Бесплатный фрагмент - Четвёртая птица
[небо о надежде]
Электронная книга - Бесплатно
451° F. Выпуск 1
ㅤ
ㅤ
Составитель — Лин Лобарёв
* * *
Пение намного старше чтения —
прежде слов, ещё до языка
звуки страсти, гнева, нетерпения
клокотали в горле как река.
Золотыми лиственными грудами
на изгибах рвущейся реки,
малыми случайными запрудами
возникали смысла узелки.
Наводненьем, гибельным течением
никого не чая уберечь,
тёмной тайны внутренним свечением
эти реки создавали речь.
Над бичевником во влажной полночи
гаснут эхом в тишине ночной
краткий крик любви, мольба о помощи,
плотогона выговор хмельной.
В этом плеске, блеске, колыхании
всё полно значенья, каждый знак —
то, что возвращает нам дыхание,
пушкин, тютчев, блок и пастернак.
Но плывут над миром междометия,
ритм жесток и музыка громка
на дороге в прошлые столетия.
Прежде слов. Ещё до языка.
* * *
Соловьи на зиму улетают в Магриб,
в Северную Африку, в кустарники на песке,
и живут, посвистывая, хотя могли б
нечто ностальгическое распевать в тоске.
В соловьином гуле, плывущем окрест,
дюны, будто волны, пытаются петь.
Александр Пушкин — из этих мест —
не сюда ли рвался уплыть, улететь?
Но на Чёрной речке, в морозном дыму,
ощутить внезапный обжигающий зной,
да короткий посвист, сказавший ему —
нет, не перелётный, не выездной.
Соловьи вернутся под Курск и Тамбов,
в маленькие рощицы по краю села.
И во всю черёмуху — такая любовь —
что любая Африка сгорит дотла.
Соловьи на зиму к теплу улетят,
прямо через море — в осенний уют.
Так у них заведено — летят как хотят.
Так уж им позволено — хотят и поют.
* * *
Не верю снам, с провидцами не спорю, —
но пробудись, опомнись, оглянись —
там шесть волков на снежном косогоре
стоят неровной строчкой — сверху вниз.
Они застыли — как окаменели,
который год, которые века,
как тёмные, не шелохнувшись, ели,
как белая, не двигаясь, река.
Январской ночью на опушке леса
они глядят, судьбу не торопя,
без сожаленья и без интереса
не на тебя, а в ночь поверх тебя.
Уже и жизнь прошла, и в снах смешалась,
молчаньем волчьим, волчьей тишиной —
а то ли волчья шалость, волчья жалость,
иль волчья шутка в полночь надо мной…
Не верю снам. Я как заговорённый,
и в эту явь поверить не могу —
где шестеро уходят вверх по склону,
следов не оставляя на снегу.
* * *
Четвёртый раз полоумный жасмин
расцвёл в этом году.
Вероятно то, что случилось с ним,
вам не стоит иметь в виду.
Дерзкий запах безумья — зима не зима,
наплывает, дразнит, растёт,
и саму возможность сойти с ума
вам не следует брать в расчёт.
Ибо сущее создано вам подстать,
а грядущее — про запас.
Океан, чтобы плыть, небеса, чтоб летать,
и земля, чтоб насытить вас.
И когда вы поймёте, что мир прост,
и доступен, и объясним,
над зелёным берегом в полный рост
в пятый раз полыхнёт жасмин.
* * *
Колонны дорических сосен,
и — календарю вопреки —
никак не осмелится осень
коснуться забытой реки.
Темны и спокойны глубины,
таинственной жизни темней,
большие рубины рябины
плывут, не качнувшись, по ней.
Сосновые кроны в покое, —
ни шороха, ни ветерка,
и тихо скользят над рекою
и снова по ней — облака.
Легко и прозрачно свеченье,
и наши долги и грехи
прощально несёт по теченью
осенняя нежность реки.
* * *
Всё уляжется. И улеглось.
Всё уляжется — вот и слежалось.
Там и ранняя юная злость,
и последняя тихая жалость.
Из безвременья, издалека —
отделяя порядок разгромом,
по оврагам считая века
и эпохи по горным разломам.
Угадай, чародей, улови
недоступную глазу границу.
Может, только строка о любви
в этих толщах могла сохраниться.
Стратиграфия новых времён —
лёгкой дымкой по краю вулкана.
«Ты сказала — и этот влюблён».
И опять раскололась Гондвана.
Из глубин, в обезумевшей мгле,
в восходящем бесчинстве азарта
потекли по горящей земле
раскалённые строки базальта.
Над неспешной, над тусклой Невой
угляди шутовским телескопом,
где схлестнётся пожар мировой
с беспощадным вселенским потопом.
И уже не на нашем веку —
при глубинном турбинном буренье —
вдруг сломается бур о строку
позабытого стихотворенья.
Нежный гений, колдун, демиург
красной клюквой облитого войска
всё быстрее, всё бешеней круг.
Всё уляжется. Ты успокойся.
* * *
Туманный голос осени. Звезда
внезапно возникает — как чужая,
окутаны туманом, города
плывут над морем, тонут, исчезая
и выплывая в памяти моей
по берегам исчезнувших морей.
Большефонтанский мыс. Протяжный стон,
чуть приглушённый мякотью тумана —
ещё звучащий сквозь нездешний сон,
ещё предупреждающий — и странно,
причал, баркас, невидимый для глаз,
уйдут в туман на этот раз без нас.
Туманный голос осени. Волна
других широт, других времён и бедствий,
и мягкая густая белизна
чужого сна. Его причин и следствий
в тумане не найти, не обрести…
Стена тумана. И песок в горсти.
* * *
Низколобым динго, молодым и поджарым…
Пожилым крокодилом по ноздри в болото…
Если один переезд равен двум пожарам,
что говорить о бегстве посредством «Аэрофлота»?
Граждане пассажиры, улепётывая над миром
в жестяной летающей миске с дымком пригоревшей каши,
будьте особо внимательны при подлёте к озонным дырам,
ибо одна из них — ваша.
Уже не имеет значенья лететь орлом или решкой,
затягивая на чемоданах обвязку из мёртвых петель.
Mania grandiosa — полагать себя головешкой.
Это падает пепел.
На варварийской латыни, на эмигрантской фене,
граждане погорельцы, выпускники вулкана,
не рассказать — откуда прилетает железный феникс
через два океана.
Смена судьбы, полушарья, эпохи, времён года,
климата, звёздного неба — всего лишь билет в аэробус,
пахнущий керосином. Когда найдёте работу,
купите другой глобус.
Во глубине дыры, в бессоннице, в загранице,
посреди шестой телесерии сновидений для бедных,
возникают помехи — идёт на посадку птица
регулярного рейса из бездны в бездну.
* * *
На ледяных палубах, падающих из-под ног,
прижимающий губы к дудочке уже не так одинок.
Те, кто попрыгал в шлюпки, отталкиваются рывком.
Угадавший вторую ноту, помещается в ней целиком.
Мелодия, возникая, оказывается старей
всех кораблекрушений и даже самих морей.
Вопрос чистоты звучания особо важен, когда
в пассажирские помещения начинает поступать вода.
Как вовремя было пошучено — ближайшая к нам земля
в полутора километрах под килем корабля.
А та земля, или эта, иль попросту рыбий рай —
умеешь дудеть в дудочку? — сиди себе и играй.
Может быть, дело в мужестве, и в том, кто чему учён,
а может быть, дело в музыке, и больше уже ни в чём.
ㅤ
ㅤ
* * *
Строкой обожжены и осиянны,
оскорблены и вновь обожжены
мадонны декаданса, донны анны —
предощущенье завтрашней войны.
Любовь и смерть. В полночной круговерти
всё соблазняет, манит и влечёт,
что в мире есть взамен любви и смерти?
Есть страсть и гибель. Прочее — не в счёт.
Что вместо них? Картонными словами
наивный текст несыгранных ролей,
да холмики возлюбленных не вами
трефовых и бубновых королей…
Ах, мир тумана, сладкий мир обмана,
рассвет сгорел, но в нём издалека —
ещё звучит для Вас, о донна анна,
исчезнувшая в мареве строка.
Мотив забвенья горек, но не жалок,
от позабытой славы захмелев,
сырая штукатурка коммуналок
сто лет хранила облик королев.
И снова танго, дым, начало века,
где страсть и мука пляшут до зари,
и музыка — полуночная сверка
любви и смерти. У неё внутри
неслышимое маршевое пенье,
далёкий гром, и тяжкий шаг солдат.
И опадают звёздочки сирени
в заплёванный лузгою Петроград.
* * *
Не первые мы, не вторые,
кто звал эту землю своей.
В курганных степях Киммерии
могилы бессмертных царей.
Знакомая чёрная стая
снижается над головой,
тяжёлые крылья пластая
над крашеной красным травой.
И топот табунный чугунный,
И поле от пыли темно.
А готы идут или гунны —
убитым не всё ли равно…
ㅤ
ㅤ
* * *
Небо — чёрное с золотым.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤЗолотое — огонь, и чёрное — дым.
А пчёлы не могут летать в огне.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМне придётся помнить об этом дне.
По всему побережью горит жильё,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤлюди, леса, лесное зверьё.
Но пчёлы не могут летать в огне.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМне придётся помнить об этом дне.
Искра летит как метеорит
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤнад красной дорогой — гудрон горит.
Но пчёлы не могут летать в огне.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМне придётся помнить об этом дне.
Пчёлы за взятком летят поутру,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤне желая знать про огонь и жару,
они и про гибель знать не хотят,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤони к любимому лесу летят,
и с лёту врываются в ту черту, где они взрываются на лету.
Нет, пчёлы не могут летать в огне.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМне придётся помнить об этом дне.
Об этом дне. Обо всех, что во мне,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤгде ненависть плавит людей в огне,
где чёрная злоба гуляет в дому —
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤживое не выживет в этом дыму —
и ты умираешь с каждой пчелой,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤлетящей на гибель над чёрной землёй.
Ибо пчёлы не могут летать в огне.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤМне придётся помнить об этом дне.
* * *
Неукротимое движенье волны, её тугой разгиб
обречены на пораженье — взметнулся, рухнул, и погиб.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.