Бесплатный фрагмент - Дар великого человека

Дар великого человека

Александр Староторжский

…Два часа ночи. Сижу за компьютером, читаю: умерли там- сям, лекарств нет, больницы закрывают…

Величественные золотые дома сверкают на горизонте! Чьи это дома? Русских англичан? Русских американцев? Чьи?

Денег нет… Народ мрёт густо, тяжко… Начальство в недоумении: почему?!

Самоуверенная дама кричала на банкете, что наша медицина великолепна! И

всему миру далеко до нас!

Взрыв ярости, недоумения, негодования был страшный! Страну трясло! Как

можно?!

— А очень просто можно, Сашенька! — услышал я тонкий, мужской, надтреснутый голос. У меня на кушетке сидел старичок, худенький, седенький, вихрастый… В странном мундире, увешанный массой орденов… Я молчал.

— Я, Сашенька, тёзка твой, фельдмаршал Суворов! И я по делу! Кто прислал, не спрашивай! Зачем — скажу! Мы движимы состраданием! Мы, там! Наверху! Помогаем! Всяким странным! Прилетел я даму спасти, что врала про медицину, а потом ещё что-то должен сделать… Не спрашивай ничего… Надо будет, спросишь… Когда разрешу… Возьми тарелку со стола, и смотри в неё!

Я взял, и стал смотреть. Остатки варенья исчезли как-то сами собой. Появились море, горы, цветы…

— Видишь что-нибудь?

— Вижу! — сказал я.

— Понимаешь, что это?

— Нет!

— Я объясню… Это известный остров в Средиземном море! Дворец в пальмах и цветах: дворец той самой дамы, которую я прилетел спасать! Ну, ты все эти дела с дворцами знаешь! Углубляться не будем! Главное — где наша дама? А! Вот она! В саду! Красиво у нее, правда? Все это дорого стоит! И дом! И сад! И квартира в Цюрихе! Сколько можно было лекарств купить на эти бабки — не сосчитать! Но это не наше дело! В чужой карман не полезем! О! Смотри, что она делает!

Дама, величественно и красиво гулявшая по саду, вдруг неожиданно юркнула в кусты, и накрылась там какой-то зеленой, плотной тряпкой. Замерла. Сидит молча. Боится пошевелиться.

Я спросил:

— Что это она, Александр Васильевич? С ума сошла?

— Угадал, дорогой! — смеясь, сказал Суворов.- Она столько зла сделала, что боится мести! Во, смотри!

Дама выскочила из кустов с автоматом в руках и, оскалившись, стала палить из него во все стороны…

— Между прочим она так собственного мужа убила… Со страху! — сказал Суворов.

— У нее дети есть? — спросил я.

— Есть! Сын и дочь! Они сейчас вместе с охраной сидят в подвале!

Дама отстрелялась, отшвырнула автомат и упала на землю. Долго лежала молча. Потом завыла, выхватила из-за пазухи нож и стала им резать себе вены.

— Все! — сказал Суворов. — Пришел мой черед!

Глядя в тарелку, я видел, как Суворов подлетел к даме, погладил рукой ее голову, и опять появился у меня на кушетке.

— Все! — сказал Суворов. — Я ее переформатировал!

Дама встала и закричала:

— Люди, милые мои! Я вас люблю! Я хочу делать добро! Берите мои деньги! Они ваши! Ремонтируйте больницы! Спасайте близких! Это ваша обязанность! Не забудьте о ней! А то у меня сердце кровью обливается!

Дама и остров исчезли.

— Все хорошо, Саша! Поехали дальше! — сказал Суворов.- Водку будешь?

Я объяснил, что очень хочу, но боюсь. Я давно был болен.

— Не бойся! — сказал Суворов.- Это у вас одна треть винных дел подделка! А у меня водочка настоящая, чистейшая! Пей, спасибо скажешь! И учти, Саня! С фельдмаршалом выпивать — почетно!

Мы выпили. Через секунду мне показалось, что я выпил какое — то волшебное лекарство.

— Так и есть, Саня! У нас все такое! Летим дальше! Теперь мы в кабинете замминистра Аркашки Демина! Смотри в тарелку!

Я посмотрел. В огромном кабинете за столом сидел длинноносый очкарик лет 45…Он говорил по телефону. Это и был Аркашка…

— Боря, ты дурак! — сказал он кому — то. — Я получил распоряжение снизить врачам центра зарплату на 50 процентов! И если я этого не сделаю, меня уволят! И тебя тоже! Это все! А у меня большие планы! Ты знаешь! Деньги там! Много!

Суворов махнул рукой и все исчезло. Немного помолчав, фельдмаршал недобро улыбнулся и сказал:

— Я объясню! Этот Аркашка звонит директору крупнейшего Детского Хирургического Центра, академику Борису Варшавскому. Варшавский, тоже мечтающий о золотых горах, давно бы выполнил его распоряжения. Но звезда мировой медицины, гениальный хирург, Витя Лаврушкин, подал заявление об уходе, и с ним еще 25 врачей. Скандал! Детей некому оперировать! Варшавский и сам умеет, но он намного слабей Лаврушкина! И потом, что он может один! К тому же он старый! В него не верят! В городе бунт! Крики! Все требуют вернуть незаконно сниженные зарплаты врачам! И требуют не прикасаться грязными лапами к Лаврушкину и другим хирургам! Но! Безжалостный и опытный Варшавский всех уволил! И как он и рассчитывал, двадцать хирургов вернулись обратно! Другой, аналогичной работы в городе нет! А в районных больницах зарплата совсем мизерная! Голодать никто не хочет! А именно к этому все и шло! Что касается Лаврушкина, его мгновенно пригласили в Америку. На понятных условиях. Он думает.

А мерзавец Аркашка, уверен, что он выиграл! И празднует победу! Детей некому оперировать?! Плевать! Его пятилетний румяный сын Тимоша здоров! И только это главное! Смотри дальше!

…В кабинете сидел худой, морщинистый старик, с поразительно интеллигентным лицом, с усами и бородкой. В белом халате. Это был академик Борис Борисович Варшавский. В кабинет вошла очень красивая девушка, и с улыбкой поставила на стол перед Варшавским, маленькую фарфоровую, красную полосатую лягушку. Варшавский изумился, рассмеялся и хотел поговорить с девушкой. Но она быстро, молча ушла. Уже без улыбки. Варшавский удивился. Этой девушки он в Центре никогда не видел. И ее поведение показалось ему странным. Он нахмурился, взял лягушку в руки, и, рассмотрев, хотел бросить ее в ведерко для ненужной бумаги. Но вдруг лягушка стала раздуваться, рычать, плеваться, и, заполнив собой весь кабинет, со страшным грохотом взорвалась. Варшавский рухнул мертвый.

— Он умер? — спросил я.

А как же! — спокойно сказал Суворов.- Зачем России еще и врачи -карьеристы? И так всяких разных навалом!

— А что потом? — спросил я.

— Очень интересно! — сказал Суворов, нацепляя на себя неизвестно откуда взявшийся российский современный орден.

— Аркашка праздновал победу, праздновал… Получил *тихую* премию тысяч в 300…А потом вдруг у его пятилетнего Тимоши нашли опухоль в селезенке! Вот так! Конечно ужас, драма! И кто будет оперировать?! Варшавский помер, остался Лаврушкин! Остальные врачи очень средние! За границу — нельзя! Поздно! Что делать?! Ясно что! Едет Аркашка к Лаврушкину и просит его оперировать Тимошу!

…Комната Лаврушкина. Аркашка стоит на коленях. Лаврушкин смотрит в окно. По лицу его пробегает нервный тик.

Аркашка. Витя, умоляю тебя! Спаси Тимошу!

Лаврушкин. Тимошу мне очень жаль, но спасать его будет кто- нибудь другой! Ты гадостей столько сделал, что я тебе навстречу не пойду!

Аркашка (сквозь слезы). Ты прекрасно знаешь, что я просто исполнитель! Спаси Тимошу!

Лаврушкин. Не буду… Я улетаю в Детройт… Я профессор тамошней клиники… У меня там оклад 350 тысяч долларов в год… У меня там квартира, в которой можно в футбол играть.. А вы все мне на хер не нужны!

Аркашка (выхватил пистолет). Или ты оперируешь, или я тебя убью, сука!

В стене, рядом с Аркашкой что-то мелькнуло, и раздался выстрел. Аркашка рухнул на пол, обливаясь кровью.

Темно. Тихо. Свет! Мы с Суворовым сидим в моих дряхлых креслах и пьем чай с малиновым вареньем.

— Кто это стрелял? — спросил я у фельдмаршала.

Суворов усмехнулся и сказал:

— Мой адъютант, барон Ванька фон Штадтен… Не пугайся… Аркашка не убит… Рана исчезла… Когда приедет скорая помощь, он будет кричать, что он залит кровью. Но крови не обнаружат. Она испарится, как речной туман на рассвете… Аркашку увезут в элитный сумасшедший дом, и там он проведет остаток жизни.

— А Тимоша?

— С Тимошей тоже все будет благополучно. Лаврушкин обследует его и сообщит радостную весть: диагноз поставлен неправильно, никакой опухоли нет. Мать Тимоши бросится к своему тайному любовнику, главному из тамошних генералов, и тот добьется назначения Лаврушкина директором этого гигантского медицинского центра. Лаврушкин вернет всех врачей, повысит им зарплату на 70 процентов, и найдет возможность оперировать и детей и взрослых бесплатно.

— А как же Америка? — спросил я.

Суворов нахмурился:

— Такой славы как в России, у Лаврушкина в Штатах не будет… К тому же он патриот, а не шваль какая- нибудь, фальшивая насквозь… Ну, уходим! Смотри в тарелку!

Я посмотрел. В небесах, два ангела под руки несли над лесами, городами и реками, мужчину лет 50, в нижнем белье.

Суворов. Несут губернатора одной большой, захолустной провинции… Он во сне, но все понимает… Его тайно, сверху, попросили закрыть 14 больниц, а теперь ангелы показывают ему, к чему это привело!

Квартира губернатора. Ангелы вносят его и ставят посреди комнаты. Улетают.

Губернатор (тихо). Я солдат, офицер, генерал! Я защищал Родину! А теперь я кто?! (Голос генерала становится громче и громче). Враг?! Подонок?! Говно?! Сколько людей я угробил! Не сосчитать! Я же ничего не понимал! А вы обманули меня как дурака последнего! Потом вы все на меня свалите?! Так?! Я вам покажу!

Губернатор срывает со стены винтовку и начинает яростно стрелять в картины, в портреты, вдребезги разнес гигантскую люстру…

Суворов махнул рукой и несчастный губернатор исчез.

Я спросил:

— Что с ним будет?

Суворов. Он скажет начальству то, что он о нем думает… И подаст заявление об уходе…

— И что дальше?

Суворов. Дальше? Уедет он из страны… Правду искать, как сказочный герой… Но поиски его будут безрезультатны… Правды нигде нет… Но! Есть одна деталь! В одном месте ложь вываливают тоннами, а в другом килограммами! Вот и вертись, человек! Однако мы этого парня заберем! Нам такие нужны! Ну, все, Саня, прощай! Я ухожу! Ты все что было опиши… Так нужно! Водку допьешь потом …После писательского труда…

Суворов исчез. Я его приказ выполнил. Все описал. Серьезно, точно, но не так хорошо, как мне хотелось бы… Манил, отвлекал, соблазнял Дар Великого Человека! Чудесная Водка из глубины Небес!

Табуретка

Александр Староторжский

Мне 5 лет. Мы с бабушкой и дедушкой живём в новом, хорошем доме на Фрунзенской набережной. Мама живёт где-то в другом месте, но часто у нас бывает. Она очень красивая, добрая и ласковая. Когда она меня целует, её ледяные, красные от мороза щёки с ямочками, приятно пахнут яблоками и какими-то цветами… Я знаю, это у неё такие духи. Откуда сейчас цветы? Холодина страшная! Птицы с неба падают! Не летится им… А тут — цветы! Конечно, нет никаких цветов! Это духи! Маме их привозит издалека дядя Витя, врач, профессор… Частый гость у нас… Он за границей постоянно бывает… Он врач-консультант… Приглядывает за каким-то там дружественным нам правительством в Латинской Америке, чтобы оно не сдохло… Режет их иногда… Но, по-хорошему! Чтобы не болели… Нам друзья сейчас во, как нужны! Год назад умер Сталин… Мало ли чего…

Дядя Витя профессор странный! Но интересный: огромный, под потолок, квадратный как буфет, совершенно седой, волосы подстрижены под щётку — бобрик… Но щёки румяные, глаза молодые, весёлые, и коньячищем от него пахнет здорово! Только войдёт в квартиру, и вся она сразу наполняется сладким ароматом дорогого выпивона! Алкоголик, наверное… Но — приличный! Не дерётся, и мне шоколад таскает, мой любимый, пористый… С золотыми буквами на этикетке… Умный мужик, сразу ясно… Через меня к матери бабки подбивает… Не пойму только, что ему от неё нужно? Велосипеда у неё нет, папирос тоже, она не курит… Не понимаю… Ну, ладно, это их дела…

Пойду к дедушке. Бабушка на кухне засела. Готовит что-то… К ней сейчас лучше не подходить.

Дедушка у меня не родной и даже армянин, но люблю я его больше, чем всякого другого, родного… Он всегда ходит по дому в тёплом, фиолетовом нижнем белье, и в коричневом стёганом халате… Целый день он набивает папиросные гильзы табаком «Герцеговина Флор». Табак удивительно приятно пахнет… И весь дедушка пропитался этим запахом…

Дедушка был врачом. Во время войны командовал госпиталем, который на паровозе ездит… Бабушку и маму забрал к себе с перрона… И стали они ему семьёй.

Я люблю прятаться в дедушкиной кровати. Бабушка долго меня ищет, и когда находит, ужасно радуется. А дедушка делает вид, что ему и в голову не могло прийти, что я у него тут под боком притаился…

Бабушка ему выговаривает: «Иван, как тебе не стыдно? Я же беспокоюсь! Пропал внук! А он у тебя! Это бесчеловечно, Иван!» Дедушка прижимает большую свою ладонь к груди, и делает «честное» лицо (глаза смеются), и с сильным акцентом говорит: «Рыта, клянусь тебе, я не думал, что наш мальчишка такой ловкач!» Мы все смеёмся. Я громче всех. Имею право: дедушка и бабушка получились слабаки, а я опять самый умный. Мне это нравится. Правда, я чувствую, что тут что-то немножко неправда, что-то подстроено, чтобы я развеселился… Но мне это безразлично. Я привык чувствовать себя самым умным. Я без этого не могу.

— Саша! — кричит бабушка с кухни, — Иди кушать!

Иду. Бабушка великий кулинар. Лучше её не умеет готовить никто на свете. Сейчас она даст мне большой кусок шнель — клопса (запеченное мясо-фарш с яйцом и зелёным луком), и мою любимую жаренную пшённую кашу с маслом, которую она делает так волшебно, что торт «Прага» (мягчайший, горький шоколад — бисквит, густо пропитанный ромом или коньяком), кажется полной ерундой.

Бабушка — это моё главное солнце. Её улыбка — солнце. Её тёплая ладонь, которой она гладит меня по голове — солнце. Я её очень люблю. Мы как два солнца целый день крутимся друг возле друга, и больше нам ничего не надо.

Сегодня меня будут мыть. Это очень приятно. Трут нежно так, губочкой! Вроде я слон в зоопарке. Правда, слонов трут покрепче, но у них жизнь такая! Я же не виноват…

Вот мама приехала. Она будет меня мыть. Ну, вымыла… Поставила меня на табуретку, голышом… И пошла за чистой рубашкой. Не могу же я голый ходить! Стою я на табуретке, задумался, табуретка качнулась — и, вдруг — хлоп-с! — делаю я какое-то немыслимое сальто-мортале! Табуретка фантастически переворачивается ножками вверх… И я, голый, оказываюсь глубоко сидящим среди этих ножек! Как это произошло? Не понимаю! Верчу головой как дурак, а толку? Пошевелиться не могу! В ванную заглядывает улыбающаяся бабушка… Увидев меня в таком положении, она страшно бледнеет, глаза становятся больше и круглее десертных тарелок… Её трясёт… Тут с рубашкой входит, тоже улыбающаяся мама… Через секунду на неё тоже страшно смотреть… Они вместе с бабушкой осторожно вынимают меня из табуретки… Осматривают: нет ли ссадин… Убеждаются, что нет. Мама говорит, что это колдовство… Бабушка быстро говорит: потом, всё потом…

Ну, вроде и всё: я в тёплой и чистой одежде сижу в кресле, и жду какао с куском сметанника… Передо мной дверь в коридор… Там какой-то шум… И мимо меня по коридору проносятся бабушка и мама… Бабушка схватила маму за волосы, тащит, а другой рукой, кулаком, бьёт её по лицу, по шее, по голове…

Странная картина, я даже не понимаю, что это такое… Мама совершенно не сопротивляется… Она плачет и кричит, что она не виновата… У бабушки лицо убийцы… Я такие видел в телевизоре… Артисты изображали… Неплохо изображали… Похоже… Один дядька другого протыкал метровыми, раскалёнными иголками… Так у него было такое же лицо, как у бабушки… Почти такое… У бабушки лучше, страшнее… Слышен дедушкин возмущённый бас: «Рыта, что ты делаешь! Это же дикость! Прекрати! Ты убъёшь её!»

Бабушка, в ответ, яростно колотя маму, крикнула: «Убъю и буду права! Уйди, Иван! А то и тебе достанется!»

Наконец, бабушка успокоилась. Побоище кончилось. Мама пошла в ванную приводить себя в порядок, а меня накормили и уложили спать…

…Когда я проснулся было тихо… Все домашние опять стали похожи на себя… Бабушка — опять солнце… Мама ещё красивей, причёсанная, в новом шёлковом платье… Только под левым глазом синяк… Но она его очень ловко замазала… Дедушка в лучшем костюме, волосы приглажены (три волосинки, а туда же! Ха-ха!), наодеколоненный, раскладывает пасьянс… Накрыт стол… Бутылки… Оказывается, ждут дядю Витю! Я взволнован: дядя Витя без шоколада не ходит! Хороший, нужный человек!

Дедушка, мягко раскладывая карты, спросил: «Куда он сейчас едет?»

Бабушка: «Туда, откуда не возвращаются!»

Дедушка нахмурился и сердито крикнул: «Вздор! Он уже был там и вернулся!»

Бабушка не ответила, и стала заниматься столом.

Я стою рядом с ними и не понимаю ни слова. Перед глазами у меня плавает большая, красивая, толстая плитка редчайшего тогда, пористого шоколада «Слава!».

Без него мне нет жизни.

Кто такой дядя Витя? Ну, профессор, ну директор чего-то, ну консультант… Даже вроде, генерал! Но этого разве достаточно, чтобы всегда иметь в кармане шоколад «Слава!»?!

Какой подвиг нужно совершить, чтобы иметь на это право?!

Звонок в дверь. Мама, румяная и благоухающая, первая вылетает в переднюю и открывает дверь. Дядя Витя! В шикарной дублёнке, пыжиковой шапке! Весь в снегу. Рот до ушей. Вручает маме пакет с мандаринами и три бутылки шампанского. Смятение какое-то. Но меня это не интересует. Где шоколад «Слава!»… Где?!

Дядя Витя, снимая дублёнку, спрашивает у мамы: «Люська, откуда у тебя синяк? В очереди за „Графом Монте-Кристо“ получила?»

Бабушка тут же всё выкладывает. И про меня, и про то, какая мама «раззява» и про табуретку.

Дядя Витя удивляется: «Какая-такая табуретка? Может быть она у вас плохая, старенькая, неустойчивая? И Люська не при чём?»

Бабушка вскипает: «Очень даже причём! Табуретка отличная! А ваша невеста — дура!»

Дядя Витя опять удивляется: «Как это дура?! Не может быть! Она говорила мне, что прочитала целых две книги! Люся, ты меня обманула?!»

Все смеются. Мама звонко говорит, что обманула! Что это вообще её профессия! И ещё что-то такое странное сказала…

«Давайте сюда табуретку! Я её обследую!» — весело говорит дядя Витя и хитро улыбается. Мама принесла табуретку. Дядя Витя повертел её в руках, осмотрел со всех сторон, потом поднял в воздух, и неожиданно ударил ей по своей генеральской голове. Кряк! Табуретка раскололась на две половинки, а по лбу дяди Вити побежала тоненькая струйка крови.

«Плохенькая у вас табуреточка! Люська не при чём!» — смеясь, сказал дядя Витя, не обращая внимания на кровь, бегущую уже по его костюму.

Что тут началось! Все бросились спасать — лечить дядю Витю!

Я понял, что шоколада сегодня не будет… Но я дядю Витю простил! Он меня потряс! Вот у кого нужно учиться! А не у грушеподобной Риммы Карловны, учительницы по фортепьяно! Она как начнёт нудить: до, до, до! Ре, ре, ре! Ми, ми, ми! Тьфу!

Я ушёл в другую комнату и стал смотреть в красиво замороженное окно, игравшее красными, зелёными, золотыми огоньками-искорками…

Мне мерещилось, что завтра я беспощадно разобью о свою голову наше дорогое немецкое пианино, с противными немецкими золотыми буквами… И выйду на свободу из этой музыкальной клетки, куда меня заточила бабушка! Ей, видите ли, внук нужен не простой, нормальный… А обязательно гениальный! Что такое? Кажется, мама плачет… Я выскакиваю в прихожую. Бабушка, дедушка и плачущая мама там. Дядя Витя ушёл.

Мертвые деньги и слоны

Александр Староторжский

…Какой прекрасный актёр был Кирк Дуглас! Как он ярко, потрясающе сыграл Спартака в фильме Стенли Кубрика! Как хотелось бы познакомиться с ним! Но он умер. И знакомство с ним невозможно. Даже если бы он был жив — все равно невозможно. Невозможно!

— Почему, Саша, невозможно? Возможно! Вот он я! — услышал я знакомый голос. Передо мной стоял Кирк Дуглас, великий американский актер, умерший год назад. Он стоял и улыбался. Я, потрясенный, молчал. Хотел встать, пожать ему руку, но не мог. Я боялся пошевелиться. Дуглас сел в кресло и сказал:

— Приходи в себя, Саша… Я к тебе по делу… Именно, к тебе, потому что ты один считаешь меня великим… Остальные называют меня таким не искренне… Завидуя и лукавя… А ты нет! Я это знаю! Дело вот какое… Я сейчас вхожу в круг помощников Спартака и он послал меня к вам… Сам он занят в другой галактике… Зло ведь безгранично… Вот что он мне поручил… В вашей стране, в прошлом великой, а сейчас этот статус утерявшей, на весь мир завоняло рабством! Кое — что я должен сделать, чтобы остановить этот гадкий процесс. Но я не всесилен, и сделаю только то, что смогу! Первое! Ваши банки относятся к людям совершенно беспощадно! Правительство держит народ в нищете, и потребность в кредитах колоссальная! Банки дают их под огромные проценты, пользуясь тотальной беспомощностью народа, и если кто — то эти деньги вовремя не отдает, — просто не имеет возможности — такого кредитора уничтожают! Смотри вниз!

…Внизу появился маленький сибирский городок, и на окраине его — старая изба. В ней сидел старик и держал в руках ружье. Лица старика я не видел. Оно заросло седой бородой. Старик держал в руках ружье. Вот он перекрестился, вставил ружье себе в рот и выстрелил. Картинка исчезла.

Дуглас улыбнулся и сказал:

— Не удивляйся, что я разрешил ему сделать это… Он теперь у нас… У нас лучше… Разумеется, даже сравнивать нельзя! История такая! У старика в драке убили сына. Пенсию он получает семь тысяч рублей, а похороны стоили пятьдесят тысяч. Денег не было. И старик взял кредит. Теперь надо отдавать, а отдавать нечем. Он знал, что так будет. Он пытался упросить банк, чтобы у него вычитали из пенсии четыре тысячи, а три оставили на житье. Но они на это не пошли. Вычитают полностью. Так старик жить не мог. И выход был один. Ты его видел. Теперь навестим банкира, который отказал старику в таком пустяке! Смотри вниз!

…Огромный дом в лесу. Прекрасный сад. Бассейн. Банкир обедает с семьей на площадке у бассейна. Шашлык, овощи, виски, египетские манго, грибы и.т.д… Да! Всякие кондитерские чудеса! За столом сидят: в доску пьяный банкир, его жена и очень красивая дочь.

Банкир (орет). Какого черта я должен им всем оставлять половину! У меня их человек пятьсот! Банк в надрыве! Черт, я их понимаю, но это не я плачу им такие дикие пенсии! (Выпил стакан виски.) Не я!

Картинка исчезает.

Дуглас. В какой — то мере он прав. Но даже в такой ситуации нельзя превращаться в жестокую скотину. Недавно у него просили денег на корм слону в районном городе. В закрытом цирке. Но он не дал. Слону носили много всего, но то, что нужно, не носили. Слон заболел. Врача вызвать не удалось. Дорого. И слон, любимец города, умер. Я уверен, банкир должен понять, что был неправ. Смотри вниз!

Небо голубое. В нем, вверх ногами, летит огромный мертвый слон. Вот он подлетел к дому банкира и рухнул на него.

Крик! Визг! Страшные вопли!

Банкир (орет, качаясь). Это Креветка в сахаре сделал! Я его убью! Огонь!

Жена. Витя! Из дома торчат слоновьи ноги!

Банкир. Какая разница, чьи ноги! Это Креветка! Огонь по мясу!

Охрана открывает бешеную стрельбу. Вдруг банкир падает. По его лицу течет кровь. Жена подбегает к нему. Осмотрев его, воет.

Дуглас. Уходим! (Картинка исчезает.) Это пьяный охранник его убил. Банкир ему недоплатил что — то, за плохое поведение. И озлобленный охранник решился. Ну, дальше! У вас гадалок много, которые врут чёрти — что! Проедемся к одной из них! Смотри вниз!

…Квартира в хрущевке. Гадалка, пожилая, некрасивая женщина, наряжена очень странно и смешно. Шляпа у нее ковбойская, очки зеленые, на щеках нарисованы ромбы и квадраты. Халат белый, в красную полоску. На плечах колокольчики. Гадалка сидит за компьютером, и говорит с какой — то женщиной.

Гадалка. Олечка, золото мое! Дела твои очень плохи! Но поправить их я могу! Муж твой жив, но он очень далеко. На Дальнем Востоке, ловит рыбу. Денег у него много, и я заставлю его платить алименты. (Женщина плачет). Не плачь, моя золотая! Это трудно, но возможно! Можешь дать миллион?

Женщина. Зинаида Дмитриевна, да где же я возьму?! Откуда у меня?! Если только дачу старую, дедову продать… Тогда, может и получится… Но вы гарантируете?

Гадалка. Да о чем ты говоришь?! Я ему эту мысль о тебе и дочке, вобью в мозг, как гвоздь! Он у меня завертится, как сумасшедший! Денег у него, куры не клюют! Он рыбу и крабы тайно япошкам сплавляет! А они платят, будь здоров!

Женщина. А его не посадят?

Гадалка. Кто? Да там одно ворье! Дал на лапу и гуляй! Грабь, кого хочешь!

Женщина. А он вернется ко мне? Мне так трудно! И я ведь люблю его!

Гадалка. Зачем он тебе? Он здесь работу не найдет! Он ведь не от тебя убежал! А от нищеты! Но если хочешь, верну! Еще миллион — и верну!

Женщина (плачет). Я верю вам! Вы добрая! Я попробую!

Гадалка. Давай, давай! Счастье стоит дорого! (Выключает компьютер). Хороший день! Еще пара миллионов наклевывается!

Дуглас. Слушай меня! Я твой покровитель! У тебя рак мозга! Иди к врачу! Шанс выздороветь еще есть!

Гадалка. Что это за голос?! Кто это?! (Падает на колени и начинает молиться).

Гадалка. Господи, помилуй! Господи, помилуй меня, грешную! Помилуй меня, несчастную!

Дуглас. Хватит! Иди к врачу!

Гадалка быстро одевается и уходит из дома.

…Дорогая поликлиника. Гадалка сидит в кресле у кабинета врача. Наконец врач выходит с листочком в руке.

Врач. У вас нет никакого рака мозга! Кто вам сказал, что он есть?

Гадалка. Доктор, дай листок! Я ухожу!

…Квартира гадалки. Она лежит на диване. Встает с него и становится на колени перед иконами.

Гадалка. Господи, я пережила страшные часы! Я знаю, за что Ты наказал меня! Я стала сволочью! Воровкой! Я живу обманом! Я граблю и гублю людей! Я превратилась в тех, кого ненавижу! В тех, кто с удовольствием плавает и ныряет в народной крови! Прости меня, Господи! Прости меня, и забери к себе! Умоляю тебя!

Начинает креститься и биться лбом об пол. Скоро лицо ее заливается кровью, но она не обращает на это внимания.

Гадалка. Господи, я изменю жизнь! Я отдам наворованные деньги детям! Я пойду мыть пол в поликлинику! В самую страшную!

Картинка исчезает.

…Мы с Дугласом сидим в моей комнате. Лицо Дугласа спокойно и доброжелательно, словно он не видел, что происходило с гадалкой.

Дуглас. Все хорошо, Саша! Мы ее спасли! Через год она будет у нас! Ну, а теперь еще одно дело! Смотри вниз!

…Огромный зал. Он полон сенаторами. На трибуне премьер — министр.

Премьер — министр. Сегодня у нас дело очень важное! Наш народ страдает от безденежья! И мы попытаемся ему помочь! Но есть проблема! Денег у нас, очень мало! (Сенаторы заржали). Это не смешно, господа! Это очень серьезно! Больше двухсот рублей мы добавить не можем! (Тихий, но веселый хохот в зале). А это позор для нас!

Дуглас. Ты прав! Позор! Но я помогу вам, господа законодатели! Я дам вам все, что нужно для исправления положения! Для улучшения жизни народа!

Дуглас ударил кулаком по столу… И на огромный дом, в котором происходило собрание, водопадом рухнули: золото, замки, острова, гигантские дачи, автомобили, яхты, самолеты. Прошло несколько минут, и дом исчез из поля зрения. Он был завален имуществом *нищих* сенаторов.

Я. Они живы?

Дуглас. Это не важно… Я ухожу, Саша… Помнишь, со мной в *Спартаке* играл Лоренс Оливье? Ты плохо знаешь его искусство! Посмотри, все что он сделал, и жизнь твоя станет интересней! Да, забыл! Смотри туда!

В той стороне, куда указывал Дуглас, выросла огромная коричневая стена. Она поднялась до неба и стремительно приближалась.

Я. Что это?

Дуглас. Это гигантская волна коньяка! Цунами! Сейчас она смоет эту гору мусора, превратится в чистейшую морскую воду и исчезнет в земле! А на освободившемся месте будет построен прекрасный парк! В нем будет все! Цветы, птицы, пруды! Прощай, Саша!

Дуглас исчез. А я сел за компьютер, и стал изучать фильмографию Лоренса Оливье! Внимательно, и с большим интересом!

Звезда

Александр Староторжский

На кухне, звонко, с наслаждением, засмеялась моя дочь Маша… Я знал почему она смеётся. Она только что снялась в каком-то странном новогоднем клипе и никак не могла забыть Ольгу Марковну… Ольга Марковна была учительницей младших классов. Она привезла на съёмку своих восьмилетних учеников и обращалась к ним всегда одинаково:

«Ну что, твари…»

В том смысле, например, что: « Ну что, твари, куда вы подевали свои карнавальные костюмы?!» или ещё что-нибудь говорила, так же…

Ольга Марковна была очень высокая, худая, в очках с фантастическими диоптриями, увеличивающими её глаза так, словно у неё была базедка… Все восемнадцать часов съёмок, она что-то пила из большой фляжки и ходила, качаясь… Дети её совершенно не боялись и передразнивали, когда им было скучно…

Маша опять засмеялась, мне захотелось с ней поболтать и я пошёл на кухню. Маша налила мне апельсиновый сок и спросила:

— Папа, а почему в клипе, нашего русского Деда Мороза играла голая негритянка в оранжевых тапочках?

Я сказал, что это режиссёрская находка, Машу ответ устроил и мы пошли смотреть телевизор. Выступали молодые «звёзды», развязные, крашеные мальчики, похожие на девочек и ложно — скромные девочки в невероятных по глупости и бесстыдству одеяниях. Пели они — и те и другие — какую-то нудную чепуху из трёх нот…

— Тебе нравится? — спросил я Машу.

Маша с изумлением посмотрела на меня:

— Папа, как это может не нравится?! Это же звёзды!

Я поцеловал её в голову и пошёл гулять. «Звёзды, звёзды…» — повторял я, спускаясь по лестнице. «Маше тринадцать лет… Звёзды, конечно…»

День был хороший, тёплый, солнечный… Июль стоял — очаровательный! Цветы, шмели… Вороны ходили по двору с таким видом, как будто мы, люди, им что-то должны… Может быть и правда должны? Что мы понимаем в этой жизни?

На зелёном газоне перед домом, у подножья старого тополя, обычно лежал Тима, огромный чёрный кот с золотыми глазами. Этот Тима, мне очень нравился, я хотел с ним подружиться, но ничего не получалось — кот меня игнорировал.

Я звал его: «Тима, Тима!» Звал почтительно, ласково, почти заискивающе, но он даже не смотрел в мою сторону…

Однажды только, он повернул ко мне свою широкую морду с бакенбардами, секунду смотрел на меня, золотистыми, непроницаемыми глазами, потом отвернулся, встал и грациозно ушёл, мягко покачивая, высоко задранным пушистым хвостом…

Я искренне на него обиделся. Всё-таки я человек, а он кот… У нас весьма различное общественное положение и он должен был это понимать и ценить внимание, которое я ему оказываю… Но он ничего не хотел понимать… Он выгибал спину и смотрел в противоположную от меня сторону. «Самовлюблённый, невоспитанный кот!» — подумал я с раздражением и решил забыть о его существовании…

Но сегодня, выйдя в тёплый, солнечный день, я впал в блаженное состояние и как-то незаметно для себя пошёл искать Тиму. Мне хотелось кому-нибудь сказать что-то хорошее, даже коту, который отказывался со мной дружить.

Тима был на своём месте у тополя. Я позвал его. И вдруг, он поднялся и, выгибая спину, медленно подошёл ко мне и потёрся о мою ногу. Я обрадовался и осторожно почесал его за ухом. Ответив на мою ласку, откровенно дружеским мурлыканьем, Тима, плавно обошёл меня и направился в сторону гаражей…

Сколько в его движении было изящества, достоинства, благородства! Вот это звезда! Настоящая!

Тузенбах и Луч солнца

Александр Староторжский

Меня мягко взяли за шиворот, и подняли вверх. Очень высоко. Я летел сквозь облака, мимо звезд, обгоняя искрящиеся потоки метеоритов, летел мимо тяжелых гигантских глыб, медленно вращающихся в пространстве, и, наконец, оказался на прелестной лужайке… Встал на зеленую траву… Огляделся… И в сердце вспыхнуло горячее чувство радости! Рай! Лужайка была небольшой, но удивительной! Сколько чудес! Вот огромное дерево с красными и желтыми плодами, величиной с дыню! Вот клумбы цветов, подобных которым я никогда не видел! Вот ласковая, голубая речка, медленно текущая в серебряные дали! Где я? Зачем? Я умер?

— Нет, Саша, ты не умер, — услышал я низкий и красивый мужской голос. Под деревом, на деревянной скамеечке, сидел седой, крупный мужчина, с очень знакомой внешностью.

— Здравствуй, Саша! Я Шаляпин Федор Иванович! Слуга Божий! Я пригласил тебя поучаствовать со мной в одном важном деле! — сказал Шаляпин, — Ты не против?

— Конечно, нет! — восторженно выкрикнул я, готовый ко всему! (сам Федор Иванович Шаляпин, гениальный и знаменитый, приглашает в свою компанию! что может быть удивительней и великолепней!)

— Я понял, что ты сказал, вернее, что ты подумал, Саша, и очень тебе за это благодарен! Мы посидим тут немного, а потом я объясню тебе, с чем я хочу справиться… Это там… На Земле… И носит массовый характер… В результате — масса жертв… Попробуем этот процесс остановить! Для начала, Саша, тебе нужно кое- что сделать… Душа твоя, измученная, затравленная происходящим, потеряла необходимую чувствительность… И это нужно исправить… Это просто.

Шаляпин сорвал с дерева красный плод, разрезал его и протянул мне:

— Ешь, это хорошая штука! Я ем каждый день! Давай, слопаем напару!

И Шаляпин, и я, съели по куску этого плода. Через секунду я посмотрел на мир другими глазами! Со мной что — то произошло! А что, я не понял! Силы огромные влились в меня, вот и все, что я могу сказать!

Шаляпин усмехнулся и сказал:

— Это нужно, Саша, чтобы ты потом мог описать все, что увидишь… А то у тебя интерес к писательству проходит, и от этого ты теряешь жизненные силы… Ну все! Можно начинать?

— Конечно! — взволнованно сказал я. Казалось, огненная стрела промчалась по мне!

Шаляпин. Тогда вот как! Мы никуда не летим! Мы будем действовать отсюда! Ты будешь видеть тоже, что и я! Не удивляйся! Здесь возможно все! И так, к делу!

Комната в большой хорошей квартире. На кровати лежит женщина. Она плачет, стонет… Рядом с ней стоит молодой доктор, лет двадцати четырех… Он не опытен. Он не знает, что делать. По его красному лицу течет пот. Рядом с доктором стоит длинноволосый, красивый мальчик лет двенадцати. Он бледен, испуган. Это понятно… Мама погибает у него на глазах…

Комната исчезла. Мы с Шаляпиным ходим среди цветов. Шаляпин объясняет:

— Рано утром, в интернете, в новостях газеты *Радость Родины*, появилось сообщение о том, что предприниматель Петров погиб в автомобильной катастрофе. Мальчик показал его маме. Ну, ты видел, к чему это привело! Кто такой Константин Леонидович Петров? Это крупный предприниматель, решивший построить в родном городе Нильске хлебный завод. Хлеб в городе несъедобный. Город не маленький, 250 тысяч человек… Петров хотел исправить положение. Ему никто не мешал. У него было разрешение. Он ехал строить! Он хотел сделать родному городу подарок! И вот такое известие! На самом деле оно ложное! Петров не погиб. Он весел и совершенно здоров. Через пять минут он войдет в свой дом. И увидит эту картину. Кстати его жена не умерла, потому, что я ей помешал. Она была на грани. Врач безграмотный предельно. Он даже не врач. Он фельдшер. Врачом только называется. К тому же, ему только двадцать четыре года… Возвращаемся!

Комната. В нее входит Петров. Веселый, с коробками. Мальчик кричит: «Папа!» — и бросается к нему. Когда все проясняется, и женщина приходит в себя, разъяренный Петров срывает со стены ружье, и хочет пойти в редакцию « Радость Родины», и всех там перестрелять. Жена умоляет его не делать этого и обещает умереть, если он ее не послушается. Петров слушается. И — слезы, радость, жизнь вернулась!

Комната исчезает. Мы сидим под деревом, и я слушаю Федора Ивановича. Он говорит спокойно, но глаза его гневно сверкают:

— Саша, через секунду ты увидишь главного редактора газеты «Радость Родины», Белова Никиту Гавриловича. Ему 36 лет. Университетский диплом настоящий. И тем не менее! Ну, увидишь! Ныряем!

Редакция. Белов сидит в кресле. Ноги на столе. В руке бутылка водки. Он иногда отпивает из нее. Не часто. За компьютером сидит его секретарша Янина… И с ужасом слушает, что он ей говорит.

Белов. Янина! Куколка! Сделай так! Завтра утром должна появиться информация, что предприниматель Петров, которого все так ждут, погиб в ДТП… Не перебивай! Когда выяснится, что сведения ложные, поднимется страшный шум. Ответственность беру на себя. Я напишу Петрову извинительное письмо и прочее… Но самое главное и самое серьезное — это вспышка всего городского говна по этому поводу. На мои извинения не обратят внимания. Меня обольют говном с головы до ног, я отвечу тем же… И чем больше будет говна, тем больше, тем ярче будет наш успех! Говно сейчас — главный продаваемый продукт! Скандал будет страшный! Но это- то и прекрасно! Чем больше скандал, чем страшнее, — тем выше, тем сильнее авторитет газеты! Я волью в центральную тему другое говно, высшего качества! Я напишу о всех городских ворах, которые может быть и не воры, но мне наплевать! Клевета, обстрелы кучами дерьма, это главная наша работа, приносящая прибыль! Ничего другого не покупают! Скандал будет страшный! Мы станем знамениты, и это принесет нам доход! В ответ на обвинения я буду писать об отсутствии морали и нравственности в СМИ! Я буду писать о необходимости благородства в работе СМИ! Я напишу о решающей роли религии в жизни нашего города, страны и мира! И таким образом стану главным и самым уважаемым моралистом! На этом тоже можно заработать! Ты поняла, что я гениален? Что мы без пяти минут от успеха? Ликуй, куколка!

Янина. Никита Гаврилович, дайте мне пять тысяч… Вы должны…

Белов. Все, все, иди домой! Я устал! Сегодня из Стамбула прилетают моя жена Наташа и дочь Римма! Я должен отдохнуть! Я должен их встретить! Торт, цветы, и так далее! Ну, иди!

Янина. Никита Гаврилович, мне нужны деньги!

Белов. Потом, потом! Сейчас у меня денег нет! Вот сделаешь, что я приказал и получишь! Иди! И не надо плакать! Все будет хорошо! (Янина уходит). Надо заказать торт, цветы, вино… Что еще?

Шаляпин. Подойди к столу и рассмотри его внимательно!

Белов подходит к столу.

Белов. Откуда эта газета? Странная какая- то… « Луч Солнца»! Кто главный? Какой — то Тузенбах! Странно! И что же в ней написано?

Читает. Вскрикивает.

Белов. Боже мой! Связь с самолетом 17- 50, летящим из Стамбула в Москву, потеряна! Есть предположения, что самолет упал в море! Господи, помилуй! Что мне делать?! Девочки мои, что с вами?! Где вы?! Я, я, сейчас умру! Что, что… Сердце! Сердце мое! Мама моя! Я умираю!

Звонок в дверь. Согнутый Белов открывает. Входят смеющиеся Наташа и Римма.

Белов. Девочки мои, вы живы! Как я счастлив! Боже мой! Вы не представляете, что было! Вот! (Подходит к столу и берет в руки газету). Какой — то сука, Тузенбах сообщил, что вы погибли! Он хочет заработать на моей крови! Но это у него не получится! Я найду эту суку и зарежу!

Семья Беловых исчезает.

Шаляпин. Он не понимает, что занимается такой же мерзостью, что и Тузенбах… Кстати, Тузенбах, персонаж Чеховской пьесы… И ничего подобного никогда не писал… Ну, а теперь другая сцена!

Больничная палата. На койке неподвижно лежит Белов, весь в бинтах, с задранной ногой. Жена наливает ему апельсиновый сок. Дочка старательно показывает какое –то балетное движение. Белов с трудом, криво улыбается.

Шаляпин. Его заказал не Петров, хотя и хотел. Жена отговорила. Его избили горожане, молодые мужики. Они разгадали его план и решили этот план профессионально откорректировать. Белов должен был умереть, но я не позволил. Римма, дочка его, через двенадцать лет станет известной балериной. Но без его финансовой поддержки не сможет. Вот так, Саня! А теперь спасибо тебе, и прощай!

Шаляпин подмигнул мне, и я оказался дома, за компьютером. Я сидел в наушниках и слушал Вторую часть Пятой симфонии Петра Ильича Чайковского! Лучшую музыку на всем белом свете!

Малиновая баба

Александр Староторжский

Пять лет тому назад в жизни драматических писателей стали вдруг происходить неожиданные и приятные изменения.

Тяжкие глыбы безысходности слегка треснули и в щели стала пробиваться зелёная травка надежды: нам стали платить какие-то деньги за спектакли, мы узнали где у кого что идёт, нам объяснили, что мы можем постоять за себя, если нас обворовывают. В общем мы сделали первый вздох за долгие годы удушья.

За три года до этих событий, один из периферийных театров поставил нашу с Ларисой пьесу и прислал Министерству культуры, в театральный отдел, письмо с просьбой выплатить нам «авторское вознаграждение» (гонорар, если по-человечески), за постановку.

Театр, в письме объяснил, что сам он это сделать не в состоянии.

Наивное и жалкое это письмо, главный режиссёр написал по нашей просьбе. Мы надеялись, что вдруг что-то получится. Может быть каким-нибудь сверхъестественным образом или просто «дуриком», но нам вдруг, оплатят нашу работу. Мы ведь имели на это право. Разумеется, не мы одни, у многих драматургов что-то ставилось и все они пытались что-то получить, но получали единицы… Причём как-то странно, таинственно… Мы знали, что кому-то платят, но кому — мы не знали. Счастливцы жили среди нас как духи. Все знают, что они рядом, но почти никто их не видел.

Когда письмо пришло в Министерство и его поставили на «очередь», мы тут же забыли о нём и с удовольствием сели за новую пьесу.

Писали мы её долго, года три и когда поставили точку возник вопрос — а что дальше? Ясно, что предстояли утомительные, бесчисленные путешествия по театрам и к этому я был готов, к тому же финансовые проблемы изглодали нас окончательно… Вот тут, мы с Ларисой и вспомнили про письмо и Министерство.

Я договорился о встрече с начальником театрального отдела, несчастным человеком, которому приходилось лгать авторам каждый день, причём годами… И надеясь на перемены в его поведении, мы отправились в Министерство.

Это было зимой, в январе, день был тусклый, грязный, вся Москва была покрыта льдом, как панцирем. Еле-еле мы добрались до места.

Начальник отдела, маленький, всклокоченный и слегка пьяный человечек, вежливо и красноречиво наврал нам с три короба, отсекая возможность получения гонорара. Мы вежливо и в душе посмеиваясь над своей глупостью, его выслушали и собрались было уходить, как в кабинет заскочила полная брюнетка лет пятидесяти в малиновом платье. Это была одна из «главных специалистов» Министерства по драматургии. Услышав наши фамилии, она коротко бросила, что наше письмо у неё, что у неё были деньги нам заплатить, но она нас не нашла, и заплатила другим авторам. Сказав это, она тут же обратилась к начальнику отдела с какой-то насущной темой и они стали живо её обсуждать, не обращая внимания на наше присутствие. Мы с Ларисой вышли из кабинета. Я был ошеломлён. Как это, она не могла нас найти?! Это была подлейшая ложь!!! Нас нельзя было не найти! Мы были членами Союза писателей, мы были членами Авторского общества, десятки театров играли наши пьесы и опытному человеку, которым несомненно являлась малиновая баба, ничего не стоило нас найти! К тому же, мы никуда не уезжали из Москвы. Надо было только захотеть! Почему она не захотела?! Я вспомнил, как тяжело работала Лариса, спасая нас от голода. Вспомнил свои попытки что-то предпринять, которые заканчивались тяжёлыми приступами нервной болезни, которую я схватил, годами, ежедневно борясь за выживание, И мне захотелось убить малиновую бабу или напиться до смерти. Лариса взяла меня под руку и сказала:

— Пойдём, съедим что-нибудь…

Она вывела меня из Министерства, и мы пошли по льду в сторону метро. Я что-то кричал, размахивал руками, несколько раз чуть не упал, хотел вернуться и «пролить жабью чиновничью кровь», но Лариса, испуганно озираясь, удержала меня и сказала, что на нас стали оглядываться… Я немного успокоился и мы пошли в чебуречную, которую мы оба хорошо знали. По дороге я продолжал тихо, страшно ругаться, дёргаться и излагал планы мщения, ужасные и нереальные, вследствие слабости моего характера.

— Смотри под ноги, Саша, ты упадёшь, — несколько раз серьёзно сказала Лариса. Но со мной бесполезно было разговаривать. Проклятая малиновая баба лишила меня рассудка и я продолжал бесноваться, не обращая внимания на опасность… Вдруг, что-то словно ударило меня по ногам, я взлетел в воздух и грохнулся на мостовую. Свет померк. Меня не стало. Тьма…

Очнулся я лёжа на ледяной корке асфальта, надо мной было серое небо и обезумевшее лицо Ларисы.

— Что со мной? — спросил я Ларису.

— Ты сломал ногу. Не двигайся, сейчас я попрошу, чтобы тебя посадили на что-нибудь.

Лариса отошла от меня на секунду и вернулась с двумя крепкими, подвыпившими мужиками. Они осторожно и легко подняли меня и помогли доковылять на одной ноге до каменного выступа у входа в чебуречную.

— Усидишь? — спросил один из них. Я кивнул.

— Надо, женщина, скорую вызывать, — сказал другой — Он на морозе долго не протянет.

Лариса дико посмотрела на него и бросилась в какую-то дверь.

Я поблагодарил мужиков, и они ушли допивать в чебуречную. Я огляделся. Люди шли не обращая на меня внимания. Было холодно и как-то странно. Я почему-то чувствовал себя так, словно оказался в параллельном мире. Я посмотрел на ногу, она как-то неестественно изогнулась. Я попытался встать на неё, что-то хрустнуло, и я потерял сознание. Очнулся я от страшных криков Ларисы. Она была где-то рядом, но я не видел её. Недалеко была открыта дверь и я понял, что Лариса была в этом помещении. Она требовала «скорую» и, видимо, ей отказывали. Потом она рассказала, что она сорок минут умоляла прислать машину, объясняла, что не может самостоятельно везти меня в травмпункт, что её муж, я то есть, весит сто двадцать килограммов, что он каждую минуту теряет сознание, что он сидит беспомощный на морозе и может скоро погибнуть… Но «скорую» это не интересовало. Она действовала по инструкции Минздрава. Обычная отговорка негодяев…

Наконец Лариса догадалась сказать, что я член Союза писателей (то есть опасный человек, могу нехорошую статью написать) и только после этого приехала «скорая».

Казалось бы, всё самое страшное позади: вот машина, вот врач, можно ехать, но не всё так просто…

Оказалось, что узкая койка в машине неисправна. Она торчала правым ребром вверх, и положить меня на неё было невозможно. Мне стало смешно. На что мы рассчитывали? Разве могло быть иначе?

Врач стала молоть какую-то ахинею про Иваныча, который запил и поэтому «всё остановилось».

Отчаяние Ларисы описать невозможно.

Я почему-то стал вспоминать всё самое вкусное, что я ел в этой жизни… Поросёнок, пхали, сациви, лобио, джон-джоли… Почему-то всё грузинское…

Откуда взялся этот огромный, рябой парень в лисьей шапке с хвостом? Страшным ударом кулака он починил лежак, и властно позвав нескольких мужиков, аккуратно уложил меня в машину.

Когда мы подъезжали к институту Склифосовского, врач, вдруг заволновалась и спросила меня:

— Может быть вам сделать обезболивающее?

Я стиснул зубы, закрыл глаза и с отвращением отказался. Ну, скажи мне, идиотка, почему ты не сделала мне обезболивающее, когда я загибался там, на морозе? У меня хватило сострадания не задать ей этот вопрос вслух.

В институте Склифосовского меня переложили на каталку и привезли в приёмное отделение. Какие-то два одинаковые, маленькие, толстые тётки, сразу же попытались разрезать мои новые брюки из английской шерсти. Я запротестовал и правильно сделал. Оказалось, что брюки легко можно было снять не разрезая. Это было важно: брюки из английской шерсти — шутка ли? У меня такие были всего одна пара…

Потом меня перевезли в большой зал, и молодой врач в голубой шапочке сообщил мне, что сейчас он мне просверлит ногу где-то в области пятки, через отверстие, протянет шнур и привесит к нему гирю.

То, что он рассказал, конечно, было очень интересно, но меня волновало другое: есть ли в институте нужные мне таблетки от диабета?

Врач позвонил в аптеку и слегка смущаясь, сообщил мне, что там таких таблеток нет. Надо сказать, что таблетки были самые банальные, манинил. Они стоили недорого, и их можно было купить в любой аптеке. Видимо, руководство института мудро сообразило, что больные, если хотят жить, выкарабкаются как-нибудь сами.

Снимаю шляпу перед дальновидностью дирекции института.

Когда врач сделал со мной, то, что обещал, меня, уже прикованного к кровати, перевезли в палату. Минут через пятнадцать, пришла врач, блондинка лет тридцати. У неё была странная причёска, которая ей потрясающе не шла. Ясно было, что голова у неё своя собственная, а вот причёска сорвана с другой головы и надета на её голову, причём очень неудачно, вкривь и вкось.

Врач поинтересовалась, как я себя чувствую. Я сказал, что чувствую себя хорошо, но вот кроме таблеток от диабета, мне ещё нужны таблетки от другого заболевания, нервного. Я объяснил, что без этих таблеток могу погибнуть. (Я хитрил. Таблетки у меня были на два дня. Я хотел понять, можно ли выжить в этой больнице, человеку без поддержки.)

Врач вышла и вернулась с лекарством. Я поблагодарил её и стал рассматривать таблетки. Это был почти аналог моего лекарства, но дозировка превышала нужную мне в десять раз. Врачиха могла меня запросто угробить. Я обратил её внимание на дозировку. Она молча забрала у меня лекарство и вышла из палаты, гордо вскинув свою маленькую, смешную голову. Больше я её в этот день не видел.

Вечером я случайно узнал, что моя врачиха здесь, в отделении, дежурит, и послал ей записку с просьбой выписать мне нужное лекарство. Она ответила запиской, в которой объяснила, что врачам больниц запрещено выписывать рецепты. Для этой цели существуют поликлиники, и она рекомендовала мне отправить туда жену, и ей безусловно, эти препараты выпишут. Я попросил медсестру позвонить Ларисе, и всё ей объяснить. Медсестра позвонила. Не обманула.

Утром, с лекарствами, приехала Лариса, и рассказала как она их получала… История удивительная… Я бы никогда в жизни в неё не поверил, если бы мне её не рассказала Лариса… Но вот она, сидит передо мной и рассказывает.

Перед тем, как поехать ко мне, Лариса пошла в нашу поликлинику, и попросила врача выписать мне лекарства… Без рецепта их не продавали… Ну что особенного, человек попал в больницу, лекарств в ней, разумеется, нет… Это стало нормой… Нужно эти лекарства человеку купить, и тогда у него появится шанс выкарабкаться… Всё просто и ясно… Однако, когда Лариса сказала врачу, что её муж лежит в больнице, лицо врача окаменело, и она категорически отказалась выписать ей моё лекарство… Лариса оцепенела от неожиданности, потом стала объяснять, что без этих лекарств её муж может умереть, что у него была травма, что он принимает их много лет… Ничего не действовало. Врач, не дослушав, заявила, что есть жёсткое распоряжение Минздрава не выписывать лекарства больным, находящимся на излечении в больницах, поскольку они обеспечены всем необходимым. Ларисе показалось, что она теряет рассудок… Как обеспечены?! Ведь нет же там ничего! И об этом знает вся страна! Лариса пыталась ещё что-то пояснить врачу, но та вышла в коридор и пригласила другого пациента, давая понять, что разговор закончен.

Самое удивительное заключалось в том, что Лариса не просила бесплатные лекарства, которые мне, как инвалиду второй группы полагались. Она просила самые обычные рецепты, хотела заплатить деньги за лекарства, чтобы избежать обычной волокиты, связанной с выпиской бесплатных лекарств. Но всё равно отказали! ЗА СВОИ ДЕНЬГИ НЕЛЬЗЯ КУПИТЬ ИМЕЮЩИЕСЯ В АПТЕКАХ ЛЕКАРСТВА ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРЫЙ БЕЗ НИХ НЕ МОЖЕТ ЖИТЬ! ЧТО — ЭТО — ВСЁ ЗНАЧИТ?!

Лариса в слезах вышла из поликлиники, и, остановилась у входа, пытаясь понять, что ей делать, как спасти меня? Шёл мелкий снег, асфальт, как и полагается, был плотно закрыт раскатанным льдом… Идти было невозможно… Но нужно же что-то делать? Но что? Лекарства моё без рецепта продавать отказывались категорически… Хоть деньги давай, хоть бриллиант подсунь, хоть спляши, красиво и элегантно — не продают и всё! Опять «жёсткое» распоряжение Минздрава… Будь он скорее реформирован…

В каком-то состоянии транса, не понимая, что она делает, Лариса пошла в аптеку, и попросила продать ей моё лекарство. Молоденькая, весёлая девушка — провизор без разговоров принесла и продала лекарство. Это было первый и последний раз в нашей жизни! Бог помог, конечно!

От меня Лариса поехала в больницу к нашей маленькой дочке, но уже без всяких потрясений… В детской больнице лекарства все были, и дочка быстро шла на поправку…

А я пытался понять, что значит «жёсткое» распоряжение Минздрава на запрет продажи лекарств людям, находящимся в больницах? Вообще-то это тянуло на умышленное убийство, но зачем им это нужно? И без больниц люди дохли миллионами… Неужели мало этого?

Я думал — думал, и наконец, кажется, понял… Вызывает к себе президент или премьер-министр, министра здравоохранения, и строго, пугая тяжёлым, всепроникающим взглядом, спрашивает: как у нас дела в больницах? Всё ли в достатке? Министр, задохнувшись от прилива преданности и деловой активности, торжественно заверяет: всё есть, Иван Иваныч! И будет ещё лучше! Премьер — министр или президент знает, что это враньё — ничего нет. Но, на хер мне министр, у которого ничего нет? — думает премьер — министр или президент… Пусть крутится и достаёт, где хочет, а то обленились все… Каждую минуту: дай денег, дай денег! Хватит! Думайте, где взять, тунеядцы! Покрутитесь, как я и всё найдёте!

Придя к себе в кабинет, министр требует немедленно отключить его от всего мира, и думает — что делать? Слово дано, и нужно его выполнять, иначе прощай Кресло… А что такое Кресло? Это деньги… За время работы, министр привык жить хорошо, и плохо жить не собирался… Поэтому нужно думать как выкрутится! А как? Денег на лекарства не дают, говорят ищите варианты, экономьте… Ну всякую чушь говорят! Какие варианты?! Как экономить?! Вместо 20 уколов делать больному полтора?! Так экономить?! Начинайте с себя, господа! Ну ладно, это лирика…

И, помыкавшись в тисках неразрешимой проблемы, министр, уже хладнокровно, делает уникальное, немыслимое сальто-мортале: он издаёт указ, запрещающий выписывать лекарства больным, находящимся на лечении в его учреждениях. Логика такая: если родственники больных приходят в поликлинику и просят рецепты на лекарство, значит этих лекарств в больнице нет… А если не приходят, значит лекарства есть! Ну зачем им идти, если всё равно не выпишут? Пусть идут в платные конторы, договариваются, может быть, и вывернутся… Я же верчусь… Потом в больницы летит тайный приказ, обязующий врачей уверять прессу, что долгожданные лекарства поступили. У врачей глаза на лоб — какие лекарства, где?! Но деваться некуда, врут… Потом министр занимает где-то деньги на самый мельчайший минимум лекарств, и эти лекарства в больницы поступают… В общем всё честно — лекарства обещал и дал…

Конечно, начнётся возня — лекарств мало, а больных много… Кому дать, а кому отказать? Ну это уж сами решайте, думает министр… Потом он для умственной активности выпивает стакан коньяка, и мысленным взором проникает в будущее… Что будет в результате этих его пируэтов? Конечно, они во всём разберутся, и ему придётся уйти… Но! Разбираются они всегда долго и лениво… За это время можно получить квартиру на Тверской или на Кутузовском… Можно денег нахапать гору, присосаться куда-нибудь… А потом послать их в задницу с их говённым Креслом… Сажайте в него какого-нибудь другого несчастного, а я уйду в свой институт, и буду делать операции… Делать блестяще, как делал всегда! А о вас забуду, как о страшном сне…

Перед тем, как они соберутся меня выгнать, пойду в правительство, скажу: не справился, товарищи, не достоин… И так далее… Они моей самокритикой поразятся, от умиления орден дадут, и отпустят как порядочного человека… Вот так! Министр допивает бутылку, и ложится вздремнуть… Устал человек!

Пора и мне спать… Я тоже устал от этих размышлений… Проник я в тайну рецепта или нет — я никогда не узнаю… И никто не узнает. Конечно, я всё это выдумал, всё было не так… Надеюсь! Ну, всё, надо спать… Спать!

Ночью мне приснились множество высоких домов — башен с островерхими крышами, странной сказочно — военной архитектуры, которая так талантливо уродует наш красивый город.

В каждом доме было сто этажей и на каждом этаже сидели сто тысяч малиновых баб, и они что-то яростно раздирали своими толстыми, проворными пальцами.

Приглядевшись, я понял, что рвут они мои и чужие письма, мою душу и души моих друзей, рвут наши надежды, мечты, нашу жизнь…

Через два месяца нам заплатили за премьеру. Но мы отнеслись к этому почти равнодушно. Слишком дорого стоила нам эта подачка Министерства. Непомерно дорого… К тому же выяснилось, что они просто избавлялись от не нужных денег…

Два года я таскался на костылях и сейчас, по прошествии пяти лет, когда я спускаюсь по лестнице, меня шатает и дёргает из стороны в сторону, как сломанную игрушку.

Золотая маска

Александр Староторжский

«Золотая маска» — самая престижная театральная премия в России.

Её вручают «за выдающиеся достижения в области театрального искусства».

Есть такая маска и у нас с Ларисой… Не помню, чтобы кто-то ещё из драматургов её получил. Ведь с их именами редко связывают «выдающиеся достижения». Но у нас, вопреки всяким недоразумениям, маска есть.

Вот она, висит на стенке, сияя золотом и поражая своим необыкновенным видом. Она внешне очень отличается от традиционной «Золотой маски», и я уверен, в лучшую сторону.

…В 1999 году нам позвонили из Томского ТЮЗа. Усталый женский голос (звонила завлит), сообщил, что театр просит нашего с Ларисой разрешения на постановку нашей детской пьесы «Фараон Кузя». Я попросил завлита перезвонить нам на следующий день… И, еле скрывая волнение, пообещался сообщить условия постановки, предупредив, что «сумасшедших» претензий не будет. Я хитрил. Ну, какие там к чёрту условия?! Театры делали с нами что хотели. Только что по полу не катали. Мы терпели. Мы понимали, что театрам тоже достаётся. И очень сильно. Страна рухнула. Казалось, в ней сломалось ВСЁ! И гигантские советские гонорары, на которые можно было жить годами, воспринимались как нечто мифическое, нереальное… Я часто думал: неужели это было?

Драматурги стремительно, обвально стали нищими. Как, впрочем, и все жители этой страны, за исключением маленькой весёлой компании каких-то странных менеджеров — самодовольных, цветущих, молодых джентльменов, в шикарных иностранных костюмах... И прочей весёлой, крепкой публики в малиновом, увешенной золотом, как артисты китайской оперы.

Ну и ещё там, коряво и быстро вылезли всякие таинственные дары природы…

Ладно, оставим это…

Звонок из театра был неимоверной, колоссальной, ошеломляющей удачей… Наша маленькая дочка Маша затяжно болела, кашляла… Её нужно было срочно лечить, везти на юг, на море… Но на что?! В доме денег не было. То есть, на хлеб, картошку и конфеты для Маши деньги были, но не более того. Что делать? Как вырвать из нищего театра какие-то необходимые, ощутимые деньги? Решили попросить минимум, а от процентных отчислений отказаться. Так мы теряли очень много, но выхода не было. На следующий день я условился с завлитом, что если театр гарантирует выслать нам в течении трёх дней 6 тысяч рублей, (сумма смехотворная), мы дадим разрешение на постановку. Завлит клятвенно обещала всё исполнить, и я отвёз разрешение в Авторское Общество. Через несколько часов оно было в театре. То есть, всё складывалось хорошо, удачно. Мы успокоились, и стали собираться. Лариса заняла у подруги ещё 5 тысяч, и купила билеты до Анапы. Там, в большом недостроенном доме, жила с семьёй её младшая родная сестра Ирма. Муж Ирмы, Вадим, когда-то (совсем недавно) был капитаном милиции, Ирма тоже собиралась стать милиционером, следователем. Ещё были двое маленьких ребят: дочка Лена, восьми лет, и семилетний Стасик, человек — мотор, не умевший спокойно посидеть на месте, ну хоть минуту… Всё время что-то, ему вряд ли нужное, вертевший в руках… Что-то регулярно ломавший, и успешно прятавшийся от родителей в канавах и гигантских заброшенных трубах.

Семейство Ирмы оказалось в Анапе, (вернее под Анапой, в посёлке Радужный) совершенно случайно. Ветер перемен жестоко изгнал их из Москвы. Год после свадьбы они жили сносно, у них была однокомнатная квартира и минимальные деньги. Но однажды деньги исчезли, и от куда-то «сверху» потекли обещания, что, мол, «завтра, послезавтра, через неделю всё будет». Милиционеры терпеливо ждали, но ничего не было. И тогда, голодные «псы самодержавия» стали опасно раскаляться. Они перестали подчиняться, и страшно кричали друг на друга, невзирая на чины. Начальство вдруг осознало, что дальше так нельзя… Что конфликт может разорваться атомной бомбой… И, еле сдерживая ярость, ежечасно сообщало каким-то милицейским небожителям, что «ситуация критическая», и снимали с себя ответственность за дальнейшее. Ответы были однообразно умиротворяющие, а денег не было. А без денег «умиротворить» озверевших милиционеров было невозможно. В самый накал скандала, откуда-то прилетел и огненным вихрем пронёсся слух, что начальник отделения, в котором служил Вадим, придерживает общую зарплату для каких-то своих личных нужд. Было ли это правдой, или нет — -неизвестно, но Вадим, помнивший, что человек — мотор перестал бегать, и обессилев от голода, лежал на диване и тихо плакал, пошёл к полковнику, и пытался его застрелить. Вадима скрутили и увезли домой. Деньги, вдруг, появились. Человек — мотор опять забегал, как заведённый. А Ирма и Вадим решили бежать из Москвы, из страха голодной смерти.

Они обменяли свою квартиру в Москве на большой дом в посёлке Радужный в 20 км. от Анапы. Летом, Вадим с Ирмой надеялись сдавать все семь комнат своего дома курортникам за приличные деньги, а сами собирались жить в большой палатке. Но курортники обходили стороной этот неуютный посёлок, и ребята почти умирали с голоду. Наш приезд для них был спасением.

Так вот! Билеты на руках! Осталось получить деньги из Томска. Конечно, они их пришлют вовремя! Сумма… Ну, это же не деньги! Даже для нищего театра! Это просто песчинка! Так мы рассуждали… И, складывая вещи, думали что делать со мной. Я сломал ногу и еле ходил с костылями. Я даже не мог выйти из дому. Какие там поездки! Мало этого, одно из лекарств от нервной болячки, дало осложнение, и меня стало трясти. Лекарство отменили, просили месяц потерпеть, и обещали, что всё пройдёт. Прописали другие таблетки, которые мало действовали… Плевать! Главное — Маша! Всё остальное потом. Лариса проводит плохо соображающую бабушку и Машу до места, а потом вернётся домой. Разве это сложно перетерпеть? Нет, конечно, бодро заверял я Ларису, и действительно, так думал. Еда будет, лекарство есть — ну что ещё нужно? Зато дочку подлечим, и в первый класс она пойдёт весёлой, загорелой, и крепенькой, как боровичок. Ну, а со мной ничего плохого не будет. Варианты случались и покруче!

…Через три дня мы стали нервничать. Денег не было. Я позвонил в театр, и очень вежливо попытался выяснить, в чём дело. Завлит сказала, что «какая-то небольшая заминка». Голос её настораживал. Она явно не была уверена, что «всё будет нормально». Я объяснил ситуацию. Мне посочувствовали. Я бросил трубку. Плохо! Очень плохо! Лариса стала пить пустырник, валерианку, ещё что-то… Я постоянно хватался за сердце… Прошло ещё два дня. Денег не было. А через четыре дня нужно было уезжать. Я позвонил в театр, и страшным голосом проорал, что если завтра денег не будет, я «сорву крышу с вашего гнусного театра, и разбросаю его внутренности вместе с сотрудниками, по окраинам Томска». На следующий день деньги пришли. Можно было ехать! Холодильник полон, друзья о моём положении предупреждены. Я стою у окна и смотрю, как моё семейство усаживается в маленький, белый мерседес. Сели, поехали… Я крещу их вслед, смахиваю слёзы, и проковыляв несколько шагов, останавливаюсь посреди комнаты… Что я буду тут делать — один?! Мы не разлучались с Ларисой 12 лет. Ни на один день! Что мне делать?! Ничего. Ждать её. Всё будет хорошо. И никак иначе.

Новые таблетки мне выписали бездарно. Помощи от них — ноль. С таким же успехом можно было проглотить кусок мела. Ну, и что делать?! Надо же спасаться?! И как?! Удвоить дозу?! Но это глупо, опасно! Это так, но выхода нет. Безумству храбрых поём мы песню. Я выпил несколько таблеток и стал ждать. Через некоторое время мне показалось, что я как-то странно не совсем я… Так всё смешалось в голове… А когда пол подо мной вдруг поехал куда-то косо вверх, и я упал, то таблетки эти, я с отвращением выбросил в окно. Ну, выбросил, а что дальше? Дальше как всегда: положиться на Волю Божью! Я лёг на кровать и стал молиться. Через два часа непрерывных молитв со мной стали происходить неожиданные, чудесные вещи. После очередного обращения к Матушке Богородице, трясучка оставляла меня, и словно нежный, прохладный ветерок ласкал и жалел меня. Я замер! Я блаженствовал! Но продолжалось это недолго. Минут через 15 трясучка вернулась, но страха уже не было: я верил, что ЗАМЕЧЕН, и спокойно ждал выздоровления. Я молился до двух часов ночи почти непрерывно, и чудесное состояние возвращалось ко мне несколько раз. Эти передышки так воодушевили меня, что я выпил пол бутылки Кагора, и уснул.

На следующий день, ужасно помешав мне, заявился наш с Ларисой приятель. Гришка Т., огромный, толстый, неповоротливый парень, рано облысевший, и красивший свою шикарную, волнистую, густую русую бороду в ярко-зелёный цвет. Почему он это делал? Всё просто. Потому, что он был режиссёром передовых взглядов… Он молился Перуну, Илье Пророку, и Даждьбогу. Всё остальное в религиозной теме он считал несерьёзным, рутинным… Гришка принёс вино, сам его с удовольствием выпил, час (соло) излагал свои «эксклюзивные» взгляды на театр, от которых у меня слегка улучшилось настроение (глупости смешные говорил), и, сопя и матерясь, уехал на какое-то театральное сборище. Слушать новую пьесу.

«Говорят, гений будет читать! Это хорошо! Люблю потрошить гениев!» — хрипло басил Гришка, тяжело спускаясь по лестнице, и сотрясаясь от радостного смеха всеми своими телесными складками.

Ох! Ушёл! Я опять взялся за молитвенник. Я был счастлив. Но недолго. Приехала приятельница Ларисы, актриса Любочка Ш. Приехала будто-бы варить борщ. Она, конечно, стала его варить, но на самом деле, ей хотелось сотый раз рассказать мне, что она родилась страшно умной, и быстро поняла, кому надо «давать», а кому не имеет смысла. «Это в нашей профессии главное, а вовсе не талант, как болтают всякие дураки и дуры!» — помешивая борщ, сказала Любочка. Говорила она на эту тему часа два. Я молчал. Я берёг остатки своих сил. Да и вообще, мысли Любочки меня мало интересовали. Поняв, что разговорить меня не удастся, Любочка очень неплохо прочитала мне стихотворение Пушкина, и уехала кого-то очаровывать. Ура! Я свободен! Следующий день я молился с 9 утра и до двух ночи. Никто не мешал. В три я уснул. А в пять утра кто-то позвонил в дверь. Мне захотелось убить «этих хамов». Яростно стуча костылями, я вылез в прихожую, и злобно крикнул: «Кто там?!» Тихий, нежный голос ответил: «Это я!» …Лариса!!! Приехала!!! Я посмотрел в глазок. Лариса! Румяная, с облупленным носом! Лариса! Приехала раньше! Я открыл дверь. Мне казалось, что я сошёл с ума от радости. Я прыгал на костылях вокруг неё и не понимал что говорю.

Мы пошли на кухню. Говорить! Мы будем говорить! Как всегда! Долго и весело! Лариса торжественно достала из рюкзака бутылку фанагорийского вина, и стала рассказывать. Вино было хорошее. Рассказ интересный. Я выпил в общей сложности три бутылки, послав к чёрту предостережения врачей, и уснул спокойным, счастливым сном.

Через месяц мы получили бандероль из театра. Я понял, что там была афиша. Я извлёк её из конверта и развернул. Золотая маска египетского фараона смотрела на меня. Я повесит её на самое лучшее, видное место, и через каждые 10—15 минут приходил смотреть на неё. И так в течении всего дня.

Пьеса наша, поставленная этим театром, (чуть нас не убившем) называлась «Фараон Кузя» (я уже сообщал название, но не лишне его напомнить. У кого оно удержится в голове? Кому это нужно?) Зрители не знали, что за маской фараона скрывается наш кот Кузя. Толстый обжора и врун. Секрет этот открывался во время спектакля, который шёл в театре много лет, и говорят успешно. Всякий раз, когда я смотрю на эту удивительно красивую золотую маску, я думаю, что заслужил её в честной борьбе.

И ЖЮРИ У МЕНЯ БЫЛО ОСОБЕННОЕ, АБСОЛЮТНО БЕЗУПРЕЧНОЕ, НЕ ОШИБАЮЩЕЕСЯ НИКОГДА.

Москва в розовом цвете

Александр Староторжский

Я ехал в поликлинику без обычной тоски и отвращения. Приятель позвонил мне и сказал, что в магазине, недалеко от поликлиники, появилось итальянское, полусладкое вино, которое я ещё не пробовал… Приятель мой жил этажом выше магазина и каждый день ходил в него… Покупал всегда одно и то же: водку, халву, отталкивающего вида зельц, и чёрный хлеб, самый дешёвый, кирпичом… Ещё покупал один мандарин… «Витамины должны быть» — говорил Никита…

Почему мой приятель, русский поэт, так странно питался, объяснять, вроде бы, не нужно… Хотя, можно и попытаться: просто затюканному народу не нужны поэты… Не интересны… Без них тошно…

…Но, слава Богу, хоть на такую еду деньги поэту как-то перепадали… Да и то, Никита зарабатывал их физическим трудом… О литературном заработке речь вообще не шла… На лбу горело тавро — не нужен!

Иногда мы вместе выпивали… Я, как паршивый диабетик, немножко… Никита — сколько хотел… Могучий человек, Никита, мог себя не ограничивать…

…Тем для разговора было мало, всего две, но самые болезненные: конечно, обсуждались изнурительные тяготы нашей литературной жизни, и отчаянные, беспомощные судороги нашего государства, застрявшего в одном из самых нечистых оврагов истории…

…Впрочем, мы свято верили, что добить Россию не сможет самый сверхталантливый и сверхэффективный менеджер… Бог не даст!

…В поликлинике меня так ошарашили, что я даже про вино забыл: опять исчезло моё лекарство… Я пил его уже больше двадцати лет и без него мог умереть… Так меня лечили однажды одни умницы, что я едва жив остался… Спасла случайная встреча со знаменитым профессором… Этим лекарством он прикнопил меня к жизни…

…Лекарство моё, внесённое в реестр жизненно необходимых, уже исчезало…

Впервые это произошло, когда медициной свирепо правила рослая, видная, Златокудрая Фея, вечно всем недовольная, упрямая, вызывающе ходившая в мушкетёрских сапогах…

Её злили профессора — академики, стайками постоянно шмыгающие у неё под ногами: мешали ей работать, сволочи, истерически визжали поперёк, ни с чем не соглашаясь, вставляли палки в колёса…

Появление Феи в министерском кресле всех поразило… Фея не имела к медицине ни малейшего отношения… Она была известна как специалист в области финансов… А ведь там каждый талантливый и честный человек на счету! Общество рыдало от отчаяния: как безумно, безответственно используются ценные кадры! Они так нужны стране!

Так вот лекарство: впервые оно исчезло в эпоху Феи… Пол года мокрый, злой, задыхающийся, носился я по Москве из одного её края в другой… Изредка лекарство появлялось в одной из аптек… В одной единственной!

Обнаруживаешь после долгой охоты в Интернете, заветное название, звонишь в аптеку, умоляешь прохладного провизора оставить на фамилию такую-то, и летишь, боясь, что подведут! Нас, таких, вспотевших, много бегало по Москве!

Так почему же исчезло лекарство, которое, по показаниям, нельзя было отменять сразу, резко? Да и вообще нельзя было отменять? Оно исчезло из производства? Вовсе нет… Множество стран его производили, кроме нашей… Так что случилось? Лекарство это принимали тысячи больных! Как они жили- выживали? Не знаю… Наверно так же как и я… Конечно, предлагался какой-то заменитель, но мне его пить не советовали… Сказали — дрянь!

Выяснять в министерстве, почему исчезло жизненно необходимое лекарство, я не хотел… Я знал, что в ответ из какой-нибудь министерской дырки, привычно, гладко польётся профессионально взвешенная гнусная ложь, на прекрасном литературном русском языке… Этого «добра» я наелся достаточно…

Так вот, опять исчезло моё лекарство! Сказали, что его нет в Москве… СОВЕРШЕННО!!!

И министр новый, нормальный, врач… Вроде бы всё должна понимать… А лекарство исчезло!

Хотя, об этом министре похожей на Испуганную Птичку, ходили очень нехорошие слухи…

«Из экономии» закрывает роддома…

Я видел по телеку молодых мужчину и женщину, которые прямо обвиняли чиновников в гибели своего ребёнка… И таких случаев было много… И опять звучало слово «экономия»… Какая «экономия»? Вы ошибаетесь, господа! Это называется по-другому!

И ещё эпизод: какая-то «скорая» отказалась везти больного мальчика в больницу… Мальчик умер. И этот случай в народе связывали с инструкциями экономной Птички…

Следственный Комитет бросился разбираться, но так и не разобрался… По крайней мере, результаты его деятельности не известны… Что их остановило?

Всё! Хватит! Пора домой!

Вечером я позвонил Никите, и почти серьёзно с ним попрощался. Никита рассмеялся, и сказал, чтобы я жал звонка женщины с прелестным, нежнейшим, волшебным голосом. Я стал ждать. Никита иногда удивлял. Особенно, когда речь шла о женщинах. Они ему благоволили. Не смотря на ужасный зельц, которым он пытался их угощать.

…Позвонила. Голос действительно приятный. Продиктовала телефон аптеки, в которой было моё лекарство.

Да, поэта можно не печатать, но убить в нём притягательного, интересного человека трудно. Тем более, если у поэта рост 2 метра, 3 см. и плечи Геркулеса…

Утром я быстро собрался и поехал за лекарством. Москва была розовая от мороза! Давно я такой её не видел! Сердце пело! Мороз пронизывал до костей, но мне это только нравилось! Казалось, я иду по Москве моей юности! Тогда, зимой, она была прекрасна! Постоянно «мороз и солнце, день чудесный!» Не то, что нынешняя… Сплошная слякоть, чернота… Однако я, отдавшись эмоциям, кажется, заблудился… Да, конечно, из метро пошёл в другую сторону… Ну, ничего страшного! Это же не Брянский лес… Так, сюда, или нет? «Где эта улица, где этот дом?» Да, где?! А мороз жжёт беспощадно! Честно работает, не то, что некоторые… Суки, блин!.. Что-то я не то говорю… Что-то не то думаю! Да и что я могу думать?! Мне, вдруг, смертельно захотелось в туалет! Причём, капитально! Я понял, что погибаю: туалетов в великом городе Москве нет. Где-то должны быть омерзительные синие будки, которые, по недоразумению считались туалетами… Но войти в одну из них… В двадцатиградусный мороз… Обнажиться… Нет, нет!!! Лучше позор!!! Лучше совершить всё прямо на глазах у почтеннейшей публики! И пусть потом со мной делают что хотят!

…Однако, какая чушь! Я должен собраться! Я должен выкрутиться!

В переулке мелькнула малиновая вывеска «Монмартр»… Кафе! Туда! Туда!

Вхожу… Блаженное тепло… Кафе уютно, без противного шика… Туалет есть?! Да!!! За ширмой!!!

Сажусь за столик, заказываю жульен, зелёный чай… Приносят быстро… Жульен на вид очень интересен, чайник, китайский — обаятелен… Но мне это всё безразлично… Медленно встаю… Будто бы спокойно иду за ширму… Туалет великолепен! Чистый, блестящий, весь цвета слоновой кости! Запах, как в косметическом салоне!.. Всё! Минута счастья! Я — опять я! А не это жалкое, трясущееся существо, которым я был пять минут тому назад! Спокойно выхожу, сажусь за свой столик, оглядываюсь…

…Напротив меня за большим, основательным столом, сидит милейшее трио: бабушка, дедушка и внук, красивый черноглазый, упитанный мальчик лет восьми, в синем, клубном пиджаке с золотисто-красной, овальной эмблемой… Мальчик аккуратно кушает что-то бело-розово-коричневое, из ярко-оранжевой пиалки… Бабушка и дедушка с нежностью смотрят на него… Что-то подсказывают… Ну, казалось бы, обычная картина, но что-то не так… Бабушка и дедушка сидят в шубах… В кафе очень тепло… Почему они не разделись? Так же ведь неудобно! У двери есть вешалка… А, понятно… Шубы на бабушке и дедушке — бобровые… На бабушке бобёр пышный, на дедушке — стриженный… Всё вместо это одеяние стоит, ну… рублей… тысяч сто пятьдесят… Разве это можно вот так просто снять и повесить? Сопрут как пить дать! Вешалка простая, без надзора… Стоит у выхода… Сорвут и исчезнут с мехами в путанице переулков… Всё правильно… Снимать нельзя…

…Я смотрел на это нежнейшее, священное кормление, и думал о погибшем мальчике… У него тоже, может быть были дедушка и бабушка, обожавшие его не меньше, чем бобровые старики своего красивого, заласканного внука… Но они, простые люди, наверное, не были так богаты, сильны, и надёжно укрыты частоколом из баксов… У них, конечно, не было 10—12 тысяч для смягчения сердца каменно-ледяного эскулапа, чтобы он наплевал на «инструкции», и отвёз их внука, гибнущего в огне болезни, в какую-нибудь приличную детскую больницу… Или в самую простую больницу!.. В любую! Ну не было денег, не было… И мальчик погиб…

Я расплатился и вышел из кафе… Мороз жёг ещё крепче, ещё веселей и нахальней… Москва до слёз поражала своей праздничной розовостью!.. Мой ли это город? Я не узнаю его!

Я нашёл аптеку, оказавшуюся в сто метрах от спасительного «Монмартра», купил лекарство, и пошёл к метро… Пройдя десяток метров я понял, что если я сейчас не волью в себя стакан итальянского вина, я не выдержу жизни в этой жизни… Так я выражусь…

Вот знакомый бутик… Захожу… Вот он, разноцветный праздник! Вот они, мои прекрасные, любимые бутылки со всех континентов! Прямо в бутике мне открыли итальянское, я жадно выпил почти всё, и медленно стал приходить в себя…

Негры, китайцы, и смеющаяся обезьянка

Александр Староторжский

…Это рассказ моего приятеля, драматурга Мишки Гинденбурга. (Его псевдоним.) Мы вместе учились в консерватории, потом, вдруг, неожиданно и одновременно, превратились в драматургов. И под аккомпанемент разнообразных напитков, дуэтом написали несколько пьес. Но это не главное. Главное — рассказ Мишки. Вот он.

«Ты знаешь, Саша, что какие-то идеи посещают меня только тогда, когда я слушаю музыку. Сегодня я слушал Фрэнка Синатру! Как удивительно он пел! Какую прекрасную музыку выбирал он для исполнения! Композиторы — друзья были у него гениальные! Я слушал долго… Часов шесть… Утонув в старом, штопанном кресле… И удивительная идея ошеломила меня… Очень странная… Поражённый искусством Фрэнка, ласковым, обаятельным, нежно согревающим душу, освобождающим её от привычной тяжести, я захотел, не знаю как, но подняться к розовым облакам над Москвой! Поцеловать маму и папу! Ведь они там!

Я встал на колени, и стал молиться, просить помощи. Стоял долго, до трёх часов ночи. Но путешествие не состоялось. Меня игнорировали… Тогда я страшно обиделся, разозлился, открыл бутылку портвейна, и стал его пить… Надо было успокоиться, то есть потерять способность к соображению. Два слова о портвейне. Я назвал его «Портвейн ИКС». Купил я его ночью, где-то на окраине. Откуда он появился, где он был сделан, я не понял. Буквы на тыльной этикетке были крохотные. Понять текст было невозможно. Но я плюнул на это. Дело в том, что меня соблазнила главная этикетка: красивые молодые негры, русские и китайцы, обнимаются под голубым небом. А в правом, верхнем углу улыбалась очаровательная, обезьянья рожица. Ну, купил! Стоил портвейн очень дёшево, что важно для меня.

…Ну, пью… Вкусный… Привкус странный, но пьётся хорошо… Вдруг, что-то неожиданное стало происходить со мной: голова закружилась, я услышал тихие оркестровые звуки, лёг на софу, и стал смотреть в потолок, то есть, туда, куда лучше бы я не смотрел… Почему? Всё просто. На потолке появился какой-то дым, и в нём, знакомое лицо… Лицо презрительно ухмылялось… Кто это?! Мама родная, Гитлер! Я крикнул: «Вон отсюда!» Лицо исчезло… Потом появился кто-то лысый, неопределённый, в прекрасном костюме… Он извивался как дым, выходящий зимой из трубы на крыше… Бесшумно появилась гигантская, крылатая анаконда в рваных, женских трусах, схватила лысого за голову, и они уплыли в золотое сияние… Потом появились усы, чёрные, обжигающие, страшные глаза, и большие рубиновые звёзды на золотых погонах… Ну, это ясно кто… Иосиф Виссарионович… Зачем?

…Потом, какие-то смеющиеся женщины, все голышом, прекрасные, опасные, как анаконда утащившая лысого… А потом я понял: портвейн! Так дёшево могла стоить только отрава!

Когда я пришёл в себя, я вылил оставшиеся две бутылки в раковину. Если бы я их выпил, я бы попал не в розовые облака, а в чёрную яму, полную шевелящейся грязи из человеков! Вот так, Сашенька!»

Недавно Мишка угодил в больницу, и просил привезти ему тысяч 15… Иначе избежать полного отсутствия интереса врачей к его персоне было невозможно… Верю! Знаю! Привезу!

Две встречи со Смоктуновским

Александр Староторжский

Я вспоминаю… Я молод, мне 25… Я иду по Москве, мимо Дома Журналистов. Весна. Солнце. Москва ещё прекрасна. Я здоров, симпатичен, самоуверен. Ни одной советской одёжки на мне нет. Я весь в фирмЕ! Я пижон! Жизнь начинается интересно! Я, как творческая личность, неизвестен совершенно, хоть и служу в театре. Главное — я полон надежд! Это и есть счастье! Навстречу медленно идёт Иннокентий Смоктуновский. Мы не знакомы. Он улыбался, глядя на меня. Его улыбка была совершенно необычная: и сумасшедшая, и добрейшая, и ироничная… Во мне вскипел восторг! Солнце! Весна! Москва! Мимо меня прошёл великий человек! Я счастлив! В театральном ресторане меня ждут друзья! Однополчанин, известный артист Ко-Ко, наверное, уже наливает! Через 10 минут я буду там! И больше мне ничего не надо!

Дальше!

Перепрыгиваем через 43 года. Вчера со мной произошла странная история. Я её записал. Впрочем, я её лучше расскажу.

Опять Москва, опять весна… Жарко. Солнечно. Я вхожу в крупный, известный универмаг, чтобы купить новую бейсболку. Моя ещё хорошая, но она мне надоела. Да и какие-то деньги пришли за наши с Ларисой спектакли. Можно слегка разориться. На помидоры и сосиски ещё останется. Так вот, вхожу, поднимаюсь на лифте на второй этаж. И осматриваюсь. Торговый зал огромен!!! Вещей навалом!!! Покупайте, пожалуйста!!! Но зал пуст. Огромнейший зал, набитый вещами, пуст!!! Продавцы есть, покупателей нет. Один я растерянно брожу среди пиджаков, рубашек, курток… Но это мне не нужно. Рубашек у меня навалом. Мне их подарил Ко — Ко. Кажется, они итальянские и французские. Если бы он не сделал мне этот чудовищно дорогой подарок… Ну ладно… Где бейсболки? Вот они! Подхожу. Рассматриваю. Они отвратительны! Безвкусны! Это просто тряпки, которые стоят невероятно дорого! Уровень качества — самый низкий. Цена — самая высокая. Где наша (и не наша) приличная одежда? Ну, вот висят яркие, разноцветные, полосатые рубашечки с коротким рукавом. Летние. Пять тысяч рублей! Это сумма валового сбора за спектакль периферийного театра. Нам с Ларисой полагаются 10 процентов от сбора. То есть, 500 рублей. А это что? Немецкие мужские нижние брюки. 4 000 рублей. И так далее. Надоело. Что-то кольнуло в сердце. Надо постоять. Стою. Жую таблетку.

В СССР было мало хороших вещей, но если побегать по магазинам и комиссионным, можно было одеться прекрасно! Деньги были!!! А сейчас, товаров полно, а денег нету!!! Так — лучше?! Не уверен. Я недавно был в магазинах польской и итальянской одежды — они пусты совершенно. Только бродят продавцы с лицами людей, ожидающих расстрела. Я был в трёх огромных, многоэтажных торговых центрах — они тоже совершенно пусты. Куда мы катимся?! Мне стало совсем плохо. Закружилась голова. «Саша!» — услышал я чей-то мужской голос. Такое впечатление, что он прозвучал откуда-то с потолка. Я поднял голову. Около огромной люстры плавал в воздухе Смоктуновский, прозрачный, в белом хитоне. Он улыбнулся, бросил мне какую-то коробочку, и исчез. Я открыл её. Там была квадратная таблетка. «Съешь её!» — откуда-то прозвучал голос Смоктуновского. Я съел. И что-то невероятное произошло со мной! Боль мгновенно прошла, я взлетел выше Кремля, и через секунду очутился у себя во дворе, на скамейке у подъезда… Кругом, неизвестно почему и как, выросли в огромном количестве, яркие, как бы райские цветы. Ошеломление проходило медленно. Наконец прошло. Я хотел уйти, но ко мне подошла собака наших соседей, и ласково положила мне на колени свою кудрявую, красивую, умную голову. Ну как тут можно уйти?

Слово короля или государственные люди

Лариса Титова

Александр Староторжский

Комедия в двух частях. Действующие лица

ЛЮДОВИК, король Франции

ЭЖЕН ДЕ ШАМФОР, граф, 23 лет

РОЛАН ДЕ СЕВИНЬЕ, директор канцелярии

ИЗАБЕЛЛА НОРТОН, графиня, придворная, 24 лет

ФРАНСУАЗА ДЕ НОЭЛЬ, герцогиня, придворная, 23 лет

ГЕНРИХ ХРОМОЙ, король Англии

МАКЛЕЙН, директор канцелярии

АННА, королева Англии

ДЖОН ВАРВИК, граф, начальник тайной службы

ЕЛИЗАВЕТА, русская Императрица

ВАРЕНЬКА, ее горничная, 18 лет

КАЛЯЗИН, канцлер

Действие первое

Картина первая

Кабинет Людовика. ЛЮДОВИК в кресле слушает доклад Севинье.

СЕВИНЬЕ. И последний вопрос, Ваше Величество, о Пруссии. Вам, конечно, известно, что Фридрих перевооружает армию.

ЛЮДОВИК. Это мне, конечно, известно. Как вы считаете, сколько лет у него уйдет на это?

СЕВИНЬЕ. Три, четыре года.

ЛЮДОВИК. Он, кажется, претендует на какие-то наши территории… На каком основании?

СЕВИНЬЕ. Без всяких оснований.

ЛЮДОВИК. Очень похоже на меня. Мне тоже никогда не нужны никакие основания, кроме собственного желания. Настоящий король. Вы знаете, я не боюсь Фридриха, но нужно смотреть правде в глаза — он великий полководец, и он опасен. Он маньяк, он не может не воевать. Его победы в Австрии и Венгрии вскружили ему голову. Пруссия намного слабее Франции, но это его не остановит. Итак, мы ждем его в гости? Так?

СЕВИНЬЕ. Безусловно так, сир.

ЛЮДОВИК. Вы ошибаетесь, Севинье. В гости мы будем ждать людей воспитанных и приятных. Что касается Фридриха, мы сами заглянем к нему на обед, не дожидаясь, пока он перевооружит армию.

СЕВИНЬЕ. Сир, это опасно.

ЛЮДОВИК. Я знаю. Скажите, у России есть виды на Польшу?

СЕВИНЬЕ. Безусловно.

ЛЮДОВИК. А у Фридриха?

СЕВИНЬЕ. У него виды на весь земной шар. И, конечно же, на Польшу.

ЛЮДОВИК. Ну и прекрасно. Гениальные полководцы одержимы маниакальной верой в себя, на этом и ломаются. Скажите, почему у нас до сих пор нет посольства в России?

СЕВИНЬЕ. Потому что от России не поступали просьбы о необходимости появления посольства.

ЛЮДОВИК. И не поступят. Елизавета так же честолюбива, как я и Фридрих. К тому же она женщина. Это усложняет дело. Она не будет нас просить ни о чем, по ее понятиям мы должны просить ее. Но мы тоже не можем до этого опускаться! А нам нужно! Вы уяснили мою мысль?

СЕВИНЬЕ. Да, сир. Используя противоречия между Россией и Пруссией, мы должны подписать тайный договор с Россией. Целью договора станет война России и Франции против Пруссии. Для этого на первом этапе нам нужны официальные отношения с Россией, то есть посольство Франции в Санкт-Петербурге.

ЛЮДОВИК. Совершенно верно! И обязательно нужно, чтобы это наше посольство попалось на шпионстве и с треском вылетело бы из России. (Самодовольно). Я вас удивил?

СЕВИНЬЕ (скромно улыбаясь). Нет, сир. Позор французского посольства был бы прекрасной маскировкой наших настоящих отношений с Россией.

ЛЮДОВИК. Верно! Продолжайте!

СЕВИНЬЕ. На самом деле, кто-то из наших тайных агентов пробрался бы к Елизавете и передал ей ваше письмо с предложением заключения военного соглашения против Пруссии.

ЛЮДОВИК (немного раздосадован). Верно. У вас есть такой человек?

СЕВИНЬЕ. Нет.

ЛЮДОВИК. Нет? Почему? Во Франции перевелись аферисты?

СЕВИНЬЕ. Нет, Ваше Величество, аферистов у нас в избытке.

ЛЮДОВИК (нервно). Так в чем же дело?