травма дала осложнение, в результате которого бабушка стала хромать.

Когда бабуле исполнилось восемнадцать, на неё обратил внимание тридцатилетний красавец-чекист Пересвистунов, приехавший в Мартышкино по служебной надобности. Роман молодого мужчины и «сельской» девушки был скоротечным и принёс свои плоды — сыграна скромная свадьба.

Затем молодые переехали в комнату на Садовой, а чуть позже, в 1925 году, отмечено рождение первенца.

Сентябрь 1936 года подарил бабушке второго сына — моего отца.

Бабуля совмещала воспитание своих детей с обучением детишек в школе. К началу Великой Отечественной войны она зарекомендовала себя грамотным специалистом в области иностранных языков и замечательным педагогом.

Всю войну бабушка и мой юный отец провели в Ленинграде, переживя все ужасы и лишения тех лет.

В то время, когда бабуля продолжала обучать детей блокадного Ленинграда, помогала перевязывать раненых, тушить по ночам зажигательные бомбы и оберегать младшего ребёнка, её муж командовал на передовой, а старший сын был в рядах народного ополчения.

Старшие мужчины домой с войны не вернулись, и всю нерастраченную любовь бабушка отдала моему отцу. Она вырастила его прекрасным человеком и достойным гражданином огромной страны. Замуж вторично бабуля не вышла.

К моменту моего рождения, бабушка была на пенсии, но продолжала участвовать в жизни школы, которую покинула в должности директора и со званием «Заслуженный учитель СССР».

Бабушка Тамара стала для меня и Славика самым близким человеком на свете. Её жизненные истории мы могли слушать часами. Бабуля водила нас по музеям и театрам, и к семилетнему возрасту мы (я и Славик) могли без труда отличить ба лет от оперы, а творчество Шишкина от творений раннего Пикассо.

Наша бабушка (как называли Тамару Борисовну я и Славик) мечтала видеть нас на сцене театра или, как минимум, в оркестровой яме со скрипкой в руках и поэтому водила нас к знакомым преподавателям музыки и танцев.

На наше счастье, ни я, ни Славик не обладали необходимым терпением и другими дарами, столь необходимыми для музицирования и вальсирования, и наши занятия заканчивались, не успев начаться.

Бабушкины знакомые учителя во время рассказа о нашем поведении неустанно принимали успокоительные таблетки, вгоняя бабулю в краску стыда.

Стойкая интеллигентная бабушка объясняла нам о недопустимости столь безобразного поведения, чуть не доведшего её давних подруг до нервного срыва. Но от своей мечты видеть нас в искусстве всё же отказалась, удовлетворив моё и Славино желание заниматься спортом.

Одновременно с началом учёбы в первом классе бабушкиной школы мы записались в секцию бокса при спортивном клубе армии (СКА). Мой папа и отец Славика были несказанно рады этому обстоятельству.

— Ну, Володя, наши пацаны будут достойной нам заменой. Сейчас физически окрепнут, в школе знаний нахватают, и можно будет вводить в курс дела, — говорил мой папа отцу Славика.

— Да, Андрей, мы с женой рады такому выбору наших детей. Честно скажу, мне не льстила перспектива видеть Славика со скрипкой в руках или в обтягивающих колготках на сцене, — признавался дядя Володя.

Мне не было понятно, в какой курс дела нас хотят вводить в будущем, но одно я понимал точно, что наш выбор был сделан правильно. Бокс устраивал всех и, частично, даже бабулю.

В секции бокса мы, безусловно, выделялись.

Во-первых, мой рост и рост Славика был на несколько сантиметров выше самого крупного нашего ровесника.

Во-вторых, мы были хорошо сложены: широкие (в наших отцов) плечи, сильные руки и ноги.

В-третьих, Славино лицо, усыпанное мелкими шрамами, и моё врождённое красноречие делали нас явно взрослее. Мы внушали страх во всю самую младшую группу боксёров. Да и старшие воспитанники клуба проявляли к нам уважение и неподдельный интерес и, частенько, до начала своей тренировки приходили поглазеть на нас во время отработки простейших упражнений.

И вот спустя полгода регулярных занятий в спортивной секции (это был фев раль 1970 года) наша бабушка пришла забрать нас домой после тренировки.

Шалость вторая

Я и Славик перешли Невский со стороны театра Комедии, держась руками за бабушку.

Возле Гостиного двора мы сели на трамвай, чтобы проехать несколько остановок до площади Мира, а оттуда пешком дошли до Сенного рынка (бабушка хотела купить шерсти для вязки и посмотреть книги с рук).

На рынке творился бардак. Милиционеры и ДНДэшники освобождали город от криминального элемента — спекулянтов…

Я не хотел бы лезть в политические дебри тех лет, тем более, что осознание произошедшего в Советском Союзе ко мне пришло лет на пятнадцать позже описываемых событий, но с уверенностью могу заявить, что бандюг среди тех, кого ловили стражи закона, не было. И именно это подтвердила бабуля.

— Лучше бы воров да убийц ловили, а не этих несчастных, — очень тихо, с сожалением произнесла наша бабушка, глядя, как очередной «криминальный элемент» силой и руганью затаскивали народные дружинники в милицейскую машину, прозванную советскими гражданами «Козёл»

— Пойдёмте, мальчики, побыстрее отсюда, пока и нас за преступников не приняли, — сказала бабуля и потянула нас за руки, уводя от места драматических событий.

Несмотря на пожилой возраст и хромоту, бабушка любила пешие прогулки.

Иногда у меня возникало ощущение, что бабуля, гуляя по старинным улицам города Петра, вспоминает своё детство и каждого, кто жил в том или ином доме, мимо которого она проходила. В те мгновения она молодела. Её лицо сияло, а щёки румянились. Красивая улыбка затмевала собой все, ставшие мне привычными морщины. В её глазах появлялись слёзы радости и счастья, которые бабушка украдкой (будто бы это не слёзы, а просто соринка в глаз попала) смахивала кружевным платком, который она всегда носила в дамской сумочке. Бабуля была в восторге от воспоминаний.

Зима была с оттепелями, и поэтому на крышах домов и на водосточных трубах висели огромные сосульки.

Мы уже почти дошли до пожарной каланчи, оставив позади Юсуповский сад, когда мне в голову пришла идея подурачиться.

Я отпустил бабушкину руку (ведь шли по тротуару) и, крикнув: «Славик догоняй!» — побежал.

Слава не торопился, явно давая мне фору (бегал он быстрее меня). Но вскоре я услышал его бег и, не сбавляя скорость, обернулся, чтобы посмотреть на сколько быстро мой друг сокращает расстояние. В этот момент я поскользнулся и упал, продолжая движение на брюхе.

Остановила меня водосточная труба.

Хотя я врезался в неё левым плечом, из глаз «посыпались искры». Столкновение было столь сильным, что боль с плеча резко расползлась по всему телу. А водосточная труба, словно пудинг, начала колыхаться снизу вверх.

Бабуля первая увидела срывающийся ледяной нарост в виде огромной острой школьной указки. Она, что было сил, крикнула: «Женя!». И, увидев как сосулька воткнулась в мою спину, потеряла сознание.

Я, невзирая на боль в спине, отполз от опасного места. Тут же около меня оказался побледневший друг.

Славика била нервная дрожь, но он сумел спросить:

— Женька, ты жив?

— Да всё хорошо, старик. Вот только спине больно. Что это было? — подал голос я.

— Это была острая льдина. Если бы не твой рюкзак со спортивными вещами, то был бы каюк, — сделал предположение Слава и помог мне подняться.

Я скинул брезентовый рюкзачок с плеч и стал разглядывать глубокое отверстие с торчащим из него обломленным куском сосульки.

Слава расстегнул ремешок верхнего клапана походной сумки и засунул руку внутрь. Обломок льдины из-за Славиного копошения в недрах рюкзака стал подавать «признаки жизни».

— Да, Женька, почти насквозь пробила. Если бы не кед — каюк! — повторил предположение о неминуемой гибели мой друг и достал на свет спасительный спортивный тапок завода «Красный треугольник», держа его за шнурок.

Метрах в десяти от нас были отчётливо слышны взволнованные голоса небезразличных граждан, склонивших свои головы над тёмным предметом, лежащим на асфальте тротуара.

— Бабушка! — вспомнив, что кого-то не хватает, крикнул я и бросился к толпе. Славик последовал за мной.

— Разойдитесь, разойдитесь, — кричали мы и локтями распихивали сочувствующих.

— Бабушка! Бабушка! — кричал я, дёргая её за воротник пальто.

— Мальчик, не тормоши бабулю — ей спокойствие надо, — произнёс грубый мужской голос и поднял меня с колен.

— Дяденька, а что с ней? — сквозь слёзы спрашивал я поднявшего меня мужчину.

— Наверное, сердечко прихватило. Ты сам-то как? — ответил он и справился обо мне.

— Да он нормально, — заверил дяденьку Слава и в продолжение спросил:

— А что с нашей бабушкой будет?

— Сейчас «скорая» подъедет и врачи определят, — пояснила рядом стоящая женщина средних лет.

«Скорая помощь» подъехала как раз в тот момент, когда бабушка открыла глаза и увидела плачущего меня. Она с трудом приподнялась с асфальта и, взяв меня за руку, притянула к себе.

Я аккуратно обнял её за плечи и услышал в своём ухе негромкие слова, произнесённые бабушкой со всей нежностью, любовью и заботой: — Женечка, родненький мой, ты так меня напугал.

В больнице врачи определили диагноз и положили нашу бабулю в палату, предварительно напичкав её лекарственными препаратами.

Из медицинского учреждения нас забирали Славины родители, которым позвонила медицинская сестра по номеру телефона, сообщённого моим другом.

До выписки бабушки Тамары я жил у Славы дома, потому что мои родители снова были в отъезде.

Так, в результате моей шалости у бабушки случился первый инфаркт.

***

Школьные предметы мне давались легко. Легче, чем Славику. Мой друг только благодаря своему упорству и целеустремлённости учился с тройки на четвёрку, но в боксе тянул нас двоих.

На ринг нас ещё не выпускали, а вот спарринги в зале уже проводились. Моим постоянным партнёром был Славик. Только благодаря его подсказкам я грамотно выполнял все указания тренера. Сам же Слава был спортсменом, что называется от Бога. Тренер это видел, всё чаще и чаще ставя его в пример другим воспитанникам.

У меня складывалось впечатление, что мой друг сделан из железа. Как сильно бы я не попадал по нему, он всегда держал удар и не показывал вида, что ему больно.

Я никогда не видел его плачущим, и даже в тот трагический день Слава держал свои эмоции глубоко в себе.

Мы заканчивали второй класс. До летних каникул оставались считанные дни, и поэтому все наши (мои и Славика) взоры были устремлены в сторону спортивного лагеря, в который приглашались лучшие воспитанники СКА разных возрастов.

Мысль о том, что мы являемся лучшими в нашей группе, дарила радость, а майские солнечные лучи эту радость подогревали.

Мы с восторгом строили планы на лето и уже отчётливо видели, как песчаный берег Финского залива в местечке под названием Шапки открывает нам завесу тайн бокса.

Но поездка, увы, не состоялась.

У Славика не было ни бабушки, ни дедушки (погибли во время войны), а его родители (впрочем, как и мои) были постоянно в разъездах. Поэтому мой друг жил у нас, что устраивало всех.

Мои родители три дня назад вернулись из командировки, и вся их любовь обрушилась на нас, как горная лавина.

Когда три звонка расползлись по коммунальной квартире, оповещая всех жильцов, что к Пересвистуновым пришли, мы (я и Слава), под остроумные истории моих родителей складывали спортивные вещи в сумки-рюкзаки, готовясь к очередной тренировке по боксу.

Бабуля пошла открывать входную дверь.

В комнату вошёл «Берия» и поздоровался со всеми за руку.

Я обратил внимание, как начальник наших родителей смотрел на Славика во время их затянувшегося рукопожатия. Я отчётливо видел в его взгляде грусть и сострадание, которые «Берия» хотел выразить словами, но не мог. Он жестом попросил моих маму и папу следовать за ним, и родители тут же вышли из комнаты. — Ну вот! Не успели приехать домой, а этот «Берия» опять твоих предков кудато тянет, — недовольно произнёс Слава.

— И не говори, Славян! — поддержал я друга, но уже догадывался, что дело в другом и касается оно непосредственно Славы.

Я бы многое отдал, чтобы в тот момент оказаться неправым. Но…

В районе Автово, где мрачно зависли чёрные тучи над «красненьким» кладбищем, я навзрыд ревел, когда тела дяди Володи и тёти Светы в закрытых гробах опускали в могилы. Славик стоял рядом и обнимал меня левой рукой за плечи. Он скупо произносил: «Не реви!». Его глаза были сухими. И лишь нервно дёргающееся левое веко говорило о его сильнейших душевных переживаниях.

Я знал, как Славик любил и ценил своих родителей, и поэтому мог себе представить всю боль его утраты. От этого представления по моим щекам бурными потоками стекали слёзы, ещё больше увлажняя сырой ленинградский воздух.

Во время поминальных речей в столовой машиностроительного техникума стало понятно, что родители Славика погибли в автомобильной аварии. Но было неясно, является ли это правдой, так как ни дядя Володя, ни тётя Света (из их рассказов) машину никогда не водили, да и не умели этого делать, а кроме них в авто никого не было. Короче говоря, сомнений было много, но их никто не озвучивал.

Вскоре после похорон, моя бабушка оформила необходимые документы для опеки над Славиком, оставив ему фамилию его родителей. Мой друг стал мне приёмным братом.

Мне казалось, что Славик как-то сразу повзрослел.

В его речах, ставших скупыми, слышалась рассудительность, а в действиях ощущалась практичность.

Он целиком и полностью уходил в спорт и после тренировок колотил боксёрскую грушу часами, будто именно она была виновата в гибели родителей.

Мне было ясно, что Славик определил себе цель в жизни — стать отличным спортсменом и безупречным членом нашего общества, чтобы его родители гордились бы им, наблюдая сверху.

И он всё делал, чтобы достичь своей цели.

Аккуратность и трудолюбие моего друга-брата заставляла учителей в школе ставить ему отметки на балл, а то и на два выше во время оценки его реальных знаний. Славик догадывался об этом и, злясь на свою тупость (как он сам о себе говорил), просил меня разъяснить ему тот или иной урок.

В общем, мы были разными, но дополняли друг друга, делаясь одним целым.

Мы всё вершили сообща.

Если от нас требовалось быть сосредоточенными, сдержанными, трудолюбивыми и умными, то мы были таковыми. А если мы дурачились, то дурачились вместе и несли за свои проделки ответственность в равных долях.

Шалость третья

Мной и Славой была благополучно завершена начальная школа, и мы перешли учиться в корпус для старшеклассников.

Контингент в классе слегка изменился — кого-то родители перевели в другое учебное заведение, а кто-то добавился из-за переезда на новое место жительства.